Глава 67. Джейн под прикрытием

У Джейн был принцип – никогда не вмешиваться в дела людей.

По своему опыту, вмешательство в проблемы волшебников и им подобных не сулило ничего, кроме неприятностей, особенно для домового эльфа.

Если волшебнику чего-то хотелось, он умолял, хныкал, выставлял себя дураком и обещал все возможное и невозможное. Когда ты давал желаемое, в ответ получал в лучшем случае пинок и окрик. Волшебники никогда не считали себя должниками эльфов.

Джейн не знала, почему хочет пойти против принципов ради пышноволосой упорной маглорожденной девчонки, которую Северус называл хозяйкой дома не только в шутку.

Возможно, потому что она изменила ее мальчика, затронула его холодное сердце и вдохнула в него новую жизнь так, что Джейн с трудом узнавала своего невозмутимого, отстраненного Северуса, который превратился в веселого и остроумного мужчину.

Возможно, потому что Гермиона спасла его от долгого увядания, начавшегося двадцать лет назад, когда монстр поставил на нем свое клеймо.

Возможно, потому что она одна из всех поколений волшебников, которых знала Джейн, попыталась бороться за домовых эльфов: наивно и более чем глупо, но с честными намерениями.

Или – хотя Джейн ни за что не призналась бы в этом вслух – просто потому, что Джейн никогда так сильно не любила другое человеческое существо с тех пор, как держала новорожденного Северуса в руках и слушала его дыхание.

— Домовой эльф Добби, – строго сказала Джейн. Хотя ни один детеныш в Хогвартсе этого не знал, Северус подражал учительскому поведению Джейн, когда он был слишком молод и напуган, чтобы впечатлять других детей. Единственное, что он не перенял – доброе отношение к слабым; его он оставил в стороне, как надежду, крепко запертую в его ящике Пандоры.

— Домовой эльф Добби, прекрати дрожать и сейчас же ответь на вопрос, иначе друзья примут тебя за осла, когда я хорошенько надеру твои уши!

— Но мисс Джейн... – захныкал Добби, выкручивая упомянутые уши, будто хотел претворить угрозу в жизнь собственными руками. — Добби делать...

— И говори, как разумное существо, эльф Добби! Ты знаешь, я не одобряю эту глупость. Ты знаешь язык так же хорошо, как и любой волшебник.

Досадный обычай среди домовых эльфов – коверкание языка. Как будто из-за беспомощности и глупости волшебники будут меньше их замечать. Или меньше наказывать.

Обычай рабов, как считала Джейн, и изучение различных рабовладельческих культур подтвердило ее мнение. Это принижало эльфов и давало волшебникам возможность объяснить свое превосходство естественными законами и превосходящим умом. Джейн не придерживалась этого поведения.

— Да, мисс Джейн, – согласился Добби, теперь он выглядел робким. Она так гордилась этим маленьким и забитым эльфом Малфоев, когда он освободился от оков – физических и духовных – и стал вторым свободным домовым эльфом, который сам захотел свободы. Но, вместо того, чтобы сплотить других эльфов, он решил быть милым, а не могущественным. Иногда Джейн не понимала, почему ее это заботит.

— Просто, мисс Джейн, домовые эльфы не выдают тайн своих хозяев...

— У тебя больше нет хозяев, Добби, – сурово поправила Джейн и заметила, как эльф вздрогнул. — Ты свободен, ты личность, а не раб. Твое достоинство толкает тебя на верный поступок, пусть он и не из легких. Отринь последние остатки своей духовной тюрьмы и прими свободу, которую ты так желал!

Теперь Добби выглядел растерянным.

Джейн вздохнула. Иногда она понимала чувства Северуса по отношению к другим людям.

— Добби, – снова попыталась она, на этот раз мягче, — мисс Грейнджер – лучшая подруга Гарри Поттера – была похищена твоим бывшим хозяином. Гарри Поттер ужасно страдает, и только ты можешь помочь мне снова его осчастливить. Ты это сделаешь?

Спасенный из пучины политической философии, Добби отпустил уши и широко улыбнулся.

— Добби поможет... – начал он радостно, но заметил, как Джейн нахмурилась, и торопливо поправил: — Я сделаю все, чтобы помочь великому Гарри Поттеру, мисс Джейн! Я даже вернусь к плохому, злому...

Он дернул головой, будто хотел стукнуться о какой-нибудь жесткий предмет, и Джейн машинально остановила его. Она привыкла к таким повадкам. В комнате, где она учила малышей, на всех столах красовались вмятины от ударов головой.

— В этом нет необходимости, – сказала она и заметила, как мученическое выражение лица сменилось на облегченное. — Мне нужны ответы на вопросы. Сейчас же!

На последних словах снова вернулся деспот-учитель, и, прежде чем Добби успел заметить, он уже все выболтал.

 

*** *** *** *** ***

Надеть форму домового эльфа было поразительно просто, и все же это было самое сложное, что делала Джейн, потому что это было не только физическое действие. Сторонний наблюдатель заметил бы лишь легкое раздражение на ее лице, но вид чистого белого фартука и булавки, которая его удерживала, приводили Джейн в ужас.

Она не удержалась и фыркнула, когда умело повязывала его вокруг голого тела даже после стольких лет, но фырканье угрожало превратиться во всхлип, когда она осмотрела себя в зеркале.

Почти двадцать лет длилась ее свобода: она выучила поколения эльфов, общалась на равных с великим Альбусом Дамблдором и знаменитым Гарри Поттером, и все же понадобилось простое белое полотенце, чтобы опустить ее до вещи; обернуть время вспять, вернув самое неприятное.

Двадцать лет, и вот стоит она – рабыня, неотличимая от сотен других эльфов, трудящихся на благо своих господ.

Белое полотенце, застенчивость – и все, что она говорила и делала за эти годы, исчезло, будто и не существовало вовсе.

И правда заключалась в том – призналась она себе, глядя на рабыню в отражении, – что она забыла, каково это. Забыла, каково ощущать себя жертвой, знать, что ждет только боль и унижение, и, тем не менее, все принимать, не жалуясь.

Внезапно исчезло раздражение, которое Джейн испытывала к Северусу и шпионским играм Гермионы, злость на их упрямство и сомнение, что их работа имеет какой-то смысл.

Наверняка они себя чувствовали так же, когда направлялись к Волдеморту, этот жалкий трепет и дрожь в руках и ногах, которые обычно были полны спокойной силы; эту внезапную слабость, которая подсказывала, что нужно развернуться и бежать без оглядки. Если они испытывали это каждый раз, прежде чем надеть белую маску и отправиться к хозяину, значит, они были храбрейшими людьми на земле.

Значит, за их храбрость можно было и жизнь отдать.

Джейн глубоко вздохнула, расправив плечи, и еще раз поправила полотенце. Затем щелкнула пальцами и исчезла из комнаты, мгновенно переместившись в другое место.

Она подняла взгляд, отвела уши так, чтобы выглядеть послушной и запуганной, и огляделась; Джейн очутилась в большой и почти пустой кухне. Пожилая женщина-эльф трудилась в углу: мыла посуду, устало двигаясь, как существо, чья магия почти иссякла.

Джейн подумала, что время этого эльфа подошло к концу, и в хорошей, заботливой семье ее давно бы освободили от работы. Здесь же она могла только надеяться, чтобы ее оставили одну, а после смерти – чтобы ее голову повесили в ряд с головами других эльфов.

— Я Джинни. Хозяин велел помочь с уборкой, – представилась Джейн, добавив жест, который указывал на ее происхождение и принадлежность. Последние два дня она заучивала эти жесты, но, казалось, усилия пропали впустую, потому что старушка едва повернула голову в сторону прибывшей и даже не выказала интереса.

Джейн мысленно улыбнулась. Именно на это она и надеялась. Эльф ничего не вспомнит и ничего не сможет рассказать.

— Ты займись уборкой, я буду готовить для хозяина Малфоя, – пробормотала она в сторону Джейн, и та вяло кивнула.

Все шло достаточно скучно. А ведь Джейн потратила два дня, чтобы пробраться в поместье, два дня она посещала дома Пожирателей смерти, два дня встречалась с эльфами, которых Добби назвал недовольными – такими забитыми существами, что их можно было уговорить выдать несколько семейных тайн.

Среди эльфов не было политической верности, как часто объясняла Джейн немногим людям, которые ее слушали, только верность домам и семьям. Но и ее можно было по-разному истолковать и обойти, нужно лишь постараться и аккуратно поиграть словами. А еще верность можно было отринуть из-за страха перед Джейн.

Ведь верность была чем угодно, но только не тем простым понятием, которым оперировали волшебники и волшебницы. Во время уроков для юных эльфов Джейн обычно сравнивала верность с изящно сотканной паутиной, и нужно быть настоящим умельцем, чтобы ориентироваться в ней и при этом не порвать хрупкую материю семейных связей, дружбы, союзов или финансовых обязательств.

Хорошо, что она обладала этим талантом, иначе никогда не оказалась в этом поместье и не кралась к темнице Гермионы.

Она узнала дверь нужной комнаты по описанию Малфоя-младшего. Он был напуган увиденным за ней, и сердце Джейн беспокойно забилось, когда она потянулась к ручке.

Она была так напряжена и напугана, что, когда раздался резкий голос позади, она сжалась и захныкала, как настоящий эльф.

— Что ты делаешь, эльф? – послышался четкий холодный мужской голос. Не нужно было поднимать взгляд, чтобы узнать Люциуса Малфоя; он и его отец часто заглядывали в дом ее бывшего хозяина, так что она без труда его узнала.

На мгновение она задумалась, чем кончится ее спасательная вылазка: повесят ли ее отрубленную голову на стену поместья или заставят выполнить какое-нибудь нелепое наказание, например погладить руки утюгом. Ни один из вариантов ее не прельщал.

— Хозяин поручил Джинни позаботиться о грязнокровке, – пробормотала Джейн, не отрывая взгляда от своих ног, ее плечи немного дрожали от древнего страха перед волшебниками, с которым рождался каждый эльф. — Джинни все почистит и приберет.

Джейн почти забыла эти чувства за годы свободы и спокойствия, которые подарил ей Северус, но сейчас они вернулись: беспомощность, страх и слепое раболепие в желании угодить хозяину.

Лучше бы тебе это пережить, подумала про себя Джейн, не потерплю, если все пропадет впустую.

Холодная трость больно ударила по ребрам, и воздух с трудом вырвался из легких Джейн. Она осталась на полу, ожидая дальнейшего наказания, но ничего не произошло. Видимо, это был очаровательный способ, каким Люциус Малфой показывал, что эльф может продолжать работу.

— Не исцеляй ее и не трогай, – протянул он, в его голосе слышались собственнические нотки. — Она принадлежит мне.

Джейн глубоко вдохнула и встала на ноги, стараясь выглядеть как можно незаметнее.

— Да, хозяин, Джинни сделает, сэр, – пробормотала она, и услышала полный отвращения вздох – единственный знак, что Малфой поверил в ее притворство.

Она подняла взгляд как раз, когда волшебник исчез за углом. Затем она набрала в грудь воздуха и открыла дверь.

Зловоние чуть не сбило ее с ног. Домовые эльфы очень чувствительны к запахам, это помогало легко судить о качестве еды или чистоте дома, но приходилось опасаться неприятных запахов, от которых тут же начинало тошнить.

Эльфы ненавидели застоявшуюся вонь болезни и крови, запах боли и страха, который оставался после раненного существа.

Домовым эльфам было непросто служить Пожирателям смерти, и дело было вовсе не в этических соображениях.

Пришлось собрать волю в кулак, чтобы войти в комнату и закрыть за собой дверь. Смрад проникал в рот, нос, забивал легкие. Внезапно Джейн расхотела видеть то, что лежало на кровати.

Но не зря же она зашла так далеко. Самодисциплина заставляла ее идти дальше, когда другие эльфы уже давно бы сдались. И этот вечер не станет исключением.

Джейн сделала еще шаг вперед в эту странную белую, пугающе чистую комнату и разглядела кровать. На ней лежала неподвижная фигура. Кровь.

— Ох, бедняжка, – прошептала она, вся суровость тут же испарилась. — Бедная, бедная девочка!

 

*** *** *** *** ***

Гарри резко постучал по волшебному гобелену, подождал минуту, затем еще раз постучал. В эти дни Северуса можно было достать, только если превзойти его в упрямстве.

Когда ничего не произошло, он обменялся вопросительным взглядом с Ремусом; тот стоял рядом и чуть ли не дрожал от напряжения.

— Ты уверен, что мы правильно поступаем? – спросил Гарри, и Ремус кивнул, хотя и сам не был рад здесь оказаться.

— Так больше не может продолжаться, – ответил он. — Он должен смириться с произошедшим, иначе никогда не станет прежним.

Про себя Гарри засомневался, можно ли приложить гриффиндорскую психологию к слизеринцу. Драко бы посмеялся над словами Ремуса и сказал, что способность подавлять чувства – это дар природы. Если бы только Драко сейчас не скрывался в своих комнатах, терзаемый чувством вины и печали.

Гарри вздохнул. Их компания так быстро распадалась. Повезет, если хоть кто-то доживет до Хэллоуина, будучи в своем уме. Гарри не ожидал, что самая большая опасность придет изнутри. Но он не так уж много и знал о поведении в группе. И ранее в его голове никогда не звучал голос слизеринца. Сейчас же он шептал, что не все можно решить прямым противостоянием; есть скорбь, которую не облегчит чай или чужое сочувствие. Или даже виски.

Ремус снова постучал, и Гарри внезапно засомневался в разумности их затеи. Он даже не понимал, почему Ремусу удалось его втянуть. Люпин что-то говорил про то, что Гарри был лучшим другом Гермионы, и это поможет установить контакт с Северусом, но, ради всего святого, Гарри не мог представить между ним и зельеваром ничего общего. Он даже не мог представить, как говорит Северусу, будто понимает его чувства, – еще одно предложение Ремуса.

— Разве не надо?.. – начал он, но гобелен вдруг засветился золотом. Видимо, Северус решил ответить на их призыв.

Они прошли в комнату, и Гарри пришлось приложить настоящие усилия, чтобы не спрятаться за Ремусом или спастись бегством. Он поразился, войдя в библиотеку два дня назад, когда левитировал сюда Драко, поразился, увидев произошедшие в комнате перемены.

Сейчас стало хуже. Гобелены и картины сорваны со стен, казалось, кто-то разбил все стекло в приступе ярости. Только рабочий стол выглядел нетронутым, единственный стол в комнате, заваленный свитками и книгами.

Стол был передвинут так, чтобы сидевший находился лицом к стене, словно отказываясь смотреть на комнаты. Или на мир вообще.

Посреди этого ужаса их ждал Северус – с сальными волосами, с лицом землистого цвета, с запавшими глазами, окруженными тенями. Он выглядел так, будто ему самое место среди этих руин и отчаяния.

— Да? – спросил он вместо приветствия, на мрачном лице не проявилось никаких чувств, он был словно опустевший дом.

Внезапно Гарри обнаружил, что согласен с Ремусом. Это не может продолжаться.

— Нам... тебя недоставало во время собрания, Северус, – начал Люпин, его решительность таяла под взглядом Северуса.

— Сомневаюсь, – отрывисто заметил зельевар. — Я оставил записи на столе, в них все изложено, а каждое решение – в надежных руках нашего уважаемого лидера.

На мгновение в его голосе проявилась капля прежней издевки, но тут же исчезла.

— У меня нет причин посещать собрания.

Он повернулся к гобелену, будто ожидая, что гости уйдут после ответа на вопрос.

Гарри беспокойно поерзал на месте. Будучи учеником, он бы все отдал за настолько безразличного профессора зельеварения. Он помнил времена, когда атмосфера в помещении менялась от одного только присутствия Северуса.

Сейчас же он производил впечатление не больше, чем комнатное растение. Причем мертвое.

Это даже не трагедия, думал Гарри, глядя на испачканные чернилами пальцы и помятую пыльную мантию. Это было грустно, грустно до мозга костей.

Он поймал на себе ожидающий взгляд Ремуса, и еще раз попытался сосредоточиться на сложившемся положении. Он представления не имел, что делать. В прошлом, да и сейчас он тоже испытывал чувство утраты, но оно не шло ни в какое сравнение с чувством Северуса, чью жизнь попросту разорвали в клочья.

Одного взгляда на зельевара и его комнаты было достаточно, чтобы понять – ничто не поможет. Но Гарри обещал попытаться, и он сдержит слово.

— А что по поводу тренировок? – тихо спросил он, и Северус отвернулся от гобелена и посмотрел на него, будто удивленный, что с ним еще разговаривают. — Твое присутствие нам сильно помогало. Особенно нужна помощь Рону.

Хотя Гарри и чувствовал, словно выдает друга, но знал, что говорит чистую правду. Занятия с ОД на пятом курсе и дополнительные тренировки с Драко подняли Гарри на новый уровень по защитным и атакующим заклинаниям, который могла достигнуть лишь малая доля семикурсников. Два лучших друга – Драко и Гермиона – превосходили Гарри по умениям, но это лишь подстегивало желание совершенствоваться.

Северус нахмурился. Он выглядел так, будто серьезно задумался. Гарри видел подобное выражение, только когда зельевар сталкивался с трудным зашифрованным посланием или важной стратегической задачей. Гарри напугало, что простое замечание и поиск скрытого смысла заставили Северуса полностью сосредоточиться. Это значило, что его силы на грани истощения.

— Для этого у вас есть Грюм и Люпин, – ответил зельевар через мгновение, очевидно решив отмахнуться от истинного значения фразы Гарри. — Директор сообщил в письме, что исследование проклятия души, которое ты используешь на Волдеморте, почти завершено, а скрывающие устройства, которые мы с Минервой разрабатывали, успешно прошли испытание. Эти два пункта займут все ваше время, а поскольку я не эксперт ни в древних проклятиях, ни в трансфигурации, то не понимаю, зачем вам необходимо мое присутствие.

— Возможно, нам не хватает не твоего мастерства, Северус, – мягко вставил Ремус. — Нам не хватает тебя.

Северус выглядел сбитым с толку.

— Значит, вы глупцы, – его голос звучал хрипло. — Здесь тосковать не о чем.

— Еще как есть, Северус, – тихо, но настойчиво возразил Ремус, и на мгновение Гарри показалось, что нечто промелькнуло во взгляде зельевара, но затем его лицо ожесточилось, и он поспешил отвернуться, отказываясь встречаться с Люпином глазами.

— Наше партнерство с аврорами крепнет, – сказал он, будто они и не отвлекались от дел Ордена. — У меня есть осведомитель рядом с каждым, сочувствующим Пожирателям, и подслушивающие устройства во всех ключевых кабинетах Министерства. По приготовлениям мы опережаем график. Я уверен, что мы...

— Северус, – снова мягко перебил Ремус, и Гарри снова заметил нечто во взгляде Северуса. На этот раз он распознал ярость. И страх. Будто Северус боялся, что они что-нибудь с ним сделают.

— Это до добра не доведет, – продолжил Люпин. — Ты не можешь спрятаться и навсегда погрузиться в работу!

— Занимайся своим делом, Ремус, а я буду заниматься своим, – сказал Северус, совершенно без эмоций. Но заботливый, упрямый Ремус отказывался отступить.

— Ты должен принять это, Северус, – убеждал он. — Ты должен скорбеть!

Северус рассмеялся; короткий резкий смешок испугал Гарри.

— И что, по-твоему, я должен делать? – горько спросил он. — Падать в обморок, хмуриться и болтать о своих чувствах? Ожидаешь, что я буду следовать установленному порядку для скорбящих? Думаю, я мог бы ударить себя в грудь, рвать волосы и посыпать голову пеплом. Ты был бы счастлив?

— Это не касается моего счастья, – ответил Ремус. — Это вопрос твоего здоровья. Ты не заботишься о себе.

— Я забочусь о работе, – прошипел Северус. — Только это имеет значение. Я сделаю то, что должен, и у тебя нет права вмешиваться! Или теперь ты сомневаешься, что я приношу пользу?

Ремус раздраженно вздохнул и открыл рот, чтобы возразить, но Гарри вмешался, заметив ярость и отчаяние в глазах Северуса.

— Северус, – спокойно сказал он, будто подходил к одному из опасных питомцев Хагрида. — Мы здесь, чтобы поддержать тебя. Скажи, как мы можем тебе помочь.

Медленно Северус повернулся к нему и встретился взглядом.

— Гермиона где-то там, живая, во власти Люциуса Малфоя, – сказал он; и ужас внушал его спокойный голос. Гарри подумал, что легче перенес бы крики или слезы. — Скажи, как здесь помочь.

Это был не вопрос. Он знал, что ответа нет.

 

*** *** *** *** ***

Следующие дни Джейн прибирала в комнате Гермионы, прилегающих коридорах и чистила все, что видела, дважды в день. Ее работа была безупречной, поведение – скромным и по-настоящему эльфийским; Малфой перестал ее замечать к вечеру первого же дня.

Это было ужасное время. Она металась по огромному дому, полировала латунные дверные ручки, протирала книги и вдруг слышала крики. Крики были хорошим сигналом, они значили, что Гермиона еще жива, но они разрывали Джейн сердце, а ожидание было самым ужасным, что она могла представить.

Но она помнила, что всегда говорила Гермиона, и чему вторил Северус, хоть и с меньшим убеждением – поэтому она ничего не предпринимала, чтобы не провалить план. Однако по прошествии шести дней не произошло ничего необычного, и Джейн решила, что она уже достаточно здесь обжилась и Люциус Малфой не заметит смену эльфов.

Он исчезал после завтрака в неизвестном направлении. За прошедшую неделю Джейн пыталась как можно больше разузнать, куда и во сколько он уходит, но если Люциус Малфой и вел записи, он надежно прятал их от любопытных домовых эльфов и никогда не использовал портключ, который Джейн могла бы проверить на остаточную магию или применить заклинания, определяющие местоположение.

На этот раз она надеялась услышать резкий звук аппарации. Джейн выждала пятнадцать напряженных минут – один из прежних хозяев, Синиструс Снейп, частенько шумно исчезал из дома, а затем снова бесшумно появлялся, чтобы следить за домовыми эльфами или женой – затем с помощью магии убедилась, что в доме больше никого нет, кроме старого эльфа, чье имя так и не удалось разузнать.

Ноги немного дрожали, когда она проходила мимо кухни.

— Я приберусь в комнате грязнокровки, – сообщила она, как и каждый день, и эльф фыркнула, показывая отвращение к существую, стоявшему даже ниже домового эльфа, как и каждый день с тех пор, как здесь появилась Джейн.

На этот раз Джейн была готова к тому, что ждало в пустой комнате с белыми стенами, но все-таки испытала облегчение, увидев, что Малфой вылечил раны девушки и помыл ее с прошлого своего визита. Иногда он предпочитал, чтобы Гермиона лежала в собственной крови и грязи.

Джейн слушалась Малфоя и не трогала девушку, даже благоразумно скрывала свое лицо, потому что не была уверена, насколько Гермиона в себе и сможет ли сохранить тайну от Люциуса. Но те дни, что она прибиралась в комнате, только железная сила воли мешала ей подбежать к Гермионе и вытащить из этой ужасной кровати.

Сейчас, когда наконец-то выдался шанс, Джейн боялась, что пришла слишком поздно.

— Гермиона, – прошептала она, и собственный голос звучал странно после недели писка и плача в духе других домовых эльфов. — Гермиона!

Девушка даже не пошевелилась. Малфой надел на нее белый шелковый пеньюар, сразу стало заметно, как сильно Гермиона похудела; кожа была такой бледной, что чуть ли ни светилась, и заметно обтягивала кости. Хотя раны залечили, но на руках и ногах остались крестообразные шрамы.

— Гермиона, – снова прошептала Джейн, и когда ответа не последовало, она шлепнула девушку по лицу. Нет времени на любезности.

— Просыпайся или пропустишь единственный шанс выбраться из ада!

Губы Гермионы задрожали, и Джейн почувствовала ее дыхание. Она даже не знала, чего ожидать от бедняжки. Медленно Гермиона открыла глаза, но они были дикие, пустые, в них отсутствовала решительность и воля, которые Джейн так хорошо знала. Во взгляде не было блестящего ума, принадлежавшего его хозяйке, да что там, не было даже узнавания.

Хотя девушка лежала на кровати, Джейн вдруг показалось, что Гермионы здесь вовсе нет; то, что делало ее особенной личностью, ушло в невиданные дали. Внезапно Джейн почувствовала жалость к этому пустому и измученному телу, оставленному, как ненужную игрушку в руках мучителя.

— Это я, Джейн, – прошептала она, зная, что это бесполезно. Куда бы ни исчезла Гермиона, Джейн не могла до нее дотянуться. Она вспомнила все, что слышала и видела в последние дни, и мысленно надеялась, что девушке удалось уйти далеко, чтобы избежать пыток Малфоя.

Джейн осторожно приподняла голову Гермионы. Девушка вздрогнула, будто боясь чужого прикосновения, но она была слишком слаба, чтобы сопротивляться.

— Успокойся. Мне нужно, чтобы ты кое-что выпила. Открой рот.

Гермиона не пошевелилась, словно ничего не слыша. Однако когда Джейн протянула руку, чтобы открыть рот девушки, испугавшись ее холодной и неживой кожи, Гермиона не сопротивлялась.

— Это напиток живой смерти, – объяснила Джейн; вряд ли Гермиона что-то понимала, но если она была в своем уме, она предпочла бы знать как можно больше. — От него ты заснешь.

Джейн чуть не расплакалась, глядя, как голова Гермионы откинулась, будто у марионетки, у которой перерезали нити. Хотелось отыскать Малфоя и убить за то, что он сделал с когда-то энергичной и гордой девушкой. Но нельзя было рисковать планом, приходилось оставить Люциуса жить в безопасном особняке, и от этого Джейн сердилась еще сильнее.

— Спи, милая, – шепотом успокаивала она Гермиону, словно ребенка. — Спи, и когда ты проснешься, ты снова будешь с семьей.

Джейн осторожно уложила девушку и проверила ее рот, чтобы не осталось следов зелья. Затем она использовала эльфийское заклинание, чтобы уничтожить следы собственной магии, и быстро прибрала в комнате, все время держа ухо востро.

Потом началось ожидание. Джейн слонялась у комнаты, прислушиваясь, не раздастся ли звук аппарации, и притворялась, что тщательно вычищала коридоры. Интересно, как отреагирует Малфой, когда вернется и обнаружит свою особенную игрушку мертвой.

Джейн не позволяла себе беспокоиться или думать о том, если вдруг что-то пойдет не так. Из мировоззрения пессимиста никогда ничего хорошего не выходит, она не раз твердила об этом Северусу. Но, несмотря на великолепную самодисциплину и упорство, с каким она сосредоточилась на полировке дверных ручек, несмотря на то, что ничего от нее больше не зависело, Джейн не могла не размышлять о возможных вариантах дальнейшего развития событий.

Холодное твердое дерево трости и мощь палочки, скрытой в ней. Глаза Люциуса, еще более холодные, но все же в них есть пугающая страсть и нежность, появляющиеся, когда он рядом с Гермионой.

А если он решит сжечь ее тело? Откажется ее похоронить? Действие зелья пройдет через сутки. Если он останется рядом с девушкой, все будет потеряно.

Джейн тщательнее протерла дверную ручку. Чтобы отвлечься, нужно заниматься делом, и она так и поступит, даже если придется вычистить каждый сантиметр этого треклятого коридора...

Треск почти болезненно сотряс тишину. Даже не думая, Джейн рухнула на пол и начала полировать идеально чистую мраморную плитку пола. Он слышала, как Малфой вышел из прихожей, слышала его шаги, когда он повернул налево, как щелкала трость по полу, когда он проходил мимо.

Джейн не сдвинулась с места, только склонилась ниже и усерднее начала тереть пол.

Малфой остановился перед комнатой Гермионы. Открыл дверь. Вошел.

Мгновение стояла тишина. Джейн пришлось напомнить себе, что даже домовым эльфам нужно дышать.

Затем раздался рев, бессловесный вопль, полный ярости и разочарования, который заставил Джейн забыть о всякой самодисциплине и решительности. Она выпустила из рук тряпку, упала на пол и прижалась к мраморной плитке, будто она могла ее спасти.

Она издала неловкое хныканье и порадовалась, что ее никто не видит. Но даже если бы рядом стоял сам Северус, она бы не смогла подавить страх, который впервые в жизни превратил ее в совершенно обычного домовика.

— ЭЛЬФ! – проревел Малфой, и спустя бесконечное мгновение Джейн поняла, что обращаются к ней, и заставила себя подняться.

Путь к комнате Гермионы показался длиннее обычного. Когда она пересекла порог, сгорбившись, в попытке защититься от ожидавшей опасности, она увидела стоявшего посреди комнаты Малфоя, его лицо побледнело от ярости.

Джейн показалось, что впервые она увидела настоящего Люциуса.

Нечто, которое пряталось за масками, перчатками и шелковыми мантиями.

В руках он держал безжизненное тело Гермионы.

По телу Джейн прошла дрожь.

— Что здесь произошло, эльф?! – прорычал он, его голос звучал еще более опасно. — Ты прикасалась к ней? Что-то с ней делала?

— Джинни – хороший домовик, хозяин, – поспешно ответила Джейн, отводя взгляд. — Джинни убирает и никогда не смотрит на грязнокровку...

— Не смей ее так называть! – прорычал Малфой, и даже сквозь злость Джейн смогла распознать настоящую печаль. Она удивленно подняла взгляд и увидела как Малфой – сдержанный и холодный Малфой – зарылся лицом в спутанные волосы Гермионы Грейнджер.

— Она была лучшей, – прошептал он, и на секунду Джейн усомнилась, не сошла ли она с ума. — Она была моей!

— Простите, хозяин, – пискнула она, но ее тут же прервало рассерженное шипение. Джейн сильнее сгорбилась.

— Этого не должно было произойти, – прошептал он, не отводя взгляда от лица Гермионы. Ухоженной рукой он потянулся и нежно, мягко прикоснулся к нижней губе девушки. — Я не разрешал тебе уходить. Ты моя.

Джейн почувствовала дурноту и отвернулась, радуясь, что Малфой не обращает на нее внимания. Она видела, как Северус прикасался к губам Гермионы, с не меньшей нежностью и трепетом, граничащим с благоговением. Джейн хотелось кричать, видя то же выражение на лице Малфоя, который заставлял девушку выть от боли, ломая ее, как дешевую игрушку, на лице человека, который залечивание собственноручно нанесенных ран считал заботой.

Джейн смотрела в сторону, ожидая, когда закончится эта неловкая тишина.

— Эльф, – наконец позвал Малфой, и, когда Джейн взглянула на него, то увидела, что Пожиратель смерти вернулся. И все же его глаза чуть покраснели, будто он тер их. Его движения были полны нежности, когда он уложил девушку на кровать.

Одним долгим взглядом, полным тоски, он окинул ее тело, каждый сантиметр, который уничтожал последние месяцы. Затем отвернулся от трупа драгоценной игрушки и расправил плечи.

— Недалеко есть кладбище. Похорони ее.

 

Глава 68. De Profundis

Гарри спал, и ему снился достаточно приятный сон о том, как он, Драко и гигантский кальмар сидели в лодке посреди озера и попивали чай с пирожными, когда резкий стук вдруг прервал их вежливую беседу о тактике в квиддиче.

Гарри нахмурился, приложил ухо к лодке и замер. Снова раздался стук. Может быть, это один из озерных жителей желает присоединиться к чаепитию? Но, когда стук раздался вновь – на этот раз настойчивее – Гарри решил, что ошибся. Русалки вряд ли были из тех существ, что стучатся.

— Гарри Поттер, немедленно просыпайся и открывай дверь, иначе я ее выломаю! – на этот раз послышался крик, и совсем ошарашенный Гарри огляделся в поисках двери.

Затем он проснулся. Спотыкаясь, он добрался до двери, потом так же обратно – в поисках штанов, затем снова к двери, где чуть не стукнулся лбом о ручку.

Он осторожно открыл дверь и обнаружил за ней темное маленькое пятно. Тогда он понял, что забыл надеть очки, поэтому снова доковылял до кровати и взял их со столика. По пути назад к двери он обнаружил, что уже в общем-то проснулся и может ходить по-человечески.

Тут же он сделал два открытия. Пятном на пороге оказалась Джейн – домовик Северуса. Это его удивило, потому что, насколько он слышал, она исчезла. Вдобавок Гарри представить не мог, почему она стучалась к нему – и это было вторым открытием – посреди ночи.

— Да? – смог выдавить Гарри после неловкой тишины. Не самое изящное приветствие, но он спал всего два часа, а организм требовал все двенадцать. В сутках определенно недоставало часов, чтобы все успеть.

Джейн не улыбнулась, несмотря на поистине чаплиновское представление. Она лишь подняла бровь, будто в ожидании, когда мозги Гарри заработают.

— За мной, – сказала она. — У нас мало времени.

— Чего?.. – пробормотал Гарри. Неужели он что-то пропустил?

— Учитывая нынешнее состояние Северуса, он бы наверняка меня не отпустил, по крайней мере без изрядной шумихи, – продолжила Джейн, будто ее слова имели какой-то смысл для Гарри. — Поэтому мне нужен ты. Позови целителя из Ордена, по-моему, ее зовут Джонс. И приведи Северуса, но постарайся с ним помягче, хорошо?

— Чего?.. – снова попытался Гарри, начиная вникать в разговор. Но, прежде чем он смог закончить вопрос, они дошли до главного зала штаб-квартиры.

Там, на диване, лежала...

— Гермиона? – прошептал он, не веря глазам. Он потянулся, чтобы ущипнуть себя, но Джейн шлепнула его по руке.

— Да, Гермиона, – сухо ответила она. — Я немного поработала и спасла ее. Теперь внимательно слушай, Поттер. Люциус Малфой, а вскоре и все Пожиратели смерти поверят в ее смерть. Я проникла в поместье Люциуса в качестве домашнего эльфа, дала Гермионе напиток живой смерти и позволила Малфою найти ее такой. Поэтому сейчас мне нужно вернуться, чтобы не возникло подозрений. Ты все запомнил?

Медленно, словно во сне, Гарри кивнул.

Он все еще не мог поверить, что на диване лежит Гермиона.

— Она жива? – шепотом спросил он. Гарри протянул было руку, чтобы проверить, действительно ли подруга находится в комнате, но не решился.

— Да, – ответила Джейн, с растущим нетерпением. — И останется в живых, если ты приведешь целителя. Сейчас она погружена в глубокий магический сон, но в ближайшее время нужно приступить к лечению.

— Она вся грязная, – сказал Гарри. Где-то внутри Гарри осознавал, что он в состоянии шока; что холодное чувство в груди, которое мешало сосредоточиться на чем угодно, кроме листьев и грязи, покрывавших тело Гермионы, было не нормальным, но сейчас было так важно, чтобы подруга стала снова чистой. Это было даже важнее, чем просто ее присутствие в комнате.

— Сначала мне пришлось ее закопать, – сказала Джейн, не внеся совершенно никакой ясности. Затем жесткие черты ее лица разгладились, и она понимающе коснулась плеча Гарри.

— Она жива, – мягко прошептала Джейн, — и хотя я ничего не могу обещать по поводу ее душевного состояния, но обещаю, что она больше никуда не исчезнет.

На этот раз Гарри протянул руку и осторожно дотронулся до лица подруги, не зная, чего ожидать. Ее кожа была ледяной, и девушка никак не отреагировала, но она по крайней мере была здесь, во плоти.

Гарри почувствовал, как тугой узел в груди медленно исчезает, и на его месте появляется радость, наполняющая каждую частицу тела. Хотелось прыгать, петь и пуститься в пляс. Хотелось наконец-то погрузиться в спокойный сон, которого не хватало после ее исчезновения.

Гермиона жива!

— Теперь я должна вернуться и поработать в этом сумасшедшем доме несколько дней, иначе Малфой заподозрит неладное. А это передай целителю, как только она здесь появится, но не волнуйся, Гермиона вне опасности.

Из складок белого полотенца Джейн достала маленький свиток, заполненный острым почерком, который напомнил о Северусе.

Гарри кивнул.

— Спасибо, – прошептал он, аккуратно кладя свиток на стол рядом с Гермионой.

— Пожалуйста, – сухо ответила Джейн. — Хотя не могу сказать, что работа была легкой. И передай Северусу, чтобы он не беспокоился. Я веду себя как самый настоящий домашний эльф, – она сухо улыбнулась, еще раз кивнула на камин, напоминая о целителе, махнула рукой и исчезла.

Гарри глубоко вдохнул.

«Только не падай в обморок, – решительно сказал он себе, направляясь к камину на негнущихся ногах, — у тебя еще много дел».

 

*** *** *** *** ***

Гарри без всякого достоинства тарабанил в магический гобелен, и, когда после бесконечного ожидания Северус наконец открыл, он лишь приподнял бровь. Гарри представил, как выглядит: лицо раскраснелось, волосы взъерошены, глаза выпучены от потрясения.

Гарри было все равно.

— Северус! – но вместо крика раздался шепот. — Северус... Она жива! Джейн вернулась и рассказала... Она проникла в поместье и притворилась домашним эльфом... Она, конечно, и так домашний эльф, но...

— Что за чушь ты несешь, Поттер? – прорычал Северус, в его словах проступило раздражение. — Хоть раз говори по-человечески!

Гарри глубоко вздохнул, расправил плечи, попытался отыскать осмысленные слова в вихре, который царил в голове. Наконец-то он их нашел.

— Гермиона! – сказал он и заметил, как Северус побледнел. — Вернулась! Джейн спасла ее от Малфоя. И... она жива!

Не заботясь о привычной грации, Северус отодвинул Гарри и рванул в штаб-квартиру; помятая мантия развевалась за спиной, как в прежние времена.

Не обнаружив следа Гермионы он развернулся к Гарри.

— Где она? – прошипел он, и Гарри молча указал наверх, на лестницу, ведущую к личным комнатам, одна из которых принадлежала ему. Еще одна предназначалась для Гермионы.

Северус помчался по лестнице, перескакивая через ступеньки. Дверь распахнулась прежде, чем он добежал. Безупречный самоконтроль не мог сдержать магию.

Гарри достиг двери через секунду и увидел, что Северус не намного продвинулся, сделал всего шаг или два от порога.

Он смотрел прямо перед собой: Гестия Джонс суетилась, превращая комнату в больничную палату; на кровати висел полог, который Гермиона выбрала перед исчезновением; сама Гермиона лежала на белых простынях, как маленькая лодка в океане: такая же бледная, как и ткань, на которой лежала.

На секунду Гарри подумал, что Северус сломается и заплачет. Зельевар быстро заморгал, поднял руку к лицу, будто хотел протереть глаза. Лицо его дрогнуло, и губы плотно сжались. Он весь ссутулился, будто мог упасть в любой момент.

Гарри протянул руку, чтобы помочь ему, но Северус пришел в себя, внезапно расправил плечи, а взгляд его был все так же устремлен на Гермиону.

Как губка, он впитывал все детали открывшегося вида, все мелкие штрихи; его взгляд медленно двигался с волос Гермионы на ее глаза, нос, губы, вниз на руки и слишком худое тело, он даже не придвигался к ней, только смотрел; будто ему вручили величайший дар в мире. Гарри следил за зельеваром, как он набирает силу от одного только присутствия девушки, и ему хотелось заплакать от облегчения.

Медленно Северус разжал кулаки. В темных глазах появились наконец эмоции.

Гермиона наконец вернулась, вдруг осознал Гарри в этот миг тишины, который вернул все на свои места, хотя Гарри считал этот мир безвозвратно потерянным.

Гермиона вернулась, а, значит, и Северус.

Когда зельевар подошел к кровати, это были размеренные и спокойные шаги. Он не схватил девушку в охапку, как это сделал Гарри, когда Гестия Джонс заверила, что это полностью безопасно. Он не улыбнулся и не заговорил. Однако нежность, с которой он протянул руку и тыльной стороной ладони прикоснулся к щеке Гермионы, всего на минуту и так нежно, что это показалось бы девушке прикосновением ветерка, только одно это движение показало миру, как много она значила для Северуса.

— Как она? – спросил Северус. Хотя его голос звучал также хрипло и скрипуче, в нем появилась прежняя живая нотка, и Гарри заметил, как Гестия Джонс удивленно вскинула голову.

— Пока не знаю. Наверняка, по крайней мере, – ответила она, поколебавшись. — Разумеется, ее плохо кормили и истязали, хотя самые тяжелые раны исцеляли сразу после нанесения, а значит, будем надеяться, у нее нет застарелых ран, которые требуют длительного лечения. Но я ничего не могу сказать о психическом состоянии, пока она не очнулась. Пока она под воздействием напитка живой смерти, и я бы рекомендовала так и оставить, пока последние раны не будут...

— Будите ее, – перебил Северус. — Сейчас же.

Гестия Джонс побледнела.

— Но, профессор Снейп, – возмутилась она. Она никогда не называла его по имени, а обращаться к нему «Мистер» казалось невозможным. — Будет совершенно не разумно будить ее, когда мы не полностью...

— Я сказал, будите, – твердо повторил он.

— Но...

— Я ведь могу и сам справиться, – тихо, почти непринужденно сказал он. — Я зельевар.

Гарри глубоко вдохнул. Он не был уверен, что сейчас происходит; интуиция подсказывала, что лучше предупредить Альбуса Дамблдора, но Гарри хорошо знал этот тон. Северус так говорил, когда полностью контролировал ситуацию, и знал что-то существенное, неизвестное другим, или когда что-то имело невероятную важность.

Если Гарри и научился чему-то доверять, так это суждениям Северуса. Даже за последние недели, когда все сходили с ума от горя, Северус никогда не колебался и не ошибался.

— Делайте, – сказал Гарри тихо. — На то есть причины.

«Надеюсь», – добавил про себя Гарри, когда Северус никак не отреагировал на его слова и даже не обернулся. Но зельевар всегда был таким, если Гермионе грозила опасность, он ни на кого не обращал внимания, полностью сосредотачиваясь на девушке. Гарри припомнил, как Северус откинул Ремуса к стене, когда тот попытался вмешаться. Лучше уж остаться незамеченным.

— Думаю, необходимо известить Альбуса, – очевидно Гестия Джонс решила отстаивать нужды пациентки до конца.

— Будите ее.

Хотя Северус отошел от роли лидера за последние недели, Гарри удивился, что его приказы все еще имеют силу. Он сомневался, продолжится ли спор, но Гестия Джонс еще раз взглянула на Северуса, затем на Гарри, кивнула, отошла к столику, заполненному зельями и выбрала один флакон.

— Она проснется через несколько минут, – мягко сказала она, открыла Гермионе рот и влила зелье. Заклинанием она заставила девушку его проглотить.

— Но я не знаю, как она себя поведет. После всего, что мисс Грейнджер пришлось пройти...

— Мы прекрасно знаем, что с ней произошло, – перебил Гарри. Он удивился, что его голос звучал ровно, как у Дамблдора. — Спасибо, мисс Джонс.

Целительница фыркнула, выразила раздражение, покачав головой, и вернулась к диагностирующим заклинаниям.

Несколько минут ничего не происходило. Северус бесшумно отошел, встав в тени полога, так что стал почти не заметен, если не осматривать комнату внимательно. Гарри задумался почему. Он думал, что Северус захочет оказаться рядом, как только Гермиона очнется. Но беспокойство и радостное волнение не дали сосредоточиться на этой мысли.

Гарри испытывал странную смесь ужаса и надежды, от напряжения хотелось встать на цыпочки или запрыгать. Он так не волновался на свое первое настоящее Рождество, когда знал, что его ожидают подарки, и не боялся с тех пор, как столкнулся с Волдемортом на пятом курсе.

Она очнется? Узнает его? Сможет с ними говорить? Или она... Но нет, эту мысль нужно тут же отогнать. Гермиона сильная, она пройдет через это так же, как прошла через все, что преподносила жизнь. Гарри видел, как она вставала и продолжала биться, будто ничего не произошло, через несколько часов после того, как чуть не умерла. Она справится и продолжит жить, Гарри не сомневался.

Послышался почти неразличимый звук, чуть дрогнули ресницы, и Гермиона открыла глаза.

У Гарри сперло дыхание. Он не отрывал взгляда от подруги, которую считал потерянной, которая вернулась, была в безопасности и наконец-то очнулась.

Он посмотрел на Северуса, скрывавшегося в тени, его лицо словно высекли из камня. Затем снова перевел взгляд на подругу, к которой было приковано внимание всех присутствующих.

— Гермиона? – прошептал Гарри. Он почувствовал себя глупым, неуклюжим и не знал, что делать. — Ты меня слышишь?

Нет ответа. Она даже не моргнула. Она уставилась в полог кровати и даже не посмотрела в сторону Гарри.

— Гермиона?

Молчание. В тишине, заполонившей комнату и взявшей людей в заложники, ужас в Гарри рос и рос, вытесняя прочие чувства.

— Мисс Грейнджер, – на этот раз попыталась Гестия Джонс. — Вы снова в Хогвартсе, в безопасности. Я вылечила самые опасные раны и уверена, что вы можете полностью исцелиться. Вы знаете, кто вы?

Ничего. Гарри хотелось закричать, глядя, как надежды превращаются в пепел. Невозможно. Это молчаливое восковое тело не может быть его храброй подругой. Он не может ее потерять. Не так. Не когда ее только нашли.

— Гермиона, – прошептал он, медленно приближаясь к кровати. Он убедился, что попал в ее поле зрения, прежде чем сел на край кровати. — Это я, Гарри. Ты меня слышишь? Если да, подай знак, прошу.

Он медленно потянулся, чтобы коснуться руки Гермионы, показать, что он рядом; он понятия не имел, что делать. Рука ее была холодной и сухой на ощупь, так отличалась от шелковистой и здоровой кожи, которую он помнил. Он с печалью вздохнул и удивился, почувствовав, как пошевелились мышцы Гермионы.

Она вздрогнула? Посмотрела на него?

Затем быстрее, чем ожидал и даже чем мог представить, подруга наконец ответила.

Но не так, как он надеялся.

Ее глаза широко раскрылись, лицо исказила гримаса ужаса, и она закричала, высоко и отчаянно, как раненный зверь.

Она вырвалась, будто прикосновение Гарри жгло, и скатилась с кровати на пол. В ужасе, ползком она забилась в угол комнаты, свернулась калачиком, издавая нечленораздельные звуки напуганного существа.

— Гермиона! – Гарри был так поражен, что забыл всякую осторожность и только твердая рука Гестии Джонс помешала ринуться к подруге. — Это я, Гарри! Не нужно бояться!

Гермиона только всхлипывала и прятала лицо за грязными прядями волос. Гарри медленно подполз к ней, опустил голову, чтобы девушка не воспринимала его как угрозу.

«Я отношусь к ней, как к животному, – с ужасом подумал Гарри, — она – умнейшая ведьма, которую я знаю, а я отношусь к ней, как побитой собаке!»

Гермиона яростно бросалась в его сторону и кричала, как только он приближался. Ее крик был пронизывающий, высокий и громкий. В ее поведении не было даже искры от прежнего самообладания.

Через несколько минут отчаянных криков, которые рвали Гарри душу, он сдался и больше не решался приближаться к подруге. Он встал на колени и попытался успокоить девушку голосом, рассказывал истории о проведенном вместе времени и повторял имена тех, кого она любила.

Ничто не помогало. Не было никакой другой реакции, кроме страха и агрессии. Пока Гарри сидел перед Гермионой, рассказывая истории о тролле и трехголовом Пушке, последняя надежда таяла.

Она больше не вела себя как человек. Казалось, она даже не помнит, что такое быть человеком, способным на речь и магию. Она могла лишь примитивно защищаться. Страх заточил ее в клетку, и Гарри не мог достучаться до Гермионы.

В следующий час они перепробовали все. Гарри вышел ненадолго из комнаты, чтобы предупредить членов Ордена о возвращении Гермионы, но ни Дамблдор, ни Драко не смогли добиться от девушки ничего, кроме новых приступов паники. Попытки приблизиться вызывали лишь испуганные крики, казавшиеся единственным средством общения, или, в случае с Драко, низкое угрожающее рычание, которое могло бы издавать животное.

К исходу часа Гарри и Драко были на грани слез, а Северус так ни разу и не сдвинулся с места, будто происходящее его не касалось.

— Бесполезно, мистер Поттер, – наконец произнесла Гестия Джонс. — Она вас не узнает. Боюсь, сейчас она никого не узнает.

— Что это значит?! – воскликнул Гарри, но на его вопрос ответил Северус. Наконец-то выйдя из тени, он шагнул к Гермионе. Холодный, ничего не выражающий взгляд скользнул по телу Гермионы, ее искаженному лицу. Затем он повернулся и посмотрел на Гарри.

— Как я и ожидал, – бесстрастно сказал он. — От ее разума ничего не осталось.

И он вышел из комнаты, не оглянувшись.

 

*** *** *** *** ***

— Что значит ничего не осталось? – спросил Гарри. Он злился и был в отчаянии, когда спустя пять часов загнал зельевара в угол.

Северус едва оторвался от котла: он замысловато что-то мешал, а его лицо ничего не выражало, словно камень. Такую маску он надевал, когда был на чем-то сосредоточен.

— Как вы можете так говорить? Мы понятия не имеем, что она пережила. Возможно, ей требуется время или...

— Дело не в ее психическом здоровье, Гарри, – перебил Северус, наконец посмотрев на гриффиндорца. — И я бы был благодарен, если бы ты не отрывал меня от работы. Есть дела поважнее, чем нытье нашего чудо-мальчика.

Несколько месяцев назад эта фраза ранила бы Гарри и заставила в ярости выскочить из комнаты. Но тогда они еще мало пережили вместе. Тогда он еще не видел беспомощного Северуса, стоявшего посреди штаб-квартиры, словно потерянный ребенок. И тогда он еще не отправил свою лучшую подругу на смерть.

— Ну уж нет, – прорычал Гарри. — Я хочу знать, о чем вы сказали, и хочу, чтобы все в подробностях объяснили. В противном случае я приведу весь Орден и заставлю Молли Уизли вас пытать.

Северус глянул на него, как не смотрел уже почти год. Он открыл было рот, чтобы наверняка отпустить самое едкое замечание, но Гарри лишь поднял одну бровь, будто в молчаливом вызове, и Северус тут же захлопнул рот.

Гарри понял, что повторил выражение Гермионы. Именно так она поступала, когда хотела без слов сообщить зельевару, как глупо он поступает.

— Необходимо мешать зелье еще пять минут, – безжизненно заявил он. — Мне нужно сосредоточиться.

Гарри кивнул, согласившись на данный компромисс, и отошел в дальний угол лаборатории, стараясь ни к чему не прикасаться.

Только сейчас, молча наблюдая за зельеваром, он заметил произошедшие перемены. Спина и плечи Северуса все еще были невероятно напряжены, отчего у него наверняка были постоянные головные боли, а выражение лица было таким же пугающим, однако что-то новое – или, скорее, прежнее – все же появилось в движениях.

Он снова выглядит живым, удивленно заметил Гарри, и эта мысль придала ему сил сохранять молчание в течение этих бесконечных пяти минут.

— Теперь зелье должно настояться двадцать часов, – наконец объявил Северус, и Гарри тут же вскочил. Они сохраняли молчание, пока не спустились в библиотеку, где Северус налил чай, щедро сдобрив его сахаром.

Значит он на грани, как и я, подумал Гарри, вспомнив, что зельевар никогда не добавляет сахар. Интересно, когда он последний раз спал?

— Вы помните первый урок окклюменции с Гермионой, – начал Северус, скорее утверждая, а не спрашивая. Тем не менее, Гарри кивнул.

— Чтобы облегчить обучение, она показала свой разум, включая несколько тайных уровней.

Снова утверждение и снова кивок Гарри.

— Помните люк, который она показала?

Гарри нахмурился.

— Да, – с сомнением ответил он. — Кажется, да. Он был под главным залом дворца памяти. Она назвала его «последним укрытием» или что-то в этом роде.

На этот раз кивнул зельевар.

— Именно так. Это место, где ее ничто не достанет извне, когда люк будет заперт. Видите ли, каждый шпион готовится к тому, что его схватят живым, – он сглотнул, но лицо тут же словно окаменело.

— По очевидным причинам Гермиона не могла использовать Обливиэйт, чтобы защитить свои тайны, – продолжил он. — И как бы хорошо ни был защищен разум, она знала, что не выстоит против физических и психических атак в течение долгого времени.

Он снова сглотнул и потянулся за чашкой чая. Его рука даже не дрожала.

— Никто бы не выстоял. Поэтому она научилась разрушать собственный разум.

Руки Гарри задрожали, чай пролился на пальцы и обжег их. Ощущение тепла отвлекло Гарри и помогло не впасть в отчаяние от одной только мысли о разрушении такого произведения искусства, как разум Гермионы.

— Так вот что вы имели в виду, когда сказали, что от нее ничего не осталось. Она... разрушила себя? Полностью?

— Нет, не совсем, – ответил Северус, в его голосе послышалось мрачное удовлетворение. — По крайней мере, я на это надеюсь. Процесс, о котором я говорю, разрушает все, что ты видел у нее в голове: стены, сады, дом. Но частица ее существа, толика того человека, которым была Гермиона, осталась надежно скрыта за люком. Если у Гермионы было время сделать все правильно.

— Но она видела нас, и мы с ней разговаривали, – возразил Гарри. — Разве она не вышла бы, если бы от ее разума хоть что-то осталось?

— Нет, потому что она не может выбраться. Приняв такое решение, она не может все повернуть вспять. Как только дверь запечатана, ее невозможно обнаружить извне, но изнутри ее также не открыть. Даже если бы это было возможно, Гермионе некуда возвращаться. Остальной ее разум исчез. Гермиона, кроме той сокрытой части, теперь не более чем животное, действующее на чистых инстинктах, не способное вернуть воспоминания, способности и эмоции, потому что даже это может поставить под угрозу ее миссию. Обычно шпионы предпочитают самоубийство, но видимо у Гермионы не было такой возможности, чему я бесконечно рад.

— Рады? – прошептал Гарри, он не представлял, как выразить вихрь мыслей, царивший в голове. — Но что... в смысле... Если от нее осталось лишь то, что мы наблюдали, то не лучше ли... – он не мог выдавить из себя клише о смерти, как избавлении, но выражение лица Северуса подсказало, что зельевар все понял.

Он молчал долгое время, водил пальцем по узорам чашки, а взгляд его был устремлен в неизведанные дали.

— Как правило, такое решение лучше, – бесстрастно сказал он. — Но, как правило, никто не создает зелье, способное повернуть процесс вспять.

Чай разлился темным пятном по столу – с такой силой Гарри опустил чашку. Но ему было все равно.

— Вы можете ее вернуть? – прошептал он, когда до него наконец дошло сказанное. — Почему сразу не сказали? Люди там ее оплакивают уже сейчас, а вы попиваете чай и молчите?

Северус вздохнул, закрыл глаза на мгновение и ущипнул себя за переносицу. Он выглядел изможденным.

— Не знаю, – он тоже шептал. — Я надеюсь, что могу вернуть ее, но зелье экспериментальное, его никогда раньше не проверяли. Даже если мне удастся открыть люк, мы не можем знать наверняка, что она станет прежней. Это возможно, но с тем же успехом я могу все только испортить.

Гарри горько хмыкнул.

— Что может быть хуже? – спросил он, вспоминая дикое существо, запертое в теле подруги, безумное от страха и боли.

— Она может умереть, – прямо ответил Северус, пристально глядя в чашку. — Или она может обрести то, что потеряла, но лишь малую часть, которой не хватит, чтобы контролировать тело и разум, но достаточной, чтобы знать, что с ней сделали, или что она потеряла.

Он аккуратно поставил чашку на стол и посмотрел на Гарри. По спине парня пробежали мурашки, когда он посмотрел в глаза зельевара – два черных колодца, впервые не скрытые бесчисленными масками.

— Сейчас она не в сознании. Та часть, что осталась от Гермионы, не чувствует боли и не знает сожалений, – прошептал Северус, явную боль в его голосе не могли заглушить никакие слова, и Гарри хотелось плакать от того, что он заметил в его взгляде. — И я не знаю, имею ли право отнимать у нее эту радость.

Я не знаю.

 

Глава 69. Смерть, не гордись[25]

По крайней мере, она больше не страдала.

Эти слова Северус снова и снова повторял про себя в течение ужасного часа в комнате Гермионы. Он твердил их, пока не осознал.

Что бы ни случилось, по крайней мере, она больше не страдала. Хотя это тело не более чем оболочка, имеющая мало общего с Гермионой, которую он любил и по которой тосковал каждую секунду, но она хотя бы была здесь, он мог ее видеть, касаться.

Он мог защитить ее от других ран. Он мог защитить ее от Люциуса Малфоя.

Северус почуял неладное, как только увидел Гермиону, даже до того, как коснулся ее лица и как она открыла глаза. Чего-то не хватало. Возможно искры, пламени, что делало ее особенной.

Конечно, он должен был знать наверняка, поэтому попросил целительницу разбудить Гермиону, но все, что он увидел, стоя в тени, лишь подтвердило первую догадку.

Это... это ползающее, орущее и хнычущее нечто – не Гермиона. Оно было пустым, как покинутый дом, лишенный всего, ради чего в нем стоило жить. Северусу не было до него никакого дела.

И все же... вся его сущность жаждало прикосновения к ней, руки зудели от нестерпимого желания держать ее, прогнать боль, а грудь сжимало при виде прекрасных глаз, волос, губ... Но это не его Гермиона.

«Ты – ученый», – твердо сказал себе Северус. Это предмет изучения, не любовь всей твоей жизни. Интересный предмет, который нужно внимательно изучить.

Но ему лишь хотелось схватить ее на руки и унести в свои комнаты, где и было ее место. Хотелось сбежать от этой оболочки, которая так сильно напоминала...

Он сильный. Хороший ученый. Глава шпионов. Он сдерживал мысли и чувства, пока не вернулся к себе в комнаты, где никто не мог его слышать. И приступил к работе.

Он достал записи по экспериментальному зелью, заметки, которые впервые начал вести, когда Волдеморт вернул себе тело три года назад, потому что сам тогда ожидал предательства и пытки. Прошло время, и он их забросил, как и многие другие проекты, на которые не хватало времени и сил.

Но только появление Гермионы в его жизни вновь разожгло интерес к этому вопросу. Он принял свою смерть и заточение в подземельях разума уже много лет назад, но ему было больно представлять Гермиону, запертую в своем разуме, еще до того, как они стали друзьями.

Последние недели каждый свободный час он тратил на этот проект, уделяя бессонные ночи экспериментам, а тревожные дни – исследованиям. Он варил зелья и проверял их, снова варил, и теперь работа не казалась простым бесполезным усилием, которое бы поддерживало искру надежды в зельеваре.

Теперь эта работа могла спасти Гермионе жизнь.

Однако оставались сомнения, которые лишь усиливались по мере приготовления зелья, поднимали свои уродливые головы и кормились обсуждениями с Гарри.

По крайней мере, она больше не страдала. Он боялся изменить это, отобрать последнее утешение у себя, у всех.

Но мог ли он жить, зная, что была возможность, которой он мог воспользоваться, надежда на исцеление, но он отринул ее, даже не испытав? Мог ли двигаться дальше, зная, что ее тело лежит на холодной постели, а душа съежилась в подземелье без возможности выбраться?

Мог ли он оставить ее в темноте в ожидании смерти только потому, что боялся рискнуть?

Другие считали, что Северус должен исцелить Гермиону. В действительности они не представляли, в чем загвоздка. Типичное гриффиндорское поведение: видят открывшийся путь и несутся сломя голову.

Но они в тот момент думали только о себе и своих желаниях. Северус же, несмотря на свои потребности и страхи, сосредоточился на более сложном.

Чего бы хотела она?

Она хотела бы мира. Тишины и спокойствия, времени, чтобы отдохнуть душой и телом и исследовать возможности жизни.

Мог ли он дать ей это?

Северус резко одернул себя от мрачных мыслей. Как он жалок!

Он прятался в комнате, склонившись над законченным зельем, и не мог заставить себя его использовать, а Гермиона лежала буквально в нескольких шагах от него.

Он, выругавшись под нос, развернулся, промчался по ступенькам и через гобелен, прежде чем снова появилось время для сомнений и беспокойства.

В штаб-квартире было темно, только волшебная свеча горела у кровати Гермионы. Северус закрыл дверь в комнату Гарри, расположенную напротив комнаты девушки, стараясь не разбудить гриффиндорца. Очевидно, он оставил дверь открытой, чтобы приглядывать за подругой, но, судя по храпу, его разбудило бы лишь землетрясение.

Северус затворил за собой дверь и мгновение стоял в тишине, как и ранее этим утром. Гермиона снова спала. После тщетных попыток достучаться Гестия Джонс погрузила ее в магическую кому, которая поможет исцелить раны и восстановить силы. Она также выразила надежду, что сон поможет Гермионе восстановить некоторые воспоминания и умственные способности, но Северус знал, что эти надежды напрасны. Он изучил весь процесс, который прошла Гермиона, и знал его гораздо лучше, чем кто-либо из Ордена.

Северус хмыкнул. Сухой, затухающий звук в темноте. И вновь прошлое сделало его соучастником Гермионы. Благодаря их общему врагу Северус мог понять, мог изменить происходящее.

Она выглядела умиротворенной. Лежала в белой пижаме под красным одеялом – Северус видел его в комнате старосты – и, хотя ее глаза были закрыты, а лицо выглядело спокойным, Северус видел, что в девушке чего-то не хватает. Того, что прежде делало ее такой живой. Гермиона, которую он знал, всегда думала и размышляла, даже во сне.

У кровати стоял стул. Наверное, кто-то не так давно был здесь. Возможно, Гарри, потому что Драко до сих пор не справился с чувством вины.

Северус сел и взял Гермиону за руку, машинально поглаживая ее ладонь большим пальцем, как ей всегда нравилось. Может, он смог бы наконец найти покой в темной тихой комнате, у кровати любимой. Покой и ответы, которые он так отчаянно искал.

Он тосковал по беседам. Скучал по ее манере переходить сразу к сути вопроса. Как она понимала Северуса лучше, чем он сам. Он скучал по человеку, с которым делил воспоминания и прошлое. Он скучал по ней, как по возлюбленной, которая была ему близка, целовала его. Но не только.

Он скучал по ней, как партнеру, с которым мог соревноваться физически и словесно. Как по части самого себя, которая могла читать мысли и заканчивать за ним предложения, которая добавляла мелкие детали, делавшие любой план уникальным.

Он скучал по лучшему другу.

— Ты помнишь, – прошептал он в окружавшую темноту, держа Гермиону за руку, — как мы впервые встретились? Я не мог тебя терпеть, тебя и твою правильность, бесконечные вопросы и огромные зубы?

Северус мягко рассмеялся, все еще с трудом веря, что его Гермиона когда-то была маленьким кошмаром.

— А ты помнишь, – продолжил он, его лицо стало серьезным, — как я узнал, что ты сделала? Первые недели я ненавидел тебя, а ты была напугана и одинока. Но никогда не сдавалась. Ты боролась со мной каждую минуту и всегда находила выход.

И наше перемирие... договор, – сказал он, сжимая ее ладонь и почти чувствуя, как она сжимает в ответ. — Стена из книг, которую ты соорудила возле кресла. Твоя осмотрительность и независимость.

Он снова рассмеялся, но смех чуть не превратился в рыдания, когда он вспомнил совместное Рождество, как она впервые уснула у него на плече, как эта маленькая деталь, которую он отмел бы несколько месяцев назад, сочтя бессмысленным действием, вдруг стала так много значить.

— Ты помнишь, как мы планировали и боролись? Как мы вместе избавились от МакНейра и манипулировали сознанием Дугалла? Мы сражались со всем, что стояло у нас на пути, даже с Орденом, – он улыбнулся. — И мы побеждали. Каждый раз. Не смей это разрушать, Гермиона. Даже не думай.

Пока он сидел у безжизненного тела, оболочки, которую покинула душа, он снова увидел ее лицо, плывущее в темноте, живое и озаренное радостью, когда она боролась с ним, прикасалась к нему и позволяла себя обнимать, когда смеялась над его шутками и яростно спорила, не желая уступать ни на йоту, когда считала себя правой.

— Я не справлюсь без тебя, – признался он в темноту, поглаживая ее ладонь. — Я не знаю как. Ты так многому меня научила, чему я никогда тебя не учил. Но все это теперь ничего не стоит. Без тебя победа ничего не значит.

Тепло ее кожи, звук ее дыхания. Вдруг Северус понял, что задавал неправильный вопрос.

Дело было не в войне и успехе Гермионы. Не в ее друзьях, их надеждах, блестящем будущем, которое ждало девушку в мире волшебников. Дело было не в ее нуждах и желаниях, хотя Северус не забывал о них ни на секунду.

Если быть предельно честным, таким честным, каким он мог быть только наедине с ней в темноте, дело было только в нем. Впервые в жизни появилось что-то, чего хотел он, в чем он нуждался, как в кислороде. Он хотел быть с Гермионой, она ему необходима.

Хотя он отказывал себе в удовольствиях, радости и любви дольше, чем Гермиона жила на этом свете, хотя он убедил себя, что привык к существованию в тени, больше он этого не хотел. Он хотел ее. Хотел жить с ней.

— Однажды ты сказала, что твоя жизнь принадлежит мне, – слова из письма всплыли в памяти. — Сейчас я заявляю свои права на нее. Живи.

Северус не мог жить без Гермионы. Возможно, когда у него все отобрали, когда осталось только сердце и тьма, единственным, что в нем сохранилось, были слизеринский эгоизм и любовь к этой девушке. А еще мысль, что она не желала бы ему такой кончины.

Она была готова умереть за Северуса, лишь бы прекратить его страдания, и раньше он не нуждался в ее жертве. Но сейчас, подумал он в темноте, сейчас он хотел этого, он в этом нуждался. В этот раз он бы попросил о жертве. Сейчас ей пришлось бы жить, чтобы положить конец его страданиям.

— Ты помнишь, милая, – прошептал он, от слез сдавливало горло и жгло глаза, — что я сказал тебе однажды? Как мы будем спать в мире и безопасности, слушать пение птиц по утрам? Как нам не нужно будет скрываться, как не будет боли, страха, войны? Все еще может случиться, Гермиона. Все еще может стать правдой. Тебе нужно только бороться, быть сильной ради меня и проснуться.

Северус медленно наклонился и поцеловал девушку в лоб. Он помнил ее запах, сладкий, пряный, и закрыл глаза на мгновение, позволив себе представить, что все хорошо.

— Не оставляй меня. И я надеюсь, ты простишь меня.

 

*** *** *** *** ***

Сова Северуса застала Гарри за завтраком, когда он уныло смотрел в тарелку с кашей.

Сложившееся положение было невероятно досадным. Гермиона вернулась живой, на что Гарри и не надеялся, однако вернулась не совсем, и Северус все еще был несчастен, а Драко занимался самоуничижением у себя в подземельях.

Но записка заставила досаду исчезнуть, оставив только волнение.

«Я решил рискнуть, – гласил острый почерк зельевара, — позовите Альбуса и Драко. Встретимся через 10 минут в ее комнате».

И Гарри помчался по коридорам Хогвартса, радуясь отсутствию первогодок, в которых можно ненароком врезаться. Он ворвался в комнату Драко, и вдвоем они отправились в кабинет директора через каминную сеть. Не прошло и десяти минут, как они собрались в комнате Гермионы, где Северус уже стоял у маленького столика с гревшимся в котле зельем, которое может решить судьбу девушки.

Северус выглядел несколько иначе, как будто бы сделал еще один шаг на пути длительного возвращения к прежней жизни. Гарри терялся в догадках, что заставило зельевара рискнуть, и вспомнил, что дверь в комнату Гермионы, оставленная им открытой на ночь, сегодня утром была заперта.

Северус поднял голову от зелья. И, хотя выражение его лица не изменилось, когда он посмотрел на Гермиону, Гарри почудилось, как смягчился его взгляд.

— Зелье готово, – тихо сказал он.

Они молча собрались у постели, пока Северус переливал зелье во флакон.

— Не подходите слишком близко, – предупредил он; в его голосе совершенно не было напряжения, которое он наверняка испытывал. — Она может очнуться и снова испугаться, если увидит толпу вокруг себя.

Он осторожно поднес зелье к губам Гермионы и вылил содержимое в рот. С помощью заклинания Гестия Джонс заставила девушку проглотить темно-зеленую жидкость.

— Не отвлекайте меня, что бы ни случилось, – прошептал Северус, не отрывая взгляда от лица Гермионы.

Гарри заметил, как зельевар стиснул зубы, а губы от напряжения превратились в тонкую линию, однако дыхание было медленным и глубоким, когда он сжал лицо девушки ладонями.

— В любую секунду, – прошептал он будто сам себе, но, несмотря на предупреждение, Гарри чуть не подпрыгнул, когда Гермиона открыла глаза, почти черные из-за огромных зрачков.

Она всхлипнула, заметив, что к ней прикасаются, забила руками по простыням, но Северус продолжал крепко удерживать ее голову и так низко склонился, что они чуть не касались носами.

Затем с лица Северуса схлынули все эмоции, черты разгладились. Гермиона прекратила сопротивляться, с ее губ слетел вздох.

По лицу зельевара скользнуло болезненное выражение, и Гарри задумался, что он мог увидеть. Северус лучше знал разум Гермионы, но даже ему было мучительно видеть разрушения, причиненные великолепному саду и зданиям, созданным девушкой в собственной голове. Гарри задался вопросом, осталось ли что-нибудь в разуме: руины замка или сломанные изгороди того сада, или Гермиона воздвигла безумные дома, чтобы обмануть легилимента, который мог бы проникнуть в мысли.

Гарри вспомнил, что рассказал Северус о процедуре, способной помочь девушке, и попытался представить, что именно он сейчас делает и как умело манипулирует механизмами ее разума.

Хотя гриффиндорец не имел представления, как все работает, однако зелье может облегчить доступ к мыслям Гермионы и открыть запертую дверь. Зелье станет своеобразным удобрением для разума, как объяснил Северус, будет способствовать росту новых структур и восстановлению старых и, как горячая вода, выплеснутая на лед, растопит его и оставит чистую землю, подготовленную для посева.

Но хотя зелье – если сработает правильно, а зная навыки Северуса, Гарри в этом не сомневался, – позаботится о мерах предосторожности, предпринятых Гермионой, у нее все равно не будет навыков и знаний, чтобы все восстановить. Возможно, у нее даже не хватит смелости, чтобы покинуть свое убежище, и Северусу предстоит ее выманить и помочь построить фундамент нового разума.

Гарри спросил, как это поможет вернуть прежнюю Гермиону, если создание нового разума не возвратит знания и воспоминания, но Северус ответил, что принял меры предосторожности, а затем добавил почти прежним тоном, что Гарри все равно ничего не поймет и пусть не тратит его время.

Гарри больше не задавал вопросов и надеялся, что Северус знает, что творит. Надеялся молча и отчаянно, стоя рядом с Дамблдором и Драко. Он обменялся взглядами с другом и увидел в его глазах то же желание и страх.

Может быть, все пройдет хорошо, но Гарри достаточно повидал, чтобы знать: это может быть пустая надежда. Так что он продолжал молчаливо ждать, и даже присутствие друзей не утешало.

Наконец Северус выпрямился, весь бледный и изможденный. Некоторое время он не отнимал рук от лица Гермионы, будто не желая ее отпускать, затем вздохнул и повернулся к Дамблдору, Гарри и Драко.

— Дверь открыта и новый фундамент построен, – произнес он. — Большего в ее разуме я не могу сделать. Теперь ее черед.

— И что теперь? – спросил Гарри, обеспокоенно глядя на спящую подругу.

— Теперь, – мрачно ответил Северус, тоже смотря на женщину, которую любил, — мы читаем ей «Историю Хогвартса».

 

*** *** *** *** ***

Она вернулась ночью, уставшая и побитая. Люциус Малфой был настоящей сволочью, очевидно смерть Гермионы расстроила его сильнее, чем ожидала Джейн, даже после той сцены, свидетельницей которой она стала.

Он испытывал удовольствие, всячески измываясь над Джейн, и только магия домовиков уберегла ее от переломов.

В общем и целом она радовалась, что короткая вылазка в рабство закончилась. Она никогда не испытывала теплых чувств к прошлому, но перенесенный опыт напомнил, какой отвратительной была прежняя жизнь.

Щелчком пальцев она перенеслась в комнаты Северуса.

Она не удивилась переменам, по ним она узнала все необходимое. Очевидно Гермиона выжила и была на пути к выздоровлению. Как и Северус.

Книги и бумаги, разбросанные по полу библиотеки, вернулись на свои места, как и стол и любимый диван Гермионы. Джейн не удержалась от улыбки, когда увидела черный чайник – снова целый – стоявший на каминной полке, словно семейная ценность.

Она глубоко вздохнула, огляделась и кивнула.

Теперь пора посмотреть, во что этот влюбленный дурак превратил кухню.

Около часа она убиралась и наводила порядок в коллекции специй, радуясь своему возвращению, когда услышала движение в соседней комнате. Щелчком пальцев она подогрела приготовленный чай и отправилась в библиотеку с подносом.

— Северус, – поприветствовала она отрывистым, учительским тоном, и он резко развернулся, мантия взметнулась как и прежде, до исчезновения Гермионы.

В комнате царил полумрак, но Джейн заметила его выражение лица и удовлетворенно улыбнулась.

— Значит, ей лучше, – сказала она, и Северусу удалось кивнуть. Он выглядел таким беззащитным и потрясенным от ее внезапного появления, что домовику захотелось его обнять. Он редко терял самообладание, с самого детства был холоден, но, когда чувства по-настоящему переполняли, он казался беспомощным и ранимым ребенком.

— Она уже очнулась? Ты смог помочь?

Он снова кивнул, не в силах подобрать слов. Джейн отвернулась, пряча улыбку, и расставила чашки и чайник на столике. Не стоит показывать Северусу, как трогательно он выглядит. И как глупо.

— Возможно, мне стоит отчитаться, – объявила она. — Должна признаться, что мало узнала о планах Люциуса Малфоя, поскольку важнее было оставаться незамеченной, но я кое-что разузнала о его привычках, пара замечаний то здесь, то там...

Ее прервали крепкие объятия. Северус, дрожа, прижал Джейн к груди.

— Тебя могли убить, глупое ты создание, – яростно прошептал он, стоя на коленях и дрожа всем телом, как домовик перед хозяином. — Малфой мог тебя вычислить!

— Пожалуйста, Северус, – пожурила Джейн, но в ее голосе не было нужной резкости. — Не забывай, у кого ты учился.

— Но ты всегда отказывалась вмешиваться в дела людей! Ты поклялась никогда вновь не служить волшебнику, – прошептал он; Джейн удовлетворенно заметила, что за время ее отсутствия Северус помылся и привел себя в порядок.

— И почему не сказала, прежде чем отправиться на самоубийство? Я думал, что с ума сойду, когда обнаружилось, что ты исчезла...

— Ты уже был не в себе, Северус, – мягко перебила она и выбралась из крепких объятий. — Возможно, и я тоже. Хотя мы, домашние эльфы, имеем долю здравого смысла, который не всегда приносит нам пользу.

— Но тебя могли...

— Она семья, Северус. Много лет назад ты спас меня по той же причине. Она спасла тебя, ты – ее. Настало мое время замкнуть круг.

Джейн улыбнулась и потрепала его по волосам, чего не делала уже давно, с тех пор как он уехал в Хогвартс и заметно вымахал.

— И мне до смерти надоело твое мрачное настроение. В комнатах беспорядок, твоя стряпня стала ужасной, и я так привыкла к приятным ужинам, которые ты устраивал для друзей. Будь хорошим мальчиком и не вини меня за то, что я эгоистка и вернула нашу львицу, хорошо?

Он открыл было рот, чтобы пуститься в пространные возражения («новая привычка, – подметила она, — надо обязательно обсудить с Гермионой после выздоровления»), но затем его лицо смягчилось, и он чуть прикрыл глаза, как делал всегда, когда у него было игривое настроение. Северус поднялся на ноги.

— Хитрая кошелка, – хмыкнул он и начал наливать чай.

Джейн неодобрительно и устало покачала головой.

— Невыносимая летучая мышь, – парировала она.

И оба приступили к полуденному чаю.

 

Глава 70. Ты же, смерть, умри!

Дни сменяли друг друга, но разум Гермионы не подавал каких-либо признаков пробуждения. Самым страшным во всем этом – как часто думалось Гарри – было то, что, мир продолжал вращаться.

Они не могли замедлить время, остановить тренировки, и, хотя Гарри замечал в глазах некоторых соратников безмолвное желание поскорее оказаться у кровати Гермионы, часы, проведенные в спортзале, тянулись все медленнее и медленнее.

Круг во внутреннем круге — так однажды назвал их Грюм — стремился отправиться в комнату Гермионы и провести там как можно больше времени. Северус всегда сидел в кресле у окна, погрузившись в книги, а профессора МакГонагалл и Дамблдор («Минерва и Альбус, Гарри, ты же больше не ученик») находили предлог навестить девушку чаще, чем этого требовало ее состояние, но у Гарри, Рона и прочих выпускников таких причин не было.

Они проводили дни за тренировками: уворачивались и пускали заклятия в цель, доводя себя до седьмого пота, под строгим надзором Ремуса и Грюма. Только когда сил едва хватало на то, чтобы выбраться из зала, им позволяли уйти.

Но им разрешалось по очереди нести дозор. Каждый день в двенадцать часов после торопливого перекуса Гарри шел в комнату Гермионы, расположенную над штаб-квартирой. Девушка лежала на огромной кровати, иногда так неподвижно и тихо, что Гарри, пугаясь, торопился проверить, не умерла ли она. Иногда она чуть шевелилась, но ни разу не просыпалась от глубокого сна.

Гарри приветствовал подругу, касаясь ее руки — всегда очень осторожно и нежно, потому что иногда она странно реагировала на прикосновения — затем он рассказывал, как прошел день, что случилось на тренировке и обо всем, что приходило в голову.

Потом он начинал читать, час за часом, как и каждый член Ордена во время своей вахты.

Это была не просто сентиментальная прихоть, как объяснил Северус после погружения в разум девушки. Гермиона знала, что, если ей придется разрушить дворец памяти, она не сможет взять все воспоминания и знания с собой в потайную комнату. Она знала, что потеряет все и, по своей натуре, четко спланировала и этот исход событий.

Существовал один древний способ, рассказал Северус, созданный магглами, а не волшебниками. Он позволял опытному в этой области человеку привязать знания к картинкам, звукам и даже тексту, как воспоминания привязываются к комнатам во дворце памяти. Для своих воспоминаний Гермиона выбрала любимую книгу, которую читала не один раз. Она связывала свои знания, опыт, воспоминания с предложениями и главами книги.

Знала бы подруга, что наконец ей все-таки удалось заставить Гарри и Рона прочитать «Историю Хогвартса». От этой мысли гриффиндорцу хотелось расплакаться.

Пока Гарри читал длинный список директоров школы, о заклинаниях, наложенных на Большой зал, или роли Хогвартса в войне, он мысленно задавался вопросом, чтó он в настоящий момент сообщает Гермионе, какие мысли возникают в ее сознании в ответ на столь знакомые главы.

Может, он рассказывал о детстве, читая про распределение по факультетам. Или о дружбе. Возможно, за сухими словами об архитектуре оранжерей скрывались знания по чарам. А через длинные описания подземелий к ней в разум проникали воспоминания о любви к Северусу.

Что бы там ни было, Гарри старательно произносил каждое слово, ничего не пропуская. Он боялся, что, если они пропустят главу или даже абзац, воспоминания Гермионы будут неполными.

Между тем, не было никаких гарантий, что девушка снова станет прежней. Не было никаких признаков изменений в этом неподвижном теле.

Гарри вздохнул, перевернул страницу и погрузился в длинное описание трубопроводной системы, которое писатель восемнадцатого века – наверняка сумасшедший – счел необходимым для образования своих читателей. Хотя, может быть, это помогло бы Гермионе вспомнить, как василиск передвигался по школе на втором курсе, задумался Гарри. Но все равно текст вселял смертельную скуку.

— В целях обеспечения безопасного отвода семи типов отработанной воды, а именно: бытовых сточных вод, отходов от зелий, отходов после чистки, воды из зачарованных ванн с пеной... – медленно читал Гарри. Интересно, Гермиона пропускала эти абзацы, когда погружалась в свою любимую книгу?

Гарри снова перевел взгляд на лицо подруги, затем на календарь, заботливо повешенный кем-то из Ордена над прикроватным столиком.

— Отходы от зелий представляли определенную опасность, поскольку данный тип отходов был не только магически активен, но также содержал кислотные вещества, которые могли бы повредить и даже разрушить трубопроводную систему. После длительных обсуждений совет управления решил установить трубопроводную систему, покрытую дополнительной магической защитой, чтобы обеспечить...

Наверняка календарь должен был всех подбодрить, показывая, что время идет, что все скоро наладится. Раздражающе пресные картинки залитых солнечным светом полей и зеленых холмов как бы говорили, что английское лето по-прежнему прекрасно и в мире все хорошо.

Гарри календарь лишь напоминал об ужасных летних днях у Дурслей, когда он сидел с утра до вечера в ожидании перемен или происшествий, радовала даже возможность зачеркнуть очередное число в самодельном календаре. Лето казалось бесконечным. И, хотя зная, что новый учебный в Хогвартсе скоро наступит, иногда он терял надежду. Как и сейчас.

— Разработка системы, предназначенной для воды из зачарованных ванн с пеной, таких как, например, ванны старост и водопроводная система для учителей, создавала совершенно другие сложности. В первые дни после установки новой системы домашние эльфы, работающие на кухне, сообщали о негативном воздействии труб, находящихся под рабочими местами – имели место случаи галлюцинаций и приступы эйфории. После тщательного изучения этих воздействий профессор зельеварения Райдер А. Худнорт доказал, что некоторые вещества оказывают на домашних эльфов тот же эффект, что и галлюциногены, и таким образом объяснил случай с семью эльфами, надевшими костюмы куриц, который до сих пор обсуждается среди студентов и учителей...

Почему-то именно сегодня календарь особенно раздражал. Хотелось сорвать его со стены и топтать, пока не высвободится замершее в этой комнате время. Хотелось...

Кто-то за спиной откашлялся, и, не задумываясь, Гарри развернулся с палочкой наготове; «История Хогвартса» глухо упала на пол.

— Кажется, ты дочитал главу, – спокойно заметил Драко, не отрывая взгляда от Гермионы. — По-моему, нам пора уходить.

— Да.

Даже Гарри мог бы заметить отсутствие энтузиазма в голосе, а ведь притворялся именно он.

Драко понимающе улыбнулся, показывая, что разделяет его чувства.

— Боюсь, никуда не деться, – сухо сказал он, но затем снова перевел взгляд на спящую Гермиону.

— Еще есть время, ты можешь с ней посидеть, – предложил Гарри, зная ответ слизеринца еще до того, как тот, отвернувшись, покачал головой.

— Не очень хорошая мысль, – тихо отказался он, и Гарри следовало бы оставить все как есть. Но все же.

— Думаю, хорошая.

Драко попытался нахмуриться, но заметил понимающее выражение на лице друга.

— Гарри... я...

— Послушай, – перебил Гарри, не желая слушать виноватый голос Драко. — Я понимаю твои чувства. Я испытывал чувство вины. Но она жива и все еще твой друг, и, если бы она очнулась, то первая бы сказала тебе об этом. Думаю, пришло время забыть. Ты будешь нужен Гермионе, когда она проснется. А тебе нужна она. После поездки к родителям ты сам не свой.

Драко вздохнул, потирая глаза: последнее время он часто так делал, хотя раньше невозможно было представить, чтобы наследник семейства Малфой забывал держать себя в руках в присутствии других людей.

— Знаю, – прошептал он, — но...

— Но что? – раздраженно спросил Гарри. — Хреново себя чувствуешь после того, что сделал? Сколько раз я сам считал, что мир рухнет, если я сделаю ошибку, что все меня будут ненавидеть. Но это не так, Драко. Это...

— Но я пытал ее! – яростно возразил Драко. — И дело не только в моем чувстве вины, Гарри. Я боюсь, что, когда войду в комнату и сяду рядом, Гермиона от меня отвернется. Что она может проснуться в моем присутствии и закричать, потому что больше не сможет увидеть во мне друга. Даже если она и сможет меня простить, выгляжу-то я точь-в-точь, как мой отец. Как человек, который с ней это сотворил.

Он замолчал, снова потер глаза, вся решительность тут же исчезла из голоса.

— Я этого не выдержу, – тихо признался он.

Гарри покачал головой, будто пытаясь пробудить их обоих от постоянного кошмара.

— Гермиона сможет отличить тебя от твоего отца, Драко, – сказал он, хотя в мысли закралось сомнение. Кто знает, что она сейчас может или не может. Возможно, девушка никого из них не вспомнит. Или не вспомнит себя. — И всегда могла.

Драко улыбнулся, хотя в его взгляде читалось то же сомнение, что пытался скрыть Гарри.

— Меня начинает привлекать гриффиндорский подход, – сухо сказал он. — Вы – оптимисты до последнего.

Гарри улыбнулся в ответ и ободряюще сжал плечо друга.

Но Драко не подошел к Гермионе, и, когда Гарри оглянулся на календарь, беззаботно висевший рядом с кроватью, захотелось заклинанием порвать его в клочки. Не так он представлял себе этот день. А календарь все так же висел, напоминая обо всем, что пошло не так. На дворе было тридцать первое июля, и все было плохо.

 

*** *** *** *** ***

День рождения Гарри начали отмечать в Норе после того ужасного лета, когда умер Седрик Диггори и возродился Волдеморт. Праздник отмечали, чтобы подбодрить Гарри, напомнить, что в мире есть люди, которые о нем заботятся, и неважно, что говорит Министерство, и что готовит будущее. Но для Ремуса этот праздник стал чем-то бóльшим – он превратился в день противостояния всем тем, кто хотел их уничтожить.

Да, шла война – каждый раз думал Гарри, когда все встречались и радовались, что Мальчик-Который-Выжил прожил еще год, – и будущее выглядело более чем мрачно, но еще оставались моменты, которым можно было порадоваться, оставались важные даты, которые можно было отмечать, и если они пожертвуют этими счастливыми минутами, то не смогут вспомнить, ради чего вообще сражаются.

Гарри предлагал отменить празднование в этом году, утверждая, что праздновать без Гермионы было бы неправильно, но Молли настояла на обратном. «Жизнь продолжается, – сказала она, проявив мудрость женщины, выстоявшей в одной войне, чтобы отправить своих детей на следующую, – Гермиона первая бы об этом напомнила».

И все же, думал Ремус, глядя, как крестник появляется в саду Уизли под громкие приветствия, Гарри не выглядел счастливым.

Стоял прекрасный солнечный день, и листья на деревьях и кустах блестели, словно натертые воском, а Гарри уставился на свою обувь, и выглядел скорее как смущенный подросток, который не может справиться с направленным на него вниманием.

Через мгновение Ремус понял, что Гарри, пользуясь минутой, тайно проверяет защитные чары, расположенные глубоко под землей Норы. Опытность, благодаря которой Гарри знал, где их следовало искать, и предусмотрительность заставили сердце Ремуса болезненно сжаться: за последний год мальчик так изменился!

Почему, несмотря на все усилия, праздничные торты и радостные пожелания, Гарри вырос так быстро и превратился в бойца?

Вместо того, чтобы с нетерпением ждать подарки или разглядывать торт, приготовленный Молли, Гарри повернулся к старшим членам Ордена. Драко – в последние дни это стало обыденным – всегда находился рядом, как почетный караул.

Поттер серьезно кивнул Кингсли и обменялся короткими приветствиями с Грюмом. Затем поздоровался с Тонкс и успел задать ей вопрос по текущим отношениям с аврорами, прежде чем Молли обняла его, отругав всех, кто говорил о работе во время праздника.

Гарри улыбнулся Ремусу, спокойно и уверенно кивнул бывшему директору и декану.

— Альбус, Минерва, – спокойно поприветствовал он. Ничто не выдало в нем мальчишку, который дрожал от волнения, когда не так давно его представляли Ордену.

Затем он повернулся к гостям-ровесникам, и Ремус не смог сдержать улыбки. Он уловил то, что раньше напрасно пытался заметить: и еле сдерживаемое волнение, и некую неуклюжесть, и юношеский энтузиазм.

Только год назад Гарри был таким: разделял неуверенность Рона в физических контактах, стеснительность Невилла и плохо скрываемое восхищение Джинни от присутствия взрослых, которых та считала героями.

В этом году он не сдерживаясь обнял Джинни, Невилла и Луну, прежде чем похлопать Рона по плечу. В этом году он перемещался от одной группы к другой без колебаний. Теперь он был одним из взрослых, одним из тех самых героев, и на восхищение Джинни реагировал с истинным спокойствием взрослого.

Он вырос. Пересек черту, на которой балансировал в течение многих лет, и теперь твердо стоял на новой территории.

Ремус не знал, нравится ли ему то, что он увидел.

Эта мысль не покидала его, даже когда он ел именинный торт с чаем, сидя между Тонкс и Кингсли, со всем возмущением осуждая новые меры безопасности, принятые Министерством.

И она вновь возникла, когда Ремус наблюдал, как Гарри открывает подарки: медленно, размеренно, без детского волнения и спешки, но с мужским спокойствием. Люпин заметил, что почти все подарки предназначались для будущей битвы: от зачарованных ботинок от Уизли до защитного амулета от Луны, сделанного из волос всех его друзей.

Эта мысль не давала покоя и смешивалась с любопытством, когда Драко без труда привлек внимание Гарри и отвел его к группе деревьев в другом конце сада. Ремус не мог расслышать, о чем они говорят, но заметил, как Драко открыл небольшую коробку и что-то вручил Гарри. Он видел, как сильно Гарри обнял слизеринца, отчего Ремус глубже задумался о дружбе двух парней.

Мысль не покидала Ремуса в течение всего дня, и, когда он уже сидел рядом с Альбусом Дамблдором, попивая чай и наблюдая за гостями, он увидел отражение тех же чувств на лице директора.

— Он почти готов, – тихо сказал Альбус, и с радостью, и с грустью одновременно. — Они следят за ним, и скоро он сможет их повести.

Ремус удивленно повернулся к Дамблдору, затем проследил за его взглядом на гостей, гуляющих по саду. Возможно, они сами этого не осознавали, но что бы ни делали, о чем бы ни говорили, они наблюдали за Гарри, следили за его движениями, окружали его, подобно планетам, вращающимся вокруг солнца.

Ремус не раз замечал такое с Дамблдором и, в давно забытое время молодости и невинности, с Джеймсом Поттером после особенно удачной игры в квиддич. Но видеть взрослых, которые относятся так к подростку, которые смотрят на него с голодным желанием, ожиданием спасения и катастрофы одновременно... Это беспокоило Ремуса и отнюдь не радовало.

— Так не должно быть, – прошептал он, неосознанно ища утешения у Альбуса, как другие члены Ордена – у Гарри. — Он еще ребенок.

— Так всегда было, – мягко возразил Альбус, но в его взгляде тоже была грусть. — Один лидер следует за другим, и люди тянутся к нему, сами того не замечая. Есть вольный дух, как у Северуса, Гермионы и Минервы, но они в меньшинстве. Многим нужно на кого-то равняться, кому-то доверять. Это тяжкий груз, но кто-то должен взять его на себя. Среди их ровесников мало тех, кто справится с этой ношей так же хорошо, как Гарри.

Ремус хотел возразить, но заметив грустное и уставшее выражение лица Альбуса, понял, что Дамблдор говорил не только о Гарри. Он говорил и о себе.

Они достигли поворотной точки, вдруг понял Люпин. В течение долгих и мрачных десятилетий этот крест нес Альбус, который не так давно сам был молод, беззащитен и полон надежд, как Гарри Поттер.

Но затем для него был избран путь наставника, уничтоживший все другие возможности. Эта ноша лежала на его плечах еще до того, как Ремус появился на свет. И теперь наступил черед молодого поколения.

Время для нового Избранного сразиться со своим Темным Лордом и создать свое будущее. Время принести в жертву еще одну невинную душу – Гарри и его близких – чтобы позаботиться о безопасности мира волшебников на годы вперед.

Часть Ремуса хотела выступить вперед и прекратить этот спектакль, предостеречь Гарри от еще одного шага по пути, который навсегда изменит его самого и его друзей. Люпин был последним из мародеров, последним живым другом Лили и Джеймса, и он сомневался, что те предвидели такую судьбу для своего ребенка. Другая часть знала, что уже слишком поздно, и соглашалась с Дамблдором.

А затем из дома вышел Северус.

От удивления Ремус потерял ход мыслей. В Норе собрались все, и Люпин вовсе не ожидал, что зельевар появится или хотя бы просто отойдет от кровати Гермионы. Он помешался на безопасности с момента возвращения девушки, и Ремус прекрасно понимал его поведение. Не в духе Северуса оставить любимую наедине с Гестией Джонс.

Но, когда Люпин заметил, как взгляд коллеги сначала бродил по толпе, а потом замер на Гарри, он понял, что Северус пришел не ради веселья.

Ремус незаметно подобрался ближе к Гарри и почувствовал, как Альбус делает то же самое. Это было достаточно забавно, ведь Северус наверняка отметил положение всех гостей и их передвижения в тот же миг, как вышел из дома. Он сразу бы заметил их любопытство. Но нет необходимости говорить об этом остальным членам Ордена, подумал Ремус и подкрался на шаг ближе.

Северус подошел к Гарри быстрым и уверенным шагом, которого от него не видели уже очень давно. Подойдя к гриффиндорцу он чуть замешкался, затем коротко кивнул и достал что-то из кармана мантии.

— Гарри, – без эмоций произнес он и протянул предмет.

Подарок на день рождения. Не запакованный, разумеется. От одной только мысли, что Северус Снейп празднично оформляет подарки, у большинства гостей случился бы сердечный приступ. Тем не менее, это был подарок, и Ремус без труда помнил слова Северуса, которые тот повторял каждый раз, как возникал повод: «Я не дарю подарки».

— Северус, – откликнулся Гарри и спокойно ждал, когда зельевар продолжит.

— Ты проделал долгий путь, – тихо сказал Северус, но все слышали. — Не сходи с него.

На лице Гарри появилась широкая восхищенная улыбка, он не скрывал, как много это для него значит. Гриффиндорец принял книгу.

— Спасибо, Северус, – ответил он, и, к удивлению Ремуса, зельевар улыбнулся в ответ.

— Пожалуйста, Гарри.

Он еще раз кивнул, потом с раздражением взглянул на Драко, будто тот знал больше, чем все присутствующие.

Затем бывший шпион развернулся и отправился к дому; мантия развевалась за спиной, как в лучшие дни. В саду остались пораженные гости и парень, сжимавший в руках книгу, словно величайшую драгоценность.

 

*** *** *** *** ***

— Какой?..

Голос звучал мягко, чуть слышно, но Гарри показалось, словно кто-то закричал ему прямо в ухо, и он резко развернулся, едва не выронив только что наполненный стакан воды.

— Какой... сегодня день?

Гермиона. Лишь через мгновение он понял, что подруга наконец-то проснулась, и в ту секунду он вдруг осознал, что почти забыл звук ее голоса.

— Какой день?..

— Пятое августа, ты в Хогвартсе, в штаб-квартире Ордена Феникса, – медленно ответил Гарри, стараясь вспомнить все, что втолковывала Гестия Джонс во время подготовки к этому моменту.

«Говорите четко, – объясняла целительница. - Никаких резких движений или прикосновений. Постарайтесь как можно больше узнать о психическом состоянии. И немедленно зовите меня».

Он нажал зачарованную кнопку у двери, которая известит Гестию, Дамблдора и Северуса о перемене в состоянии Гермионы, затем медленно направился к кровати.

— Гермиона, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Ты знаешь, кто я?

Гарри боялся: руки были мокрыми от пота, а дыхание быстрым, словно он пробежал кросс. С подругой все будет хорошо. С ней все будет в порядке; и все же он помнил беседу с Северусом и опасности, о которых предупреждал зельевар.

— Да, – Гермиона говорила невнятно и с трудом, будто ее тащили со дна океана, но Гарри вздохнул с облегчением. — Гарри...

Взгляд затуманился, лицо исказил внезапный приступ боли, и девушка застонала. Облегчение гриффиндорца тут же испарилось.

— Почему... я здесь?

В голосе звучало такое замешательство и потерянность, что Гарри позабыл советы Гестии и потянулся к подруге. Девушка резко отпрянула.

— Прости, Гермиона, – быстро сказал Гарри, проклиная себя. — Я не причиню тебе вред, обещаю. Я постою здесь.

Он отступил от кровати, хорошо помня испуганное животное, каким была подруга до зелья Северуса.

Гермиона глубоко вдохнула, будто чтобы успокоиться, и попыталась поднять голову, но тут же упала на подушку, издав тот же стон.

— Что со мной случилось? – спросила она с возрастающим отчаянием; Гарри не мог разобрать, о чем она спрашивает: о слабости во всем теле или дырах в памяти. Он не знал, что ответить.

— Ты…, – начал он, не зная, как продолжить, но тут дверь медленно отворилась, и в комнату заглянула Гестия Джонс, в ее взгляде читался немой вопрос.

— Она очнулась, – одними губами произнес он, и целительница открыла дверь.

Гестия Джонс наверняка запыхалась, но двигалась спокойно и уверенно, как будто была здесь все время, и от ее профессионализма в комнате будто стало светлее и безопаснее.

— Рада, что вы снова с нами, мисс Грейнджер, – успокаивающе произнесла она. — Помните, кто я?

Гермиона нахмурилась и прищурилась, будто видела с трудом, затем медленно кивнула.

— Гестия Джонс, – прошептала она, и целительница широко и ободряюще улыбнулась.

— Очень хорошо! А теперь я проведу несколько тестов, чтобы проверить, что с вами все в порядке. Я буду стоять здесь, вы будете постоянно видеть мою палочку. Приступим?

Она дождалась еще одного кивка от пациентки, затем медленно подняла палочку, будто ожидая бурной реакции, но Гермиона лежала неподвижно, только внимательно наблюдала в мягком свете, струящемся через занавески.

— Прекрасно, – пробормотала целительница, — замечательно. Теперь, дорогая, ты не против ответить на несколько вопросов? Мы расскажем все, что захочешь знать, через несколько мгновений.

Снова медленный кивок, едва заметный, но различимый для тех, кто долгое время наблюдал за ее неподвижным сном.

— Хорошо, – начала Гестия, взмахнула палочкой и в руке у нее оказалась папка. — Ты знаешь, как сейчас год?

— 1998, – чуть задумавшись, ответила Гермиона. — Если только...

Снова потерянность, и Гарри торопливо кивнул, подтвердил, что она права, она не потеряла целый год жизни.

— Очень хорошо, – снова сказала Гестия Джонс.

По-видимому, одобрительный тон должен был успокоить и порадовать пациента, но Гарри он казался более чем издевательским.

Она разговаривала с Гермионой, умнейшей ведьмой, которая придумала собственные заклинания на пятом курсе, смогла превзойти Грозного Глаза Грюма, к которой за советом обращался сам Дамблдор. Как можно было говорить с ней так, будто знание нынешней даты – это величайшее достижение!?

Но, несмотря на внутренние возражения Гарри, список вопросов все не заканчивался. Гермиону спрашивали о месте рождения, в какую начальную школу она ходила, какие предметы выбрала на третьем курсе, какие задания были на Турнире Трех Волшебников. Имена друзей? Родителей? Кто возглавил Орден Феникса? И кто – здесь возникла небольшая заминка – кто такой Волдеморт?

Гермиона ответила на все вопросы, но ее задумчивость, сосредоточенность, медлительность при ответе, то, как она тщательно выговаривала каждое слово – все это невероятно беспокоило Гарри.

Слушая, как подруга перечисляет имена однокурсников, Гарри вдруг понял: она говорит не так, будто вспоминает произошедшее с ней, а будто прочитала об этом в книге.

Только когда девушка посмотрела на Гарри, в глазах промелькнуло нечто, похожее на узнавание, но она только на мгновение встретилась с ним взглядом, затем снова отвернулась и уставилась в пустоту.

Она также не отозвалась на появление Дамблдора, тихо вошедшего в комнату, пока целительница проверяла пациентку, и терпеливо ожидавшего окончания. Затем он радостно поприветствовал Гермиону.

— Рад, что ты проснулась, дорогая, – сказал Альбус, и девушка кивнула, но в ее глазах не было ни единого чувства.

Сердце Гарри замерло. На мгновение он испугался, что появились пробелы в знаниях подруги.

— Спасибо... профессор Дамблдор, – наконец ответила она.

Заминка была слишком долгой, но Гарри снова расслабился. Интересно, как долго это будет продолжаться, сколько еще предстоит таких приступов страха, прежде чем он начнет вновь полностью доверять ее знаниям? Но это неважно, главное – подруга снова с ними.

Но Гермиона, казалось, не разделяла всеобщей радости. Каждую минуту она беспокоилась все сильнее.

– Что со мной случилось? – она повторила свой вопрос, и Дамблдор на мгновение замешкался, обменявшись взглядами с Гестией Джонс, прежде чем опуститься в кресло у кровати.

— Что ж, дорогая, – начал он, — не могла бы ты рассказать последнее, что помнишь?

Дверь резко распахнулась, и в комнату вошел Северус, таким взволнованным Гарри его уже давно не видел. Зельевар заметил Гермиону, сбился с шага и неуклюже остановился.

Гарри заметил, как глаза мужчины широко распахнулись, он протянул было руку к девушке, но остановился. Долгое время он просто смотрел на нее, не шевелясь, затем что-то в его взгляде изменилось, и он отвернулся.

— Жизненные показатели? – в голосе была чуть заметная дрожь.

Не подав вида, Гестия Джонс сообщала данные, и Северус молча кивал, будто бесполезные цифры имели значение, когда Гермиона наконец проснулась и была в сознании.

Гарри отвернулся от зельевара и посмотрел на подругу. На мгновение ему показалось, что он заметил... нечто, более глубокое чувство, чем все то, что он видел с минуты ее пробуждения, это чувство становилось сильнее и заметнее, пока она молча смотрела на Северуса. Затем все исчезло, девушка снова сжалась и вернулась в тело сбитой с толку, не совсем Гермионы, которую Гарри не мог понять.

— Что случилось? – на этот раз отчаяние явно слышалось в ее голосе.

Гарри вдруг понял, что никто так и не ответил на ее вопрос, и решил, что девушка имеет право знать, неважно, как сильно это ее травмирует.

Он открыл рот, чтобы все объяснить, но Северус его опередил:

— Ты привела в исполнение план «Дельта Б», – холодно, спокойно произнес он. — Джейн провела операцию «Джулия».

С удивлением и раздражением Гарри посмотрел в холодные глаза зельевара. Заметив оценивающий взгляд, он вдруг понял, что Снейп тоже проверяет Гермиону, исследует те области знаний, которые Гестия Джонс не могла оценить. Гарри предположил, что это код, разработанный во время их длительного партнерства, и что Северус хочет узнать, помнит ли она что-то кроме основных фактов и собственной биографии, остались ли у нее воспоминания о шпионаже и политике Ордена.

И все же... его возлюбленная вернулась, снова была среди живых, а он первым делом ее проверяет? Гарри не знал, как поведет себя Северус, но этого он точно не ожидал.

Он повернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как Гермиона недоуменно нахмурилась, затем побледнела, ее глаза расширились от ужаса. Она все поняла. Но опять было это странное замешательство, будто она вспоминала научный или исторический факт, а не момент своей жизни.

— Как долго? – прошептала она, на ее лице застыло выражение ужаса. – Как долго меня не было?

— Два месяца, – ответил Гарри, не дождавшись ответа Северуса; тот наблюдал за девушкой, как ястреб выискивающий слабое место. — Ты... ушла шестого июня, Джейн вернула тебя около трех недель назад. С тех пор ты была в коме, – добавил он, решив не упоминать звериное подобие Гермионы, которое они пробудили на короткий промежуток времени.

— Два месяца... – повторила Гермиона тоном, который Гарри не смог понять. — Как я очнулась?

— Я завершил экспериментальное зелье, над которым работал. И заново отстроил фундамент твоего дворца памяти, – ответил Северус все еще оценивающим голосом.

Снова у Гермионы ушло какое-то время, чтобы понять, но затем она кивнула.

— Кто удерживал меня? – спросила она, ее голос чуть дрожал.

— Люциус Малфой, – холодно и спокойно ответил Северус, но Гарри заметил, как зельевар плотнее сжал губы и ожидал реакции девушки.

Гермиона закрыла глаза, ресницы казались неестественно темными на бледной коже. Она приоткрыла губы и снова издала слабый душераздирающий стон.

Гарри заметил, как Северус весь напрягся, подался вперед, будто его жгло желание рвануть к ней. Глаза зельевара потемнели, сжались кулаки. Проделав над собой невероятное усилие, мужчина снова вернул самообладание и холодность, которым Гарри дивился несколько секунд назад.

Но в этот раз он все понял. Северус сдерживался. Он справлялся с собой таким невероятным усилием, которое Гарри казалось невозможным, он был на грани, готов был сдаться и потерять драгоценную отстраненность, которая нужна, чтобы помочь Гермионе, оценить возможный нанесенный вред.

Снова он сдерживал свои желания ради нее. Понимание этого будто сбросило с глаз Гарри завесу и он увидел чувства, скрытые в темной глубине взгляда Северуса, заметил напряжение, от которого вибрировало все тело зельевара, заметил, как тот сжимает и разжимает кулаки, будто ему хочется схватить Гермиону в объятия и крепко обнять.

В очередной раз Гарри восхитился самообладанием Северуса и силой его чувств.

— Это необходимо, – сказал зельевар, будто в ответ на мысли гриффиндорца. Гарри не сразу сообразил, что он обращался к Гермионе, объясняя последующее.

— Перечисли шаги протокола связи «Мидгард-три», – потребовал Северус, и, хотя лицо Гермионы было по-прежнему бледным, а глаза закрыты, она быстро произнесла последовательность цифр и имен, которые не имели для Гарри никакого смысла.

— Правильно, – сказал Северус. — Назови Пожирателей смерти внутреннего круга и их основные слабости.

Пока Гарри наблюдал за вторым этапом вопросов и ответов, не отрывая взгляда от Гермионы, краем глаза он заметил, как Альбус выскользнул из комнаты, возможно, чтобы предупредить других о пробуждении девушки.

— Перечисли этапы «Обливиэйт».

Через несколько минут в комнате появились Минерва и Ремус, подтвердив догадки Гарри. Он задумался, где Драко, но затем заметил светлую шевелюру в проходе. Гарри раздраженно нахмурился. Раньше страхи Драко были обоснованны, но сейчас Гермиона стала собой, и гриффиндорец ни за что не согласится, чтобы Драко таился по углам и топтался в проходах.

Медленно, памятуя о реакции Гермионы на резкие движения, он подошел к двери и широко ее открыл, так чтобы все в комнате могли видеть Драко.

— Это просто смешно, – прошептал он другу и взял его за руку. — Сейчас же заходи в комнату.

Минуту Гарри казалось, что слизеринец откажется, но тот лишь вздохнул, пробормотал что-то, подозрительно похожее на «эти гриффиндорцы» и позволил Гарри подвести себя к стене напротив кровати.

В это время Северус продолжал тщательную проверку. Они уже приступили к арифмантическим формулам, по крайней мере, так предположил Гарри. Даже Альбус был в замешательстве от продолжительного опроса, но конец этому положила Минерва.

— Думаю, мы можем с уверенностью предположить, что умственные способности мисс Грейнджер не пострадали, – четко и резко сказала она, остановив Северуса на полуслове. — Позволь сказать, дорогая, что я рада видеть тебя в сознании и добром здравии.

Она улыбнулась, но не пошевелилась, видимо тоже помня о наставления Гестии Джонс.

— С возвращением, Гермиона, – добавил Ремус, улыбаясь со всей добротой, за которую Гарри полюбил его еще при первом знакомстве.

Гермиона попыталась улыбнуться в ответ. Было явно заметно, как сильно она старается, но ей не хватало искренности, и это лишь подчеркивало усталость.

— Ремус, Минерва, – осторожно произнесла она, четко выговаривая каждый слог, будто проходила очередную проверку. Затем девушка перевела взгляд на слизеринца.

— Драко, – прошептала она, и Гарри снова смог разобрать чувства в карих глазах подруги.

Драко напрягся – Гарри распознал одну из поз, которым Драко научил его несколько месяцев назад, – он медленно подошел к кровати и резко остановился, будто в неуверенности, позволят ли ему приблизиться.

— Гермиона, – прошептал он, губы побледнели от напряжения. — Мне очень жаль, прости меня. Скажи, если мое присутствие нежелательно. Я уйду.

Вместо страха и ненависти, которые явно ожидал Драко, на лице Гермионы появилось замешательство.

— Почему? – прошептала она, явно обеспокоенная, но выглядела она более живой, чем раньше. — Ты злишься на меня?

Драко выдохнул от удивления и непроизвольно шагнул к кровати, подняв руки, будто желая спрятать лицо.

— Ты не помнишь? – спросил он, выглядя невероятно уязвимым. — Ты не помнишь, что я сделал?

Она на мгновение задумалась, ее взгляд метнулся к Гестии Джонс, Северусу, Альбусу, будто девушка ждала выговор за провал в памяти.

— Нет, – ответила она. — Что произошло?

Драко побледнел и открыл рот, чтобы признаться, но вмешался Северус.

— Это произошло после твоего исчезновения, – отстраненно объяснил он.

— А-а, – выдохнула Гермиона с облегчением. — Тогда я не могу этого помнить, Драко.

— Но ты видела меня, ты меня узнала, – произнес Драко, не желая так просто отступаться от вины.

— Возможно, это было незадолго до того, как она уничтожила свой разум, – сказал Северус, глядя на Гермиону, снова оценивая и проверяя.

— Это как поломка компьютера, – объяснила Гермиона, ее голос все еще был хриплым и усталым, но она чувствовала себя в безопасности, переключившись на учительский тон. — Можно перезагрузиться, но несохраненные файлы потеряются, некоторые – безвозвратно, другие можно будет восстановить.

Не удивительно, что Драко совершенно не понял объяснение, хотя Гермиона явно ожидала, что оно поможет. Драко из чистокровной семьи, подумал Гарри с растущим беспокойством. Он ничего не знает о компьютерах. Прежняя Гермиона никогда бы об этом не забыла.

— Воспоминания потеряны, – быстро вмешался гриффиндорец, прежде чем девушка пустилась бы в дальнейшие маггловские метафоры, — потому что Гермиона не успела привязать их к «Истории Хогвартса». Думаю, мы вряд ли соскучимся по ним, ведь так?

— Как посмотреть, – холодно заметил Северус.

В его голосе появились какие-то новые нотки? Гарри сомневался, но мозг и так не выдерживал абсурда происходящего.

Что они здесь делали? Гермиона проснулась и была здорова, а вместо празднования, вместо слов ободрения, они тратят время на игры и проверки. Драко зациклился на собственной вине, а Северус вел себя так, будто не знает девушку, лежащую на кровати.

А сейчас в его голосе проявились странные чувства, напор, который Гарри не мог понять, но он явно отражался в позе Северуса, как он сжимал руки за спиной, как расставил ноги, будто готовясь к удару.

— Зависит от того, – продолжил зельевар, — получилось ли у Гермионы убедительно сыграть роль. Отрадно будет знать, что жертва не пропала даром.

Гарри не справился с чувствами и молча уставился на Северуса. Что, черт возьми, происходит?

— Думаете, сейчас подходящее время для этого разговора? – спросил он, не скрывая раздражения.

— Почему нет? – огрызнулся Северус. — Все-таки план – самое важное в мире, разве нет?

Угрюмый и грубый Северус Снейп? Гарри вовремя вспомнил уроки Драко, чтобы не открыть рот от удивления. Он обменялся взглядом с Альбусом, но не смог разобрать выражение глаз директора.

— Думаю, я справилась, – устало ответила Гермиона. Кажется, она единственная не заметила странной перемены в атмосфере комнаты. — Я все выполнила правильно. Я бы не осталась с Люциусом, если бы Волдеморт узнал об опасности.

На лице Северуса появилась злобная ухмылка, он снова стал мерзко растягивать слова, чего Гарри за ним давно не замечал.

— Слишком уверенно для человека, который не помнит последние месяцы, – возразил он, и в этот раз Гарри раскрыл рот от изумления.

Взгляд Минервы обещал Северусу жестокий выговор, а Ремус выглядел таким же изумленным, как и Гарри.

Но никто не испытывал желания вмешаться. У Гарри закружилась голова от растерянности.

— Потеря воспоминаний не ставит под сомнение мою логику и не отменяет воспоминаний, которые были ранее, – по-прежнему в голосе Гермионы не было ни раздражения, ни намека на то, что она заметила перемены в комнате.

— Если твоя логика настолько безупречна, не объяснишь ли причины твоего безрассудного поведения в июне, Гермиона? И не оправдаешь ли заодно свою ложь всем нам?

Ну уж хватит, хотелось сказать Гарри. Он был сыт по горло странным поведением Северуса и молчанием всех присутствующих, но его остановил директор, на удивление крепко сжав плечо гриффиндорца.

— Посмотри на него, Гарри, – прошептал Альбус на ухо; Гарри даже не заметил, как Дамблдор подошел. — Северус близок к срыву. Иногда нужно дать ход чувствам. Ему нужно очиститься от злости, иначе он никогда не сможет простить Гермиону или себя.

Да, в глазах Северуса был гнев, признал Гарри, растущая ярость быстро заменяла самообладание и отстраненность.

На последних словах зельевара Гермиона наконец заметила неладное. Неприкрытое удивление и замешательство ранили сердце Гарри, но из уважения к суждениям Альбуса и жгущему чувству во взгляде Северуса он сохранял молчание.

— Я делала необходимое, – прошептала она, в ней не было ни капли решительности, которая всегда возникала в подобных случаях. — Я старалась сделать так, чтобы план сработал!

— Необходимое, – повторил Северус, теперь его голос отдаленно напоминал рычание.

Он поднял руки, будто хотел встряхнуть Гермиону, обнажил зубы в оскале. Гарри напрягся, готовый вмешаться и прекратить стычку, казавшуюся теперь неизбежной. Но Северус не подошел к девушке, а внезапно отвернулся к окну.

Жесткая линия плеч так и кричала о ярости Северуса, и Гарри казалось, что он слышал быстрое и тяжелое дыхание зельевара.

Гермиона перевела беспомощный взгляд на присутствующих, ища объяснения или, возможно, защиты. Драко заерзал рядом с Гарри, но Альбус снова вмешался, прежде чем кто-либо успел нарушить уединение Северуса и Гермионы.

Нельзя заставлять ее отчитываться, подумал Гарри, не так скоро после пробуждения.

Но когда наступит подходящее время? Северус держал в себе чувства несколько недель, они душили его. Что произойдет, если сейчас его остановить, вынудить снова спрятать эмоции внутри? Если это вообще возможно.

И что случится с Гермионой? Возможно, это именно то, что ей нужно – яростная стычка, которая вернет ее из ужасной апатии, разожжет прежнее пламя и вернет не только тело, но и дух.

Гермиона почувствовала значимость происходящего так же отчетливо, как и все в комнате, потому что надолго замолчала. Гарри видел, как она открыла рот раз, два, сжимая и разжимая челюсти, будто слова переполняли ее.

— Северус, – наконец едва слышно прошептала она. Но как бы тих ни был шепот, Северус услышал.

— Даже не смей! – взорвался он, резко разворачиваясь и глядя на девушку с такой злостью, что Гарри подпрыгнул от удивления. — Не смей называть меня Северус, будто ничего не произошло!

Гермиона смотрела на него печально, но в ее глазах было больше растерянности, чем сочувствия, больше удивления, чем понимания.

— Ты хоть представляешь, что сделала со мной, Гермиона? Со всеми нами? – выкрикнул он, стремительно шагнув к девушке. — Ты наложила на меня «Империус»! Нарушила все данные обещания, предала мое доверие! Ты забрала с собой мою жизнь, когда ушла, и тебе хватило смелости сказать, чтобы я продолжал жить без тебя! Ты сказала так в письме!

Гермиона задрожала. Она широко раскрыла глаза, вцепившись в край одеяла. Она не издала ни звука, но ее рот округлился. Она все поняла и ужаснулась.

Внезапно она снова стала Гермионой, снова стала полна чувства, так что Гарри с трудом мог вспомнить пустое безжизненное выражение, застывшее на ее лице всего несколько мгновений назад.

— Мы были партнерами, Гермиона, партнерами! – рычал Северус. Он так близко стоял к кровати, что мог дотронуться до девушки в любой момент, но она не отстранялась, как от Гарри. — Я думал, ты мне доверяешь! Я думал, что значу для тебя больше, чем просто удобная передышка, прежде чем план будет приведен в исполнение. Я думал, ты меня любишь!

Не в силах больше смотреть на боль Северуса, Гарри отвернулся и взглянул на подругу; глаза девушки блестели от не пролитых слез.

— Я знаю, – прошептала она, слова прежней Гермионы, голос прежней Гермионы. — Я понимаю, Северус.

— Как ты можешь понимать?! – взревел Северус. Теперь он дрожал от злости. Он весь был открытой раной. — Ты забрала все мои маски, все мое притворство, злость, и когда ты ушла, то не оставила мне ничего! Скажи, как я должен был дальше жить? Скажи как, Гермиона?

— Я знаю. Но я вернулась, – снова прошептала она, и это была правда. Она вернулась, как и Северус, несмотря на всю его ярость и боль, наконец-то вернулся Северус, которого они ждали неделями.

Как и в прошлом, они нашли друг друга. Потерянные в отчаянии, как и раньше, они снова нашли способ отстроить мосты навстречу друг другу. Как его боль, темная и всепоглощающая, протянулась к Гермионе и вытащила ее из укрытия, так девушка протянула руку и сжала ладонь Северуса изо всех сил.

Это эмоциональное прикосновение стало своеобразным спасательным кругом, вытащившим зельевара из океана ярости и страха, в котором он так долго утопал. Весь его напор исчез. Плечи Северуса внезапно поникли, и он, не отрываясь, смотрел на Гермиону.

Они будто подпитывали друг друга.

— Я сошел с ума от горя, – признался он во внезапной тишине. — Без тебя ничего не получалось.

— Я знаю, Северус.

И вдруг, когда Гермиона улыбнулась ему, будто скрылась грозовая туча, столько времени нависавшая над ними, она исчезла, и все смогли свободно вдохнуть свежий летний воздух.

— Но я вернулась. Все в порядке, Северус. Теперь все хорошо.

 

Глава 71. Сон тени[26]

Однако хорошего ничего не было.

Драко с трудом помнил день, когда Гермиона пришла в сознание: он был переполнен беспокойством, чувством вины и облегчением. Он ясно представлял картину, как Гермиона его прощает, но понадобилась бессонная ночь и долгий разговор с Гарри, чтобы убедиться в реальности случившегося.

Когда Драко это удалось, счастье и надежда переполнили его так, как он и не ожидал, и полностью смыли сомнения Гарри и собственные страхи. Все, что он считал навсегда утерянным — дружба, будущее, совместные вечера — все снова стало возможным.

Он часами сидел у ее кровати, рассказывал обо всем, что произошло с момента ее исчезновения. Гермиона кивала, слушала и задавала грамотные вопросы. Она все делала так правильно, что Драко потребовалась неделя, чтобы понять: что-то тут не так.

Не было ничего удивительного в ее постоянной усталости или ошеломлении — виноваты отсутствие заботы и плохое питание. Драко не беспокоился, что она избегает физических контактов, вздрагивая от любого прикосновения — все-таки ее пытали и не раз. И от этого Драко испытывал настоящее облегчение: по-видимому, Гермиона боялась его присутствия не больше, чем присутствия Гарри или Гестии Джонс.

Все остальное тоже легко было объяснить: односложные ответы, долгое восстановление, отказ покидать комнату. Всего этого они ожидали, хотя Гарри и Драко было больно видеть подругу такой. Но были и другие детали, на которые он не мог не обращать внимания, как бы ни старался.

Начать хотя бы с совершенного безразличия к тренировкам и подготовке к битве. Даже истекающая кровью и полуживая Гермиона в первую очередь интересовалась войной. Она хотела знать мельчайшие подробности, хотела участвовать в разработке всевозможных планов. Сейчас же при любом упоминании она только кивала и сводила тему на нет.

Долгое молчание перед ответом на вопросы Драко, словно разговоры превратились в трудную обязанность. Она всегда обладала интуицией, перепрыгивала к выводам, прежде чем другие понимали аргумент, была на шаг впереди, хотела обсуждать все.

Меткое и остроумное чувство юмора совсем исчезло. На второй день после пробуждения Драко пошутил над ней, а она просто взглянула на него — смотрела невероятно долго — а затем неуверенно спросила: «Это ведь шутка?».

Холодность между Гермионой и Северусом, которую Драко никак не мог понять, как бы упорно ни старался и как бы долго ни обсуждал с Гарри. Они так долго были вместе, что их отношения не подвергались сомнениям Драко; казалось, ничто в мире не могло этого изменить.

После того, как она проснулась и с пугающей легкостью пробила броню самоконтроля Северуса, после столкновения, во время которого Драко был смущен, наблюдая за открытым проявлением чувств таких скрытых личностей, — после всего этого слизеринец ожидал, что они вместе справятся с трудностями.

Он ожидал, что Гермиона переберется в комнаты к Северусу на следующий же день.

Однако они остались на прежнем месте: Северус наблюдал за Гермионой с отстраненным любопытством, Гермиона наблюдала в ответ, ни один не тянулся к другому и, казалось, не испытывал в этом нужды. Будто были друг другу посторонними, несмотря на все пережитое, и, как бы упорно Драко ни старался поговорить с ними об этом, Северус только говорил, что настоящий слизеринец наблюдает и ждет подходящего момента. А девушка, в свою очередь, просто меняла тему.

В конце концов ее выдали глаза. Она могла слушать Драко часами, выражая неподдельный интерес, который обманул бы любого, но взгляд оставался затуманенным. Она чуть прикрывала глаза, будто устанавливая границу между собой и миром, и эти глаза были ужасающе пусты.

В них по-прежнему светился ум, отражались все необходимые чувства, но это были не более чем отточенные навыки шпиона; не Гермионы.

Нет, все было не так, начал думать Драко, продолжая бесполезную болтовню, прекрасно понимая, что его присутствие ей в тягость.

Теперь он понял, почему Северус решил отстраниться. Это была не та Гермиона, и, хотя все притворялись счастливыми, каждый из них понимал это. Улыбки стали нервными, голоса резкими, а поток нетерпеливых гостей начал иссякать.

Что-то было совершенно не так.

 

*** *** *** *** ***

Она вспомнила. В тумане снов, мыслей и образов прошлое явилось к ней в полусне, подпитываемое голосами любимых на благодатной почве ума, который всегда был как губка.

Она вспомнила. Было больно. Больнее, чем она боялась, прежде чем сдалась и спряталась в потайной комнате. Но в этот раз никуда не сбежишь; она поглощала образы, и образы поглощали ее — жертву этой безумной жизни, которую ей навязывали (твоей собственной жизни, Гермиона). Она была беспомощным зрителем, наблюдавшим вихрь действий и чувств.

Она вспомнила.

Как впервые проявилась стихийная магия. Гермиона была так счастлива, вздохнула с облегчением. Ведь теперь она знала: все будет хорошо, наконец-то есть объяснение ее необычности, и для нее найдется подходящее место.

Она мечтала о Хогвартсе, когда получила письмо. Замок, полный таких же мальчиков и девочек, детей, с которыми можно говорить и смеяться, как другие дети в школе болтали и смеялись между собой.

Лица родителей, гордые, но при этом напуганные. Они понимали, что их дочь входит в мир, который они никогда не смогут разделить. Мягкие черты лица матери. Отец готовит блинчики только для Гермионы. Как родители смотрели на Хогвартс-экспресс и дочь, когда она села в поезд, чтобы оставить их позади.

Она вспомнила.

Как впервые вошла в Большой зал, как сильно боялась сделать что-нибудь не так, что она ошибется, и люди заметят, что ей здесь не место.

Восхищение, наивное желание быть среди своих и разочарование, когда другие дети рассмеялись над ней, как и в прежней школе, когда назвали ее скучной зубрилой.

Переполнившие чувства, когда Рон и Гарри пришли на помощь, невероятное тепло, заполнившее сердце, не потому что она хотела спасения, а потому что эти двое решили, что она того стоит, захотели быть ее друзьями.

Она вспомнила.

Как дементоры окружили ее, Гарри и толком неизвестного ей Сириуса, как холод сжимал сердце, а страх боролся с отчаянием, но, к своему удивлению, она радовалась. Она посмотрела на Гарри и почувствовала облегчение: хотя они сейчас умрут, она не оставит его одного. Она не оглянется из будущего и не подумает, что подвела его.

Лицо Гарри, когда Кубок огня перенес его снова в Хогвартс. Он выглядел как ребенок и старик одновременно, прижимая тело Седрика к груди, кричал, а она сидела в безопасности на трибунах, чувствуя, как тяжесть заполняла ее тело. Она знала, что теперь все изменится, друг никогда не будет прежним, но также знала, что это наконец случилось: он ранен, напуган, одинок, а она была далеко и не помогла.

Бег по Министерству Магии, борьба с Пожирателями смерти, значительно превосходящими их по силе. Гермиона вдруг поняла, что ее жизнь превратилась в эту войну, что дело уже не просто в дружбе, приключениях и храбрости. Она поняла, что эта битва может стоить ей жизни, и, одновременно с этим, почему поступать нужно именно так.

Она вспомнила.

Как Драко в одиночестве сидел на берегу озера, его плечи поникли, а пресловутое малфоевское высокомерие испарилось. Как вся ее сущность требовала, чтобы она вернулась в больничное крыло и позволила другим разбираться с последствиями, но вместо этого она дотронулась до слизеринца и проглотила страх быть отверженной.

Лица родителей, когда летом она вернулась домой, усталая, напуганная, на таблетках. Мать сидела за кухонным столом, пыталась что-то сказать и не осмеливалась, не знала, как говорить с дочерью, которая внезапно стала для них посторонней.

Первое собрание Ордена, на которое пригласили ее, Гарри и Рона. Как Гермиона сидела среди живых легенд — людей, которыми восхищалась всю жизнь. Видела их страх, замешательство. С ужасом начиная понимать, что они — всего лишь люди. Не лучше Гермионы, только старше. Они не сотворят чуда и не преодолеют все трудности магического мира; они так же напуганы, как и она.

Она вспомнила.

Как сидела в темной комнате профессора зельеварения, беспомощно плакала над его израненным телом, и внутри что-то менялось. «Время пришло, Гермиона, — шептал внутренний голос. — Пора повзрослеть. Пора занять свое место».

И пока она вспоминала, она чувствовала восхищение к этому сложному и храброму созданию, каким была Гермиона Грейнджер, восхищение и недоверие: как она может быть таким человеком, если сейчас она — дрожащее и напуганное существо.

Как ей вернуться к прежней жизни и людям, которых она знала и любила раньше, но сейчас испытывала безразличие, словно они были частью другого мира?

Она не могла претендовать на храбрость и решительность той Гермионы, хотя у нее и были воспоминания о ее поступках. Она не могла разделить любовь и страх, хотя помнила эти чувства и людей, которые были дороги Гермионе.

Она не имела права на эту жизнь, заботу, внимание, которое уделялось день и ночь.

Она чувствовала себя самозванкой. Каждый раз, когда нужно было показать свои чувства, притвориться заинтересованной, внутри все болезненно сжималось. Хотелось сбежать и спрятаться, закричать, что ей плевать на мир волшебников и всю эту войну, что она не друг, не любимая и не шпион, помощи которой ждут все эти люди.

Но все было безнадежно. Неважно, что она чувствует или думает, она — Гермиона, и другие не поймут. Черт, да она сама не понимала!

 

*** *** *** *** ***

Девушка проснулась рано, задолго до рассвета, дрожа и обливаясь потом из-за странных кошмаров. Стояла тишина, и она почувствовала облегчение, оттого что все спят. Еще пару драгоценных часов не нужно общаться с друзьями. От этой мысли Гермиону вдруг пронзило: все неправильно. И нужно положить этому конец. Она не могла дать друзьям желаемое, не могла предложить то, в чем они так отчаянно нуждались. Их глубокая вера в Гермиону Грейнджер, непогрешимый образ идеальной ученицы и подруги, хитрой шпионки, умного стратега и яростного бойца — все это не смягчало чувство одиночества.

Она не была Гермионой Грейнджер. И она устала прятаться.

Нужно уходить.

Сборы заняли несколько минут: требовалось не так много вещей. Немного одежды, палочка и кинжалы. Остальное можно купить. Она собиралась опустошить маггловский счет, созданный год назад, так что денежный вопрос не беспокоил.

Девушка замешкалась, когда взгляд упал на ряд фотографий, из лучших побуждений поставленный на каминную полку кем-то из Ордена. Совместных фотографий Гермионы и Северуса, конечно же, не существовало: любое доказательство могло попасть не в те руки, но были изображения всего Ордена, Драко, Гарри...

Но это не ее воспоминания; они будут бесполезны, только если девушке не удастся снова сделать их частью своей жизни. Если эта жизнь останется позади, то фотографии будут бесполезным напоминанием, как эхо смеха в пустой комнате.

Она написала письмо, понимая, насколько неподходяще звучат слова, но не могла подобрать другие; как и уйти, не попрощавшись.

Она все еще помнила облегчение на лицах странно знакомых людей, прежде чем это чувство сменилось беспокойством и сомнением.

Оставалось только бросить взгляд на комнату, в которой она никогда по-настоящему не жила.

Так даже было легче. Она не могла представить, как очнулась бы в привычной обстановке: в Норе, комнате старосты и особенно в комнатах Северуса, где воспоминания прошлой жизни накладывались бы на каждую мысль. Здесь она меньше чувствовала себя дома. Конечно, так было легче уйти, но от чувства потери все равно чуть схватывало дыхание.

Сколько бы ни было у Гермионы мрачных и болезненных воспоминаний, сложно было отрицать, что жизнь также была полна чудес и дружбы. И любви.

Она покачала головой, будто отрицая лезшие в голову мысли, и тихо прикрыла дверь. Никого не встретив по пути, девушка спокойно покинула штаб-квартиру через волшебный гобелен и медленно брела прочь от замка. Даже если бы кто-то бродил по территории, темная мантия и чары отвели бы взгляды случайных прохожих.

Хогвартс... Как только она закрыла за собой тайный проход в замок, накатила тоска по дому. Девушка дотронулась до холодных древних камней и, мгновение поколебавшись, прикоснулась лбом к своему дому. Его она тоже оставит. Иначе нельзя.

Пока она шла к границе защитных чар, ее посетило сильное чувство дежавю. Это чувство постоянно накатывало в последние дни; воспоминания атаковали ее без предупреждения, будто тонкой пленкой покрывая все ее существование.

Здесь она шла с Северусом после того, как он предложил сотрудничество, а здесь он стоял...

Ушло несколько секунд, чтобы понять: темная высокая фигура в тени деревьев не была частью воспоминаний. От осознания, что девушка в темноте не одна, стало страшно. Она ахнула, а про себя зло подумала, что другая Гермиона никогда не поддалась бы страху. Мозг лихорадочно пытался придумать путь к отступлению.

В это время фигура убрала капюшон, и лицо приобрело очертания Северуса Снейпа.

Гермиона зашипела, и, прежде чем успела толком сообразить, уже разворачивалась, чтобы сбежать, но голос ее остановил.

— Гермиона, — тихо позвал Северус, без намека на приказ, но ноги девушки вдруг отказались идти. Она чувствовала, как внутри поднимается страх, но не могла понять почему. Мгновение она раздумывала просто убежать и надеяться добраться до границы защитных чар прежде Снейпа.

Но она не была трусом. По крайней мере, не хотела быть.

— Почему ты здесь? — спросила она; если голос и дрожал, Северус не подал виду. Он спокойно стоял, опустив руки, показывая, что не представляет угрозы. Он слишком хорошо ее знал, подумала девушка, когда отступило удивление. Одно неверное движение, и она бы убежала.

— Я ждал тебя, — ответил он так тихо, что она шагнула вперед, чтобы лучше слышать. Да, умный человек. И опасный.

От этого ответа сердце девушки забилось быстрее. Что за глупость?! Но она ничего не могла поделать, тело будто отвечало без ее ведома.

— Почему? — прошептала она.

— Я наблюдал за тобой эти дни, — просто ответил он. — И, честно сказать, я удивлен, что ты продержалась так долго.

Она хотела бы возразить, но одного только взгляда в темные глаза Северуса хватило, чтобы понять: он все знает. Девушка отшатнулась, чувствуя, как его взгляд будто жжет кожу.

— Когда ты вернулась, я установил чары на дверь и окно, — ответил он на невысказанный вопрос. — Чтобы обеспечить твою безопасность. Они-то и предупредили, что ты покинула комнату.

На мгновение его взгляд задержался на сумке в руке девушки, в глазах не было удивления. Значит, он знал, что это не простая утренняя прогулка, и догадался, что Гермиона предпримет, прежде чем она вышла из комнаты. И он хотел, чтобы она поняла, что он все знал.

— Какая тебе разница? — прошептала она.

Северус улыбнулся:

— Ты всегда будешь для меня важна, любимая.

Она вздрогнула. Вот опять. Он любил Гермиону. Все в замке ее любили.

Но она не могла ответить. Она помнила это чувство, тепло и удовольствие, когда Гермиона сидела между Гарри и Драко; привязанность, которые Гермиона испытывала к МакГонагалл и Люпину; восхищение, когда Гермиона смотрела на директора. Трепет, когда встречалась взглядом с Северусом Снейпом. Но она словно смотрела на летнюю лужайку через окна: все видно, а услышать, почуять, почувствовать — нельзя. Это всего лишь картинка, отдаленный мир.

Она знала, что не принадлежит к миру этих людей. Они испытывали чувства к Гермионе, а не к той, в кого она превратилась.

— Ты любил ее, — подчеркнула она, стараясь не показывать, как ее это ранит. — Девушку с невероятным самообладанием, которую ты сравнивал с шелком и сталью. Но это не я.

Она глубоко вздохнула.

— А я даже не знаю, кто я, — шепотом призналась она, не понимая, почему доверяет этому человеку, который будил в ней бурю эмоций: из воспоминаний и новых. — Я знаю только, что постоянно боюсь. Не думаю, что она боялась.

— Боялась, — тихо ответил он.

Оттого, что мужчина отделил ее от Гермионы, девушка почувствовала тоску и облегчение одновременно.

— Она боялась и злилась, как и все в этом замке. Возможно, большинство этого даже не замечали.

— Но ты заметил, — ответила она. — Как заметил, что я — не она. Что я... другая.

— Я не знаю, кем ты стала, — тихо согласился Северус. — Но я также не уверен, кем стал я. Думаю, последние недели необратимо нас изменили.

Она почувствовала вину, когда представила его надежды, страхи и отчаянное желание вернуть возлюбленную, но вместо этого Северус получил несовершенную копию.

— Тогда ты понимаешь, почему я должна это сделать. Почему должна уйти, — прошептала она, отчасти надеясь, что он возразит. Она так жаждала тепла в его взгляде, хотя не имела на него права. Она хотела, чтобы Северус оставался верен ей.

— Понимаю.

— Так ты здесь не для того, чтобы остановить меня?

— Нет, — ответил он, на его губах заиграла едва заметная улыбка. — Я отправлюсь с тобой.

Все мысли и расчеты испарились, оставив место чистому изумлению. Северус ждал, возможно, хотел услышать ответ, но она могла только удивленно смотреть. Он вздохнул, как будто разговаривал с упрямым ребенком, и продолжил:

— Я не обвиняю тебя и не требую того, что ты не готова дать. Я только прошу, чтобы ты позволила остаться рядом, помогать тебе и снова узнать тебя.

— Но, — прошептала девушка, не веря в услышанное предложение, — ты же глава шпионов! У тебя есть обязанности! Орден нуждается в тебе.

— Моя работа окончена, — решительно перебил Северус. — Существует столько всего, что не под силу даже главе шпионов. У Ордена много хороших бойцов, потеря одного не сыграет большой роли. Что касается моих обязанностей... — он улыбнулся. — Однажды я покинул должность профессора Зельеварения, потому что работа мешала любви. И как я когда-то сказал другой Гермионе...

От его взгляда, наполненного таким доверием и любовью, по спине девушки пробежали мурашки.

— Это было самым простым решением в жизни. Это верно до сих пор.

— А если я не хочу, чтобы ты пошел со мной? — спросила она. Между делом она заметила, как от его слов перехватило дыхание.

Улыбка Северуса померкла, и девушка почувствовала боль, оттого что огорчила его.

— Тогда я приму твой выбор, — нежно сказал он. — Но последую за тобой на расстоянии, чтобы убедиться в твоей безопасности. Ты знаешь, что я упрям.

Да, она знала, именно поэтому хотела от него сбежать. В хаосе, царившем в голове, воспоминание об этом мужчине выделялось, как пламя, гревшее и освещавшее лабиринт, в котором потерялась девушка.

Она боялась обжечься, прикоснувшись к нему. Это было искушение, которое она не могла вынести, нужда, от которой она не могла отказаться.

— Похоже, у меня крайне скудный выбор, — наконец сухо заметила она. Что такого было в Северусе Снейпе, что заставляло к нему тянуться?

Он ухмыльнулся, но за веселостью девушка заметила удовольствие, оттого что его приняли. От мысли, что этот невероятный мужчина так желал ее общества, становилось неловко.

— Действительно, — ответил он. — В свою защиту упомяну, что я взял с собой чайник и два фунта пряного чая.

Внезапно она унеслась мыслями в другое время: спина и голова болели, и она слушала предложение Северуса о партнерстве с возрастающим удивлением. Слушала и принимала.

Воспоминание поразило ее, оно было живее всего, что девушка чувствовала за последнюю неделю. Она могла учуять запах влажной травы, увидеть мельчайшие морщинки, когда Северус наклонился, предлагая войти в свой разум.

На мгновение девушка стала прежней Гермионой, и противостоять его улыбке стало невозможно.

Она судорожно вздохнула.

— Я никогда не могла отказаться от твоего пряного чая, — прошептала она, замечая радость в его глазах.

— Нет, никогда.

 

*** *** *** *** ***

Когда Гарри вошел в комнату Гермионы и никого не обнаружил, его охватила паника.

Нет, подумал он, этого не может повториться, не так скоро! Они только свыклись с ее возвращением!

Но потом он заметил открытый пустой ящик, аккуратно сложенную постель, и расслабился. Это не место отчаянной борьбы или похищения. Куда бы Гермиона ни пропала, она ушла добровольно.

Он пересек комнату, не зная, что ищет. Заметил свиток, лежащий на пустом столе у окна, и последние остатки страха исчезли, уступая место горько-сладкому чувству потери.

В этом вся Гермиона. Она бы никогда не ушла без объяснений. Дрожащими руками Гарри сломал печать и развернул свиток.

«Тому, кто найдет письмо.

Простите. Я часто это говорю, но это единственное, что я могу дать. Я пыталась собраться и стать человеком, в котором вы нуждались и по которому так сильно скучали, но я — не она.

Я не знаю, кто я, но в моей голове полно мыслей, которые мне ни о чем не говорят, пугают меня, и от меня не будет проку, пока я не разберусь с ними.

Пожалуйста, не сердитесь. Не знаю, сколько пройдет времени, но обещаю однажды вернуться.

Желаю большой удачи в вашей битве.

Гермиона.»

Гарри глубоко вздохнул и опустил свиток на стол.

«В вашей битве» — в этой фразе содержалось все, что им нужно было знать. Детали, которые поддерживали сомнение Гарри, мелочи, которые не имели смысла, — все встало на свои места и сложилось в картинку, отразившуюся в словах девушки.

То ли из-за случившегося, то ли в результате возвращения воспоминаний, но Гермиона изменилась. Хотя Гарри было сложно это признать, но подруга не справилась бы с переменами в стенах школы. Здесь осталось слишком много от нее прежней, много воспоминаний и ожиданий.

— Умница, — прошептал Гарри, испытывая странную гордость за храбрость подруги, решившейся на такой шаг. — Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь.

Он нерешительно коснулся свитка, провел пальцем по печати. Гарри мог понять решение подруги, он сам не раз мечтал сбежать от судьбы Избранного. Но другим будет сложнее: Драко будет опустошен, а Северус...

Гарри вздрогнул и сильнее сжал письмо. Он не хотел этого разговора. Северус и правда отстранился от нее после первых напряженных часов. Но Гарри слишком хорошо помнил, как Северус страдал после исчезновения Гермионы. Потерять любимую так скоро после возвращения...

Он покачал головой, отгоняя мысли прочь. Нужно все рассказать, нет смысла откладывать.

Гарри положил письмо в карман, еще раз оглядел знакомую комнату и вышел в общую комнату штаб-квартиры. В ней был лишь Альбус. Директор сидел за большим овальным столом и читал письмо.

— Гермиона ушла, — без всяких предисловий сказал Гарри.

В ответ Дамблдор широко улыбнулся:

— Как и Северус, — ответил он, поднимая свой свиток, как доказательство.

Они молча обменялись письмами. Гарри заметил, что, хотя Северус добавил к посланию целую стопку бумаг с кодами, таблицами и диаграммами, его послание было таким же лаконичным, как у Гермионы.

«Альбус,

когда ты это прочитаешь, я уже уйду: с Гермионой или на ее поиски. Уверен, ты заметил те же признаки и знаешь, почему она ушла.

Не знаю, какие у нее намерения. Возможно, мы вернемся к Хэллоуину, может, позже.

Если мы задержимся (полагаю, Гермиона тоже оставила письмо с объяснениями), прошу меня извинить за то, что оставляю вас накануне битвы. Но моя работа окончена, и я никогда не буду сожалеть о том, что последовал за ней, куда бы путь нас ни привел.

С уважением,

Северус»

Альбус и Гарри одновременно закончили чтение и, положив свитки на стол, встретились удивленными взглядами.

Гарри не знал, что сказать. После ее исчезновения никто не ожидал, что Гермиона примет участие в битве, но смогут ли они обойтись без Северуса? За последние месяцы они убедились в его впечатляющих навыках ведения дуэли, продумывания тактики и стратегии, и Гарри переживал, что отсутствие зельевара перевесит чашу весов в пользу противника.

Будто прочитав мысли Гарри, Альбус вздохнул и погладил печать на свитке, как несколько минут назад делал сам гриффиндорец.

— Он предусмотрел такой ход событий, — сказал директор. — Я не знал, почему он разработал такую стратегию, в которой каждого можно заменить. Думал, что он предполагал потери перед битвой, но не ожидал, что Северус сам уберет себя из уравнения. Он всегда был самым амбициозным слизеринцем.

Альбус выглядел таким ошеломленным и удивленным, что Гарри не мог не улыбнуться.

— Кажется, он нашел лучший способ удовлетворить свои амбиции, — предположил Гарри, и директор в ответ широко улыбнулся.

— Да, — согласился Альбус, будто это были лучшие новости за последнее время.

Гарри изумился, как он и Альбус на равных обсуждают произошедшее — два лидера, уважающие мнение друг друга.

Затем он вспомнил другие отношения, которые ценил и потерял: простая, но глубокая дружба с Гермионой, наставничество Северуса, — и остро почувствовал утрату.

— Они ведь не вернутся, — сказал Гарри, и на лице Альбуса отразилось понимание.

— Мы не можем с уверенностью говорить о будущем, — тихо ответил директор, — но они выполнили свою часть работы. И думаю, пройдет еще очень много времени, прежде чем мы их увидим.

Гарри кивнул и поник, смирившись с этим ответом. Но затем он расправил плечи, вспомнив все, чему учили Северус и Гермиона, ощутив прилив решимости.

— Значит, мы сделаем все, чтобы справиться без них, — произнес он.

 

*** *** *** *** ***

Они выбрали отель и заселились. Все это время Гермиона едва проронила пару слов. Он видел, как она устала и как отчаянно хотела передохнуть, но держалась прямо, плотно сжимая губы, и что-то в ее поведении предостерегало Северуса предлагать ей помощь.

Несмотря на прошедшие месяцы и все произошедшее между ними, они вернулись к первому хрупкому перемирию, которое зельевар предложил ей после одного из собраний Пожирателей; назад к робкому доверию, которое могло рухнуть в любую минуту.

От этого Северусу хотелось кричать. Но он знал, что будет нелегко, знал еще до того, как она очнулась. По крайней мере, она позволила себя сопровождать, не ускользнула в неизвестный мир в одиночку, снова оставив его позади. Возможно, она взяла его из жалости — Северус не знал наверняка.

Номера были приятные, хоть и без удобств, привычных в отелях для волшебников; вместо этого в них были телевизор и телефон. Северус предложил маггловский отель, чтобы как можно сильнее отдалить Гермиону от волшебного мира и не попасться на глаза. Немного поразмыслив, бывший зельевар решил, что Гермиона не готова к глобальным переменам внешности, так что оборотное зелье отпадало. Поэтому он наложил заклинание, изменяющее волосы и глаза. Поскольку девушка считалась погибшей, а он был одним из самых известных противников Волдеморта, маггловский отель обеспечивал гораздо большую безопасность, чем жилище для волшебников.

Рассудив, что Гермиона наверняка предпочтет отдельную комнату, Северус выбрал номер с отдельными спальнями и ванными и общей гостиной. Размещая сумки девушки в бóльшей комнате, зельевар отметил, что из окна открывается потрясающий вид на лес.

Радуясь, что они наконец хоть куда-то добрались, Северус удалился в свою комнату, оставив все двери открытыми, чтобы Гермиона могла спокойно ходить, и, не раздеваясь, лег на кровать, устало вытянув руки.

Он никогда много не путешествовал: сначала не хватало средств, потом — времени. А если путешествие вызывало усталость до мозга костей и ощущение, будто оторвали от чего-то важного, то Северус и дальше мог обойтись без подобных перемещений.

Лежа в комнате, он признался себе, что одинок. Гермиона, конечно, была с ним, и мысль, что она всего лишь через стену, радовала его даже сейчас, но это расстояние только напоминало о том, что было между ними раньше.

Это напомнило о том, что могло больше никогда не вернуться. Только надежда говорила Северусу, что девушка станет прежней. Зельевар вздрогнул, представив, что они никогда не сблизятся вновь, и до конца своих дней он будет следовать за ней, как влюбленный щенок. Но это лучше, чем без нее. Да и кто знает? Гермиона не раз совершала невозможное. Если что и могло пробиться, проложить ее путь к Северусу, так это любовь. В конце концов, девушка была упрямее него.

С этой мыслью в голове и улыбкой на губах Северус уснул.

 

*** *** *** *** ***

Северус проснулся от прикосновения. Он не напрягся, дышал так же ровно, явно ощущая, как кто-то движется по кровати, приближается к его растянувшемуся на постели телу.

Затем он почувствовал запах Гермионы, и, видимо, каким-то образом он выдал себя, потому что девушка тут же замерла.

— Не двигайся, — прошептала она в темноте, в ее голосе слышались чувства, которых он уже давно за ней не замечал. — Я не справлюсь, если ты пошевелишься.

Северус снова расслабился на мягком белье. Он не очень понимал, что происходит, но сердце бешено билось, и желание коснуться Гермионы было всепоглощающим. Такая близкая, настоящая...

— Что... — прошептал он, боясь разрушить волшебство и проснуться в одиночестве, но все же слишком нуждаясь в ее голосе.

— Я сама себе незнакомка, — прошептала она. — Совсем потерялась. Но это помню. Помню ощущение, как лежала в твоих объятиях. Как будто воцарялся мир.

В кристальной тишине, растянувшейся, как бесконечный миг, прежде чем замершая волна опустится и утопит в своей холодной чистоте, в этот миг тишины Северус почувствовал, как по телу пробежала дрожь. Он не знал, что это было: желание, страх или надежда. Это не имело значения.

— Скорее как глаз бури, — прошептал он в ответ.

Послышался привычный смех, мягкий, звонкий дождик, который смывает всю горечь, без труда сглаживает все неприятности.

Он почувствовал, как жжет глаза, а дрожь усиливается, и, даже не успев подумать, повернулся к Гермионе и уткнулся ей в плечо.

— Я так по тебе скучал, — признался он. — Я думал, я умру.

Северус ощущал, как ее рука замерла над его головой, словно птичка, затем опустилась и пригладила его волосы, прогнала прочь холод и одиночество.

— Я знаю, — прошептала она в ответ, со слезами в голосе. — Но я вернулась, Северус. Я вернулась.

Он почувствовал, как расслабляется в ее объятиях, как темные уголки души наполняет тепло.

— Я вернулась, — снова прошептала она.

На этот раз это была правда.

 

⇐ Предыдущая30313233343536373839Следующая ⇒

Поделиться: