Бог – это тот, кто изрёк архангелов.

Язычник – это тот, кто узрел архангелов

И принял их за богов.

 

Боги, а, боги,

зачем напророчили вас пророки?

Что будет нам проку, что эти ноги

свои об дороги

да наши пороги

растерли, как зубы – булку;

как губы – ласку, прося огня,

гоняясь за сказкой,

ветер арканом ловя?

Думали мы,

слова их – дымка,

а, оказалось, куски кремня.

 

О боги, о боги,

огонь, огонь

ваших седых сияющих глаз

прожигает нас

нас-

квозь. Небо-рай,

дай дожщ,

не то совсем сожжёшь!

 

Боги, о боги,

огонь, огонь

пожирает нас. Око за око.

Окинь, окинь

взглядом песчаную землю.

Зелень где? – вера. Что уготовит завтрашний день?

И кто из пророков

готовит нам завтрашний день?

 

NВ

 

Архангелы, дайте сердцам зачерстветь.

Божьего плача

хватит на всех.

 

Трое #2 Потлач

 

О ангелы эти,

идут себе в сопровождении самом бизарном

по грешной планете.

 

Точно так и со мною было

(точнее, я это видел).

Впереди шёл ангел, он звался Тристан.

Нёс он –

или то сон,

нет, сны все потом! –

огромный бумажный пакет

набитый хлебом, ему бы букет –

за ним шла девица

влюблённая в него, словно птица

Абу Харун – в сердца, пустыни –

в лужу или в родник,

и мы шли к ней домой,

в сердце пустыни,

les deux chevaliers*и les chloppars des walers**,

как нас нас называют и ныне,

(третьим, как вы понимаете, был я,

и тоже тащил бумажный пакет).

 

Я нагнал Тристана и шепнул:

- Спасибо.

- За что?

- За то, что позволил увидеть

твои крылья.

В небе луна и звёзды

переливались, словно северное сияние.

 

* Два рыцаря

** Фраза "сучьи воры" - "les salopards des voleurs" - произнесённая с сенегальским акцентом.

 

 

Трое в пейзаже

 

Девушка, увы,

одержима была.

- Демоны дирижировали?

- Естественно, нет, сама

собой.

Пламени в ней –

на сейдесят лет

плача.

 

Жалость же Тристана...

- Жалость – слово неангельское

какое!

Будто бы улей

злости.

 

Каждый тёмный сезон

мы приносим друг другу цветы,

 

Тристан-бедняга так сострадал,

что на стеблях подъёмных кранов

мерещились виноградные гроздья, а на востоке, где соком

ночным наливался небесный

склон –

соколы белые

дуги чертили

вокруг луны –

ангел любой

такие о небе

сны...

 

сообщения о перелётах,

ценах на воду на небеси,

последние погодные сводки

по Би-Би-Си...

 

А девица спросила:

- Самолеты видишь?

У них там праздник. А как же? 7:0 – точно тебе говорю.

передачи о подлёдном лове, подпольном лете...

Каждый тёмный сезон

Она не видела ни винограда, ни птиц...

 

мы становимся перед незашторенным окном

просторной гостиной

 

Ей не терпелось прийти домой и включить футбол,

её команда играла толи в полу- толи в полном финале.

и смотрим, как лампа сердечно-сосудистой же

тлеет, желтея

в кромешной осенней

печали...

 

Полифем

 

Каждый день – священен,

даже в нашем мире, где счастье

людям дают футбол или распродажи,

где вода стоит дороже

крови, неба и честности.

И вот вместо того,

чтобы расстелить в земле

десяток-другой существ,

или, по крайней мере, одно-единственное – себя,

ты внушаешь людям эту простую

и, вероятно, ложную мысль,

в то время, как тот,

кто коснулся самого дна

правды –

проклят.

 

Эпилог (самая капелька прозы)

 

Теперь Иисус просит милостыню в Тулузе,

читая круглые сутки

«Джая Шива шамбо».

По чистой случайности, его любимая песня –

«Айко-Айко» – та самая,

под которую ангел, поведавшая о нём,

последний раз теряла девственность

(лет семь назад).

My grandma and your grandma were

Sit-tin' by the fire. - My grandma told

Your grandma "I'm gonna set your flag on fire."–

два болгарина подобрали её по дороге,

и пока она была с одним из них на заднем сидении,

то и дело соскальзывая с кожаной куртки и несвежих порно-журналов –

это доставило больше боли, чем удовольствия –

у того, что вёл,

чаще всего глядя в зеркало заднего вида,

не переставая, кровоточила рана на правой руке

под эту песню, полную солнца –

контрапункт из американского триллера –

Look at my king all dressed in red

I-ko, I-ko, un-day. I betcha five dollars he'll kill you dead

Jock-a-mo fee na-né…

 

 

Андрей Дмитриев

СТИХОТВОРЕНИЯ

 

 

***

Так слагается печь –

так руки кладут неспешный кирпич,

в своём стремлении лечь

точно в стык, уступающий лишь

к нам вползающей ночи. Здесь будет огонь

отдавать волю чувствам, играя под чугунком

или просто толкая прочь холод тугой

из зашторенных вечеров.

 

Так слагается речь –

так в гулком тазу разводит раствор

загорелый печник, чьи виски давно в серебре

и чей бас в каких-то негромких напевах – густой.

Слово – к слову, скребётся по шву мастерок.

Здесь будет огонь поднимать к небу дыма клубы,

и останется только глядеть сквозь стекло,

прижимая к нему уже зябкие лбы,

как от дома бежит в неживые поля,

в нежилые поля накипь пришлой беды –

в глушь, туда, где ниже ноля

и где не в чем согреть воды…

 

 

***

…….Э.У. и Г.Б.

 

Казань, казан –

казалось бы на всех,

на все глаза

должно хватить в узле

старинных улиц

тех восточных яств,

что в волжской Азии соприкоснулись

с русской формой фраз,

но ненасытен взгляд,

и нескончаем пир

того, кто скоро, повернув назад,

запомнит вкус мистической крупы

по рецептуре всадников судьбы.

 

Казанский кремль,

где крест и минарет

доказывают общность теорем

в вопросе «что есть свет?» –

подсвеченный огнями ярких ламп,

всплывает на поверхность здешних вод –

здесь больше не тревожат звоном лат,

здесь тетиву не рвёт

жестокосердный век. В тугие небеса

взмывают голуби, как возглас, как восторг.

По здешним заповедным адресам

разносит письма бог.

 

 

На Баумана – пешая игра –

не в жмурки и не в салки – в города,

где в праве буква «К». Луны серьга –

повиснет в ухе неба, и Орда –

всё золото, накопленное встарь,

швырнёт к ногам, привыкшим измерять

собой любой открытый мир, как взмах хвоста

глубоководной рыбы в дремлющих морях.

 

Найди себя, дорогу указав

на некий край пространства – в данный миг

пусть это будет древняя Казань,

наполненная новыми людьми…

 

 

***

Выудили пескаря –

встревожили воду

резиновым сапогом. Заря

уже полыхала, вытолкнув на свободу

спелое солнце. В розовом кулаке

пахло сырой чешуёй и сорванною травою.

Чайка – на ещё холодном песке –

морскою походкой обхаживала территорию.

В сумраке леса – хвоя дышала в лицо

гостю, в чащу вошедшему в поисках дров и ягод.

Много на нашей планете таких укромных лесов,

но этот – только для нас, хотя априори – для всякого.

 

Танцы воды – стали белыми –

манят тебя и ждут,

в круг вовлекают – с руслом по эллипсу следуя

за поворот крутой, где не провести баржу,

а лишь пирогу индейскую с хворостом стрел на днище.

Долгое эхо – будто бы диалог

с воздухом и пространством, дающими разуму пищу –

и это, возможно, бог…

 

Вспомнились песни – дикие песни –

с воем да с клёкотом. Пение у костра –

шанс языка дать самому себе версию

происхождения. На мелководье коса –

словно тропа пологая,

шаг – но на ней не отпечатать след –

только останется пена – как за лодкою,

несущей себя на весле.

 

[ пятый привод ]

Сергей Сущий

АНТАРКТИДА

Рассказ

                              

Бороться, искать…

А. Теннисон

 

I

За двухметровым торосом будет ветер. Порывис-тый и такой силы, что лучше его встретить, приг-нувшись, наклонив корпус вправо. Андрей дернул за веревку, и сани с поклажей нехотя сдвинулись еще на полметра.

Сколько он сегодня прошел? Километров пятнад-цать точно. Может, семнадцать. Надо бы двадцать, а лучше двадцать два. Но силы уже на исходе.

Он с тоской оглядел завьюженную широкую – метра в три – расщелину между льдами. Километра два надо пройти еще обязательно. Он каждый день недобирает, все больше отставая от графика.

Голова закружилась. Неуклюже переступая тол-стыми унтами, сделал три шага назад и тяжело опустился на сани. Не снимая варежки, сунул руку в грудной карман куртки и достал хрустящую фоль-гой плитку шоколада. Развернул, деревянными пальцами отломил треугольник. Шоколад был твердый и острый, как стекло. Осторожно, боко-выми резцами (передние зубы несколько дней сильно болели) откусил острие треугольника. Стал медленно жевать.

Мороз сегодня был поменьше, чем все последние дни. Градусов тридцать – тридцать пять. Но поя-вился ветер. Встречный. Всё утро он бил в лицо, даже при небольшой скорости – метров пять-семь – превращая ходьбу в обжигающую муку. Вот и недобор километров.

Андрей отправил в рот остаток шоколада, попы-тался встать, но решимости не хватило, и он ос-тался сидеть, бессмысленно глядя под ноги. Мину-ту, две, пять. И дольше, дольше.

«Так нельзя. Иди, или ставь палатку... палатку… Какая палатка?! Четырех еще нет! Давай паря, да-вай...» 

Наконец пересилил себя, зашевелился, встал и, подхватив веревку от санок, побрел вперед...

Вечером, уже в палатке, отогревшись чаем, сде-ланным на спиртовке, Андрей, словно внутри что-то заело, крутил один и тот же простецкий расчет: хода еще семьсот кэмэ. А до склада с продоволь-ствием четыреста. Ну, может, триста пятьдесят – триста семьдесят. Если по двадцать в день – до трех недель. А еды дней на десять – двенадцать. Можно, конечно, растянуть. Но силы? Чтобы идти, нужны силы...

II

Сигаретный дым вился к потолку. Прозрачный сто-лик-эллипс между тяжелыми кожаными креслами был заставлен пустыми бутылками и разоренной закуской.

– Что, Олежка, накрывается твой полярник?

Олег, грузный, выбритый наголо сорокалетний му-жик, с широкими скулами и коротким боксерским носом, не ответил, только потянувшись из кресла, взял со стола большую рюмку.

– Вот тебе и Амундсенансен... – Его товарищ, длинный, сухощавый, легко переместился от окна ко второму креслу, присел на подлокотник. Нер-вное острое лицо передернула усмешка:

– Пять лимонов...

– Достал, Виталик. Еще не вечер... – Олег с досадой вернул полную рюмку на место.

– Он уже сейчас доходяга. – Виталий уже не ус-мехался. – Неделю, и всё. Сам же видишь.

– Что я вижу, что?!

– Больше пятнадцати в день уже не ходит. Жратвы у него недели на две. А до склада четыреста верст. И еще триста потом... – Виталий, легко снявшись с кресла, вернулся к окну. Вставил в тонкие губы си-гарету. – Не в падлу смотреть, как он там околеет?

– Его дело, – буркнул бритый. – Идет, и пусть идет. Не хер было пяткой в грудь стучать – полярник, полярник...

– А все-таки, пять лимонов, не хрен собачий. – Виталий потянулся, хрустнув суставами. – Конечно, обидно.

– Ладно, ладно, – заколыхался в кресле Олег. – Говорю же, не вечер. Пацан упорный… Посмотрим еще.

– Посмотрим, – кивнул товарищ, но снова не удер-жался. – Ждать недолго. – И, заметив, как дернулось лицо бритого, сменил тему. – Ну да фиг с ним. Подумаем лучше, что теперь с ангаром де-лать. Триста тонн вломили. Не коню же под хвост.

– А что с ним? В холодильник обратно.

– Жалко...

– Жалко сам знаешь, у какого зверя... – Олег зацепил с тарелки рубиновый кругляш колбасы. – Какие еще варианты?

– Какие? – Виталий выписал сигаретой воздушный вензель. – Ну, может, еще одного полярника за-пустить.

Олег нервно дернулся в кресле:

– Это ты уже с кем другим рубись...

– Постой, постой. Не за бабки. Насчет этого, что сейчас, мы с тобой, скажем так, эксклюзивно за-бились. Дуба даст и делу венец. Но западло же такую систему рушить. Один к одному – Антарк-тида! Ведь всё продумано! Всё! Ты вспомни, сколь-ко промудохались, чтобы эти, как их... торосы дви-гать и трассу менять... или пургу с нужной стороны запускать.

Соскочил с подлокотника. Сунув руки в карманы, заходил по комнате.

– Давай что ли академиков там или этот... ги-дромет прощупаем. Я насчет аренды.

– Нашел, кому предлагать, – хмыкнул Олег. – Да они с паперти не слазят! Во всех кабинетах по рублю на жизнь строчат.

– Так и я о том! Что-то ведь им кидают. Хватает же на настоящую Антарктиду. Я когда с тобой забился, даже этим делом увлекся, спецом про эту Антарк-тиду разузнал. У наших там и сейчас четыре стан-ции. Еще те бабки. А тут прикинь, тренировочная база под боком.

– Какая на хер база! Пол-России круглый год такая база. Чубайс зимой рубильник вертанет, и тре-нируйся до уси... Короче, сдать ангар Узбеку и с концом. Пусть свое мясо держит. Влезет неме-рено. Нормальное бабло пойдет. Не то, что база какая-то, академики...

– Насчет академии я к слову... Просто облом такую красоту баранине дарить. У меня по городу в такой аренде и так до хрена. На десять жизней хватит. А это... Олег, ты вникни... – Виталий словно спот-кнулся о хмурый взгляд компаньона. – Понимаю, пять лимонов на ровном месте... Обидно. Но не последние же... Хрен с ними, забудь. Понимаешь, простой сарай каменный – тридцать на пятьдесят. А внутри – целый материк! Ледяная земля!

Завелся от собственных слов:

– Ростов. Июль. Тридцать в тени, а там... Двадцать метров отсюда, – ткнул сигаретой в стену. – Там сейчас вьюга, минус сорок. Заносы двухэтажные, ветер с ног валит. Вон, смотри, как палатку рвет... 

Кивнул на огромный монитор, в центре которого трепетала, а иногда начинала ходить ходуном, синяя нейлоновая полусфера.

– В палатке мужик. Ему до людей еще семьсот верст. Представляешь! – Виталий, кажется, сам заново поразился этой мысли. – В июле!! В центре Ростова! По хер! Пока всё не пройдет, ни одной живой твари не встретит. Материк...

Немного успокоился. Потянулся к столику, ткнул в пепельницу бычок и тут же ловко выцепил из пачки новую сигарету.

– Только звезд не хватает, но и это – захотим, сделаем. – Вытянув губы, с удовольствием пустил вверх табачную пряжу. – Понимаешь! Это тебе не Узбек со своими тушками. 

– Какая разница... – проворчал Олег.

– Ales... – Виталий одним движеньем смял в пепельнице только начатую сигарету. – Твою долю в ангаре я выкупаю. Как раньше забивались – по полной цене плюс тридцать пунктов сверху. Чтоб без дерьма. А что дальше, мои заботы...

                                       

III

Согреться не удалось даже в спальнике. Только когда, высунув руку в ледяной мрак и нащупав в рюкзаке второй свитер, Андрей надел его на себя, стало тепло.

Может и не стоило так самозабвенно врать этим лбам о своем полярном прошлом. Но ведь Ан-тарктида!

Он вспомнил черно-белый рисунок в углу стра-ницы. Трепаная библиотечная книжка о знаменитых путешественниках ХХ века сама открылась на этом развороте – сквозь косые завороты вьюги, наклонившись вперед, шел бородатый человек.

Это был Роберт Скотт. Он шел навстречу своей смерти. Уже покорив Южный полюс и всё равно оставшись вторым. Амундсен успел к цели на месяц раньше. И разочарование убило Скотта. Конечно, чтобы умереть, понадобились ещё холод и истощение. Но если бы горечь поражения не выжгла изнутри его и двух спутников во время обратной дороги, они бы не замерзли в двадцати километрах от склада с продовольствием.

Это Андрей разобрал много позже, когда уже были прочитаны дневники Скотта и его удачливого соперника Амундсена, а потом и всё, что сумел достать об Антарктиде в трех библиотеках – школьной, детской городской и ПТУ-шной. Но и в тот первый раз, обмерев над маленьким, в спичечный коробок, рисунком, он, наверное, мог бы сказать – «вот она, судьба...», если б только сумел облечь в слова охватившую его пронзительную тоску.

Впрочем то, что это судьба, подтвердилось лишь в последние месяцы. А до этого были школа, училище, армия. Затем охрана автостоянки, погрузка тортов и карамели на конфетной фабрике, посуточная работа в торговом ларьке, бензозаправка... Где она – Антарктида?! Там же, где все наши детские мечты. Книжные миражи, которых в жизни нет, и быть не может. По крайней мере, для него – пацана с рабочей окраины. Когда тебе двенадцать – мечтай о чем угодно. Хоть об Антарктиде. Еще три-четыре года – и всё кончится. Так или иначе. Вариантов немерено, но Антарктиды среди них никогда не будет. В свои двадцать шесть он уже успел в этом убедиться. И вдруг...

Ведь это было с ним! Он дошел! Три недели назад на Южном полюсе он вырубил во льду лунку для своего именного флажка. Правда, добрался с задержкой. Отставание от графика началось почти сразу. И к полюсу набежало дней десять. Но ведь цель достигнута!

«To strive, to seek, to find and not to yield»[1]. Он воскресил в памяти фотографию с Наблюдательного холма на антарктическом острове Росса. На этот холм поднимались люди из экспедиции Скотта, высматривая ушедших к полюсу товарищей. А потом, в память о погибших, водрузили на его вершине деревянный крест. И на доске, прибитой к кресту, вырезали эти слова, которые Андрей хотел бы сделать девизом и своей жизни. У него получилось...

Он уже давно не вспоминал, что в простой геометрии этого мира, в двух десятках шагах от него истекает жаром огромной июльский город, и пластилиновый асфальт проминается под каблуком даже ночью. Из окружавшего его ледяного пространства, скованного вечным январем, выхода в тот июль все равно не было. И это не казалось ему парадоксом.

В конце концов, кто знает, какие миры находятся на пересечении с нашей повседневностью? Ведь никого не удивляет такое замкнутое в себе пространство, как наше тело. Со своей температурой, давлением, запутанным трехмерным ландшафтом и избыточным разнообразием органов-регионов, столь отличных от прилегающих снаружи земных окрестностей. 

Но верно, есть и другие, такие же самостоятельные миры, у каждого из которых свои законы, установленные раз и навсегда или же по одному конкретному случаю. Случай Андрея был вполне конкретным. Чтобы вернуться в мир к людям – он должен пройти четыре тысячи километров. Две – до гипотетического южного полюса, и столько же обратно. Из них три тысячи триста уже позади. На что же ему сетовать? Если об этой дороге он мечтал почти всю жизнь. Если почти три месяца убеждал дать ему такую возможность. И был счастлив, когда всё устроилось, и он получил деньги для снаряжения и припасов.

Цель достигнута. Он дошел, коснулся полюса, хотя всегда знал, что главная мечта его жизни неосуществима. Если теперь ему не удастся вернуться, он не в накладе. И снисхождения не ждет. Дело ведь не в особой кровожадности или жестокости мира, а просто в его суровой упорядоченности – при которой все имеет свою цену, оплачиваемую жизнью...

«Жалко только, что здесь не видно звезд...» – Андрей уже спал, утопив лицо в теплой шерсти спальника.

...Через неделю он проходил уже только шесть-семь километров в день. Потом – не больше пяти. Но все равно каждое утро поднимался, собирал и грузил на сани палатку и прочий скарб, брел по широкой расселине между двумя торосами – когда по голому льду, а когда по глубокому снегу. Скорость его составляла не больше километра в час. Но он продолжал идти...

 

IV

Урчала сплит-система, снижая до комфортной про-хлады уличную жару – весь день в тени держалось за тридцать пять. Вытянувшись в креслах, Олег и Виталий уже с полчаса смотрели на монитор в центре которого, всё сильней клонясь на встреч-ный ветер, механически брела закутанная фигура.

– Совсем доходит, – Виталий приложился к пот-ному высокому стакану. Посмотрел на Олега, но тот промолчал. – Пару дней пацану осталось.

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего...

…Урчал сплит, все также двигалась по монитору фигура человека. Виталий щелкнул пальцами, вспомнив:

– Слушай, насчет пятна на Кировском. Ты как... не думал еще?

Олег неопределенно пожал плечами, и Виталий хлопнул ладонями по круглым подлокотникам:

– Удивляешь... Где еще в центре семьдесят соток...

– Ну, скажем, не семьдесят, – Олег почесал боль-шим пальцем скулу. – Шестьдесят, если набере-тся...

– Шестьдесят?! А если семьдесят пять! Лично по-сылал вымерять!

– Да ладно. Что я, этого пятака не знаю? Пятьдесят на сто двадцать...

– Какие пятьдесят! – Виталий почти выскочил из кресла, но тут же упал обратно. – Пустой базар. Давай съездим, посмотрим. Как ты?

– Нормально.

– Тогда сейчас.

– В самую жару? – поморщился Олег.

– Ты что, на трамвае поедешь? Или... – Виталий сладко ощерился. – Или тебе в кайф вот это смо-треть? – кивнул на монитор, в котором всё также ритмично качалась на ветру бесформенная фигура.

– Поехали… – Олег выбрался из кресла. – И к Арсе-ну на минуту заскочим, по авторынку вопросец есть...

У Арсена, однако, минутой не обошлось. Потом была пробка на Садовой. И другая, на обратном пути. В комнате с монитором они оказались уже ближе к вечеру.

– Ну что, проведаем полярника, – Виталий под-хватил со столика пульт. – Ты как? – обернулся к товарищу.

Олег кисло поморщился.

– Не вижу энтузиазма. – Виталий щёлкнул пультом. – Взглянем одним глазком и сразу по коньячку…

Экран вспыхнул ослепительной звездочкой и раз-вернулся. Засветилась снежная извилистая трасса, на которой отчетливо смотрелась красная точка. Виталий нажал кнопку масштаба, и точка прев-ратилась человека.

Прошедшие часы, видимо, стали переломными. Андрей уже не шел, а скорей имитировал дви-жение, безвольно раскачиваемый ветром.

Несколько минут они молча смотрели на борьбу человека со стихией, близкую к своей развязке.

– Олежек... – Виталий прочистил подсевший голос. – Может, хватит пацана мучить?

– Он, кажется, ни о чем не просит.

– И не попросит. Знает, что бесполезно.

– Вот и пусть идёт.

– Ты это называешь - идёт?! – Виталий ткнул паль-цем в экран. – Он уже вечером накроется!

– Чего ты хочешь? – прошипел Олег. – У нас, кажется, всё обговорено. Он идёт, и нет базара.

– Верно, идёт. Но базар всё же есть. – Виталий улыбнулся, показав мелкие острые зубы. – Пред-лагаю кончить... Слушай! – властным жестом оса-дил товарища. – Соглашаешься – лимон снимаю. Значит, с тебя – четыре. Не захочешь – хозяин-барин. Он двигает кони – пять по уговору.

Олег задумался, мотнул толстой головой:

– Минус два.

– Один.

– Два, – повторил Олег.

– Полтора, и забились.

– Два.

– Хер с пацаном. Пусть кончается. Потерплю… – Ви-талий полез за сигаретой, неторопливостью дви-жений демонстрируя – торг окончен.

Помолчали. Выпили по рюмке, закусив твердым зеленым виноградом.

– Ладно, – сказал Олег. – Полтора.

– Значит, в остатке три с половиной.

– Мог бы не говорить, – Олег поморщился. – Я до двух считать умею.

– А я нет, – радостно осклабился Виталий. – Потому и озвучиваю, чтобы не ошибиться. – Не торопясь, вынул мобильник. – Вовчик... Короче: пацан своё отходил. Вытаскивайте. И это... Скорую дёрните.

Они смотрели на экран, где почти побежденная вьюгой фигура уже стояла на одном колене. Но через минуту снова выпрямилась и, наклонившись вперед, замерла, словно человек повис на за-тянувшемся порыве ветра.

Прошла еще минута, закончилась и другая. Ви-талий снова выхватил мобильник.

– Алло, Вован, ты что, не понял?.. Что значит, подготовка?! Ластами шевелите!

Но пришлось подождать ещё, пока на краю экрана возникли, наконец, двое в дутых желтых куртках. Переваливаясь на круглых тяжелых ногах, они до-брались до красного комбинезона, подхватили его с боков. И Виталий, потеряв разом интерес к про-исходящему на мониторе, повернулся к товарищу:

– А насчет Кировского думай быстро. Я долго ждать не буду.

– Завтра отвечу, – буркнул Олег.

– Ну давай, еще по рюмашке. За счастливый конец экспедиции, – Виталий потянулся за бутылкой, но захохотав, опять откинулся в кресле. – Олежка, видел бы ты сейчас свою рожу...

 

V

Двадцатипятилетний Андрей Семенов скончался в БСМП двадцатого июля, через три дня после того, как был доставлен в больницу с сильнейшими обморожениями. Каким образом получил их мо-лодой человек в тридцатиградусную жару, у пер-сонала больницы вопросов не вызвало. И не такие бывали случаи. Здесь же всё более-менее очевидно – человека в педагогических целях суну-ли в морозильную камеру. Стало быть, бизнес…

В сознание Андрей не приходил. Только раз, словно специально подгадал к визиту своего, видимо, делового подельника. Высокий, сухоща-вый человек с острым лицом постоял около его постели с полминуты, даже не присаживался, но больной открыл глаза, пробормотал в явном бреду – «Антарктида... похороните...» – и снова забылся.

…Звезды в небе поскрипывают от холода. Или это трещит в своих недрах трехкилометровый панцирный лед. Но ветра нет. Ясно и тихо. И звездам сверху хорошо видно впаянный в лед небольшой деревянный крест. Может, они различают даже, как просвечивает из-подо льда черная крышка гроба...

Двадцать тысяч долларов. Затратное дело – похо-роны в настоящей Антарктиде. А ведь по договору Андрей получал только десять тысяч, и только в случае успешного завершения экспедиции. Так что чистая благотворительность. Но сердцу не прика-жешь – Виталий привык подчиняться душевным порывам, даже самым непрактичным.

И бизнес-проекты у него потому случались такие же – чистая убыль. Превращение городского холодильного комбината в ледяной материк, казалось, именно из таких. Два года ангар-Антарктида пустовал. Проектов и предложений – ноль. Кроме Узбека с бараниной. Но Виталий держался. А в этом году словно прорвало. Через неделю стартует «Антарктида-2». Нашелся ри-сковый мужичок. Сразу после него пойдет другой проект – двое хотят на лыжах махнуть через Северный полюс. На подходе и еще три-четыре подобных предложения – желающих появилось, хоть в очередь строй.

А сколько нашлось тех, кто хотел бы на это смотреть! Вот чего Виталий не ожидал, но от-реагировал быстро. Есть уже специальный зал – столики, мягкие диваны, приличный бар. Ну и, конечно, монитор во всю стену. Это если о форме. А по содержанию, в центре проекта – скромнейший тотализатор. Абсолютно буржуаз-ный – никакой урлы и криминала. Интерес есть, в этом Виталий не ошибся. И как иначе? Чай, не тараканьи бега. Самое креативное шоу в городе, а может, и на юге России.

…Звезды скрипят и почти крошатся от мороза – к рассвету совсем похолодало. А внизу, на земле начинается ветер. Словно битым стеклом сыплет мелкой колючей поземкой. Деревянный крест, чтобы не упасть, кажется, кренится вперед. И монотонно звенит при порывах антарктической вьюги табличка, наполовину залепленная снегом, из-под которого выглядывает начало английской фразы: « To strive , to seek ...».

 

 

[ no  borders ]

Абай Кунанбаев

ИЮЛЬСКИЙ ЗНОЙ

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться: