Американцы в «квартале цветов и ив»

 

Гвен пустила меня ночевать к себе в квартиру на улице Мамиана в районе Адзабу. В этом квартале жили американские журналисты крупнейших газет.

На большом диване в комнате рядом с ее спальней я впервые за долгое время хорошо спала. На этот раз моему крепкому сну не мешали ни две немощные старые женщины, ни ребенок, ни две коровы в стойле, ни блохи.

Каждое субботнее утро (иногда в пятницу вечером) я собирала различную снедь и ехала по ветке Токайдо в деревню. Гвен снабжала меня из своего пайка мылом сорта «Ивори» (тогда в Японии было лишь отдающее рыбой мыло, которое варили из китовой ворвани, и этот сорт мыла был настоящим предметом роскоши), молочным порошком, сладостями, иногда жареным цыпленком, ветчиной и прочим. Я перед ней в большом долгу. Еще я получала лосьон для кожи и губную помаду, то, чего прежде не приходилось видеть. Отправляясь в гарнизонный магазин, она никогда не забывала обо мне и постоянно что-то приносила оттуда. Моя мама и бабушка могли, наконец, тоже вздохнуть. Хотя они ничего и не говорили, но каждый день боялись, что когда-нибудь у нас не окажется даже крошки хлеба.

Если я буду хорошо работать, то Гвен в случае своего возвращения домой сможет порекомендовать меня своему преемнику или другим работникам прессы. Это подхлестывало меня.

Я сопровождала ее на каждое интервью, которое та брала у какого-нибудь японца. Мы ездили в города Никко, Атами, а один раз даже на остров Кюсю, в особых вагонах вооруженных сил, где можно было удобно расположиться. Мои воскресные поездки в переполненных поездах были настоящим злоключением. Поэтому эти путешествия в особых вагонах, где мы безмятежно уплетали взятые с собой бутерброды, пили колу и любовались проносящимися мимо чудесными видами, были как сон для меня. При этом у меня перед глазами все время стояли лица бабушки, мамы и ребенка.

Каждый раз, когда я что-то ела, мне думалось о них. Даже в деревне становилось все тяжелее с продуктами. Люди питались картофельной ботвой, или отваренными в соевом соусе болотными улитками, которые собирали на полях, или же картофельным супом. Это было крайне тяжелое время.

Белый рис, помидоры, яйца и тому подобное видели редко. Когда удавалось раздобыть такие деликатесы, я оставляла их бабушке и малышу. Моя мать и я долгое время ели что придется.

Благодаря работе у Гвен я могла отоспаться и хорошо питалась. Моя огрубевшая кожа вновь стала нежной. Под мышками и на плечах у меня все еще оставалась сыпь. Эта экзема явилась следствием недоедания. Когда супруги Иида и другие довоенные знакомые впервые видели меня после войны, они, должно быть, думали: «Как же она опустилась». Но это объяснялось тем, что я почти три года каждый день работала в поле и стирала белье в холодной ключевой воде. Естественно, в то время и думать не могли о стиральной машине. Посуду я мыла у колодца. Мои руки потрескались, и понадобилось время, пока они не обрели прежний вид.

С той поры как я стала жить у Гвен, каждое утро я съедала густо намазанный маслом ломоть хлеба. Молока, сахара и фруктов было сколько душе угодно. Легко говорить о человеческом достоинстве, но я убеждена, что наша душа скудеет, когда не хватает пищи.

В это время разыгралась трагедия в доме актера кабуки Катаока Нидзаэмон. Его ученик, мстя за то, что его обделяют едой, убил всю семью из пяти человек. Недаром говорят, что голод на все толкнет. Я считаю, что это верно.

Благодаря хорошей еде я скоро обрела свою былую резвость. Поскольку ежедневно приходилось говорить по-английски, я делала большие успехи. Мне удалось познакомиться с Эрнестом Фулбрай-том и многими другими журналистами.

Господин Фулбрайт позже написал стихотворение «Токийская рапсодия», которое я перевела на японский язык. Маэстро Кинэя Рокудзаэмон обработал ее для нагаута и исполнил в зале «Санкэй». Я же при поддержке Адзума Токухо произнесла вступительное слово и сделала нужные разъяснения.

Когда так удачно были сняты все заботы о пропитании моей семьи, Гвен неожиданно отозвали назад в Детройт. Я не только сильно жалела об этом, но у меня было такое чувство, будто соломинка, за которую я держалась, вдруг оборвалась.

Потом я услышала, что английский журналист Тилтманн, написавший перед войной книгу, где упоминалась и я, справлялся обо мне. Он узнал, что я работаю на Гвен, и мы встретились в отделе печати. Это была полная радостных слез встреча, где каждый несказанно был счастлив видеть другого живым. И два моих довоенных друга пригласили меня отметить эту встречу.

Когда Гвен поведала, что ей нужно ехать в Америку, Тилтманн сказал: «Вот и чудесно. Моя жена собирается в Японию, и я должен позаботиться о жилье. До сих пор мне приходилось жить по-холостяцки в отеле. Кихару, не смогли бы вы некоторое время поработать у нас экономкой? » Таким образом я переехала от Гвен к супругам Тилтманн. А поскольку те держали у себя еще в качестве прислуги японскую девушку, эта должность оказалась достаточно необременительной для меня, так как мне приходилось лишь составлять смету расходов.

Когда господин Тилтманн договаривался с кем-то из японцев о встрече, я сопровождала его в качестве переводчицы. Получалось, что у меня было относительно много свободного времени, и я могла продолжать заниматься своими делами.

Жена Тилтманна приехала из Лондона. Это была изысканная, стройная, красивая женщина.

Она не могла жить без Лондона, и супруги за два года встречались лишь один раз. Поскольку они вдвоем занимались писательским трудом, их работа и личная жизнь составляли для них высокую ценность. Его супруга говорила, что не может жить иначе как в Лондоне, тогда как господин Тилтманн непременно должен был находиться здесь, в Японии. Они практиковали такого рода семейные отношения уже не один десяток лет. Она жила в Лондоне, а он в Токио. Тем не менее, они не расходились. Один раз в два или три года они ездили друг к другу и жили вместе три месяца. Затем каждый возвращался к своей жизни. Это была весьма редкая форма брака, которую я даже вообразить не могла, но его жена держалась совершенно естественно, и они производили впечатление семейной пары, которая постоянно живет вместе. У них были вполне непринужденные отношения. Вечерами муж стучал у себя на втором этаже на пишущей машинке, а она, вооружившись ручкой, писала в своей комнате этажом ниже за письменным столом.

Во время еды они вели себя совершенно непринужденно, как подобает супружеской паре средних лет, где друг друга понимают с полуслова. Глядя на них, я о многом задумывалась. Похоже, и такой брак имеет право на существование. Это была очень любопытная чета.

В первой части я уже упоминала о господах Тилт-манне и Фудзивара Ёсиэ, которые до конца своих дней жили в Императорском отеле. Когда я несколько лет назад была в Японии, то меня и Хаяси Кэнъи-ти пригласили в Императорский отель. Генри Сима-ноути угостил нас бифштексом по-шаляпински. Тогда Кэн сказал: «Пойдем навестим Тилтманна, раз мы здесь».

Мы боялись, что он может нас не узнать, но он, оказывается, все помнил. Он достал осторожно пожалованный ему императором орден и показал нам. Было немного грустно видеть, как молодцевато выглядевший до войны мужчина превратился в полуслепого, крайне немощного старика. Ему тогда исполнилось девяносто лет.

Однако вернемся в послевоенный Токио. Однажды я как переводчица сопровождала супругов Тилтманн в район Цукидзи, где их пригласил в ресторан «Юкимура» один издатель. Я слышала, что ресторан переехал и теперь, существенно расширившись, располагается напротив театра «Тэйгэки».

Кроме того, его оками-сан должна быть такой лее деятельной и преуспевающей, как прежде. Я давно мечтала повидаться с ней. Хотя я постоянно собиралась посетить ресторан, дни мои были так заполнены, что мне никак не удавалось направить свои стопы в районы Цукидзи, Кобикитё, Гиндзы и другие хорошо знакомые кварталы. Поэтому я несказанно обрадовалась, что мы получили приглашение в «Юкимура». Когда к нам вышла оками-сан, мы обе расплакались, ведь было так чудесно видеть друг друга живыми и невредимыми. Окалш-сан выглядела, как и всегда, молодой, красивой и крепкой. Ее заведение значительно расширилось, превратившись в по-настоящему изысканный ресторан. Все, отличающиеся, подобно Тилтманну, утонченным вкусом, любили здесь бывать, и тем, кого пленяла японская простота, здесь очень нравилось.

Я встретила там много старых знакомых лиц, но были и новые, мне неведомые. Похоже, в город понемногу возвращались из деревни гейши.

Мы хватали друг друга за руки, радуясь встрече после долгой разлуки. Были здесь и мои старые приятельницы.

— У нас теперь так много американских гостей… и нам часто не хватало тебя, — сказала через некоторое время окалш-сан. — Если бы ты могла вернуться в Симбаси в качестве переводчицы, то оказала бы нам неоценимую услугу.

— Союз гейш ее непременно возьмет на работу, — обратилась она к супругам Тилтманн и тому, кто пригласил нас, а я все это перевела им.

— Для нас она также незаменимый помощник, но я вижу, что и союз гейш в ней настоятельно нуждается, — сказала с сожалением госпожа Тилтманн.

Окалш-сан из «Юкимура», глава союза гейш Симбаси, чайное заведение «Кикумура», гейша Яэтиё и другие дружно просили за меня, и оками-сан еще раз поговорила с супругами Тилтманн. Таким образом, я снова вернулась в Симбаси.

Хотя мое имя осталось прежним, Кихару, но возвращалась я в качестве переводчицы. Я спешно отправилась в деревню, чтобы забрать свои два или три кимоно и оби, которые удалось спасти от огня, моментально вернулась назад и перебралась в «Юкимура», где мне отвели небольшую, уютную комнатку рядом с покоями оками-сан. Для меня оказалось большим подспорьем, что она позаботилась также о поддевочных кимоно, таби, плетеных шнурах для оби и других мелочах гардероба. В тот день, когда можно было, наконец, отпраздновать мое возвращение, поздравить меня пришел лично господин Тилтманн. Он преподнес мне чудесную сумочку к кимоно, а его жена подарила мне европейский складной зонтик. Подобного складывающегося зонтика из нейлона я еще не видела. Открывание этого маленького сложенного зонта походило на фокус. Он был голубого цвета и усеян розами. Меня пленила его красота, и я раскрывала его и в дождь и в солнце.

В районе Цукидзи располагался тогда военно-морской госпиталь, где шли на поправку американские раненые. Похоже, рядом были казармы, так как уже ранним утром к нам часто заявлялись американские солдаты. Хотя перед главными воротами красовалась вывеска с надписью «Вход воспрещен», однако порой через служебный или черный ход проходил огромный черный солдат. Повар и прислуга не могли ничего поделать, поскольку ничего не понимали из его слов, и, лишь дрожа всем телом, словно завороженные провожали его взглядом.

В таких случаях девушки, что подогревали сакэ, и посудомойщицы звали меня. Некоторые солдаты действительно не замечали, что они через задний ход являлись в заведение, куда вход им был запрещен. Другие же, напротив, знали об этом, но тем не менее хотели обязательно заглянуть внутрь.

Поскольку в Америке не принято снимать обувь (считается невежливо делать это в присутствии других), они, громыхая, заваливались обутыми внутрь. Все пытались задержать их словами: «Нет, нет», но солдаты не обращали внимания и со смехом шли дальше.

Тогда я обращалась к четырем или пяти подобным черным верзилам с такими словами:

— В моей стране считается плохим тоном являться в дом в грязных ботинках. Прошу вас тотчас вернуться в прихожую!

— Oh, I am sorry1, — сокрушались они и послушно выходили.

— У передних ворот висит надпись: «Вход воспрещен». Если я сейчас позову военный патруль, они немедленно заберут вас. Что вам, собственно, надо?

— Мы хотели просто посмотреть, — отвечали парни.

— Ну, хорошо, я проведу вас, но ни слова патрульным.

Затем я устраивала для них небольшую экскурсию по японскому чайному домику. Они снимали обувь и молодцевато шествовали вслед за мной. Когда я им показывала большой зал, они поражались. Перед широким настенным свитком с изображением пейзажа, висящим в токонома, стояла огромная, более метра высотой ваза из керамики киёмидзу с цветущими ветками горной сакуры. Буквально открыв рот, восхищенно глазели на нее как белые, так и чернокожие солдаты, только и зная, что повторяя: «wonderful» или «beautiful»2.

Реквизированные американцами японские дома, как и дом Гвен, были заново покрашены. «Юкиму-ра» же не был покрашен, но благодаря тому, что горничные каждое утро натирали балки п? оконома и прихожую с помощью сыворотки тофу, те всегда сверкали чистотой.

Нас часто американцы спрашивали, какого рода мастикой мы пользуемся. Однако блеск достигался ежедневным втиранием сыворотки тофу, становясь при этом еще сильнее. Когда мы показали им мешочек с отходами тофу, они непременно хотели захватить это средство с собой в Америку.

Между тем становилось все чаще неприятно, что молодые гейши совершенно не понимали по-английски. Нередко случалось, когда чуть ли не каждый вечер к нам приглашали американских гостей. Разумеется, они были гостями японцев…

В Киото и Осаке жило много богатых выходцев из Китая и Кореи, чьи страны относились к державам-победительницам. Эти господа-победители, как мы их величали «ки» и «ко», немилосердно сорили деньгами. В Симбаси же, напротив, у нас почти не было китайских или корейских посетителей.

Японские правительственные чиновники, а также промышленники часто приглашали гостей из штаба американской армии и высших чинов восьмого армейского корпуса в Йокохаме.

В это время стали все больше разрастаться слухи о связях крупных американских военных чинов с гейшами.

Эти дамы каждый вечер на свои выступления приходили в сопровождении бойфрендов, т.е. возлюбленных. Когда им нужно было возвращаться домой, те звонили, чтобы их забрали.

«Им больше не нужны наши услуги», — горько усмехались рикши.

У жаровни в комнате такой гейши сидел голубоглазый полковник в стеганом домашнем кимоно из крепдешина, накинутом им наизнанку, как подобает хозяину дома. Молодые хакоя и рикши часто посещали такие места. Ведь им каждый раз доставалось от полковников две пачки сигарет «Лаки страйк».

Гейши, у которых был американский бойфренд, не обладали в должной мере знанием английского языка.

Одна из гейш была возлюбленной фотокорреспондента журнала «Лайф», тогда как другая влюбилась в молодого американского журналиста, забросила занятие гейши и жила с ним в небольшом снятом домике у моря.

Она была моей хорошей знакомой. Американский журналист и она по-настоящему любили друг друга. Мне нравилось, что та бросила свое занятие, чтобы разделить с ним тяготы жизни (удивительно, но они остались вместе, он стал заведующим корпунктом, а ее считали идеальной женой). Тогда гейша, чей покровитель был высоким военным чином, который обеспечивал ее всем необходимым, привозил и забирал ее обратно с выступлений на редком в ту пору американском автомобиле с отоплением и кондиционером, пользовалась большим уважением, нежели та, что жила с неизвестным журналистом. Я никогда не испытывала особого уважения к таким особам, как и не завидовала им. А в этих двоих мне нравилось то, что они по-настоящему любили друг друга.

Между тем в Симбаси пришли к мнению, что молодые гейши должны хоть немного подучиться английскому языку, поскольку число американских гостей непрерывно росло. По просьбе Оюми я два раза в неделю давала уроки разговорного английского в здании правления союза гейш. У меня был свой особый метод, поскольку я на собственной шкуре испытала, что при обычном преподавании языка не многому научишься, когда тебя пичкают одной грамматикой. Конечно, я давала основные правила, но дополнительно заставляла своих учениц заучивать многое наизусть, как при разучивании песен.

Примерно через шесть месяцев стали поговаривать, что у тех, кто принимал американских гостей в Симбаси, поубавилось забот, так как все гейши стали понимать по-английски. Молодые девушки схватывали знания на удивление быстро. Я считаю, что их слух оказался тренированным благодаря исполнению нагаута, киёмото и токивадзу. Особенно быстро продвигались в учебе исполнительницы киёмото. Даже сегодня я не могу найти этому объяснения.

Итак, я каждый вечер участвовала в банкетах в качестве переводчицы и днем учила разговаривать по-английски. При этом я сама узнавала для себя очень многое.

Постепенно стало известно о моем возвращении, и, когда другие чайные заведения испытывали затруднения с приемом иностранных гостей, оттуда обращались в «Юкимура». Скоро отовсюду пошли просьбы о помощи: «Кихару, не могла бы ты как-нибудь прийти к нам? »

Как это случалось и до войны, меня просили прийти в Янагибаси и Акасака.

— Мы должны приходить на выручку друг другу, так что отправляйся туда. Увы, я не имею права держать тебя исключительно у себя, — говорила в таких случаях владелица «Юкимура». Хорошо, что она проявила такое понимание. Как моя хозяйка, она могла бы запретить мне посещать другие чайные домики, и я ничего не могла бы на это возразить. Однако она поощряла меня, чтобы я посетила по возможности больше чайных заведений, поскольку везде были иностранные посетители и там часто не знали, что делать.

— Ну да, я понимаю, иностранные гости… ступай и помоги по возможности всем. — Я от благодарности чуть не плакала.

Был еще жив хакоя Хан-тян, до войны работавший на меня, а ныне служивший привратником в «Юкимура» (он принимал заказы на приглашение тех или иных гейш для гостей). Когда мама и бабушка услышали, что Хан-тян еще жив и мы вместе работаем, они были чрезвычайно рады этому.

Каждое воскресное утро я вставала около пяти часов, укладывала молочный порошок, фрукты, ветчину, куриные окорочка, консервы и мыло (пожалуй, меня принимали за торговку с рынка) и ехала в деревню, где меня уже ждали бабушка, мама и малыш. Вечером в понедельник я опять возвращалась к своей работе. Сообщение на железной дороге оставалось таким же, как и в первые дни после войны. Мне постоянно приходилось карабкаться в тамбур или лезть через окно.

Когда теперь я об этом вспоминаю, мне становится не по себе. Я работала по субботам допоздна, следующим утром вставала ни свет ни заря и пешком шла от района Цукидзи на вокзал Симбаси. Затем тряслась в поезде почти целых четыре часа, пристроившись в тамбуре вагона, а по прибытии на свою станцию шла пешком около десяти километров. На следующее утро я опять рано вставала и отправлялась в обратный путь. Но стоило мне увидеть личико сына, когда тот глядел на мои гостинцы, как все тяготы забывались.

Сын рос понемногу и набирался сил, тогда как мама и бабушка все заметней сдавали. Это было тяжело видеть. Если мне придется еще года два так мотаться, не сумев при этом забрать всех троих в Токио, я долго не выдержу.

Но пока существовало ограничение на приток новых жителей в город, и разрешалось въезжать туда только тем, у кого были на это достаточно веские основания. Поэтому мне пришлось еще некоторое время терпеть такую жизнь «суперменши».

 

Угроза чайным заведениям

 

Это случилось во время нахождения у власти социалистического правительства Катаяма. Социалисты впервые пришли к власти в 1947—1948 годах, и народ, обескураженный, с одной стороны, тем не менее был полон надежд.

Особое удивление вызывало избрание депутатами тридцати девяти женщин. Само лишь недавно утвержденное избирательное право для женщин было настоящей сенсацией, но вид новых женщин-депутатов — да еще целых тридцати девяти — взбудоражил весь народ. Женщины в парламенте!

Первым делом это новое правительство решило закрыть все чайные заведения и рестораны. Таким образом там хотели сдержать быстро растущую инфляцию, поскольку из-за нехватки продовольствия страну захлестнул черный рынок. Закрытие должно было коснуться как самых изысканных чайных заведений, так и крохотных закусочных.

Однажды мне звонит Окафуку Тэцуо и умоляет как можно быстрее прийти в управление союза гейш. Главой там тогда была госпожа Синохара Хару, некогда гейша Риэдзи, очень известная в конце эпохи Мэйдзи и начале эры Тайсё и даже имевшая орден. Ее заслуги в руководстве нашим союзом были огромны. Тогда еще не существовало совместных танцевальных представлений всех гейш — танцы мияко из храма Гион в Киото и танцы адзума. Она после войны вдохнула новую жизнь в танцы адзума, причем привлекла очень высокохудожественные драматические произведения наподобие рассказа Та-нидзаки Дзюнъитиро «Мать генерала Сигэмото», а в качестве постановщика пригласила писателя Фуна-хаси Сэйити.

Господин Окафуку был правой рукой Синохара Хару. Без него район Симбаси не сумел бы получить такое развитие после войны.

Госпожа Синохара заведовала рестораном «Ки-кумура», который выглядел как настоящий красивый особняк. Для меня она была просто «матушкой из Кикумура» и тоже очень хорошо относилась ко мне.

В послевоенное время я часто посещала ее со своим сыном. Ему было три годика, и он все жадно впитывал. Она показала ему киёмото «Повеса-монах», он схватил манеру исполнения с лету, и госпожа Синохара предсказала ему большую карьеру в театральном мире. Он мог бы стать хорошим актером, поскольку все легко схватывал, и непременно стал бы знаменитостью, если бы я дала усыновить его какой-нибудь прославленной актерской династии.

Мой сын любил свою «бабушку Кикумура» и приставал ко мне, чтобы мы навестили ее. Стоило нам прийти, как он вскарабкивался ей на колени, и она показывала ему целые куски из пьес. Ныне он государственный служащий, но все сложилось бы по-иному, если бы я, следуя совету госпожи Синохара, отдала его в семью актеров кабуки.

Судя по словам господина Окафуку, в управление для беседы должны были пожаловать десять новоиспеченных женщин-депутатов. Он просил меня — о, ужас! — присутствовать при этом.

Стоило мне только представить, как эти десять первых женщин-депутатов нашей страны — все с высшим образованием — явятся на эту встречу, меня начал бить озноб.

— Депутаты нагоняют на меня страх, — сказала я господину Окафуку.

— О чем ты говоришь? Ты столько всего знаешь, да и опыта жизненного тебе не занимать. Просто скажи, что думаешь, и все, — подбадривал он меня. И тем не менее мне было страшно. По этому случаю я надела наиболее неброское белое в крапинку кимоно с голубоватым отливом.

Хотя из-за частых посещений само управление я хорошо знала, но на этот раз от волнения я чувствовала себя очень скованно.

В конференц-зале высокие дамы уже заняли свои места. Запомнились фамилии госпожи Като Сидзуэ и госпожи Акамацу Цунэко из социалистической партии, а также госпожи Киути Кё из демократической партии. Все свободно и доходчиво высказывали свое мнение, однако, по их словам, выходило, что чайные домики и гейши являются чуть ли не врагами народа. Они настойчиво подчеркивали, что нечто подобное не имеет права на существование и должно быть упразднено.

Все это они облекали в столь возвышенные, ученые слова, что я боялась сказать что-нибудь в нашу защиту. Но сидеть молча я тоже не могла и поэтому нерешительно поднялась со своего места.

— Столь образованные женщины, как вы, могут всегда и без особых трудностей найти подходящую работу, чтобы прокормить свою семью, — начала я, постепенно обретая уверенность. — А вот жены простых солдат и матросов, подобно женам Кума-сан и Хассан из ракуго, не имеют образования. Их мужья оказались на фронте, и они не знают, живы ли те еще. С детьми и престарелыми родителями на руках у них нет иного выбора, как зарабатывать себе пропитание в маленьких закусочных, торгуя лапшой, жареной курятиной или похлебкой. Это их единственная возможность прокормить семью. Мне самой приходится заботиться о двух стариках и ребенке. Поэтому я работаю в чайных заведениях, покуда не вернется мой муж, про которого я даже не знаю, жив ли он вообще. Сейчас в Токио четверть миллиона женщин работает в гостиничной сфере. Единственное, к чему приведет закрытие такого рода заведений, так это к тому, что подобные шаги подтолкнут большинство женщин и их детей к самоубийству. Многим придется умереть с голоду. Прежде чем идти на такие меры, вы должны сначала позаботиться о создании рабочих мест для таких людей.

Хоть я и не собиралась плакать, у меня выступили слезы, голос мой дрожал, я стала повторяться, то и дело запинаясь. Когда я огляделась, то увидела, как крупная, приятного вида женщина в черном мужского покроя пальто во время моего выступления согласно кивала. После этого я говорила, обращаясь только к ней. Это была госпожа Киути Кё.

Почти от всех присутствующих дам веяло отчужденностью и холодом, и всем своим видом они как бы говорили, что я недостойна их и что гейши вообще люди такого сорта, которых и слушать-то не стоит. Они шушукались между собой и улыбались. Хотя я и говорила сквозь слезы, у меня было такое чувство, что они меня даже не слушают. Поэтому я была особо признательна госпоже Киути за то, что она смотрела мне в глаза и, кивая, внимательно слушала.

Позже мы стали добрыми приятельницами.

Я, сдерживая слезы, была вынуждена одна обороняться от нападок этих дам. Ведь они приводили ловкие доводы, так что я, по сути, была беспомощна. Вот так и закончилось наше собрание. Все мои усилия оказались бесплодны. Похоже, все они были за закрытие. Лишь одна госпожа Киути проявила понимание.

Как я ни отстаивала справедливость, все это помогало не более чем мертвому припарки.

Что я могла еще предпринять?

Тогда последней инстанцией была ставка главного командования. Все распоряжения и приказы подписывались там.

Итак, я обратилась туда.

Прежде всего, я хотела встретиться с главой отдела по найму, чтобы просить его о трудоустройстве этой четверти миллиона женщин, иначе всем им придется голодать, что неизбежно приведет к увеличению числа самоубийств матерей и детей. Я могла бы все ясно объяснить, поскольку это касается меня самой. Отдел по найму, который возглавлял Джеймс К., находился в ведомстве научно-хозяйственного управления ставки верховного командования. Только вот примет ли он меня? Я боялась, как бы меня не выпроводила вон его секретарша.

Однако меня приняли. Это был весьма привлекательный мужчина, умом и обаянием вылитый Джонни Вайсмюллер, который до войны покорил всю Японию в роли Тарзана.

Я торопливо изложила свое дело и объяснила, какие чудовищные последствия будет иметь закрытие закусочных и чайных заведений. В Японии в то время было лишь немного женщин с высшим образованием, и, напротив, четверти миллиона женщин приходилось самим кормить родителей и детей, не зная, вернутся ли их мужья. Противная сторона состоит исключительно из образованых дам, с которыми мне самой, не сладить. Поэтому я и обращаюсь к нему.

Доброжелательные глаза господина К., который, выслушивая меня, постоянно понимающе кивал, очень меня обнадежили. Я рассказала ему о прошедшей демонстрации против закрытия чайных домиков.

Мы собрались в Карасумори и оттуда начали свое шествие. По пути к нам то и дело присоединялись матери с грудными младенцами на спине. Я шла с транспарантом во главе колонны, и многие прохожие благодарили меня и говорили теплые слова. Когда колонна достигла района Тораномон, она состояла уже из восьмидесяти человек. Я и об этом рассказала.

Я показала ему еще фотографии. У всех женщин находился или младенец на спине, или ребенок на руках, и вид у них был довольно решительный.

К. посмотрел на меня своими голубыми глазами.

— Поверьте, мне очень жаль. Я постараюсь оправдать ваши надежды.

Во время нашей беседы сюда не раз заглядывали военные и гражданские. Похоже, нечасто случалось им видеть, как молодая женщина в кимоно посещает управление по найму.

Затем я каждый день, не переставая, справлялась там, как идут дела.

Однажды меня пригласили на собрание союза гейш Симбаси, где присутствовали также владелицы таких заведений, как «Накагава» в Акасака, «Инагаки», «Камэсэй» и «Рюкотэй» в Янагибаси.

Им я рассказала о том, что было.

Глава отдела по найму очень обходительный, говорила я им. Мне кажется, что он может быть нам полезен. Нам нужно лишь набраться терпения. Не только для заведений в Симбаси, но и в Акасака, Янагибаси, одним словом, для всех чайных домиков и гостиниц речь идет о жизни и смерти.

Мне очень польстило, что все владелицы хвалили меня за столь деятельное участие, прося и впредь представлять их интересы. Вскоре проблема, нагнавшая столь страха на всех, благополучно разрешилась.

В этой связи со мной приключилась следующая история. Молодая учительница миссис Райт с копной белокурых волос преподавала современный танец в школе на Вашингтонских холмах. Она была изящной и подвижной, постоянно носила шорты и рейтузы и производила приятное впечатление.

Ее муж был главным редактором газеты Stars and Stripes, издававшейся американскими оккупационными войсками. Общаясь с его женой, я ближе познакомилась и с ним. Однажды я была у них в саду на шашлыках, куда те пригласили многих своих американских приятелей. После еды, многозначительно глядя на меня, он молвил:

— Сказать вам кое-что?

— Что именно?

Они с женой переглянулись.

— Джим нам кое-что любопытное поведал. — Джимом был упомянутый господин К. из ставки главного командования. — В первой половине дня он встречался с одной японкой, а во второй половине — с другой.

Действительно, чтобы помешать нашим усилиям по сохранению чайных заведений, одна высокопоставленная дама из социалистической партии посетила одного из высших чинов в ставке верховного командования. Эта дама почтила его своим присутствием утром и требовала закрытия всех чайных домиков и гостиниц. После полудня у него была я и изложила свою точку зрения. Это изрядно утомило господина К. Я была рада, что не попалась на глаза этой даме.

— Утром меня посетила одна из образованнейших женщин Японии, одна из ведущих политиков современной Японии, а пополудни ко мне пришла одна из самых обворожительных и привлекательных девушек этой страны, — рассказывал господин К. главному редактору Райту.

— Образованной дамой была госпожа К. из социалистической партии, а красавицей была Киха-ру, — засмеялся он и опять переглянулся со своей супругой.

Я вовсе не рассчитывала услышать подобный комплимент со стороны господина К., поскольку, будучи просительницей, чувствовала себя скорее жалкой и несчастной. И поэтому тем более радовалась тому, что он назвал меня «обворожительной».

 

Благотворительная акция

 

Однажды я получила приглашение от госпожи Киути. Депутаты собираются организовать фонд помощи сиротам войны и просят о содействии. Поскольку мне очень нравилась госпожа Киути, я пообещала немедленно связаться со своими подругами и попросить их помочь.

В послевоенные годы многие дети жили в подземных переходах Уэно, Асакусы и Гиндзы, где они и ночевали. Их дома сгорели, а родители погибли. Эти дети, самым маленьким из которых не было и пяти, а возраст самых больших составлял четырнадцать-пятнадцать лет, были беспризорными. Они превратились в настоящих оборванцев, выглядели хуже попрошаек, однако помогали друг другу. Некоторые из них были настоящими бестиями. Их называли «щипачами», так как они, зажимая между пальцами бритвенное лезвие, разрезали им женские сумочки или портфели у мужчин. Затем очень ловко выщипывали из вспоротых сумок деньги и все остальное.

В отличие от взрослых карманников им не приходилось пускаться на всякие ухищрения, ибо, будучи детьми, выглядели для окружающих весьма безобидно. Уже шестилетние мальчуганы добивались невиданного мастерства по этой части.

Обовшивевшие и грязные, слонялись они по улицам. Но все вокруг были заняты поисками собственного пропитания, и дети оказались заброшенными.

Они бежали вслед за американскими солдатами и просили подаяния:

«Нет папа, нет мама, нет йен».

Эти простые, но доходчивые слова забавляли американских солдат.

Тут госпожа Киути собирается организовать фонд помощи, сразу же переходя к делу, объяснила я своим молодым подругам Сигэно, Рэйко, Нанаэ и Мацуно, которые с охотой откликнулись на этот призыв. Их молодой кураж еще не был остужен жизнью. Гейши постарше вряд ли стали бы собирать на улице пожертвования. Молодые же, напротив, делали это непринужденно. Каждая из них хотела как-то помочь тому, чтобы обовшивевшие дети, ютившиеся в подземке или на улице, не голодали…

Госпожа Киути посоветовала нам подежурить как-нибудь в конце недели на мосту Сукиябаси, а именно с одиннадцати утра до трех часов пополудни. Там проходит основная масса людей, поскольку вблизи располагаются редакция газеты «Асахи Сим-бун», варьете, вокзал Юраку-тё и небольшой парк.

За десять дней до назначенного срока я начала оповещать своих гостей.

— В конце следующей недели мы будем стоять на мосту или рядом с парком в районе Юраку-тё и собирать средства для сирот войны. Пожалуйста, подойдите хоть раз туда.

— Мы тоже там будем! — кричали Сигэно, Ма-цуно, Рэйко и Нанаэ, и все гости обещали пожертвовать что-нибудь.

В те дни мы собирались в условленном месте около половины одиннадцатого утра, не накрашиваясь, лишь немного подправив помадой губы. Все были молоды и свежи, одеты в скромные крепдешиновые кимоно, в то время как большинство женщин носили шаровары, а их лица были омрачены горечью поражения. Поэтому мои юные подруги с их молодым задором и свежестью лиц даже на меня, женщину, производили неизгладимое впечатление.

Мы встретились в кафе; похоже, оно называлось Candle. Распределив кружки для сбора пожертвований, мы сели.

К нашему приходу за одним столиком уже собрались десять женщин-депутатов. Так как большинство лиц мне были знакомы по памятному собранию в управлении союза гейш, я старалась не выделяться. Справа от двери я заметила круглое дружелюбное лицо госпожи Киути. На ней было ее черное, мужского покроя пальто, и ее дружеская улыбка приободрила меня.

— Я весьма признательна вам, что вы так рано пришли сюда, — сказала госпожа Киути и низко поклонилась. Мне стало даже неловко.

На столе около дам уже стояли наготове кофейные чашки. Когда мы поздоровались с депутатками, те лишь удостоили нас одним взглядом. Никто из них не пригласил нас к себе, как и не предложил хотя бы кофе. Одна из дам, с лисьим палантином, высокомерно поблагодарила нас. Нынешнему японскому языку более неведомы всевозможные тонкости в обращении, но она использовала выражение, которым прежде выражали признательность нижестоящим. Кроме того, уже сам ее тон выдавал то, как она высоко себя ставила. Столь надменное обращение с молодыми девушками, которые не пожалели своего драгоценного времени и пришли пораньше, было совершенно неуместно. Во мне закипала злоба. Нанаэ, самая молодая из нас, с гневом смотрела на них. Я же, совладав с собой, сказала:

— Не стоит благодарностей. Пусть мы многого и не понимаем, сделаем все, что в наших силах, — после чего низко поклонилась.

Похоже, дама в лисьем палантине не все сказала.

— Должно быть, все здесь помощницы симбаси-гейши, — молвила она.

— Гейши пришли тоже, чтобы нам помочь, хотя у них дел и так хватает. Прошу, будьте благодарны им за это.

После этих слов мы почувствовали себя лучше.

— Да она задирает нос так же, как и ее лисий палантин, — сказала рассерженно Сигэно.

Накалившуюся атмосферу разрядил любезный тон госпожи Киути:

— Прошу вас, садитесь плотнее, чтобы всем было место. Кихару, спроси-ка, кто желает кофе, а кто чай.

С мнением госпожи Киути считались, так что другие дамы тоже пригласили нас сесть и похвалили за согласие помочь.

Не успели оглянуться, как было уже одиннадцать, и мы все повесили себе через шею на красной ленте ящик для пожертвований и расположились вблизи издательства «Асахи» на мосту Сукиябаси.

Как нас учили на уроках танца адзума, мы расположились на подобающем расстоянии друг от друга.

Тут подоспела гейша Кохиро, извиняясь за опоздание.

Хоть и старше меня на три года, она была совершенно простой и вела себя по отношению к нам не как старшая гейша, но как добрая подруга. Кохиро доставил сюда на машине ее американский знакомый. Одновременно подошли трое важных служащих одной фирмы, которых мы хорошо знали по их частым посещениям.

«Однако вы смелые! », «Приятно видеть вас здесь» — с такими словами каждый из них положил в кружку купюру в сто йен.

Я точно не знаю, чему тогда равнялись сто йен, но за десять тысяч йен можно было купить барачного типа дом. В любом случае эти банкноты в сто йен были хорошим почином. Стоять молча мы не собирались.

— Сбор пожертвований для сирот войны! — орали мы прохожим во всю глотку.

Особенно выделялся чистый, поставленный пением киёмото голос Нанаэ:

— Будьте так добры ко мне, пожертвуйте что-нибудь для сирот войны!

Давясь от смеха, я подбежала к ней.

— Тебе не следует говорить «Будьте так добры ко мне», собирая пожертвования для сирот.

— Она же настоящая гейша, — смеясь, заметила Кохиро.

— Да, пожалуй, не стоит так говорить, когда речь идет о сиротах войны, — сказала Нанаэ, смеясь над собой.

Так с шутками и протекал наш сбор пожертвований. Незадолго до обеденного времени неожиданно объявилось еще несколько наших постоянных посетителей, и стало особо весело. Кроме знакомых нам японских гостей, показались несколько американских журналистов и служащих ставки главного командования. Большинство жертвовали купюры в сто йен. К тому же проходило мимо много чиновников и студентов.

— Вы не гейши из Симбаси? — интересовались они.

Скоро нас обступили со всех сторон.

— Завтра вы тоже будете здесь?

— Придете ли вы завтра опять в это же время?

— Могу ли я сделать снимок?

Началось настоящее столпотворение. Понемногу я стала волноваться.

— Не давайте чужим свои телефоны, — шептала я девушкам. Я беспокоилась, ведь вне сферы своих занятий и среды гейш они вели себя как беспомощные младенцы.

Когда я взглянула на противоположную сторону, где стояли дама в лисьем палантине и ее сослуживицы, то увидела, что все прохожие толпились вокруг нас, а там почти никого не было.

Мимо проезжали в джипе представители ставки. Журналисты, с которыми я познакомилась через посредство Гвен и Тилтманна, тоже подходили к нам. Даже господин Тилтманн подъехал перед обедом в джипе и пожертвовал триста йен.

— На сегодня хватит, а завтра встречаемся опять в кафе, — сказала подошедшая около трех часов госпожа Киути, прервав тем самым наши разговоры с прохожими.

— До завтра! — крикнули мы и пошли со своими ящиками обратно в кафе. Наши ящики были полны банкнот, так что нам приходилось их утрамбовывать руками.

Вначале депутатки принялись подсчитывать собранные ими деньги. В их ящиках было много купюр по десять йен. Тогда за десять или двадцать йен в районе Уэно или Асакуса можно было получить суп из мучных клецек, порцию сладких бобов и суп с о-моти. Поэтому и эти бумажки в десять йен что-то значили.

— У меня почти четыреста йен.

— Я собрала шестьсот.

, У нас же почти все банкноты были достоинством в сто йен. Разумеется, и в наших кружках попалось несколько монет, но каждая из нас собрала значительно больше денег. В кружках находилось от четырех до восьми тысяч йен.

Когда мы подсчитали свою выручку, дамы были просто поражены.

Госпожа Киути сердечно поблагодарила нас и вновь низко поклонилась. Даже даму в лисьем палантине нельзя было узнать, когда та, улыбаясь, сказала:

— Вот тебе раз. Они собрали значительно больше.

Мы не могли скрыть своей радости, когда каждый раз, выкладывая содержимое своих ящиков, отмечали вздохи, удивленные возгласы и завистливые взгляды самих дам.

На следующее утро они вели себя совершенно иначе, чем накануне.

— Мы сердечно признательны вам. Вы нам очень помогли, — говорили они, и даже дама в лисьем палантине улыбалась и дружески приветствовала нас.

— Да они, оказывается, нерешительные, — удивлялись Нанаэ и Сигэно. Однако расположение их к госпоже Киути Кё значительно возросло, и многие молодые симбаси-гейши решили на ближайших выборах отдать ей свои голоса.

Впрочем, гейши сделали очень много добра. Так, например, госпожа Савада Мики в своей летней резиденции близ храма Оисо основала детский приют имени Элизабет Сандерс. Большой вклад в это дело внесли гейши.

Я еще перед войной была хорошо знакома с самим послом и его супругой и, когда услышала об этом, захотела помочь в таком важном начинании. Я договорилась с владелицей ресторана «Юкимура» и стала собирать деньги у своих знакомых. Вначале мы столкнулись с отсутствием материала для пеленок, поэтому я попросила чайные заведения и рестораны с гейшами собрать старые юката, которые я затем отослала в Оисо.

Когда я посетила приют, там уже жили двадцать детей. Это были исключительно очень милые черные и белые дети от брака с американскими солдатами.

Мысль о том, что я могла хоть немного помочь госпоже Савада в ее благородном деле, наполняет меня огромной радостью.

 

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: