ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД ХАДЖИ-МУРАДА

 

В ответ на настойчивые приглашения от обществ Кайтага и Вольного Табасарана, расположенных почти у самого Каспия, рядом с Дербентом, Шамиль отправил туда нескольких наибов с тремя тысячами мюридов. Путь предстоял дальний и опасный — нужно было пройти половину Дагестана, через земли ханств, занятых царскими войсками. Но если бы удалось поднять Кайтаг и Табасаран, отвлечь туда войска Аргутинского, то Шамиль был готов обрушиться со своих высот на соседнее Казикумухское ханство, чтобы изгнать оттуда отступников и царские гарнизоны и окончательно утвердить свою власть.

Однако наибы не справились с делом, скоро вернулись и тут же получили отставку. Тогда Шамиль решил послать туда знаменитого храбреца Бук-Магомеда. Этот удалец состоял когда-то в свите хана Казикумухского, но однажды победил его в состязании по стрельбе и между ними возникла вражда. В результате Бук-Магомед перешел к Шамилю и прославился множеством удивительных подвигов. Когда мюридам приходилось особенно тяжело, имам вызывал Бук-Магомеда, чтобы рассказами о своих делах он поднял дух воинства.

Бук-Магомед и на этот раз оправдал надежды Шамиля. Он пробился в Кайтаг и занял основные пункты. Царские войска окружили восставших, помощь от Шамиля вовремя не поспела, Бук-Магомед был тяжело ранен, взят в плен и отправлен в Дербент, где и скончался через несколько дней.

Завершить начатое вызвался Хаджи-Мурад. Шамиль согласился, но отрядил с ним всего 500 всадников.

Хаджи-Мураду было достаточно и этого. Набеги были его стихией. Здесь он сам себе был главным начальником. И лишь только его партия скрылась с глаз Шамиля, как Хаджи-Мурад повернул на восток, углубился во владения Шамхала Тарковского и напал на имение его брата Шах-Вали-хана. Аул, в котором он жил, располагался на крутой горе и считался неприступным. Но только не для Хаджи-Мурада, которого сложность задачи только вдохновляла.

Дождавшись, пока жители отправятся на полевые работы, наиб ворвался в аул, смел охрану и бросился во дворец Шах-Вали-хана. Внезапное нападение застало ханскую семью за завтраком. Хан отбивался одним кинжалом и даже сумел убить несколько мюридов, но вскоре погиб и сам.

Хаджи-Мурад подверг дом яростному разорению, взял в плен семью хана с прислугой и двинулся дальше.

Слух об этом набеге достиг Кайтага раньше Хаджи-Мурада. Местные жители подняли восстание и встретили наиба как освободителя. Они были готовы присоединиться к Шамилю, но просили освободить вдову Шах-Вали-хана, считая недостойным возить с собой несчастную женщину в качестве военного трофея.

Хаджи-Мурад не внял их просьбе. Кайтагцам заносчивость Хаджи-Мурада не понравилась, но ради главного дела они решили не осложнять отношения с шамилевским посланцем. Тем более что Хаджи-Мурад был занят тем, что нападал на укрывшихся в своих имениях дворян, выбивал их оттуда, а уцелевших беков преследовал до самого Дербента, пока те не укрывались за мощными стенами крепости.

Затем Хаджи-Мурад, к которому присоединилось множество кайтагцев, двинулся в Табасаран.

Аргутинский оказался меж двух огней — с одной стороны стояли наготове отряды Шамиля, а в тылу его наиб разжигал восстание, грозившее охватить весь Южный Дагестан и даже Закавказье.

Воевать в горах без надежного тыла было сродни самоубийству, и Аргутинский бросился усмирять приморские провинции. Против Шамиля он оставил на высотах Турчи-Дага три батальона генерала Грамматика с пушками, а для прикрытия Мехтулинского ханства вызвал части Нижегородского полка из Чир-Юрта.

Миновав Казикумухское ханство, Аргутинский перевалил через хребет, за которым лежал Вольный Табасаран. И тут же был атакован арьергардом конницы Хаджи-Мурада. Аргутинский бросил в бой своих драгун. Следом двинулись апшеронцы. Мюриды были отброшены на соседнюю высоту, которая затем была взята штурмом.

Хаджи-Мурад отошел к аулу, прикрытому лесом. Леса Аргутинский не любил, предпочитая воевать в горах. Он попытался обойти аул по гребням гор, но маневр не удался. Обозу тоже пришлось идти через лес, где его ждала засада. Табасаранцы, вдохновленные слухами о том, что Хаджи-Мурад разбил Аргутинского, захватили обоз и скрылись в лесу.

Но против основных сил Аргутинского Хаджи-Мурад не удержался. Он отошел в лес, оттуда ему пришлось пробиваться дальше через окружавшие его отряды Аргутинского. На помощь генералу пришла местная милиция, поднятая уцелевшими беками.

Опасаясь вторжения Шамиля, Аргутинский атаковал, не считаясь с потерями. Преследуемый-со всех сторон, Хаджи-Мурад думал уже не о развитии восстания, а о собственном спасении. Попадавшиеся на пути села восставших Аргутинский подвергал жестокому разорению, и это удерживало от восстания других.

Однако Хаджи-Мурад не изменял себе, пуская войска Аргутинского по ложному следу, делая неожиданные маневры и нападая, когда, казалось бы, ему следовало бежать без оглядки.

В одной из таких стычек вдове Шах-Вали-хана удалось спрыгнуть с лошади и укрыться в лесу. Дети же ее остались в руках наиба.

Не дождавшись условленного сигнала от Хаджи-Мурада, Шамиль атаковал позиции Грамматика, но потерпел неудачу. Готовясь к новому штурму занятых генералом высот, Шамиль получил известие о провале операции Хаджи-Мурада и решил отступить.

Вскоре явился и сам Хаджи-Мурад, без победы, но с богатой добычей.

Шамиль принял его с почестями, но затем прислал людей с требованием отдать ему пленных и внести в казну положенную часть трофеев.

Хаджи-Мурад послал Шамилю дорогую шубу, богатое стамбульское ружье, несколько коней, 2, 5 тысячи рублей и отдал детей Шах-Вали-хана, которые затем были выкуплены Шамхалом Тарковским.

Но дело этим не ограничилось. Неудача всей операции требовала выяснения причин случившегося. Шамиль считал, что виноват Хаджи-Мурад, который нарушил план операции и погнался за сомнительной добычей, не успев затем поднять настоящее восстание в Табасаране. Тем самым наиб позволил Аргугинскому собрать войска и разбить Хаджи-Мурада. Это, в свою очередь, спутало расчеты имама и вынудило его нанести удар в неподходящий момент.

Вскоре явились и табасаранцы, упрекая имама за полное разорение, которому подверг их Аргутинский в наказание за содействие Хаджи-Мураду, бросившему их на произвол судьбы.

 

РАЗРЫВ

 

Разгневанный имам обвинил Хаджи-Мурада в алчности, которая и привела его отборных мюридов, торопившихся спасти свою добычу, к трусливому бегству от Аргутинского. Наиб в ответ заявил: " Что я не трус, знают на Кавказе даже малые дети. И горцы, и русские давно привыкли уважать мою храбрость". А затем намекнул, что простительно поражение пятисот мюридов от несметных войск Аргутинского, когда Шамиль сам, с пятнадцатью тысячами, не справился с тремя батальонами Грамматика.

С тех пор трещина, всегда остававшаяся между Шамилем и Хаджи-Мурадом, стала стремительно разрастаться, чтобы скоро превратиться в непреодолимую пропасть.

Хаджи-Мурад был лишен звания наиба. Ему было приказано сдать все дела и имущество.

В ответ Хаджи-Мурад засел со своими приверженцами в ауле Батлаич, рядом с Хунзахом, и заявил, что все свое достояние приобрел собственной саблей и что пока она будет у него в руках, он ничего не отдаст.

Отряды имама обложили село, не позволяя Хаджи-Мураду из него показываться. Бывший наиб сделал вылазку, отбил несколько лошадей, но вынужден был вернуться обратно.

Дело принимало дурной оборот. Разлад между первыми людьми Имамата грозил усугубить и без того сложное положение.

Тогда духовные лица во главе с шейхом Джамалуддином Казикумухским поспешили устроить маслаат — примирение. Шамиль вовсе не желал обрести еще одного врага в лице своего лучшего воина и согласился уладить дело миром Хаджи-Мурад вернулся в подчинение Шамилю, но только после того, как его наибство было разделено между его двоюродными братьями Альбури и Фатали-ханом.

За развитием событий с большим интересом наблюдал через своих лазутчиков Аргутинский. И как только Шамиль, считая дело решенным, вернулся в Ведено, генерал поспешил направить Хаджи-Мураду письмо. Генерал обещал забыть старые обиды и поддержать храбреца, если тот надумает выступить против Шамиля. Если же Хаджи-Мурад решит просто уйти от имама, то Аргутинский готов был принять его со всем семейством как значительного человека и героя.

Хаджи-Мурад ответил чересчур участливому генералу: " Хотя сила у меня малая, между мной и Шамилем произойдет то, что суждено Аллахом. Твоей помощи мне не нужно". Но оставаться в полной власти Шамиля, окруженным мюридами и лазутчиками имама, бывший наиб тоже не желал. Он решил переселиться в известный своей независимостью чеченский аул Гехи, откуда была родом жена Хаджи-Мурада.

Шамиль ответил отказом. Все, что было позволено Хаджи-Мураду, — это оставить Батлаич и поселиться в родном селе Цельмес, тоже невдалеке от Хунзаха. Здесь жило и его семейство — жена Сану, двое сыновей, четыре дочери и престарелая мать.

Так, в бездействии, прожил Хаджи-Мурад некоторое время под неусыпным надзором шамилевских мюридов.

 

ПОБЕГ

 

Осенью 1851 года Шамиль созвал в чеченском ауле Автуры Государственный совет, на котором предполагалось положить конец разногласиям и обсудить дальнейшие действия. Пригласили туда и Хаджи-Мурада, чтобы решить его дело высшим судом.

Невыносимая двойственность положения заставила Хаджи-Мурада направиться к Шамилю, чтобы поставить все на свои места. Между тем он не оставлял намерений уйти в Гехи, хотя бы и тайно. И даже отправил туда своих людей, вручив им часть накопленных сокровищ. Один из посланных тут же явился к Фатали-хану, а другого настигли брошенные в погоню мюриды.

По пути в Автуры Хаджи-Мураду сообщили, что его посланцы схвачены и что Шамиль будто бы собирается казнить его как изменника.

Хаджи-Мурад решил пробиваться в Гехи. Но все дороги оказались перекрыты караулами, а сверх тдго за Хаджи-Мурадом была послана погоня. Наткнувшись ночью на одну из засад, Хаджи-Мурад решился вступить в бой. Но горцы слишком любили великого воина и не хотели с ним драться. Они даже предупредили его, что в Гехи Хаджи-Мурада поджидает целый отряд и что семейство его уже увезено из Цельмеса в Ведено.

Хаджи-Мурад метался, как загнанный волк, повсюду натыкаясь на кордоны и засады. Он уже никому не верил. И даже совет горца, указавшего ему верную дорогу, воспринял как приглашение в западню. Он уходил неизвестными ему путями, стремясь добраться до реки Аргун. И это ему удалось. Переправившись через реку, Хаджи-Мурад вскоре вышел к Рошнинской поляне, от которой до Гехи оставалось совсем немного.

Здесь он решил передохнуть, но вдруг раздались выстрелы. Оказалось, что здесь был сенокос гарнизона крепости Воздвиженской, и солдаты, приняв партию Хаджи-Мурада за очередной набег, открыли огонь.

Хаджи-Мурад и несколько его верных мюридов приготовились к обороне, когда вдруг ему пришла мысль, что именно в русских может заключаться единственная возможность спасти его семью.

Он назвал себя и объявил, что хочет вступить в переговоры с местным начальством.

Получив неожиданное известие, командир Куринского егерского полка флигель-адъютант полковник Семен Воронцов поначалу не поверил в такую удачу. Но вскоре сын кавказского наместника самолично, во главе сильного отряда, отправился навстречу знаменитому воину. Убедившись, что перед ним действительно знаменитый Хаджи-Мурад, князь Воронцов препроводил необыкновенного перебежчика в крепость.

Воодушевленный экстраординарным событием, главнокомандующий М. Воронцов поспешил обрадовать своего государя.

Это было неслыханной удачей — заполучить самого Хаджи-Мурада, чье имя повергало в трепет Кавказ и который считался " половиной Шамиля".

Узнав о случившемся, государь надписал на рапорте Воронцова: " Слава Богу важное начало! " Помня, как вместе с Хаджи-Мурадом к Шамилю перешла и вся Авария, император надеялся теперь получить весь Дагестан.

Воронцов так дорожил перебежчиком, что попросил оставить его на Кавказе как большую политическую и военную силу против Шамиля. Император не разделял упований

Воронцова, но согласился оставить Хаджи-Мурада под личную ответственность наместника.

В генеральном штабе опасались, что хитроумный Хаджи-Мурад вышел по тайному соглашению с Шамилем, что цель его — высмотреть силы и средства Воронцова, дороги и крепостные сооружения, чтобы затем устроить опасный сюрприз и вновь соединиться с имамом.

Беспокойства властей имели все основания. Еще слишком свежи были в памяти кавказских командиров нечеловеческая энергия и молниеносная быстрота этого горца, совладать с которым пока никто не сумел.

Воронцов-младший верил в искренность Хаджи-Мурада, который день и ночь думал лишь об освобождении своей семьи и даже предлагал для этого всевозможные способы. Сначала он хотел совершить набег, затем собирался послать отчаянных людей, которые бы за деньги, помещенные им в разных тайниках, выкрали его семью, на худой конец — собрать всех пленных и пригрозить Шамилю, что их отправят в Сибирь, если имам не отдаст Хаджи-Мураду его родных.

Но многие с беспокойством ожидали, что разбойник Хаджи-Мурад вот-вот подаст тайный знак и каким-то одному ему известным способом ввергнет Воздвиженскую в руки своих сподвижников. Если бы такое удалось, а бывшему наибу удавалось и не такое, то он вполне мог рассчитывать на милость Шамиля и возвращение своего семейства.

Но надеть на Хаджи-Мурада кандалы тоже не решались, чтобы не произвести превратного впечатления на горцев, которые могли пожелать последовать примеру своего героя.

На счастье воздвиженцев, прибыл адъютант М. Воронцова с приказом немедленно доставить Хаджи-Мурада в Тифлис " не так, как пленника, а как человека знаменитого, со всею подобающей честью".

 

В ТИФЛИСЕ

 

Тифлис ждал прибытия знаменитого джигита с тревогой и любопытством.

Его появление на балу во дворце Воронцова произвело необычайный эффект. Кавказский лев был увешан дорогим оружием, окружен свирепыми мюридами, а тяжелый взгляд его не производил впечатления обреченности.

Ему отвели дом, в котором он мог принимать гостей, предаваться молитвам и размышлять над средствами для вызволения своей семьи. Воронцов обещал приложить все старания для осуществления его заветной мечты. Но время шло, а результатов не было. Неизвестно было даже то, где именно содержится семья Хаджи-Мурада. Тогда Хаджи-Мурад сам послал Шамилю письмо, прося отпустить его семью. Шамиль ответил, что Хаджи-Мурад стал отступником и что он не позволит впасть в такой грех его жене и детям.

Хаджи-Мурад неузнаваемо переменился. Он истощал себя постом, беспрерывно молился, отказывался кого-либо принимать, если визиты не были сопряжены с его заветной целью.

В редкие выезды из дома его сопровождал казачий конвой. Обычно он направлялся в мечеть, где страстно молился и снабжал деньгами содержавшихся в Тифлисе пленных горцев, а затем делал визиты к Воронцову, чтобы справиться, нет ли вестей о семье.

Среди военных заведений его более всего заинтересовало военно-топографическое училище, где он внимательно разглядывал карты Кавказа. Он с удовольствием указывал маршруты своих походов, а в ответ на просьбу указать дороги и сообщить другие сведения о местах, еще недоступных картографам, только покачивал головой и обещал сделать это, как только семья его будет в безопасности.

Одни горожане шарахались от него, как от молнии, другие старались проявить участие. Газеты наполнили удивительные истории из жизни кавказского героя, где факты переплетались с небылицами, а в местном театре даже показывали сцены на тему " Пророк Шамиль и разбойник Хаджи-Мурад".

Единственным утешением, способным отвлечь от тяжелых раздумий, стали для Хаджи-Мурада шахматы, играть в которые он выучился у начальника своего конвоя. В фигурах он видел вполне реальных персонажей и яростно сражался со своим визави.

Тягостное ожидание в Тифлисе наконец сделалось для него невыносимым. Хаджи-Мурад добился разрешения поехать в крепость Грозную, чтобы попытаться самому организовать вызволение семейства.

Прибыв под конвоем на место, он перепробовал самые фантастические средства для осуществления своей цели. Однако ничего сделать было невозможно. К тому же стояла зима, а в Дагестане и Чечне развернулись новые бои. Воронцов прокладывал новые просеки, его отряды усмиряли восстания, а Шамиль отбивался и делал новые попытки вырвать из царского владычества Кайтаг, Табасаран и Кази-Кумух.

Напрасно взволновав местное население и доставив начальству массу хлопот, Хаджи-Мурад вынужден был вернуться в Тифлис.

Дожидаясь вестей из Дагестана, Хаджи-Мурад сообщил ротмистру Лорис-Меликову подробности своей удивительной жизни. Ротмистр все записал, прочел Хаджи-Мураду через переводчика, получил одобрение и представил свой труд начальству. Воронцов, в свою очередь, адресовал жизнеописание своего подопечного Генеральному штабу и государю императору.

А самого Хаджи-Мурада решил до поры удалить из Тифлиса. Местожительством ему была назначена Нуха в одноименном уезде за Лезгинской кордонной линией.

 

ГОЛОВА ХАДЖИ-МУРАДА

 

В апреле 1852 года Хаджи-Мурад прибыл в Нуху в сопровождении сильного конвоя и под надзором капитана Бучкиева.

Поначалу Хаджи-Мурад с интересом осматривал местные достопримечательности, наведывался на базары и в караван-сараи, посещал мечети, где знать держалась от него подальше, а простой люд старался стать ближе.

Бездействие властей порождало в Хаджи-Мураде мрачную задумчивость, которая сменялась лихорадочным блеском глаз, когда он обращал их к горной гряде, отделявшей Нуху от Дагестана.

Начальник Нухинского уезда подполковник Карганов старался развлечь Хаджи-Мурада, обещая скорые перемены в его деле. А пока разрешал ему ездить по Нухе и окрестностям в сопровождении своих нукеров и небольшого конвоя. Несколько раз они вместе отправлялись на охоту, где Хаджи-Мурад вновь превращался в лихого наездника и меткого стрелка.

Карганов подозревал, что от Хаджи-Мурада можно ожидать всякого. Что если не удастся выручить его семью, то он попробует сделать это сам или даже перейдет обратно к Шамилю, учинив в Нухе шумное происшествие в надежде на примирение с имамом. Вместе с тем Карганов полагал достаточным выставлять секретные караулы и полагался на самих нухинцев, которые помнили недавний набег Хаджи-Мурада и готовы были при случае ему отомстить.

Не дождавшись решения своего дела от Воронцова, Хаджи-Мурад начал приходить в отчаяние, дерзил начальству и часто уходил от своего конвоя. А когда начальник нухинской милиции Хаджи-ага прилюдно насмехался над положением Хаджи-Мурада, то он едва сдерживал свою гордую натуру, чтобы не разорвать наглеца.

Во время одной из загородных прогулок случилось то, чего многие и ожидали.

В тот день, после очередной бессонной ночи, Хаджи-Мурад был не в духе. Не отвечая на расспросы, он отказался от завтрака и начал седлать своего коня. Конвойные решили, что он, по своему обыкновению, собирается за город на прогулку.

Отъехав версты две, Хаджи-Мурад спешился у родника, чтобы совершить омовение и помолиться со своими нукерами. Закончив намаз, он вскочил на коня и вдруг спросил начальника конвоя, мусульманина: почему тот не молился вместе с ними?

Урядник не нашелся что ответить и попробовал отшутиться. Хаджи-Мурад переменился в лице, и глаза его вспыхнули тем особенным огнем, наводившим ужас на его врагов. " Не грех убить такого неверного, как ты! " — крикнул Хаджи-Мурад и выстрелил в него из пистолета. Урядник упал замертво. Другой конвойный был убит нукером Хаджи-Мурада. Затем, не дав опомниться остальным конвойным, горцы пустили коней в галоп. Казаки бросились следом, но беглецы, отстреливаясь, оторвались уже далеко и во весь опор мчались в горы.

Когда о бегстве Хаджи-Мурада стало известно в Нухе, растерянный Бучкиев помчался в Тифлис, а Карганов спешно организовал погоню.

На поимку беглецов были брошены все силы, по уезду разосланы тревожные караулы, а из окрестных владений была мобилизована милиция.

Хаджи-Мурад, застрявший в болотистом месте, был настигнут на следующий день шушинской и нухинской милицией.

После перестрелки Хаджи-Мурад и его нукеры укрылись в небольшой роще, залегли в вырытой кинжалами яме и отгородились убитыми лошадьми.

Тем временем рощу окружали все новые толпы преследователей. Среди них был и Хаджи-ага, горевший желанием отомстить Хаджи-Мураду, который однажды разбил его отряд и вынудил бежать из Элису, которым Хаджи-ага правил после Даниял-бека.

Окружением руководил майор Туманов. На его предложение сдаться Хаджи-Мурад ответил бранью и пулями

Туманов пошел на приступ, но был отбит. Бой продолжался более пяти часов, осажденные затыкали раны лоскутами и продолжали отстреливаться, пока оставались пули и порох. Наконец пальба смолкла. Чтобы убедиться, что беглецы мертвы, в их сторону погнали стадо коров. Когда стадо спокойно прошло небольшой лес, милиционеры решили, что все кончено, и с радостными криками ринулись к последнему укреплению мюридов. Но вдруг навстречу им выпрыгнул окровавленный Хаджи-Мурад с саблей в руке. Храбрец был ранен четырьмя пулями, но успел нанести несколько страшных ударов, пока не был изрублен сам. Та же участь постигла еще двух мюридов. Остальные двое были сильно изранены и попали в плен.

Перед смертью отважный мюрид усмехнулся в лицо врагам: " Вы смогли меня убить, но не смогли победить".

Сообщение Бучкиева о бегстве Хаджи-Мурада изумило Воронцова до крайности. Выговаривая капитану за преступную халатность, наместник мысленно представлял себе, как будет разгневан государь, доверивший Хаджи-Мурада его попечению.

Но вскоре явился Аргутинский, который объявил о поимке и гибели Хаджи-Мурада и обещал, что скоро голова его будет доставлена в Тифлис.

Когда тела Хаджи-Мурада и его мюридов привезли в Нуху, почти все население явилось к дому уездного начальника, чтобы увидеть конец великого человека. Многие были опечалены, но большинство ликовало. В духанах до утра били в барабаны, звучала зурна и слышались крики " ура! ".

Голову Хаджи-Мурада отрубили, поместили в сосуд со спиртом и отправили в Тифлис.

Кое-кто требовал воткнуть в нее шест и выставить на базаре для всеобщего обозрения и успокоения населения.

Воронцов счел это неприличным и передал страшный трофей в полицию. Но полицеймейстер предпочел поскорее передать голову в госпиталь. Там она была выставлена на анатомическом столе, а затем ее препарировал доктор Андреевский, чтобы затем отправить череп в Петербург.

В столице череп был представлен начальству, а затем передан профессору Пирогову, у которого уже имелось несколько подобных препаратов.

Видимо, череп Хаджи-Мурада представлял не научную, а лишь политическую ценность, потому что в скором времени оказался в Кунсткамере — музее природных чудес и прочих редкостей, в запасниках которого хранится в коробке и по сей день. Хотя по христианским и мусульманским канонам череп следовало бы возвратить в могилу его бывшего обладателя.

Могила Хаджи-Мурада находится недалеко от Нухи и стала зияратом — святым местом.

 

ГРАФ ТОЛСТОЙ НА КАВКАЗЕ

 

Молодой Лев Толстой жил в Петербурге обычной жизнью отпрысков знатных родов. Кутежи и головокружительные романы он предпочитал скучной учебе в университетах, которые так и не окончил. Он мечтал стать comme il faut (комильфо), но ему не хватало раскованности и внешнего лоска. Он искал удачи в картах — семейном пристрастии Толстых, но чуть было не лишился родового имения. Катастрофический проигрыш вынудил его оставить дорогостоящий свет, чтобы поправить дела скромной жизнью в провинции.

Он хотел было удалиться в Ясную поляну, имение матери — урожденной княжны Волконской, но брат Николай, служивший на Кавказе, уговорил его приехать к нему.

Толстой попал на Кавказ в 1851 году, когда драма Хаджи-Мурада приближалась к трагической развязке. " Людям, не бывавшим на Кавказе во время нашей войны с Шамилем, трудно представить то значение, которое имел Хаджи-Мурат в глазах всех кавказцев, — писал Толстой в дневнике. — И подвиги его были самые необыкновенные… Везде, где бывало жаркое дело… везде был Хаджи-Мурат. Он являлся там, где его не ожидали, и уходил так, что нельзя было его полком окружить".

В Кизляре Толстой окунулся в новую жизнь. Здесь всегда ждали набегов, обменивали пленных, гордились экзотическими трофеями и ждали заслуженных наград. Геройского вида ветераны потрясали воображение рассказами о битвах с Шамилем, а бедовые казачки кружили голову своей полуазиатской красотой.

Война расковывала людей, обнажала их главные качества. А постоянное соседство со смертью и ждавшей за ней вечностью очищало от лицемерия и фальши. Толстовская идея «опрощения» нашла здесь самую благодатную почву

Очарованный Кавказом, Толстой решил поступить на военную службу. Сдав экзамен, граф поступил юнкером в артиллерийскую бригаду, которая дислоцировалась под Кизляром. Он показал себя храбрым солдатом, был представлен к наградам, но так ни одну и не получил. Зато опыт и впечатления, полученные на Кавказе, легли в основу его будущих произведений.

Он любил читать Руссо, но теперь его больше увлекали сказания и легенды горцев, их живописные костюмы и обычаи, особенности характера, подробности быта. " Сокровища поэтические необычайные", — писал он в дневнике.

Толстой обрел много новых друзей. Одним из них был удалой чеченец Садо, считавшийся мирным. Они стали кунаками и часто бывали вместе. Летом 1853 года, направляясь из станицы Воздвиженской в Грозную, они оторвались от основного отряда, и тут на них налетел отряд горцев. До крепости было уже недалеко, и Толстой с- Садо помчались вперед. Лошадь Толстого явно отставала и плен был бы неминуем, если бы Садо не отдал графу своего коня и не убедил горцев прекратить преследование. " Едва не попал в плен, — записал Толстой в своем дневнике 23 июня 1853 года, — но в этом случае вел себя хорошо, хотя и слишком чувствительно". Случай этот, вместе с опубликованным в газете «Кавказ» сообщением о том, как офицер П. Готовницкий и солдат И. Дудатьев попали в плен к горцам, а затем бежали, лег в основу рассказа " Кавказский пленник", где горская девочка старается помочь попавшим в плен русским офицерам. А в «Набеге» Толстой писал уже о том, как русский офицер спасет раненого чеченца.

Спасший для мира великого писателя чеченец Садо этим не ограничился. Позже он сумел отыграть у офицера, которому был должен Толстой, весь его проигрыш. Об этом написал Льву брат Николай: " Приходил Садо, принес деньги. Будет ли доволен брат мой? — спрашивает".

Служба на Кавказе сделала Толстого другим человеком. Он освободился от романтического очарования героев Марлинского и Лермонтова. Его больше интересовали жизнь и сознание простого человека, не по своей воле ввергнутого в ужас вселенского братоубийства. Позже, в «Набеге» он выразит это так: " Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных?.."

Но сначала написалось «Детство». Толстой дерзнул послать свое сочинение Н. Некрасову в «Современник». Рассказ напечатали. Успех был оглушительным. Имя Толстого стало известным и популярным. В промежутках между ратными делами он продолжал писать.

Толстой прослужил на Кавказе два года. Прибыв сюда мало кому известным частным лицом, он покидал его в чине офицера и в славе нового литературного дарования.

В 1853 году, когда началась Крымская война, Толстой уже сражался в Дунайской армии, а затем участвовал в тяжелой обороне Севастополя.

Под ядрами неприятеля 26-летний Толстой написал " Рубку леса". Вместе с беспощадной правдой о варварском уничтожении природы Кавказа и войне с горцами в рассказе выведены образы офицеров, мечтающих променять «романтический» Кавказ " на жизнь самую пошлую и бедную, только без опасностей и службы".

" Я начинаю любить Кавказ, хоть посмертной, но сильной любовью, — писал он в своем дневнике 9 июля 1854 года, — Действительно хорош этот край дикий, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные вещи война и свобода".

В аду блокады Толстой начал писать и " Севастопольские рассказы", обратившие на себя внимание самого государя.

Уже на склоне лет, в мировой славе литературного гения, Толстой вернулся к своему давнему замыслу. " Хаджи Мурат" стал его последним большим произведением.

После Толстого литературный Кавказ стал другим. Фокус его повестей сосредоточился на сути человеческого бытия, уничтожаемого чуждыми ему политическими амбициями и " государственными интересами".

На Кавказе, и работая над «Хаджи-Муратом», Толстой с особенным интересом изучал ислам, видя в нем особую ступень нравственного развития человечества.

Это отразилось в его письме семье Векиловых, просивших совета о выборе вероисповедания для своих сыновей, тогда как отец их был мусульманином, а мать христианкой, и брак их был узаконен лишь по воле императора ввиду немалых заслуг картографа Векилова. " Как ни странно это сказать, — писал Толстой, для меня, ставящего выше всего христианские идеалы и христианское учение в его истинном смысле, для меня не может быть никакого сомнения и в том, что магометанство по своим внешним формам стоит несравненно выше церковного православия. Так что, если человеку поставлено только два выбора: держаться церковного православия или магометанства, для всякого разумного человека не может быть сомнения в выборе, и всякий предпочтет магометанство с признаками одного догмата, единого Бога и Его пророка, вместо того сложного и непонятного богословия — Троицы, искупления, таинств, Богородицы, святых и их изображений и сложных богослужений".

Когда человечество уповало на прогресс и тешилось техническими изобретениями, Толстой думал о вечном, о всемирной любви и необходимости всеобщего просвещения.

Святейший Синод, не разделяя порывов великой души, отлучил писателя от церкви: " …Граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекшись от вскормившей и воспитавшей его матери, церкви православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви".

Богоискательство его не удовлетворило, Оптина пустынь не исцелила его душевного смятения, а всемирная слава не приносила утешения.

Ему казалось, что настоящая жизнь осталась там, в горах Кавказа.

 

⇐ Предыдущая11121314151617181920Следующая ⇒

Поделиться: