Когда божество хочет наказать человека, оно прежде всего лишает его рассудка.  

Еврипид

Из откровений Нонталпафига:

«Человек – это Бог, но прежде чем он это понимает, им может управлять Лукавый».

«Я – Бог».

«Лукавому райские кущи – геенна огненная. Стоит ли верить тому, кем управляет Лукавый?!».

«Ты – тоже Бог. Но Бог ли тот, кто рядом с тобой?».

«Душа – это сгусток энергии, на состав и примерный курс которого мы можем повлиять лишь пока жива оболочка. Что делает сгусток после смерти оболочки? Воссоединяется».

«Задача каждого человека – делая выбор и создавая окружение, найти истину, потерять истину, сформировать истину, донести истину, подчиниться истине. Воссоединиться».

«Любое сомнительное обстоятельство обусловлено ограниченностью сомневающегося».

«Верить всему, что тебе говорят – это безрассудство».

Почему он боится этой маленькой собачонки? Он не знал этого. Но что-то подсказало: “Беги, Сержант, беги!”. И Сержант побежал. Однако ноги были настолько тяжелыми, что бег давался с трудом.

“Не оборачивайся, Сержант, не оборачивайся! Только вперед!”

И он продолжал бежать. А страх сковывал тело все больше и больше. Теперь стало отчетливо слышно: то, что находилось сзади, уже догоняло его.

“Господи, ну почему она так громко топает?! Это уже не маленькая собачонка, ведь так?!”

Сержант на ходу обернулся - и его охватил страх. Вместо дворняжки он увидел огромного питбуля, в глазах которого было столько ненависти, что впору было потерять всякую надежду на спасение. Правая нога Сержанта зацепилась за левую, а руки попытались ухватиться хоть за что-нибудь. Но ничего в воздухе не было – и Сержант упал. Перевернувшись на спину, он в полном оцепенении наблюдал, как питбуль летит на него – летит, чтобы вцепиться в горло, это уж точно! Громадная туша упала на Сержанта... Нет! Даже не упала, а рухнула, вдавив человека в землю и прижавшись мордой к его лицу! Глаза к глазам...

Такого ужаса Сержант никогда еще не испытывал. Вместо глаз у питбуля оказались дыры, в которых что-то шевелилось. Догадавшись, что это копошатся черви, а собака, лежащая на нем, мертва, Сержант закричал и рывком, из последних сил, попытался освободиться от тяжелого груза. И понял, что куда-то падает...

Виктор приподнял голову и обнаружил, что лежит на полу у дивана. Это был всего лишь сон – страшный и такой бестолковый...

Отогнав воспоминание о кошмаре, Виктор Краснов посмотрел в окно. Одет он был в обтягивающую футболку цвета хаки с короткими рукавами, черные спортивные штаны и серые кроссовки “Nike”. Худощавое, но крепкое телосложение, спокойный взгляд – обычный россиянин, которых тысячи, если не миллионы вокруг. Обычным был и он, и автобус «Икарус», и грязное окно, за которым мелькали такие же обычные деревья. «Проносятся, как годы, - подумал Виктор. - Хотя, что это я – в свои тридцать пять?» –

Да, ему было тридцать пять, но выглядел Виктор значительно старше. Может быть – из-за рано появившейся седины на висках, а может - из-за присущей ему с детства серьезности, доставшейся, скорее всего, от отца. Виктор ценил это качество в себе. Именно оно помогло ему стать самостоятельным еще на первом курсе горного техникума, когда по ночам приходилось разгружать вагоны. А потом и дворником работал, и в киоске торговал, даже барменом одно время пристроился – лишь бы обузой родным не быть. Со временем Виктор и собственным ларьком обзавелся, но через год его пришлось продать ради новой должности в НИИ безопасности угольной промышленности – главным специалистом. Так и жил - учась и работая, и родителям помогать успевая. А когда же не стало десять лет назад ни отца, ни матери, Виктор стал присматривать за младшей сестрой, в честь которой назвал и свою дочь.

Светланка, поджав губки и смешно сопя, старательно выводила пальцем на запотевшем стекле автобуса фигурки человечков. Ее рыжие косички колыхались, когда автобус трясло на выбоинах.

- Что ты рисуешь? – спросил Виктор.

- Это ты, – Светланка показала на самую большую фигурку. – Это мама, а это я. Мы идем в лес собирать грибы.

Виктор улыбнулся и погладил дочку по голове.

Он чувствовал себя по-настоящему счастливым. У него была любимая жена, которую он ценил и уважал. Она же старалась во всем угодить мужу, уступать ему даже в мелочах. Виктор, в свою очередь, научился распознавать ее тайные желания и делал все, чтобы порадовать свою прекрасную половину. Они жили вместе уже семь лет, твердо зная, что их союз навсегда, и что только будучи рядом им по силам перенести любые невзгоды и трудности. А когда на свет появилось маленькое рыжее чудо, их отношения стали еще крепче и трогательнее.

Он посмотрел на Викторию, сидящую слева от него, через проход. Свои белые локоны она скрепила на затылке заколкой, один завиток спадал на лоб. Красивые чувственные губы были чуть приоткрыты, большие изумрудные глаза смотрели на Виктора. Щечки с ямочками, впрочем, как и правильной формы нос, и лоб покрылись испариной. В автобусе стояла духота, хотя почти все форточки зияли открытыми ртами. Она, сложив губы бантиком, послала мужу воздушный поцелуй. Виктор «поймал» поцелуй рукой и «спрятал» в кулаке. Потом разжал пальцы и приложил ладонь к груди. Улыбнувшись, Виктория спросила:

- Заснула малышка?

- Вроде да, – ответил Виктор. – Наверное, укачало. Ты, может, тоже поспишь, Викусь? Еще долго ехать.

Улыбаясь, его жена пожала плечами и расстегнула еще одну пуговицу на блузке.

«Да уж, жара совсем задолбала», - подумал Виктор, полюбовавшись знакомой ложбинкой Виктории.

Он закрыл глаза и перенесся мыслями к себе на родину. В деревне Чернухино оставалась его сестра Светлана с мужем Павлом. Они не собирались вместе уже три года - и теперь семья Красновых решила сделать родне сюрприз.

Мотор монотонно шумел, и Виктор стал погружаться в дрему. Ему привиделось, что Светланка снова что-то чертит на стекле.

- Что ты рисуешь? – спросил Виктор.

- Это ты, – дочка показала на самую большую фигурку. - Это мама, а это я... Папа, я пропадаю, папа!

Виктор увидел, как самая маленькая фигурка стала исчезать, а вслед за ней исчезли и два остальных изображения.

– Папа, спаси нас, папа! – очень странным хриплым голосом закричала Светланка, и Виктор проснулся.

Дочка все так же спала у него на коленях. Жена читала журнал.

“Что за ерунда? - подумал он. - Снится черт-те что...”

 

* * *

Старая автостанция ничуть не изменилась с тех пор, как Виктор был здесь в последний раз. Все те же обшарпанные, но какие-то свои платформы; все тот же киоск с прохладительными напитками и пивом; и все такие же люди с сумками и мешками - озабоченные и сонные, трезвые и не очень. Оставив жену и дочку, Виктор направился в здание станции, чтобы уточнить время отправления их следующего автобуса.

Оказалось, что рейсом на Первомайск можно уехать через пятьдесят минут, однако в Чернухино автобус заезжать не будет - обрушился мост через речку, и пока в деревню можно попасть только вплавь...

Виктория и Светланка, укрывшись в тени деревьев от жаркого солнца, лакомились мороженым. Виктор подошел к ним и обрисовал ситуацию.

- Викусик, у меня есть предложение, от которого вы не сможете отказаться.

Виктория знала, что когда так говорит ее муж, то жди подвоха.

- Ну, предлагай, - сказала она.

- Слушай, а давай-ка сядем на первомайский автобус, подъедем, а потом пешком. Там часа два - два с половиной, не больше. Зато приро-ода - загляденье!

Виктория округлила глаза:

- Ты что, Вить?! С ребенком через лес переться, по такой-то жаре?

Светланка стала прыгать на месте и уговаривать маму:

- Мама, мамочка, ну, пожалуйста, ну, давай пойдем пешком! Я не устану, честное слово! Ну, пожалуйста, мама!

- Устанет - на плечи посажу, - сказал Виктор. - Да и выбора-то у нас все равно нет. Не домой же возвращаться!

И Виктория сдалась.

Виктор купил билеты и пошел попить пивка. Взял бутылку, присел к столику. Рядом через несколько столиков гомонили мужики.

Лес вокруг Чернухино он хорошо знал, еще с детства, и заблудиться там никак не мог.

Виктор потягивал пиво и вспоминал...

Однажды они с Сергеем Лисом, Саней Мельником и Валеркой Десятиным обнаружили в лесу подземелье времен Великой Отечественной. Подземелье, скорее всего, выкопали местные партизаны - там лежали старые гильзы и проржавевшая каска, продырявленная в двух местах. И еще - чуть ли не десяток “лимонок”! Искушение взорвать гранаты было велико, но у них хватило ума не играть с огнем - не понаслышке знали, чем такое может закончиться. Бои во время войны здесь шли жестокие, всякого опасного железа в земле до сих пор хватало - и несчастья случались не только в соседних деревнях, но хоронить пришлось и одноклассника, Толика Гордеева, тоже нашедшего где-то гранату и решившего проверить ее боеспособность... Гранаты они зарыли там же, в пещере, а вот каску в своих играх использовали охотно.

Пещера стала их «секретным штабом». Здесь они вынашивали планы боевых действий с выдуманным противником, а иногда и обороняли свой штаб от нападений врага. Врагами считались вороны. Хоть они никогда и не нападали, но их в лесу было предостаточно.

Как-то раз Виктор сильно поранил палкой одного ворона. Ему стало так жаль птицу, что он принялся лечить ее: пробовал кормить, обогревал старыми тряпками. Однако ворон так ничего и не съел и, в конце концов, умер. Смерть живого создания, случившаяся по вине Виктора, заставила его почувствовать угрызения совести. Со временем подавленность растворилась в новых приключениях, но теперь ни он, ни его друзья попасть палкой в живые мишени не старались. Они этих птиц просто пугали.

А потом ребята стали “воевать” друг с другом, поочередно выступая в роли то партизан, то фрицев. Тогда ему и дали прозвище: Сержант.

От воспоминаний Виктора отвлек очередной взрыв смеха. Мужики, сгрудившись вокруг пива, травили анекдоты.

- А вот еще! Идет как-то мужик. Вдруг смотрит: на него ракета летит! Ну, он от нее еле-еле уворачивается. Тут самолет – бах! - и ему крылом по шее! Мужик офигел, пригнулся. Смотрит: машина прет! Еле отскочил, а она ему в бочину – тресь! Он в полном шоке, на колени упал - а на него уже лошадь мчится, копыта подняла! И тут ему кто-то кричит: “Придурок! Уйди с карусели!”

Мужики снова засмеялись, а вместе с ними улыбнулся и Виктор. Тут же спохватился, но, сунув руку в карман спортивных штанов, успокоился. Бумажник был на месте.

«Если потеряю его и в этом отпуске, Вика мне голову оторвет!»

Кто-то тронул его сзади за локоть. Обернувшись, он увидел девушку. На вид ей было лет семнадцать. В руке она держала три желтых розы и протягивала их Виктору.

 - Это вам, возьмите! – сказала она, улыбаясь.

Коротко стриженные каштановые волосы, зеленые глаза с длинными ресницами, красивые чуть пухлые губы, умеренная косметика. Светло-зеленый сарафан, стройная фигура... 

Виктор не собирался заводить знакомство даже с такими привлекательными девушками, как эта, но не улыбнуться в ответ было бы просто невежливо.

- Спасибо, мне не нужны цветы, - ответил он.

- Подарите их своей жене, - сказала незнакомка, и, положив розы на столик рядом с пивом, удалилась.

Виктор пожал плечами, провожая ее взглядом. Странная девушка скрылась за углом серого здания автостанции.

Мужики вновь хохотали. Кладезь анекдотов, по-видимому, не истощался.

Слово взял очередной рассказчик:

- Прем вчера с Вованом по трассе, из Петровки. Дождяра как из ведра, лес кругом, ни машин, ни хрена! И чувствую - на душе будто кошки скребут. Короче, едем-едем, и вдруг выскакивает перед нами на дорогу свинья! Прям перед бампером. Вован руль влево, и по тормозам! Объезжаем эту падлюку, а тут бык! Опять по тормозам - и на обочину. Выходим из машины, а самих трясет. Смотрим: бык худой как скелет, на ногах еле стоит, шатается. Свиньи и след простыл, а бычара прям на дороге – бац, и упал! Пару шагов только и успел к нам сделать. Короче, подходим к нему, а у бычары шары навыкате, кровью налились - на нас таращится! Губа трясется, из пасти пена, и непонятно: то ли мычит, то ли рычит. Хрен его разберет. Так бы, казалось, и сожрал, если бы силы были…

- Так надо было забрать, - сказал кто-то. – Мяска бы на халяву хапнули.

- Да ну его! - отмахнулся рассказчик. - Может, заразный какой. Матюгнулись, да поехали дальше.

- Слышь, а это где было, не на сорок пятом километре? - спросил еще один из компании.

- Ну да, где овраг. А че?

- Да тут такая фигня: позавчера еду – как раз у того оврага. И так же, блин, внезапно выскакивает на дорогу петух! Епсель-мопсель! И под колеса! Ну, я его и забрал. Что я, лох - добро выкидывать?!

- Ну и как «добро»?

- Чес-сказать: есть было невозможно. Не мясо – резина!

«Откуда они там взялись? - недоуменно подумал Виктор. – В такой-то глуши...»

Он знал этот овраг. Ближайшим к нему населенным пунктом была деревня Чернухино.

Допив пиво, Виктор задумчиво побрел к своему семейству. Три розы остались лежать на столике рядом с пустой бутылкой.

* * *

Автобус, следующий в Первомайск, полез на затяжной подъем. Мотор натужно завыл, поручни в салоне задребезжали так, словно хотели поскорее выбраться из этой душной коробки, наполненной людьми почти до отказа. Наконец, подъем закончился, и все облегченно вздохнули.

Мужчина, стоявший рядом с Виктором, держась за поручень, сказал: 

- Вот на чем Богу приходится иногда кататься. Неудобный старый поломанный автобус, того и гляди накроется!

Перехватив недоуменный взгляд Виктора, он вытер платком мокрый лоб, улыбнулся и пояснил:

- Я Богданов Олег Григорьевич, по инициалам – БОГ.

Виктор промолчал – жара и теснота не настраивали на разговор.

Сидевший поблизости дедуля поднял голову и произнес:

- Это что же тогда получается? Если я Родионов Аркадий Борисович, выходит, что я – раб?!

– Выходит, так! – засмеялся мужчина.

В это время в моторе что-то громко хлопнуло. Автобус дернулся, но не остановился.

Мужчина вновь посмотрел на Виктора и заявил:

- Старый автобус! Ему уже давно на свалке место! – Усмехнулся, и добавил: - Но есть те, кому он так дорог.

Виктор молча кивнул. Настроения разговаривать просто так у него не было.

Через несколько минут автобус доехал до оврага. На обочине, у дорожного столбика с табличкой “45”, стоял старенький ЗиЛ. Двое мужчин возились в овраге, добывая плашку – плоский камень, которым в городах выкладывали дороги и ограды кафе и особняков, а в деревнях он шел на украшение фундамента. Неожиданно Виктору показалось, что на дне оврага лежит дохлая свинья. Не дикий кабан, а именно домашняя свинья. Ему сразу вспомнился рассказ мужиков на автостанции, и он еще раз удивился.

Когда автобус миновал овраг, Виктор попросил шофера остановиться.

Семья Красновых вышла на пригорок перед лесом, а железная коробка с пассажирами отправилась дальше.

- Смотрите: корова! – закричала Светланка, показывая пальчиком на лежавшую в высокой траве тушу.

Виктор подошел поближе и сказал:

- Это не корова, а бык.

«Наверное, и впрямь болел», – подумал он, вновь вспоминая мужиков. «Бык худой как скелет, на ногах еле стоит...” Он представил себе быка с красными глазами, лежащего на дороге: измученный и больной, тот смотрел на людей, вышедших из машины. Доплелся досюда - и испустил дух...

Виктор еще раз огляделся: узкая серая лента шоссе, скрывавшаяся за поворотом, и лес, лес, лес – на многие километры вокруг. А еще - мертвый бык у его ног, непонятно откуда здесь взявшийся.

- Чертовщина какая-то... – тихо сказал Виктор.

 

* * *

Человек в красной клетчатой рубашке бежал через лес. Он бежал так, словно от кого-то спасался, и совсем не обращал внимания на изодранные в кровь лицо и руки. Казалось, ставкой в этой безумной игре, где существовало всего лишь одно правило: «убежать», была его собственная жизнь. Иногда человек падал на колени, будто уже заканчивались силы, и полз вперед на четвереньках, но потом снова и снова поднимался, чтобы бежать дальше. Временами он зажимал руками уши и кричал: «Проклятые колокола! Замолчите же, наконец! Будьте вы прокляты»! Ему казалось, что они гудят у него в голове, заполняя каждую клеточку пылающего огнем мозга, и их набат растекается волной боли и ужаса по всему телу, уничтожая душу. Иногда эти колокола замолкали, и удары пульса смешивались с учащенным дыханием - дыханием чудовищного леса, от которого никуда не скрыться.

Но вот все звуки прекратились. Человек в красной клетчатой рубашке, висевшей клочьями, увидел впереди самого себя – еще одного! и в такой же точно рубашке! – ползущего на четвереньках и кричащего от боли. Кричащего беззвучно, потому что вокруг стояла полнейшая тишина. Дерево, возле которого полз двойник, вдруг подалось к нему и схватило ветвями за ногу. И тут же первый почувствовал боль и в своей ноге! Что-то заставило его обернуться. Огромное черное дупло в стволе исполина приближалось к нему – ничтожному двуногому существу – с явным намерением поглотить! Пустота в дупле казалась бездонной, и бесспорно, должна была стать сейчас его последним пристанищем! Каждая ветка пришедшего в движение дерева тянулась вперед, стараясь вцепиться в измученное тело, причинить боль. В самый последний момент, приложив невероятные усилия, человек сумел вырваться из цепких древесных объятий. Он упал, но тут же вскочил и со всех ног бросился прочь. Ему навстречу так же быстро бежал он сам. А чуть в стороне он увидел еще одного себя - громадное дерево засовывало его в свое дупло. Оглянувшись, человек увидел: весь лес заполнился людьми в красных измазанных рубашках, бегущих в разные стороны. У всех было одинаковое лицо – его лицо. За каждым спешили деревья и, догнав и обвив ветвями, поглощали этих людишек своими черными ртами. Неожиданно оглушительно зазвенели колокола, и все двойники, зажав уши руками, стали кричать и ползать, словно слепые беспомощные только что родившиеся щенята.

Мужчина бежал, очертя голову, и не разбирал дороги; он давно уже окончательно заблудился в этом лесу. Он набегал на себя самого, бегущего; спотыкался о себя ползущего; перепрыгивал через себя, неподвижно лежащего на земле, – и бежал все дальше и дальше.

Споткнувшись, человек упал и покатился в овраг, но тут же полез вверх, цепляясь окровавленными руками за обнаженные корни и колючие ветки кустарника. Он уже почти выбрался из оврага, когда на самом краю вдруг заметил чьи-то ноги. Подняв голову, человек в красных клочьях увидел знакомое лицо. Показав на мужчину рукой, стоящий на краю оврага закричал:

- Он здесь!

- Будь ты проклят! – под звон колоколов прохрипел из последних сил мужчина и покатился вниз.

Он слышал учащенное дыхание, раздающееся со всех сторон, – дыхание ожившего леса, весь гнев которого был направлен против него одного. А еще человек слышал частый топот. Топот бегущих деревьев. И понял, что никуда не скрыться от этого лесного ужаса. Топот приближался, становился все громче и громче. Казалось, сейчас лопнет голова. Барабанные перепонки не выдержали, из ушей побежали тоненькие струйки крови – и человек пронзительно и страшно закричал.

 

* * *

Виктор отлично помнил, что если идти по старому высохшему руслу реки, то там, где оно делает изгиб вправо, нужно повернуть в противоположную сторону. Обогнув холм, они через некоторое время выйдут на поляну, где должны будут опять повернуть, ориентируясь на древний дуб с огромным дуплом. Потом покажется заброшенное кладбище. Его могилы давно превратились в едва заметные бугорки, поросшие травой. Однако, атмосфера, присущая всем погостам, там сохранилась - атмосфера умиротворенности, отрешенности, покоя. В таких местах остро ощущаешь свою собственную недолговечность. И вспоминаешь Бога, и уповаешь на его милость... Кладбище надо обойти, за ним будет такой же старый колодец. А там рукой подать до первых домов Чернухино.

Их поход продолжался второй час. Энергия Светланки была неиссякаемой. Казалось, что ее завели, словно игрушку, и пружине внутри белого платьица с красными горошинами еще предстоит разворачиваться и разворачиваться. Она то бежала впереди, то ныряла вправо и влево, прячась среди деревьев и улюлюкая подобно индейцам, то скакала вокруг папы и мамы. Для нее это была замечательная увеселительная прогулка.

А у Виктории почему-то было тревожно на душе.

Виктор тоже ощущал какое-то внутреннее неудобство, но не подавал вида. Взгляд его то и дело натыкался на нечто знакомое с детства. Вот искривленное дерево, на которое они любили забираться; вот огромный валун, нависающий над землей - на него можно усесться вчетвером, и еще место останется... Круглая впадина, похожая на воронку от снаряда... Вырезанные давным-давно на деревьях знаки...

Высохшее русло осталось у них за спиной. Они обогнули холм и вышли на поляну.

- Давайте-ка здесь немного передохнем, – предложила Виктория.

Поставив увесистые сумки, они расположились на траве. Виктор лег на спину, подсунул под голову руки и стал отрешенно смотреть в небо. Виктория сидела рядом, освободив от заколки свои роскошные светлые волосы. Здесь, на этой поляне, они и почувствовали, как все-таки устали - привал был очень кстати. Даже Светланка угомонилась. Она положила свою солнечную головку на сумку и стала тихо напевать песенку:

- Я на солнышке лежу, и ушами шевелю…

Виктор блаженствовал. Неожиданно дочка замолчала - и лес погрузился в странную тишину. Словно выключили звук у телевизора. Не было слышно ни пения птиц, ни стрекотания кузнечиков.

- Как тихо... - почему-то шепотом сказала, озираясь, Виктория. – Ты слышишь?

Виктор сел и обхватил колени руками.

- Да, - ответил он, также имея в виду, что ничего не слышно. - Словно перед грозой, – добавил он и вновь поглядел на небо. Но там не было ни облачка.

 

* * *

В сторону поляны, натыкаясь на деревья, ползло черное животное. Его шерсть уже не лоснилась, как раньше, а от некогда устрашающего вида не осталось и следа. Слепые глаза походили на кровоточащие язвы. Это был питбуль, еще недавно ощущавший себя сильным и грозным. Он ничего не видел и не слышал, и не чувствовал ничего, кроме боли. Жить ему оставалось совсем недолго.

Послышался шорох, и мимо прошел человек. Виктор не заметил собаку. Он шел сюда по нужде, оставив отдыхать свою семью на поляне.

 

* * *

 

Солнце висело в своей верхней точке. Светланка, кажется, задремала, а Виктория, устроившись рядом с ней, все пыталась хоть что-нибудь услышать. Переодевшись в цветастый топик и в серые в полоску бриджи, она стала походить на девчонку лет восемнадцати. Что мешало такому сходству, так это серьезное, - такое же, как и у Виктора, - выражение ее лица. Что-то тяготило, не давало покоя, но разобраться не получалось. Наконец, она прилегла рядом с дочкой и закрыла глаза.

Усталость дала о себе знать, и Виктория незаметно заснула. Ей вдруг привиделось, что она находится внутри часового механизма. Вокруг нее вращались огромные шестеренки, сжимались и разжимались пружины... Все было ржавым, но, тем не менее, работало. Виктория не понимала, как здесь оказалась, и заворожено осматривалась. Механизм скрежетал, и эти неприятные звуки витали в закрытом пространстве, пронизывая ее. Сверху сыпалась ржавчина, а потом полилось и смазочное масло, воняющее протухшими яйцами. Масло попало ей за шиворот, потом – на голову и, облив лицо, затекло в рот и нос. Уклониться было невозможно, потому что ржавые детали часов чуть ли не стискивали ее тело. Виктория все-таки дернулась, судорожно втянула воздух открытым ртом… и проснулась.

Дочка сидела и смотрела на нее.

- Мамуль, тебе плохо?

- Да нет, Светик, - все еще тяжело дыша, ответила Виктория. - Чепуха какая-то привиделась.

- А ко мне сейчас бабушка приходила, - сообщила Светланка.

Брови Виктории удивленно поползли вверх:

- Какая еще бабушка?

- Моя бабушка. Бабушка Галя. Она мне что-то говорила, только я ничего не услышала.

Виктории стало не по себе. Свекровь отошла в мир иной десять лет назад, когда Светланка еще не родилась.

Она прикоснулась ладонью ко лбу дочки - нет, не перегрелась...

- Светик, бабушка Галя давно умерла. Ты же ее никогда не видела.

- Нет, видела! На фотографии в альбоме.

- Ну, и куда же она тогда подевалась? - Виктория все еще думала, что дочка фантазирует.

- А ее дядька забрал, он из дерева вылез, - заявила девочка.

- Куда забрал? Из какого еще дерева? Что ты выдумываешь?

- Он вылез из во-о-он того дупла, - дочка показала на раскидистый дуб, возвышающийся на поляне. Потом подошел к бабушке Гале, и они исчезли! А потом я их опять видела, они вон там были, вон у тех деревьев. А потом ты проснулась...

- Это был сон, доченька, - сказала Виктория. - Куда это наш папа подевался?

- Он, наверное, спрятался, и хочет, чтобы мы его нашли, - уверенно заявила Светланка.

“Или у него основательно живот прихватило”, - подумала Виктория.

- Пошли, поищем папу, - сказала она.

Громко звать Виктора в такой неестественной тишине она почему-то не решалась.

 

* * *

Виктор уже собирался вернуться на поляну, когда услышал отдаленные стоны. Сердце у него екнуло, но он все-таки направился вглубь леса.

Пройдя метров пятьдесят, он оказался на краю буерака с довольно крутыми стенками. Оттуда с громкими стонами карабкался наверх старик в изодранной в клочья красной рубахе. И руки, и изможденное лицо старика были исцарапаны до крови.

Виктор застыл на краю, обескураженный этой картиной. Сердце его вновь тревожно дрогнуло.

- Эй! - негромко окликнул он старика. - Вам помочь?

Тот никак не отреагировал на эти слова и, суматошно хватаясь за все, что попадалось под руку, продолжал выбираться наверх, словно за ним кто-то гнался. Его седая грязная голова оказалась у самых ног Виктора. Старик на мгновение замер, а потом, медленно подняв голову, затравленно посмотрел на Краснова. Что-то знакомое почудилось Виктору в этом морщинистом окровавленном лице. Он наклонился к старику, протянул руку.

И в этот момент Светланка, вышедшая из-за деревьев позади Виктора, закричала, адресуясь к приотставшей маме:

- Он зде-е-есь!

Старик задрожал, и в его взгляде, устремленном на Виктора, вспыхнул ужас, смешанный с ненавистью. Отпрянув назад, он проговорил скрипучим голосом: «Будь ты проклят!» – и кубарем покатился вниз. Очутившись на дне, сумасшедший сначала пополз, а потом, прихрамывая, побежал вдоль оврага - и скрылся за изгибом.

Дочка схватила Виктора за руку и запрыгала на одной ноге, приговаривая:

- А я тебя нашла! А я тебя нашла!

- Куда тебя понесло? - спросила подошедшая Виктория. - Грибы ищешь, что ли? Пошли, а то и до вечера не доберемся.

И тут в чаще раздался пронзительный крик. Было не разобрать - животное это или человек.

- Гос-споди! - испуганно выдохнула Виктория и положила руки на плечи прижавшейся к ней Светланки. - Идем отсюда, Витя!

Виктор внутренне сжался в комок. Тело его словно осыпали холодным пшеном. Мысленным взором он все еще видел окровавленное лицо странного старика.

 

Светланка сидела у Виктора на плечах, положив свою головку на голову отца и обняв его шею руками, и смотрела, как медленно проплывают мимо деревья. Деревья казались печальными, они словно тоже смотрели на девочку. Их ветви качались, то прощаясь с путниками, то приветствуя, а то и подзывая к себе поближе. Это был живой лес, и Светланка знала это наверняка. Живой – не в том смысле, что тут было много зверей и птиц, а в том, что деревья, кусты и трава были одним целым, которое дышало, разговаривало на своем языке; одним словом - существовало. И девочке казалось, что в этот огромный организм проникла неведомая болезнь, она съедала лес изнутри, причиняя боль и заставляя страдать. Нечто подобное чувствовали и Виктор с Викторией - но гнали от себя эти мысли. “Это все от солнца и усталости”, - думали они. И не решались поделиться друг с другом своими недавними впечатлениями.

Окруженные все той же неестественной тишиной, они миновали старое кладбище. «Словно фурункулы на больной коже», - обернувшись, подумала Виктория, имея ввиду старые могилки. С ветки тяжело взлетел ворон - и это было единственное живое существо, попавшееся им на глаза. “Если не считать того сумасшедшего, - подумал Виктор, перекладывая из руки в руку тяжелую сумку с городскими гостинцами. - И если он мне не привиделся...”

Остался позади заброшенный колодец, и за деревьями показались долгожданные дома. Виктор невольно ускорил шаг. Виктория не отставала, хотя и очень устала.

- Ура! Деревня! - закричала Светланка.

Деревенская улица была пустынной, словно тут прошел мор. Ни людей, ни собак, ни гусей с курами... Виктор растерянно осматривал окружающее - и чуть не вздрогнул, заметив в отдалении мужчину в темном плаще с накинутым на голову капюшоном, неподвижно стоящего под деревом, спиной к ним.

- Ага! - с напускной бодростью сказал Виктор. - Хоть кто-то да обнаружился.

Ему было очень не по себе.

Подойдя ближе, с дочкой на плечах, он громко поздоровался. Мужчина обернулся и, улыбаясь, молча посмотрел Виктору в глаза. Краснова словно током ударило - он отшатнулся и попятился назад. Руки его невольно сдавили колени Светланки.

- Папка, мне больно! – захныкала дочка.

И тут раздался звон колоколов – он был недолгим, но очень отчетливым.

«Откуда тут колокола?” – подумал Виктор, оглядываясь по сторонам.

Виктория делала то же самое.

- Что это? - спросила она. - Тут есть церковь?

Виктор не ответил. Он в оцепенении смотрел на то место, где только что стоял мужчина. Там уже никого не было.

- А где... - начала Виктория. И осеклась.

Краснов опустил Светланку на землю и тихо, чтобы слышала только жена, произнес:

- Церкви в Чернухино уже давно нет… А это был Саша Бахчинский.

- Куда же он подевался? Как сквозь землю...

- В прошлом году Светлана написала, что Сашка повесился...

 

* * *

Почесав Муську за ухом, Павел выключил в хлеву свет и вышел, подперев дверь лопатой. Подвернутые до колен шаровары, галоши на босую ногу и майка с порванной лямкой на правом плече придавали ему комичный вид. Атлетичное телосложение Павла заставляло уважать его. Простоватое выражение круглого лица располагало к доверию. В целом же это был обычный деревенский парень, двадцати восьми лет от роду, который не прочь и выпить, и подраться, если надо.

Вечерело. Разморенный дневной жарой ветер колыхал листья нахального ореха, положившего одну из веток на соседский забор.

- Ты уже попорався? Как там наша коровка? – спросила вышедшая на крыльцо Светлана, вытирая руки о фартук. Длинные волосы крупными локонами обрамляли ее лицо, правильные черты которого делали эту молодую женщину настоящей красавицей. Некоторые украинские слова она позаимствовала у мужа. «Попоратысь» означало, примерно, «управиться с делами», и теперь по-другому на этот счет Светлана не выражалась.

- Завтра, Бог даст, будем иметь малэнькэ тэля, – так же мешая украинские слова с русскими, ответил ей Павел. – Накрывай вэчэрю, я уже скоро – тикы кролям еще дам. И воды с колодца принесу.

Щелкнул выключатель, и двор осветился желтым светом. Было около девяти вечера, темнело быстро и незаметно. Вокруг лампы, словно выполняя некий ритуальный танец, закружились мошкара, назойливые мухи и еще более назойливые комары. Они двигались хаотично, иногда обжигаясь о горячее стекло и падая, – но на смену им приходило множество собратьев. Вот подлетела еще недавно ползавшая, но теперь осчастливленная крыльями маленькая бабочка. Она захлопала ими то о лампу, то о железный балахон, а потом так же внезапно улетела, уступая место другим участникам представления. В права вступала ночь – ночь, полная тайн и сновидений; дифирамбы ей были слышны сейчас отовсюду. Феерией звуков дирижировали сверчки, без которых нельзя представить ни один летний вечер в деревне. Такой вечер нельзя представить и без других звуков. Это может быть полусонное хрюканье свиньи или мычание коровы, курлыканье индюка или гогот гусей, кряканье уток или неизменное «ко-ко-ко» кур с петухами. В клетках могут возиться кролики или нутрии, на чердаках – ворковать голуби. А еще слышен шорох волочащейся по земле собачьей цепи - и это означает, что хозяин может спать спокойно, так как двор охраняет его верный четвероногий друг.

Павел зашел в дом и задвинул щеколду. Его молодая красивая жена уже поставила ужин на стол – и по всему дому стоял запах жареной картошки. В телевизоре громко пели смазливые, ярко одетые мальчики.

Внезапно свет погас. Песня оборвалась на полуслове, мальчики исчезли - и в комнату вторглась ночь.

- Что еще за новости? - воскликнула Светлана.

Павел взял коногонку и, сказав: “Зараз пиду гляну”, - вышел на веранду.

- Ну что там? – через некоторое время крикнула из комнаты Светлана.

- Да пробки нормальные. Пойду на улицу, подывлюсь, що там творыться.  

Спустившись с крыльца во двор, Павел услышал за воротами чьи-то голоса. Лимонная луна разливала мягкий свет, который, просачиваясь сквозь ветви деревьев, создавал затейливые, чуть шевелящиеся тени. Отовсюду раздавался разноголосый лай собак, озабоченных внезапным оживлением на улице. Павел открыл калитку и подошел к стоявшим посреди дороги людям.

- Слыхал, Пашка? Перед тем, как вырубился свет, что-то бабахнуло! – сказал один из мужиков. – Ты смотри: вся деревня мертвая!

Павел посмотрел по сторонам и убедился в том, что единственным источником света осталась луна, висящая в небесах.

- Не слыхал, - ответил он. - У меня телек орал.

Неожиданно прозвучал взрыв – еще один, если верить словам соседа. Он донесся со стороны школы. В это летнее время школа должна была пустовать. Правда, рядом жила телефонистка. При необходимости позвонить в город, любой мог обратиться к ней. Коммутатор находился в небольшой пристройке к зданию школы.

- Будто в школе бахнуло. Пишлы, хлопци, подывымось…

Вернувшись через полчаса домой, Павел рассказал жене о двух взрывах. Оказалось, что кто-то взорвал и коммутатор, и трансформатор.

- Хай милиция разбирается, - подытожил он, жуя при свете свечи уже остывшую картошку. - Если то пацанва балуется - голову открутить надо.

- Вот уж не было печали... - вздохнула Светлана.

Натрудившийся за день Павел улегся спать, и Светлана вскоре присоединилась к мужу. Она попыталась так же быстро заснуть, но в голову лезли разные мысли. Нет света... Взрывы... Потом она вспомнила брата Виктора, его дочь Светочку и жену Викторию... Два дня назад она отослала им письмо и теперь с нетерпением ждала ответного.

В конце концов Светлана заснула крепким сном, до самого утра, и не слышала, как заливался лаем их пес. И Павел тоже ничего не слышал.

А наутро во дворе обнаружилась привязанная к палке записка, которую явно перебросили через ворота. Прочитав странные каракули, Павел пробурчал: «Ну и придурки! Вот кому делать нечего»!

Он вдруг почувствовал неладное. Гром почему-то не вылезал из своей будки. Павел взглянул туда - и увидел на земле порванный кожаный ошейник. Собаке такое проделать было бы не под силу.

В ушах у Павла зазвенело, словно рядом ударили молотом по наковальне. Он затряс головой, пытаясь вытряхнуть из головы назойливый звон. И тут в калитку постучали. Это был сосед Михаил. В руке он держал бумажку с уже знакомыми каракулями…

 

* * *

Солнце продвигалось все дальше на запад – к единственной туче, выглядывающей из-за деревьев. На деревенской улице стояли трое: маленькая девочка с рыжими косичками, белокурая красавица и высокий черноволосый мужчина с серебристыми висками. Лица у Виктора и Виктории были испуганными. Тишина уже не казалась Виктории такой всеобъемлющей, ей чудилось, что стук ее сердца раздается на всю округу.

Светланка снизу вверх посмотрела на нее:

- Мамочка, что с тобой? И куда ушел тот дядя?

Виктория, присев на корточки, обняла дочку и прошептала:

- Все хорошо. Все хорошо, родная. А дядя ушел по делам...

А под деревьями близкого леса лежал человек и наблюдал за ними. Его глаза не воспринимали ярких красок, делающих мир красивым. Деревья, люди, стоящие на дороге, дома, небо и солнце – все для него выглядело черно-белым. Всего лишь два цвета: самый светлый и самый темный. Взгляд человека все чаще впивался в девочку.

Женщина присела, обняла ее. Человек прищурился, сжал кулаки. Потом вырвал с корнем пучок травы и зарычал.

Виктория поцеловала дочку:

- Идем, малышка.

Все трое медленно направились по улице к знакомым Виктору воротам. Окна в домах были закрыты ставнями, но чаще всего ни ставней, ни окон не было вообще - стены зияли темными проемами. Неожиданно Виктория заметила, как одна створка, когда она посмотрела в ту сторону, вдруг резко захлопнулась.

«Наверное, от ветра», - подумала женщина, старательно ища тому хоть какое-то оправдание.

Некоторые жилища стояли без крыш, и почти в каждом дворе от заборов остались одни лишь столбики. Виктория переглянулась с мужем - но они не сказали друг другу ни слова. Светланка тоже молчала. Она шла, вцепившись в руку матери, и упорно смотрела себе под ноги. Виктор с Викторией промолчали даже тогда, когда увидели неподалеку “жигуль”, уткнувшийся прямо в бок колодца, словно пытаясь отгрызть от сруба кусок покрытого мхом бревна.

В голове у Виктора был полнейший кавардак. Ему казалось, что из леса за ними кто-то следит. Он не решался оглянуться - словно бы там, позади, бежала за ними вдогонку собака с дырами вместо глаз.

Слежка из леса не прекращалась. В голове наблюдателя роились ужасные мысли, но остатки рассудительности взяли-таки верх, и человек оставался на месте, провожая лютым взглядом представлявшихся ему черно-белыми мужчину, женщину и девочку, которые свернули с дороги к одному из домов.

Виктор открыл калитку сбоку от зеленых ворот и первым осторожно вошел в знакомый двор. Жена и дочка последовали за ним.

Со скрипом покачивалась на ветру дверца, ведущая в огород. От пустой будки, словно ползущая змея, тянулась в их сторону собачья цепь с порванным ошейником. Возле собачьего жилища лежала большая обглоданная кость. Со стороны сараев не доносилось ни звука. У курятника с пустующими насестами стоял большой «дрывытэнь» - так Павел называл ствол дерева, спиленный с двух сторон, на котором отрубали головы домашней птице. И сама «плаха», и огромный топор, воткнутый в нее, были залиты почерневшей кровью. Увидав такое, Светланка спряталась за отца, обхватив его ногу руками.

Вся эта пустота еще больше испугала чету Красновых. Виктор просто онемел, а Виктория только и смогла сказать:

- О, Боже!..

Одиночным выстрелом ударил невидимый колокол, заставив их вздрогнуть, и тут же открылась дверца погреба. Они увидели седую женщину, глядящую на них из полумрака. На ней была длинная черная юбка, резиновые сапоги и выцветшая мужская рубашка, висящая балахоном. Больше всего эта женщина походила на привидение. Но в ее прорезанном глубокими морщинами лице было что-то знакомое. Губы ее задрожали, и Виктор охнул, признав в этой старухе свою тридцатитрехлетнюю сестру Светлану. Рядом коротко взвизгнула Виктория.

Светлана, выставив перед собой трясущиеся руки, неуверенной походкой направилась к ним. «Витенька, братик... - шептала она. - Как… как… вы… О, Господи, Господи!». По ее исхудавшему лицу потекли слезы, и Светлана закрыла глаза. Виктор, глотнув подкативший к горлу комок, еле выдавил из себя: «Света, Светочка!», и обнял сестру за дрожащие плечи. Побледневшая Виктория, отступив на шаг назад, повернула дочку к себе и прижала ее голову к своим бедрам.

Седая сестра Виктора, словно привидение появившаяся из погреба, зарыдала, уткнувшись лицом в грудь брата. Она что-то говорила сквозь слезы, но слов было не разобрать.

Наконец, она отстранилась от превратившегося в статую Виктора, погладила по голове Светланку, продолжавшую вжиматься в мамин подол, и запричитала:

- Светочка, доченька! Как же ты так… Милая… Ну зачем!..

Почувствовав на коже внезапные мурашки, Виктория отдернула дочку от невестки. Дрожащая рука вновь протянулась к рыжей головке.

- Мне так страшно... – прошептала сестра Виктора. – Что же нам теперь делать?.. Светочка, милая моя! Витя, куда же мы ее спрячем? Как…

Светлана опять зарыдала, а Виктору и Виктории показалось, что они сошли с ума.

В это время за воротами послышались голоса. Светлана встрепенулась, схватила Виктора за руку и потащила к сараю.

 - Быстрее, быстрее! Вика, Светочка, не отставайте! Вам нужно спрятаться! Они не должны знать, что она здесь!

Света втолкнула ошарашенных гостей в загон для коровы.

- Ни за что не выходите! Ни за что, слышите?!

Во дворе раздался громкий мужской голос:

- Света, где девочка?

- Отдай ее! – подхватил другой мужчина.

- Уходите отсюда! - крикнула Светлана. - Здесь никого нет!

- Врешь! Я видел, они зашли сюда. Я следил за ними! Отдавай!

- А топора отведать не хотите? - угрожающе сказала Светлана. - А ну, подходи! Кому первому башку раскроить?

- У нас нет другого выбора. Я видел ее… Под топор мы не полезем – но еще вернемся… Скоро... Мне жаль, Света, мне очень жаль… Мы вернемся!

- Да, вернемся! – угрожающе подтвердил второй мужчина.

Виктория, слушавшая, до боли закусив губу, этот разговор, вдруг почувствовала, что куда-то проваливается. Ее руки, обхватившие дочку, разжались. Со всех сторон раздавался звон.

В самый последний момент Виктор успел подхватить падающую навзничь жену.

 

* * *

Санька отличался от своих сверстников тем, что всегда старался знать больше, чем остальные. Его интересовал обширный спектр загадочного и необъяснимого, простирающийся от земных недр до космических высот. Снежный человек, различные природные явления, аномальные зоны, загадки Вселенной, попытки человечества покорить время или обрести бессмертие – все это волновало Саньку с детства. Даже народные приметы – и те он старался объяснить с помощью науки и физики.

Еще вчера, выехав с матерью в поле на свой участок огорода, он уже знал, что скоро будет дождь.

- Завтра будет дождь, мам, – сказал Санька.

- Откуда ты знаешь, сынок – по телевизору говорили? – спросила его мать.

- Нет-нет. Прислушайся, мамуль: слышишь человеческие голоса вдали?

Вера Егоровна прислушалась, и действительно: она услышала, как где-то очень далеко разговаривали. Это было удивительно, так как со всех сторон почти до самого горизонта простиралось поле.

- Завтра будет дождь, мам, и я это знаю, потому что мы можем слышать эти голоса. Дело в том, мамуль, что перед дождем повышается влажность, изменяя плотность воздуха. И вместе с этой плотностью изменяется способность воздуха проводить звуковые колебания, то есть – те же самые голоса. – Санька словно читал лекцию по физике. - Поэтому ты и можешь быть уверена, что будет дождь, мам!

Вера Егоровна погладила сына по кудрявой голове, и улыбнулась. Саша напомнил своего отца, который был довольно образованным человеком, и мог удивить знаниями кого угодно, – и от этих воспоминаний ей стало немножко грустно.

А вечером сын поразил ее снова, когда помог быстро рассортировать помидоры. Увидев, как она сидит возле огромной корзины, наполненной зелеными и красными помидорами, и сортирует их, вытаскивая по одной штуке, он сказал:

- Мама, давай я разделю быстро, даже руками не прикасаясь..

Вера Егоровна, удивленно глянув на него, спросила, как же такое возможно. А Санька, взяв корзину, подошел к ванне с водой и просто высыпал туда помидоры. И тогда она увидела, что красные утонули, а зеленые остались плавать.

- Вся разница в удельном весе: спелые помидоры тяжелее, потому и тонут, мам. Это же обычная физика, – улыбнулся Санька.

 

Учитель физики и астрономии очень любил Саньку. Этот ученик удивлял его своими знаниями. А потом удивил еще больше, изготовив собственноручно телескоп-рефрактор, где трубки заменил бутылкой из-под кетчупа и листом ватмана, а вместо специальных линз использовал окуляр от микроскопа и объектив от фотоаппарата. С этим телескопом Санька часто засиживался на чердаке своего дома, часами наблюдая за звездами.

Когда он уже преподавал в родной школе физику с астрономией, сменив ушедшего на пенсию старого учителя, и все называли его Александром Николаевичем, его юношеские привязанности не изменились. Только теперь у него был настоящий большой телескоп, сверкающий отделкой и позволяющий заглянуть в космические глубины так далеко, как раньше даже и не мечталось.

Увлечения Александра Николаевича становились все разнообразнее. Он изучал парапсихологию, различные ее направления: телепатию, телекинез, ясновидение. Экстрасенсорика занимала его потому, что он осознавал: потенциал человека огромен, и этот потенциал нужно учиться раскрывать. С помощью биолокационной рамки отыскав в своем доме геопатогенные зоны, он переставил кровать и остальную мебель. Этого высокого человека нередко можно было встретить бродящим с такой рамкой или маятником по улице или в лесу – у некоторых это вызывало насмешку, а другие стали обходить его стороной. С собой у него всегда был блокнот, куда он постоянно что-то записывал, – и таких блокнотов в доме скопилось великое множество.

Энергоинформационное поле Земли, энергия Космоса, астральные миры и паранормальные явления, призраки и домовые – во все это он веровал, и все это увлекало его чуть ли не до полного отрешения от обыденности. Он был одержим поиском чего-то нового для себя, и каждый раз эти открытия его же и поражали. Александр Николаевич выстраивал звенья из своих открытий, а из этих звеньев – цепочку, которая должна была соединить его с чем-то Великим и Единственным, с каким-то Высшим Откровением, сущность которого еще никто не раскрыл. Уверовав в свою особенность, он постоянно находился в поиске и размышлениях.

Еще в детстве от деревенских стариков Санька узнал, что когда-то в их лес упал метеорит. Тогда у него и зародилась мысль отыскать хотя бы осколок и исследовать его. Однажды, собирая грибы, он наткнулся на некую аномальную зону, возможно, связанную с падением небесной глыбы. Там росли на удивление большие поганки и мухоморы - а вот съедобные грибы были обычных размеров. Еще он обратил внимание на то, что стволы деревьев в этой зоне наклонены в одну сторону, будто их притягивала неизвестная сила. А мох на деревьях располагался как попало, словно север находился сразу со всех сторон. Но в тот день ничего похожего на космического гостя Санька так и не нашел.

Повторно он туда пойти не отважился. Его всезнающий прадед с огромным, как у древних мудрецов, лбом сказал, что странное место в лесу, куда не залетают птицы, не заходят звери, а растения растут не по законам природы, очень опасно. Однажды туда отправились несколько парней, не побоявшихся дурной славы проклятого места, – и после этого их больше никто не видел.

Санька забросил эту идею на задворки памяти, но спустя почти два десятка лет она возродилась – и уже с новой силой. Вооружившись рамкой и компасом, он все-таки решился на вылазку в аномальную зону.

 

* * *        

Высоко над головой постукивал дятел. Из-за дерева вылетел большой черный жук и, лавируя между поваленными сухими ветками, уселся на заброшенный муравейник. Пробираясь верхушками деревьев, вокруг поляны прошелестел ветер. И тот час же в гуще веток старого клена отозвалась неизвестная большая птица, возмущенно захлопав своими мощными крыльями.

«Вот тебе и дедуля Большой Лоб! А говорил: здесь ничего живого»!

Трогая слегка кружившуюся голову, Александр Николаевич сидел на траве и пытался понять: что же произошло? Смешанные воспоминания вырисовывали перед ним следующую картину: он определил-таки, где находится это странное место и направился туда. В том, что он мог ошибиться, не могло быть и речи: все указывало именно на этот глухой уголок в лесу. Он помнил, что у него вдруг закружилась голова, и поневоле пришлось присесть, держась рукой за ветку, висевшую впереди. Озираясь, учитель понял, что дальше ничего вспомнить не может, – вероятно, тогда и отключился.

Неожиданно он очень явно ощутил чье-то присутствие, даже более того: чей-то устремленный на него взор. Приглядевшись получше, учитель обнаружил, что показавшимся силуэтом оказалась раскачивающаяся на ветру сухая поломанная ветка.

«Черт-те что!, - чертыхнулся он про себя, и снова осмотрелся. – Словно в голове одна простокваша».

Никого вокруг не было, головокружение мало-помалу проходило, мысли учителя приходили в порядок. И тут до него донесся негромкий девичий смех.

Александр Николаевич с некоторым усилием поднялся на ноги - и увидел неподалеку удивительно красивую девушку в белой накидке, под которой проглядывало обнаженное тело. Она смотрела прямо на него, а потом, опять засмеявшись, спряталась за дерево. И тут же выглянула.

 Александр Николаевич от изумления открыл рот, но, совладав с собой, все же сумел спросить:

- Кто ты, красавица?
- Мое имя - Вольная, мил человек, – ответила она, и ее голос ласкал слух.

- Что ты здесь делаешь? И где живешь… красавица?

- Да, я здесь делаю! – вновь засмеялась она. – А живу я в доме своего батюшки.

- И далеко твой дом?

- Могу показати, если тебе хочется. Но не все так быстро, сначала догони меня!

Лесная дева бросилась прочь, и совершенно ошалевший учитель помчался за ней. Она бежала и бежала, и ее веселый смех хрустальным перезвоном разливался по лесу. Александр Николаевич почти догнал красавицу, но в последний момент, когда он уже протянул руку и коснулся пальцами ее плеча, она ускользнула. Запыхавшись, он остановился и, уже почти не соображая, что делает, сбросил с себя брюки и свитер, чтобы легче было продолжать погоню. Вольная поджидала невдалеке, но тут же сорвалась с места, увидев, что он вновь устремился к ней.

На всем бегу споткнувшись о корень, Александр Николаевич упал и проехался голым животом по сухим веткам, усеявшим землю. Перевернулся на спину и, отдуваясь, уставился на сплетающиеся в вышине кроны. Сил на очередной забег у него уже не было. Он понял, что не сможет догнать полунагую лесную девицу, и был этим удручен.

Неожиданно лицо недосягаемой красавицы нависло над ним. Александр Николаевич задержал дыхание - и его губ коснулись мягкие губы девушки. Он ощутил необычайное блаженство и не мог даже пошевелиться.

Девушка погладила его по груди и прошептала:

- Тебе больно, милый. Сейчас я излечу тебя.

И она, напевая завораживающую песню, стала водить по ссадинам нежными пальцами. От этих прикосновений боль исчезла, и волна за волной накатывался на учителя невероятный восторг. Волосы девушки касались его кожи. Только теперь он заметил, что в ее русые волосы вплетены листья, цветы и тоненькие веточки. Он отдавался ласкам девицы в эротичном одеянии и чувствовал, что его неудержимо клонит в сон. Глаза его закрылись. Необыкновенная нега, какой он раньше никогда не испытывал, не пропадала и во сне, ставшем дивным продолжением ворвавшейся в реальность сказки...

Проснувшись, Александр Николаевич вскочил с травы и начал вертеть головой по сторонам. Загадочной девушки рядом не было. Скорее всего, она ушла, когда он заснул, околдованный ее близостью и лаской. А, может, это был только сон? Может, все только привиделось?! Но нет же! Учитель готов был поклясться, что наяву встретил лесную деву, догонял ее, а потом – будучи в состоянии неожиданной каталепсии, но с ясным рассудком, – ощущал ее нежные прикосновения! И аромат ее дивных волос до сих пор витал в воздухе, разжигая в нем страсть и порождая горькое чувство утраты. А ее звонкий смех ему не забыть никогда – это он знал точно.

Александр Николаевич приложил ладони ко рту и закричал:

- Вольная!!! Вольная-а!!!

Ему показалось, что от крика зашелестели листья, а в глубине леса еле слышно прозвучало:

– Завтра! Приходи завтра, завтра!

Сердце учителя забилось так часто, будто и не сердце это было, а дикая зверушка, рвущаяся из груди на волю. Он подпрыгнул как мальчишка и крикнул:

- Приду! Обязательно приду-у!!!

Далеко-далеко в лесу раздался смех. И Александр Николаевич был уверен: это она, она, она!

Он зашагал назад и вскоре с удивлением обнаружил, что родная деревня совсем рядом.

«Как же так? – спросил он себя. – Ведь я до зоны километров десять отмахал...”

Ответа на этот вопрос у него не было.

А позже выяснилось, что в лесу он провел двое суток с лишним...

* * *

Может это был и самообман, то очень скоро Александр Николаевич понял, что в присутствии Вольной теперь нуждается постоянно, и что Она – его жизнь, его пища, его Бог. Обман это был или нет, но только какая в том разница, если он впервые в жизни по-настоящему влюбился! И теперь больше всего он думал о том, как бы эту Любовь не потерять.

 – Дубина стоеросовая! - выругался он на свою дворовую собаку, убежавшую с привязи – и сразу же забыл о ней.

Его расцарапанное тело с помощью Ее чудодейственных пальцев уже почти зажило и совсем не болело. Живущий в груди зверек теперь плакал и пел одновременно, заставляя хозяина то страдать, поддаваясь необъяснимой грусти, то, воодушевляясь, впадать в такую же необъяснимую негу. Изможденный и воспаленный разум учителя противился такой неразберихе, пытаясь доказать, что все это нереально, эфемерно, – но этот флер таинственности и околдовывал Александра Николаевича, заставляя забыть обо всем, что его когда-то интересовало.

Вскоре он увиделся с Ней снова, - всего лишь на день, - но как он был счастлив тогда! И был он счастлив вдвойне, когда Вольная сама назначила ему новую встречу, а затем еще одну, и еще! Теперь он видел Вольную ежедневно - благо, был в отпуске, - и был уверен, что все его невзгоды и неудачи уже позади. А еще он так надеялся, что когда-нибудь Она представит своего батюшку, и покажет дом, в котором, по Ее рассказам, вместе с ним проживала. Но, к огорчению учителя, Вольная все время откладывала встречу со своим родителем, внося в голову влюбленного смуту и сомнения.

Между тем, их встречи продолжались. И однажды Александр Николаевич заметил у себя необычные способности, развившиеся рядом с Вольной: теперь он мог общаться с растениями и животными, так как стал понимать их язык! Подобное волшебство он объяснял даром свыше, хотя мистицизм происходящего его несколько и озадачивал. И, в то же время, он признавал, что все это прекрасно, и ему не хотелось разлучаться ни с Ней, ни с лесом, скрывавшим их двоих от посторонних глаз.

 Но каждый вечер Она заставляла Александра Николаевича уходить обратно. И эти расставания были для него мучительными. Кое-кто в деревне уже начал подумывать о том, что у школьного учителя не все в порядке с головой - каждое утро он, облачившись в чистое, уходил в лес, и каждый вечер из него возвращался. Однажды за ним попытались проследить, но тут же потеряли из виду, а карауля у леса вечером, очень удивились – учитель оказался позади всех и преспокойно направлялся к своему дому! Поговаривали, что он спутался с нечистой силой. Некоторые утверждали, что он обыкновенный алкоголик, допившийся до чертиков. Многие стали обходить его стороной. Он же как будто не замечал косых взглядов и каждый день встречался с Прекрасной Незнакомкой, ставшей для него Единственным Смыслом Жизни.

 

* * *

- Мой батюшка вчерась выиграл в карты сорок зайцев, – сказала Вольная. – Хочешь посмотрети?

«Какая Она красивая, - подумал учитель, кивая в ответ. – Какая счастливая!»

Улыбнувшись, Она взяла его за руку и повела в чащу леса. Продвигались они так тихо, что не будь он с Ней знаком, то подумал бы, что это невозможно. Впереди открылась поляна - там резвились зайцы, а у подножия самого большого дуба что-то искал еж. Вольная, оставив учителя, вышла из-под деревьев, и косые окружили Ее и стали играть с Ней. Очень похожую картину Александр Николаевич видел в каком-то старом мультфильме, но сейчас все происходило в действительности.

«Кто Она?» - думал он, и смотрел на Эту Прекрасную Девушку, которая бегала по густой траве вместе с зайцами, и Ее колышущиеся груди и бедра, просматривавшиеся под белой тканью, сводили его с ума.

«Ты сошел с ума, - тут же отвечал он сам себе. – Точно! Ты безумец! Какая разница, кто Она, если тебе хочется Ее постоянно!» И это было не просто возбуждение – это было неописуемое сладострастное мучительное чувство, пронизывавшее всю его плоть. Его переполняла страсть, он неистово хотел Ее.

Не выдержав, Александр Николаевич подбежал к Вольной, и Она впилась поцелуем в его истосковавшиеся губы. Зайцы разбежались кто куда. Предаваясь близости с Ней, он был самым счастливым человеком и самым несчастным одновременно. Он будто выжимал из этого чувства последние соки, отдаваясь Ей полностью и беззаветно. Он любил и страдал. 

Потом, лежа на поляне, он категорично заявил:

- Я должен познакомиться с твоим отцом! Прямо сейчас!

Она встрепенулась и испуганно ответила:

- Нет-нет, еще рано, милый! Тебе еще нельзя с ним встречатись! Ты еще не готов!

- Я хочу, моя любовь! Я готов уже давно! Пошли, представишь меня своему батюшке!

И как Она ни пыталась его отговорить, в своем решении он был неумолим.

Наконец, Она сдалась:

- Ну что ж. Пусть будет так. Приходи сюда завтра, в семь утра. Ровно в семь! Он будет тебя ждати. Только не опоздай, слышишь? А пока… иди. Мне нужно с батюшкой разговор вести.

 

* * *

Александр Николаевич шел домой, и колючее беспокойство терзало его сердце.

«Может быть, где-то в нашей Галактике (а, может, – и в другой) есть планета - отражение Земли, и на той планете живет моя копия. Если это так, то что чувствует сейчас мой двойник? А может, наоборот: Земля и есть отражение той планеты, и завтрашний день там уже наступил? Что же тогда происходит со мной вторым? или – с первым?»

Этого Александр Николаевич не знал.

Войдя в калитку, он долго, осматриваясь, стоял во дворе.

«Боже! Как все запущено»!

Двор был таким заброшенным, что ему стало стыдно и горько за себя. Собака давно покинула хозяина, все поросло бурьяном и лопухами, и создавалось впечатление, что здесь уже сто лет никто не живет.

В доме царил такой же беспорядок, будто это было пристанище бродяги. Он водил глазами по комнате, и его сердце сжималось от боли и собственного позора. Вот взгляд упал на портрет родной матери, Веры Егоровны, – и Александр Николаевич отвел глаза. Опустив голову, он подошел к зеркалу.

«Боже мой, как я изменился»! – подумал он, с отвращением увидев стоявшую на трельяже бутылку портвейна.

Христа ради, нет, он не был заросшим или грязным, но его лицо так сильно состарилось, а темные круги под глазами так многое ему сказали, что от жалости к себе он заплакал – сначала несильно, а потом чуть ли не навзрыд. Александр Николаевич закрыл глаза, стыдясь снова посмотреть на свое отражение. Обжигая кожу, по его щекам текли слезы, капая на давно не мытый пол. В то же время он их не сдерживал, или не хотел, словно тем самым смог бы сорвать какой-то куш. И сорвал: вытерев лицо рукой, учитель, наконец, почувствовал долгожданное облегчение, но… вместе с ним пришло и чувство досады, и он вдруг завыл. Словно предчувствуя беду, Александр Николаевич заметался по комнате, понимая: что-то надо делать! Сразу же захотелось что-то изменить в себе, доказать, что он не такой (хотя какой именно «не такой», он вряд ли объяснил бы), что он достоин таких изменений, и ради них пойдет до конца.

Чтобы с чего-то начать, он стал убирать в доме, напевая себе под нос какую-то песню, и, убирая до ночи, вымыл его от и до. И вот, когда Александр Николаевич осмотрел свое жилище, ему вдруг захотелось жить!, а если бы понадобилось, то ради этого и изменить предначертанное! Сердце заныло, словно в ответ на такое навязчивое желание, оснований для которого он не находил ни сердцем, ни разумом.

- Жи-и-и-и-ить… Умирать не хочу! – прошептал он. – Я… не хочу умирать!

Уживаться с мыслями о смерти он, конечно же, не собирался, и ради этого хотелось измениться еще больше – чтобы можно было вернуть то, чего он был лишен в последнее время. Бетонная голова (разве могут быть там мозги, если думаешь о смерти?! – наверняка все это время она была заполнена бетоном!) закружилась от нахлынувших эмоций, и он ощутил невероятную энергию, которой требовалось найти применение прямо сейчас. Ах, как ему захотелось вернуться к прошлой жизни, к прежним увлечениям!

И тогда он взобрался на чердак, и из его глаз от переизбытка чувств опять закапали слезы – такие непривычные и такие горячие.

Снова, как и раньше, Александр Николаевич долго смотрел в телескоп, и его сердце от вида знакомых звезд и созвездий сжималось и разжималось, а душу наполняла не то эйфория, не то обыкновенное человеческое счастье.

Жуя найденные на чердаке кусочки сушеных яблок, он спустился вниз и начал перечитывать свои записи, возвращая былые переживания. Обложившись исписанными блокнотами, он хватал то один, то другой, – не замечая, что уже далеко за полночь. Бутылка вина оставалась не начатой. Так, сидя в кресле, он и заснул с потрепанным красным блокнотом в руке. Через некоторое время блокнот выпал из расслабленных пальцев…

 

* * *

Проснувшись, Александр Николаевич посмотрел на часы. Восемь! Восемь утра! Он проспал!

Учитель мигом оделся, выскочил из дому и припустил к лесу. На нем был черный костюм, коричневые туфли, белая рубашка с голубыми полосками и ярко-красный галстук, неумело повязанный на шее.

В лесу стоял неумолчный шорох, и Александр Николаевич знал: его здесь ждали, а он опоздал. Он бежал мимо деревьев, и ветки норовили оцарапать ему лицо. Толстые, невероятных размеров стрекозы пытались залететь ему в уши. Ежи и зайцы кидались под ноги, а птицы старались вцепиться в волосы. Дыша глубоко, и держась за бок, он бежал и бежал, а со всех сторон раздавался шепот:

«Ты опоздал, ты опоздал!».

И вот перед ним наконец открылась знакомая поляна, где он не раз еще вчера предавался любовным утехам со своей Вольной – поляна любви, сладкой земляники, веселых зайчат и дикорастущих роз. Испуганно озираясь, учитель понял, что теперь на поляне все изменилось, было не так, как раньше, и больше походило на чью-то выдумку, сказку или, скорее всего, на чей-то вздор. По всей поляне клубился фиолетовый туман, доходивший учителю почти до груди, и сквозь него ничего не было видно. Александр Николаевич посмотрел вверх. Челюсть у него отвисла, – там, среди листвы окружавших поляну деревьев покачивались, словно гигантские гроздья винограда, сплетенные из веток и цветов домики. Все это было похоже на необычную картину, созданную чьим то воспаленным воображением (а может быть, и самим лесом!) – этакий оживший натюрморт! Словно огромная статуя, посередине картины возвышался над остальными деревьями могучий дуб с темным дуплом, обнимая ветвями самый большой из гроздьев-домиков. И вдруг в открытой двери показалась Она – Вольная. Встретившись с ним глазами, Девушка скрылась внутри, но дверь не закрыла.

– Ты Ее не любишь, - прошелестело, вздыхая, огромное дерево-статуя на ожившем лесном натюрморте, - лжец!

 – Нет, я люблю Ее, и теперь Ей от меня не спрятаться, - едва слышно прошептал учитель, - даже так высоко!

Дуб зашумел листвой, качнул тяжелыми ветками и затих; из тумана под ним показался Старик, сидящий на сплетенном из веток и корней дуба троне и покачивающий на голой ноге какой-то круглый комок шерсти с горящими глазами.

 «Отец», - подумал учитель, удивленно рассматривая Старика.

Босой, облаченный в одеяние из веток и листьев, - это, конечно же, был Он – Отец Вольной, и Он не спускал глаз с учителя. Словно приросшие к голове, из Его густых зеленовато-седых волос торчали две ветки, на которых сидели птички. Старик выглядел очень сердитым, и Александр Николаевич невольно ощутил присутствие страха. (Как часто в последнее время это чувство приходило к нему, заходя в дом без стука, словно кум или сват!) Солнце зашло за тучи, и на поляне воцарились сумерки. И это в половине девятого утра!

- Ты опоздал, – проскрипел Старик, взмахнув рукой. Туман на поляне тут же рассеялся, но сумрак не исчез. – Но ты не смел, ты глуп.

- И-извините... Я не-не хотел... – заикаясь и оглядываясь, попытался оправдаться Александр Николаевич.

Однако его прервал деревянный голос Старика:

- Ты недостоин моей дочери. Но если ты хочешь доказать обратное, приведи Ее. Тебе дана одна минута, человек. – И Он прокричал: - Ты должен Ее привести!

Привстав с трона, Старик указал длинным пальцем на дом, в котором скрылась Вольная. Затем снова сел. Сверкнув глазами, Он погладил взъерошенного зверька, снова забравшегося Ему на ногу, и учитель ринулся вперед.

Пробежав десяток метров за каких-то пару секунд, Александр Николаевич попытался обхватить руками могучее дерево. Но ствол был слишком велик. До крови обдирая ладони о жесткую кору, он все-таки сумел добраться до первой ветки; встав на нее и пытаясь отдышаться, учитель прижал к шершавой коре вспотевший лоб. И тут подул жалящий ветер, чуть не скинув древолаза с трехметровой высоты. Где-то внизу засмеялся Старик, - черт, он был этому рад!

Изловчившись, Александр Николаевич вновь прижался к стволу и стал отыскивать глазами дальнейший путь - отступать он не собирался! Ветер все больше усиливался, шумела листва, качались ветки (казалось, что изгибается сам ствол!), но каким-то чудом учитель не падал, цепляясь за дерево чуть ли не зубами, - словно это был и не человек, а огромных размеров клещ. И он понимал, что еще немного - и его просто снесет с этого проклятого дерева. Все пространство над поляной было заполнено мечущимися листьями, ищущими выход в этой мистической лесной центрифуге. На груди учителя болталась какая-то веревка. Думая только о том, как бы удержаться на дереве, Александр Николаевич привязал ее к ветке над головой. Тут же в лицо ему ударил сильнейший порыв ветра - и учитель сорвался вниз. Веревка натянулась под тяжестью восьмидесятикилограммового тела. Последнее, что он увидел, были глаза Вольной. Она смотрела на него, и он понял: Она его так и не простила…

 

* * *

По лесу брели с лукошками двое – мужчина в шортах и шлепанцах и босоногая женщина в сарафане. 

Мужчина присел на пенек и достал сигареты, а женщина прошла чуть вперед, на освещенную солнцем поляну, усыпанную земляникой. И вдруг охнула и попятилась, увидев висящее на огромном дубе тело. Шею удавленника, одетого в темный костюм, охватывал галстук. Женщине показалось, что на руках несчастного, как и на стволе – до самой роковой ветки, – засохла кровь.

- Петя-а-а! - истошно завопила женщина. - Здесь учитель повесился, Сашка Бахчинский!

 

* * *

Сумерки сгущались, растворяя в себе алое марево заката. На декорациях небосклона грозовые тучи доминировали, и такому превосходству оставался лишь один исход – полная власть. Они постоянно и хаотично двигались, создавая в воспаленном воображении сцены если не апокалипсиса, то кровопролитных сражений. Вот небесный рыцарь верхом на огромном шестилапом существе, имеющем голову носорога, а туловище анаконды, с оглушающими раскатами грома ворвался в ворота небесной цитадели. Освещаемый фотовспышками молний он размахивал мечом победителя направо и налево. Но, по всей вероятности, автор небесного сценария имел на него другие планы. Спустя несколько минут стены крепости стали уже пастью фантастического создания с извивающимся языком-анакондой и вот-вот готовыми сомкнуться челюстями. Челюсти сомкнулись и, взмахнув последний раз мечом, рыцарь исчез. Вместе с ним с декораций исчезли и все оттенки заката. Наступила ночь.

 Человек в черном плаще с капюшоном волочил ноги по узкой, еле заметной тропинке, ведущей на холм. Взобравшись наверх, он остановился возле старой калитки и стал прислушиваться. Все было тихо, как и раньше. Да к тому же и душно. Что-то скрипнуло.

«Петли? Наверняка эта древняя рухлядь»!

Вновь заскрипело, а затем послышался хруст.

«Зубы! Черт возьми, крошатся, словно сухой пирог»! – подумал человек в черном, сплюнув на землю.

Простояв так минут десять, он зашел во двор и снова остановился – прямо перед маленькой полуразвалившейся хижиной, за которой возвышалась старая башня. Прямого назначения этой башни никто и не знал, а догадываться о том уже все перестали. Поговаривали, что ей более ста лет; что, возможно, она когда-то была дозорной; и что в войну в ней укрывались наши солдаты – попав в окружение, они почти сутки отстреливались от немцев, дожидаясь подкрепление. Странным было то, что с давних пор ее называли не иначе, как Острый Шип. Кому могло прийти в голову давать башне, не имеющей никакого сходства с шипом (а тем более, с острым!), такое название, никто не знал. Со временем этот холм с башней и маленькой полуразвалившейся хижиной люди стали использовать в качестве некой границы, разделяющей деревню на две неравные части, большая из которых называлась «перед Острым Шипом», а меньшая – «за…». В отблеске молнии стало заметно, что верхушка башни была полуразрушенной – словно отголоски небесных баталий из воображений человека в капюшоне дотянулись и до Земли. Чуть повыше двух металлических скоб, вбитых в стену башни, начиналась железная лестница. Человек провел глазами по лестнице снизу вверх и остановил свой взгляд в том месте, где она вздымалась вверх над разрушенной частью Острого Шипа. Он невольно сжал плечи, потом сунул руку в карман, что-то нащупал. Похоже, это его успокоило, и он сделал шаг вперед.

Оказавшись внутри неказистой хижины, он откинул капюшон, открыв свое старое морщинистое лицо, и, обращаясь к пятну, темнеющему на полу, сказал:

- Сегодня снова ничего, Хозяин. Обещали завтра… компенсацию...

Старик помолчал, словно дожидаясь ответа, - но в хижине стояла тишина. Лунный свет, падающий в окно, казался волшебным.

 – У нас есть неожиданные гости, с маленьким ребенком, - добавил он. - Пришли через лес. Вы смогли это сделать, Хозяин.

Пятно превратилось в стоящего на четвереньках человека. В его очертаниях выделялись очень длинные руки и огромная вытянутая голова, которую в таком слабом мистическом освещении можно было бы принять и за лошадиную. В попытке засмеяться странный человек посреди комнаты издал лишь сиплый свистящий звук, и в этом звуке смешались злость, угроза и безумие. Он вскинул руки, зажав в них какую-то вещь, и, подобно волку, поднял голову вверх. И закричал.

Старик попятился; споткнувшись о порог, упал; потом поднялся, выскочил из хижины и тяжело побежал к куче веток. Разметал их сапогами - и ухватился за веревочную лестницу, ведущую в подземелье. Когда-то это был колодец, но вода уже давно его покинула.

Добравшись до твердой поверхности, человек в черном глянул вверх. Там: в центре серо-лилового круга, испещренного каракулями веток, висело расплывчатое желтое пятно. Раздался гром, сверкнула молния. На голову человека в черном плаще упала тяжелая капля воды и старик пробурчал:

- Как некстати.

Отдышавшись, он зажег керосиновую лампу. Она осветила углубление в стене колодца, где можно было прилечь, поджав ноги. Зашумел дождь. Старик уселся на подстилку, обхватил руками колени и задумался.

О чем он думал? Наверное, старик не смог бы ответить на этот вопрос. В его голове смешались разные мысли, они вызывали у него то страх, то трепет, то чувство превосходства, а то и ощущение безысходности. Только здесь, глубоко под землей, он мог думать о том, что действует жестоко, вопреки собственному желанию; его просто околдовали, одурманили... Но при малейшей попытке во всем разобраться, его тут же охватывал страх, заставляя безропотно подчиняться чужой мощной воле. И только в самой глубине души таилась крохотная надежда на то, что он сумеет справиться с поработителем. Однако, не стоило обманывать себя - надежду почти полностью поглотил необоримый ужас…

 

* * *

Ночное покрывало, накинутое на деревню, пронизывалось нервными узорами молний. Дождь не утихал. Лужи расползались по двору - и вода, добравшись до погреба, потекла вниз по ступенькам. Виктор выбрался наружу, огородил вход шлакоблоками и вернулся к своим.

Дождь стал нарушителем Тишины - и Виктор был благодарен ему за это.

Еще не до конца все осознав, он рассчитывал, что завтра же они все выберутся отсюда. Убегут. А сейчас он с Викторией сидел и слушал рассказ Светланы, похожий на откровения больного шизофренией. Дочка спала, свернувшись калачиком на застланном одеялами деревянном настиле. И ее беззаботность придавала уверенности и Виктору.   

Все началось с того вечера, когда кто-то взорвал в Чернухино трансформаторную будку и коммутатор, обрезав связь с внешним миром. Ночью люди погрузились в глубокий сон, словно чем-то одурманенные. А наутро, выйдя во двор, каждый житель деревни ощутил: что-то изменилось. Что-то было не так...

- Воздух был словно наэлектризованный, – говорила Светлана, накинув на плечи теплое одеяло. – Гудел, как провода, прямо в ушах звенело… А потом уже узнали - ночью пятеро умерли. Старики... - Светлана всхлипнула. – И эта жуткая записка…

Она достала из-за банок помятую бумажку и протянула брату.

«Вы теперь в моей власти! - прочитал Виктор. - Дайте мне мою пищу: здорового человеческого детеныша не старше пяти лет – и останетесь живы. Оставляйте еду возле школы, и мой посланник будет забирать ее по вечерам. Очень скоро вы поймете, что это не шутка. Х».

Виктор поежился. Бред. Наваждение. Вздор. «Неужели все это правда?!”

Едва сдерживая дрожь, он продолжал слушать сестру. Виктория держала его за руку, и он чувствовал, что ее трясет.

Светлана говорила о том, что такие записки лежали в каждом дворе. Отовсюду слышался шум - мычали коровы, кричали петухи, куры, гуси. Собаки срывались с привязей. Павел нашел несчастного Грома в колодце. Корова Муська затоптала новорожденного теленка и убежала, вырвавшись из загона. Животные метались по всей деревне, и люди не могли с ними ничего сделать. В головах у всех стоял страшный шум, от которого, казалось, вот-вот могут взорваться мозги. В то страшное утро две женщины, не выдержав, повесились. Кто-то кричал о наступающем конце света. Многие убегали в лес, надеясь там спастись, но вскоре возвращались - совершенно безумными. Другие отсиживались в колодцах. Павел затащил жену в погреб, закрыл дверь. Они забились в самый дальний угол и только там почувствовали облегчение. Наверное, именно под землей и можно было спастись от этого кошмара…

- А потом Паша пошел узнать, что там да как... - Светлана вновь всхлипнула. - И не вернулся... Потом уже мне сказали... Видели его, у него рубашка красная, заметная... В лес убежал... И пропал!

Светлана зарыдала.

У Виктора оборвалось сердце. Тот сумасшедший старик... Павел? Это был Павел?!

Он погладил сестру по плечу. Он знал, что ничего ей не скажет о той встрече. И о том безумном крике, что они слышали в лесу...

- Дальше, сестричка, - замороженным голосом сказал он. – Дальше.

«Дайте мне мою пищу: здорового человеческого детеныша не старше пяти лет – и останетесь живы» - эта ужасная записка никому не давала покоя. И никто уже не сомневался в том, что она напрямую связана с нахлынувшим кошмаром. Кое-кто из маленьких детей вместе с родителями уехал на лето из деревни, другие болели - ветрянкой, свинкой... И оказалось, что для таинственного и страшного «Х» подходит только один ребенок – Олежка Вишневский...

Для двенадцати детей случайный вирус или обострение болезни оказались спасением. Что это - случайность? Или помощь их ангела-хранителя? Кто знает... Так или иначе, но пострадать должен был только один невинный человечек. И то, что он оказался единственным из тринадцати детей – может, это и было то необходимое жертвоприношение, сведенное свыше к минимальному?! Но кому предназначалось это жертвоприношение, кем же был этот ужасный «Х»? И достаточно ли будет ему всего одной жертвы? Если нет – был ли тогда осмыслен гуманный выбор (если он имел место) только одного ребенка? Или о гуманности здесь не может идти и речи – может быть, это просто стечение невероятных обстоятельств?! А возможно, и наоборот: все это было чьей-то карой, наказанием? Но за что?! Почему должны страдать все эти люди, а тем более – ни в чем не повинные дети?!

Ответов не знал никто. Ни взрослые, ни дети, включая маленького Олежку.

Всегда шустрый и веселый мальчуган был напуган – и не только всеобщей паникой. Знакомые люди стали теперь причиной его страха. Для Григория Вишневского, отца Олега (мать погибла в автокатастрофе год назад), благополучие сына было тем, ради чего стоило жить, а при необходимости – и умереть. Спрятав Олежку в погребе, он денно и нощно охранял мальчика. Григорий был высоким и сильным и готов был биться до конца. Хотя понимал, что справиться с обезумевшим человеческим стадом ему вряд ли удастся.

Прошло два дня. Люди видели, как по вечерам к школе приходил посланник ужасного «Х», одетый в темный плащ с капюшоном. Эта мрачная фигура вселяла в деревенских такой страх, что пропадала любая отвага – даже подкрепленная ненавистью. Так как жертвы посланник у школы не находил, то все предчувствовали, что безумие должно повториться.

И оно повторилось. Только в этот раз ночью. Теперь деревенские знали, что спастись от него можно под землей - и прятались в своих погребах. Но сумасшествие все равно настигало кого-то из них. И никто не знал, кто же будет следующей жертвой...

Дни и ночи люди проводили под землей, оборудовав свои убежища с максимально возможным комфортом. Но и там их поджидал очередной ужас: все обитатели деревни начали катастрофически быстро стариться...

(“И не только те, кто остался в деревне, - подумал Виктор, слушая рассказ сестры. - Но и те, кто скрылся в лесу. Павел...”).

Метаболический синдром, ведущий к старению и смерти, протекал в этих местах с огромной скоростью. Этот так называемый “старт старости” возникает в обычных условиях у человека после тридцати лет и продолжается до самой его смерти. А здесь же он начинал проявляться даже у подростков и детей, и прожитый любым чернухинцем день прибавлял человеку несколько лет.

Прошло шесть дней. В домах уже никто находиться не мог – из-за слуховых и зрительных галлюцинаций. «Очень скоро вы поймете, что это не шутка» – эти слова таинственного злодея, прозванного кем-то из деревенских “Мистером Икс”, оказались не пустой угрозой. Все новые проявления его воздействия на рассудок и тело сделали обитателей деревни запуганными шизофрениками. Беда заключалась и в том, что хотя она и была для всех одной, но никто не знал, как от нее можно избавиться. Постоянно боясь сойти с ума, потрясенные неумолимым и быстрым увяданием, люди отказывались от собственных моральных устоев.

И то, что на седьмой день, ранним утром, у школы собралась толпа, жаждущая прекратить все эти муки ценой жизни ребенка, было тем закономерным концом, которого еще совсем недавно никто не мог даже и представить. Ведь каждый считал себя не извергом, а вполне нормальным человеком...

Это было концом сопротивления обрушившемуся на них испытанию, концом их веры во Всевышнего, веры в то, что это – всего лишь дурной затянувшийся сон, поглотивший всю деревню, который когда-нибудь да закончится. И одновременно это стало началом крошечной надежды на спасение – пусть даже такой страшной ценой, стало началом прозрачной надежды на выживание, почти бессмысленной надежды на то, что когда-нибудь вернется вера в жизнь. Ведь сейчас вместо этой веры остался лишь интуитивный рефлекс выжить, заложенный в каждую Божью тварь, – выжить во что бы то ни стало. А если для этого потребуется перешагнуть через что-то менее ценное, чем собственная жизнь или жизнь своего ребенка – то разве сможет это стать преградой?! Все очень просто: как и с момента зарождения жизни на Земле, при любых испытаниях естественного отбора выживает сильнейший. Вся особенность в том, что с каждым новым витком третьей планеты вокруг Солнца естественный отбор становится все беспристрастнее и изощреннее, а в этом небольшом поселении homo sapiens, затерявшемся в дебрях леса, критерии отбора стали еще более строгими. А может быть, отбор идет уже не на отдельные единицы, а на целые их скопления?! Может, это вовсе и не отбор уже, а поголовное истребление?! Но человеку не хочется об этом думать. В отличие от других живых организмов, он наделен особым разумом, позволяющим анализировать и искать выход даже из самых безвыходных ситуаций. Проанализировав, люди способны сделать выбор, отдав предпочтение наиболее верному пути для спасения.

И они сделали этот выбор, они приняли такое решение. Смирившись с необходимостью совершения убийства, приплюсовав сюда неистребимое желание остаться в живых, сплоченная толпа возбужденных и стареющих шизофреников молча, издавая только шелестящие звуки во время движения,  двинулась по дороге…

 

* * *

“За что? За что?! За что??!!” – Григорий Вишневский в тысячный раз задавался этим вопросом, но ответа на него не находил. Двухметровый гигант стоял на коленях, уткнувшись лбом в землю, и скрежетал зубами. Раздетый до пояса, он походил на тяжелоатлета, решившего пробежать стометровку, предварительно помолившись. Но бежать было некуда, да и молиться Григорий никогда не умел.

- Папа! – позвал слабым голосом Олежка из погреба. – Папа!

- Сынок! – Григорий встал на ноги.

- Отдай им мою кровь, папа!

Григорий похолодел - и в голове его ударил колокол. Ворота распахнулись, и он увидел односельчан с вилами и топорами. Они стояли молча, но все говорили их яростные глаза. Они пришли за его сыном.

- Нет! – заорал Григорий. – Не-е-ет!!!

- Папа, отдай им мою кровь, – опять раздался голос Олежки.

Дверь погреба открылась и мальчик, пошатываясь, вышел во двор, прижимая к груди окровавленную руку. Лицо его было бледным, а в другой руке он держал баночку, в которой плескалось что-то красное. Кровь! Ноги у ребенка подкосились, и он осел на землю.

Григорий бросился к нему. Олежка был без сознания. Баночка лежала рядом с ним - и ее содержимое стало черным. И черной стала зеленая футболка мальчика. Григорий растерянно повел глазами по сторонам и обнаружил, что мир изменился. Все, что его окружало, абсолютно все, лишилось ярких красок! Осталось всего два цвета: самый темный и самый светлый – черный и белый! Григорий, забыв о сыне, несколько раз ударил себя кулаком по лбу, пытаясь встряхнуть мозг и вернуть былое восприятие - но тщетно. Кто-то подобрал баночку, кто-то перенес Олежку на скамейку - Григорий ничего не замечал, продолжая молотить кулаком по собственной голове. В толпе заплакали, а какой-то мужичонка вдруг завыл, уронив топор, упал на землю и стал кататься в пыли.

- Гриша, слышь? – сказал, похлопывая скалкой по ладони, лысый мужчина с багровым шрамом на лбу. – Прости нас. Не по своей воле пришли, а сам дьявол нас сюда привел.

Лысый немного помолчал, а потом добавил:

- Мы все сейчас в его власти: и я, и ты. Все мы. Еще раз… прости, Гриш...

Великан затуманенным взором посмотрел на него:

- Мой сын... Где мой… Стефан, ты не видел Олежку? Опять, сорванец, убежал. Олежка! Сы… сынок!..

Тут он заметил, наконец, лежащего на скамейке мальчика, над которым склонились две женщины. Гневный румянец вспыхнул на щеках Григория, и он заорал:

- Сыно-о-ок! Что вы с ним сделали? Убью, гады! Убью-у!

Он зашагал к скамейке - и женщины испуганно бросились прочь. Лысый Стефан с невероятной прытью догнал Григория и с размаху ударил скалкой по затылку. Вишневский покачнулся, сделал еще один неверный шаг - и ничком рухнул возле скамейки.

В наступившей тишине каждый мог услышать, как бьется его собственное сердце – гулко, тревожно; бьется так, словно это не сердце, а большой барабан...

А потом толпа двинулась во двор, к Стефану, который уже стоял около Олежки.

И тут рука мальчика, соскользнув с груди, бессильно повисла над землей. С тоненького запястья струйкой побежала кровь, стекая на лист лопуха, а оттуда - на мелкий песок возле головы лежащего без сознания Григория Вишневского. Кровь почему-то образовала крест. Это было настолько странно, что собравшиеся вокруг люди оцепенели.

Неожиданно Олежка пошевелился и, медленно приподнявшись, сел. Расставив руки в стороны, он переводил прозрачный взгляд с одного на другого, и из запястий его – как перевязанного, так и свободного от бинта – сочилась кровь. В ясных глазах мальчика не было ни страха, ни боли. В них читались прощение и мудрость, словно он знал намного больше тех, кто ворвался во двор. Губами цвета индиго, отчетливо выделяющимися на бледном лице, ребенок прошептал:

- Кровь... Возьмите ее – мою кровь.

И если бы сейчас, в летнем месяце июле, с неба посыпал снег или из погреба выполз крокодил – это не смогло бы потрясти людей более. Всеобщая галлюцинация? Никому и в голову не пришла такая мысль. Ребенок неполных пяти лет от роду вызвал благоговейный трепет в душах. Раны на запястьях и распростертые руки наводили на мысль об Иисусе, распятом на кресте и тем спасшим человечество. Именно эти раны и оказались вселяющим надежду на жизнь звеном...

Сочтя увиденное знаком свыше, люди, собравшиеся во дворе Вишневского, пришли к выводу, что страдания Олежки были посланы Небом ради их же спасения, а для пищи ужасному «Мистеру Икс» достаточно будет и крови «здорового человеческого детеныша». И пришло огромное облегчение, словно скатились с душ людских тяжелые камни греха.

Кровь мальчика отнесли в указанное место - и следующий день прошел без нового приступа безумия. Догадки людей оказались верными, и надежда еще более наполнила их сердца. Однако пробиться сквозь окружавшее деревню незримое Кольцо и добраться лесом до шоссе опять никому не удалось. Те, кто уходил в лес, непременно возвращался в Чернухино. Речь их была бессвязной - черти... ад... страшные призраки... необъяснимый ужас... раскалывающая голову боль...

Олежка Вишневский словно онемел. Его ранки затянулись, но когда они снова появлялись, он повторял только одно слово: «Кровь». Одно короткое и страшное слово. Из когда-то жизнерадостного ребенка он превратился в тень, стал подобен призраку. Его отец вел себя странно – то ли от горя, то ли от удара по голове, то ли заразившись витавшим вокруг безумием…

- Не протянет он так долго, Витенька... - со вздохом заключила Светлана. - Страшно смотреть, как из сына кровинушку-то забирают… Да и мы вместе с ним… не протянем...

Глаза ее вновь наполнились слезами. Она посмотрела на спящую девочку - и Виктор подумал о недавнем визите в Светланин двор двух мужчин. Виктория, вероятно, тоже вспомнила об этом, потому что с силой сжала руку мужа и придвинулась к дочери, словно собираясь закрыть ее своим телом.

И невозможно было ни спрятаться, ни убежать...

Погреб вновь заполнила тишина. Дождь уже прекратился, оставив в их убежище натекшую лужицу. Виктор утомленно прикрыл глаза и ему вдруг привиделось что-то бессвязное, какие-то обрывки. Мальчик с лицом старика сидит на коленях его, Виктора, покойного отца... Обнаженная красавица с родинкой возле губ прыгает на него, Виктора, и вдруг исчезает... И что-то трещит - доски? лед? - и обдает холодом тело...

Краснов тряхнул головой. В его ушах зашумело. Сестра пристально смотрела на него. Виктория уже не держала его за руку, а теребила какую-то тряпичную куклу. При тусклом свете свечи она показалась Виктору древней старухой. А вместо дочери лежал на настиле маленький ягненок без передней ноги и с перерезанным горлом.

Виктор встал - это стоило ему немалых усилий - и зачем-то направился к лестнице, ведущей наверх. В голове было пусто. Каждый шаг давался с трудом, словно он шел по грудь в воде. За спиной не раздавалось ни звука.

Он выбрался наружу, вдохнул свежий воздух - и у него закружилась голова. Виктор прислонился к дверце погреба, как вдруг заметил какое-то движение у ворот. Там стояла расплывчатая фигура в белом одеянии, с какой-то палкой в руке. Шум в голове становился сильнее. Казавшийся пустым рукав вдруг поманил Виктора. Сопротивляться этому позыву Краснов даже не пытался. Ноги были тяжелыми, но он все-таки сумел сделать шаг. И замер, потому что палка превратилась в косу. Боясь верить собственным глазам, Виктор все же решил, что это - Смерть, и пришла она сюда, конечно же, не ради развлечения. Не в силах пошевелиться, он почувствовал, как вверх по ногам поднимается холод, вытесняя из тела душу. Когда смертельный холод подкрался к самому сердцу, Виктор смог выдавить из себя только два слова: «За что?». Белый призрак, пришедший за его жизнью, стал быстро приближаться. Придвинувшись почти вплотную, призрак остановился. Заглянув в черную бездну, таящуюся под белым капюшоном, Виктор увидел мертвую девочку, над которой рыдала женщина. Вокруг них извивались змеи и висели засушенные лягушки. Затем появилась женская рука, держащая пучок волос, кипящее на огне снадобье, а после - толстая книга с демоническими рисунками. Все это сменилось бегущей толпой, потрясающей топорами и вилами, и вверх по дороге покатилось колесо...

Меняющиеся картины казались очень реальными, они словно переворачивали все внутри. И тут Виктор почувствовал, что не может дышать. Что-то скользкое и холодное с хрипом лезло из его горла, выталкивая слизь. Виктор с громким выдохом сумел освободиться от неведомой твари, и пошатнулся от вновь возникшего головокружения. Белое облако стало удаляться, и, подлетев к старой черешне, растущей у сарая, совсем растаяло. Что-то похожее на белую бабочку запорхало перед глазами Краснова и, обдав его легким ветерком, исчезло.

До его слуха донесся голос Виктории. Повернув голову, он увидел, что она стоит рядом с ним на пороге погреба, держит его за руку и что-то говорит.

В небе раскатился отдаленный гром, вернув Виктора к реальности, где не было ни скользких тварей, ни белых облаков, похожих на смерть. В этой реальности была невероятно быстро состарившаяся сестра и ее невероятный рассказ.

- Витенька, что с тобой? - со страхом спросила Виктория.

За ее спиной показалась Светлана. И теперь, заглянув в знакомые с детства глаза, Краснов уже не сомневался в том, что она не выдумала всю эту историю.

- Что-то привиделось... - безжизненным голосом, словно в гипнотическом сне, произнес он. - Я устал... Хочу спать... Пошли... Нам нужно поспать...

Опираясь на руку жены, он вновь спустился в погреб. За ними, прикрыв дверь, последовала и Светлана.

Во дворе, у покосившейся старой табуретки, сидело пучеглазое, размером с кулак, существо. Когда дверь за Светланой закрылась, оно, блеснув мокрыми бородавчатыми боками, прыгнуло, на полметра приблизившись к погребу. В выпуклых глазах плавало лунное отражение, создавая иллюзию двух светлячков. Потом светлячки исчезли в луже...

 

Украшенный цветами Круг в центре поляны был пропитан энергией. Это Виктория ощутила сразу, как только оказалась рядом с ним. На ослепительно белом Алтаре (также украшенном цветами) лежали их с Виктором серебряные кольца и жезл в форме фаллоса. Белое платье Виктории не было пышным, но от того не становилось менее красивым. На голове лежал сплетенный из цветов венок. Предвкушение обряда наполняло ее душу необычайной легкостью. Ей казалось, что она так же, как птица, смогла бы взлететь над поляной, чтобы закружиться с ветром в воздушном вальсе.

Как же он красив, ее Виктор, как он божественно красив! Белые рубашка, брюки и туфли, такой же, как у нее, венок на голове. Виктория была сейчас самой счастливой на Земле! Она догадывалась, вернее, совершенно точно знала, что все эти наряженные радостные девицы, пришедшие разделить с ними таинство Великой Помолвки, сами были бы не прочь оказаться на ее месте. Да, конечно же: он был завидным женихом – но только она по воле Богов станет его единственной Верной, только она, и больше никто! И сейчас, в этот самый счастливый день в ее жизни, одна только мысль об этом заставляла душу петь, а тело – трепетать в предчувствии чего-то Великого, способного навсегда изменить ее жизнь.

- Среди нас сейчас такие, кто стать Верными желает, – торжественно пропел Глашатай в черной накидке, а вслед за ним заявила и Жрица:

- Так пусть же они выйдут и назовут себя!

Солнце засияло сильнее прежнего, и под невидимые фанфары птицы пропели первое имя: «Виктор». Потом - «Виктория» – и кто-то, прячущийся в листве клена, заиграл на флейте.

Подойдя к Алтарю, Виктория и Виктор стали напротив Жреца и Жрицы и начали давать на вопросы давно готовые ответы.

- Каково твое желание?

- Быть рядом с Виктором всю свою жизнь, оставаясь ему желанной и единственной – перед лицом Богов и следуя их заветам.

- Быть рядом с Викторией всю свою жизнь, оставаясь ей желанным и единственным – перед лицом Богов и следуя их заветам.

- Каково твое назначение?

- Плодить детей рядом с Виктором и растить их, как подобает дочери Леса.

- Плодить детей рядом с Викторией и растить их, как подобает сыну Леса.

Зажав в руках фаллический жезл, Виктор с Викторией посвящали себя друг другу на всю жизнь, клянясь в своей верности. Они пришли сюда стать Верными, и это мгновение уже приближалось.

- О, Боги Леса! Здесь, перед Вами, стоят двое из Ваших детей. Так будьте же свидетелями их желаний!

Жрица чертила острием кинжала в воздухе магические знаки, и Виктор повторял вслед за ней:

- По своей воле придя сюда, я, Виктор, желаю: связать свою жизнь с Викторией, стать с ней одним целым, не предавать, и любить ее, пока бьется мое сердце. Защищать ее и наших будущих детей от всех невзгод и опасностей, ставя превыше своей жизни жизнь ее и жизнь наших детей. Благополучие Виктории – мое благополучие, ее счастье – мое счастье. Перед лицом Богов Леса клянусь: в своих словах я искренен, и от них никогда не отступлюсь. И пусть этот священный кинжал пронзит мое сердце, если это не так! О, Мои Боги! Дайте мне силы следовать своему желанию, и не оступиться на своем пути.

Повторяя за Жрецом, тоже рисующим в воздухе загадочные знаки, теми же словами поклялась в верности Виктору и Виктория.

Взяв кольца с выгравированными именами, Жрица окурила их благовониями и передала Виктору и Виктории. Главные участники обряда приняли кольца левыми руками, а правыми продолжали держать жезл.

- Помните же, дети Леса, – сказал Жрец. – На арене вашей жизни ураган вас встретить может, рвущий в клочья жизнь людскую. Но не бойтесь, будьте вместе! Как деревья, держа бурю, прижимаются друг к другу. Как трава от ветра гнется, у земли ища укрытье. Так и вы не расставайтесь, даже если будет трудно. Будьте вместе же! И буря не страшна вам будет вовсе. Будьте рядом! И злой ветер не собьет с пути прямого. Знайте: вместе вы едины в этом мире и сильны. Знайте: силы будет мало, если разойдетесь вы.

 - Помните же, дети Леса, – продолжала Жрица. – С этого момента ваши судьбы переплетаются, и назад дороги уже нет. Вы станете жить не только в оболочке, носящей вашу душу. Теперь вы сможете жить и друг в друге – там для вас тоже будет место…

Слова Жрицы стелились по поляне, и их подхватывали птички и бабочки, червячки и букашки.

- Бывает иногда трудно давать любовь, трудно что-то вообще давать. Но пока это не является слабостью. Поступайте в таких случаях так, как со своим отражением, плавающим в лесном озере.

Маленькая мышка выскочила перед Викторией и поучительно добавила:

- Если вдруг вы разглядели в нем грусть или злость, зависть или другое сомнительное состояние души, – значит, кому-то может не хватать вашей любви и вашего веселья, ваших нежных слов и вашей мудрости. И тогда ответьте этому отражению улыбкой.

Пролетавший мимо Виктора шмель тихо прожужжал:

- Помните жжже: вы приютили в себе вашу Любовь, и не стоит ее огорчать. Улыбнитесь – чистой и светлой улыбкой! И когда вы ее узззреете в своем отражжжении, значит, лед ваших сомнений ужжже растаял…

- Да будет так! – хором прозвучало на поляне, и мелодия, притихшая на время, вновь полилась неведомо откуда.

Виляя кошачьим хвостом, Жрица взяла из рук молодоженов фаллический жезл и положила его на Алтарь. Надевая кольцо Виктории на палец, Виктор улыбнулся.

- Мы с тобой выживем, поверь мне, – прошептал он тихо, не отпуская ее руку.

«Странно, почему он так говорит?» – подумалось ей.

Держа в ладони кольцо для мужа, Виктория взяла его за руку. Вот и безымянный палец. Она посмотрела Виктору в глаза.

«Боже, как он постарел! – ужаснулась Виктория, надев кольцо ему на палец. - Какая странная темнота...»

- Ты где? – позвала она и проснулась.

На нее взволнованно смотрел Виктор.

- Светланка… – прошептал он.

 

* * *

Казалось, кто-то тянет ее за ногу, и Светланка открыла глаза. Родители спали. Рядом с ними сидела бабушка Света, к которой они вчера так долго добирались. Голова ее лежала на коленях, обхваченных руками.

Девочка, привстав, подтянула одеяло, которое почти полностью сползло с настила. Закрутившись на ноге, оно-то и тянуло ее вниз.

«Как здесь душно», – подумала она и решила выйти во двор - подышать свежим воздухом.

Осторожно опустив ноги на пол, она обула тапочки, и, стараясь не шуметь, поднялась по ступеням и вышла из погреба в предрассветные сумерки, которые не в силах был разогнать бледный свет луны.

В голове вдруг зазвучали переливы колокольчиков. Эта дивная музыка завораживала, и Светланке показалось, что тело ее стало легким, как воздушный шарик. Сердце билось все громче и быстрее. В тот момент, когда она уже должна была приподняться над землей, послышался чей-то тихий смех. Девочка вгляделась - и увидела маленького сказочного эльфа, сидящего на заборе. Он снова засмеялся, взмахнул блестящими крылышками – и вокруг него появилось искристое облако. А потом поднялся в воздух и принялся летать над невесть откуда появившимися необыкновенными цветами, и его смех постепенно перешел в пчелиное жужжание. Вот он подлетел к большой кастрюле, наполненной дождевой водой, и стал над ней кружиться. Жужжание сделалось таким сильным, словно гудел целый рой разозленных пчел - и эльф вдруг упал в кастрюлю, подняв брызги.

Светланка, вскрикнув, бросилась на помощь этому сказочному созданию. Подбежав к кастрюле, которая была ей почти по пояс, она стала всматриваться в воду. Но никакого эльфа там не было. Вдруг рядом с ее отражением, плавающем в кастрюле, появилось еще одно – бородатого огромного старика. Даже в предрассветных сумерках Светланка поняла, что самым страшным в этом отражении были глаза. Она не могла оторвать от них взгляда, и ей подумалось, что это самый настоящий людоед, питающийся маленькими девочками. Она хотела закричать, позвать на помощь, но громадная рука бесцеремонно закрыла ее маленький рот...

 

Все закружилось перед глазами Виктории.

Виктор, весь в черном и с маской козла на лице, проблеял:

- Мы с тобой вы-и-иживем, пове-е-ерь мне.

- Почему он так говорит? А как же Светланка?! – спросила ее Жрица.

Виктория, не успев ничего осознать, провалилась в пушистое облако. Оно превратилось в красную жижу, не позволяющую даже пошевелиться. Виктория задержала дыхание, чтобы эта омерзительная масса не забила ей рот, горло, легкие... Вокруг пульсировали маленькие мешочки - и она с ужасом поняла, что это человеческие сердца. Из них толчками изливалась кровь, биение становилось все громе и громче. Не дышать Виктория больше не могла. Она сделала судорожный вдох - и все погрузилось в темноту...

 

* * *

- Почему ты никак не отстанешь от меня?

- В каждом мире свои правила.

- Но ведь это не твой мир!

- Когда-то он был моим, а теперь мне поможешь ты.

- И о чем ты хочешь меня попросить?

- Попросить?! Ха-ха-ха! Я не знаю как это. Я лишь показываю.

- Показываешь что?

- Свою силу и твое бессилие.

- Я тебя не боюсь, ведь ты просто мое воображение.

- Ха-ха-ха! Если я всего лишь твой бред, почему вот прямо сейчас ты не сможешь дышать? И что это – уж не страх ли в твоих глазах?

- Кхе... Кхе… Не надо!.. Кто же ты такой, черт тебя возьми?!

- Я твое искушение, я твоя зависть. Если хочешь - я твой страх и твое желание выжить.

- Но… ты же… я ведь могу тебя видеть и слышать. Кто же ты на самом деле? Ты… Дьявол?

- Ты уже не боишься меня? Все еще думаешь, что тебе поможет твой Бог? А может, тебе сейчас не нужно помогать? Ты хоть раз пытался заглянуть внутрь себя, заглянуть по-настоящему?

- Как?..

- Вы, люди, веруете и себе же лжете. Каждое свое прегрешение оправдываете обстоятельствами и живете с надеждой на Божественную благодать, на вечную жизнь. И умираете с этой надеждой.

- Да, я не боюсь смерти.

- А ты знаешь, что такое вечная жизнь?! Ха-ха-ха! Ты такой же глупец, как и все остальные. Я скажу тебе, что такое вечная жизнь. Это – пустота, откуда тебе не выбраться никогда! Представляешь: ни-ког-да! И ты будешь ждать там хоть какого-то изменения. Ждать постоянно. Но ничего так и не произойдет. Представь, что тебя похоронили, а ты через какое-то время очнулся, лежа в духоте, в тесном гробу, в полной темноте. И не можешь пошевелиться, и не можешь проронить ни слова. Ты понимаешь, что тебе уже никто не сможет помочь. Но все равно ждешь. Ждешь час, ждешь год, сто лет... Ты не можешь заснуть - ведь ты уже в ином мире, - ты все время бодрствуешь, и все время ждешь, ждешь, ждешь... А вокруг тебя все та же тишина... Ты был бы рад теперь даже червям, съедающим твое тело заживо, но их тоже нет! Совсем ничего нет! И тут до тебя, наконец, доходит, что ты – без тела, без оболочки. Одно лишь сознание – и все! Представь себе: десятки, сотни лет лишь твой разум и больше ничего. Кто из вас сможет такое выдержать?!

И вот, спустя века и века, ты начинаешь думать, что ты и есть Бог. Но вокруг все равно ничего не меняется. Как была тишина и пустота, так они и остались. И ты снова ждешь. А потом начинаешь проклинать и Бога, и всех тех, кто вел тебя к нему всю твою жизнь. Ты отрекаешься от него – там, в пустоте и тишине, – и взываешь к Дьяволу, осознавшему сущность вечной жизни и вовремя избавившемуся от крыльев. Но все тщетно. Ты наконец-то понимаешь, что и туда тебе закрыта дорога. Ни с Богом, ни с Дьяволом... Твой разум будет ощущать лишь боль, вечную и нестерпимую, боль земных грешников. Ты будешь отнимать у них боль! Она станет стекаться к тебе со всех сторон. А ты так и останешься один. Вот она – твоя вечная жизнь!

- Если там пустота, то что можешь предложить мне ты?

- Я покажу тебе дорогу в ад, и обещаю: там ты не будешь один. В аду такие же, как ты.

- Там больно?

- Твою боль заберут праведники. Но самый большой твой страх при жизни будет с тобой там постоянно.

- А чего боялся ты?

- Всегда боялись только меня.

- Я должен кого-то убить?

- Или ты останешься один…

 

* * *

Выглядящая лет на шестьдесят женщина в очках с толстыми линзами разламывала черно-красные куски и аккуратно раскладывала размельченную глину на прозрачной пленке. Легкое платье с яркими цветами было все измазано, - так же как руки и ноги самой женщины. Седую паклю волос стягивали на макушке две невзрачные резинки. Несмотря на такие комичные «антенки» на голове, женщина, - а это была Наталья Павловна Кузьмичева, учитель русского языка и литературы, - выглядела сосредоточенной и серьезной.

Взглянув на высоко висящее в небе солнце, она прекратила свое занятие, вытерла рукой лоб и заковыляла в сторону раскидистого платана, вздымающегося над неглубоким оврагом. Возле дерева темнел вход в пещеру. В тени, окруженный банками с мутной жидкостью, сидел замурзанный мальчуган без единого волоска на голове. Одетый в одни синие шорты, он через банку с водой смотрел на солнце.

Здесь готовилось лечебное снадобье, а попросту говоря, отстаивалась глина. Наталья Павловна начала просматривать банки и оставлять в сторону те, в которых вода была наиболее прозрачной. Мальчик молча наблюдал за ее действиями.

«Скоро учебный год, а классы не побелены, - думала учительница. - И окна покрасить бы не мешало. Но когда этим заниматься? И кому заниматься?..”

Мысли ее сына были совсем другими.

«Эх, картошечки бы жареной! - думал он. - С солеными огурчиками да с маслятами... Вот залезу к этому жирному борову - у него-то точно есть бочковые огурцы!».

- На, Игорек, - мать протянула ему банку.

Мальчик слил воду и, не спеша, стал вынимать мокрую глину и раскладывать на полиэтилене, придавая ей форму лепешек. Наталья Павловна пожала плечами.

«Аб-сорбент или ад-сорбент? И когда уже прекратится эта дезинфекция… или дезинсекция? Только и спасение, что в землю зарыться. А огороды»?

Игорек взял следующую банку. – «Высушить, растолочь – и готов порошок… Клевая все-таки штука – глина. И от смертельного дыхания спасает, и ешь ее вместо всяких там лекарств. Хорошо, конечно, что мы стали жить под землей. Совсем как первобытные...».

Игорек ухмыльнулся уголками губ – точно так, как делал это отец. Мальчик верил, что отец жив, что он вернется и заберет их отсюда. Он должен, должен найти проход в этом Кольце! Иначе все они превратятся в старых придурков...

Игорек и сам не сидел сложа руки. Только вчера он вместе с Сережкой Безродным в очередной раз ходил искать хоть какую-нибудь лазейку в Кольце. И впервые им удалось забраться так далеко…

 

Пробираясь по лесу в сторону дороги на Первомайск, ребята услышали монотонное бормотание, перемежаемое всхлипами и стонами. Подкравшись поближе, они увидели сидящую на корточках боком к ним горбунью, иногда подменявшую продавщицу в деревенском магазине.

- Ей что-то кажется, – прошептал Сережка. – Видишь: будто с кем-то говорит.

 Ребята прислушались, но до них доносились лишь бессвязные обрывки фраз:

- К вечеру, к вечеру... хотела, а солнце мне в глаза… я сейчас... где?.. Как… судьба, а он говорит... душа твоя…

Игорек посмотрел на товарища и покрутил пальцем у виска.

- Мне вчера тоже казалось, что ко мне батя приходил. – Сережка тяжело вздохнул. – Сказал, что холодно ему там. Еще сказал, что мамку найти никак не может – ни среди мертвых, ни среди живых.

- А ты?

Сергей не стал говорить, что заплакал и выкрикнул: “Мне плохо одному!”. А отец ответил, что ему еще хуже, так как вокруг очень много призраков, и все злые...

- Я ему пообещал принести теплую одежду, - сказал он приятелю.

- Надо в колодцах посмотреть, - посоветовал Игорь. – Твой батя где-то там.

Сергей вновь вздохнул.

Горбунья поднялась и заговорила громко и отчетливо: 

- Мне не страшно, не страшно, не страшно, но… Это солнце – оно жжет мне глаза. Так больно, больно жжет...

Она повернулась в сторону кустов, за которыми прятались ребята, - и они увидели ее лицо. Глаз не было – вместо них зияли кровавые дырки.

- Я вижу вас, демоны! – закричала горбунья. – Сгиньте, нечистые!

Мальчишки упали в траву, трясясь от страха. Горбунья умолкла.

- Валим отсюда! - прошептал Сергей.

Они начали отползать назад, и нога Игоря вдруг во что-то уперлась. Он повернул голову - и не удержался от крика. У Сергея застучали зубы.

В траве лежала мертвая горбунья. В одну ее глазницу была воткнута сломанная ветка, а вторую клевал черный ворон. Он не обращал никакого внимания на мальчишек, ритмично погружая в кровавую дырку огромный клюв.

И тут совсем рядом раздался резкий голос:

- Я бежала, бежала…

Над ними стояла безглазая горбунья. Ее кожа была синей, а изо рта сыпалась земля.

- За мной гнались, со всех сторон, а я убегала... Я хотела жить...

Падающая земля была черной, как клюющий глазницу ворон.

– Эта птица тоже хочет жить. А вы… вы ведь умирать не хотите?

Сергей с Игорем, завопив, вскочили и бросились бежать назад, к деревне. Туда, откуда им так хотелось вырваться.

А позади еще долго слышался громкий голос горбуньи. Она повторяла одно и то же:

- Я так хотела жить, ж-и-и-ить… Я так хотела жить!.. Жи-и-и-ить...

 

* * *

А жить хотели все. Но выходило только выживать. И то, если повезет. Кто-то обнаружил, что самое безопасное место - это ямы за деревенской околицей, где издавна копали глину. Многие ринулись туда, и вскоре там появились первые землянки. Впоследствии их соединили друг с другом подземными ходами, сделали несколько входов-выходов на поверхность, и перенесли туда съестные припасы из погребов. У кого-то возникла идея миновать Кольцо под землей - и работа началась. Туннели протянулись вглубь леса, в нескольких местах выходя на поверхность. Землекопы маскировали все выходы и не болтали по деревне о своей деятельности. Тем не менее, чуть ли не каждый день приходили, прибегали, приползали к ним новые люди в надежде скрыться от силы, отравляющей разум, избавиться от дикой головной боли, от непонятных видений, аморфных существ и пугающих призраков умерших. В надежде выжить...

Но были в деревне и такие, кто не доверял никому, кроме себя самого, и продолжал жить или в своем погребе (если тот был достаточно глубок), или подальше ото всех, в лесу, как волк-одиночка. Такой человек был готов защищать свое новое жилище с остервенелостью хищника, не подпуская к нему никого, даже самых родных и близких.

Если говорить о родственных связях, то стоит отметить одну характерную особенность. В этом закрытом обществе у некоторых людей пропала потребность любить. Они стали абсолютно равнодушными к другим членам своей семьи, будь то муж или жена, сын или дочь, или же мать и отец. Но таких, с вылинявшей душой, было немного, хотя их присутствие и пугало остальных.

Постепенно смертельное дыхание Кольца заставляло одиночек приобщаться к большинству, облюбовавшему залежи глины, а самых стойких из них, желающих оставаться отшельниками до конца, безжалостно добивало, превращая их разум в подобие перезревшего арбуза, готового расколоться от самого легкого удара. Безумцев, ходивших, словно зомби, по деревне, старались избегать. Но они стали опасными - могли ни с того ни с сего наброситься, ударить, а то и вовсе впиться зубами в жертву. Отведав человеческой плоти и крови, они превратились в настоящих хищников - поэтому их нужно было изолировать. В ходе облавы этих “бешеных крыс” отловили и заперли в здании школы. Раз в день им стали приносить скудную еду...

Отрезанное от остального мира и зажатое в мистические тиски, это общество нуждалось в вожаке, слово которого было бы решающим. Запуганные, с затуманенным разумом люди почти единогласно выбрали такого человека. Не приняла участие в голосовании (не считая, конечно же, «бешенных крыс») только горстка людей-растений, которым было уже все равно - они не испытывали никаких эмоций, перестали бороться за свою жизнь и не проявляли никакой заинтересованности в собственном спасении. Когда атаки «Мистера Икс» возобновлялись, эти отрешенные «сухие стебли» (как их прозвали остальные) даже не пытались обезопасить себя. Покорно принимая на себя «удары Господни», во время атак они словно оживали: падали на землю, прижимая ладони к ушам, а голову – к коленям, и просто стонали или же молили о прощении. И если после атаки они теряли слух или зрение, это было для них лишь Господней снисходительностью, избавляющей от навязанной способности слышать или видеть «нечеловеческое». Будучи такими же безумцами, как и те, которых заперли в школе, «сухие стебли» своей отрешенностью и безобидностью оградили себя от участи «бешеных крыс», дошедших в двойной неволе до антропофагии, то есть – до поедания себе подобных. По распоряжению своего вожака жители глиняных катакомб выделили людям-растениям несколько обособленных подземных помещений - так появилось своеобразное гетто.

Вожаком был Стефан Староверов, в свое время возглавлявший толпу, намеревавшуюся убить Олежку Вишневского. Теперь он руководил всей общиной землекопов. Однако новые веяния дали о себе знать и в Чернухино. Староверов не был диктатором, он делил власть с шестью выбранными открытым голосованием старейшинами, в число которых входил и Григорий Вишневский. Старейшины могли единогласно опротестовать любое решение Староверова. Но если ему удавалось переубедить хотя бы троих из них – оно считалось принятым.

Новоиспеченный совет старейшин решал все вопросы, касающиеся провизии. Для каждого была установлена одинаковая суточная норма. Были назначены ответственные за хранение продовольственных запасов - и никто не мог взять лишнее или отнести больше, чем положено, несчастным в школу. Если человек становился членом подземного общества, тогда то, что он имел до этого (в частности, одежда и продукты), становилось достоянием всех. Это отдавало коммунизмом, но именно такой способ был необходим в сложившихся условиях.

Все работоспособные мужчины обязательно должны были участвовать в непрерывно ведущихся земляных работах. Подземная выработка не только продвигалась в сторону шоссе, но и углублялась, образуя уже несколько уровней.

Периодически совершались вылазки в деревню. Около двухсот опустевших домов (те два с лишним десятка, которые находились за Острым Шипом, были не в счет, так как Кольцо туда никого не пропускало) могли дать немало нужного «глиняным» жителям. Забирали еду, перины и подушки, снимали заборы и крыши, срывали полы, выносили двери – в каждом дворе находились материалы, необходимые там, под землей, в изрытых пластах глины, приютивших уже более сотни односельчан.

Мужчины также отлавливали «бешеных крыс» и хоронили умерших.

Женщины варили еду, присматривали за детьми, готовили снадобья из глины и трав, лечили и вели учет.

Учет велся всему: количество, приход, расход и остаток. Контролирующим органом такой «бухгалтерии» был совет старейшин и сам СС, как за глаза называли Стефана Староверова. Вожак хотел постоянно иметь полное представление обо всем, касающемся подземной общины. Количество поступивших и умерших, количество «бешеных крыс» и людей-растений, количество мужчин, женщин и детей, их фамилии и имена, обязанности каждого из них и результаты их работы; фиксировались даже особенности поведения людей - чтобы выявить предрасположенность к саботажу.

Подсчитывались все припасы, как пищевые, так и хозяйственные, вносились изменения в план подземной выработки. Была начерчена и примерная схема Кольца с выделенными на ней наиболее опасными и безопасными местами. Она постоянно дополнялась новыми данными. То, что было на бумаге, отнюдь не радовало, однако, оставшиеся белые пятна позволяли надеяться на лучшее.

Самое большое белое пятно находилось за Острым Шипом. Именно оттуда приходил черный посланник, да и “Мистер Икс”, вероятно, тоже обосновался там. Все, что происходило за этим холмом, деревенским было неизвестно.

Только к детям относились несколько по-иному. Даже стопроцентные «сухие стебли» (агрессивных детей пока не было) продолжали жить вместе со всеми, под землей.

В этом обществе находились занятия и для детей. Они помогали женщинам в приготовлении лекарств из глины, ловили мышей и ворон, которые тоже шли в пищу, вносили посильную лепту в обустройство подземных жилищ. Многие разучились смеяться, замкнулись в себе, потеряв родителей и друзей...

Существовал здесь и свой объект поклонения.

Это был Олежка Вишневский - единственный здоровый ребенок среди детей возрастом до пяти лет. Теперь он уже не мог похвастаться здоровьем, что, однако не снимало с него миссии спасителя. Оставаясь единственным донором для загадочного «Мистера Икс», Олежка превратился в местное божество, в руках (а точнее, в крови) которого были жизни всех несчастных. Раны его время от времени закрывались, а потом снова начинали кровоточить. Кровь Олежки была единственным средством утихомирить, хоть и ненадолго, «дракона», перебравшегося из ада на поверхность. От слуги “дракона”, каждый вечер приходившего к школе за очередной данью, исходило нечто, внушающее ужас, и никто не мог даже приблизиться к нему, а тем более – вступить в схватку.

Как и прежде, начиная с момента появления стигматов, Олежка продолжал молчать. Когда снова открывались его едва зажившие раны, он протягивал вперед руки, и тотчас же кровь маленького мученика собиралась в приготовленную емкость. Приставленные к нему люди, сменяя друг друга, постоянно оберегали «избранного Господом» от опасностей и неожиданностей. Кое-кто из них говорил, что иногда от мальчика исходит белое свечение.

Его отец по-прежнему видел окружающее только черно-белым. Он стал жестоким и бескомпромиссным, и его побаивался даже СС.

- Мой сын должен жить в самом низу, где ему будет безопасней.

- За ним обязаны постоянно присматривать.

- Его безопасность превыше всего.

- Моему сыну нужна отдельная землянка.

- Он должен питаться лучше всех.

- Утром и днем его должны подымать наверх, поближе к солнцу.

Люди потакали прихотям Григория, понимая, что обязательства перед его сыном не перекрыть ничем – ни различными ухаживаниями, ни привилегиями. Эта суровая реальность и сделала из маленького Олежки подобие божка, которого боялись, перед которым трепетали и преклонялись, которого лелеяли, и которым дорожили.

По указанию Григория для сына был создана лебедка, с помощью которой он несколько раз в день поднимался на поверхность и принимал солнечные ванны.

Ежедневные процедуры гелиотерапии были необходимы всем жителям чернухинских подземок. Мелатонин – особый гормон, отвечающий за скорость старения организма – вырабатывался с помощью солнечного света, который в силу обстоятельств являлся дефицитом для всех. В совокупности с природным источником света для лечения своих истощенных организмов люди применяли уже упоминавшуюся глину, а также сборы лекарственных растений, изготовляя из них отвары, настойки и мази.

Однако, все было тщетно. Повсеместные авитаминозы и полиневриты делали из склонных к шизофрении и слабоумию людей жалкие подобия их же самих, какими они были всего лишь месяц назад. И этот регресс, набирающий с каждым днем скорость, казалось, уже ничем нельзя было остановить.

Иррациональность, которая сквозила сейчас здесь во всем, постепенно из алогичного стала переходить для подземных жителей в нормальное состояние. И единственное, что не давало никому покоя, была тайна, овеявшая туманом образ хозяина «смертельного дыхания» – образ мистера «Х». А в остальном же это была ежедневная обыденность, ставшая привычной для всех. Обыденность, заключающая в себе и радости, и разочарования, и крайние неожиданности.

Такой неожиданностью и стало для Виктора то, что он вдруг оказался среди «бешеных крыс».

Но это произошло не сразу, а спустя некоторое время жизни семьи Красновых в обществе подземных обитателей. Это было кошмарное время, их окружали ужасные соседи, и, если бы Виктор знал, что именно так могут повернуться против него обстоятельства, он бы, конечно, внимательнее относился к своим снам, а тем более к последнему: про собаку.

Но… обо всем по порядку. Нужно сначала вернуться к тому утру, когда пропала Светлана, и когда появилась первая жертва, посеявшая смуту среди всех жителей подземелья.

 

* * *

- Почему тебя не видят другие?

- Они видят то, что недоступно тебе.

- Мне… иногда кажется, что ты – все-таки галлюцинация, как и все то, о чем боятся рассказать остальные.

- Иногда мысли человека могут материализоваться, воплощаться во что-то реальное. Тебе следует быть осторожнее с ними.

- Это я тебя придумал?!

- Ты меня упомянул, и я пришел к тебе.

- Откуда ты пришел?

- Там нет места для скуки.

- Но разве здесь тебе весело?!

- Все очень многообещающе. Ведь ты уже начал.

- Я… я не понимал, что делаю. Это ты отравил мое сознание! Я… я не хотел… Ты меня заставил!

- О-о-о! Да ты не только убийца, но еще и лгун. Из нас выйдет отличный тандем, тебе так не кажется?

- Я… правда, правда не хотел. Да видит… м-м...

- Ха-ха-ха! Забудь это слово. Теперь я твой покровитель.

- Дьявол! Сатана! Молох! Вельзевул!

- О, да! Еще!

- Мардук! Саммаэль! Асмодей! Койот! Нергал! Маммон! Лилит! Демогоргон!

- Как приятны эти слова!

- Дамбалла!

- О! Так давно я это не слышал!

- Иштар! Чемош!

- Ты так много обо мне знаешь. Я покажу тебе еще больше.

- Я не хочу! Не хо-чу!

- Скоро ты станешь ощущать власть, и тебе это понравится. Власть над гадкими людишками, спрятавшими свои хилые тельца под землю…

- Я не стану больше…

- Ты заставишь их бояться и уважать тебя…

- Нет…

- Уважать тебя! Ведь страх – это уважение…

- Нет…

- Это они отдали твою полоумную мать на съедение голодным ублюдкам…

- Нет…

- Ее рвали на части. Сначала ей откусили уши, потом съели ее грудь…

- Молчи!

- А потом ее кости выкинули в яму, даже не присыпав землей. И ты станешь их жалеть?!

- Я думал… думал, что она жива, что я ее еще увижу…

- Даже с собаками не поступают так, как поступили с ней. Ее отгрызенную голову пинали ногами как мяч, и она до сих пор лежит под партой в кабинете биологии – под той самой партой, за которой ты проучился почти семь лет. И ты это оставишь безнаказанным?! Да ты просто слизняк, если простишь грязных полудурков!

- Они пожалеют…

- Ты – комок дерьма, ты не способен отомстить за собственную мать!

- Я им… я им сделаю…

- Ты…

- Я ИХ УБЬЮ!!! Я их буду вешать. Я их буду душить, рубить топором…

- А потом опять станешь обвинять меня, гадкий человечишка?

- Нет! Я их уничтожу! Я буду благодарить тебя…

- Твоя мать так кричала, когда ее ели заживо...

- Я их всех поубиваю - и тех, кто в школе, и тех, кто в подземелье! Всех! И обескровленную маленькую головешку тоже убью! И вырву сердце у этого зазнавшегося громилы! Вырву – и съем! Съем, даже не поджарив!

 

* * *

Григорий опустил потерявшую от страха сознание девочку на траву и открыл замаскированный люк. С презрением посмотрел на маленькое тельце, вновь забросил на плечо и начал спускаться в подземелье.

Темный коридор - и лестница, ведущая еще ниже... Опять коридор - и очередная лестница...

Добравшись до своей комнаты, Григорий зажег свечу и положил девочку на грубо сколоченный лежак, застеленный грязными фуфайками. Комната была тесной, ее низкий потолок подпирали по углам бревна, скрепленные поперечными балками.

Бросив на девочку мрачный взгляд, Григорий вышел из каморки и отправился к вожаку, обосновавшемуся еще глубже под землей.

Девочка повернулась на бок, подняла голову и громко икнула. Покачиваясь, встала на четвереньки и замерла, уставившись в угол. Она словно во что-то вслушивалась, иногда издавая невнятные звуки, похожие на мычание немого. Внезапно она дернулась всем телом и изрыгнула белую тягучую слизь. Посмотрела на собственную рвоту - и рассмеялась...

 

* * *

- Она моя, и я с ней что хочу, то и сделаю!

- Григорий, мы даже не знаем, сколько ей лет. А что если будет хуже?

- Хуже?! Да разве может быть еще хуже? Что может быть хуже для Олежки – смерть? Да он… он уже неживой!

- Григорий…

- Молчи, Стефан! У тебя же нет души! Она растворилась в твоем страхе за собственную жизнь. Ты уже бездушный!

- Довольно, Григорий!

- Я принесу к школе ее сердце...

- Я сказал: нет!

- …и все закончится. А если кто-то попробует мне помешать…

- Папа... – вдруг прошелестел голос Олежки. - Я хочу к девочке, которую ты принес.

- Олег, сынок! Стефан, он заговорил!

 

* * *

Девочка лежала в вонючей луже и сосала палец. Запрокинув голову, она посмотрела назад, на вошедших в каморку, и засмеялась. Изо рта ее потекла рвота.

- Бедная девочка, - сказал Олежка, сидящий на руках у отца. - Она так страдает сейчас.

Григорий и Стефан недоуменно переглянулись, и вожак спросил:

- Она что - сошла с ума?

Олежка не по-детски серьезно взглянул на него и так же не по-детски ответил:

- Никто ей больше не причинит вреда. Никогда. Она очень больна, и эту болезнь нельзя ни с чем сравнить. И еще: не разлучайте ее с отцом. Он ее ищет. Там – наверху.

 

* * *

Оставив сестру хлопотать над упавшей в обморок Викторией, Виктор бросился на поиски пропавшей дочери. Что-то подсказывало ему: начинать нужно с того места, откуда, как ему показалось, за ними вчера наблюдали.

Лес встретил его полумраком и прохладой. Деревья в предрассветном свете выглядели какими-то нереальными. Растерянно озираясь, Виктор побрел по мокрой траве, вслушиваясь в тишину. Боковым зрением он замечал какие-то смутные фигуры, но стоило ему только повернуть голову в ту сторону, как все исчезало. Ему вспомнился вчерашний призрак с косой - и тут поблизости раздался какой-то звук. Словно приложили лезвие ножа к вращающемуся точилу.

«Ерунда, - храбрясь, подумал он. - Очередное наваждение. Плевать! Ищи, Сержант!”.

Света-Света-Света-Света... Ее съели! Ха-ха-ха!

«Наваждение... Просто наваждение...».

1234567Следующая ⇒

Поделиться: