Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Роль международных организаций



Наконец, существование множества каналов подталкивает нас к тому, чтобы предположить иную и более значимую роль международных организаций в мировой политике. Реалисты вслед за Г.Моргентау изображали мир, в котором государства, действуя в своих интересах, борются за "власть и мир". Вопросы безопасности доминируют; война всегда существует как реальная угроза. Можно предположить, что в таком мире международные организации будут играть незначительную роль, ограниченную лишь редкими случаями совпадения интересов. В этом случае международные организации имеют явно периферийный характер в мировой политике. Но в мире, где множество проблем увязаны друг с другом, мире, в котором коалиции формируются транснационально,.. потенциальная роль международных институтов значительно возрастает. В частности, они помогают устанавливать круг актуальных вопросов, требующих разрешения, и действуют как катализаторы при формировании коалиций, а также и как арена для политических инициатив...

Для того чтобы справиться с потоком вопросов, которые генерируются деятельностью международных организаций, правительства вынуждены соответствующим образом организовать свою работу. Деятельность международных организаций может способствовать определению правительственных приоритетов путем акцентирования внимания на некоторых вопросах. [Например], Стокгольмская конференция по охране окружающей среды 1972 г. способствовала усилению позиций правительственных агентств, занимающихся экологическими вопросами. Конференция 1974 г., посвященная проблемам продовольствия, сконцентрировала внимание подразделений правительства Соединенных Штатов на обеспечении [продовольственной безопасности]. В 1975 г. сентябрьская специальная сессия ООН, посвященная рассмотрению предложений, входящих в концепцию "нового международного экономического порядка", породила внутриправительственные дебаты по поводу политики в отношении стран третьего мира в целом. Деятельность МВФ и ГАТТ способствовали смещению внимания на валютные и торговые отношения в ущерб частным прямым инвестициям, которые не имеют соответствующей международной организации.

Благодаря возможности свести правительственных чиновников вместе международные организации помогают воплотить потенциальные коалиции в мировой политике. Вполне очевидно, что международные организации очень важны в том, что помогают свести вместе представителей развивающихся стран, большинство из которых не имеют посольств в столицах друг друга. Стратегия солидарности бедных стран третьего мира была разработана в ходе серии международных конференций, проводившихся по большей части под эгидой ООН. Международные организации также позволяют правительственным агентствам, которые иным способом могут и не войти в контакт друг с другом, воплотить потенциальные межправительственные коалиции в явные, для которых свойственны прямые связи друг с другом. В некоторых случаях секретариаты международных организаций сознательно способствуют этому процессу, формируя межправительственные или трансправительственные коалиции, а также коалиции из неправительственных организаций, имеющих сходные интересы.

Международные организации – весьма подходящие институты для слабых государств. Норма, принятая в системе ООН: одно государство – один голос – весьма благоприятна для коалиций малых и слабых. Секретариаты часто отзывчивы к требованиям стран третьего мира. Более того, нормы большинства международных организаций, по мере того как они развиваются с течением времени, акцентируют принципы социального и экономического равенства наряду с равенством государств. Более ранние резолюции, в которых выражена позиция стран третьего мира и которые пусть и с оговорками принимаются индустриально развитыми странами, используются для легитимации новых требований.

Международные организации позволяют также малым и слабым государствам преследовать стратегию "увязывания". В разработке "нового международного экономического порядка" страны третьего мира настаивали на увязке решения вопроса цен и поставок нефти с решением других вопросов, по которым они традиционно не могли достичь своих целей. Малые и слабые государства следовали этой же стратегической линии в ходе целого ряда конференций по международному морскому праву под эгидой ООН.

 

Комплексная взаимозависимость, следовательно, привносит иные образцы политических процессов, чем концепция [политического] реализма... Таким образом, можно предположить, что в условиях комплексной взаимозависимости традиционные теории не смогут объяснить смену международных режимов. Но, в условиях, которые приближаются к тем, о которых говорят реалисты, традиционные теории остаются уместными.

 

 

____________

* Перевод выполнен автором пособия по оригиналу: Keohane, Robert O. and Joseph S.Nye. Power and Interdependence: World Politics in Transition. 2nd ed. Glenview, Ill.: Scott, Foresman, 1989. P.3-5, 8-11, 23-37. Авторские сноски опущены.

 

Вопросы для обсуждения:

1. Как определяют авторы сущность "комплексной взаимозависимости"?

2. Основываясь на тексте, можно ли сказать, что авторы считают традиционный подход политического реализма более неуместным при анализе современного [им] состояния мировой политики? В чем видят авторы свою основную задачу?

3. Каковы, с точки зрения авторов, основные характеристики и политические процессы "комплексной взаимозависимости"?

4. Сопоставьте основные положения концепции "комплексной взаимозависимости" и политического реализма (по вопросам, представленным в обобщающей таблице).

 

 

Джеймс Н.Розенау

Турбулентность в мировой политике *

 

 

Имя Дж.Розенау стало известным в науке о международных отношениях уже в 1960-е гг., когда им была предпринята попытка создания "пред-теории внешней политики". Плодотворная творческая работа Дж.Розенау воплотилась в более чем 100 статьях и почти 20 книгах, достойное место среди которых заняла "Турбулентность в мировой политике: теория изменения и преемственность", вышедшая в свет в 1990 г. Тогда Дж.Розенау был профессором политологии и международных отношений и директором Института транснациональных исследований Университета Южной Калифорнии. В середине 1990-х гг. он преподавал в Университете Джорджа Вашингтона в Вашингтоне, округ Колумбия.

Книгу, первая глава которой представлена в пособии, Майкл Брекер назвал "прыжком в мировую политику двадцать первого века". А другой известный ученый Джон Васкез отмечал, что "[книга] поднимает вопросы о природе и будущем мировой политики, которые порывают со стандартным взглядом на вещи".

 

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ ОБЗОР ПОСТМЕЖДУНАРОДНОЙ ПОЛИТИКИ

Может существовать осведомлённость об изменениях в мире без осознания этой осведомлённости.

 - Ф.Э.Эмери и Э.Л.Трист

 

Различными являются даже те виды вещей, которые не изменились. Все виды настроя – эмоционального, морального, личностного – претерпели определённые изменения.

- Клиффорд Гиртц

 

Составьте и рассмотрите схему событий, и вы окажетесь лицом к лицу с новой системой бытия, которая до настоящего времени не могла быть представлена в воображении человека.

- Г.Г.Уэллс

 

Данные высказывания определяют характер настоящей книги. Они выдвигают на первый план ту степень, с которой основополагающий аргумент опирается на неясное осознание преобразования, на нюансы, на широкий спектр глобальных моделей, ставящих автора лицом к лицу с политическими движущими силами, которые образуют новую систему международной деятельности.

Другими словами, то, о чём пойдёт речь ниже, представляет собой скорее теоретические притязания, нежели эмпирические доказательства. По существу, читателю предоставляется выбор: он может отрицать описание постмеждународной политики как абсурдную теорию, или же он может допустить возможность того, что подобные притязания достаточно правдоподобны для представления исследования в качестве базиса для интерпретации хода событий.

Выбор не настолько лёгок, насколько может казаться. Он включает общие отношения человека к целям, людям и организациям, которые оказывают воздействие на историю, к восприимчивости сообщества к изменениям и его способности определять свою собственную судьбу. Таким образом, как выбор, происходящий из самого основного подхода к проблемам человека, он касается вопросов, предшествующих доказательству. Действительно, предметом обсуждения являются концептуально-настроен-ческие контексты, в рамках которых проводится оценка очевидного. Если отдельная “невообразимая структура” и лежит в основе мировой политики, то как человек представляет её? отличает её? обдумывает её? вдаётся в её тонкости? Конечно, не только посредством очевидного. Сначала человек должен допустить само её признание, сдерживая побуждение требовать доказательства до того, как определятся очертания структуры. Цель здесь такова: не торопиться с доказательством; установить проявляющиеся признаки, не констатировать установленные модели; повысить восприимчивость к изменениям, не утверждать, что их динамика была воспринята адекватно; приводить наглядные примеры и аномалии в качестве основы для понимания сути, а не как свидетельство того, что существование невообразимой схемы было научно доказано.

Уровень, к которому должны стремиться читатель и автор на базе лежащих в основе отношений, лучше всего, пожалуй, проиллюстрирован выбором, который они делают при оценке сущности истории и, в частности, представления о том, что в деятельности людей и их сообществ могут происходить резкие отклонения от прошлой практики. Невообразимые структуры не могут рассматриваться без нарушения непрерывности, решающих поворотов в новых направлениях и готовности к рассмотрению каждого современного этапа развития, по возможности, более широко по сравнению с другими моментами устойчивой модели. Возьмите угоны самолётов, СПИД, недавнюю волну выступлений против власти на Тайване, Шри-Ланке, в советской Армении и Эстонии, в Алжире, ЮНЕСКО, в Мексике, Католической Церкви, Эфиопии, Иране, ООП, в Сингапуре, Аргентине, Индии, Польше, Венгрии, Афганистане, на Филиппинах, на оккупированном Израилем Западном берегу, в Бирме, Южной Африке, в Судане, Югославии и Восточной Германии. Читатель может интерпретировать эти события как просто современные случаи той же самой динамики, посредством которой терроризм, эпидемии и волнения отмечали более ранние столетия, или же он может остановиться и задуматься, не являются ли подобные этапы развития, так быстро сменяющие друг друга, первыми проявлениями исторических поворотных моментов, при которых динамика постоянства и изменения приобретает новые формы напряжённости, изменяющие, в свою очередь, фундаментальные структуры мировой политики.

Более того, если человек ощущает, что расширяющаяся взаимозависимость имеет важное значение, тогда он должен временно отказаться от обычных стандартов очевидного на достаточно долгое время с целью рассмотрения альтернативных интерпретаций того, что может быть задействовано на глобальном уровне. Мировая политика слишком подвижна и изменчива, слишком наполнена признаками глубоко укоренившихся перемен, чтобы сделать иначе.

ВИДОВАЯ КОНЦЕПЦИЯ

Из нескольких рассмотренных здесь тем, которые привлекают внимание к возможности невообразимых структур, три выделяются особо. Одна представляет настоящую эпоху в качестве исторического прорыва. Вторая касается разделения глобальных макроструктур на так называемые “два мира мировой политики”. Третья сфокусирована на микроуровне и предположении, что аналитические способности и эмоциональные особенности взрослых людей в каждой стране совершенствуются.

При воздействии современных технологий и многих других источников, которые делают мир ещё более взаимозависимым, разветвлённые структуры и более опытное население благоприятствуют такой глубокой трансформации в мировой политике, что теряется польза уроков истории. Жизнь на планете могла войти в период турбулентности, подобного которой она не знала в течение 300 лет и последствия которой ещё далеко не ясны. Я полагаю, что это искусственный аргумент, если акцент делается на временнóм промежутке. Однако, если упор сделан на концепцию глобальной турбулентности, вопрос о том, много 300 лет или мало, не имеет большого значения. Важно то, на самом ли деле считающиеся действующими движущие силы имеют тот смысл, который в них вкладывают.

Утверждать, что уроки истории становятся неясными, значит предположить, что перемены становятся настолько радикальными, что правила и процедуры, при помощи которых проводится политика, устаревают, в результате чего исследователи лишаются любых парадигм или теорий, которые адекватно объясняют ход событий. Для уверенности они всегда могут отказаться от противоречивых событий как от простых аномалий; но что если (как я полагаю, сегодня таково положение дел) аномалии более всеобъемлющи, чем повторяющиеся модели, а прерывистость более рельефна, чем непрерывность? Ответ заключается в том, что теоретизирование должно быть начато заново, а существующие посылки и понимание движущих сил истории должны рассматриваться как концептуальные тюрьмы, побег из которых может быть устроен только допуская возможность того, что точка прорыва в человеческой деятельности приближается, если уже не приблизилась к нам, поскольку заканчивается двадцатый век.

 Если дело в этом, представляется неловким продолжать ссылки на ту область, в которой изменения происходят как “международная политика”. Само понятие “между-народные отношения” выглядит устаревшим перед лицом очевидной тенденции, в соответствии с которой всё больше и больше взаимодействий, которые составляют мировую политику разворачивается без непосредственного участия наций или государств. Поэтому необходим новый термин, который указывает на присутствие новых структур и процессов и, в то же время, учитывает дальнейшее структурное развитие. Подходящим термином был бы постмеждународная политика. Социальные науки полны исследований постиндустриального, посткапиталистического, постсоциалистического и постидеологического общества, постмарксизма и постмодернизма, постхристианской эпохи и многих других подобных “пост-”. Глубокие изменения в мировых событиях можно тогда с уверенностью рассматривать как составляющие постмеждународную политику.

Однако, использование данного термина подразумевает больше, чем следование моде. Постмеждународная политика является подходящим обозначением, потому что оно ясно наводит на мысль об ущербности долгосрочных моделей, не указывая при этом, куда могут привести изменения. Оно обозначает постоянное движение и перемещение даже при подразумеваемом присутствии и функционировании стабильных структур. Оно учитывает хаос, даже когда намекает на согласованность. Оно напоминает нам о том, что “международные” вопросы не могут более быть доминирующим мерилом глобальной жизни или, по крайней мере, о том, что появились другие критерии, которые могут соперничать со взаимодействием национальных государств или свести его на нет. И, не в последнюю очередь, оно позволяет нам избежать поспешных суждений относительно того, является ли турбулентность совокупностью устойчивых системных построений или это просто переходное условие.

Соответственно, этот термин будет далее использоваться для обозначения исторической эпохи, которая началась после Второй мировой войны и продолжает развиваться сегодня. Он отражает изменения, вызванные глобальной турбулентностью; ещё более динамичную взаимозависимость, где усилия всё больше и больше специализированы, а количество коллективных деятелей, таким образом, увеличивается; тенденцию централизации и децентрализации, которые изменяют индивидуальные признаки и количество действующих лиц на мировой арене; смещающиеся ориентации, которые трансформируют отношения действующих лиц к власти; и динамику структурного разветвления, которая благоприятствует новым построениям, посредством которых разнообразные действующие лица преследуют свои цели. Постмеждународная политика является невообразимой до настоящего времени структурой, видовой концепцией того, как на человеческие связи по всей планете воздействует сложность и динамизм, которые попадают в поле зрения по мере того, как подходит к концу нынешнее тысячелетие.

 

ТУРБУЛЕНТНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ

Без сомнения, каждая эпоха представляется живущим в ней людям хаотичной, и последнее десятилетие двадцатого века не составляет в этом исключения. Это как если бы космический корабль под названием Земля ежедневно сталкивался со шквальными ветрами, кренясь под их ударами в сторону изменяющейся и не отмеченной на карте территории познания. Иногда бурное развитие событий явно очевидно – когда собираются грозовые тучи войны или молния кризиса пронзает глобальный небосвод; но зачастую эти события носят спокойный характер, опустошение, которое они приносят, не распознаваемо до тех пор, пока не встретятся проблемы или не будет нанесён ущерб.

В данной работе в поисках объяснения такой турбулентности в мировой политике и тех перемен, которые они отражают и стимулируют, анализ будет сконцентрирован на основополагающей и устойчивой динамике, из которой проистекают каждодневные события и современные проблемы. Отдельные движущие силы располагаются на микроуровнях, где люди набираются знаний и происходит объединение групп; другие берут начало на макроуровнях, где действуют новые технологии, а коллективные объединения конфликтуют; а остальные происходят в результате столкновения оппозиционных сил на двух уровнях – между непрерывностью и переменами, между притяжением прошлого и привлекательностью будущего, между потребностями взаимозависимости и требованиями независимости, между тенденциями централизации и децентрализации внутри народов и между ними.

В то время как сравнение турбулентности мировой политики со штормовой погодой хорошо укладывается в современные человеческие условия, использование этого сравнения в данной работе в качестве метафоры может отвлечь от моих более серьёзных намерений. Цель определения невообразимых до настоящего времени структур состоит, скорее, в содействии эмпирическому объяснению, чем в поэтическом выражении. Что необходимо, так это концепция турбулентности, которая предполагает напряжённость и перемены, когда структуры и процессы, которые обычно поддерживают политику, неустойчивы и в них происходит переустройство. Таким образом, турбулентность – это более чем смятение и потрясение, сопровождающие сдвиги в основных переменных составляющих. Такие колебания составляют повседневное существование любой системы, будь она социальной или метеорологической. Подобно тому, как переходы от облачности к дождю и к солнцу составляют нормальную метеомодель, так и колебания в избирательной системе от правого направления к центру и к левому направлению, или в промышленности от высокого уровня производительности к среднему и низкому уровню, образуют стандартные экономические и политические модели, что позволяет проводить анализ подобных сдвигов, рассматривая границы системы как постоянные, а диапазон, в пределах которого колеблются переменные составляющие, как меру лежащей в основе стабильности. Однако когда границы системы более не содержат колебаний переменных составляющих, возникают аномалии и устанавливаются неравномерности, в то время как структуры расшатываются, развёртываются новые процессы, результаты становятся недолговечными, а система вступает в период длительного неравновесия. Всё это – отличительные признаки неустойчивости. В метеорологии это проявляется в виде ураганов, смерчей, приливных волн, засухи и других природных аномалий, которые трансформируют земную поверхность там, где они случаются. В социальном плане это проявляется в технологических прорывах, кризисах власти, нарушениях согласия, революционных переворотах, конфликтах поколений и других сил, преобразующих человеческую жизнь, на фоне которой они происходят.

Из этого следует, что неопределённость является главной характеристикой турбулентной политики. В то время как колебания переменных составляющих обычно придерживаются признаваемых моделей, закономерности исчезают, когда устанавливается турбулентность. В такие моменты структуры и процессы мировой политики вступают в фазу, не имеющую предварительно установленных правил или границ. Случиться может всякое, или так кажется, поскольку требования повышаются, напряжённость обостряется, отношения трансформируются, разработка политического курса парализуется, или же представленные по-иному результаты менее определённы, а будущее более туманно.

Близкое отношение к неопределённости, связанной с политической турбулентностью, имеют темпы, с которыми она разворачивается. В отличие от обычных дипломатических или организационных ситуаций, возникающих в контексте формальных процедур, осторожных договорённостей, и бюрократической инерции, те ситуации, на которые воздействуют турбулентные условия, быстро становятся очевидными, тогда как последствия действий разнообразных участников распространяются по их схемам взаимозависимости. Опирающиеся на сложность и динамизм различных исполнителей, чьи цели и деятельность неразрывно связаны друг с другом, а также поддержанные технологиями, которые почти мгновенно передают информацию, турбулентные ситуации имеют тенденцию характеризоваться быстрой реакцией, настоятельными требованиями, временными союзами, резким изменением политики, то есть тем, что быстро, хотя и беспорядочно, направляет ход событий по ложному пути конфликта и сотрудничества.

Если рассматривать проблему в этом контексте, то не удивительно, что в 1988 году одно за другим последовали волнения в советской Армении, на Западном берегу, в Польше, Бирме и Югославии или что этот же промежуток времени был отмечен потрясением режимов в Советском Союзе, Чили, на Гаити и в Ливане. Подобным же образом, и не менее очевидно, 1988 год стал свидетелем иного рода примеров сотрудничества: с разницей в несколько недель были начаты переговоры об окончании военных действий в Афганистане, Анголе, Центральной Америке, Камбодже, Западной Сахаре и в Персидском заливе. Короче говоря, ветры перемен могут придать постмеждународной политике различные направления через мировые дипломатические и законодательные институты, где достигаются компромиссы, в не меньшей степени, чем через уличные выступления и вооруженные столкновения.

Но как же расширить анализ за пределы выразительной метафоры? Как использовать турбулентность в качестве серьёзной и системной аналитической концепции, которая помогает объяснить возникновение постмеждународной политики? Этот вопрос поднимается в главе 3 [в пособии она не приводится], а ответ находится в области организационной теории, где хорошо разработана и широко применяется концепция турбулентности. В частности, можно с доверием относиться к модели организаций, определяющей турбулентность как стоящее перед ними условие, когда их внешняя среда отмечена высокой степенью сложности и динамизма. В данной формулировке высокая степень сложности не является синонимом трудно понимаемых событий и тенденций. Скорее она относится к такому чрезмерному количеству действующих лиц во внешней среде и такой большой степени взаимозависимости между ними, что внешняя среда уплотняется (а не разрежается) причинными прослойками. Эта плотность представляется настолько высокой, что позволяет любому событию стать причиной беспокойства, которое быстро и неожиданно отзывается во всей внешней среде и её разнообразных системах. Когда динамизм внешней среды также высок, т.е. когда высокая изменчивость характеризует поведение действующих лиц, на взаимозависимость многих его частей большое воздействие оказывает непостоянство, сопровождающее широкомасштабные трансформации.

Можно настаивать, что большая сложность и высокая степень динамизма не новы в мировой политике, что глобальные войны, революции и депрессии отражают такие условия и, соответственно, перемены всегда происходят в мировой политике. Для того чтобы отличать обычные и привычные перемены от глубоких видов трансформаций, которые, по-видимому, происходят в настоящее время, необходимо отметить ещё один характерный признак политической турбулентности - а именно параметрические изменения. Турбулентность считается установившейся только тогда, когда основные параметры мировой политики, те границы, которые формируют и ограничивают колебания её переменных составляющих, поглощаются большой сложностью и высокой степенью динамизма. Будучи границами, параметры обычно стабильны. Они дают возможность непрерывности политической жизни, способности индивидуальных и коллективных деятелей перемещаться от одного дня к следующему, из одной эпохи в другую. Следовательно, когда способности восприятия окружающего мира, опыт, отношения и структуры, которые поддерживали параметры мировой политики, начинают разрушаться, т.е., когда сложность и динамизм параметров достигают точки, где существующие правила управления более не служат сдерживанию поведения и исходов, ход событий вынужден становиться турбулентным.

Три измерения мировой политики представляются в качестве её основных параметров. Одно из них действует на микроуровне отдельных людей, другое – на макроуровне коллективных организаций, а третье включает оба эти уровня. Микропараметр состоит из опыта и способности восприятия окружающего мира, посредством которых граждане государств и члены негосударственных организаций связывают себя с макро-миром глобальной политики. Я рассматриваю этот набор граничных пределов в качестве параметра способности восприятия окружающего мира, или опыта.

Макропараметр обозначен здесь как структурный параметр, и он относится к ограничениям, включённым в распределение власти между и внутри коллективных организаций глобальной системы. Смешанный параметр называется реляционным; он сфокусирован на природе властных отношений, преобладающих на микроуровне между отдельными людьми и их коллективных макроорганизаций.

Считается, что все эти три параметра в настоящее время претерпевают такую радикальную трансформацию, которая может вызвать первую турбулентность в мировой политике со времени подобных сдвигов, завершившихся Вестфальским договором в 1648 году. На первый взгляд кажется излишним спорить о том, что турбулентность современной эпохи является первой за более чем 300 лет. Ясно, что история большинства стран отмечена периодами волнений и беспорядков. Но как уже отмечалось, высказанное здесь утверждение относится к турбулентности в международной системе, но не к переворотам внутри национальных систем, к трансформации трёх особых параметрических моделей, но не к волнениям, сопровождающим войны или колебания в экономике. В случае структурного параметра трансформация отмечена бифуркацией, в которой государство-центричная система в настоящее время сосуществует с многоцентричной, в равной степени мощной, хотя более децентрализованной. Несмотря на то, что у этих двух сфер мировой политики есть частично совпадающие элементы и интересы, их нормы, структуры и процессы имеют тенденцию к взаимному исключению, приводя, таким образом, к образованию комплекса новых и, возможно, устойчивых глобальных структур, чрезвычайно сложных и динамичных. В случае реляционного параметра представляется, что устойчивая модель, при помощи которой подчинение власти имеет тенденцию к неоспоримости и автоматизму, заменена более усовершенствованными комплексами норм, которые делают успешное осуществление власти гораздо более проблематичным, таким образом способствуя конфликтам между лидерами и сторонниками как внутри государственных и негосударственных коллективных объединений, так и между ними. Эти конфликты, которые можно расценивать как некую последовательность кризисов власти, по своей глубине и размаху носят ранее неизвестный характер и глобальны по масштабу. Наконец, на микроуровне аналитические способности отдельных людей повысились до такой степени, что они играют другую и важную роль в мировой политике, роль, которая ускорила как процессы структурной бифуркации, так и слом прежних отношений власти-подчинения.

Именно одновременность и взаимодействие этих параметрических изменений отличают настоящий период от предшествующих трёх столетий. Благодаря вновь приобретённому опыту люди становятся более свободными и подготовленными к постановке вопросов перед властью, а новые взаимоотношения с ней, в свою очередь, способствуют развитию новых, более децентрализованных глобальных структур. Однако, причинные потоки перемещаются от макро- к микроуровню, в то время как централизованные структуры ведут к формированию новых взаимоотношений с властью, служащих для обогащения опыта и совершенствования способности восприятия окружающего мира, посредством которых индивиды строят свои отношения с коллективом. Более ранние эпохи явились свидетелями войн, которые вызвали переход глобальных структур от многополярных к биполярным основам и кардинальным изменениям, подорвавшим преобладающие отношения к власти. Но только в XVII веке начали создаваться условия, при которых перестройка коснулась значимости всех этих трёх фундаментальных параметров.

 

МЕЖДУ МИРОМ И ВОЙНОЙ

Турбулентность постмеждународной политики не следует отождествлять с насилием. Хотя в международной политике неопределенность может спровоцировать вооруженный конфликт, ставить их на одну ступень нельзя. Турбулентные условия могут превалировать в сообществах, на рынках, в организациях и альянсах с их конфликтами, не приводящими к применению силы. Изучение турбулентности сводится к анализу реакции на неопределенность, на перемены, вызванные развитием техники и технологий, а также небывало масштабной глобальной взаимозависимостью, и война является лишь одной из форм такой реакции. Далее в книге дается анализ применения силы в международной политике. Как говорится в главе 8 [не приводится в пособии], есть все основания полагать, что реакция с применением силы менее возможна при повышении турбулентности в мировой политике.

В некоторых отношениях войне не присущи неопределенности, характерные для турбулентности. С началом войны противостояние сторон приобретает нескрываемый характер, цели проводимой политики становятся очевидными, а задачи на будущее – недвусмысленными. С этой точки зрения турбулентность можно считать скорее условием предвоенного или послевоенного положения, нежели признаком войны. Безусловно, она не характеризует и мирное время, если под последним понимать стабильное положение, когда параметры изменяются незначительно.

Иными словами, как в мирное, так и в военное время повседневные колебания известны. Они лежат в пределах ранее имевших место изменений, и люди знают, как их воспринимать и приводить в норму. В условиях турбулентности, с другой стороны, малейшие колебания могут восприниматься как необычные, каждый сдвиг может подтверждать, что изменение – это норма, что модели хрупки, а ожидания могут и не оправдываться.

 

ИСТОЧНИКИ ПЕРЕМЕН

Какие же движущие силы приводят в конце двадцатого столетия к параметрическим преобразованиям? Как нам видится, их пять. Первая из них отражена в переходе от индустриального к постиндустриальному миропорядку и связана с развитием техники и технологий, в особенности микроэлектроники, которая сократила расстояния в общественной, экономической и политической сферах деятельности, ускорила движений идей, изображений, валют и информации, тем самым усилив взаимодействие людей и событий. Второй движущей силой глобальных изменений видится возникновение явлений, таких как загрязнение атмосферы, терроризм, наркоторговля, валютные кризисы и СПИД, которые являются прямым продуктом новых технологий или более сильной глобальной взаимозависимости и отличатся от традиционных политических проблем тем, что носят не национальный или местный, а транснациональный характер. Третья движущая сила заключена в меньшей способности государств и правительств находить приемлемые решения главных политических проблем, отчасти потому что всецело они не подлежат их юрисдикции, отчасти потому что старые проблемы все теснее переплетаются с крупными международными проблемами (например, рынки сбыта сельскохозяйственной продукции и производительность труда), а отчасти, потому что согласие населения уже нельзя принимать за нечто само собой разумеющееся. Четвертая сила сопряжена с ослаблением целостных систем и приобретением подсистемами большей стройности и эффективности, что усиливает тенденции к децентрализации (что я называю субгруппизмом) на всех организационных уровнях, которые резко контрастируют с тенденциями к централизации (понимаемых здесь как национальная государственность или транснационализм), характерными для первых десятилетий нынешнего и конца прошлого столетий. Наконец, вышеперечисленные факторы влияют на опыт и восприятие окружающего мира взрослым населением планеты, которое образует группы, государства и прочие коллективные объединения, и которому пришлось решать новые проблемы взаимозависимости и приспосабливаться к новым технологиям в условиях постиндустриального миропорядка. При возросшей аналитической способности населения и возросшем самосознании собственного отношения к власти простые люди сегодня, в отличие от своих предков, не настолько отстранены, несведущи и управляемы в том, что касается вопросов международной жизни.

Гипотетическое взаимодействие пяти источников перемен и исторические условия их развития схематично представлены на Рис.1 (см. стр.173). В данной модели причинных связей определены пять основных источников глобальной турбулентности и указано их тесное взаимодействие. Одна из пяти движущих сил, а именно изменения микроуровневого опыта и восприятия окружающего мира, настолько выделяется своей мощью в сравнении с другими четырьмя, что определяет экспансивность и интенсивность остальных. Новое направление в сегодняшней мировой политике не стало бы таковым без революционных процессов в микроэлектронике и других областях техники, без возникновения новых взаимозависимых явлений, без ослабления позиций государств и правительств и без растущего субгруппизма, но ни одна из этих движущих сил не вызвала бы параметрические перемены, если бы взрослое население в каждой стране, занятое во всех сферах деятельности, не обогатило бы свой опыт и было бы ото-

 

 

рвано от проблем глобального уровня. Правда, указанные сдвиги в опыте и восприятии окружающего мира получили ускорение и совершенствовались благодаря остальным движущим силам, и в этом смысле последние можно рассматривать как необходимые детерминанты турбулентности. Без микроуровневых преобразований, однако, ни одна из прочих движущих сил не приобрела бы глобального характера, и в этом смысле рост способностей населения является непременным условием глобальной турбулентности.

Анализ, в таком случае, не основывается на однопричинной модели и не допускает, что микроуровневые изменения предшествовали по времени остальным. Напротив, все изменения рассматриваются изначально как реакция на перевороты в технике и технологиях, которые лежат в основе постоянно растущих взаимозависимостей в экономической, политической и социальной сферах. Поскольку стали происходить микроуровневые сдвиги, они должны были повлечь за собой изменения в положении государств, правительств и субгрупп, так как люди становились более восприимчивыми к тенденциям децентрализации с их растущей способностью яснее определять свои интересы в потоке событий. Тонкое взаимодействие этих процессов, возможно, лучше всего просматривается в связях между растущим опытом населения и технологиями, привнесенными революцией в области микроэлектроники. Если задаться вопросом: какое воздействие мгновенная связь и получение информации – со спутников, передающих изображения предстоящих событий повсюду во все дома, или через компьютеры, хранящие, обрабатывающие и распространяющие прежде неизвестную и трудно доступную информацию – оказывают на людей как участников действия на мировой арене, ответ будет очевидным: новые технологии сильно, хотя не всегда благоприятно, влияют на то, как люди воспринимают, понимают, дают оценку, входят в связь, избегают или по-иному взаимодействуют с окружающим миром вне дома и работы. Например, новые электронные технологии настолько сократили время мобилизации организаций и движений, что опыт и способности населения самореализуются, в том смысле, что они могут практически "просматривать" последствия действия своего совокупного опыта и восприятия окружающего мира на ход событий. И чтобы перейти от слов к делу, нет необходимости ждать распоряжения, отправляемого конной почтой, как раньше, с призывом к единомышленникам объединяться или к вождям использовать удобный момент для начала действий. Сегодня события и информация о них – явления одновременные. Поэтому в отличие от прошлого люди без подготовки становятся участниками ситуации в любой точке планеты, ибо всегда имеется информация о ходе ее развития.

В самом деле, даже если в последующем анализе преувеличена степень, до которой вырос опыт населения и его способность восприятия окружающего мира, умение мобилизовать их реализуется настолько быстрее и настолько в большем объеме в сравнении с прошлым, что на практике становится явным выросшая способность определять и выражать собственные интересы и эффективно участвовать в коллективных действиях. И если, что кажется вероятным, лидеры организаций признают воздействие этой выросшей способности на условия своего руководящего положения, они начинают с большим пониманием относиться к желаниям и запросам своих последователей, а также глубже понимать рост и переориентировку приобретаемого населением опыта и его способности восприятия окружающего мира.

 

ДВИЖУЩАЯ СИЛА ТЕХНИКИ И ТЕХНОЛОГИЙ

При данной концепции турбулентности как процесса параметрической перестройки встает вопрос об источниках турбулентности. Кроме движущей силы технологических нововведений, упомянутые силы укладываются в три параметра мировой политической системы и, таким образом, являются ее внутренними силами. Но могут быть внешние источники помимо тех, начало которым дает развитие техники и технологий. То есть, поскольку турбулентность частично подпитывает саму себя, по мере того как каждое параметрическое изменение создает условия для последующих изменений, политические системы также подвержены ряду изменений, которые берут начало в экономике и обществе. При этом все изменения обладают достаточным потенциалом для дальнейших изменений, как только они принимаются государством.

Как точно сформулировали Чукри и Норт, три движущие силы можно принять за внешние источники глобальной турбулентности. Как указано на Рис.1, одна из них вызвана глубокими изменениями структуры и численности населения в последние десятилетия. Вторая кроется в наличии и распределении природных ресурсов, в особенности, необходимых для производства энергии. Третья исходит из упомянутых последствий развития техники и технологий, оказывающих влияние на все сферы человеческой деятельности, от обработки информации до медицины, биогенетики и сельского хозяйства.

Поскольку развитие техники коснулось населения и природных ресурсов, именно этот фактор, возможно, наиболее мощный из внешних движущих сил. Ибо развитие техники и технологий, сочетание человеческой изобретательности и материальных ресурсов, преобразовали индустриальный миропорядок в эру информации, постиндустриальное общество, технократическую эру, микроэлектронную революцию – как ни назови те появляющиеся способы, которыми люди движутся к своим целям, удовлетворяют свои потребности и по-иному строят свою деятельность. Техника намного расширила возможности генерировать и манипулировать информацией и знаниями, чем производить материальные ценности. Это привело к ситуации, когда сфера обслуживания стала теснить производственную сферу, как основу общественной жизни. Именно техника значительно сократила географические и социальные расстояния, благодаря реактивным лайнерам, компьютерам, спутникам и многим другим нововведениям, посредством которых люди, мысли и товары сегодня быстрее и надежнее перемещаются в пространстве и времени, чем когда-либо. Техника значительно изменила масштабы человеческой деятельности, позволив вовлечь больше людей в производство большего объема продукции за меньшие сроки с немыслимо большей отдачей, чем в прежние времена. Короче говоря, именно техника и технологии способствовали небывалой взаимозависимости местных, национальных и интернациональных сообществ.

Воздействие внешних движущих сил, связанных с развитием техники и технологий, на общества, экономики и государства образно и в полной мере отражено в работах ученых, изучавших национальные системы. Достаточно прочесть труды Даниэля Белла, Питера Дрюкера, Джона Найсбитта и Даниэля Янкеловича – лишь немногих из числа тех, кто исследовал социальные последствия развития техники на современном этапе, – чтобы понять и оценить беспрецедентные преобразования, которые претерпевает мир. В них убедительно показано, что семья, брак, знакомства, работа, союзы, бизнес, досуг, сельскохозяйственное производство, производительность, жилищное строительство, путешествия, избирательные системы и прочие аспекты жизни претерпели в недавнем прошлом и продолжают претерпевать значительные изменения.

Но все же изучающие мировую политику как-то не учитывают преобразований внутри обществ. Хотя они и придают значение внутренним источникам международных отношений в случаях внутренних конфликтов, согласий или тупиковых ситуаций, движущие силы постиндустриального общества все же принимаются как само собой разумеющееся. То, что мир гораздо более взаимозависим, широко признается, но пути, которыми источники углубляющейся взаимозависимости поддерживают или изменяют структуры и процессы в мировой политике, не стали предметом фундаментальных исследований. Наиболее распространено предположение, что основные структуры и процессы мировой политики остаются неизменными, даже если изменения касаются ее отдельных составляющих.

В равной степени изучающие постиндустриальное общество не уделяют должного внимания сути своих заключений и глубокому пониманию мировой политики. Дрюкер, например, исследует значение мировой экономики, но его анализ ограничивается проблемами политического управления мировой экономики, в то же время более важный вопрос руководства самой мировой политики не затрагивается. Аналогично, Белл предсказывает, что "в постиндустриальном обществе политики будет как никогда много по той простой причине, что выбор становится более осознанным, а центры принятия решения более прозрачными". Однако в своем исследовании он останавливается лишь на политике тех, кто руководит сообществом и обществом, и не размышляет над вероятностью того, что воздействие на мир относительно небольшого числа постиндустриальных обществ приведет к установлению мировых норм и правил, которые влияют на развитие доиндустриального и индустриального обществ.

 

ОБЗОР

Политическая турбулентность не обладает силой, достаточной для сокрушения установленных порядков и культурных традиций без сопротивления. Если мы стремимся понять напряженность схватки между силами, сохраняющими существующий порядок, и силами, тяготеющими к преобразованиям, нам следует уяснить концепции турбулентности и перемен, а также способы их анализа.

В итоге, исследуя турбулентность, мы заполняем большой аналитический пробел. Этим пробелом являются связи, в которые трансформировалась мировая политика под влиянием различных движущих сил, в результате чего жизнь на современном этапе признает иные правила и порядки, нежели индустриальная эпоха. Необходимость восполнить данный пробел исходит из предпосылки, что многочисленные крупные перемены в обществах не могут не иметь серьезных последствий для взаимодействия этих обществ.

 

_____________

*Перевод выполнен В.М.Кузьминым. Авторские сноски опущены.

 

Вопросы для обсуждения:

1. Что понимается автором под "турбулентностью" мировой политики, каковы ее характеристики?

2. Как определяет автор основные параметры мировой политики?

3. Как автор определяет источники параметрических изменений?

4. В чем, с точки зрения автора, кроются причины возникновения “постмеждуна-родной политики”? Что подразумевает это определение?

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-04-21; Просмотров: 229; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.064 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь