Один из приемов на лоне природы и его последствия

 

Лето было временем лодочных прогулок и приемов на лоне природы в частных владениях состоятельных клиентов.

Когда кто-то из посетителей устраивает прием на открытом воздухе у себя дома, такую встречу называют оясикшоки — «загородная прогулка». В этом случае хозяин устанавливает в своем саду сцену, где можно давать танцевальные представления. На природе устраивали также и чайные церемонии. Особняки носили поэтические названия вроде «Камелие-ва гора» или «Сад великого просветления». В апреле цвели вишни, в июне во всей красе распускались ирисы, азалии, пионы и глицинии, иначе вистарии. Октябрь был порой хризантем, а ноябрь утопал в красках осенней листвы. Сама обстановка окружающей природы, куда они попадали, чудесно развлекала иностранных гостей.

Я думаю, что это случилось в июне 1936-го. Меня пригласили на встречу в «Тэкигай» — «Тростниковый особняк» Коноэ Фумимаро, в будущем премьер-министра. В таких случаях не принято, чтобы клиенты сами приглашали гейш. Эту задачу брали на себя чайные домики. Так, например, заведение «Синки-раку» подготавливало все мероприятие, иными словами, определяло количество гейш, поваров, меню, а также развлекательную часть вроде демонстрации фокусов и танцевальных номеров. На такие приемы гейши обычно не надевали длиннополые кимоно, однако для официальных мероприятий существовал определенный этикет в одежде, и в этом случае следовало приходить в кимоно с белым воротом и гербом.

Тогда в особняк господина Коноэ был приглашен русский певец Шаляпин. На меня он произвел впечатление настоящего русского мужика — крупный, грузный мужчина с красным лицом. Во время его краткого пребывания в Токио был устроен прием в его честь, на который он пригласил и меня. Будь то в Янагибаси, Акасава, Ёси-тё или Кёкан на Сиба, мне постоянно приходилось все бросать только потому, что он соизволил позвать меня.

Когда я рассказала об этом Кэн и господину Яна-сигава, они едва могли удержаться, чтобы не расхохотаться.

— К старику в Японии вернулась его молодость.

Они подтрунивали надо мной и интересовались притворно, не овладел ли он мной случайно.

Я с жаром отстаивала свою невинность и клялась, что он и не дотрагивался до меня. Этот русский «дедушка» выглядел словно японский разбойник, Сютэн-додзи.

Вообразить, что он будет приставать ко мне, было противно. Но все отпускали шутки на мой счет и дразнили меня. Однако имелась одна веская причина, по которой я хотела бы развеять подобного рода слухи.

Вечером в тот памятный прием на лоне природы мы (я и еще две или три гейши) вышли из нанятого лимузина перед «Тростниковым особняком». Я плохо ориентировалась в незнакомом мне месте. Пока мы блуждали наугад, перед нами вырос огромный, по японским меркам, мужчина — примерно 1, 80 м ростом, в очках с черной оправой, и спросил, не мы ли будем дамами из Симбаси. Он открыл дверь и пригласил вовнутрь. Я взглянула на него, и он спросил меня: «Вы Кихару? »

Не знаю, как это описать, но я вдруг ощутила покалывание во всем теле, словно меня наэлектризовали, согласно кивнула и неожиданно покраснела.

Это был Коноэ Хидэмаро, младший брат хозяина. Мое появление явно обрадовало Шаляпина, и когда он разошелся, то во все горло затянул своих любимых «Бурлаков».

Даже самым влиятельным устроителям подобных торжеств, когда те его просто умоляли, Шаляпин отказывался исполнять эту песню и нигде, кроме сцены, сам ее не пел.

«Похоже, он был очень счастлив», — заметил как-то позже Хидэмаро.

Поскольку это был прием в честь Шаляпина, на котором я встретила его, Шаляпина я тоже никогда не забуду.

Хидэмаро был дирижером. Тогда считалось, что профессиональное занятие западной музыкой совершенно не подобает японской знати. Даже немыслимо было представить, чтобы мужчина играл на фортепиано, не говоря уже о том, чтобы он «размахивал палочкой» перед оркестром. Дирижера называли «повелителем дирижерской палочки» и считали неудачником.

Кроме того, семья Коноэ была одним из пяти влиятельнейших семейств страны и находилась в близких отношениях с императорской династией. Поэтому в обществе Коноэ Хидэмаро слыл чудаком.

Весь вечер я провела как в тумане. Такого человека, как он, среди гостей, что мне приходилось видеть, я еще не встречала. Он производил впечатление вечного студента, был очень высок, широкоплеч и могуч и выглядел при этом совершенно по-детски…

Видно, это была любовь с первого взгляда. Шаляпин был совершенно забыт, и я весь вечер не сводила глаз с Хидэмаро. Он то и дело оказывался рядом со мной и говорил при этом с Шаляпиным по-английски. Я ощущала, что он наблюдает за мной.

Когда некоторое время спустя я вышла наружу, чтобы попудрить лицо, он последовал за мной.

— Дайте мне свой номер телефона, — попросил он, вынимая записную книжку и карандаш.

Мое сердце трепетало, когда дрожащими пальцами я писала свой телефонный номер. На следующий день он позвонил мне, и мы договорились встретиться в «Сэмбикия» на Гиндзе. Я жила мыслями только о нем.

Хотя тогда ему было уже почти сорок, выглядел он очень молодо. Из-за частого пребывания за границей он иначе думал, нежели его сверстники в Японии, и он мне казался значительно моложе своих лет. По разнице в возрасте он мог бы годиться мне в отцы, и я многому у него научилась.

Сегодня это назвали бы комплексом отца, но мне нравилось, когда более взрослый человек ведет тебя за руку и передает те знания, которые до этой поры были для тебя скрыты. Когда я смотрела на своих подруг, чьи возлюбленные были их ровесниками, мне такое было чуждо и непонятно.

Хидэмаро часто посещал ресторан «Каваки» в Цукидзи, но не один. Он любил развлекаться вместе со своими коллегами-музыкантами. Мне очень нравилось участвовать в лодочных прогулках и посещать популярные тогда «дома с привидениями».

Часто мы все встречались у него дома. В большой гостиной с окнами, выходящими на пруд Сэндзоку, мы предавались различным играм.

Маленький сынишка Хидэмаро по имени Хидэ-такэ, которому было три года, играл в песке, вооружившись ведерком и совочком. У Хидэмаро было еще две дочери, из которых старшая слыла красавицей. Позже он показал мне как-то фотографию своей дочки. У нее действительно было лицо принцессы.

Его супруга жила с дочерьми в другом доме. Поэтому в Сэндзоку он держал экономку, которая заботилась о малыше. А для меня было большим облегчением, что он жил один.

В то время я непременно хотела быть с ним каждый день, но, поскольку мы оба были очень занятыми людьми, этого не получалось. К тому же я жила далеко от его дома… Но я была довольна и тем, что хотя бы могла каждый день слышать его голос. Торжества, в которых я принимала участие, при моей влюбленности доставляли мне теперь еще большее удовольствие, и я была особо весела. Во время таких приемов поздним вечером я украдкой звонила ему и была счастлива, даже когда могла только сказать:

— Алло, я сейчас очень занята. Пока. Он звонил мне каждое утро.

Однажды, когда я как раз была у него в Сэндзо-ку, я повстречала там одного из его учеников, двенадцатилетнего мальчика-вундеркинда Хатояма Хироси. В то время я ничего не понимала в западной музыке, но меня глубоко поразило, сколь чудесно играл юный скрипач, вовсе не как ребенок.

Как-то раз мы с одним знакомым заигрались в карты до самого вечера. Солнце уже зашло, когда мы услышали доносящийся с пруда Сэндзоку звук, похожий на мычание коровы. Оказывается, это было лягушечье кваканье.

— Когда это слышишь, пропадает всякое желание отведать французские лягушачьи лапки, — засмеялись мужчины.

Затем кто-то стал донимать господина Отагуро тем, что его видели прогуливающимся по Гиндзе в окружении двух милых юных созданий. Но, к разочарованию насмешника, это оказались его дочери-близняшки.

Некоторое время спустя я и Хидэмаро начали встречаться наедине. Как я и мечтала, мы поехали в Йокохаму любоваться белыми пароходами. Поскольку в подобных случаях я надевала неизменно западное платье, никто меня не узнавал.

Мы посетили также Никко и Атами. В Атами мы переночевали в гостинице «Киндзёкан» — «Золотая крепость». В Никко мы жили в высокогорной гостинице «Намма», наблюдали за разведением форели и плавали на веслах по озеру Тёдзэндзи.

Душа моя пела от счастья.

Однажды мы отправились на Хоккайдо. Озера Акан и Сикоцу были поразительно синими, а когда смотришь с лодки в воду, чувствуешь, как тебя неизъяснимо тянет проникнуть в глубину. Поскольку имя моего спутника было слишком известным, он на пароме и в регистрационный журнал гостиницы давал имена своих знакомых. Это доставляло ему удовольствие. Как-то раз мы ужинали в своем номере в «Ноборибэцу», когда к нам ввалились трое полицейских. Грубо они потребовали назвать наши фамилии, род занятий и адреса. Однако, когда выяснилось, что Хидэмаро принадлежит к роду Коноэ и является членом Высшей палаты, к моему удивлению, те сразу же стали лебезить и раскланиваться.

Одна молодая пара из Осаки оставила прощальное письмо, где угрожала покончить с собой на Хоккайдо. Уже прошло три дня с момента их исчезновения, и обыскивались все гостиницы на Хоккайдо, где останавливалась юная пара. Поскольку Хидэмаро выглядел моложе своих лет, а я, напротив, старше, то описание совпадало с нашей внешностью. Позже мы все до слез смеялись над этой историей, ибо совершенно не походили на любовную пару, которой надоела жизнь.

Развод для Хидэмаро был совершенно исключен, так как он принадлежал к роду Коноэ, который был в столь близких отношениях с императорской династией, а его жена была младшей сестрой супруги премьер-министра. Императорский двор никогда бы не дал разрешения.

Хотя после войны и был случай, когда наследный принц женился на мещанке Митико, однако это произошло двадцатью годами позже. Подобный мужественный шаг со стороны наследника престола мог бы в то время помочь обрести счастье многим людям, ибо мы были не единственными, кому приходилось страдать от слишком строгих тогдашних правил.

Поскольку Хидэмаро жил отдельно от жены, он был в некотором роде холостяком, и мы могли показываться вдвоем на людях. К счастью, все его друзья были музыкантами и благодаря своим либеральным взглядам были настроены ко мне миролюбиво.

Однажды Хидэмаро обратился ко мне с особой просьбой.

Супруга и четырехлетняя дочь одного американца польского происхождения прибывают в Японию, и я получила задание сопровождать их в качестве переводчицы и няни.

Это были жена и дочь всемирно известного дирижера Леопольда Стоковского. Супруга была значительно моложе его, и к тому же у нее был итальянский приятель. Стоковский был очень привязан к своей дочурке и никогда не согласился бы развестись с молодой женой. Она решила приехать одна в Японию, а следом за ней и ее приятель. Короче говоря, они хотели вместе удрать. Она рассчитывала какое-то время скрываться с ним и своей дочкой в Японии, пока ее адвокат на родине утрясал вопрос о разводе.

Случайно я за месяц до этого посмотрела фильм «Сто мужчин и одна девушка» с Диной Дурбин, где Стоковский дирижирует Венгерской рапсодией. Я хорошо запомнила его благодаря выразительному лицу, чей высокий лоб выдавал гения. Он мне чрезвычайно импонировал.

В тот день, когда пароход прибыл в Йокохаму, мы встретили мать с дочкой. Тогда никто и не помышлял о воздушном сообщении. В Америку или Европу плыли на корабле, а пассажирские суда всегда прибывали в Йокохаму.

Мать с красивым, но суровым лицом сошла на берег, держа дочку за руку. У малышки был высокий лоб и белые кудри, она была миниатюрной копией Стоковского, которого я видела в кино. Мне казалось невероятным такое сходство отца и дочери.

Я посетила вместе с госпожой Стоковской курорты Каруидзава, Никко и Атами. Позже я также познакомилась с ее итальянским приятелем, но мне лично значительно больше нравился Стоковский. Итальянец был не очень высок, не особо привлекателен, но главное, у него отсутствовал всякий лоск. В отличие от Стоковского, музыканта мирового уровня, который выглядел безупречно как личность, тот производил впечатление итальянского оборванца.

Поскольку я ничего никому не говорила, о прибытии жены и дочки Стоковского, кроме Хидэмаро и меня, знали еще двое или трое человек. Сегодня нам не дала бы покоя назойливая пресса.

Вскоре выяснилось, что Хидэмаро должен ехать в Европу. Одна дорога занимала почти месяц, а поскольку ему придется отсутствовать в общей сложности более года, у меня было очень тяжело на сердце.

До сих пор я не знала забот и была счастлива, постоянно напевая про себя какой-нибудь вальс своего любимого Иоганна Штрауса, а теперь из-за предстоящей длительной разлуки впервые ощутила себя такой одинокой и покинутой. Лихорадочно пыталась сообразить, что же мне делать… Когда мы прощались с Хидэмаро в Йокохаме, наши друзья Мацуи Суйсэй и Оида прилагали большие усилия, чтобы развеселить меня, но у меня непрестанно текли слезы, хотя мне самой это было мучительно.

Спустя полгода после отъезда Хидэмаро по радио прозвучала передача из Берлина, в которой он принимал участие.

Владелица «Вакэтомбо» разрешила господам Янагисава, Хаяси Кэн, Касуга-но Цубонэ, Судзуки Кюман и мне послушать эту передачу в ее комнате. Исполнялся мой любимый венский вальс Штрауса. Хидэмаро и я давно разработали тайный язык на случай, если захотим условиться о встрече, о чем в присутствии посторонних не могли открыто сказать. В отличие от сегодняшней молодежи мы не имели тогда права открыто изъясняться.

Вместо этого мы использовали тайный шифр: «У меня болит плечо» или «Со вчерашнего дня у меня ужасно разболелась рука». Собственно говоря, болело сердце, но этого нельзя было говорить, ибо все тотчас бы обо всем догадались. Поэтому в подобных случаях он прибегал к нашему шифру. А так никто ничего не заподозрит, поскольку его занятие состояло в том, чтобы двигать обеими руками.

После передачи венского вальса из Берлина он сказал несколько слов по-немецки. Я впервые за долгое время, вся истомившись в разлуке, опять могла слышать его голос.

Затем он заговорил по-японски: «Дорогие соотечественники…» В конце своего выступления он сказал: «Поскольку я каждый день много работаю, а климат здесь иной, у меня ужасно болят руки и плечи… Теперь я отправляюсь в Америку…» Затем раздался треск.

Все это предназначалось мне. Здесь говорилось, что он страшно тоскует по мне. Он обращался ко мне одной! И вот слезы потекли по моему лицу.

Я писала ему каждый день. Эти письма я посылала в посольство в Берлине либо в консульство в Нью-Йорке. Позже он назовет их «муравьиными письмами», так как они писались бисерным почерком, похожим на муравьев! Хотя он был очень занят концертами, его почтовые карточки и письма со всего света говорили о неизменном чувстве, которое он ко мне испытывал.

Я купила большую карту мира, повесила ее на стену рядом со своим туалетным столиком и отмечала места, откуда приходили его весточки. Иногда названия самих мест были для меня совершенно незнакомыми. Его письма всегда находились в пути почти два месяца, и мои ответы шли столь же долго.

Когда он через год возвратился домой, то, улыбаясь, показывал мне телеграммы, открытки и письма, которые посылали ему на судно, в Берлин и всюду его приятели.

«Кихару все время плакала. Суйсэй».

«Скорей возвращайся. Кихару все глаза высмотрела. Ко».

«Остерегайся блондинок. Иначе Кихару доведешь до слез. Мото».

Некоторые открытки доходили даже спустя полгода. Запоздалый ответ на старое письмо подобен выдохшемуся пиву.

Кажется чудом, что сегодня письмо из Токио авиапочтой доходит за четыре или пять дней.

К сожалению, радостью его возвращения я могла наслаждаться совсем немного.

Счастливое времяпрепровождение с его музыкантами-друзьями длилось лишь полгода, когда вновь заговорили о поездке за рубеж, которая должна была продлиться более двух лет.

Мне и один год тяжело дался, а мысль, что можно будет лишь писать муравьиные письма, была просто невыносимой.

И тут Хидэмаро предложил, чтобы я в этот раз сопровождала его. У него был добрый приятель еще со школьной скамьи по имени Мотоно Сэйити, тоже дворянин. Я часто его встречала на приемах министерства иностранных дел, и он с самого начала был посвящен в наши дела. По сравнению с первой поездкой Хидэмаро вернется теперь примерно через три года. Он обратился за советом к господину Мотоно.

Тот должен был вскоре отправляться в качестве консула в Нью-Йорк. Он объяснил мне, что Америка достаточно терпимая страна и что там в отличие от Японии никого не будет заботить, расписаны ли мы официально с Хидэмаро или нет. Поэтому я должна, пока Хидэмаро будет в Европе, на один или полтора года в качестве гувернантки его сына отправиться с ним в Нью-Йорк и обучиться у госпожи Мотоно английскому языку, стряпне и различным обязанностям по дому. После завершения турне в Европе и возвращения Хидэмаро в Америку мы могли бы снять небольшую квартиру и жить вместе. Жизнь в Америке была бы для нас приятней, нежели в Японии. Со своей же стороны Хидэмаро не видел никаких трудностей, чтобы заработать на жизнь нам двоим.

Я бы довольствовалась жизнью с ним и без свидетельства о браке, чтобы каждый день видеть дорогое мне лицо. Поэтому была очень благодарна господину Мотоно за его доброе участие.

Единственным препятствием были мои мама и бабушка. Ввиду своего несовершеннолетия мне необходимо было получить их разрешение. Девушки, которые растут в «мире цветов и ив», живут в тепличных условиях, и у них мало опыта общения с внешним миром.

На следующий же день господин Мотоно поспешил к нам, чтобы поговорить с моими матерью и бабушкой. Они выслушали его предложение и попросили время подумать.

Однако три дня спустя меня вызвали к брату Хидэмаро, премьер-министру Коноэ. К своему удивлению, я узнала, что мои бабушка и мать посетили его в резиденции и пожаловались. Если бы я в худшем случае хотела выйти замуж — пусть это был бы даже бедный плотник или чернорабочий, — меня бы поняли. Но почему я хотела ехать содержанкой в Америку — этого они не могли понять. К тому же я еще наполовину ребенок, не имеющий о мире никакого представления. Каким образом Хидэмаро, уже достаточно взрослый человек, не может все это понять? Они умоляли премьер-министра оказать влияние на Хидэмаро в качестве старшего брата и позаботиться о том, чтобы он порвал со мной и чтобы мы больше не встречались. Премьер-министр пообещал уладить дело и разлучить нас.

Мама и бабушка спрашивали себя, почему я хотела ехать именно в Америку, когда моя карьера была столь успешной. Путешествие в Америку означало тогда, что скорее всего люди больше никогда не увидятся. Все это побудило их обратиться к премьер-министру.

Уже через неделю Хидэмаро отплыл в Европу. Это был конец. Вскоре разразилась война, а с ней погибла моя первая большая любовь.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: