КТО СЕЙЧАС ЖИВЁТ В СИБИРИ? Поэма.   Я читать сейчас стих для вас буду

КТО СЕЙЧАС ЖИВЁТ В СИБИРИ? Поэма.                                                              Я читать сейчас стих для вас буду

Про края, где сурово всегда.

Эти мысли я взял с ниоткуда

Когда странствовал невесть куда.

Я заглядывал в сутры и веды,

Книгу жизни неспешно читал,

Видел радости, видел я беды,

Через душу я всё пропускал.

А когда я на землю спустился,

Эти мысли я в рифмы собрал.

Я за мысли богам поклонился,

И поэму в стихах написал.

Нынче с БАМа я шлю всем приветы,

Здесь во всем по-другому живут:

Электрички здесь не было с лета,

Здесь как Бога все поезда ждут.

Пути Бога и Дьявола трассы

Как две рельсы по жизни идут.

На вокзале стоял я у кассы,

Ждал кассира: здесь все его ждут.

Он пришёл, обилетил все массы.

Массы сразу пошли на перрон.

Один я лишь остался у кассы.

Я решил взять купейный вагон.

И в окошечко я наклонился,

Там на стульчике ОН восседал.

Пар над кружечкой с чаем клубился.

Я здесь чай лишь в стаканах видал.

Ему было за семьдесят точно.

Для него здесь работа и дом.

Без сомнений: его в час урочный

Похоронят за этим столом.

Я кивнул: «Как дела на дороге? »

На вопрос не ответил мне он.

И, повысивши голос немного,

Я спросил про купейный вагон.

До вопроса кассир сидел сонный.

Он вопросов таких не слыхал.

Вид он сделал такой изумленный,

Будто Брежнева вновь увидал.

«Поезд дальний – взгляните на карту.

И купейных давно уже нет.

Вы возьмите-ка лучше плацкарту.

Вот остался последний билет».

Я на карту взгляд пристальный бросил:

Да, огромная наша страна.

Кто-то где-то еще сенокосил,

Ну а здесь же снегов пелена.

«Ну, давайте билетик последний.

С местом, думаю, мне повезёт.

Проводник попадётся не вредный.

Дома жинка  давно уже ждёт».

Он в окошечко паспорт просунул,

В нем лежал мой счастливый билет.

Я в карман его быстренько сунул,

Понимал я, что времени нет.

И рюкзак свой закинув на плечи,

Я к вагону быстрей зашагал.

А перрон – Новгородское вече.

Там вагоны народ штурмовал.

Там шла битва у общих вагонов,

Они были всегда нарасхват.

Столько ругани, воя и стонов

Я не слышал. Был слышен и мат.

И, как в общий все быстро забились,

Опустел сиротливо перрон.

И курильщики, те даже скрылись.

Я вошёл в свой плацкартный вагон.

Поезд долгий, ползком из Моммота

Шёл  тихонечко прям до Москвы.

Запах рыбы и сала и пота…

И вначале все были на Вы.

Но, проехав лишь первые сутки,

Пообвыклись,  спиртное допив.

Раздавались кругом прибаутки,

Хоть и кончился аперитив.

Вот в таком удалом настроении

Пребывал мой плацкартный вагон.

И терзать меня стали сомненья

Про спокойствие и тихий сон.

И пока к месту я пробирался,

Разглядеть попытался народ,

Тот, который в вагоне собрался,

Шёл который из дальних Моммот.

Взгляд на первых я бросил вначале,

Первых выделил в этой толпе,

Эти первые новых встречали,

Они ехали в первом купе.

Дед тунгус небольшого росточка,

Чуни с камуса, с острым носком,

Рядом женщина, может быть дочка,

И несло от него табаком.

Видно, бегал на каждой стоянке,

Еще в детстве привык к табаку,

Хоть влетало частенько от мамки…

Не курить тяжело старику.

Дед жевал, ну а дочка держала

Оленину сухую в руках.

Мне той пищей питаться бывало

Доводилось в тунгусских лесах.

Оленина, сушеная в чуме,

Я скажу, чумовая еда.

Я на барже встречал ее в трюме,

Все берут ее здесь и всегда.

И, коль выпадет путь кому длинный,

То спросите, что взять у меня:

Три верёвки сухой оленины

Для тунгуса еды на два дня.

Дед сидел и, наверно,  молился,

Весь, казалось мне, был он внутри,

Никуда уже не торопился,

Ему ехать, наверно, дня три.

Рядом баба дородная лихо

Яйца чистила от скорлупы.

Возле – муж, он сидел очень тихо,

Выделялся из общей толпы.

Был он меньше ее вполовину,

Потому и не мог возразить,

Повторял со смиренною миной:

«Да, конечно, ну так тому быть».

Мужики через стенку галдели,

Видно вахта уже позади,

И давно всю провизию съели,

На столе – хоть шаром покати.

А вначале стол явно ломился:

Не последний в кармане пятак.

За два дня стол слегка изменился,

У неё в руках пряжная нить,

Мужику хорошо и без дела,

И китайцев ещё было много.

Рассуждая о том и о сём.

Явно едут недавно из дома,

Я привычки китайские знал.

Много раз я в Китае бывал.

На столе у китайцев горою

Запах шел по вагону порою,

По-китайски немного болтал,

И глаза он прищуривал узко,

Неустанно «Камбэй! » повторял.

Гимнастерки, суровые лица,

И читался устав на лице.

На столе для военных обычно

Лежал вскрытый уже сухпаёк.

Почему-то один вещмешок.

Может так по ошибке считал,

Заговорщицки мне подмигнул.

О судьбе я подумал и роке

И решил, что смирюсь нынче-----

«Самогон – на берёзовом соке

Но услышал же целый вагон.

«Не хватить бы с полицией лиха,

Я не пил, но умел выпивать.

И вначале ударило током,

А меня накрывало волной.

Сало меленько так порубил.

У него ведь каноны другие.

Самогон же закуски просил.

«Время десять, пора уже баю» -

Возразил я соседу как мог.

«На ночь есть для меня, точно знаю,

С северов перестала летать.

«Сколь живу, но ведь так не бывало:

А виною тому всё пожары,

Погорела тайга, прям, беда.

Попросите вам сало сберечь.

Положил сало и сальтисон.

Настроение, ух, на все сто.

Но с работы вот сняли пока.

Мол, ношу я в крови диабет.

А сама же в могилу загонит.

Сократили в бригаде двоих.

Пущай сахар себе заберут.

Половину не мог я понять.

Приглядел я работу себе.

Обошли стороною медали,

А потом на железку позвали.

То увел я девчонку с семьи

Нарожала детей мне от Бога,

Все ушли за родимый порог.

Имена их я в сердце носил.

Были прозвища у моих деток,

Так мой прадед меня научил.

И вилами писал по воде.

И намаливал имя святейший,

Чтоб оно не поддалось беде.

То беда стороною пройдет.

И под занавес дочь родила.

Надо нам закусить удила.

Нам бы надо десяток годков.

Я до смерти работать готов.

До венца и диплома, поди.

Когда внучеков нам народит.

Водит сам уже паровозы

Машинистом который уж год.

Она Тындой зовётся у нас.

Непутевый маленько сынок.

Перебесится может однажды,

Он в начале меня раздражал.

Делал вид, что мне все интересно…

Я не всё из речей понимал.

И не мог разобраться подавно:

Кто уехал из дома недавно

То ли в Тынду, а то ли в Донбасс?!.

Он меня уже не раздражал.

И в деревне у нашего брата

Все бывало за бурные годы,

Принимала, бывало, и роды,

А какие печёт пироги,

И блины она жарит отменно

С миллиметр! Эх, глаз- ватерпас.

Лечо, перцы, икру, маринад.

Облепиха, морошка, ирга,

Кормит нас огород и тайга.

Ты такого нигде не видал».

Банку лечо оттуда достал.

Её крепко зажал меж коленок

И по крышке ударил локтём,

Крышка сразу отстала от стенок...

Положил он мне лечо ножом.

Вкус его не могу передать.

«А какие у жинки грибочки,

Но не бочки, скорее бочата,

Золотою своей пятернёй.

Дома чисто и баба опрятна,

Ей охапку жарков принести.

Мол, зачем красоту загубил,

Что вниманье мужик уделил.

Да к тому же умеет и шить.

Этой шапочкой я дорожу».

Не видать было даже ушей,

Да, коснулись её тоже годы,

А как деток она народила,

Стал Мамусей её называть.

У любимой всё те же глаза,

Нынче тонет фигура и стать.

Ну конечно, когда молодуху

Вечерок бы попить бы хотел.

Они с Богом на пару живут.

Ну а мысли, мне с ними не гоже:

Я по прежнему мясо таскаю,

И улыбка исчезла с лица.

Напугал он меня слегонца.

Или сахар чего-то шалит,

Вот такой на душе парадокс.

Я об этом всегда понимал,

Боги разные, боги везде,

И в пути не оставят в беде.

Руки сложив он редко сидит.

А то ноги протянешь и вера

Зверя лишнего не добывать,

Мне б хотелось ногами уйти,

И не мучиться в этом пути.

Мужик был, а всё же слеза

Повлажнели немного глаза.

Порося как дитятку кормил,

Посолил и слегка подкоптил.

Ну а жинка… чего с неё… баба…

Уложила всё это в лукошко

И в больнице велела лежать.

«Ты не бегай от белых халатов,

Я внимал его зычному тону

И пытался его описать.

Замер я, чтобы всё увидать,

Прикипела к Сибири душа.

Не хватало немного зубов.

Нависала под тяжестью век.

Но живого на них места нет,

Все же мастер-путеец поди.

Огоньками в глазах – ну, парнишка!

Я про Господа слушал слова,

Материнское сердце жалея.

Она – мама, а значит права.

Вот десяток ношу уже пятый,

Иисус, он врагами распятый.

Я там сети свои разбираю,

Чтобы бабе своей не мешать,

Ну, бывает, её раздражаю,

Коли на пол их брошу опять.

Я сетями в озёрах балую.

Карася там беру, окунька.

Я всё лето в озёрах мышкую,

И на зиму копчу три мешка.

До Витима Куандой идём.

Пару бочек на год мы берём.

Звучит громко: ого! Бочек пару!

Была раньше другая пора.

И на нерест не шёл тугунок.

Что сосед по проулку Микола

Он чинил утюги, радиолы,

Схоронили уже лет как пять.

Вся уходит гусятам, курям.

Раз уехала из дому доча,

Говорил без умолку он много

Про козу, что опять родила,

И какие в деревне дела.

Я не слушал уже его речи,

Через душу я всё пропускал,

Я отсюда уже был далече,

Я Куанду в снегу увидал.

На таких мужиках и их женах

Русь великая крепко стоит.

P. S.

КТО СЕЙЧАС ЖИВЁТ В СИБИРИ? Поэма.                                                              Я читать сейчас стих для вас буду

123456Следующая ⇒

Поделиться: