В которой на Рейневана — последовательно — нападают, спасают, ловят, кормят и похищают, мандрагору же — благодаря некоему священнослужителю — засеивают на южном подножии Карконош.

 

Единственное, что двигалось в околице, была стая ворон, кружащих над лесом. Единственное, что было слышно, это дикое карканье вышеупомянутых ворон. От черных наездников не было и следа, ветер не доносил криков «Adsumus». Походило на то, что Рейневан отделался от погони. Несмотря на это, он долго не покидал своего укрытия на возвышенности. Хотел удостовериться полностью и окончательно. Кроме того, возвышенность позволяла сориентироваться в районе. То есть в лесной и каменной пустоши.

Однако его взгорье — точнее, холм, — не было достаточно высоким, чтоб с его вершины удавалось окинуть взглядом довольно широкий горизонт, который заслоняли другие, более крупные возвышенности.

Главное, нигде не было видно ни Бабы, ни Девы — башен замка Троски, которые позволили бы определить страны света.

Он подсчитал, что из-под Тросок они шли под землей больше часа, что дает расстояние около четверти мили. Потом была конная галопада по лесам, затем долгий бег. Положив, что галопировал он и бежал по прямой линии, получалось, что преодолел он не больше десяти стае. Значит, должен был быть не очень далека от того места, где вышел из-под земли и где его застал врасплох Грелленорт и где Самсон…

Грелленорт, подумал он, испугался Самсона. Биркарт Грелленорт, убийца Петерлина. Колдун, ухитряющийся превращаться в птицу, timor nocturnus,  демон, который уничтожает в полдень, епископский убийца, которого, как утверждал в Праге Ян Смижицкий, боится сам епископ. И такой тип впадает в панический ужас при виде Самсона Медока, гиганта с физиономией идиота.

То есть все-таки правда: Самсон Медок — не из этого мира. Это сразу понял Гуон фон Сагар, догадались магики из «Архангела», понял Акслебен, понял Рупилиус. Только я по-прежнему считаю Самсона добрым и грубовато-веселым другом, товарищем. У меня на глазах пелена, не дающая прозреть.

Он вздохнул, но одновременно почувствовал и облегчение. До того его немного мучили угрызения совести, мысль, что он послушал Самсона и сбежал, оставив друга в беде. Теперь понял, что Самсон прекрасно обошелся без его помощи. Он наверняка запросто отделался от погони, подумал Рейневан, вероятно, уже давно присоединился к Шарлею и остальной компании. Меня уже наверняка ищут.

Тем не менее надо идти, подумал он. Одежда за ночь совершенно не просохла, небо явно хмурится. Холодает. Если буду здесь сидеть, усну и замерзну. Движение меня разогревает. Если не на Самсона и Шарлея, то на кого-нибудь да наткнусь, встречу какую-нибудь добрую душу, расспрошу. Попаду на просеку или дорогу, выйду на тракт, замок Троски лежит неподалеку от часто используемой дороги, ведущей из Праги в Житаву через Йичин и Турнов. А к югу от Тросок есть другой путь, боковая дорога, ведущая в Житаву через Мимонь и Яблоне. Ее я знаю, именно по ней я ехал из Михайловиц, там Елинек продал меня мартагузам Гурковца. Елинек… Ну, дай только до тебя добраться, сукин кот…

Рупилиус говорил, что выход из подземелья находится к северо-востоку от замка. В районе деревни Ктовы или как-то так. Мы должны были после выхода из пещер идти по течению ручья. Ручей есть. Только тот ли, который нужен?

Ручей, в котором он так промок, что чуть было не скончался от переохлаждения, сильно петлял, исчезал в глубоком овраге. Куда он бежал, знал один только Бог. Тем не менее Рейневан решил что это единственная имеющая смысл дорога. Ручей должен куда-то впадать. Даже при полной дезориентации движение по берегу ручья исключает хождение по кругу. Вдоль ручья лежат деревни, неподалеку от ручьев устраивают свои пристанища углежоги, смоляры и дровосеки.

Последние рассуждения о пользе ручьев он проводил уже на ходу.

 

Он шел очень быстро, насколько позволял дикий район. Устал и задыхался, зато разогрелся так, что влажная одежда прямо-таки парила на нем. Быстро высыхала и уже не холодила так докучливо. Однако, хотя он прошел уже достаточно много, никаких следов вдоль ручья не нашел, если не считать тропинок, вытоптанных косулями, и ямок, проделанных в грязи кабанами.

Небо затянули тучи, и, как он предвидел, начал даже порошить снежок.

Лес неожиданно явно поредел, сквозь растущие на краю поляны яворы Рейневан увидел контуры деревянных построек. Сердце забилось быстрее, он ускорил шаги, на поляну почти выбежал.

Постройки оказались крытыми корой шалашами, впрочем, в основном разрушенными. Не было даже смысла заглядывать внутрь. Все следы людей заросли травой и сорняками. Стружки и опилки, пластами покрывающие землю, почернели и даже уже не пахли смолой. Вбитый в ствол, видимо, забытый топор был красным от ржавчины. Дровосеки — шалаши, несомненно, принадлежали им — покинули поляну явно несколько лет назад.

— Есть тут кто? — захотел удостовериться Рейневан. — Эй! Ээээй!

У него за спиной что-то зашелестело. Он быстро обернулся, но успел лишь заметить, как что-то скрывается за углом шалаша. Это что-то было маленькое. Как ребенок.

— Эй! — прыгнул он туда, — Стой! Погоди! Не бойся!

Маленькое существо не было ребенком. Дети не бывают мохнатыми, и у них не бывает собачьих голов. И рук, доходящих до земли. Они не убегают странными прыжками, раскачиваясь на кривых и коротких ногах, при этом громко вереща. Рейневан кинулся в погоню. К прогалу в стене леса, указывающему на просеку. И дорогу. Когда он выбежал на дорогу, косматое существо задержалось. Повернулось. Вытаращило глаза. И оскалило собачьи зубы.

— Не бойся, — выдохнул Рейневан. — Я не…

Существо — лесной кобольд, вальдшрат — прервал его громким и как-то удивительно насмешливо прозвучавшим скрежетом. Ему ответил хор таких же скрежетов. Доносившихся со всех сторон. Прежде чем Рейневан сообразил, во что вляпался, на него накинулось, наверное, штук двадцать. Он ударил одного, кулаком свалил другого, а потом сам оказался на земле. Кобольды облепили его как вши. Рейневан орал, пинал, дергался, колотил вслепую, даже грыз. Безрезультатно. Когда он сбрасывал с себя одного, на освободившееся место тут же залезали двое новых. Положение становилось опасным. Неожиданно один кобольд впился ему когтями в волосы и уши, а второй уселся на лицо, заткнув нос и рот мохнатым задом. Рейневан начал задыхаться, его охватила паника. Он почувствовал, как на его бедрах и икрах стискиваются зубы. Он неловко дернулся, кобольды висели у него на ногах, не давая себя спихнуть. Рейневан вырвал голову из-под удушающего кудлатого зада и завыл. Дико и нелюдски.

И — как в сказке — подоспела помощь. Дорога неожиданно наполнилась криком, ржанием и ударами подкованных копыт. Сидящего на нем кобольда словно ветром сдуло, исчез также груз с ног. Рейневан увидел над собой живот коня и железный сабатон в стремени, уловил глазом блеск меча, увидел, как из рассеченной собачьей головы брызгает кровь. Рядом дергался и извивался второй вальдшрат, пригвожденный к земле рогатиной. Вокруг били копыта, взлетал мокрый песок. Кто-то ругался, кто-то другой смеялся, хохотал. Словно было над чем.

— Вставай! — услышал он сверху. — Мы прогнали чертиков.

Он встал. Его окружали вооруженные люди на конях. Среди них вытирающий кровь с клинка меча рыцарь в латах, тот, который велел ему вставать. Рейневан видел притененную поднятым хундскугелем усатую физиономию. Удивительно знакомую.

— Цел? Тебе ничего не отгрызли?

Вооруженные захохотали, когда он механически провел руками по изодранным клыками штанам. Рыцарь снял шлем. Рейневан сразу же узнал его.

— Однако стоило, — сказал он, упираясь кулаком в луку седла. — Я Янко Шафф, хозяин замка Хойник. Стоило, однако, покрутиться по району эти несколько дней. Я чувствовал, что ты сумеешь улизнуть из Тросок, Рейневан фон Беляу.

 

* * *

 

Они остановились передохнуть и перекусить неподалеку от дороги, под могучими дубами. Несколько вооруженных отправились в погоню за кобольдами, впрочем, скорее всего бесперспективную. Остальные некоторое время удивленно рассматривали трупы, переговаривались. Наконец четыре трупа убитых вальдшратов повесили за ноги на ветках, а оруженосцы принялись сдирать с них шкуры, коим предстояло стать доказательствами победы и трофеями. Рейневан угрюмо присматривался. У него не было уверенности в том, что и его заодно не примутся свежевать. Казавшаяся приятной и одновременно зловредно хитрой мина Янки Шаффа ничего хорошего не выражала. Рейневан не давал обмануть себя наигранной откровенностью.

— Твое счастье, — говорил хозяин Хойников, — что ты орал, а мы услышали. Иначе б скверно тебе пришлось. Мы этих кудлатых знаем, множество их бродит по карконошским чащам. Зимой их голод ближе к человеческому жилью подгоняет. Нападают кучей, живьем жрут, до костей обгладывают. Одни говорят, что рожают их тутошние гуральские бабы, которые с собаками спариваются, тьфу, гадость какая. Другие болтают, что это simiae [164], заморские скотины, когда-то тамплиерами разведенные. Третьи считают, что это дьяволы, по дырам из пекла вылезающие. Правда, Звикер?

— Все скверное от дьявола, — ответил проходивший мимо священник, окидывая Рейневана исключительно ядовитым взглядом из-под капюшона. — А каждый грех требует кары.

— Дурак, — вполголоса прокомментировал Шафф. — Эй, панич Беляу! Опасность миновала, а ты все хмуришься. Накормленный, переодетый, а все как бы не в себе. Почему бы это?

— В Тросках, — Рейневан решил говорить прямо, — вы хотели меня купить. Давали сорок коп пражских грошей, несомненно, затем, чтобы после перепродажи они вернулись к вам с лихвой. Интересно, кого вы в качестве купца присматривали? Инквизицию? Вроцлавского епископа?

— Епископа, — Шафф сплюнул, — пусть пес жрет. Инквизицию тоже. Я тебя от доброты сердечной выкупить хотел. Из-за симпатии.

— Симпатии к чему? Мы ж не знакомы.

— Мы знакомы лучше, чем тебе кажется. Твой брат Петр, упокой Господи душу его, был порядочным человеком. Нуждающимся ни в помощи никогда не отказывал, ни в деньгах. Когда нас, Шаффов, прижало, кто помог? Петр из Белявы!

— Ага.

— А кто сейчас взъелся на Рейневана, Петрова брата? Кто на него охотится? Епископ? Хрен ему, сказал я. Стерчи? Стерчи — обыкновенные разбойники. Князь зембицкий Ян зол на то, что Рейнмар у него любовницу увел, потому что та предпочла более молодого и пылкого? Наконец, Ян фон Биберштайн из Стольца. Вроде бы великого благородства господин, а что делает? За поимку шляхтича назначает награду как за сбежавшего раба. И за что? Что он ему дочку охмурил? Иисусе Христе! Так для того они и есть девки, для того их Памбучек создал, чтобы их с толку сбивать, а для того, чтобы они позволяли себя совращать, обдарил их курвинской натурой. Я неверно говорю? Увидев тебя в Тросках, — продолжал Шафф, не ожидая одобрения, — я подумал: возьму и спасу парня, не дам Шести Городам, не позволю, чтобы над братом Петра из Белявы палачи на эшафоте для сброда потеху делали. Выкуплю, подумал я, беднягу…

— Благодарю сердечно. Я — ваш должник…

— Сорок коп грошей, — Янко Шафф словно не слышал, — сумма, подумал я, не столь большая, покойный Петр некогда одолжил нам гораздо больше. Да и спасенный из лап лужицких палачей панич Рейнмар, подумал я, тоже сумеет отблагодарить. Ведь у панича Рейнмара есть пятьсот гривен, которые два года тому назад грабанули у сборщика податей. Сумеет отблагодарить. И поделиться.

— И-эх, пан Шафф, — внешне беспечно вздохнул Рейневан. — Вы верите слухам? Сами же только что признались, что в Силезии за мной охотятся, что пользуются отвратительными методами. Что не гнушаются очернять и клеветать, что вредные слухи распространяют, лишь бы внушить ко мне отвращение. Ибо клевета и ложь, будто бы я напал на сборщика. Клевета и ложь, понимаете? За спасение благодарю, я этого не забуду. А теперь, если позволите, я попрощаюсь. Мне надо отыскать друзей, которые…

— Не торопись. — Шафф взглядом и жестом приказал вооруженным подойти поближе. — Не торопись, пан Белява. Хочешь попрощаться? Так скоро? А где же благодарность? В Тросках я не смог тебя выкупить, но все ж добрые пожелания тоже чего-то да стоят. Но от лесных чудов я тебя спас, не откажешься. Если б не я, тебе б каюк. Так что, когда гривнами сборщика станем делиться, я возьму триста, ты остальное. Так будет справедливо.

— Я не нападал на сборщика, и нет у меня этих денег! — О том, есть ли, что есть и где есть, — Шафф слегка прищурился, — мы еще поболтаем. В замке Хойник. Куда мы сейчас отправимся. Дашь мне рыцарское слово, что не попробуешь бежать, так я не прикажу тебя связывать. Да и куда тебе убегать? Леса кишмя кишат адовыми созданиями Де Бергов уже, несомненно, гоняется за тобой. Вероятно, под Тросками все еще сидит Ульрик Биберштайн, зверски на тебя взъевшийся. У меня тебе ничего плохого не сделают. Я даже оставлю тебе часть денег сборщика, себе возьму только… Только четыреста гривен. Поэтому…

Прежде чем хозяин Хойника уточнил, периапт Висумрепертум активизировался в руке Рейневана. Самопроизвольно.

Магия, запустившая амулет, была настолько сильной, что Рейневан запросто установил направление. Изумив и Шаффа, и его вооруженных, он перепрыгнул через дорогу за кусты можжевельника, перепрыгнул яму из-под вывороченного дерева и, не раздумывая, набросился на притаившегося за поваленным стволом человека в капюшоне. Резким ударом кулака выбил у него из рук напоминающую маленький ковчежец коробочку, пнул, дал по шее, добавил по уху. Капюшон свалился, сверкнула тонзура. Рейневан приложил бы попу еще раз, но люди Шаффа подбежали к нему и схватили.

— Ты что, черт побери, выделываешь? — рявкнул Шафф. — Спятил? Или сдурел?

— Посмотрите, — крикнул Рейневан еще громче. — Что у него! Спросите, что он делал?

— Что ты несешь? Это ж отец Звикер! Мой капеллан!

— Это предатель. У него чародейский коммуникатор! Он выслал сигнал, хотел с кем-то магически связаться! Кого-то сюда магически призвать! И я знаю кого!

Шафф подошел к лежащей на земле коробочке, резко попятился, слыша вибрирующий зуд. Не думая, одним ударом ботинка раздавил шкатулку, носком вдавил в песок. Капеллан, видя это, издал глухой стон.

— Ты не пожелаешь — подошел к нему Шафф, — объяснить мне это, Звикер? А?

— Объяснить, — крикнул все еще удерживаемый вооруженными Рейневан, — могу я! Этот поп предал меня! Притащил на мою шею преследователей, из-за него они чуть было вчера на меня не напали. Спросите его о Биркарте Грелленорте, чародее! Спросите, как давно он ему служит, как давно информирует! Как давно он предает также и вас!

— Биркарт Грелленорт, — зловеще повторил Янко Шафф, хватая капеллана за одежду. — Епископский наушник. Так вот оно что. Доносишь ему? При помощи чар доносишь епископу? Обо всем, что я говорю, что делаю, что замышляю? Продаешь меня?

Капеллан стиснул губы, отвернулся.

— Отвечай на обвинение, поп. Защищайся. Поклянись, что невиновен. Что ты мой послушный слуга. Что верностью отплачиваешь за хлеб, который ешь по моей милости. И за деньги, которые я милостиво позволяю тебе красть!

Священник молчал. Шафф притянул его к себе. А потом оттолкнул, кинул на землю.

— Связать эту падаль, — приказал он. — Палач с ним поговорит.

— Вероотступник! — завыл с земли Звикер. — Безбожник! Не ты мой господин, не тебе я служу! Служу Богу и тем, кто действует по велению Божьему! Дотянется до тебя их рука, дьявольский помет! А мое мученичество будет отмщено! Узнаешь ты гнев моих господ, как пес будешь выть от страха, когда они ночью на черных конях прибудут! А ты, Белява, мерзавец греховный, и за морем не скроешься! Для тебя в аду уже готово место! А здесь, на земле, испытаешь ты муки! Шкуру с тебя…

Один из вооруженных мощным пинком заставил его умолкнуть. Капеллан свернулся клубком, завизжал.

— По коням, — приказал Янко Шафф, не глядя на него. — В путь!

 

Кавалькада Шаффа насчитывала девять конных: двух бургманов, двух оруженосцев, трех стрелков и двух вооруженных слуг. В Троски их приезжало больше — сейчас с ними не было семерых невольников, доставшихся Шаффу после раздела; вероятно, специально выделенный эскорт погнал их в сторону силезской границы. Сейчас единственными пленниками были капеллан и Рейневан. Рейневану в отличие от священника не связали рук и не спутали ног под животом у коня. Под нажимом он дал рыцарское слово, что не попытается бежать, поклявшись словом чести и крестом. Конечно, сбежать он намеревался при первой возможности, но Шарлей гордился бы им: принося ложную клятву, он не дал дрогнуть ни лицу, ни голосу; он сам почти поверил в клятву. Однако Шафф был не столь легковерным, он, несомненно, уже имел дело с клятвами. И людьми типа Шарлея. Рейневана не связали, но его коня вели за узду, а едущий сразу за ним стрелок не сводил с него глаз. И прицела.

Ехали они довольно быстро, не задерживаясь, направляясь на север, к горам. Трасса вела через дикие и безлюдные районы, было ясно, что Шафф специально избегает главных дорог и трактов. Рейневан Подкарконошья не знал и совершенно растерялся. Однако цель похода была известна — замок Хойник около Еленьей Гуры. Это было уже на силезской стороне Карконош, так что можно было предполагать, что отряд направится к какому-нибудь перевалу. Однако Рейневан слишком слабо знал район, чтобы догадываться, к какому именно.

Карконоши и окрестности, как уже сказано, он знал слабо, но о Хойнике он был наслышан вполне достаточно, чтобы беспокоиться. Овеянная множеством легенд древняя крепость стояла на вершине высокой и крутой горы, вздымающейся над бездной и якобы усеянной человеческими костями пропастью, которую, чтобы избежать недомолвок, называли Адской Долиной. Примерно пятьдесят лет назад современный каменный замок, построенный свидницко-яворскими Пястами, принял и включил в свои уже очень богатые владения знаменитый Гоче Шафф, еленогурский бургграф. От него замок унаследовал сын Янко. Второму сыну, Гоче-младшему, принадлежал замок Гриф. Братья нераздельно владели районом, в том числе отрезком важного торгового пути, идущего вдоль берега Бобра.

Генеалогия и имущественное состояние рода Шаффов интересовали Рейневана не очень. Иначе было с замком Хойник. Страшные рассказы о крепости можно было наверняка и большинстве своем отнести к сказкам, но факт оставался фактом: Хойник был крепостью, в которую попасть было трудно, а выбраться еще трудней. А значит, побег надо осуществить немедля, в пути.

К тому была еще одна важная причина.

 

Земля на дороге была разрыта, мох на придорожной поляне сорван множеством копыт. Вооруженные люди Шаффа встали кругом, осматриваясь, держа руки на рукоятях. Стрелки натянули арбалеты, внимательно рассматривали дорогу и опушку леса.

— Здесь был бой, — оценил Гвидо Бушбах, невысокий, крепкий и уже немолодой оруженосец, проводник и разведчик отряда. — Коней тридцать. Рубились, потом поехали. Вчера, судя по конским яблокам.

— Кто с кем рубился? — спросил Шафф. — Есть какой-нибудь след?

— Только это. — Бушбах пожал плечами. — На суку висело. Много нам не скажет.

— Скажет, — решился слегка побледневший Рейневан, глядя на лоскут черной ткани. — Уже сказало. Я знаю, кто носит такие плащи.

— Так чего же ты ждешь? Говори!

— Вряд ли вы поверите.

— Я сам решу.

 

Янко Шафф выслушал рассказ о Стенолазе и черных всадниках, сосредоточенно наморщив лоб. Хоть Рейневан соответствующим образом перекроил и обработал рассказ, у хозяина Хойника с ним проблем не было. Рейневан несколько раз замечал в его глазах вспышки, которые могли свидетельствовать о том, что рыцарь уже кое-что слышал о черных всадниках, убитых купцах и ночных ужасах, демонах, уничтожающих в полдень, и других чудачествах, перечисленных в девяностом псалме.

— Рота Смерти, — буркнул он. — Всадники на черных конях. Значит, те самые, которыми меня поп пугал. Напали здесь на кого-то. Интересно, на кого?

— Кажется, пан де Бергов выслал погоню, — равнодушно напомнил Рейневан. — Пан Биберштайн тоже…

— Знаю, — обрезал Шафф. — Охотники гоняются за тобой. А Грелленорт и его черные всадники гоняются за охотниками. Чтобы отнять у них добычу. Их цель — ты.

— Несомненно. Поэтому я считаю…

— Что я должен тебя отпустить? — Наследник Хойника по-волчьи оскалился. — Заботясь о собственной безопасности? Недурной ход, Белява, недурной. Но со мной такие номера не проходят.

— Будьте хотя бы внимательнее.

— Не учи меня.

Все происшествие имело роковые последствия для священника Звикера. Поставленный перед Шаффом и засыпанный вопросами поп стиснул зубы и не проронил ни слова. Даже несколько раз получив по морде.

— Белява! — нетерпеливо рявкнул Шафф. — Ты показал, что разбираешься в чарах. Так скажи: возможно ли, чтобы поп, хоть и спутанный, сумел каким-нибудь заклинанием притащить нам на шею этого Грелленорта?

Рейневан развел руками, пожал плечами. Шаффу этого было достаточно. Вожжу перекинули через сук, и через мгновение капеллан Звикер уже болтался на веревке, дергаясь и конвульсивно напрягая ноги, к чему вся кавалькада присматривалась с утомленными лицами.

— Надо будет заглянуть сюда спустя какое-то время, — сказал Гвидо Бушбах, — поп обоссался, видите? Наверняка здесь вырастет мандрагора.

 

Шаффа действительно не надо было учить, как поступают в опасных обстоятельствах. Они продолжали ехать по лесным дорогам, очень внимательно избегая особо заезженных. Двигались медленно, а впереди все время ехал дозор — Гвидо Бушбах со стрелком. Остальным хозяин Хойника сурово приказал соблюдать тишину, внимательность и осторожность. Отряд начал выглядеть таким боевым, что Рейневана почти покинул страх перед Стенолазом, он уже даже не горбился в седле, когда над просекой пролетала либо кричала какая-нибудь птица. Однако у палки, как водится, было два конца. При такой настороженности о бегстве трудно было даже и подумать.

Несмотря на это, Рейневан постоянно о нем думал.

 

На первый ночлег остановились в заброшенном селении старателей, летом добывающих и выплавляющих руду. Для второго ночного отдыха, вскоре после перехода речки, которую он называл Мумлявой, Гвидо Бушбах выбрал небольшую гуральскую деревушку — отрезанную от мира и скрытую в глубоком яре дыру с названием Мумлявске Удоли. Рейневан узнал и запомнил название из разговора Шаффа со старейшиной поселка, словно росомаха заросшим седым дядькой. Росомаха был явно напуган, даже паниковал так сильно, что Шафф смилостивился. Вместо того чтобы, по рыцарскому обычаю, наорать и побить, он решил сыграть роль доброго щедрого господина. Одаренный полугорстью мелких монет Росомаха посветлел как солнышко, а улыбка располовинила его заросшую физиономию так широко, что даже страшно. Он незамедлительно пригласил рыцаря в свои владения, а по пути пояснил, бормоча, почему он такой напуганный и почему вся деревушка пребывает в страхе. Проносились туточки, пояснил он, недавно оченно грозные, ну, оченно грозные, оченно конные и оченно вооруженные, несколько раз пролетывали, а такие были, что уа-ха-ха и боже упаси Памбу. На то, чтобы установить, когда это было точно, потребовалось некоторое время, однако наконец выяснилось, что случилось это позавчера ночью и вчера на рассвете. Сказать, как наездники выглядели и в какие цвета одеты, крестьянин был явно не в состоянии.

Шафф хмурился, грыз усы, однако неожиданно настроение у него поправилось. Поправилось у всех. Из домушки Росомахи вдруг повеяло чем-то невероятно приятным, чем-то божественно и роскошно аппетитным, чем-то заботливо и тоскливо домашним, чем-то трогательно и умильно материнским, запахло каким-то чудесным, незабываемым, глубоко врезавшимся в память ароматом, ассоциирующимся со всем, что мило, добро и радостно, таком, что только садись и плачь от счастья. Говоря иначе и короче: из халупы повеяло топленым жиром и жарившимися в нем луком и мясом. У Шаффа, его забияк и Рейневана ручьем потекли слезы из глаз, а слюна потекла по зубам с силой горного водопада.

— Кабанчика побил, — пояснил Росомаха. — Потому как это, панове, время…

Хозяин Хойника не дал ему докончить. Полез в колет. Увидев монеты у него в руке, мужчина аж закачался, раскрыл рот, несколько мгновений казалось, что начнет выть. Однако он быстро пришел в себя.

— Приглашаю… — выдохнул он, пряча деньги за пазуху. — Угощаться.

 

— Те, которые здесь вроде бы ездили, — Янко Шафф согнал курицу со стола, — могут быть теми самыми черными всадниками. Ротой Смерти. Но могут быть и людьми Биберштайна. Либо из Тросок от де Бергова. Черти их принесли. Что так заупрямятся — не ожидал. Что так уж ты им нужен, Белява.

— Если они на нас… — Вернер Дорфингер, один из хойницких бургманов, окинул Рейневана угрюмым взглядом, — если они на нас, не приведи Господи, нападут… Будем за него биться или как?

— Как будет, так и будет, — обрезал Шафф. — А будет то, что я решу. Ясно?

Они так объелись жаренными на жире обрезками, что еле-еле могли двигаться, какое-то время казалось, что не проглотят уже ни куска. Выдержали до того момента, когда хозяйка начала вытаскивать из котла кровяные и набитые гречневой кашей колбаски. Едва они остыли, как все накинулись на них, словно голодные волки.

— Господи Боже… — Дорфингер распустил пояс еще на две дырки. — Давно ж я таких колбасок не пробовал… Нет, съем еще, только сначала надо за овин…

— Кожух прихвати, — посоветовал входящий из сеней Ральф Мосер, второй бургман из Хойника, отряхивая снег с шапки и воротника. — Поп из-за гроба нам все еще вредит…

— Скорее помогает, — возразил Гвидо Бушбах, пинком отгоняя настырного козла, пытающегося пощипать его голенища. — Потому как если кто-то на нас ополчился, то сразу поймет, куда мы идем. Они могут устроить на нас засаду на Кругоношевой Хале, под Шреницей. Могут поджидать у Боровчаных Скал. Могут захотеть напасть на нас над верхней Шкляркой, прежде чем мы спустимся в долину Вжосовки… А в пурге и ветре мы, дай Бог, может, как-то и проскочим. Дайте-ка еще требушки…

— Дайте и мне. Святой Маврикий, покровитель рыцарей… Прям сладость небывалая. Больше нету?

— Есть, панычек, есть.

— Нате-ка, добрый человек, еще деньжат… Эй! А ты, Белява, куда?

— За овин надо.

— Иди с ним, Мосер. Чтоб ему какая-нибудь глупость в голову не пришла.

— Я ж только что с мороза, — запротестовал бургман. — А куда ему убегать? Зимой, в пургу? К волкам и чудам? На растерзание? Он же не дурак!

— Я сказал — двигайся.

 

Метель — не метель, волки — не волки, Рейневан не задумывался. Надо бежать, а это единственная возможность. Сейчас, ночью, когда Шафф и его люди обожрались, расслабились и их клонит в сон. В темноте сеней, пока Мосер обменивался несколькими словами и грубыми шутками с возвращающимся Дорфингером, Рейневан схватил кожух. И тяжелую гирю от стоящих там весов.

Двор встретил их холодом и пургой. И темнотой. За овин они шли почти на ощупь.

— Осторожней, — предостерег ведущий Мосер. — Тут где-то плуг лежит…

Он споткнулся, с грохотом перевернулся. А когда ругаясь на чем свет стоит поднялся на четвереньки, Рейневан уже шел к нему со своей гирей, уже собирался садануть беднягу по затылку. В этот момент на фоне навозной кучи мелькнули быстрые тени, раздался глухой удар, Мосер застонал и упал ничком. В следующий момент в глазах Рейневана разгорелись сто свечей, а в голове прогремела сотня громов. Двор, халупа, овин и куча навоза заплясали и проделали дикий фортель, земля же и небо несколько раз поменялись местами.

Он не упал, поддерживаемый нескольким парами крепких рук. На голову ему натянули толстый мешок. Руки связали. Потащили. Бросили на седло хрипящего и топающего коня. Конь сразу рванулся в галоп, колотя копытами по камням. У Рейневана зубы стучали и звенели под мешком, он боялся, что откусит себе язык.

— В путь! — скомандовал кто-то хриплым, отвратительно злым голосом. — Вперед, вперед! Галопом.

Вихрь выл и свистел.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: