Подвал рок-н-ролльного клуба

 

Ричард Хелл : Мы с Томом Верленом пошли на концерт New York Dolls в Центре искусств Мерсера — и именно глядя на Dolls, я захотел организовать группу. Играть рок-н-ролл казалось гораздо интереснее, чем просто сидеть дома и писать стихи. Открывались безграничные возможности. Можно было работать с тем же материалом, над которым я корпел в одиночку в своей комнате, когда печатал мимеографические журнальчики, рассчитанные на десяток читателей. И мы действительно думали, что не хуже других. Так почему бы не пойти и не продать нашу работу?

До того, как мы сходили на Dolls, Том время от времени играл на акустической гитаре на фестивале в одном клубе в Вест-Виллидже, раз в несколько месяцев. Вот и все, что он делал. Ничего серьезного от этих выступлений он не ждал. Но все-таки он написал пару песен, не знаю точно, сколько: пять, может, шесть. Правда, прикольных. А мы били баклуши. Импровизировали, пока Том играл на гитаре. Гоняли балду по стенам.

После концерта Dolls я начал давить на Тома, чтобы собрать группу вместо этих его акустических посиделок. Электрическую группу. А он в ответ юлил и мялся, и мы так и не стронулись с места. Не помню точно, как так вышло, только Том в конце концов сел и показал мне, насколько просто играть рок-н-ролльные басовые партии. Я думал, играть на музыкальном инструменте — это очень сложно, ну, и не играл. Но он меня научил, и это скрепило наш союз. Так началась наша группа, потому что Том уже был знаком с ударником из Делавэра, и мы начали репетировать вместе. Но вдохновили нас на это именно Dolls.

 

Дункан Хана : У «Макса» была своя неофициальная иерархия. Если симпатичный паренек приходил в подсобку, я спрашивал: «Кто это? Хорошо, очень хорошо. Клевые шмотки. Куплено явно не у нас, брал в Лондоне. Хмм. Очень круто».

Помню, как я впервые увидел Ричарда Ллойда. Мне показалось, что у него волосы, как у восточных телок. Он был очень милым.

 

Я сказал: «Оп-па. Кто это?»

«Он тут недавно: мальчик по вызову и по совместительству очень хороший гитарист».

«Не может быть. Круто».

«Он жил в Лос-Анджелесе».

«Круто. Круто».

 

Ричард Хелл : Мы с Том Верленом оба работали в киномагазине под названием «Синемабилия», а менеджером магазина был Терри Орк. Он неровно дышал к молодым мальчикам, и поэтому хотел с нами подружиться. Наши вкусы во многом совпадали, и Терри сказал, что знает паренька, который играет на гитаре. Он знал, что мы хотим собрать группу, и считал, что его паренек — именно то, что нам надо.

Паренька звали Ричард Ллойд.

 

Ричард Ллойд : Я подыскивал себе жилье и в «Макс Канзас-Сити» встретил парня по имени Терри Орк, который работал на Энди Уорхола.

Я бомжевал. Две недели я прожил у Дэнни Филдса, после чего он ясно дал понять, что пора сваливать. Так что я спрашивал людей: «У кого-нибудь есть место на полу, где я мог бы спать, и совсем здорово было бы, если бы ко мне не слишком активно приставали?»

В то время в отношениях я предлагал в обмен СЕБЯ. Ни денег, ни успеха, ни работы — вы получали МЕНЯ. Я мог подойти к девушке в баре и сказать: «Ей-богу, я в тебя влюбился, может, возьмешь меня к себе, я у тебя поживу?»

И дальше по тексту: «Я не буду платить за жилье, часть моего времени будет по-прежнему принадлежать мне, я буду делать все, что захочу, но я буду с вами — РЯДОМ». И, знаешь, многие соглашались.

Терри Орк сказал: «У меня немереный чердак в Чайнатауне, там есть свободная комната. Парень, который жил там, только что съехал, если хочешь, она твоя».

Мы договорились так: с меня наркотики, с Терри — все остальное. На деле, естественно, никаких наркотиков я не доставал, потому что для этого как минимум нужны деньги. Но по-любому я там поселился.

 

Терри Орк : Я был уверен в своем вкусе. Считал, что могу войти в комнату и заявить: «Этот парень шарит, этот парень не шарит». Да, Свенгали,[46] спасибо. Героин активирует мозги, да?

 

Ричард Ллойд : Терри продвигал идею группы, но, насколько я понял расклад, Тому Верлену это было неинтересно. Ричард, Том и Билли Фика играли в группе Neon Boys, они дали объявление в Creem. Там говорилось: «Нужен ритм-гитарист. Талант необязателен». К ним приходил Ди Ди Рамон. И Крис Стайн тоже, но, похоже, им не хватило «бесталанности».

 

Ричард Хелл : Ди Ди пришел на прослушивание, когда мы с Верленом пытались найти второго гитариста для Television. Мы дали объявление, сколько-то человек откликнулось. Вышло прикольно, мы не могли прослушать больше четверых-пятерых, и двое из них были Крис Стайн и Ди Ди Рамон. До этого момента никого из них мы не знали.

 

Ди Ди Рамон : Том Верлен и Ричард Хелл были очень расчетливыми, взрослыми и решительными людьми. Все остальные жили как бог на душу положит, но эти двое были совсем другими. Думаю, они были битниками.

 

Ричард Хелл : Мы пытались объяснить Ди Ди Рамону песню, и он чуть не откинул копыта. Он не знал ни одного аккорда, мог только зажать одним пальцем несколько струн. Мы говорили ему: «Так, здесь «до»». Он начинал играть, и мы говорили: «До». Он говорил: «Ой, ах». И ставил палец в другое место. Метод проб и ошибок. Мы продолжали твердить: «Нет, нет. И не здесь. «До»!»

Ди Ди недоуменно смотрел на нас и сдвигал палец еще чуть-чуть… Мы качали головами, и он еще сдвигал палец… Он был забавный. Как щенок, прибежавший на прослушивание. Но в конце концов нам пришлось сказать ему: «Извини».

 

Ди Ди Рамон : Меня не взяли, потому что я не мог нормально играть.

 

Ричард Ллойд : Терри Орк наконец сказал Тому Верлену, что приглашает их репетировать у него на чердаке, купит им усилки, поможет деньгами, чтобы они могли сделать нормальное шоу. Думаю, что я был частью сделки.

В то время Терри принимал героин раз в неделю, для отдыха. Это была часть хип-жизни, а не тупое сование иглы в вену. Что до меня, в то время я настолько увяз в алкоголе, что у меня начали трястись руки. Так что я стал просить Терри дать мне попробовать героина.

 

Терри Орк : Если мне не изменяет память, посадил на иглу меня Джим Кэролл. Точно, дело было в его комнате с видом на баскетбольную площадку. Мы с Джерардом Малангой жили на Пятьдесят третьей стрит и Третьей авеню, это был центр мужской проституции в Нью-Йорке. У нас была там классная квартира. В тот день мы устроили вечеринку и пошли домой к Джиму, чтобы достать героина или другой дури.

Кажется, это был дом его родителей, около католической школы: там Джим лишил мои вены девственности. Я не знал, что он занимается проституцией, иначе трахнул бы его прямо там.

Когда мы встретились с Ричардом Ллойдом, я как раз поселился на чердаке в Чайнатауне и по выходным ширялся джанком. Уколоться героином — все равно что взять отпуск на пару дней.

 

Ричард Хелл : Впервые я попробовал джанк в компании Терри Орка. Мне понравилось. Мы вмазывались на свиданиях, каждый раз я с нетерпением ждал этого момента.

В наших отношениях с джанком не было ограничений. Для меня это было идеальное состояние, пока мне было интересно. Ты не только физически чувствуешь себя настолько хорошо, насколько это вообще возможно — джанк вообще-то обезболивающее, — он к тому же исполняет все твои фантазии, ты видишь сны, но можешь управлять ими, как режиссер фильмом.

 

Ричард Ллойд : Принимаешь наркоту — и потом можешь квасить всю ночь. Тебя не трясет, ты не напиваешься и не отключаешься, ничего не болит, играешь на гитаре так, как никогда раньше не мог, можешь ебаться пять-шесть часов без передыху, как машина, «Мистер Секс-Машина».

Ты не можешь сделать что-то неправильно. Я был одним из тех, на кого героин оказывает обратное действие — вместо того, чтобы отрубиться, я оставался бодрым буквально месяцами — погружался в недра своего сознания, наблюдал фантасмагорические опийные видения.

Так что я начал давить на Терри, чтобы ширяться дважды в неделю, потом трижды в неделю…

 

Ричард Хелл : Вмажься и растворись в снах. Некоторые картины становятся такими яркими, что ты действительно их проживаешь — я хочу сказать, когда спишь, все равно получаешь жизненный опыт. Ты действительно переживаешь все, что приходит в видениях, и только проснувшись, понимаешь, что это был сон.

А когда ты под вмазкой, ты не просто смотришь сны, ты можешь ими управлять — можешь повернуть все так или эдак, и все, чего ты хочешь, становится реальностью.

Да, мне это нравилось, ха-ха-ха, и героин в те времена казался таким безопасным… Ведь на самом деле, надо ежедневно принимать его две или три недели, чтобы выработалась самая легкая привычка. Казалось, что этого так легко избежать. Как такого можно бояться? Какой такой риск? Никакого риска — но боже, как же уверенно он ловит тебя в свои сети.

 

Терри Орк : Том Верлен был весь из себя правильный: не курил марихуану, не кололся героином, даже не пил помногу. Похоже, Верлен боялся измененного состояния сознания. А вот Хелл был совсем другим. Он наслаждался этим изменением.

У Верлена была светлая голова, он много знал, но с ним было трудно. Его все очень сильно задевало. Он всегда переживал за тех, кто рядом с ним. Конечно, это было приятно, но, похоже, он совершенно не разбирался в настоящей жизни. Он узнавал о жизни из книг — его опыт был вычитанным, нежизненным. С какой стороны ни зайди, он был наивным. Чем принципиально отличался от Ричарда Хелла, который обеими ногами стоял на земле, точнее сказать, в болоте.

Хелл всегда мыслил в антисоциальных терминах. Хелл уделял внимание смыслу текстов больше, чем остальные. Хелл был бульварным сюрреалистом, стремящимся к прорыву, он жаждал освобождения.

 

Ричард Хелл : Мы с Томом Верленом оба учились в школе-интернате далеко в холмах Делавэра. Мы уже давно были близкими друзьями, когда начали обсуждать план побега из школы.

Долго ждать не пришлось. В двенадцатом классе меня загребли за то, что я дербанил семена блаженства.[47] В день, когда меня выпустили, я встретил Тома на школьном дворе. Мне как раз исполнилось семнадцать. Мы с Томом просто хотели куда-нибудь уехать и жить сами по себе. Думали поехать во Флориду, потому что там тепло, и стать художниками, писателями или поэтами. Правда, по большей части мы охотились за ништяками и жили за счет государства. И пытались соблазнять девушек.

Нам удалось набрать около пятидесяти долларов. И большую их часть мы потратили на поезд до Вашингтона. А оттуда поехали автостопом обратно в Лексингтон, потому что мне хотелось проехать через родной город победителями, возвращающимися героями.

У одного моего богатого знакомого была собственная ферма, а на ней — пустующий дом. Дом для прислуги, вынесенный в поля. Нас там поселили, потом хозяева ушли, а мы стали веселиться. Потом они вернулись с выпивкой и девушками. Одну из девушек я знал и до этого. За полтора года с нашей последней встречи она превратилась в настоящую блядь, и это было здорово. Помню, я с фонариком залез ей между ног — она позволяла мне делать с ней все, что захочу. Так что мы зависли там на недельку, а потом продолжили путь во Флориду.

Следующие несколько дней мы автостопом двигались на юг. Добрались до Алабамы: до границы Флориды оставалось около двухсот километров. Поздно ночью мы стояли на проселочной дороге, похолодало. Местные над нами издевались, притворялись, что останавливаются, а когда мы подбегали к машине, они давили на газ и обдавали нас гравием из-под колес. Нас все это дико достало, и мы решили заночевать на месте.

Мы разложили костер и начали беситься, опьяненные свободой и злостью. Дошли до того, что начали доставать из костра горящие палки и разбрасывать их по полю. Алабама вызывала в нас отвращение. Скоро все вокруг заполыхало, а мы продолжали хохотать, танцевать и тащиться от этой бучи, и тут завыли сирены, словно ниоткуда появилась полицейская машина и пожарные…

Нас поймали. Мы наплели о том, что возвращаемся в школу во Флориду, но они не купились. По-любому, стоило им проверить нас по списку пропавших, как все с нами стало ясно. Так нас нашли.

У моей матери в Алабаме жили родственники, они меня и забрали. Отец Тома приехал туда и забрал его из тюрьмы. Том вернулся в школу. Я в нем здорово разочаровался, потому что у меня на руках уже был билет на автобус до Нью-Йорка, и я опять сбежал. Том закончил школу и перед тем, как перебраться в Нью-Йорк, год отучился в колледже.

Но когда он поселился в Нью-Йорке, в «Максе» нас воспринимали, как заговорщиков. Люди думали, что мы братья. Мы были неразлучны.

 

Терри Орк : Между Ричардом Хеллом и Томом Верленом была ярко выраженная любовь-ненависть, и Ричард Ллойд идеально вписался в эту смесь.

Я был влюблен в Ричарда Ллойда и в то, как он взаимодействовал с Хеллом и Верленом. Я был влюблен в гитарные дуэли и в то, какую войну звука они могли устроить.

Жизнь потрепала Ллойда посильнее, чем Хелла или Верлена. Господи, ему напрочь снесло крышу в больнице, от этой химиошоковой терапии. По его словам он чувствовал, что больше не может мыслить, как раньше, и что он почти сумасшедший.

 

Ричард Ллойд : Я не был в своем уме, я был безумным. Я сделал несколько заходов в больницу, в сумме пролежал там от девяти месяцев до года. И там же сошел с ума. Меня клали в больницу или в медицинский центр, я благополучно пролетал над гнездом кукушки и выходил. И когда я приходил в себя после шоковой терапии и понимал, что опять могу распоряжаться собственной жизнью, в моей душе прописывался страх: «Неужели все опять повторится?»

Мои родители не давали разрешение на применение электрошока, так что доктора уговорили их на химиошоковую терапию. Это делают так: тебе дают снотворное и каждые четыре часа вводят дополнительную дозу. Когда ты привыкаешь к снотворному настолько, что оно не вырубает тебя на четыре часа, они отменяют этот препарат и дают другой, с обратным эффектом, похожий на мощный спид, который выжимает тебя, как губку.

Я спал восемь дней (это приятное лекарство, представь — спать целую неделю) — и тут его действие начало проходить. Когда я стал часто приходить в сознание, я понял, что сейчас что-то будет. Это было похоже на пузыри воздуха, поднимающиеся из морской глубины. Ты там, внизу, так тихо, никакого напряжения, и мимо проплывают пузыри воздуха.

И вот однажды они сказали: «Отлично, похоже, он готов». Сделали мне другой укол — и мне сразу поплохело. И меня засунули в эту комнату, я оглянулся… «Погодите, это резина… Меня засунули в комнату для буйных!»

Потом я начал колотить по стенам и скакать, как резиновый мячик, и они приходили каждые полчаса и разглядывали меня через маленькое окошко до тех пор, пока я не перестал двигаться.

Сразу после химиошоковой терапии один мой друг навестил меня в Грейстоунской государственной психиатрической лечебнице в Нью-Джерси. Он заплакал прямо передо мной — потому что, как он потом рассказывал, он меня не увидел, как будто меня стерли.

 

Ричард Хелл : Меня сильно впечатлило то, как New York Dolls подстраивают под себя окружающую действительность. Когда они только начинали, они каждый вечер выступали в Центре искусств Мерсера. Их имя ассоциировалось с Центром искусств Мерсера, и мне казалось, что это очень грамотно, потому что все знают, где и когда их можно увидеть. Не надо читать газеты, чтобы знать время и место концерта.

Мне нравилось, что есть классная команда, и если хочешь их увидеть, просто надо, например, прийти в пятницу вечером в «Яму». Казалось, что в идеале, если ты хорош, надо как можно быстрее собрать в одном месте всех, кому ты интересен.

Так что я предложил пойти по этой схеме. Я сказал: «Тут где-нибудь есть бар, в котором ничего не происходит? Который ничего не потеряет, если мы попросим дать нам играть там один вечер в неделю? Мы установим плату за вход, но разрешим им пускать постоянных клиентов. Те, кто придут на нас, будут покупать выпивку, так что бар не останется внакладе, а у нас будет аудитория».

Так что мы все решили как следует поискать.

Мы обычно ехали на автобусе по Второй авеню или Третьей авеню, чтобы добраться до Чайнатауна, где на чердаке была наша репетиционная база. Верлен и Ллойд встречались на остановке, и они заметили «CBGB». Они пошли туда и поговорили с Хилли Кристал, владельцем, спросили его, как он отнесется к нашей идее.

 

Ричард Ллойд: Хилли спросил: «А что за музыку вы играете?» Мы сказали: «Ну, а что значит «CBGB-OMFUNG»?» Он сказал: «Country, Bluegrass, Blues, and Other Music for Uplifting Gourmandizers».[48] А мы сказали: «Мы играем всего понемножку, немножко рока, немножко кантри, немножко блюза, немножко блюграсса…»

 

Хилли сказал: «О, отлично, ну давай…»

Хилли хотелось устроить все в стиле авторесторана. Он собирался сделать сцену у входа, чтобы люди с улицы могли слышать музыку. Мы сказали: «Хилли, ни черта не получится. Во-первых, тот, кто будет собирать деньги у входа, не будет слышать, что ему говорят; во-вторых, выходящие будут мельтешить прямо перед группой; и в-третьих, на тебя будут жаловаться с улицы».

Это хороший пример дурацких идей, которые бродили в голове Хилли с самого начала. В конце концов от нашего имени с ним повел переговоры Терри Орк и пообещал ему, что народ пойдет. Он сказал: «Смотри, это надо нам, так что мы сами сделаем афиши, дадим рекламу в Voice, мы гарантируем тебе бар».

Так что Хилли пустил нас на три воскресенья подряд.

 

Дункан Хана : Казалось, Ричард Хелл и Том Верлен готовы взорваться в любую минуту — как будто они решили стиснуть зубы и попытаться сохранить мир. Иногда они начинали драться на сцене. Был вечер воскресенья, там сидело всего человек пятнадцать, и когда кто-нибудь лажал, Том Верлен начинал вопить на Ричарда: «А, еб твою мать!» А Ричард вопил в ответ: «Не заводись, мудофель!»

 

Дэнни Филдс : Television казался мне изумительным! Руки Ричарда Хелла и шея Тома Верлена были настолько очаровательными, что ни искусство, ни жизнь, ни любовь, ни поэзия не могли бы сделать меня более счастливым. Они были самой потрясающим из всего, что я видел в жизни. Кожа этой парочки… У них была самая восхитительная кожа в мире. Про кожу Тома Верлена и кожу Ричарда Хелла можно было сказать: «Бог создал это и потом уничтожил формулу». И еще там был Ричард Ллойд, которого я ебал.

Все ебали Ричарда Ллойда. Это был еще один человек с потрясающей кожей. Еще один потрясающий красавец. Это была группа красавцев.

 

Дункан Хана : Патти Смит не сразу стала ходить на выступления Television, но как только поползли слухи, она там появилась. Патти все время вела себя так, как будто она старая, но, подумай, сколько ей тогда было лет? Двадцать девять? Ну вот, значит, она пришла в «CBGB» посмотреть на этих мальчиков.

 

Ричард Ллойд : Патти Смит начала ходить на выступления Television в «CBGB». Все были в курсе, что она без ума от Тома. Все переживали за их будущее. Думаю, только Том был против. Наверно, его не радовала перспектива погрязнуть в дебрях таких отношений, но если честно, мне было плевать.

 

Терри Орк : Патти Смит пришла ко мне и заявила: «Я хочу его. Хочу Тома Верлена. Он выглядит, как Эгон Шиле». Она так прямо и сказала: «Устрой мне этого мальчика».

В этом не было ничего удивительного. И я прямым текстом все сказал Тому. Он был очарован Патти и как поэтессой, и как постановщиком шоу. Похоже, он знал, что она собирается подписать контракт на запись. Плюс, похоже, она нравилась ему и физически. Мне казалось, что у них одна и та же телесная конституция.

 

Ричард Хелл : Меня не напрягло то, что Патти начала гулять с Томом. Единственное, я волновался, как бы он еще выше не задрал нос, ха-ха-ха, потому что это уже было бы существенно. Том считал, что его отношения с Патти — дело государственной важности. Но я никогда не тусовался с ними — в то время я не мог находиться в обществе Тома, я его просто ненавидел.

 

Дункан Хана : Я знал, что Ален Ланье был бывшим мужчиной Патти Смит. Я жил на Томпсон-стрит, Патти тоже жила неподалеку, и я столкнулся с ней около ландромата, аппарата в духе Шангри-Ла: она стирала вещи Алена.

 

Я спросил: «Что ты тут делаешь?»

Патти сказала: «А, стираю вещи своего бывшего».

Я хочу сказать, феминизм существует, так? А она поступала в духе бытового рабства, но в этих вопросах Патти придерживалась традиционного подхода. Я не знаю никого другого, кто мог бы так сказать: «Ну, мне надо постирать вещи моего бывшего, потому что я его бывшая женщина».

Стирать вещи? Бля, ни один крутой персонаж не стал бы стирать чужую одежду.

Но Патти рассказала мне о треугольнике, состоявшем из Алена Ланье, Тома Верлена и нее самой. Она даже написала песню об этом — «The Three». Нельзя сказать, чтобы все было в порядке. Патти знала, что я знал Алена, знал, что у них с Патти любовь, и что я знаю про ее любовь к Тому, что, таким образом, у нее два любовника. Это вполне тянуло на местный скандал, но она пыталась это разрулить.

 

Дебби Харри : Помню выражение лиц Патти и Тома, когда их застали целующимися за «CBGB». Тома бросило в краску, а Патти сказала: «Иди на хуй».

Мы с Патти на самом деле мало общались. У нас были не очень-то близкие отношения, особенно после того, как она пришла на прослушивание, когда Blondie искали ударника. Неожиданно Патти вошла в комнату, где сидели мы с Клемом Борком, и сказала: «Эээй, ты красивый, как тебя зовут?»

Я сказала: «Патти, я с ним работаю».

Она ответила: «О как». А не «извините», типа она ничего такого не сделала.

 

Ричард Ллойд : Мы нравились Патти. Она была влюблена в Тома Верлена, и действительно хотела нам помочь. Ее группа как раз собралась, и они начали работать, и она спросила у Тома: «Как думаешь, нормально, если я выступлю в «CBGB»?»

Том ответил: «Мне кажется, это отличная идея. Давай дадим вместе пару концертов, тогда ты приведешь нам новых слушателей, а тебе достанется наша аудитория».

 

Терри Орк : Менеджером Патти была Джейн Фридмен, и, похоже, Клайв Дэвис, президент «Ариста Рекордз», хотел подписать контракт с Патти, но и она, и Джейн нервно относились к контрактам на запись.

Так что я пошел к Патти и сказал: «У нас тут есть кое-какие варианты. Давай ты сыграешь вместе с Television на следующие выходные? Ну что, по рукам?»

Так что они играли в четверг, пятницу, субботу и воскресенье, и каждый раз было приходило больше и больше народу. Каждые выходные зрителей собиралось все больше и больше. И это длилось шесть выходных. После этого я пошел к Хилли и сказал: «С ними не сравнится никакой кантри и блюграсс, лох!»

И я считаю это официальным началом нашей карьеры.

 

Ричард Хелл : Карьера определенно стал бешено развиваться. «CBGB» оказался в центре событий с того самого дня, как мы впервые там сыграли. Мы были уникальны. Ни одна другая рок-н-ролльная команда в мире не выступала с короткими волосами. Ни одна другая рок-н-ролльная команда в мире не выступала в рваной одежде. Все еще носили яркие и женские костюмы. Мы были тощими, как велосипеды, бездомными отморозками, и мы играли мощную, безудержную, агрессивную, но при этом странно лиричную музыку.

Думаю, в том году мы были лучшей командой в мире. Ну, по крайней мере в первые четыре-пять месяцев.

 

Боб Груэн : В первый раз я увидел Ричарда Хелла, когда он вошел в «CBGB»: на нем была белая майка, на которой был нарисована мишень и написано «Прошу, убей меня».

Эта картинка меня потрясла. Тогда у людей было немало безумных идей, но гулять по Нью-Йорку с мишенью на груди и предложением убить тебя — это было то еще явление.

 

Ричард Хелл : Не помню, чтобы я носил майку «Прошу, убей меня», зато помню, как пытался заставить Ричарда Ллойда ее надеть. Самому мне не хватало смелости.

 

Ричард Ллойд : Ричард Хелл сделал для себя майку с надписью «Прошу, убей меня», но не стал ее носить. Я согласился надеть ее. Так что я был в ней, когда мы играли наверху в «Макс Канзас-Сити», а потом ко мне пришли эти ребята. Эти наши фэны посмотрели на меня совершенно безумным взглядом — заглядывали мне в глаза настолько глубоко, насколько это вообще возможно — и спросили: «Ты это серьезно?»

Потом они сказали: «Если ты действительно этого хочешь, мы будем счастливы помочь тебе, потому что мы вам фанатично преданы». Они все смотрели на меня каким-то диким взглядом, и я для себя решил, что никогда больше не надену эту майку.

 

Терри Орк : Я пришел к Хилли и сказал: «Слушай, я хочу вернуться сюда с Television и я хочу организовать клуб». Я сказал: «Хилли, посмотри, что у нас вышло, посмотри, какая толпа народа к тебе ходит!» Я высоко поднял ставки, потому что мне нужен был контроль. Я сказал: «Каждый вечер тебе придется пускать новую музыку». У этой музыки в тот момент еще не было названия.

Хилли сказал: «Ладно-ладно».

Так мы все и сделали.

И так начался наш прорыв, мы вошли в число великих групп, таких, как Ramones.

 

Глава 19

 

53-я и 3-я[49]

 

Джим Кэролл : Я продавался за деньги. Когда мне было то ли четырнадцать, то ли уже пятнадцать, я ходил по ебаным Гринвич-авеню и Кристофер-стрит — пока кто-то не объяснил мне, что пока рядом есть люди, отдающиеся бесплатно, никто не станет платить тебе деньги.

Куча детей, сбежавших из дома, тусовалась на Сорок четвертой стрит, как в «Подростковой похоти» Ларри Кларка, но мне это больше напоминало отстой в духе «Полуночного ковбоя». Потом один взрослый парень посоветовал мне пойти на Пятьдесят третью и Третью, где собирались чуть ли не все торгующие собой мальчики в Нью-Йорке.

Я пошел туда и мне сразу предложили неплохие деньги, но мне приходилось договариваться по-другому, потому что без амила я максимум разрешал мужикам сосать мой хуй. Или, например, я мог подрочить им. Но я никогда бы не дал мужику ебать меня. И сам не хотел их ебать, если не был под амилом. Если мне давали амил, я соглашался их ебать. И здорово ебал, ха-ха-ха! Мне нравились жирные клиенты с кучей денег, ха-ха-ха!

 

Микки Ли : Помню, я ехал по Пятьдесят третьей стрит и Третьей авеню и увидел Ди Ди Рамона, который там стоял. На нем была черная косуха, та самая, в которой он на обложке их первого альбома. Он просто стоял, так что я понимал, зачем он здесь. Я знал, что тут снимаются мальчики-геи. Так что я был в шоке, когда увидел там своего знакомого. «Ебать-копать! Это же Дуг стоит. Он и правда этим занимается».

 

Джим Кэролл : Я обычно говорил: «Слушай, мне не надо платить пятьдесят, потому что я только разрешу тебе отсосать у меня, можешь заплатить мне сорок».

Если какой-нибудь парень соглашался на сорок баксов или даже на тридцать, я на этом заканчивал работать. Мне не хотелось там тусоваться. Я не собирался заработать таким способом кучу денег, знаешь, тридцатки вполне достаточно для нормальной жизни. Мне хватало двадцати-двадцати пяти баксов. Правда, иногда выходило и по сто.

Я никогда не встречался с одним клиентом больше одного раза. Ну, знаешь, пойти с ним потом в кафе? Для меня это было дико, хотя сильно ухудшало мое финансовое положение, потому что многие предлагали: «Поживи со мной пару недель, я заплачу тебе».

 

Ди Ди Рамон : Песня «53-я и 3-я» говорит сама за себя. Все, что я описал, автобиографично и очень живо. Я по-другому и не умею писать.

 

Легс Макнил : «53-я и 3-я» — страшная песня. В ней поется о парне, который стоит на углу Пятьдесят третьей и Третьей и пытается подцепить клиента, но никто его не берет. Потом, подцепив клиента, парень убивает его, чтобы доказать, что он не баба.

 

Дэнни Филдс : Не думаю, чтобы Ди Ди все свое время тратил на проституцию, я знаю, что девчонки нравились ему больше, чем мужики. Думаю, все это было очень современно. Я за то, чтобы каждый мог ебать каждого, а кто какого пола вообще не играет роли. С этой точки зрения Ди Ди был очень современным. И не думаю, чтобы он стыдился того, что делал.

Я тоже торговал собой. Знаешь, бывают такие моменты, когда молодому бедному парню необходима поддержка более старшего и более богатого, и что такого, если они спят друг с другом?

 

Джим Кэролл : Часто все происходило в машине, но там я чувствовал себя неловко, и поэтому пытался убедить клиентов поехать в отель на Второй авеню, в тот, который напротив синагоги. Мужики считали, что я прошу слишком дорого, потому что им надо было еще платить пятнадцать-двадцать баксов за комнату. Но я объяснял им, что в отеле гораздо удобнее, чем в машине, и что нам не надо будет бояться проблем с законом.

Теплыми летними ночами можно было пойти в еще одно хорошее место — в Сентрал-парк, прямо напротив Музея естественной истории. Там было здорово. Лично мне всегда казалось, что парк куда лучше машины.

 

Ди Ди Рамон : Когда мне было пятнадцать, я начал покупать наркоту у фонтана в Сентрал-парке, приносить ее домой в Квинс и продавать. Я покупал полпартии у своего дилера, это было пятнадцать двухдолларовых пакетиков. У себя в Квинсе я брал по три доллара за пакетик. И, продав десять, я оставался при своих и с пятью пакетиками в кармане.

Одного двухдолларового пакетика вполне хватало для хорошего прихода. Три двухдолларовых пакетика обеспечивали хорошее настроение на целый день. В то время наркота приходила в Нью-Йорк из Франции, это была мощная штука, которая уводила тебя в психоделические дебри далеко и надолго. Настоящая дурь.

Торговля в Квинсе у меня шла хорошо, но однажды я остался без дозы, и у меня началась ломка. Я пришел домой к матери, меня трясло, все болело. Матушка так разозлилась, что схватила с плиты кастрюлю и запустила в меня. Потом она перебила мои записи и выбросила гитару в окно. Отца дома не было, так что я ее не боялся, и я заорал: «Пошла на хуй отсюда, ебаная блядь!»

И она пошла.

После того, как мать увидела меня в ломке и мы с ней подрались, я больше не мог оставаться дома. Мне негде было жить в Форест-Хилс. Но куда-то же надо было податься, так что я решил уехать автостопом в Калифорнию.

Ребята из Флинта, штат Мичиган, подобрали меня где-то в Иллинойсе. Рыдван у них был тот еще. Я не разбираюсь в машинах, но мы явно ехали на груде хлама. Машина медленно кралась в гору, зато потом неслась под горку, как угорелая. Ребята были абсолютно безумные, они несли такой бред. Всю дорогу они повторяли, как им хочется отрезать кому-нибудь голову. Им хотелось кого-нибудь удавить. У них была тонкая проволока и два кольца, и они хотели сделать гарроту.

В конце концов они остановились на заправке в Саут-Бенд, штат Индиана, ограбили ее, и нас всех арестовали за вооруженное ограбление.

Не ушел никто. Полиция поймала нас, потому что водитель хотел дать по газам, а рыдван заглох. Полицейский, который нас поймал, пытался мне помочь. Он разрешил мне сделать десять звонков, чтобы попытаться набрать денег на залог. Он был добрым. А я звонил всем подряд. Звонил отцу, бабушке в Миссури, и все говорили: «Иди на хуй».

Первый раз в жизни я о чем-то попросил отца. Я был в отчаянном положении. Мне было страшно. Это было кошмарное место. А отец сказал: «Пошел на хуй! Сдохни там, тебе там самое место!», — и повесил трубку. Так я оказался в суде, и мне дали три месяца, потому что у меня с собой было оружие. Остальных ребят отпустили, потому что за ними приехали родители.

Мне было пятнадцать, и я сидел в тюрьме. Точнее, это была не тюрьма, а КПЗ. Там было всего десять маленьких камер, днем их все открывали и нас собирали в одной большой комнате. Я отсидел три месяца, и меня выпустили.

Мне некуда было податься, так что мой поход в Калифорнию и тюремные приключения закончились тем, что я вернулся в Квинс и опять стал жить с мамой.

Жил в Квинсе один парень, Джон Каммингс, больше известный как Джонни Рамон. Он жил напротив нас и всегда хорошо ко мне относился.

Он работал в химчистке, и я периодически видел, как он разносит вещи. Он казался мне очень крутым, потому что одевался, как хотел, даже во время работы. У него были длинные, до пояса, волосы, пятнистая бандана, ливайсовская куртка и дешевые кеды. Так что чем-то мы были похожи. Я его толком не знал, но однажды мы встретились на подходе к моему дому — я, Томми, Джоуи и Джонни жили недалеко друг от друга, в хороших больших домах в Форест-Хилс — и мы с Джонни поговорили и выяснили, что нам обоим нравятся Stooges.

Я не поверил своим ушам, потому что в то время никому не нравились Stooges. Я вырос в Германии, и мне не нравились Штаты. Это была странная страна. Вокруг какая-то кошмарная музыка. В ранние семидесятые рок-н-ролл определяли такие группы, как America и Yes — и я его ненавидел. Как раз в то время я начал проникаться New York Dolls.

Потом я познакомился со Stooges, все здорово сложилось, и Stooges стали моей любимой группой. Я бы отдал что угодно, чтобы сходить на их концерт, но они приезжали в Нью-Йорк примерно раз в девять месяцев. И каждый раз, когда они играли в Нью-Йорке, я ходил их слушать.

 

Микки Ли : Джонни Рамон хорошо ко мне относился. Он кололся наркотой, но никогда не пытался затянуть меня в это дело. Тогда его еще звали Джон Каммингс, и я считал его крутым. Он носил мотоциклетную куртку. Черную кожаную куртку. Когда я только начал тусоваться вместе с ним, он очень хорошо ко мне относился. Не знаю почему. Чем-то я ему нравился. Может быть, он просто знал, что я умею играть на гитаре.

Но Джонни не испытывал ни малейшего желания знакомиться с моим братом, Джоуи Рамоном. Джоуи называл себя Джефф Старшип и тусовался с какими-то странными людьми из Виллидж. Тогда брат был настоящим хиппи. Он ходил босой, он поехал в Сан-Франциско и тусовался там с настоящими хиппи. Вот почему Джонни не хотел с ним знакомиться. Джоуи был обычным стремным хиппи. А Джон ненавидел хипов.

 

Ди Ди Рамон : Мне приходилось тусоваться с разными ребятами, потому что с каждым я употреблял его наркотик. С Джоуи я затусовался, потому что он любил выпить. Но Джоуи не дружил с наркотиками. Он пробовал, но ничего хорошего они ему не дали. Он приходил в дикое возбуждение. Однажды я видел, как он покурил травы, упал на пол и забился в конвульсиях, свернувшись калачиком, с криками: «Кровь кипит! Бьет ключом!»

 

Джоуи Рамон : Я толком не нюхал клей или «Карбону». Техника бумажных пакетов прошла мимо меня. Ну, не совсем мимо, но я никогда не увлекался этим так, как Джонни и Ди Ди.

Они часто поднимались на крышу, нюхали «Карбону», нюхали клей и дурь. Ощущения от этого были очень странные, эдакое «Бзззз, бзззз, бзззз».

 

Ди Ди Рамон : Я не только курил хорошую траву, но еще и начал нюхать клей. Клей, туинал и секонал. Приколись, ты не можешь вынуть голову из пакета. Мы травились вместе с Эггом, моим другом, потому что Эгг был тот еще тип. Он не употреблял дурь, траву, кислоту, ему нравилось нюхать «Карбону» (это моющая жидкость) и клей. Обнюхавшись клея, мы начинали названивать по телефону.

Были такие номера, туда звонишь, и в трубке раздаются странные гудки. Мы звонили, звучало «Бип-бип-бип-бип-бип», и мы втыкали на эти звуки часами. Потом еще нюхали клей. Если у нас не было клея, Эгг шел в супермаркет, приносил оттуда пару баллонов со взбитыми сливками и мы нюхали газ оттуда. Все что угодно, чтобы забалдеть — лекарство от кашля, клей, туинал, секонал.

Но Джоуи предпочитал алкоголь. Я не знал больше никого, кто любил бы выпить. Мы брали пару бутылок «Бунс Фарм» или «Гало», садились у подъезда и пили весь день.

Джоуи сказал, что раньше он был водителем «скорой помощи». У него были права, но дошло до того, что он не мог прийти в себя настолько, чтобы открыть дверь гаража, завести машину и выехать до того, как дверь закрылась. Если честно, он и водить уже не мог. Если еще честнее, я тоже не мог.

 

Микки Ли : Джоуи так достал маму, что она запретила ему у нас появляться. У нее была собственная картинная галерея под названием «Сад искусства». Джоуи прожил там какое-то время. Когда мать уезжала на выходные, я пускал его пожить без спроса.

Мне было стыдно перед ним. Думаю, мать считала, что она кругом права. У нее был мужик, Фил, который потом стал психологом. Коротышка с бородой, похожий на Фрейда. Это Фил предложил Джоуи покинуть родительский дом, потому что тому уже было чуть за двадцать, но он ничем не занимался и непохоже было, чтобы он собирался чем-нибудь заниматься.

 

Джоуи Рамон : Я просто сидел с Ди Ди на углу бульвара Квинс, квасил и цеплялся к прохожим. К тому моменту меня уже вышвырнули из дома. Мать сказала, мол, это все для моего же блага.

И я переехал в мамину картинную галерею. Мне приходилось баррикадироваться там, чтобы мусора меня не загребли. Они проходили мимо, я видел их фонари и слышал радиопереговоры, и они долбили в двери, как будто считали меня вором. Это был напряжный момент. Меня все время мучили фантазии на тему, как они меня достанут. Так что я заваливал проходы картинами и ложился спать на полу. У меня был спальник, подушка и одеяло. Днем я там же работал. Вечерами я отвисал в «Ковентри», большом рок-н-ролльном клубе в Квинсе. Однажды я встретил там Ди Ди Рамона и привел его ночевать в галерею.

 

Ди Ди Рамон : Я жил где попало, но домом считал картинную галерею на бульваре Квинс. Ни мебели, ничего. Просто магазин картин, и мы спали на полу на складе.

Джоуи тогда рисовал. Он мог порезать морковь, салат, турнепс и клубнику, смешать все и этим рисовать. Его картины были очень хороши. Потом он начал записывать на кассеты разные звуки. Однажды он пришел в квартиру матери на двенадцатом этаже. Была гроза, и он вытащил микрофон от кассетника на балкон, чтобы записать звуки грозы. В микрофон ударила молния и спалила все на хрен.

Иногда он просил меня прийти и постучать баскетбольным мячом с полчасика. Он все это записывал. А потом весь вечер тупо слушал запись.

Я знаю, что Джоуи лежал в психбольнице. Я считал его умным, потому что многие, кто туда попал, не вернулись. А Джоуи сумел вырваться обратно, на улицу. И еще у него были подружки, с которыми он познакомился в дурке. Так прямо и говорил: «Я познакомился с ней в дурдоме».

Джоуи все делал правильно. Даже в самой тяжелой ситуации он делал все что можно. Он грамотно предлагал себя людям, лучше, чем кто бы то ни было. Это было вроде проституции. Одна девушка даже согласилась пустить его к себе в квартиру в Юнион-Тернпайке. У нее была клевая квартира, и она принесла ему его коллекцию записей, типа «Be True to Your School» и «Caroline», записи Beach Boys.

 

Микки Ли : Похоже, пребывание в дурдоме пошло Джоуи на пользу, он завел там кучу знакомых, особенно девушек.

Своих подруг по дурдому он приводил домой к маме. Одна из девушек выглядела весьма ничего, но с головой совсем не дружила. Схватила мою гитару и давай петь! Собственные песни. Подруга оказалась фолкершей,[50] настоящей хиповской фолкершей. Они с Джоуи оба практиковали интроспективную психо-что-то-там, и ее песни были выдержаны в духе: «О, мне так надо, а ты так прекрасен». Мерзость полнейшая. От этой поебени мне блевать хотелось.

Думаю, что Джоуи понравился Ди Ди и Джонни именно тем, что был психом. Их больше всего интересовало именно это: насколько ты ненормален. Быть психом было круто. Они считали Чарльза Мэнсона крутым. Одна из причин, почему Джонни мне все меньше и меньше нравился, — то, что он тащился от таких, как Чарльз Мэнсон. Каждый больной безумец, проповедующий зло и насилие, автоматически считался крутым. Джонни так углубился в эту тему, что готов был даже оказаться в одной компании с моим братом, хотя мне кажется, он не воспринимал Джоуи всерьез.

Как раз в то время Джоуи ударился в глиттер и начал играть с первой своей группой. Джоуи влился в группу Sniper и каждый день ловил тачку до бульвара Квинс, чтобы зависнуть в клубе под названием «Ковентри». Кажется, Джоуи пошел к ним лид-сингером, ответив на объявление в Village Voice: «Давайте приоденемся и станем звездами».

 

Ди Ди Рамон : Однажды я видел, как Sniper играли вместе с Suicide. Джоуи был лид-певцом, это было здорово. Смотрелся он, как полный псих. Думаю, что он был отличным лид-певцом именно потому, что так сюрно смотрелся. И у микрофона он стоял тоже очень сюрно. Мне всегда было интересно, как ему удается сохранять равновесие?

Прикол был в том, что все остальные певцы пытались копировать Дэвида Йохансена, который, в свою очередь, копировал Мика Джаггера, и этим они меня уже достали. А Джоуи был неповторим.

 

Микки Ли : Джоуи был из самых ярких представителей глиттера. Лично мне глиттер не нравился. Он казался мне слишком вычурным и неестественным. Мне кажется, ты или гомик, или нет. А поскольку гомиком я не был, то и не собирался им становиться только потому, что Лу Рид был гомиком.

А Ди Ди и остальной народ надо мной издевались. Я приходил на тусовку каждый день, Ди Ди обычно заявлялся в обнимку с одним парнем, Майклом, и они ласкались друг с другом. Они делали так нарочно — чтобы эпатировать людей и отделиться от толпы. Может, так они чувствовали себя крутыми. И каждый раз, как я встречался с Ди Ди на улице, он говорил: «Ты все еще выглядишь как хиппи. Давай, включайся. Ты же педик».

Он так говорил, потому что я одевался так, как потом будут одеваться Ramones. Просто джинсы, майка и кеды. А пока они разряжались в пух и прах. Даже Джон.

Но Джоуи запал на глиттер капитально. Он воровал мамины украшения, ее одежду, макияж, шарфы, из-за чего они еще сильнее начали ругаться. Она просто сатанела, когда недосчитывалась очередной шмотки. Вот еще одна причина, почему я не люблю глиттер, — он создает дома кучу проблем.

То, что Джоуи играет в группе, это было здорово, но вот ловить тачки до бульвара Квинс в том виде, в котором Джоуи шел на концерты, было просто опасно. Начать с того, что он и так очень высокий, под два метра, а в ботинках на платформе он стал еще выше — два десять, может, чуть больше. Ходил он в комбинезоне. В те времена такая внешность магнитом притягивала к тебе проблемы. Ты сильно рисковал, когда ловил тачку до бульвара Квинс в таком виде.

 

Джоуи Рамон : Я ловил машину в полном обмундировании. Обычно я ходил в черном комбинезоне, специально для меня сшитом, в розовых сапогах до колен на огромной платформе, в куче фальшивых бриллиантов, в перчатках и на мне болталось несколько поясов. Меня подвозили, но именно тогда я впервые познакомился с педиками. Представь, на полдороге, неожиданно тебе говорят: «Слушай, может, постоим под мостом?» Обычно, если мы были достаточно близко от места назначения, я просто выскакивал из машины.

 

Микки Ли : Как-то раз его избили. Разбили нос. Пришлось отвезти его в больницу Элмхерста. Мне было плохо.

Потом Sniper стали в «Ковентри» частыми гостями, играли много раз за месяц. Я решил сходить посмотреть, как у них там дела. В «Ковентри» оказалась целая глиттерная тусовка — все перлись от этой группы, Harlots of 42nd Street. Так что я был готов увидеть полный отстой.

Когда группа вышла, я был поражен. Сроду не думал, что Джоуи как лид-певец настолько хорош. Он же сидел у меня дома, мучил мою гитару, писал все эти песни, ту же «I Don’t Care» — и тут вдруг этот парень на сцене, и от него не оторвешь глаз.

Я был сражен. Я был в шоке.

Не сказал бы, что Sniper были такими уж классными, но брат меня впечатлил по-настоящему. Он двигался, как во времена ранних Ramones. Я сказал ему: «Не могу поверить. Не могу поверить, как ты отрабатываешь концерт, как ты выступаешь».

 

Джоуи Рамон : Это было время глиттера, в «Ковентри» выступали New York Dolls и Kiss, они приезжали из Манхэттена. Потом Sniper стали играть у «Макса», так что меня пускали бесплатно, и я ходил туда потусоваться и посмотреть на Dolls.

 

Ди Ди Рамон : Я наконец-то устроился на работу, курьером. Утром я забирал почту и рассортировывал ее, у меня была тележка, я раскладывал на ней почту, учитывая порядок столов в офисе. Потом развозил почту и мог немного потрепаться с людьми. Потом все сначала, десять раз в день, а потом я шел домой и напивался.

Джон Каммингс работал на стройке, на Бродвее, 1633. Меня тоже туда перевели, и мы с Джонни встречались каждый день за ленчем. Обычно мы шли в танц-клуб «Метрополь» и пропускали там по паре кружек пива. А когда нас начинало развозить, мы шли в гитарный магазин Мэнни в соседнем подъезде и стояли разглядывали гитары.

А однажды, в пятницу, в день зарплаты, мы пошли и оба купили себе по гитаре. И решили собрать группу. Джон купил «Мосрайт», а я — «Данэлектро».

 

Джоуи Рамон : Однажды мне позвонили Джонни и Ди Ди и спросили, не хочу ли я пойти к ним в группу. Я ответил: «Да».

 

Ди Ди Рамон : Монти Мелник сделал нам одолжение, пустив нас на репетиционную базу, которая называлась «Мастерские перформанса». Именно с этого и начались Ramones. Мы пытались снять несколько чужих песен, но не смогли. Я понятия не имел, как настраивать гитару, и знал всего один аккорд — «ми». Остальные были не лучше. Джоуи с первой же репетиции уселся за барабаны. На подготовку установки у него ушло два часа. Мы все ждали и ждали, пока Джоуи прицепит все барабаны куда надо. Мне все это надоело, и мы начали играть. Отыграв одну песню, мы остановились, и я посмотрел на Джоуи. У него не было сиденья на табуретке. Он сидел, как на колу. Это была наша первая репетиция.

 

Джоуи Рамон : Нас было всего трое. Я играл на барабанах. Ди Ди играл на ритм-гитаре и пел. Когда Ди Ди пел, он переставал играть на гитаре, потому что не мог одновременно и петь, и играть.

 

Ди Ди Рамон : В конце концов мы решили, что пора завязывать. Никто из нас не мог толком ничего сделать. Я был настолько пьян, что упал и звезданул по усилкам. Они начали прикольно свистеть, зато перестали работать. Монти на нас вызверился. Он сделал нам одолжение, пустил, а мы устроили бардак. Но когда мы пришли на следующей неделе, он опять нас пустил. Джоуи написал две новые песни. Одна была «What’s Your Game?», другая — «Suck Your Buss». Поскольку Джоуи знал слова, он пел, сидя за барабанами, и вот тогда-то мы поняли, что Джоуи у нас должен петь. Я взял в руки бас. Я сказал Джонни, что хочу, чтобы Джоуи стал певцом. Он согласился.

 

Джоуи Рамон : Вышло так, что они играли все быстрее и быстрее, и я просто не успевал за ними на барабанах. Просто слишком быстро. На каждой репетиции они чуть-чуть ускоряли темп. Так что меня попросили петь, Ди Ди попросил, он видел меня в Sniper и считал, что я ни на кого не похож. Все остальные пытались подражать Игги или Мику Джаггеру.

 

Ди Ди Рамон : Джоуи стал лид-певцом, Джонни на гитаре, а Томми Рамону, нашему менеджеру, наконец-то пришлось сесть за барабаны, потому что никто больше не хотел. Так собрался оригинальный состав Ramones. Но мы совершенно не понимали, что делать, когда начали играть. Попытались сделать пару песен Bay Sity Rollers, и у нас ничего не вышло. Мы просто не знали, как это делается. Так что мы начали писать собственные вещи и лепить их, как получается.

Мы написали «I Don’t Wanna Walk Around With You», и «Today Your Love (Tomorrow the World)». Через пару дней написали «I Don’t Wanna Go Down in the Basement» и «Loudmouth». Вроде бы тогда же Джоуи написал «Beat on the Brat». Это была реальная история. Джоуи как-то видел мамашу, которая бежала за ребенком с дубиной в руке, и написал об этом песню.

 

Джоуи Рамон : Форест-Хилс был районом для «среднего класса», там жили сплошь богатые снобы и их вопящие выродки. Там просто кишмя кишели эти ебаные дети, которые доставали всех подряд. Нельзя сказать, чтобы родители их били, скорее это тебе хотелось загасить их всех, этих испорченных сопляков. Они были настолько неконтролируемыми и безнаказанными, что дико хотелось их всех порешить.

Как раз тогда я написал песню «Judy Is a Punk». Я как раз шел по улице мимо одного места, Торни-крофт. Это был жилой дом, где собирались пацаны со всего района, тусовались на крыше и квасили. Помню, я шел мимо, и мне в голову пришла первая строчка. Еще одна улица — и еще одна строчка.

 

Ди Ди Рамон : После одной из первых репетиций мы с Томми пошли в офис студии, потому что он хотел поговорить со мной. Он сказал: «Есть мысли, как нам назвать нашу группу?»

«Ну, не знаю, — ответил я. — Может, Ramones?» И как-то так вышло, что каждый взял имя Ramone и добавил к своему обычному имени. И мы стали Ramones.

 

Дебби Гарри : Мы с Крисом Стайном налетели на Томми Рамона на улице, и он сказал: «А, у меня тут группа. У нас тут репа, приходите посмотреть».

И мы пошли в «Мастерские перформанса». Это было потрясающе. Это было весело. Джоуи все время падал. Он же очень высокий и неуклюжий. Он и так плохо видит, к тому же еще надел черные очки. И вот он стоит и поет, и вдруг БАХ! — и он лежит на лестнице, которая ведет на сцену.

Потом остальные «Рамоны» его поднимают и продолжают играть.

 

Дэвид Йохансен : Чувствую себя идиотом. Однажды мы с Силом уходили из «Мастерских перформанса», там сзади у Монти репетировали Ramones. Мы шли мимо них, увидели Ramones и сказали им: «Ребята, забейте! У вас ничего не получится».

Чувствую себя полным идиотом. Они не укладываются у меня в голове. Еще помню, как однажды сказал Крису Францу, ударнику Talking Heads: «Ты классный парень. Зачем ты с ними связался? У вас нет ни одного шанса».

Да, я та еще муза.

 

Глава 20

 

Так ты хочешь быть (рок-н-ролльной звездой)[51]

 

Пенни Экейд : Я жила в Мэне. Мне надо было съездить в город повидать кое-каких людей, а Роберт Мэплторп сказал: «Слушай, ты не можешь уехать и не сходить на выступление Патти сегодня вечером. Horses только что вышли, и она наверняка выступит потрясающе».

Он сказал, что она будет играть в «Оушен клаб» в Нижнем Манхэттене. И я решила: «Ладно, схожу». Я знала, что хозяин «Оушен клаба» — Микки Раскин, он же владеет и «У Макса», и я подумала, что если что, просто пойду в «Макс».

Я пришла на место к часу, у входа толпилось три тысячи человек, все пытались прорваться внутрь. Я как-то прорвалась к двери, и, когда охранник посмотрел на меня, начала: «Извините, мне надо войти». Он ответил: «А остальным, по-твоему, нет?»

Я сказала: «Нет, ты не понял. Я — старый друг Патти. Патти хочет со мной повидаться».

Он ответил: «Ага, тут все — старые друзья Патти».

В конце концов Микки Раскин провел меня в «Оушен клаб». Народу там было не продохнуть, и нам пришлось с боем прорываться до сцены. Там я увидела Ленни Кая, он выглядел, как и прежде, там же была и Патти — стоя на коленях, пилила на гитаре, ну, знаете, в своем репертуаре. Я была так рада ее видеть, что подбежала к самой сцене и закричала: «Патти Ли! Патти Ли!»

Так я называла ее в те времена, когда мы общались. Больше никто не звал ее «Патти Ли», так что я решила, она поймет, что это я кричу. Но вокруг меня крутилась целая пачка семнадцатилетних детишек, и они все тоже начали орать: «Патти Ли! Патти Ли!»

Я подумала: «Не поняла».

В то время я много занималась музыкой, и у меня с собой были свежекупленные тамбурины. Группа как раз начала длинный инструментал, Патти залезла под барабаны, представьте, ползала между ударной установкой и клавишником, напрочь выпала из мира.

Я подпрыгнула и уселась за одной из лож. Я стала играть на своих тамбуринах, турецких, металлических, звук у них был просто невероятный. Художник Ларри Риверс сидел в ложе напротив меня, баба, которая была с ним, наклонилась и заорала: «Может, перестанешь? Ты раздражаешь Патти».

Я посмотрела на Патти — она окончательно зарылась в барабаны — и я сказала: «Я раздражаю Патти? С чего ты взяла?»

Мне меньше всего хотелось мешать людям, но я ненавидела эту стерву. А Ленни Кай увидел меня и сказал в микрофон: «Глазам не верю, Пенни Экейд вернулась!»

И вот я уже не пустое место. Ларри Риверс повернулся ко мне и сказал: «Вау!» Концерт закончился, и Патти ушла со сцены.

Не знаю, слышала Патти слова Ларри или нет, может, она была под коксом, но думаю, она явно была не в себе. В любом случае, она не подала виду, что заметила меня. Следующее, что было — нарисовался Ли Чайлдерс и начал: «Черт, ты появилась словно ниоткуда, никого не предупредила», все в таком духе.

Ли спросил: «Могу я тебе чем-нибудь помочь? Хочешь чего-нибудь?»

Я сказала: «Хочу увидеть Патти, но не хочу разбираться со всякой хуйней».

Он сказал: «Заметано». Он повел меня вниз по лестнице, распихивая людей со словами: «Это Пенни Экейд, она — друг Патти».

Мы подошли к последней двери, рядом крутилась та самая баба, которая пришла с Ларри Риверсом. Она посмотрела на меня — на мне были фланелевая рубашка и джинсы, волосы собраны в две косы, я же жила в Мэне — и спросила: «Да кто ты есть?»

Я сказала: «Мне надо увидеть Патти». Абсолютно спокойно, без эмоций: «Мне надо увидеть Патти». А Ли сказал: «Пошла на хуй с дороги». Он оттолкнул ее и мы вошли в комнату. Это был подвал, с потолка свисали голые лампочки, стоял стол с едой. И тучи народу вьются, прямо как комары. Туча народу там внизу.

Ленни Кай сказал: «Пенни!» Он подошел, обнял меня, и поцеловал. Он представил меня своей девушке и сказал: «Это Пенни познакомила меня с Патти».

Он был очень любезен со мной, и мы поговорили пару минут. Потом ударник, Джей Ди Даггерти, подошел и сказал: «А, ты та самая девушка, которая играла на тамбурине. Да, тамбурины — это нечто. Я слышал их даже у себя за барабанами». Он тоже был очень любезен.

Как только он отошел, налетел рой этих семнадцати-, восемнадцати-, девятнадцати- и двадцатилетних, черт его знает, какого точно возраста, мне уже было двадцать шесть, они все для меня были малолетками, и вот они начали: «Кто ты?»

Я сказала: «Собственно, никто».

Они не отставали: «Кто ты? Ты говорила с Ленни Каем и Джеем Ди. Ну, кто ты? Ты тут неспроста, это же ясно, что ты тут неспроста».

Я сказала: «Нет, ребята, я вообще никто и звать меня никак!». Я сказала: «Вам бы пойти поговорить с кем еще, потому что я тут никто». И они и правда куда-то пошли. Я просто поверить не могла. Так по-торгашески. «Ты никто, ты ничего не можешь сделать для нас, так что мы пошли».

Все это было невыносимо. Я смотрела на фрукты, лежавшие на столе, и все, о чем я могла думать: «Господи, всю ночь тут были крысы, крысы бегали повсюду, а эта еда тут лежала. По этой еде ползали крысы».

Наконец я увидела Патти. Она разговаривала с Томом Верленом. Патти писала мне о Томе Верлене, так что я уже была в курсе. И вот она говорила с ним, и говорила, и говорила. А я стояла неподалеку, и она знала, что я стою неподалеку.

Наконец она пошла в мою сторону, и я уже решила, что она идет поговорить со мной, но тут двадцатидвухлетний парень отловил ее и сказал: «Послушай, Патти, блин, мне надо сказать тебе, блин, моя подружка хотела прийти сюда, блин, она, блядь, настоящая звезда, знаешь, она настоящая звезда, а она не пустили ее, потому что она звезда, они знают, что она звезда и ни хуя ее не пустили, блядь».

И Патти на полном серьезе начала разговаривать с этим парнем. Я не могла поверить. Я стою тут, а она не идет говорить со мной. Я решила, что все, шагнула вперед и сказала: «Патти».

Я выставила вперед руку, изобразила наше обычное приветствие, типа как рукопожатие у парней. Она сказала: «Вау, Пенни, блин, вау, блин, ты выглядишь совсем как раньше, блин, совсем как раньше».

Я сказала: «Да, ты тоже».

Но я не чувствовала между нами связи. Словно между нами стеклянная стена. А она сказала: «Так, пойду схожу за сигаретой, сейчас вернусь».

Она пошла дальше разговаривать с Томом Верленом, и уже не вернулась. Я стояла как дура и думала: «Какого черта я тут забыла? Мне тут не нравится».

Как только я это поняла, я подошла к Патти и сказала: «Патти, извини, я пойду. Не хочу тут оставаться. Я просто так зашла, повидаться с тобой».

 

Она сказала: «Погоди минутку, блин, ты куда? Ты куда?»

Я сказала: «Ну, просто пора идти». А Патти сказала: «Ну, где ты сейчас живешь? В Испании? Или в Мэне? Где ты живешь-то?»

Я сказала: «В Мэне». И она: «Ах, Пен, Пенни, блин, я себя плохо чувствую, плохо себя чувствую, живот болит, жуть».

Я положила руку ей на живот и сказала: «В чем дело, Патти?» Она сказала: «Блин, знаешь…»

Я смотрела на нее и неожиданно меня осенило, кем она была, — и вот кем она была для своих друзей, тем же она стала для публики. И она уже не могла стать такой для меня — потому что она была для всех. И я поняла, что такое для нее увидеть кого-то вроде меня, кого-то, кто знал ее раньше, когда шестьдесят человек вокруг нее говорят ей, что, мол, она — самая классная штука со времен изобретения тостера, — она просто не могла меня видеть. И мне ее было очень жаль. Но я все равно не хотела там оставаться.

Так что я побрела на улицу. У меня не было денег. Точнее, было восемь долларов в кармане, но на них мне еще надо было добраться до Мэна, поэтому я остановила такси, и спросила у таксиста: «Мне надо на Четырнадцатую стрит и Седьмую авеню, сколько будет стоить?»

Он сказал: «Примерно десять долларов». Я сказала: «Обидно. У меня совсем нет денег».

Так что я пошла пешком, было четыре утра, и тут неожиданно рядом затормозило такси, и Ли Чайлдерс оттуда закричал: «Пенни, ты куда идешь? Залазь!»

Я сказала: «Вау, класс!» Ну, типа мой персональный спаситель. Так что я залезла, а там сидела девчонка, такая тощая девчонка в майке с Патти Смит. У нее была истерика, она вопила: «Не могу поверить, господи, пиздец, я, я, я, блядь, говорила с Патти, Я ГОВОРИЛА С ПАТТИ!»

Я вроде бы смотрела на нее, но она по уши ушла в себя. Ли представил нас друг другу, сказал: «Это Патти, она делает майки с Патти Смит».

Я сказала: «А, клево. Здорово, на майке фотография Патти Смит».

Ли сказал девчонке: «Я хочу познакомить тебя с Пенни. Пенни — близкий друг Патти Смит. Ты хочешь познакомиться с Пенни, потому что она старый друг Патти».

Я подумала: не хочу знакомиться с этой девкой. Мне она совершенно неинтересна.

А она посмотрела на меня и сказала: «Вау, ты знаешь Патти? В смысле, ты правда знаешь ее? Слушай, знаешь, расскажи мне о ней».

Я сказала: «Что? Ну, я не знаю. Что ты хочешь услышать, я ничего не знаю».

Она сказала: «Блин, я говорила с Патти, блин, я типа говорила с Патти!» Начала рыдать: «Я познакомилась с Патти, типа познакомилась с ней, и она, она, она спросила меня, как меня зовут, а я, я, я же не могла сказать, что меня тоже  зовут Патти, так что я ответила: «X»».

Я заорала: «ОСТАНОВИТЕ НА ХУЙ МАШИНУ! ОСТАНОВИТЕ МАШИНУ!»

 

Ли сказал: «Ты куда?»

Я сказала: «Не куда, а откуда». И я вылезла, пошла пешком, шла и думала: «Черт, что же за хуйня творится?»

 

Глава 21

Смерть Dolls

 

Дебби Гарри : Однажды я зашла к кому-то в гости на Тринадцатой стрит. Неожиданно прямо перед зданием остановился фургон, Малькольм Макларен откинул задний борт и стал доставать оттуда всякие резиновые платья и ботинки на платформе и продавать их прямо там, на улице.

И все бросились к нему, чтобы что-нибудь купить. Малькольм знал Дженис, подружку Джонни Фандерса, и это она пригласила его приехать. Так что, наверно, он знал, что мы придем туда и обязательно захотим купить эту фигню, потому что в те дни мало где можно было купить резиновые платья.

Мне нравились эти шмотки, но я не могла себе их позволить. Малькольм просто стоял там, бормотал что-то себе под нос и продавал шмотки из фургона. Раньше мы не знали, кто такой Малькольм. Теперь узнали.

 

Малькольм Макларен : Dolls не раз приходили ко мне в магазин, когда были в Лондоне, и он потряс их до глубины души, потому что в Нью-Йорке не было ничего подобного. Никто в Нью-Йорке не продавал рок-н-ролльную культуру — и одежду, и музыку — в специальном месте.

А у моего магазина под названием «Секс» была целая идеология. Мы не пытались «что-нибудь продать», мы создавали образ жизни. Мы совершенно не были похожи на какой-нибудь занюханный придорожный магазинчик потертой попсы.

Года через два после их визита в Лондон я стал менеджером Dolls. И жил я в Нью-Йорке только ради этого. В смысле, мне нечего было делать в Нью-Йорке. Я уехал туда, просто чтобы сбежать из Лондона. Мне было скучно, смертельно скучно — знаешь, мой кругозор расширился. Мы все были беглецами: одна из основных причин, почему человек с головой уходил в поп-культуру, была — смыться из Лондона, ха-ха-ха!

New York Dolls стали тем самым приключением, которого мне так не хватало, ну, и заодно хотелось посмотреть мир. Они были средством передвижения. Но я сразу же словил венерическую болезнь, это было мерзко, и я подумал: «Да, Нью-Йорк — грязный город».

Я пытался снова и снова, но все девушки рядом с New York Dolls были больными, и мне стало совсем невесело. Неожиданно разыгралась паранойя, я посмотрел на них новым взглядом. Знаешь, типичные мысли иностранца: «Ебать-колотить, какие же эти люди противные».

 

Боб Груэн : Малькольм сделал комплекты одежды для каждого члена группы New York Dolls. Дэвиду достался габардиновый костюм, кто-то требовал лакированную кожу. Но все было ярко-красным. Вся группа стала красной.

Малькольм хотел устроить красную тусовку. И он приготовил большой красный флаг, чтобы повесить его за спинами группы. Конечно, это была не коммунистическая тусовка, а просто красная. Но смысл происходящего потерялся по дороге к людям, потому что американцы, когда чуют рядом коммунизм, приходят в нездоровое возбуждение.

Здесь Малькольм и группа не сходились во мнениях, потому что Малькольму действительно хотелось уйти в политику и эпатировать людей на политическом уровне.

 

Малькольм Макларен : New York Dolls были прикольными, потому что они были просто кучей бесполезных ублюдков, и мне кажется, будучи бесполезными ублюдками, они вцепились в нарциссистскую идею, которая была в крови у поколения шестидесятых: никогда и ни за что не стать взрослым. И вот эту идею вечных детей Dolls выражали транссексуальным стилем одежды, и их главной идеей стало остаться куклами, маленькими куклами.

Я попытался подбросить им политические идеи. Была целая концепция «политики тоски» и целая идея одеть Dolls в красный винил и подбросить им «Красную книгу» Мао — мне просто нравилось долбить по поп-трэш-культуре Уорхола, насквозь католической, ужасно скучной и чертовски уперто-американской, где все должно было быть продуктом, одноразовым продуктом.

Я решил, хуй им в жопу. Я попытаюсь сделать Dolls совершенно другими. Они не будут одноразовыми. Я внушу им серьезную политическую точку зрения.

 

Терри Орк : Мне хотелось устроить совместный концерт Television и New York Dolls, а Малькольм Макларен как раз стал их менеджером, так что мы начали искать место, где обе группы могли бы вместе выступить. Кто-то предложил «Ипподром». Тогда мы с Томом Верленом пошли к Дэвиду Йохансену договариваться о сроках нашего общего концерта, а когда слезли с его чердака, Верлен сказал: «Мужик, ты это видел?»

 

Я сказал: «Что?»

Том сказал: «Слышь, ему страшно. С ними все кончено».

Я сказал: «Ох, нет. Этого я не видел».

Но все стало ясно в «Ипподроме». Это было ужасно — красные пластиковые шмотки и красный серпасто-молоткастый флаг как фон. Я сказал: «Ой, блин, я же помню, Dolls были совсем другими».

Все было неправильно. В них не было энергии. Их смущали собственные костюмы. Они понимали, что делают какую-то чушь. Я так и сказал Малькольму: «Может, это и прошло бы в Лондоне, на Кингс-роуд, но только не здесь».

 

Гейл Хиггинс : Мы НЕНАВИДЕЛИ Малькольма. Он нарядил Dolls в эти красные прокоммунистические костюмы и устроил политическое шоу, а Dolls и политика — вещи несовместные. Они же вообще не разбирались в политике. Нам всем казалось, что это нелепо.

Мы пошли на концерт в «Ипподроме», Малькольм стоял в дверях, а нас с Дженис вообще не внесли в списки. Я заорал на него: «Думаю, пора бы тебе разобраться, кто у Dolls настоящие друзья!» Тогда он нас пустил.

 

Джерри Нолан : Вся эта поеботина с Маклареном была слишком арто-фартовой. Он одел нас в обтягивающие красные кожаные костюмы и заставил играть перед огромным красным флагом. Ужасная глупость.

Малькольм поймал нас в трудный момент. Лимузины остались далеко в прошлом. А потом он подписал нас на кошмарную серию концертов во Флориде, в хер знает где расположенных клубах, и мы не испытывали сильной радости по этому поводу.

 

Айлин Полк : Шоу в «Ипподроме» ждал успех, так что они решили устроить турне Красной Кожи по Восточному побережью. Первой в очереди стояла Флорида, и вот когда они совсем уж было собрались уезжать, Малькольм сказал мне: «Знаешь, перед туром придется положить Артура в клинику для алкоголиков, потому что нельзя ехать, пока он в таком состоянии».

Думаю, Малькольм был счастлив, что Артур был со мной, а не с Конни. И они уложили Артура в клинику на месяц, и я каждый день ходила к нему, разговаривала с ним, и он рассказывал, как это здорово — познакомиться с кучей непьющих людей, и что мир для него измениился, и все в таком духе.

 

Боб Груэн : Я помог Малькольму спасти их жизни. Он отправил Джонни и Джерри на реабилитацию, а Артура — в больницу, потому что тот пил до зеленых чертей. Все считают Малькольма менеджером New York Dolls, но на самом деле он устроил только несколько последних выступлений. Потому что больше никто для них ничего не делал.

 

Малькольм Макларен : В те дни я был менеджером из «Желтых страниц». Я действительно просто пытался делать свое дело. Ну такой уж я, я англичанин, и у нас делают так: «Ладно, мужик, ты слишком много пьешь, надо бы тебя положить в клинику. Так, Артур, ты придешь в девять часов, жду около твоего дома, будь готов, собери маленькую сумку, тебя не будет пару недель, не волнуйся, все будет нормально, я буду тебя навещать каждые три дня и, конечно, я обязательно пришлю Джонни и Дэвида, я сам приеду с ними, не проблема. Да, у тебя будут какие-то деньги, тебе можно в день одно вареное яйцо, и я крайне рекомендую после этого ходить на свидания только с библиотекаршами».

 

Айлин Полк : Артур вышел из клиники, им надо было ехать в тур во Флориду, и за час до того, как за ним пришел Малькольм, Артур завалился ко мне с бутылкой виски. Мне стало тоскливо, потому что он только что вышел из больницы, и я подумала, что они наверняка решат, это я дала ему бутылку, а я не давала.

 

Сил Силвейн : Во Флориде мы остановились у матери Джерри Нолана. У нее стояли трейлеры, она использовала их как мотель. Там было шесть трейлеров, она сдавала их как комнаты. Малькольм привез туда Dolls, и она отдала нам три трейлера из шести.

Каждый вечер перед концертом мы обедали у мамы Джерри, не в трейлере, а в настоящем доме. Сначала было прикольно, дня два. Днем мы ходили на армейский склад, затаривались военной одеждой и всякой херней. Мы были как дети, представь, носили голубые джинсовые куртки, типа совсем короткие, до пупков, армейские штаны, и рассекали на универсале «Плимут-Фурия III», который наш промоутер для нас арендовал.

Но уже через неделю нам стало скучно, тоскливо и муторно. Кайф прошел.

 

Джим Маршалл : Когда мне было пятнадцать, New York Dolls приехали на две недели во Флориду, туда, где я вырос. Не совсем понятно, зачем они приехали, потому что мы о них долго ничего не слышали. Их второй альбом, «Too Much Too Soon», вышел и прошел. Не думаю, что он хорошо продавался, и их точно не крутили на нашем радио.

Когда они приехали во Флориду, целая куча наших отвисала с ними все время — потому что они приехали из Нью-Йорка, а Stooges никогда не выступали во Флориде, «MC5» остались далеко в прошлом, так что они стали единственным развлечением в городе.

Мы знали, что Джонни Фандерс и Джерри Нолан крепко сидят на наркотиках, потому что они отправляли ребят в Майами за наркотой. Джонни Фандерс жил по принципу: «Где бы мне сегодня вырубить?»

Естественно, мы возвели Dolls в культ. Во Флориде, если ты любишь рок-н-ролл, на твою долю выпадают только Allman Brothers и Lynyrd Skynyrd, а я ненавидел это дерьмо. Так что когда у нас были New York Dolls, это было круто, и мы были не против съездить в Майами привезти им наркотиков.

Они не ездили с нами за дурью, они сидели у себя в комнате и ждали, когда мы вернемся. Они давали нам деньги, когда было что давать — сначала они сидели без гроша — но когда уже деваться было некуда, надо было дать немного денег, они всеми правдами и неправдами пытались отвертеться. Что еще меня в них умиляло, это их привычка стрелять у людей одежду, особенно у девушек: «Мне нравится твоя майка. Можешь дать?»

 

Питер Джордан : Малькольм — тупой. Он говорил вещи в стиле: «О мой бог!» Однажды мы пошли на пляж. Зрелище «Малькольм на пляже» — это было что-то. Он был одет, одет с ног до головы, в эти свои фирменные ебаные шмотки! Я сказал: «Малькольм, а на хуя тебе ботинки и носки? Мы же во Флориде на пляже!»

Малькольм сказал: «О, Пит, ты сгоришь на солнце, сынок. Ты весь обгоришь».

Я сказал: «Малькольм, это же на хуй пляж, ты приходишь сюда, мажешься ебаным кремом и ни хуя не сгораешь!»

Он сказал: «О нет, нет».

 

Сил Силвейн : Как-то нам пришлось ехать в своем универсале на концерт в деревню, в какой-то деревянный зал — скорее даже не зал, а амбар — там было человек двадцать, они орали: «Сыграйте что-нибудь из Rolling Stones!» Так что мы понимали, что дела у нас идут неважно.

Еще одной проблемой стало то, что Джерри и Джонни не любили Малькольма. Джерри постоянно повторял: «Да он тупой! Он такой тормоз!» Малькольм по жизни тормозил. Его шутки были как раз в том стиле тонкого английского юмора, который простым смертным недоступен — куда уж там двум героиновым торчкам.

И выглядел Малькольм тоже как тормоз. Иной раз кудри после сна стоят дыбом, на нем штаны с кисточками и такая же рубашка.

Так что Джерри и Джонни никогда не принимали Малькольма всерьез, особенно Джонни. В Джерри в то время было больше разума, чем в Джонни. Джерри говорил ему: «Джонни, посмотри на этого чувака. Мы что, пытаемся стать с этим болваном как Beatles?» А Джонни кивал, мол, ты прав. Этот чувак — полный идиот. Они не принимали Малькольма всерьез, а зря.

 

Джим Маршалл : Сначала у нас были хорошие отношения с Дэвидом Йохансеном, но потом Дэвид и Сил стали возражать против нашего присутствия, потому что было ясно, что мы — источник наркоты. Потом одного нашего товарища, который, собственно, обычно и ездил в Овертаун, в Майами за дурью, поймали полицейские. Его продержали две ночи в тюряге в Майами, что, конечно, нелегко ему далось. Ему тогда было пятнадцать, и, надо думать, копы его побили. Так что никто больше не хотел ездить в Майами за дурью для Джонни и Джерри, и они ушли из группы.

 

Джерри Нолан : Однажды мы ужинали и разговаривали, и Дэвид сказал: «В этой группе нет ни одного незаменимого человека». Вот и всё. Я встал и сказал: «Дальше без меня». Тогда Джонни тоже встал и сказал: «Если Джерри уходит, я тоже ухожу».

 

Сил Силвейн : Джерри все решения принимал сходу, и ему было все равно, что он уходит из дома собственной матери и оставляет нас там. Что было, конечно, погано, ну да хуй с ним. Так что Джонни и Джерри свалили.

Я даже не понял, что происходит. Дэвид вернулся в свой трейлер и сходу отрубился, как будто ему все равно, что будет дальше. Малькольм нес всякую воодушевляющую чушь типа: «Да ладно вам, ребята! Давайте! Слушайте, не забывайте, кто вы есть!» А Артур только отходил от своего пребывания в клинике, и было здорово, что он рядом.

И вот я сказал: «Ладно, они ушли. Давайте погрузим все в машину». И мы с Малькольмом отвезли Джонни и Джерри в аэропорт. Я сунул Джонни его сумку, он взял ее и пошел от нас, и тут до меня неожиданно дошло, что случилось. Я обернулся и спросил: «А что, собственно, с Dolls?» Обернулся только Джерри Нолан. Он сказал: «В пизду Dolls».

 

Малькольм Макларен : Я думал, что они уезжают, потому что ненавидят группу и думают, что ни малейшего шанса на успех в Тампе у них нет.

Что, конечно же, было не так. На самом деле они хотели вернуться в Нью-Йорк, потому что там было гораздо проще вырубать героин. Я был так наивен.

 

Джерри Нолан : Мы с Джонни Фандерсом сели в самолет и полетели обратно в Нью-Йорк. Даже в самолете Джонни все еще думал, что это просто угрозы. Я говорил ему: «Джонни, это не ночные потасовки, которые к утру уже забываются. Дело вполне серьезно».

 

Элиот Кид : Я знал, что New York Dolls еще неделю должны быть во Флориде, и когда увидел Джонни и Джерри, сказал им: «Какого хуя вы вернулись обратно?»

Они сказали: «Мы ушли из группы».

Я сказал: «Нет, ну серьезно, что случилось?» Им пришлось повторить три или четыре раза, пока до меня не дошло, что они не шутят.

 

Потом я сказал: «Ну, вы помиритесь друг с другом!»

Они сказали: «Нет. Мы соберем новую группу. Ричард Хелл как раз ушел из Television, и он собирается играть с нами».

 

Ричард Ллойд : Том Верлен продолжал долбить Ричарда Хелла: «Ты не репетируешь, ты просто приходишь на репу и напиваешься, ты не занимаешься дома, сколько раз я говорил тебе, давай приду помогу, но тебе неинтересно, тебе просто неинтересно!»

Ричарду нечего было возразить, он просто смотрел в пол. Том сделал запись нашей игры и сказал Хеллу: «Ты послушай, это же полная лажа, ты просто послушай!» Было ясно слышно, что бас Ричарда — это полная каша.

 

Дункан Хана : Думаю, Том так заводился, потому что Ричард постоянно был под чем-то, знаешь, приходил нажравшийся и обдолбанный. Но с точки зрения Ричарда именно это и был рок-н-ролл. Просто они видели мир совершенно по-разному. Надо сказать, Хелл действительно неважный басист, вдобавок ко всему он тупой — представь, как он прыгает вокруг и строит рожи, ну, словно его привели на религиозное шоу. Думаю, для Тома в этом было слишком много фарса. А Тому нравился спокойный, крутой стиль, понимаешь? Это не прикол.

Верлен хотел стать Бобом Диланом. Когда они только встретились, помню, Терри Орк сказал мне: «Почему бы тебе не собрать фэн-клуб Television?»

 

А я сказал: «Зачем? Для тридцати человек?»

Терри сказал: «Ну, это будет концептуально. Пусть это будет арт-проектом, в таком ключе».

Так я написал эту штуку. Это должен был быть листок новостей, но Ричард Хелл пришел ко мне домой, прочитал его и сказал: «А, круто, класс. Но теперь Верлен хочет встретиться с тобой в кабинке у «Макса» и поговорить на эту тему».

Я подумал, мол, класс. Я теперь типа пятый член Television? Типа пятый «Битл».

Потом Верлен появился у «Макса» и сказал: «Да, я прочитал твое творение».

Он посмотрел на меня и сказал: «Ты кто такой? Утром ты просыпаешься, подходишь к зеркалу, смотришь на себя и говоришь: «Я Дункан Хана, и я красивый». Так что ли?»

 

Я сказал: «Чего?!»

Верлен просто исходил ядом, говорил всякие гадости. Он сразу перешел на личности, сидел и говорил обо мне всякое.

Наконец я сказал: «Тебе что, не понравилось то, что я написал?»

Он сказал: «Ты о нас все не так рассказал. Ты не знаешь меня. Понял? Просто запомни: Ты не знаешь меня. Ты никогда не узнаешь меня. Ты никогда не поймешь меня».

Я сказал: «Слушай, это был не коммерческий заказ, вот так. Причем Ричарду Хеллу понравилось».

Он сказал: «Да-а? Ну, я не Ричард».

Вот так все повернулось, а потом я понял, что это было. Он практиковался в жестокости Дилана, прямо как в документальном фильме про Дилана, «Не смотри назад». Представляешь, каким был Дилан, он же был словно киллер, так? А Верлен готовился к тому, чтобы стать новым Диланом.

Ричард Хелл извинялся. Он говорил: «Ну, прости пожалуйста! Он просто мудак».

Я ушел из кабинки и с вытянутым лицом потопал к Дэнни Филдсу в его кабинку. Дэнни сказал: «Что такое?» Я рассказал ему, и он сказал: «Музыканты — все мудаки. Я тебя предупреждал. С первого дня. Тебе не стоило с ними связываться. Он полный мудак».

 

Ричард Хелл : Верлен накручивал себя все сильнее и сильнее, пока не осознал, что он превосходит всех и вся — и что он физически не способен облажаться. С ним стало ужасно. Он потихоньку пришел к тому, что живет по другим правилам, чем все остальные. А когда у него что-нибудь не получалось, он всегда говорил, что вот он, Том — непризнанный гений, что никто его не понимает.

 

Роберта Бейли : Когда Ричард Хелл ушел из Television, он жил со мной. Том Верлен заворачивал песни Ричарда одну за другой. Ричард обычно пел половину песен Television; потом осталась единственная, «Blank Generation».

Потом, надо думать, Том предложил: «Давайте выбросим из программы Blank Generation».

А Ричард ответил: «Что за фигня?»

 

Ричард Ллойд : В конце концов, Ричард Хелл заявил, что уходит из группы. А Том Верлен спросил Фреда Смита, басиста Blondie, не хочет ли он играть с нами, и Фред согласился.

 

Дебби Харри : Фред Смит, блядь, ушел из Blondie. Я была в ярости. Я злилась на них на всех — на весь Television, на всю Patty Smith Group, на Патти и Фреда. Я злилась на Патти, потому что она уговорила Фреда уйти в Television.

Да, он крепко лажанулся. Ха-ха-ха.

 

Ричард Хелл : Я ушел из Television в ту же неделю, когда развалились New York Dolls. Джонни Фандерс позвонил и сказал: «Мы с Джерри только что ушли из Dolls, не хочешь вместе собрать группу?»

Я плохо знал Джонни Фандерса. Меня, правду сказать, удивило, что он позвонил мне. Мы вместе тусовались в баре, они приходили смотреть Television, но…

Так что я удивился, когда он позвонил, но это было здорово, представляешь? Потому что одной из причин, почему я ушел из Television, было то, что они стали такими серьезными, так далеко ушли от того драйва, с которого мы начинали. И я подумал: отлично, мы сделаем настоящую рок-н-ролльную группу, которая живет в интересном мире и делает интересные вещи. Оказалось, Джонни хочет спеть «Going steady».

 

Боб Груэн : Дэвид Йохансен вернулся из Флориды и сказал, что группа распалась, потому что Джонни Фандерсу и Джерри Нолану надо было съездить в Нью-Йорк закупиться дурью, а Дэвид сказал им: «Если вам надо ездить домой за наркотой после каждого выступления, я не собираюсь играть с вами в одной группе». Вот так все закончилось.

Джонни и Джерри потом долго пытались собрать группу опять, но так до конца и не поняли, что Дэвид просто не хочет путешествовать с людьми, сидящими на игле. И это решение было неизменным, так что группа больше никогда не собралась.

 

Айлин Полк : Артур Кейн позвонил мне из Флориды и сказал, что Конни добралась до него и там и что единственный способ сбежать от нее — поехать в Лос-Анджелес. А я сказала: «Ну что ж, если это надо сделать, то это надо сделать».

 

Сил Силвейн : По дороге из аэропорта Малькольм начал говорить мне: «Силвейн, не переживай ни о чем. Не волнуйся, не волнуйся, не волнуйся».

У нас был такой огромный универсал, «Фурия III», и мы с Малькольмом решили поехать в Новый Орлеан. Ни у кого из нас не было прав, так что мы нашли двух девчонок, которые повели машину. Мы с Малькольмом сидели на заднем сиденье, и его болтовня колебалась от «Не переживай за Dolls» до «Представь, в Лондоне, перед магазином моей жены, тусуются такие парни, знаешь, им бы понравилось в группе, мы можем собрать группу».

Сначала это был простой треп, но потом он серьезно об этом задумался. «Ну, ладно, этот парень может быть певцом, однажды я видел, как он поет, а этот парень может…»

 

Малькольм Макларен : Путешествовать по Луизиане было прикольно, хотя я опять словил венерическую болезнь, которая опять испортила мне все настроение. Я думал, что мы попали, блядь, в венерическую деревню, а я затерялся здесь с остатками New York Dolls и очередной болячкой на конце и пытаюсь добраться обратно до Нью-Йорка.

 

Сил Силвейн : У Малькольма были мандавошки. Он купил бутылки две этого говна, «А-200», а оно не помогло. Малькольм шептал: «Мне надо разобраться с этой проблемой до того, как я вернусь домой к Вивьен», — знаешь, Вивьен Вествуд, его жена.

Я сказал: «Ладно, я помогу тебе, но мне надо точно знать, в чем проблема».

Малькольм сказал мне: «Мандавошки». Так что нам опять пришлось намазать его «А-200».

Потом он сказал мне: «Триппер».

Когда мы с Малькольмом вернулись из Нью-Орлеана, мы ходили в «CBGB» чуть ли не каждый вечер. Малькольму было все равно, с кем тусоваться, лишь бы тусоваться, но больше всего он любил Ричарда Хелла.

Он любил Ричарда. Прямо перед отъездом в Англию он дал мне костюм для Ричарда. Он постоянно повторял: «Не забудь передать этот костюм Ричарду, ладно? Мне нравится Ричард. Думаю, Ричард ужасно талантлив. Не забудь передать Ричарду…»

В Ричарде Малькольма вдохновляли не столько рваные шмотки, сколько стихи и политические взгляды.

Если честно, он так стремился передать Ричарду этот костюм, потому что надеялся помочь ему улучшить имидж.

 

Малькольм Макларен : Ричард Хелл казался мне невероятным. Опять же, он подарил мне новую концепцию моды. Он не носил красный винил, высокие каблуки и не красил губы в убийственно-оранжевый цвет. Это был парень, полный противоречий, оборванный, как будто он только что вылез из канализации, словно он весь покрыт слизью, словно он не спал годами, словно он не мылся годами, словно он абсолютно всем вокруг по хую.

Но человек с такой внешностью людям совсем не по хую! Это был великолепный, скучающий, истощенный, весь в шрамах, грязный парень в рваной майке.

Не думаю, что она держалась на булавках, хотя могла бы, но это была здорово потасканная и порванная майка. И этот вид, имидж этого парня, взлохмаченные волосы, все, что только можно, — все я собирался привезти в Лондон. Вдохновленный им, я собирался воспроизвести все это и превратить во что-то более английское.

 

Ричард Хелл : Мне нравился Малькольм, потому что ему нравился я. Я мало о нем знаю, но он вроде бы серьезно заинтересовался мной. Тогда было совсем немного людей, которые нас уважали, знаешь ли…

Но я озверел, когда услышал «Pretty Vacant» Sex Pistols. Малькольм украл все идеи из «Blank Generation».

Правда, идеи — свободная собственность. Я их тоже немало украл.

 

Малькольм Макларен : Ричард Хелл был концентрированным, стопроцентным вдохновением. Если честно, помню, я сказал Sex Pistols: «Напишите песню, такую же, как «Blank Generation», но сделайте свою убийственную версию», а их версией стала «Pretty Vacant».

 

Элиот Кид : Фрэнки дал Макларену двухмесячную ренту авансом, чтобы переснять квартиру Малькольма, а Малькольм кинул Фрэнки на деньги.

Мы всей толпой пошли навестить Малькольма, но его не было дома. Ему доложили, что его искала целая пачка злых ребят, и на следующий день он уехал в Лондон.

 

Малькольм Макларен : Когда я вернулся в Англию, я знал, что делать дальше. У меня был в кармане имидж, с которым я вернулся, словно какой-нибудь Марко Поло или Уолтер Рэли. Вот, что я с собой привез: имидж бедного странного товарища по имени Ричард Хелл и эту фразу: «пустое поколение».

 

Глава 22

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: