Идол бразильцев и шествующий по воздуху Христос

Пусть читатель не осудит нас за то, что последние часы пребывания в Рио мы потратили на знакомство с частной капиталистической торговлей. Конечно, с точки зрения любознательного читателя мы поступили бы правильнее, до самой последней минуты повышая свой культурный уровень (музеи, архитектурные ансамбли, изучение быта негров). Но попробуйте представить себя участником нижеследующей сцены.

Долгожданная встреча с женой. Позади первые объятия и поцелуи. Наступает время распаковывать чемоданы. Но вы не замечаете вопросительных взглядов жены, из вас рвутся впечатления. Жена тихим голосом спрашивает: «А что ты мне привёз? »

Конечно, жене больше всего на свете нужны вы, единственный и неповторимый, но, кроме вас, ей нужны знаки вашего внимания, свидетельствующие о том, что каждую минуту разлуки вы думали именно о ней. Такова женская натура, с которой необходимо считаться. Вот почему все полярники разбрелись по магазинам в поисках сувениров семье и знакомым.

Мы были вооружены небольшим, но ценным опытом. Лично со мной в Монтевидео произошёл такой случай. В одной лавчонке мне приглянулся изящный нож, на рукоятке которого была изображена коррида. Но цена его оказалась несуразно высокой — пять тысяч песо, или двадцать долларов по тогдашнему курсу, и я повернулся уходить. Хозяин меня окликнул и спросил, сколько бы я дал. «Тысячу песо! » — нагло заявил я и съёжился, ожидая, что сейчас от меня останется одно воспоминание. «Берите! » — неожиданно согласился хозяин. Когда я расплатился и вышел, поражаясь, как это мне удалось так его околпачить, из лавки послышался сдавленный смех.

Но такие номера откалывают лишь мелкие торговые щуки, у настоящих акул бизнеса цены без запроса. И какие цены!

Первым делом мы зашли в большой и роскошно обставленный магазин игрушек. Он был пуст, и мы подумали, что попали в обеденный перерыв и что нас сейчас выпрут из помещения, но продавец проявил исключительную любезность. Он продемонстрировал покупателям действующую железную дорогу, прыгающих и рычащих зверей, хохочущих обезьян и виртуозов гимнастов со стальными мускулами.

Арнаутов просто стонал от нетерпения, воображая, как он преподнесёт своему дорогому Вовочке эти великолепные японские игрушки.

— Сколько? — воскликнул он, потрясая кошельком.

— Сто долларов, — нежно пояснил продавец.

— А… это? — пролепетал бедный Гена.

— Сто двадцать, — ещё ласковее ответил продавец.

Тут Гена вспомнил, что забыл снять деньги с текущего счета, и мы тихо удалились, провожаемые печальным вздохом продавца. Он-то хорошо звал, почему его магазин пуст.

В ювелирном салоне мы решили ничего не покупать, так как в нём было слишком душно. В универмагах воздух, напротив, был прохладным, но продавцы слишком высокомерны. И лишь на окраине Рио мы нашли торговую точку, отвечающую всем нашим повышенным требованиям. Это была небольшая лавка, наподобие нашего сельпо. За прилавком стояла прехорошенькая мулатка, она же кассирша, уборщица и манекен для примерки дамской одежды, приобретаемой мужчинами. Тут же, ревниво посматривая друг на друга, топтались два смуглых красавца. Мулатка весело над ними смеялась, и красавцы страдали. Приход покупателей отвлёк жестокую от этого занятия — бизнес есть бизнес. Поняв, что мы иностранцы, она при помощи артистически разыгранной пантомимы попыталась выяснить, что нам нужно: изящными жестами обрисовывала свои формы (бельё, сеньоры? ), щёлкала воображаемой зажигалкой, натягивала мысленные чулки и приплясывала на невидимых каблучках. Наконец мулатка догадалась, что сеньорам нужны белые женские брюки, прикинула их на свои бедра, сделала несколько грациознейших па, вручила нам покупки и проводила до двери.

Серьёзно подорвав свою финансовую мощь, мы пешком пошли к порту. Отовсюду: со стен домов, с рекламных стендов, из витрин магазинов и окон газетных киосков — на нас смотрел Пеле. Идол бразильцев не только великий футболист, но и неплохой делец, он зарабатывает рекламой, наверное, не меньше, чем бутсами. Предприниматель, товары которого рекламирует сам Пеле, денно и нощно благодарит бога за такую милость. На наш непривычный взгляд, в этом назойливом мелькании Пеле имеется какое-то излишество. Конечно, замечательно, что его имя стало символом, всебразильской вывеской, но все-таки престиж страны должен основываться на более солидных вещах, чем футбол, даже доведённый до совершенства.

Поразило нас на улицах Рио и обилие пингвинов: их изображения украшали рекламы фирмы «Антарктик», торгующей прохладительными напитками (отличнейшими! ) и мороженым (московское значительно вкуснее). У самого порта мы зашли в один «Антарктик», где нас встретили дружным хохотом: кафе было заполнено нашими товарищами.

— Где-то я вас встречал, сэр? Не в Париже?

— Бонжур, мосье, вы не из Тамбова?

Рио мы покинули поздно вечером. Ночной Рио — зрелище фантастическое: огненная дуга Копакабаны, и стекающие с гор неоновые реки… Но главное в этой театральной иллюминации — тридцатиметровая фигура Христа на вершине семисотметровой горы. Сама гора скрыта во тьме, на ней ни единого огонька, и искусно подсвеченный, видный отовсюду Христос словно шествует по воздуху, напоминая о евангельских чудесах. Придумано это здорово и, по рассказам, на воображение верующих действует очень сильно.

До глубокой ночи мы смотрели на исчезающие вдали огни Рио. Но вот «Обь» вышла в открытый океан, и Рио растворился во мраке. Все, больше никаких стоянок не будет. Начался последний этап нашего возвращения домой.

Возвращение новичка

Я перелистал свои блокноты и убедился в том, что последние три недели преступно бездельничал. Вот записи этих дней:

26 апреля. Загорал.

27 апреля. Читал «Графа Монте-Кристо».

28 апреля. Ночью испортился рефрижератор. Паника. Аврал. Тридцать добровольцев перетаскивали монолиты Арнаутова в судовую установку. Бесценный прошлогодний снег спасён.

1 мая. Праздник.

2 мая. Перешли экватор. Хожу вверх головой. Привыкаю.

3 мая. Ночью пошёл дождь. Табор с верхней палубы сыпанул в твиндек.

5 мая. Дождь.

6 мая. Загорал.

7 мая. Дежурили по камбузу. Льстивыми голосами уговаривали Васю Кутузова варить сегодня лапшу. Он сделал вид, что колеблется, и… притащил два огромных мешка картошки.

10 мая. Приводили «Обь» в христианский вид.

11 мая. То же.

Впрочем, последние недели не только у меня прошли столь же плодотворно и активно. В любое время дня и ночи можно было увидеть лунатиков, бесцельно передвигающихся по верхней палубе. Иногда они объединялись в группки и принимались за недочёты.

— Сегодня пятое мая, — загибая палец, говорил один лунатик. — А приходим двадцатого. День ухода и день прихода — один день. Получается четырнадцать. Девятое мая — праздник. Считай тринадцать. Две субботы и два воскресенья… — итого остаётся девять дней!

— А два дня по Финскому заливу? — напоминал другой. — Все равно, что дома!

— Выходит, семь дней, — неуверенно кивал третий.

— Говорят, капитан получил распоряжение прибавить ход, — вносил свою лепту третий. — Начальник радиостанции Юра Пулькин вроде бы кому-то сказал.

Обсудив все возможные варианты и слухи, группка приходила к выводу, что фактически ждать уже ничего не осталось. Но особой радости такое открытие ни у кого почему-то не вызывало. В глубине души каждый прекрасно сознавал, что пятнадцать суток придётся проплавать от звонка до звонка.

Такого лютого нетерпения никогда в жизни я ещё не испытывал. Даже самые бывалые полярники, которым возвращаться было не в диковинку, и те старались как можно больше спать. Находились и такие люди с железной волей, которые прошедший день зачёркивали на календаре только следующим утром! На них смотрели как на чудо, с глубоким уважением и завистью. Лично я зачёркивал сегодняшний день после обеда и не без высокомерия поглядывал на тех, кто делал это перед завтраком.

Ла-Манш мы проходили в густом тумане. За ночь многие не сомкнули глаз: каждые несколько минут «Обь» перекликалась со встречными судами. Утешались мы тем, что лучше пусть несколько человек не выспятся, чем весь экипаж заснёт последним сном.

В Северном море и датских проливах нетерпение подскочило до точки кипения, в Балтике из нас пошёл пар, а последнюю ночь в Финском заливе никто не спал.

Да, по моему, никто. То есть объявлялись, как всегда в таких случаях отдельные хвастуны, которые нетвёрдыми голосами доказывали, что всю ночь храпели как ни в чём не бывало, но их поднимали на смех — настолько всем было ясно, что заснуть в такую ночь невозможна. Даже Димдимыч, с его единственными в своём роде нервами, выкованными из легированной стали, и тот первую половину ночи неистово боролся с подушкой, а вторую — читал какую-то книгу.

Полярники возвращались на Родину, домой!

К счастью, пространство и время бесконечны только для философов, и наступил момент, когда из-за расступившейся дымки показался Ленинград. Бородатые, дочерна загоревшие, в пух и в прах разодетые полярники заполнили палубу. Осмысленный, с какой-нибудь логической нитью разговор они уже поддерживать не могли, слышался лишь бессвязный лепет:

— Как по-твоему, не будет дождя?

— Нет, у моей сегодня выходной, обязательно придёт.

Это была единственная, она же главная мысль: чтобы мои обязательно пришли.

В беспросветную ночную тьму, окутавшую ледовый материк, в чудовищные морозы и сбивающую с ног пургу полярник находил в себе силы мечтать об этом нестерпимо ярком, как разряд молнии, мгновении: о встрече на причале. Нет ничего важнее этой встречи. Все, что будет потом, тоже прекрасно, но сначала непременно встреча. Так уж устроен полярник, такая уж у него человеческая слабость ему нужно, нет, ему необходимо, чтобы его встретили на причале!

Эта мечта у полярника в крови.

И вот «Обь» начала швартовку, а полярник до сих пор не уверен. За ажурной стальной решёткой бушует многотысячная толпа. Её пока не пускают на причал, и правильно делают: когда корабль швартуется, лирики должны быть подальше. Умом полярник это понимает, но нервы ему уже не подвластны, и он курит одну сигарету за другой.

Бесконечные полчаса швартовки, затянувшийся на полгода десятиминутный митинг — и с причала на корабль, с корабля на причал понеслись, бушуя, два встречных потока людей, кричащих, растерянных, заплаканных, безмерно счастливых.

Своего сына я увидел уже давно, когда он залез на решётку и неистово размахивал красной косынкой, давая понять: «Мама, тоже здесь, но разве она способна на такой акробатический трюк? »

Мои пришли. И теперь я больше всего хочу, чтобы никто из моих товарищей не остался с поникшей головой один на причале.

Вот и все, путешествие окончено. Новичок вернулся из Антарктиды.

Примечания

1

В честь Лазарева была названа советская антарктическая станция, законсервированная в 1961 году. Ныне в ста километрах от неё действует станция Новолазаревская. (Здесь и далее примечания автора.)

2

Балок — жилой домик, в санно-гусеничных походах он закрепляется на санях или в кузове тягача.

3

КАЭ — костюм антарктической экспедиции — тёплая климатическая одежда, получившая в обиходе название «каэшка».

4

Начальник экспедиции В. И. Гербович ознакомился с этими страницами ещё в рукописи. Отдав должное мужеству участников похода, Владислав Иосифович заметил: «Если бы это произошло в моей экспедиции, Самушкин вряд ли избежал бы строгого выговора! »

5

Разумеется, мне ничего не стоило бы написать, что «Обь» шла от нас в трехстах-четырехстах метрах, но я сознательно употребляю слово «кабельтов», чтобы читатель, во-первых, проникся морской романтикой, а во-вторых — уважением к познаниям автора. К сожалению, не помню точно, сколько в этом кабельтове метров (Один кабельтов равен 185, 2 метра. — Прим. ред.).

6

В блокноте у меня записано: «сравнить с газированной водой, в которую негодяй продавец влил четверть порции сиропа.»

7

Так на Востоке называют новичков, страдающих от недостатка оксигениума, или, по-нашему, кислорода.

8

ЛАУ — Ленинградское арктическое училище.

9

Макнамара шутил — он был единственным американцем на Молодёжной.

10

Будучи уверенными, что я опишу этот случай, пострадавшие просили изменить их фамилии.

11

ЦУ — ценное указание, так именуются все распоряжения, получаемые от начальства.

12

Когда самолёт Евгения Русакова начал делать круги над австралийской станцией, из домиков выбежали полярники и приветствовали наш экипаж подъёмом советского флага. Посылка была сброшена австралийцам на парашюте.

13

Так я и сделал. Вернувшись в Москву, я по междугородному телефону позвонил врачу и спросил, снимает ли он своё табу. Он сказал, что снимает. Поэтому завтра я сажусь за английский.

14

С тех пор Сидоров ещё дважды зимовал на станции Восток и два с половиной года дрейфовал на станции Северный полюс-13.

15

Об этой драматической эпопее см. главу «Штрихи из жизни начальника экспедиции».

16

Ваня Иванов впервые в антарктической практике определял при помощи лазера скорость движения ледников. Так, было установлено, что один из ледников движется со скоростью 0, 3 микрона в секунду.

17

Необъяснимая игра случая — к вечеру айсберг двинулся обратно в море и действительно «бросил якорь» у выхода из бухты. Но покинуть бухту это нам не помешало.

18

Этот факт стал предметом бурной дискуссии, развернувшейся в нашей каюте. Однако большинство всё-таки склонилось к выводу, что человек произошёл от обезьяны.

19

Недавно в «Советском спорте» я прочитал про одного негритёнка с Копакабаны, который не только проник без билета на прощальный матч Пеле, но и ухитрился в сутолоке раздобыть лоскут с его драгоценной футболки. Как вы уже догадались, это был тот самый мальчишка.

20

В переводе, кажется, что-то вроде «приятеля».

21

Игорь Фесуненко написал обо всём этом в своей превосходной и остроумной книге «Пеле, Гарринча, футбол…»

 

⇐ Предыдущая23242526272829303132

Поделиться: