Не вреди ближним, как и самому себе, в одной душе твоей, - чувствованием, мыслью, желанием

Заповедь 10: «Не пожелай жены искренняго твоего, не пожелай дому ближняго твоего, ни села его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякаго скота его, ни всего, елика суть ближняго твоего»

 

 

Не вреди ближним, как и самому себе, в одной душе твоей, - чувствованием, мыслью, желанием 1

О нравственном настроении чувствований. 3

Зависть вообще. 3

Зависть внешним преимуществам ближнего: красоте, богатству, уму и благосостоянию.. 7

Зависть по отношению к некоторым дарам духовным.. 12

Зависть возможности другому грешить. 14

Соревнование ближнему в делах суетных или прямо порочных. 15

Тайные недоброжелательства ближним.. 16

Злоумышленность против ближнего на деле. 18

Злорадование несчастью ближнего. 19

Бесовское злорадование, т. е. греху невинного лица. 20

Всегдашнее недовольство своим состоянием.. 21

Неразвитие в себе чистых природных чувств: истины, изящного, стыда и особенно религиозных, чем приобретается чистота и доброта сердца. 23

Омертвление, или бесчувствие сердца к духовным предметам.. 29

О нравственном направлении умственных сил. 32

Не нравственное направление деятельности пяти чувств. 32

Нечистота воображения. 35

Слабая для доброго память. 37

Нечистота ума и о богомыслии. 39

Несохранение в чистоте своей совести. 42

О нравственном направлении воли. 46

Неразвитие в себе нравственного характера. 47

Семь дел милосердия духовного: 51

Несведущего научить истине и добру. 51

Обратить грешника от заблуждения пути его. 54

Подать ближнему благовременный совет. 58

Печального утешить. 60

Молиться за ближних, а особенно за погибающего грешника. 62

Не воздавать ближнему злом за зло (не мстить) 66

Простить в сердце врага (не помнить зла) 74

О приготовлении к будущей жизни. 81

Нестремление к христианскому совершенству. 81

Неприготовление к смерти. 86

 

О нравственном настроении чувствований

 

Зависть вообще

 

«Зависть горьку имате» (Иак.3, 14). С именем зависти тотчас представляется нам что-то черное, снедающее душу. Но такова и есть зависть. Она составляет печаль о счастье ближнего, изъявляет досаду на чужое добро. Неприятно обнаруживается она и во внешнем виде человека. Отличительные черты завистника: суxиe глаза, нахмуренные бро­ви, выдающиеся плечи; от досады он трет своими паль­цами. (Впрочем минутное желание или чужой вещи, например, какой либо комнатной, или чужого таланта, например, лов­кости говорить, —еще не есть злая зависть. Это только грех своекорыстного пожелания. Оттого-то в этом грехе мы легко приносим сознание: «согрешил, позавидовал», говорим мы на сей раз). Не то зависть в настоящем смысле своего слова. В полном своем развитии оно есть постоянное злое чувство в душе, которое направлено или против одного какого либо человека или против разных лиц, к кому только будет случай выразиться ей. Но преимущественно, если не единственно, она бывает обра­щена в лицам знакомым и близким. Это например, сосе­ди, сослуживцы, ровесники наши, родственники, а также имеющие между собой однородные занятия и желающие до­стигнуть одинаковых успехов, например, в однородной торговле или в какой либо промышленности. Чтоб пита­лась зависть, требуется постоянная совместная жизнь с тем, кому завидуют. (Человеку достойному, прекрасному, который в своем месте много терпит от завистников, очень хорошо живется там, где он бывает гостем: в чужом месте ему сочувствуют и здесь-то мы видим не­вольное и хоть временное уважение к истине и доброде­тели в лице его со стороны людей, в свою очередь также завистливых). Для зависти затем, как питающий ее материал необходимо требуется со стороны ближнего ум, ученость, заслуги, успехи дел, награды, возвышения, высшие к нему милости и покровительства. Таким образом, зависть не столько деревенский порок, сколько городской; место ей не столько между простолюдинами, сколько в высших кружках людей: Мардохеи и Даниилы боролись с ней при царских дворах.—Где же родопроисхождение ее или историческое начало? О, как сродна человеку зависть! Ее видим мы первою из страстей человеческих, -вслед же за самым грехопадением прародителей в раю. Ее встречаем в самой первой семье. Каин позавидовал своему брату Авелю, и—зависть его разразилась новым страшным грехом, который доселе потрясает душу. Но если от исторического начала зависти в целом роде человеческом обратимся и к частной жизни каждого чело­века, то прежде других страстей встретимся с признака­ми той же злой страсти. Первое недоброе чувство в младенцах замечается какое же, если не зависть? (Двое грудных детей питались от одной матери, и когда мать кор­мила одно дитя в виду другого, —другое рвалось от до­сады). Начинается зависть каждый раз оттого, когда чело-век увидит или услышит что либо лучшее в положении других, чем сам не владеет; например, видит он как другой строит себе большой дом, и—начинает за­видовать; встречаешь равного себе со знакомь отличия, и—скорбит от зависти; слышит, как хвалят другого или хотят возвысить известного человека, и—вдруг будто кто-то укольнет его в самое сердце. Да, от зрения и слуха начинается каждый раз зависть. Скажут: «мы не завидуем, а только не миримся с тем, как не достойные люди везде успевают, как они не по своим способностям или направлению нравственному получают должности, на­грады или выгоды в жизни». Это, конечно, иное дело. Но в таком случае нет нашей печали о чужом счастье, а чувствуется одно сожаление: зачем же известный человек столько искателен или столько к нему пристраст­ны другие? нет тогда нашей досады на чужое добро, а выражается только благородное негодование к чьему либо недостоинству. Эти чувствования и проходят скоро, а не возрастают в зависть. Умный и богобоязненный христианин тем более не хочет завидовать незаслуженному и неправедному счастью ближнего.—Где же конец зависти? О, смерти для зависти нет, как и для страсти сребролюбия! Это грех, так сказать, бесконечный, зло постоянное. Другие страсти хоть на известное время замолкают, после того как человек удовлетворит им: а зависть—не так. Предоставьте сегодня завистнику то самое, чему он завидовал вчера: он действительно порадуется, но только на короткие минуты; завтра же он будет снова завидовать ближнему в других предметах. И по мере того, как делается счастливее соперник его, — он усиливаете свою досаду на счастливца. Наделите его всяким счастьем, — он и еще найдет чему позавидовать. Таким образом не в редкость примеры, что самые высшие лица, которым бы казалось нечего желать в положении низших, —завидуют этим низшим; например, царь Ахав позавидовал вино­граднику Навуфея. Зависть потому еще в высшей степени живучее чувство, что завистливый не останавливается на том, чтоб достигнуть тех же выгод или даров счастья, которые увидел у других и которых раньше сам не имел; нет! он досадует и на то, чем владеет или пользуется в равной мере с другими. Он хотел бы на сей раз достигнуть вот какого положения: «ему одному иметь те и другие преимущества, а другим быть безо всего, хоть бы другие и не меньше его заслуживали счастья». Словом, остается быть или нищим или порочным человеком, например, пьяницей, или низким до убожества, чтоб избегнуть ненасытимых глаз завистника, т. е. завистник не позавидует разве кошелю нищего или беспорядочной жизни нетрезвого или положению такого простяка, на которого никто не обращает внимания: этим только людям он все прощает.—Чего же, спрашивается, желает ненасытимая зависть? что ей нужно? Ее желания—самые низкие. Завистник—враг истины, которая на этот раз тем еще достопочтенее, что проявляется в самой жизни человека. Завистник не терпит ничего светлого. Все, что есть лучшего в людях, как-то: таланты, терпеливый и честный труд, благородная ревность, бескорыстие, — все это ему не нравится в ближних, потому что всему этому он завидует. Значит ему нужно видеть или только слабое или же прямо—порочное. Это выходит коршун, для которого хоть есть прекрасные луга с благоухающими цветами, чтоб во время полета останавливаться, но который между тем летит к местам гнилым и зловонным. И замечательно: завистник, столько по-видимому желающий себе одному добра, между тем часто идет против собственной пользы. Вот например, такой-то человек был прекрасным помощником ему по службе или на должности его, приносил истинную пользу и всем: но пробудилась в нем зависть к этому человеку, окрепла в душе его зависть, и—он старается удалить от себя доброго сотрудника. Не нужны и от­личные успехи дела, не жалко и попуститься многим начатым предприятиям: лишь бы устранить от себя лицо, к которому зародилась и таится в душе зависть. (С такими-то примерами, т. е. когда завистник, очевидно, действует во вред себе, и еще не раз мы встретимся). Угнетает, например, высший низшего без всякого отчета пред своею совестью. На каждом шагу виноват пред ним низший, а в существе дела достойный человек: везде он так и отыскивает причины, чтоб завинить этого чело­века. Будто он поставил себе обязанностью всегда винить невинного. И думает он про себя, что закон­но поступает, что никогда не допустит себе позавидо­вать низшему лицу: между тем на деле выходит не так; он действуете по одной зависти во вред себе и общей пользе. Давид, когда побеждал врагов, кому же больше служил, как не Саулу? Чье же более устроил и утверждал благосостояние своими воинскими успехами, как не благосостояние престола Саулова? Но когда хор девиц прославил в песни больше его, чем Саула; с этой ми­нуты, вполне можно так сказать, кто-то укольнул Саула в сердце, и Саул стал преследовать столь дорогого для себя и для всего государства человека.

После всего этого уже не трудно судить о преступном качестве зависти. Она вредит себе же самой. Завистник неспокоен, досадует на чужое добро, но без всякой почти пользы самому себе; потому что не успевает же каждый раз попрепятствовать счастью и успехам человека, кото­рому завидует. Чувство зависти он, обыкновенно, скрывает от других и даже от самого себя; из приличия или по иным побуждениям он не всегда выражает за­висть и в своих речах, — разве бледность лица иногда ему изменит. Но зависть затаенная, в пределах одной души его, еще больше теснит его грудь. А сколько он вредить ближним! Зависть—это причина самых разнообразных зол ближнему. Сказано: «иде же зависть и рвение, ту нестроение и всяка зла вещь». Потому между внутренними чувствами, которыми мы вредим ближним и себе, зависть занимает самое первое место: (потому-то относительно внутренних состояний человека, которые нужно исправить, о ней у нас первая речь). От зависти мы начинаем чув­ствовать к иным нерасположение, которое в его основе не понимаем и, не понимая, называем безотчетным; за­висть побуждает нас к злоречию, к унижению достоинств и заслуг ближнего к оклеветанию, к объяснению его неоспоримых и многолетних трудов только счастливыми обстоятельствами. Завистник тотчас подставляет ногу достойному человеку, для которого открывается хороший ход, например, по службе. О, какому же злу несродна эта зависть! Нa что низкое она неспособна! На что светлое и доброе она не полагает своей черной печати! Не решается ли она на самые убийства? Как же тяжело иному целый век жить среди злых завистников! От зависти люди терзают друг друга, точно не люди, а звери.

И нам с тобой, христианин, нужно строже поверить себя: не часто ли и мы завидуем ближнему? Если так поверим себя, то и увидим следы зависти в расположениях своего сердца, и даже в словах и действиях в отношении к ближнему. Исцелиться же от этого недуга можем вот чем: не будем стыдиться принести сознание, хоть пред самими собой, что мы завистливы; станем пожалуй избегать бытности в тех местах или встреч с теми людьми, которые пробуждают в нас чувство завис­ти; такое наше обегательство людей будет вовсе не по отвращению к ним, как бы ко врагам нашим (если мы не развили в себе уже и ненависти в отношении к ним), не только доставит нам больше покоя; не будем иметь пристрастий земных: кому немногое нужно, тот и не завидует, но и со своей стороны пощадим ближнего, —не будем подавать ему поводов, чтоб он раздражался чувством зависти в отношении к нам: например, при людях завистливых с осторожностью следует хвалить других, а тем более говорить о собственных великих предприятиях или о таком замечательном деле, которое уже ус­пели мы выполнить.

 

Нечистота воображения

 

Воображение (чувственное представление), входя в состав познавательных сил души нашей, также низшая познавательная способность. Господь Бог дал нам эту способность на помощь уму. Ум без посредства чувственных видов ослабевал бы по связи своей с телом, как сила противоположная телу. Таким образом, свойство воображения составляют чувственные виды, или видимые какие-либо картины. (Что воображение не одно с мыслью ума, в примере из Евангелия можем представит следующие места: так когда читаем: «в начале бе слово и слово бе к Богу» (Ин.1, 1), тогда в нас возникает одна глубокая мысль, а не остается в уме никакого отпечатка или чувственного представления. А когда слышим: «прослезился Иисус…И воззва Лазаре, гряди вон», тогда живо нам представляются слезы на Божественном лице Спасителя, выход из гроба обвязанного Лазаря и т.д.) Воображение тем самым, что живо воспроизводит в душе что либо виденное или слышанное, а то и первоначально производит какие либо образы, —этим самым оно помогает уму тверже познавать предметы, облегчать размышления, доставляет душе приятные воспоминания, словом, освежает и обогащает деятельность души нашей. Но, к сожалению, и этою способностью мы злоупотребляем, даже более, чем другими способностями. Часто воображение берет в нас верх над рассудком, и в таком случае в нашей душе не стает спокойного состояния, мы теряем правильное размышление о людях и предметах. Тогда мы перелетаем то к прошедшему то к будущему времени, между тем как должны бы жить настоящим, потому что «довлеет дневи злоба его» (Мф.6, 34); тогда мы скучаем ежедневными занятиями по своему званию или должности. Необузданное воображение представляет нам и то, чего не было и не будет на деле, чего мы не слышали и не видели. А из всего этого выходят одни пустые мечты. Предметом мечтаний большею частью бываем мы сами: то мы сочиняем себя богачами, то думаем возвыситься до редких достоинств (быть князь­ями), то ожидаем какой-то необычайной перемены в своих обстоятельствах то строим себе крайне отважные предприятия («воздушные замки»). Если б люди были всеведущи и проникли в нашу душу, то посмеялись бы над нашими мечтами. Но и мы сами невольно стыдимся себя, когда опомнимся от своих мечтаний.— Необузданное воображение (что всего достойнее сожаления) придает, обыкно­венно, и порокам обольстительную приманку. Если же к этому присоединится еще бесовское обольщение, как испы­тали многие святые: то дело доходит даже до того, что мечты воображения представляются наяву (В житиях святых примеры таких мечтаний можно встретить нередко, как в жизни святого Памво и др.). Бесовское привидение уже не может быть узнано, если человек раньше не узнал дьявола в гнусных и несбыточных мечтах сво­его воображения: мудрость этого знания принадлежит святым. И так чем же остается предотвращать и обузды­вать вредные порывы воображения? Нужно больше работать умом и чувствовать сердцем: у святых Божиих так-то и действовали ум да сердце. С умеренностью нужно чи­тать стихотворения, особенно в молодых летах, а затем прямо избегать чтения таких книг, которые переносят человека из мира действительного в мир мечтаний (как например вымыслы о рыцарях, о духах), или которые занимают воображение нечистыми представлениями (как например, романы). Полезны для обуздания воображения телесные труды. Вредны частые встречи с людьми восторженными, или мечтателями. Прекрасно обуздывается воображение представлением страшного суда. Вообще мы должны с одной стороны, отклонять себя от таких картин, которые противны христианской нравственности, а с другой—обогащать свое воображение видами чистыми, священными. В таком разе некоторую власть над своим воображением мы приобретаем даже и в то время, как оно выходит из-под нашей власти, когда от влияния крови сильно оно играет, например, в горячечных болезнях и во время сна. Так известно по наблюдениям над душой, что человеку, кото­рый любит читать псалмы и евангелие, и во сне представляются священные тексты. Это часто значит поучаться «в законе Господнем день и нощь» (Пс.1, 2). Это выходит: «аз сплю, но сердце мое бдит» (Песн.пес.5, 2). И это бывает наградой человеку за предварительное делание его днем, —наградой; потому что тогда его воображение—как видите—ограждает его во сне от грязных бесовских мечтаний.—О, христианин! Все силы души Господь дал нам для того, чтоб мы укра­шали ими свою жизнь. Будем же стараться—возвышать и воображение свое к предметам чистым и священным. Тогда мы сознаем истинную красу его.

 

Слабая для доброго память

 

К умственным, или познавательным способностям души, относится память. Что язык, или слово, для мысли: то память для ума. Память дает пищу уму, припоминая ему что либо виденное или слышанное или мысленно воспри­нятое им: но в то же время она и сама хранит, о чем ум размышлял, что ум понял. Правильно ли мы поль­зуемся и этою способностью? К сожалению, нет! Память наша в одно и то же время бывает как-то и крепкая и слабая. Чего бы не надо помнить, что бы следовало пре­дать забвению, то она долго удерживает, а что надлежало бы вспомнить, о том забывает. Кто не испытал на себе (по крайней мере из тех, которые стараются сохранить свою душу в чистоте, ), —кто не знает но опыту, что если он певал в молодости мирские песни или только слышал их, то чрез целые 25—30 лет вдруг иной раз так и начинает запевать в своей душе какую либо песню? Кто также не испытал, что какая-нибудь особенно соблазни­тельная картина, намеренно или случайно виденная им, долго-долго ему помнится, хоть бы он и не желал по­мнить ее? кому еще из людей внимательных неизвестно, что одно тяжко-оскорбительное слово, которое мы услы­шали от известного человека, живо припоминается нам, а десять благодеяний его как-то забываются? И все это для добрых душ бывает против желания их. Святые иногда из-за одного нехорошего слова, которое случайно услыша­ли, —перезабывали из духовных книг то, что знали на­изусть.—Что же нам делать, чтоб направить свою память к лучшему, чтоб она вернее служила цели нашего существования и более соответствовала бы той цели, для ко­торой Бог дал нам ее? Тут уже нечего усиливаться сознанием пред самими собой, что худо помнить худое: такое сознание в доброй душе, или у человека нравственного, само собой пробуждается. Но должны мы отводить от себя «многия и лютыя воспоминания» (послед. молитва между вечер), сознавая свою греховность и стараясь произвести в душе противные добрые мысли. Затем, не следует вновь заготовлять себе худые воспоминания и представления, а для этого нужно избегать поводов видеть или слышать или прочитать что-либо ху­дое, мерзкое. Далее: так как все, что с принуждением выучиваем мы, недолго удерживаем в своей памяти, например, так и некоторые школьные уроки, —между тем с удовольствием воспринятое тверже помним: на этом основании такие святые знания, как тексты из слова Божия или проповедь церковную, будем принимать на память с охотою и усердием, равно как с тою открытою душою— относиться к внешним впечатлениям в характере священном. Когда таким образом доброе тверже напеча­тлеется в нашей памяти, тогда оно скорей будет вытес­нять из души нашей воспоминания нечистые.—От головных болей, а под старость лет и вообще, память делается слабою, забывчивою; старый человек больше, и даже с малейшими подробностями, помнит что-либо из стародавнего, чем то, что видел или слышал вчера: это по­тому, что старое было воспринято им живее, в молодых летах, а новое воспринимается им уже не столь с живым чувством по холодности старческой крови; притом, старое много раз в жизни своей он припоминал. Таким образом, чтоб избегнуть забывчивости или обязанностей наших, которые мы должны выполнить, или данных нами ближнему обещаний или грехов наших, в которых мы должны принести сознание пред Господом Богом: для всего этого полезно нам иметь письменные записи (памят­ную) или просить других, чтоб напоминали нам.—Христианин! всячески подавляй в своей памяти худые, злые воспоминания; так даже и во время покаяния изглаждай образ некоторых тяжких грехов, оставив только в душе имя своего греха и сознание себя грешником.

 

Печального утешить

 

«Плакати с плачущими» (Рим.12, 15). Кто это печальные, которых утешить значить сотворить богоугодную милостыню? Это те дома, где оплакивают смерть или отца или мужа или кого либо из детей. Это те люди, которых преследуют за­висть, ненависть и злоба человеческая, которые незаслуженно понесли столь тяжкое огорчение, что и опомниться не могут, в судьбе которых в высшей степени торжествует, неправда над правдою. Это семья, скучающая о разлуке со своим отцом, особенно в годовой праздник. Это люди, пострадавшие и от потерь вещественных, например от гра­бежа. Словом—люди, у которых печаль благородная, ко­торых слезы и вздохи только от обстоятельств или от посещения Божия, а не собственно или единственно от их вины. Сколь дорого утешение ближнему в подобной печали, можем судить по собственному чувству. Когда постигнет нас горе, когда каждый день мы ходим с поникшею го­ловою: тогда все люди кажутся нам немилосердыми. Это с одной стороны потому, что мы слишком заняты своим горьким положением, а с другой—и от действительной холодности ближних к нашему положению: «ждах соскорбящаго и не бе, и утешающих и не обретох» (Пс.68, 21). Посему великая это милостыня: «утешить печального». С этою милостынею уже надобно идти, а не оставаться дома в ожидании, когда придут за ней: «благо есть ходити в дом плача, нежели ходити в дом пира» (Ек.7, 3). Убитому горем не до того, чтоб расхаживать и просить утешения: ему жела­тельно уединение. Но он ждет, только часто не дождется того, чтоб кто либо пришел к нему и разделил с ним бремя его душевной печали. Например как прекрасно посетить тот дом, гд умер кто либо, и именно в тот день (вечером), когда совершилось погребение!

Чтоб лучше исполнить это дело милосердия, надобно поступать так. С первого раза нужно выразить сердечное поболение человеку в его печали: если он плачет, и—мы хорошо сделаем, если покажем у себя слезу; если он вздыхает, и мы должны бы испускать вздохи: «с сетую­щими сетуй» (Сир.7, 37). Не всегда нужно входить в подробности того дела, которое подавляет печалью душу человека; например если кто терпит обиды, тогда как своим обидчикам не сделал никакого оскорбления, то наши расспросы, а его рассказы нам по этому предмету, еще более могут возмутить его душу. Между тем иные из нас вот с того и начинают свои утешения печальному, что «не стоит ему совсем задумываться, что печаль его пустая и что он только малодушествует». Прямо сказано: «утешайте и малодушныя» (1Сол.5, 14). Как же горько человеку, когда мы еще не верим его печали! или как ему прискорбно, когда вместо утешения мы начинаем упрекать его в неосторожности или же только говорим о собственной какой печали, счи­тая свою печаль гораздо большею.—Когда же мы выразим свое искреннее сострадание к печальному, когда расположим его иметь к нам доверие: тогда-то можем предла­гать ему самые утешения. Эти утешения должны мы заим­ствовать из слова Божия и направлять так, чтоб печаль­ный сознал свое страдание только малою частицею или за тень того, что претерпел Господь Иисус Христос и по­несли святые Божии.—О, добрый христианин! по любви христианской, которая милосердствует, пусть горе твоего ближнего будет собственным твоим горем. Пусть глубо­кая печаль твоего брата отзывается и во глубине твоей души. И не успокаивайся сам дотоле, пока не утешишь печального. Хоть бы и весь современный век охладел к ближ­нему, хоть бы во всем нынешнем свете было «только каждому до себя»: ты не охладевай в своем сочувствии к печальным. Жалей каждого в его горе и печали, как бы родного брата или сестру, и выражай эту жалость в сострадательном взгляде, в ласковом слове, в утешении, ка­кое в силах подать. И—вот за свое милосердие ты по­лучишь царство небесное!

 

Неприготовление к смерти

 

«Бдите и молитеся, не весте бо, когда время будет» (Мк. 13, 33). Приготовление к смерти—вот последняя из всех наших общечеловеческих и христианских обязанностей! На­ука блаженно умереть мудрее всех наук; день смерти лучше дня рождения. Но не вдруг дается всякая наука: так и эта наука требует преждевременного ознакомления с ней; между тем как она на, столь отдаленное время отлагается нами, как никакая другая наука или никакое другое занятие. Живое представление себе картины, как будет в человеке разлучаться душа с телом, как умерший будет положен в тесный гроб, зарыт землею, черви будут его друзьями: все это приводить в страх и беспокойство. А слышимый рассказ о том, как иной обмерший в могиле стонал, как потом найден был с приз­наками страшной борьбы со смертью (изломанная крышка гроба, изорванная рубашка, искусанные персты), тем более ужасает. Да мы стараемся отдалять от себя подобные представления, будто и умирать нужно только другим, а не нам. Но напрасно. С одной стороны, смерти никому не миновать, а с другой — мысль об ней страшнее для тех, которые нисколько не готовятся к ней. Приготовлениe же к смерти убавляет у нее страх. Впрочем, можно видеть смерть лицом к лицу, но не получать оттого пользы. Так врачи и фельдшера легко присматриваются к ней на больных умирающих, могильщики и чтецы по покойникам привыкают к смертному тлению, погребая мертвецов. Но у этих лиц часто нет же христианского примирения со смертью. Иные из них, действительно, без всякого страха смотрят на смерть, по крайней мере до времени. Но от чего же? —или от безумного своего неверия в загробную жизнь или от какой либо занимающей их страсти или также от насильственного устранения от себя мысли, что и их самих постигнет смерть. И так задача о приготовлении к, смерти требует самого обстоятельного рассмотрения, как задача последняя в нашей жизни, и—мы так-то постараемся рассмотреть ее.

Кто должен готовится к смерти? К ней должны приготовляться и здоровые и больные. Из здоровых не должны чуждаться мысли об ней даже и молодые люди. Странным покажется наш совет молодым, чтоб они думали о смерти, как странно было бы приехать гостить, и—поздоровавшись тотчас-же уезжать. Однако кто же из молодых может уговориться со своею смертью, чтоб не спешила придти к нему? Хоть редки примеры, но в каждом месте, есть что и молодые люди; даже по-видимому с задатком долго­вечности, заболевают и умирают, Лазарь, брат Марфы и Марии, рано же умер (на 30 году). А еще больше примеров скоропостижной смерти. Где смерть минутная, там молодость лет нисколько не поможет; потому что там нет болезни, которую бы человек молодой и крепкий силами скорее перенес. И так смерть близка к каждому, как к старому так и к молодому: она проходить по палатам больничным, она же стоить и возле залы танцевальной. Случалось, люди умирали совсем неожиданно напр. в день своей свадьбы, или от ничтожной по-видимому причины. Военачальника Сисару застигла смерть на постели; Амнона, сына Дави­дова, — пocле угощения вином в кругу родства. Один спрашивал: который час?, и—пока справлялись о часах, он уже умер. Другой читал собственную речь к гостям, которые только что собрались к нему на вечер в именины, и—пал на пол мертвым. Некто (Фабий Максим) проглотил в молоке небольшой волocoк, и—умер. Словом, одна минута отделяет человека от смерти. Как же после этого и молодым людям не опасаться ее с той и иной стороны и не готовиться к ней? Обыкно­венно, молодые отлагают мысль о смерти и приготовление к часу смертному до старости. Но если они свое приго­товление полагают в покаянии (как и следует): то от­кладывать это дело слишком непрочно для ycпехa дела. Кто до 60 и 70 лет не жил с Богом, кто совсем не был знаком с христианскою жизнью: тому как трудно вдруг настроить себя по духовному! Большее неведение богоугодной жизни показывают те, которые думают, будто эта жизнь или спасение души состоят только в том, чтоб иметь уединенную комнату или каждый день становиться там, на известном меcте, в церкви и полагать зем­ные поклоны. С поклонами-то можно управиться, да ум-то и душу трудно управить к Богу. У старого человека между прочим не стает мягкости-теплоты сердца, которая в религиозной жизни имеет большое значение. Тем боле у него не станет крепости телесной, Иной молодой думает, что «вот в старости лет он будет поститься, ходить в церковь и читать духовные книги»: между тем как при­близится к нему старость, — встречает он в своем положении совсем иное. Старому все изменяет в теле; напр, ноги его, как старые колонны дома, слабо поддерживают тело ') и не дозволяют долго стоять на молитв: руки его дрожать и скоро устают, между прочим, и от крестных знаменований; глаза темнеют, так что вечером например помолиться ему по каноннику или же почитать слово Бож1е и духовные книги очень трудно или совсем невоз­можно: и выходить, —пользуйся тем или воспоминай то, что успел узнать на память с молодости; слух его закры­вается до того, что все чтения в церкви и проповедь цер­ковная до него не доходят: он должен или опять доволь­ствоваться знанием прежних церковных молитв и поучений или просить особого для себя пастырского наставления; голос его также слабеет и самая речь делается не­внятною, шипящею (от разрушения зубов), так что услуга его в пользу ближнего гортанными органами (чтением, наставлениями устными) сравнительно меньше, чем у молодых людей. А что сказать о потерь им умственных спо­собностей в последней дряхлости, или о возвращении его к младенчеству в буквальном смысле? О, как же небла­гонадежно полагаться на старость для того, чтоб больше приготовиться к вечной жизни! как же необходимо зара­нее позаботиться о запасе добрых дел! — Тем более хи­лые-то силами и часто болеющие, хоть бы и молодые по летам, должны думать о смерти. Между тем на деле же часто видим не то. Иной расположен к чахотке, а не удерживается от страсти, например просиживает до полночи за картежным столом, согрешает и плотским грехом, вместо того чтоб дорожить сомнительными днями своей жизни и успеть бы боле приготовиться к смерти. Другой часто болеет от хилости сложения, между тем усиливает свои купеческие дела, вместо того чтоб умерить их и больше бы позаботиться «о едином на потребу». Нет, если-б слабые здоровьем были заняты мыслью о своей смерти и приготовлением к ней: то смерть дольше не при­шла бы к ним и пожалуй они были бы долговечными; потому что в таком случа они больше удерживались бы от вредных удовольствий и от страстей, который более всего сокращают жизнь.

Какое сильное напоминание приготовляться к смерти приближающаяся старость! Старый не воротится к моло­дости. Не может надеяться (например в 50 лет), что еще проживет столько же. Когда он откуда либо после гостьбы или свидания уезжает или с кем либо из уезжающих прощается: естественно может опасаться, что уже не уви­дится со своими близкими в этой жизни. Когда слышит об окончании каких либо начатых дел, близких для него, не прежде 10-летнего например срока: должен пред­ставлять себя к этому сроку скорее в вечности, чем на земле. Словом, будущим временем он-то особенно не может обнадеживать себя. Кто бы возвращался в свой город после дальней отлучки всего через пять лет, тот наверное полагает не встретить (и не встречает) тех и иных престарелых между живыми: старые скрываются с глаз людей, как гости расходятся с вечера, сколь бы ни долго гостили. Поэтому-то каждый раз, как только кос­нется дело нескольких лет вперед, речь и вид старого человека должны быть трогательны, потому что тотчас paздается у него вопрос: «доживу ли я.., ». Так вообще краткость времени, остающаяся для гостьбы старого на этом свете, ясно напоминает ему о приготовлении к смерти. Но если обратимся и к частным, напоминаниям, то эти напоминания также очень ясны. Так, когда у старого человека притупляются чувства, —зрение, слух. обоняние, осязание, а также и вкус (пищеварительные органы слабеют): тогда и может он понять, что пора бы ему покон­чить с чувственными впечатлениями и с теми плотскими наслаждениями, которых раньше он искал посредством этих чувств, что время ему сосредоточиться в себе, ду­мать больше о Боге. Когда усталость и болезни заставляют его больше сидеть дома, когда сон его становится короче; тогда-то особенно он может начать жить жизнью внутреннею, обратиться к пересмотру прежних своих дел, убедиться в cyeтe светских или мирских удовольствий и размышлять о вечных радостях и блаженствах в царстве небесном. Но так ли ведут себя в старости? О, нет! Седина головы напоминает о снежной мертвой зиме или о белом погребальном саване: а голова между тем наполнена заботами житейскими или злоумышлениями против ближнего, даже может быть блудными помыслами. Правда, многие из стариков начинаюсь поговаривать о своей смерти в кругу близких лиц: но в то же время в душе своей желают себе как-бы бесконечного живота. Другие уже и делают приготовления к смерти; например шьют ceбе похоронное белье и платье, между тем не заботятся об одеяниях для души, которая вслед за выходом из их тела так-то и оказывается совсем нагою; выбирают себе местo для могилы, но не заботятся о «месте светле и злачнее», куда бы могла поселиться душа их тотчас за гробом; словом, только внешним приготовлением к смерти занимают себя. Как молодые люди рассчитывают на старость относительно приготовления своего к смерти: так самые старые еще отлагают внутреннее и нравствен­ное приготовление к смерти. До какого же времени отла­гают? До дней болезни, которые будут пред смертью. Но ах! какой это неверный расчет! Пред самою смертью го­товиться к смерти, вместо того чтоб ишбть об ней мысли раньше, значит начать укладывать свои веща на пароход, когда уже быль первый звонок, к отходу парохода. Многим и многим перед смертью случается болеть так тяжко и тревожно, что болезнь поглощает у них все внимание и вcе чувства. И самый верующий, самый молитвенный христианин до того иногда мучится от болезни, столько бо­рется с болезнью (не говоря уже о бессознательном состоянии), что как-бы другие за него должны и веровать и молиться и распорядится по имуществу к видах благотворительных зaвещаний

В чем же должно состоять самое приготовлеше к смерти, прежде всего со стороны людей здоровых? Первое дело— «помнить смерть», или сознавать, что дни наши коротки, что вот—вот смертный час и подойдет. Св. Давид просил у Бога сказать ему «кончину и число дней» его. Этими словами пророк Божий не жаловался на долготу своей жизни, потому что жизнь есть дар от Бога, а за подарок обыкно­венно благодарят. И не желал он тем cкopеe умереть, например по причине сильных бы страданий в жизни; по­тому что это значило бы уклониться от Божиих посещений, которыми богоугодная душа очищается для царства небесного. Нет; Давид собственно молил Бога о том, чтоб живее ему представлять и всегда иметь в памяти корот­кость здешней жизни, и чтоб мыслью-то о короткости, между прочим, утешиться в страданиях. Так, помнить близость смерти есть особый дар, который нужно испрашивать у Бога молитвою, это есть, по убеждению святых Божиих, особенный «умственный подвиг». Говоря о подвиге, мы понимаем не просто воспоминание о смерти и, так сказать, телесный только помысл об ней, наприм. в виду мерт­веца: Нет! но укоренившуюся и сердечную память о смерти, или сердечное убеждение, что жизнь наша коротка. Сначала эта память смертная с величайшим трудом дается чело­веку: а потом столько человек сближается с нею, что будто и ему одному на свете пройдется умереть; он не растягивает своей жизни ни на годы и десятки лет, а быстро сокращает жизнь в своем умопредставлении, как будто и при здоровье завтра же придет к нему смерть. По совету св. подвижников лучший час вспоминать смерть после обеда. Хорошо приводить на память описанные или виденные примеры чужих смертей. Затем, пре­красно помогает припоминанию смерти такая внешность: прогулка по кладбищу (вместо бытности на гулянье), быт­ность на похоронах (особенно таких, где выполняется после обеда «заупокойная чаша» с пением); наконец—для кого возможно—и приготовление ceбе заранее гроба и хранение его у себя в потаенном месте. Но чем же именно полезно такое памятование смерти? Самая глав­ная польза—беспристрастие к настоящей жизни. И естест­венно. Кто живет где либо гостем и если не сегодня, то завтра-после-завтра думает выехать: тот избегает как вражды с людьми так и особенного дружества со мно­гими, —между прочим не обременяет себя покупками, даже даром не берет ничего, кроме того, что может понадо­биться ему в дороге. Таково отношение к здешней жизни каждого, кто сознает себя гостем-странником на земле, кто приближает к себе мысленно смерть, и все так не для вида только или по примеру других, не для прикрытия лишь своих житейских пристрастий, например к деньгам и имуществу, к общественным должностям и чинам, но искренно, или «в чувстве сердца».—Другая польза от памятования смерти—сдержанность в частности от тех и иных привычных грехов. Да; память смертная такое сильное средство против грехов и страстей, что в слове Божием называется «безгрешным (Сир. 7. 39)» человек помнящий смерть, хотя безгрешного между живыми и нет. На что еще сильнее доказательства в этом случае: напоминание о смерти было употреблено даже в раю для бессмертных и безгрешных Адама и Евы. Посмотреть на дерево за­прещенное, над которым как-бы была надпись: «смертию умрете», значило то же, что ныне нам окинуть и измерить сво­ими главами те доски, из которых будет сколочен наш гроб. Помни же каждый, что вот перед смертью охладеет твое тело, что ты не возьмешь с собой ничего на тот свет, что неизвестные годы и столетия будешь со­крыт в темной могиле до трубы архангела, помни, что может быть нынешний день уже последний в твоей жизни, и—поверь, что после всего этого сила греха и страстей в тебе ослабнет, а усердие к добрым делам увеличится. Пусть это средство удержать себя от греховности принуж­денное: но принуждение к добру вообще необходимо по свойству нашей падшей природы; но от принуждения может быть переход и к свободе, к свободной благочестивой деятель­ности. С другой стороны, самая высокая добродетель, наприм. постничество, монашеское девство или супружеское целомудрие, пастырская проповедь слова Божия, —без памятования о смерти и страшном суде бывает нетвердою, даже опасною в том смысле, что может располагать человека к духовной гордости. Таким образом воспоминание о смерти благодетельно для грешника; но нисколько не излишне и для праведника.

Можно при этом поставить вопрос: «если столь полезно всем помнить смерть, то не еще ли лучше было бы, если-б каждый вперед знал время своей кончины»? Дей­ствительно, год и час смерти тайна для нас. Нередко видим, что человек, который имеет крепкое сложение тела и подавал надежды на долговечность, в первый раз в жизни заболевает и, поболев немного, умирает. Он и сам не ожидал своей смерти. Если он пред тем говорил с близкими: «в этом году или скоро я умру», то говорил как-то нетвердо и с переменою тотчас своего разговора на другой предмет. А когда иной заболев, прямо начинает говорить: «умру» и действительно не встает уже со своей постели, тогда видим только естественное пред­чувствие тела умереть по ходу болезни. Любопытствуем мы о душевном предчувствии смерти такими людьми, которые не имели внешнего повода ожидать себе смерти, но кото­рых между тем через час же застигла смерть (каковы большею частью бывают умирающе от паралича), и ко­торые за час-то до последнего своего вздоха еще были на службе или у кого либо но делам частным. Но что же оказывается? Частью и эти люди не выражали никакого опаceния за свою жизнь, даже весело разговаривали, даже го­ворили про близкую смерть других лиц, например больных. Почему же (повторяем) Господь Бог не дает людям ясно предузнавать смерть? Для кого предузнание ее может принести пользу, тем Он и дает предузнавать ее или предчувствовать хоть отчасти; таковы грешные люди, от которых ожидается покаяние. Или кому безвредно предузнать время его смерти, те и предузнают, как например многие из благочестивых и праведных людей. Но, вообще говоря, предвидеть год, а тем более день своей смерти, для человека опасно; потому что тогда он начал бы успокаивать себя мыслью: «еще успею покаяться во грехах и приготовлюсь», тогда он стал бы жить не лучше современников Ноя, словом—не спешил бы творить добрые дела; потому что иному привелось бы узнать свою смерть задолго, за многие десятки лет. А таким образом наклонности многих переходили бы в состояние страстей, страсти же обращались бы во вторую природу и делались бы неисправимыми. Нет; неизвестность смерти и каждый раз представление себе ее в близком времени гораздо лучше. В таком случай человек начинает держать себя так, каким хотел бы видеть себя перед самою смертью. Но скажут: «когда же наслаждаться жизнью, если человек все будет занимать себя мыслью о смерти, все бу­дет собираться умереть»? Грешные удовольствии, конечно, потеряют в таком случае свою силу и прелесть: но их и не должно быть. Враг-дьявол знает все это и потому охотно пообещал бы человеку, помнящему смерть, все бо­гатства миpa, только бы этот человек перестал помнить смерть. Отсюда следует ряд миролюбцев и плотоугодников, которые боятся всякого напоминания о смерти, боятся собственно не но болезненной мнительности, но в силу упреков совести, обремененной у них грехами: они и тер­петь не могут слышать о покойниках или видеть похо­роны. За то—поверьте—чистые, дозволенные наслаждения жизнью, при всегдашнем сознании короткости жизни и ожидании смерти, имеют гораздо большую цену. Тогда в пище наприм. от стакана чаю до сладких плодов е дерева, в на­слаждении природою—от зимнего луча солнца, проходящего к нам чрез окно в комнату, до летней нашей прогулки в поле, в семейных и родственных удовольствиях—от еже­дневной беседы с семьей до встречи с кровным родственником через многие годы: все это тогда будет иметь несравненно большую приятность и сладость. Да, память о смерти вовсе не враг чистым наслаждениям нынешней жизни

Приготовлением к смерти должна быть молитва о «христианской кончине живота». Это значить кончина приготовленная, с исповедью, с принятием св. тайн и соборованьем, наконец—с выслушанием «отходной», или молебна на «исход души». Святые обыкновенно удостаивались такой кончины, хотя и то еще не худой же приз­нак., когда кто вдали от церкви и общежития умирает без исповеди, однако в добром христианском расположении, в мире со своею совестью, с христианским ожиданием себе часа смертного. Вообще же говоря, часы пе­ред смертью, как время перехода от земной жизни к вечности, чрезвычайно важны сами по себе, т. е. незави­симо от того, что предыдущая жизнь была тоже добрая. Важно здесь то, с какими расположениями человек вдруг предстанет душой пред Господом Богом. Многие ли из самых богобоязненных христиан имеют столько чистую и спокойную совесть, что готовы были бы умереть, когда бы ни застал их час смерти, и не нуждались бы в очищении своей совести исповедью? Таким образом надобно иметь раннее желание и преждевременную молитву о том, чтоб умереть с полным христианским напутствием. Го­сподь Бог и выполняет это желание богобоязненного христианина. Иные из них своими еще устами, в сознательном состоянии, просили и прочитать им «отходную»; так один, простясь со всеми, вeлел читать канон «на исход души», сам взял в руки кадильницу, покадил ею около себя на постeли, и умер (из русских князей, в миpе Андрей, а в монашестве Иоасаф; память 10 свит.).

Иные желают умереть так, чтоб смерть их была на­зидательна для окружающих, чтоб они могли до последних минут своих говорить наставления или, утешения другим, чтоб их последние слова затем были переска­зываемы, как слова замечательные исполненные веры или даже прозорливости (пожалуй, преданы печати), вообще желают меньше бороться со смертью и умереть спокойно и бесстрашно. Такое желание возникает в них оттого, что они читали в житиях святых или в рассказе журнальном о современных подвижниках, про чью-либо тихую кончину или сами были очевидцами чьей-либо подобной кон­чины. Пусть последние минуты и слова умирающих вообще примечательны. Но может, однако же, быть наша смерть и не так спокойною, назидательною и торжественною, как мы задолго представляем ее себе: вместо yтeшeния других мы можем сами понуждаться в утешении, можем встретить в себе ослабление веры, а тем более вместо безболезненной кончины подвергнуться страданиям до «лютой смерти» грешника. В таком случае, естественно, мы придем в смущение: ожидали того, а вышло другое. Притом, и само по себе желание трогательной и назида­тельной для других кончины представляется опасным; по­тому что оно суетно и подстрекает к духовной гордости. И так лучше же желать умереть просто, незаметно, как умирает каждый прохожий или последний бедняк в го­родской больнице.

Что же до приготовления к смерти самым делом, то совет здесь может быть с первого раза высказан ко­ротко. К смерти приготовляет добрая жизнь или, с од­ной стороны, удаление себя от всего того, что осуждает вся эта книга, а с другой — усердное выполнение, при по­мощи Божией. всех тех нравственных обязанностей и наставлений, какие предлагает она. Запас добрых дл обнадеживает безбоязненною кончиною так же, как без­боязненно ожидал себе смерти апостол Павел, кото­рый каждый день умирал в трудах и борьбе для добро­детели. Каждая и малая победа над собой, какую мы вынесли во имя истины Христовой, каждое несчастье, каким выстрадались мы, и каждое малое усердие наше для добра, —все это вполне оценим перед смертью.

Особенное, самое усердное приготовление к смерти доб­рыми делами, конечно, желательны со стороны пpecтаpелых: «возраст старости житие нескверно», сказано (Прем. 4. 9). Пре­старелый постепенно должен слагать с себя житейские занятия или общественные — служебные обязанности. Для чего же? Не для одного отдыха, но чтоб всецело посвя­тить остальные дни свои Господу Богу; не по досаде на чью-либо неблагодарность за его службу или труд, но чтоб остаться одному с собой, чтоб пожить для одного себя, чтоб упражнять себя в таких мыслях, чувствованиях и делах, которые бы болee роднили его с Богом, так как вслед за смертью нужно бдеть ему соединиться и вечно жить с одним Богом. Скажут: «иной старый человек не имеет ни детей, ни родственников, которые бы могли обеспечить его, и потому необходимо должен и еще служить или работать». Но по самой старости то лет и одинокости своей он нуждается в немногом, и следо­вательно имеет возможность пользоваться свободным временем. (О старцах же и старицах, обеспеченных детьми или собственным состоянием, и говорить нечего). Затем, если деятельность иного старца и очень важна для Церкви, государства; общества, науки или по воспитанию юношества; если благонамеренные и благородные, люди просят этого человека и еще послужить на общую пользу; если и дея­тельность его такова, что вся в характере богоугождения, например если это бесплатная служба в богоугодном заведении или в благотворительном комитете: однако мы остаемся в таком убеждении, что и этот золотой человек—если он вместе с тем глубокий христианин—должен сложить с се­бя большую часть своих служений, предоставив обществен­ную деятельность другим лицам. Пусть бы до самой смерти, как до полной отставки, была у него одна только должность из множества прежних его должностей и обязанностей, —но не более. Надобно помнить, что Христос— Спаситель, оставивший нам «образ, да последуем стопам Его» (1 Петр. 2. 21), в последние дни своей жизни, с утра до вечера, каждый день был в церкви, неутомимо назидая народ словом Божиим и щедро изливая на несчастных—больных свои милости, —между тем где же, где такие люди, которые бы ради приготовления к христианской кончине под конец своей жизни слагали с себя должности, не только бесплатные, или необязательные, но даже и с пла­тою, с жалованьем? Решаются на вторичный срок службы при пенсии или несут после службы какую либо част­ную должность, имея состояние, словом—служат или работают до того, что завтра же и умереть. Когда же тут готовиться к часу смертному и к вечной жизни? И—вот застигает их смерть неприготовленными! Все приготовление их состоит разве в одном напутствовании исповедью и свят. приобщением. Нет; следуя указанному при­меру Христа—Спасителя, эти старые люди, обладающие между тем в некоторой мере физическими силами, должны бы каждую неделю, если не каждый день, быть в церкви, — каждый пост, если не каждый месяц, приобщаться свят, таин. Должны бы также и дома стоять на молитве по дол­гу, —выполнять полуночную молитву по примеру Давида, служить бы ближним, если могут, какими либо делами благотворения. О, какое это жалкое и общее заблуждение— суетиться до последней престарелости лет! будто эти люди вечно хотят жить на земле!

Заблаговременно также никоторые должны позаботиться о духовном завещании. Говорим - некоторые; потому что не у всех и многих есть что оставить после себя, хотя и эти, по примеру свят, угодников, которые пред смертью писали завещания, могут завещавать_; наприм. о поминовении себя, о том, что прощают тех, кто обидел их. О завещании должны иметь заботу в особенности те лица, которые не могут не опасаться спора и тяжб после себя за свой капитал и имение, если точно не распределять ни того ни другого. Пусть это дела земные. Но если они и не интересуют самого завещателя, то наследники может быть только того и ждут, чтоб предъявить свои права на его имение и начать тяжбы. Чтоб предотвратить такое зло вслед за своею смертью, завещатель и должен своевре­менно приготовить завещание. Это будет полезно ему и с духовной стороны. Как-же? —Кто составляет завещание, тот значить думает умереть и примиряется с мыслью о своей смерти. Многие, боясь встретиться с этою мыслью, и боятся приступить к духовной: у них дрожит рука сделать только начальные слова для завещания, За то они и не успевают вполне распорядиться своим имуществом: скопляли—берегли, во многом себе самим отказывали а потом после смерти оставляют все без пользы для своей души, тогда как могли бы еще, возбудив в себе чувство веры и покаяться, сотворить «от мамоны неправды» нечто для «вечного крова» своего (Лк. 16. 9.). Отложенное до предсмертной болезни завещание делает немало замешательств. Больного беспокоит мысль, что он все еще не составил завещания: но и приступить к завещанию тем больше беспокойства для его духа. Уже когда он пересилит себя, когда велит составить завещание и подпишется под завещанием: тогда настают у него более свободные и спокойные минуты; тогда он начинает и внутренно готовиться к смерти. Следовательно преждевременное, т. е. в здоровом еще состоянии, духовное завещание лучше всего. Впрочем окончательное подтверждение завещания должно быть перед самою смертью. Это необходимо во многих отношениях: иной из родственников, которому предназначалась часть наследства, может даже и естественно перестать быть родственником, например вдова — своячина, которая выйдет замуж; —отдать заранее в наследство свое имение, капитал и дом, —не говорим о чужих, приближенных только лицах, —но даже и собственным детям или жене, значить наследников слишком обнадежить, а себя самого поставить в зависимость от них, значить—вымаливать у них собственное, например для христианской благотвори­тельности, смотреть на свое из чужих рук. И так бла­горазумнее закрепить духовное завещание в последний день своей жизни.

В чем же может состоять приготовление к смерти уже тяжко заболевшего или решительно безнадежного чело­века? Такого рода больной должен сам, не дожидаясь напоминаний, начать приготовление; потому что семейные его по жалости к нему, a посторонние пожалуй преднамеренно, могут и совсем не сказать ему об опасности его положения. Иной например находится в чахотке, к которой присоединились еще другие болезни. Со стороны все уже знают, что он должен умереть, что не для чего ему больше предпринимать дальнее путешествие, чтоб лечиться. Но его обольщают выздоровлением или по крайней мере скрывают от него несомненную опасность смерти. Часто он и сам питает в себе ту же надежду выздороветь; потому что любовь к жизни в человеке есть любовь врожден­ная, —чувство самосохранения в каждом из нас одно из сильнейших чувств. И вот этот больной мог бы и пожалуй готов был бы больше приготовиться к смерти: между тем он не готовится, между тем все заботы его об одном только, чтоб вылечиться. (Пусть другой из безнадежных, совсем приготовившись умереть, и выздоровеет. Его христианская приготовленность к смерти будет иметь после влияние на более безбоязненную встречу им смерти, которая когда нибудь придет же. Но, без сомнения, его безбоязненность будет не такая, как в воине, который не раз встречался со смертью на сражениях, но в котором однако может и не быть веры, — нет! но пре­данная Богу и в духе покаяния). Так. обр. во время тяжкой болезни больной сам должен просить у врача откровенного слова, —не в опасности ли его жизнь. А со стороны примирить его со смертью легко бывает лишь тогда, когда он имеет религиозные убеждения. (Один капиталист сделался болен. Болезнь его была такого рода, что по­воляла ему заниматься торговыми делами. И вот, когда уже и священник был приглашен к нему, он все еще продолжал принимать своих доверенных с докладами о делах. Он диктовал телеграммы туда и сюда, а священник в зале между тем ждал от него приглашения со свят. дарами. И—что же? Только лишь он хотел повести дело со священником, —тотчас умер.—-А другой больной страдал органическим повреждением без особенной боли, и таким образом также считал себя безопасным от смерти, —читал только романы. Священник сам пришел к нему а напомнил ему о смерти. Он крепко пожал руку священнику, уверяя в том, что имеющий столько силы в руке конечно, не опасно же болен. Но затем, всего чрез сутки, он бросился было пригласить к себе священника, но уже было поздно. Священник и поспешил придти к нему, но он только успел сказать: «умираю».) Затем, опасно заболевший дол­жен поспешить—примириться с теми, на которых имел сильный гнев или с кем издавна был во вражде. Если и Церковь во всем разрешает умирающего, хотя бы он был связан многолетнею епитимиею: тем более сам умирающий должен разрешить других, которые пред ним чем либо были тяжко виновны. По евангельскому слову кто не прощает ближнего, тот и сам лишается прощения. Для умирающего то особенно легко может «зайдти солнце во гневе». Если он сам не позаботится, чтоб враждующий пришел к нему и примирился с ним или не передаст чрез других свое слово прощения: то примирение может и не состояться, —не только потому, что у того, который остается в живых, более самонадеянности, но иной раз только по неизвестности последнему об его смертной болезни.—К прощению ближнего в предсмертные часы можно отнести прощение должников, если должники бедные, а состояние умирающего дозволяет их простить. — Здесь же нужно сказать о прощанье с женой, с детьми или родителями. Кто больше приготовил себя к смерти в духе веры и христианской надежды: для того прощанье с кровными, которых он оставляешь после себя, легче; потому что этот человек умирая смотрит на всех и на все окружающее уже другими глазами, как бы с того све­та, куда все должны переселиться. А кто нисколько не при­готовился умереть кто был слишком привязан к семье, которая между тем также тварь: для того гораздо болез­неннее прощанье с семьей. В таком случае полезно утешить как себя, так и родных или сирот оставляемых, надеждою свидания в будущей жизни. Однако-ж и в этой надежде не должно быть ничего плотского или чувственного. Нет; далеко не все родные на том свете встретятся меж­ду собой. Приятная встреча и новое вечное сожитие возможны там только при единодушной вере и единодушном желании семьян угодить Богу добрыми делами. Пример предсмертного прощанья—вполне сознательного и для того, кто прощается, и для тех, с кем прощаются—видим в апостоле Павле, когда Павел в последний раз виделся с ефесскими пастырями. В этом прощанье вполне вы­ражаются чистота совести и искренний отчет в действиях пред теми, которые остаются в живых (Деян. 20. 25-38).

Умирающий должен позаботится устроить неоконченные свои дела. Так некогда Сам Бог велел поступить Езекии. Например умирающий должен распорядиться об упла­те собственных долгов, если имеет их; вознаградить тех, которые в жизни его особенно чем либо служили ему и мало, притом были вознаграждаемы, или только пред смертью во время продолжительной его болезни ухаживали за ним; разрешить какие либо вопросы и сомне­ния, например если он напрасно был обвиняем в чем или напротив действительно был виновен, чтоб в первом случае перестали произносить на него нарекания за самым гробом, а во втором—не были бы подозреваемы из-за него невинные из живых, которым еще дорога честь в этой жизни; распределить детям занятия их или продолжение собственных, каких либо общеполезных трудов и т. подобное. Но без сомнения, главная работа и здесь должна быть обращена на пользу души. Нужно пос­пешить уничтожить какие либо соблазны или исправить какое либо зло, если всему этому был виновен умирающий и если есть еще возможность для уничтожения или исправления: тем самым умирающий докажет искренность своего раскаяния. Прекрасно, если умирающие, особенно одинокие, жертвуют на церкви, на монастыри и богоугодные заведения, не успев или не желая раньше по своей ску­пости или холодности сделать ничего подобного. Наследни­ки их может быть только поблагодарили бы их и с первых годов помянули бы за упокой: а потом сами умерли бы и в свою очередь завещавали бы наследство другим, а то оставили бы после себя имение на один спор и раздор. Но здания священные и богоугодные будут стоять дольше и добрый плод от этих зданий всег­да будет относиться к участи умершего жертвователя.— При богоугодных пожертвованиях иные мало заботятся о поминовении своей души за бескровной жертвой, которого меж­ду тем ничем нельзя заменить; завещавают например, чтоб их похоронили со звоном, тогда как от звона нет еще пользы для души. Святые Божии (например игу­менья Афанасия) умирая очень заботились о поминовении за упокой своей души. И так умирающий христианин должен просить вообще своих близких, чтоб помянули его (без сомнения, эту просьбу более прочих могут выпол­нить священники, как совершители бескровной жертвы). Кроме этого, хорошо он сделает, если доверить одному лицу (из священников же или из среды благочестивых мирян), чтоб исправили по нем сорокоустное поминовение, чтоб отслужили—если возможно—и несколько особых так называемых заупокойных обеден за его одного или по крайней мере подавали бы к общей литургии на проскомидию особую просфору с запискою об нем одном, чтоб в затем доверенное лицо (а может быть и несколь­ко таких лиц) не забывали бы помянуть его за бескров­ной жертвой во дни родительские.

Человеку, который провел свою жизнь не просто в суетности, но и в пороках, который однако же умирает не вдруг, —этому человеку естественно унывать. Он убе­дится на опыте, что недостаточно перед смертью только нескольких дней, чтоб глубоко покаяться пред Богом. Он увидит, что совсем без пользы прожил свой век, что короткою жизнью надлежало бы ему дорожить не для забав, а для большего запаса заслуг пред Богом; сознает, что умереть можно только однажды, что после смерти нельзя уже воротиться с того света для исправления сво­их ошибок, что вот в этой-то половине столетия живут и цветут те люди, а в другой—уже другие, что од­на волна времени в житейском море покрывает другую, только лишь никто не умирает на целую вечность. В этом случае с некоторою завистью грешник будет смо­треть на тех, которые остаются после него в живых и могут вполне воспользоваться своею жизнью, чтоб устроить вечную свою участь. Обо всем он начнет судить пра­вильнее, увидит пред собой несомненную жизнь за гро­бом, если только он не безбожник или ожесточенный грешник. Как же быть такому умирающему грешнику? — Положим, прошедшее для него невозвратимо, хотя пред всеведением Божиим оно остается живым. Но настоящим временем он может еще воспользоваться, пусть это настоящее составляют для него немногие лишь дни или часы. Он должен поставить себя, и душою и телом, пред Спасителем мира и видеть в крестных ранах Господа знаки своего оправдания во гpеxax. (при этом хорошо быть у его постели и пред глазами распятию, которого к сожалению многие не имеют, хотя бы могли иметь). Доколе умирающий еще дышит, дотоле Иисус Христос остается для него пастырем: а чрез минуту после смертного вздо­ха Иисус Христос уже будет его судьею, совершающим над ним свой суд «чрез ангелы люты» при участии ангелов добрых. И так «дондеже на пути» к сему суду и должен он располагать временем. Что перенесет он с собой в ту жизнь, то и будет развиваться в нем там. Воспоминание о разбойнике, покаявшемся на кресте, может воодушевить его в эти минуты. Словом—сознавая, что вечная участь каждого человека зависит еще и от последних минут жизни, умирающий грешник должен, так сказать, погрузиться верою в ранах «Распятого за ны»; должен сознать, что страдания Иисуса Христа бесконечно больше значат, чем бесчисленное множество rpехов его.

Иногда пред смертью бывают особенные страхования, кроме тоски или тоскливого чувства одинокости (один по себе отходит, сопутствующих никого нет). Эти страхо­вания застигают не только нераскаянных грешников, но иной раз и богобоязненных христиан. Они происходить от духов злых, которые прямо приступают к умираю­щему: они вовсе не грезы, но жалкая действительность. Для грешника они составляют препятствие к покаянию, или к полному примирению с Богом: а в отношении к праведнику видим в них последнюю попытку со стороны духов злых, чтоб смутить праведника, —-говорим, последнюю; потому что если и еще после смерти будут нападать на душу пра­ведника духи злые, на так называемых «мытарствах»: то там душа уже не в ответе за тогдашнее свое состояние, там она будет отвечать за часы и дни, только проведен­ные на земле, а не за вечность. Однако-ж не нужно уны­вать от предсмертных страхований, равно как вообще от страданий, могущих быть при разлучении души с телом. Умирающий должен был бы преждевременно умолять сво­его ангела-хранителя, чтоб ангел находился с ним в последние минуты. Но и в самой смертной агонии мо­литва к ангелу-хранителю, а особенно слушание канона Божией Матери (параклисис) или служение молебна чрез свя­щенника, как известно по опытам, очень-очень успокаивают дух. Хорошо заблаговременно познакомиться с каноном Божией Матери, который читается «на исход души». Хорошо предчувствующему последние свои минуты припоми­нать слова: «аще и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла (Пс 22. 4), и произносить краткую молитву: «Господи Ииcyce, npиими дух мой».

Иные из умирающих желают скорее умереть. Между ожиданием смерти и желанием ее есть разница. Если желает скорей отойти такой человек, который провел свою жизнь в светских наслаждениях, которые наконец изме­нили ему: то желание его, очевидно, бывает следствием сильной привязанности к миpy. Hет; лучше этому чело­веку желать пожить хоть несколько дней, чтоб иметь воз­можность больше очиститься болезненными страданиями для будущего света. А если желает скорого разрешения от тела благочестивый христианин, если и этот говорить: «теперь уже я готов умереть», то ему следует сказать в ответ: «Господь еще не готов принять тебя; потерпи не­много».

О, возлюбленный христианин! Жизнь твоя тогда лишь будет проходить правильно, когда ты будешь проводить ее в приготовлении к вечности. Но чем больше будешь ты отдалять от себя мысль о смерти телесной, тем ближе будет к тебе состояние смерти духовной. И так, верую­щая и богобоязненная душа! «Помяни, яко смерть не замед­лит» (Сир. 14. 12)! Памятование о смерти и христианское приготовление к ней, это уже-—повторяю последняя твоя нравственная обязанность, последний урок тебе в школе настоящей жиз­ни. За сим и слово Божиe и Церковь прекращают к тебе все свои уроки, все свои советы и наставления. За сим следует вечность и вечность...!

 

 

Заповедь 10: «Не пожелай жены искренняго твоего, не пожелай дому ближняго твоего, ни села его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякаго скота его, ни всего, елика суть ближняго твоего»

 

 

Не вреди ближним, как и самому себе, в одной душе твоей, - чувствованием, мыслью, желанием 1

О нравственном настроении чувствований. 3

Зависть вообще. 3

Зависть внешним преимуществам ближнего: красоте, богатству, уму и благосостоянию.. 7

Зависть по отношению к некоторым дарам духовным.. 12

Зависть возможности другому грешить. 14

Соревнование ближнему в делах суетных или прямо порочных. 15

Тайные недоброжелательства ближним.. 16

Злоумышленность против ближнего на деле. 18

Злорадование несчастью ближнего. 19

Бесовское злорадование, т. е. греху невинного лица. 20

Всегдашнее недовольство своим состоянием.. 21

Неразвитие в себе чистых природных чувств: истины, изящного, стыда и особенно религиозных, чем приобретается чистота и доброта сердца. 23

Омертвление, или бесчувствие сердца к духовным предметам.. 29

О нравственном направлении умственных сил. 32

Не нравственное направление деятельности пяти чувств. 32

Нечистота воображения. 35

Слабая для доброго память. 37

Нечистота ума и о богомыслии. 39

Несохранение в чистоте своей совести. 42

О нравственном направлении воли. 46

Неразвитие в себе нравственного характера. 47

Семь дел милосердия духовного: 51

Несведущего научить истине и добру. 51

Обратить грешника от заблуждения пути его. 54

Подать ближнему благовременный совет. 58

Печального утешить. 60

Молиться за ближних, а особенно за погибающего грешника. 62

Не воздавать ближнему злом за зло (не мстить) 66

Простить в сердце врага (не помнить зла) 74

О приготовлении к будущей жизни. 81

Нестремление к христианскому совершенству. 81

Неприготовление к смерти. 86

 

Не вреди ближним, как и самому себе, в одной душе твоей, - чувствованием, мыслью, желанием

 

Как знаем, обязанности наши к ближнему, и в то же время к самим себе, начинаются с пятой заповеди десятословия: они и написаны были на особой скрижали за­кона. Впрочем, пятая заповедь, определяющая отношения наши к самым близким людям, уже одна содержит в себе все остальные, требуя по каждой из остальных исполнения обязанностей к этим, ближним лицам особенно искреннего и деятельного. Затем замечательно, что в остальных после пятой заповеди, т. е. в отношении ко всем вообще людям, Господь Бог постепенно, шаг за шагом, ограничивает нашу поврежденную грехом природу. Так например, Он, высший законодатель, говорить: «не злодействуй против тела; не делай вреда целомудрию и вообще доброй нравственности; не касайся со вредом ни­чего, что из внешнего или материального принадлежит ближнему твоему, равно как и тебе самому; не вреди чести других, равно как и своей собственной». Без сомнения, в исполнении дел по каждой заповеди десятословия надобно достигать своего совершенства. А вообще в деятельности человеческой, или по главным предметам ее, мы должны идти к большему и большему совер­шенству. Указывается во второй половине десятословия (именно—с шестой заповеди и до десятой) деятельность сначала рукам нашим, потом—всему телу, затем - отно­сительно вещей, дальше—языку, или слову, —такая деятель­ность, которая гораздо достойнее, выше той, какую мы обык­новенно проявляем. Таким образом, до десятой запо­веди человек весь уже пред глазами у нас. Весь он (по наружному виду) очищен, огражден от зла, напутствован заповедями Божиими. Но у него есть еще душа; есть глубокая, «внутренняя жизнь» в отношении к ближ­ним и самому себе, не всегда уловимая для обыкновенных глаз. Нет сомнения также в том, что доброе участие души должно быть в исполнении каждой заповеди, что каждая из десяти заповедей дана нам и для души и тела. Но вот десятою же и последнею заповедью Господь Бог уже всецело полагает границы зла и самому сердцу наше­му, совершенствует в добре самую душу нашу, заставляет нас войти, так сказать, в самую глубину духа на­шего и там-то все устроить в порядке и чистоте; упрочивает на твердом основании все наши добрые отношения к ближним и самим себе; «поставляет в самой душе нашей свой престол правды и святости»; «не поже­лай...». И так все, что относится до внутренних состояний нашей души, —все это входит в область десятой запове­ди Божией: здесь место речи и об искренности желаний и о теплоте сердца к Богу и ближним и о чистоте мыслей об особенных делах духовного милосердия к ближнему. Правда, и здесь иногда мысль наша будет встречаться то с употреблением слова (например, в семи делах мило­стыни духовной, которая выражается между прочим и доб­рыми советами), то с материальными пожертвованиями в пользу ближнего, т.е. и здесь мысль наша будет иметь соприкосновение с другими заповедями. Но ведь и при сильном ударе в музыкальный инструмент, обыкновенно, все же струны издают звук: то же самое повторяется в гармонии жизни человека.

 

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: