Послесловие к первой части

 

Прежде всего мне хотелось бы поблагодарить всех, кто решился прочитать мою книгу, ибо речь идет о первой пробе пера.

Когда я восемь лет назад приехала в Японию, Хаяси Кэн как раз писал «Охана-сан», а его сын Хи-дэхико работал над «Морем Хатоко». Я не видела Хидэхико с самого его детства, и у меня была лишь фотография, где он еще годовалым мальчуганом важно восседает на игрушечном слоне, что я ему подарила.

Во время моего пребывания на родине Кэн водил меня повсюду. У него как раз открылась выставка, где были представлены самые последние его картины и куда он меня и повел. Генри Симаноути пригласил нас в Императорский отель на «бифштекс по-шаляпински», и все знали, что Кэн и Кихару, по словам жены Кэна, были лучшими друзьями.

Кэн был тогда в приподнятом настроении и сказал, что в следующий мой приезд в Японию напишет сценарий обо мне, который, естественно, будет значительно эротичней и интересней, нежели «Охана-сан».

— Хорошо, я приеду на следующий год, и мы осуществим это, — согласилась я. Однако я вновь оказалась в Японии лишь спустя восемь лет. Кэна тем временем не стало.

По этой причине я решила наконец сама взяться за перо. Впервые в своей жизни я взялась что-то писать и не знала, как следует ко всему подступиться. Поэтому я просто воскресила в памяти лица тех, кто был мне дорог, и обрисовала их собственными словами.

Когда я писала о Того Сэйдзи, то слышала его голос: «Кихару, напиши что-нибудь о моих любовных похождениях». Из японских новостей я узнала о его смерти. В следующий свой приезд домой я решила, что вместе с оками-сан из ресторана «Ёнэдая» нанесу визит Сатоми Тон, но и тут меня подстерегало сообщение о его смерти.

Мне также хотелось бы поболтать с господином Хоригути о Кокто и заведении «Каноя» в Ёсивара, но он тоже умер. Я каждый раз плакала и одна в Нью-Йорке совершала поминальное бдение. Когда в мае я была в Японии, то посетила вдову Кэна. Хотя она сама христианка, все же позволила мне воскурить в его честь благовония. Одна фотография Кэна, что висит в ее доме, особенно запала мне в душу.

Я охотно посетила бы еще госпожу Того, но она тоже умерла. Бренность этого мира заставляет сжиматься мое сердце.

Я весьма признательна всем, кто помогал мне в работе над этой книгой.

Я старалась быть искренней. Поскольку здесь появляются очень многие понятия, свойственные «миру цветов и ив», я особо благодарна членам редакции за их помощь. Многие места могут оказаться для молодых читателей непонятными, но так как здесь описывается своеобразный мир, я прошу их смириться с этими неудобствами, ибо даже малейшие уступки современному языку неузнаваемо изменили бы саму ткань повествования.

Американцы и даже сами японцы зачастую ничего не знают о гейшах. Атак как многие имеют неверные о нас представления, то я была бы счастлива, если бы моя книга могла бы хоть немного приблизить их к пониманию того, что же такое симбаси-гейша.

Меня часто приглашают американские университеты выступить с докладами. Поскольку у меня нет никакого ученого звания и права на преподавание, то университеты Нью-Йорка, Майами, Джорджии и Техаса приглашали меня в качестве внештатного лектора. Везде я начинаю с того, что была когда-то симбаси-гейшей. Я объясняю, что жены государственных деятелей периода реставрации Мэйдзи часто оказывались бывшими гейшами, и неизменно вначале говорю своим слушателям о том непонимании, которое царит в отношении гейш.

В первой части я описала события своей юности, произошедшие до начала войны. В дальнейшем я опишу свою жизнь во время войны и после. Это были для меня особо богатые событиями и полные лишений годы. В итоге я оказалась в Америке, и достоверное описание этого периода времени мне очень важно. Поэтому прошу вас ознакомиться и с последующими частями.

Это послесловие мне хотелось бы завершить выражением сердечной благодарности союзу гейш из Симбаси, который воспитал меня, моим любимым гостям и первым наперсницам, оказавшим на меня благотворное влияние.

 

Нью-Йорк, 1 июля 1983 года

Кихару

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

Эвакуация

 

— Поспеши! А не то жених сбежит, пока мы явимся, — ворчал старик из местности Синдэн.

Я торопливо взвалила ребенка на плечи, набросила сверху накидку и побежала с сумкой, груженной пеленками, и коробкой с париком вдоль проселочной дороги.

Там меня ожидала запряженная волами повозка. Старик из Синдэн скатал для нас футон и положил его на телегу.

— Сегодня недалеко, всего лишь двенадцать километров.

Моя мать принесла тяжелый узел с одеждой и бросила на телегу.

— Ну, пошел!

Небо было безоблачно-голубым.

Накануне Кикуэ из хозяйской хибары и я весь день пололи сорняки на рисовом поле, которое все было в воде. Теперь молодые саженцы рядами теснились друг возле друга. Мой сынишка вытянул довольный ручонки из-под воротника накидки, потянул меня за волосы и залепетал на никому не ведомом языке.

— Ну вот, малыш, мы и едем.

Громыхая, повозка тронулась с места. Поскольку вечерами на обратном пути могло быть довольно прохладно, я надела толстую накидку, но сейчас было жарко, и я сняла ее. Дул свежий ветерок, старик напевал про себя песенку, и мы двигались по постепенно расширяющемуся проселочному тракту. С некоторого времени я примерно раз в неделю ездила на свою новую работу.

Меня приглашали на крестьянские свадьбы в соседних селах, чтобы я наряжала невесту. Своего маленького сына я всегда брала с собой. На свадьбы приходили многочисленные родственники и друзья новобрачных, и малыш целый день передавался из рук в руки.

Сегодня нам предстояло преодолеть всего лишь двенадцать километров, но порой деревни бывали удалены на двадцать и более километров. Но за нами всегда посылали повозку с лошадьми или волами и давали столько риса, о-моти и сушеного сладкого картофеля, что мы едва могли унести домой это добро, ведь тогда от денег было мало проку. Рис, о-моти, овощи — именно продукты питания — были как раз кстати. Для моей бабушки, матери, моего сына и меня эти доходы были той ниточкой, на которой держалась наша жизнь.

В мою бытность гейшей в Симбаси мы всегда переодевались на праздник весны сэцубун. Это мы называли «маскарадом». Шестнадцатилетние гейши выступали как хангёку, а хангёку как более старшие гейши, как медсестры, как пажи или даже как няни. Каждая что-то придумывала. Я однажды была голландской цветочницей, потом китаянкой, а еще раз невестой. К счастью, костюм невесты с этого «маскарада» я захватила при нашей эвакуации.

Тогда в деревне еще не было ни салонов красоты, ни магазинов для новобрачных. Поскольку крестьянские дочки изо дня в день должны были заниматься тяжелыми полевыми работами, даже самые красивые лица оказывались загрубелыми под действием солнца и ветра. Когда матери и тетки в день свадьбы намазывали их белилами, те выглядели подобно клубням козельца в светлом соусе.

Когда выходила замуж дочь родственников хозяина нашего постоя, я предложила Кикуэ наложить грим и одеть невесту. Я принесла настоящий театральный грим, одолжила ей свой парик и одела ее в соответствующее случаю праздничное кимоно. Так что из нее вышла невеста на загляденье.

Парик был первоклассным товаром от Окаёнэ, кимоно было черное, но имело нанесенный в красильне Эригику «узор восхода солнца», где только нижняя часть до подола была покрыта изображениями сосен с журавлями, а на рукавах из-за зеленого бамбука выглядывали темно-красные цветы сливы. К кимоно я подобрала оби с сетчатым узором, что сама надевала на свой дебют. Золотисто-красный платок, сливово-розовый поддевочный оби с длинными кистями и другие аксессуары здесь, в сельской местности, вызывали невиданное восхищение.

В то время жених наряжался в так называемую форму народного ополчения (зелено-желтый костюм со стоячим воротом, являя собой довольно унылое зрелище) или тогдашнюю полевую форму, в которой мужчины шли на войну. Понятно, что каждого здорового юношу рано или поздно призовут, и поэтому родители считали своим долгом успеть женить сына. Кроме того, любящие друг друга молодожены хотели засвидетельствовать свою любовь устроением свадьбы, после чего юноша мог безбоязненно идти на военную службу. Другие спешили с женитьбой, ибо полагали, что им будет спокойней идти на войну, когда они — с божьей помощью — успеют еще обзавестись ребенком. Односельчане также особенно радовались, если удавалось видеть невесту, которую принарядили, подобно красивой кукле. Молва о моих способностях в этом плане разошлась широко, и на меня посыпались приглашения.

В это время я получила письмо от Иида Миюка. Племянница ее мужа выходила замуж, так что я должна была прибыть к ней и принарядить к свадьбе. И на этот раз я взяла ребенка с собой.

Невеста оказалась довольно милым созданием, у нее была хорошая фигура, что облегчило мою работу. Все были в восторге от чудной невесты. Таким образом я получила рис и много о-моти. Бабушка (примерно семидесяти пяти лет), которая из-за ревматизма едва могла двигаться, мать, которая из-за слабого сердца при всяком усилии сразу начинала задыхаться, и мой шестимесячный сын, естественно, не зарабатывали ни гроша — одевание и крашение невест были единственным средством прокормить семью из четырех ртов.

Мой муж, как уже говорилось, еще до рождения ребенка был отправлен в Бирму. Его жалованье как государственного служащего и пособие на иждивенцев переводились на его родной адрес в Осаку. Его отец за шесть лет, что прошли от рождения ребенка до возвращения мужа, не прислал нам ни гроша.

Я вначале дважды писала ему и просила позволить получать мне хотя бы жалованье мужа, но не получила ответа. Я была слишком гордой, чтобы продолжать докучать ему своими просьбами.

— Если они забыли, значит, это очень нерадивая семья, — смеялась моя бабушка. Так что я заботилась о нашем сыне сама. Я старалась изо всех сил, надеясь, что по возвращении мой муж оценит это.

К счастью, мой сын оказался очень крепким ребенком и ни разу не болел. Я тоже отличалась завидным здоровьем и помогала высаживать рис, полоть сорняки, убирать пшеницу, выкапывать сосновые корни (из корней добывали масло, которое шло на нужды армии). Эта совершенно непривычная для меня работа дарила мне прелесть новизны. Конечно, помимо меня, наша семья состояла из двух немощных старых женщин и ребенка, так что все ложилось на мои плечи.

Итак, я сажала рис и убирала пшеницу, пристроив ребенка на спине. Однажды он показался слишком уж тяжелым, и я посадила его на соломенную циновку у дороги, чтобы он там ползал. Когда же я мельком бросила туда свой взгляд, то остолбенела от ужаса — он свалился в залитое водой рисовое поле и, сидя, ревел, весь испачканный грязью с ног до головы. С тех пор он всегда находился у меня на спине, хотя был пухленьким ребенком и изрядно весил.

Но я еще ничего не писала о времени, предшествующем эвакуации. Первая часть моих записок заканчивается тем, что мы после пребывания в лагере для перемещенных лиц в индийских предгорьях Гималаев возвратились в Японию.

После прибытия мы сразу же направились к нашему дому в районе Гиндзы. Мои старые соседи и бывшие наперсницы радостно приветствовали меня. Токио к тому времени почти обезлюдел. На улицах района Гиндзы стояли женщины, которые прошивали стежками пояса-обереги. Женщинам, которые родились в год Тигра, дозволялось наметать столько стежков, сколько им было лет. Другие женщины имели право на один стежок, но, в общем, их должна быть тысяча. Как говорится, «когда тигр уходит на тысячу ри, он и обратно проделывает тысячу ри». Считалось, что если рожденная в год Тигра женщина делала стежки, то солдат не падет на поле брани и обязательно вернется. Если где-то толпились женщины, значит, они нашли ту, которая родилась в год Тигра.

Тогда большинство женщин носили шаровары. Если же кто-то попадался в броском кимоно, то ей давали карточку с таким вот напоминанием: «Роскошь — наш враг». Дамы даже хвастались числом врученных им за день подобных карточек.

Чайные домики хоть и были открыты, но простаивали, и гейши в своих управлениях занимались шитьем парашютов. Все союзы гейш готовили для солдат рисовые колобки, которые, однако, часто возвращали, так как они отдавали духами и помадой.

— Кихару, ты как в воду глядела, умудрившись вовремя уйти, — с завистью говорили некоторые, хотя уже было ясно, что мой муж отправляется в Бирму.

Когда я узнала, что беременна, мной овладело неприятное чувство одиночества. Мы все-таки спаслись и были дома, но меня страшно угнетала неизвестность того, что же с нами будет дальше.

За десять дней до отъезда мужа мы поехали в Осаку, чтобы попрощаться с его семьей. Во время этого посещения свекровь, которая была против нашей женитьбы, и я почувствовали расположение друг к другу, чему я была очень рада. Моя свекровь происходила из древнего рода в Канадзава и оказалась чудесной женщиной.

— Я выступала категорически против брака с гейшей, и ты была моим заклятым врагом, так что прости меня, — призналась она, после чего я разревелась. Мне нравилось гулять со своей свекровью или сопровождать ее, когда та ходила за покупками неподалеку. Встречая знакомых, она представляла меня неизменно как свою дочь, а не как сноху.

У моего мужа были две младших сестры, но они уже вышли замуж и ушли в другие семьи. Обе были старше меня и уже обзавелись детьми.

В отличие от свекрови мой свекор был большой бахвал, и этого болтливого хвастуна я не выносила с самого начала. (Значительно позднее мне пришлось убедиться, что и сам муж унаследовал черты своего отца.)

Самую старшую сестру мужа я видела лишь однажды, а вот вторая сестра жила недалеко от моей свекрови и оказалась очень милой женщиной. Говорят, что золовка хуже дюжины чертей, но о своей свекрови и золовке я никогда бы такого не сказала.

Сразу после возвращения в Токио мой муж, как государственный чиновник, отправился в Бирму с военным поручением.

Вскоре появился на свет наш сын. Роды не были легкими, мне пришлось мучиться целых пятнадцать часов. Я посчитала настоящим чудом, что после всех мытарств — езда на военном грузовике, тряска по железной дороге и многие недели плавания — все так хорошо закончилось. Кроме того, меня не подстерегали все те недуги, на которые обычно жалуются. Поскольку жизнь в лагере и перенесенные путешествия в грузовике и на судне отняли много сил, пребывание в предродильном отделении принесло мне облегчение. Я пролежала почти неделю, пока не начались роды, и радовалась той заботе, которой меня здесь окружили.

Когда у меня начались схватки, по радио сообщили, что во многих местах были потоплены японские военные корабли. Мысли о том, что мой ребенок может оказаться без отца, лишали меня время от времени чувств, но врач вновь приводил меня в себя.

Через пятнадцать часов я родила крепкого мальчишку. К счастью, родительский дом находился рядом, и моя мать могла навещать меня каждый день. От нее я получила несколько стопок хлопчатобумажных пеленок, уже тогда ставших редкостью. Когда медсестра после стирки вывешивала их сушиться на крыше, те незамедлительно исчезали. Такое случилось три или четыре раза.

Поскольку моя бабушка придерживалась мнения, что после родов следует поберечь себя четыре недели, чтобы в старости не страдать от всяких недугов, я двадцать пять дней оставалась в родильном доме. Денно и нощно я следила по радио за военными сводками и постоянно плакала, однако врач утешал и ободрял меня.

После выписки у меня, к счастью, оказалось много молока. А так как ребенок не мог выпить все, он постоянно захлебывался им. Рано утром мне приходилось сцеживать полную миску молока, которое я выливала в канаву перед нашим домом.

Однажды ко мне подбежала живущая напротив соседка, Нисимура:

— Ради всего святого, ведь это грех в нынешнее время выливать материнское молоко. У Отиё из Ка-ватацунака не хватает молока для своего ребенка, лучше помогите ей.

Отиё была молодой, красивой девушкой, которую я хорошо знала. Она бросила занятие гейши, и ее удочерил покровитель. Из-за того, что у нее совсем не было молока, у бедного ребенка открылся понос и он совершенно исхудал. Тогда даже молоко, что можно было приобрести на черном рынке, немилосердно разбавлялось водой, и поэтому малыш недоедал. Так как моему ребенку молока хватало, я предложила госпоже Нисимура принести мне как можно быстрее того малыша. Буквально на следующий день к нам пришла молодая мать со своим чадом, которое походило на куклу. Поскольку и сама мать имела кукольное личико, естественно, и ее дочка была хороша собой.

У этой удивительно милой крошки были огромные глаза, но она была ужасно худой. Когда я подставила девочке свою грудь, она жадно к ней прильнула и выпила в два раза больше моего сына, после чего, довольная, уснула.

С той поры два раза в день приносили к нам эту малышку. Спустя полмесяца она уже узнавала мое лицо и радостно сучила ножками, когда я брала ее на руки. Через две недели понос прошел, и щечки ее округлились. Благодаря этому ребенку мне больше не приходилось выливать свое молоко. Поскольку молока у меня было много, мои шея и плечи находились постоянно в напряжении и болели.

Тем временем положение в мире становилось все тревожней. Я не получала весточек от мужа и не знала, жив ли он или погиб. На письмо с сообщением о рождении ребенка и фотографией нашего первого посещения храма, что я послала в разведывательное управление Ивакуро в Бирме, ответа не было. Бомбардировки города американцами, похоже, было не избежать, и некоторые стали изготавливать защитные капюшоны.

Мать и бабушка не жаловались, далее, когда поступающие сообщения день ото дня становились все тревожней, а тем временем, согласно обычаю, проводились старые обряды наподобие первого посещения с новорожденным храма или первая принятая им твердая пища. Семья в Осаке не проявляла никакого интереса, хотя у них родился внук. Моя бабушка думала, что мой свекор по поводу рождения наследника своего единственного сына устроит настоящую шумиху. Она никак не могла взять в толк, почему мой свекор, который так важничал и хвастался перед свадьбой, теперь, когда мой муж отсутствует, ничего не делает. Я хотя и была единственным ребенком в семье, выйдя замуж, не могла вести себя подобно принцессе на горошине. Кроме того, мне было очень стыдно, что все расходы — на роды, детские вещи, первое посещение храма и праздник первого приема твердой пищи — должна была нести моя семья, и это было для меня крайне мучительно.

Моя свекровь в Осаке отличалась слабым здоровьем, а обе сестры моего мужа сами имели по двое детей, и, похоже, им даже в голову не пришло поинтересоваться, как обстоят у меня дела.

Но моя бабушка для первого посещения храма решила украсить фамильным гербом семьи Ота кимоно носимэ, где лишь средняя часть имеет сетчатый узор. Оказалось невозможным достать столик для обряда первого кормления. Но гейша Охан из Симбаси одолжила нам чудный лакированный столик (со всевозможной крохотной утварью), который был изготовлен три года назад для ее собственного сына. К тому же она подарила нам металлическую стойку для просушки пеленок. Я очень была этому рада, так как тогда чего-то подобного днем с огнем было не сыскать.

Нас проведала также Иида Миюки, подарила детскую распашонку, красиво вышитую простынку и наволочки, которые она сама сшила.

Между тем вокруг стали поговаривать об эвакуации. Предусмотрительные люди уже упаковали свои самые необходимые вещи и собирались перебираться в родные места или к знакомым в деревню. Весной 1943 года уже и в районе Гиндзы были многие, кто продал свой дом или оставил на попечение знакомым, чтобы всей семьей отправиться в сельскую местность.

Но у нас не было родной деревни и никаких родственников на селе, где мы могли бы остановиться. Мой дедушка уже умер, а его деревенской семьи тоже больше не было. Бабушка и мать, как и я, были единственные дочери в семье. У моего отца не было родителей, когда он пришел в семью моего деда как приемный сын. У моей бабушки хотя и был младший полукровный брат, но тот тоже умер. Поэтому нам некуда было ехать.

Слухи о скором появлении американских бомбардировщиков нарастали, и мне что-то нужно было предпринимать, имея на руках мать, бабушку и маленького сына. О том, чтобы с такой обузой искать пристанище в Осаке у родителей моего мужа, не могло быть и речи. Я не знала, что делать.

Хоть и неудобно говорить подобное о себе, но я все же скажу. Каким-то неведомым шестым чувством я всегда угадывала предстоящие события. Когда-то или иное жилье становилось мне невыносимо и мной овладевало неодолимое желание оттуда съехать, вскоре после переезда этот дом сгорал или становился жертвой наводнения.

Я сама не могу это объяснить, но подобные предчувствия посещали меня часто. Одно время у всех на устах был молодой медиум по имени Фудзита Кототомэ, и моя бабушка в шутку иногда предлагала мне составить конкуренцию этому Кототомэ.

Во всяком случае, мне стало невыносимо пребывание в нашем доме на Гиндзе. Я ничего не могла с собой поделать. Поскольку я отвечала за мать, бабушку и ребенка — а о возвращении мужа можно было только мечтать, — не было никакой необходимости оставаться.

Но вот куда податься, если мы решили оставить дом? К счастью, моя бабушка была дружна с одной очень милой семьей в городе Нумадзу. Воздух там хороший, рядом море, так что это лучшее место для ребенка. Кроме того, всегда есть свежая рыба…

Итак, я продала дом, приняв приглашение этой семьи, и вот наконец все добрались до Нумадзу. Бабушкина знакомая семья подыскала нам жилье и помогла устроиться.

Свои вещи мы по возможности раздарили и взяли в Нумадзу лишь самое необходимое. Моя бабушка с трудом ходила, да и мама была очень слаба. Узлы и ребенок были слишком тяжелы для меня. У нас не было никого, кто мог бы нам помочь, так что все оказалось не так-то просто.

Однако всегда находились готовые помочь люди. Мы жили прямо позади святилища Сэнгэн, и местность вокруг давала простор для игры детям. Напротив располагался небольшой ресторан «Тонкацу», и молодая супружеская пара, которой принадлежал этот ресторан, была очень благожелательно настроена к нам. Их пятилетний сын Кэн-тян был настоящим сорванцом. Он каждый день играл во дворе с моим малышом как старший брат. Похоже, сынишка очень любил детей и просто обожал Кэн-тяна.

У меня было очень много молока, и пришлось бы его выливать, если бы я не кормила грудью дважды в день ребенка торговца велосипедами на улице Хон-мати. У малыша Хитоси были большие глаза, сам он был очень бледен и слаб. На четвертый или пятый день он уже подползал ко мне, наверное, понял, что я собираюсь кормить его. Спустя некоторое время он набрал в весе, и округлившиеся щечки окрасились румянцем.

Чета торговца велосипедами также была очень мила с нами. Когда у них появлялась свежая рыба, муж первым делом приносил ее нам. Таким образом у моего сына были молочная сестра и молочный брат. В Нумадзу все готовы были помочь нам, мы получали свежую рыбу, и я считаю, что нам страшно повезло.

Тем временем американцы стали бомбить Токио, но мы находились в безопасности, и все страхи были позади. Меня охватывала дрожь при одной мысли, что было бы с нами, останься мы в Токио. Конечно, я беспокоилась о наших соседях и друзьях на Гиндзе и молилась об их благополучии.

Когда воздушные налеты участились, то бомбардировщики стали пролетать и над Нумадзу. Каждую ночь выли сирены, и мы стали ложиться спать в одежде. Только недавно я хвалила себя за решение покинуть Токио, а теперь то же самое происходило со мной в Нумадзу. Мать и бабушка не успели нарадоваться нашей спокойной жизни, а я уже не находила себе места в Нумадзу.

— Опять все повторяется. Я не желаю переезжать. Почему мы должны сейчас, когда наконец обустроились, вновь куда-то перебираться. Я не тронусь с места. Если уж ты хочешь переезжать, то делай это одна, — ворчала мать.

Но бабушка доверилась моим предчувствиям:

— Если она говорит, что хочет переезжать, значит, так тому и быть. Послушаемся ее.

Я решила перебраться подальше в глушь. Нумадзу был хоть и небольшим, но все же городом. Я лее хотела оказаться где-то в сельской местности, чтобы нас окружали одни рисовые поля и пашни. Итак, взвалив ребенка на спину, я пересекла мост Нумадзу и отправилась на поиски.

Каждый уголок, даже захудалая хижина были заполнены беженцами. Пройдя километров десять на юг, я обнаружила в одной деревне неподалеку от крестьянской хижины сарай. Там стояли две коровы, а рядом было еще помещение, где разводили гусениц шелкопряда. Оно было светлым и площадью примерно в десять квадратных метров. Когда я туда заглянула, то увидела, что на полу лежит татами. На полпути к хижине был колодец. Если там возвести навес, то можно было бы готовить пищу. Недолго думая, я пошла в хижину.

Разговаривать пришлось с пожилой и молодой женщинами, которые только что вернулись с поля, после чего я внесла залог и предоплату за жилье и договорилась организовать переезд сюда как можно быстрее. Вскоре после того, как мы переехали сюда, Нумадзу полностью сгорел. Так что я уберегла нас от самого худшего.

 

Гейша в шароварах

 

В дождливую погоду и зимой, когда в поле нечего делать, женщины из нашей деревни собирались вместе и плели шляпы из тростника.

В сарае или перед печью просторной кухни в хозяйской хижине мы раскладывали соломенные циновки, на которых умещались десять женщин. Они очень сердечно приняли меня, чужую, помогали в случае необходимости и все мне показывали. Я тоже проявляла большое усердие. Все хвалили меня за расторопность и ловкость, и я старалась как могла.

Ведь когда я чувствую себя польщенной, то готова лезть из кожи вон, чтобы только угодить. Они показали мне, как высаживать рис и жать пшеницу, и у меня все спорилось в руках, когда мои труд получал должное признание.

Тем временем вместо соски, как повелось испокон веку в деревне, я давала сосать сыну редьку. Хотя бабушка и мама содрогались при виде всего этого… Грызть большой кусок соленой редьки или твердый засохший сладкий картофель очень полезно, когда у детей прорезаются зубы. Поскольку невозможно было купить соску, дома он вместо нее сосал набалдашник крышки от чугунка или пробку от грелки.

В обед мы съедали большие рисовые колобки, а пополудни перекусывали чаем и подаваемой к нему китайской капустой. Иногда гостеприимная хозяйка угощала нас жареными оладьями или мягким сушеным сладким картофелем. Всегда находился кто-то, чтобы отнести ребенка сделать «пи-пи». Поскольку многие женщины заботились о нем, то я могла в это время по-настоящему отдохнуть.

Я все еще не имела никаких сведений о том, жив ли мой муж в Бирме. Я даже не знала, передали ли ему секретные службы письмо и фотографию малыша. Но не одну меня угнетали заботы; почти не было женщины в деревне, которая бы знала, жив ли ее муж, сын, брат или отец.

Когда кто-то получал похоронку, переживали всем миром. Но в отличие от прочих мертвых, тех, что отдали свои жизни за родину, почитали особо и к оставшимся вдовам и матерям относились как к героиням нашего отечества. Многие из них не пролили ни одной слезы. Я бы на их месте в случае гибели своего мужа, за родину или нет, рыдала как безумная. Зачем тогда, спрашивается, растить детей? И все-таки, когда люди рассказывали о выпавших на их долю во время эвакуации невероятных испытаниях, мне порой становилось даже неловко, почему у нас все так хорошо обошлось. Я даже не могла себе вообразить, какие чудеса бывают во время войны!

Комната по разведению шелкопряда площадью примерно десять квадратных метров, что я снимала, была полна воздуха и света и располагалась в южной стороне сарая. Зимой там было довольно тепло, и мою бабушку очень радовало, что она могла там нежиться на солнце. По ночам же, даже при закрытых ставнях, было холодно, но мой сын и я тем не менее ни разу не простыли. Рядом с нашей комнатой держали двух коров. Поначалу они просовывали свои головы к нам, но, когда мне это стало надоедать, плотник приладил, где полагается, доску.

По ночам они постоянно били копытами в дощатую перегородку. Малыш пугался и кричал, как будто его резали. Пока мы не привыкли к этим стукам, каждый раз чуть ли не сваливались с кровати от страха. Летом нас изводили мухи и блохи. Посреди ночи я вскакивала, зажигала свет и ловко ловила снующих повсюду блох. Когда я похвасталась, что стала настоящей мастерицей по ловле блох, бабушка заплакала: «Ты все же не обезьяна, чтобы хвалиться тем, сколь хорошо можешь истреблять блох. Прискорбно слышать такое».

Тем не менее я каждый вечер забавлялась охотой и находила в этом удовольствие. Когда мы посыпали желтый порошок — смесь из далматской ромашки и хризантемы, так называемый пиретрум, — наших мучений поубавилось. Атак как шея продолжала немного зудеть, я не прекращала борьбу на два фронта. В конце концов нам удалось избавиться от блох.

В хозяйском доме жила крестьянская семья, однако отец семейства уже шесть лет как умер. С хозяйкой жили ее совершенно очаровательная двадцатилетняя падчерица Кикуэ и семилетний сынишка.

Она была второй женой хозяина, ибо мать Кикуэ рано умерла, и обе после смерти главы семейства управляли хозяйством. Кроме того, имелся еще «амбарный дедушка». Это был младший брат хозяина, но, хотя ему перевалило за пятьдесят — он был всего лишь на год моложе покойного, — он не имел семьи, так как был вторым сыном, и жил один в амбаре за хозяйским домом.

Спустя годы я прочитала роман «Дзумму из Тохо-ку» Фукадзава Ситиру, и мне тотчас вспомнился «амбарный дедушка». Не только в Тохоку на севере Японии, но и здесь приходилось второму или третьему братьям искать иные средства заработка или же оставаться, подобно «амбарному дедушке», холостыми и работать на рисовых наделах и полях своих старших братьев.

«Амбарный дедушка» был очень словоохотлив. Он с удовольствием разговаривал с матерью и бабушкой, и, когда у нас открывались двери и ставни, он устраивался на нашей завалинке и начинал рассказывать. Вторая жена, дескать, плохая, тогда как мать Кикуэ была очень тихой, добродетельной женщиной, но она умерла, когда Кикуэ ходила лишь в шестой класс, и мачеха с Кикуэ не очень-то ладят…

— Кикуэ выглядит доброй, но на самом деле она черствая, ужасно черствая, — жаловался он.

«Амбарный дедушка» боялся второй жены брата и взрослой племянницы, но постоянно твердил, какой он нужный работник, ведь приходится иметь дело с исключительно женским хозяйством. Но у обеих женщин он пользовался дурной славой, они считали его «лентяем и выпивохой», «плутом, который не работает, а только бьет баклуши».

И тем не менее хозяйка, Кикуэ и «амбарный дедушка» были очень славными людьми, к которым я хорошо относилась. Кикуэ иногда уходила в поле и приносила нам четыре или пять пучков зеленого лука. Но мы не должны были проговориться хозяйке. К тому же она передавала для малыша несколько сушеных сладких картофелин.

Поскольку Кикуэ считала меня молодой и я ходила сажать рис, полоть сорняки и плести соломенные шляпы, несмотря на то что была городским жителем, она прониклась доверием ко мне. Кроме того, как бывает присуще молодой женщине, она сопереживала мне, поскольку я не знала, жив ли мой муж, и должна была рассчитывать только на себя.

Хозяйка была крепкой женщиной и, когда она видела, как я вытаскиваю воду, кричала: «Погоди, я сейчас». Затем доставала для меня без всякого надрыва два кувшина воды.

Поскольку мой сын совершенно не страшился незнакомцев, каждый вечер его забирал с собой в баню какой-нибудь мальчишка. Когда ребята на велосипедах показывались на проселочной дороге, малыш с криком устремлялся к ним. Он любил всех без разбора — учащихся начальных, средних классов или подростков постарше.

Больше всего ему нравилось, когда ребята навещали его вечером, после работ в поле. Как раз тогда он начал говорить и горделиво пел «Прекрасный Ку-сацу» — про горячий целебный источник — или «Песенку сборщика чая». Эти песенки доставляли ему огромную радость.

Моя бабушка и мать недовольно морщились, но малыш весело орал свою песенку. Но когда позже, в поезде на Токио, он своим детским голосом, хоть и проявляя музыкальный дар, громко запел «Загляни в прекрасный Кусацу», даже я слегка покраснела.

Тогда ежедневно в газетах писалось, сколь бессердечно обходились с эвакуированными их хозяева (крестьяне), сколь заносчивы горожане и как они свысока смотрят на деревенских жителей, которые, со своей стороны, желали как можно быстрее избавиться от этих «выскочек» из города. Совместное ежедневное проживание и без того чревато конфликтами. Я думаю, что пришлось хлебнуть горя и крестьянам, и горожанам.

Мы же, напротив, были счастливы, и я могла бы пожить в деревне дольше, поскольку все там оказались такими отзывчивыми. Я представляла себе возвращение мужа, то, как расскажу ему, сколь доброжелательно отнеслись к нам эти радушные люди, и как он будет смеяться, узнав, что наш сын во все горло распевает «Прекрасный Кусацу» и «Песенку сборщика чая».

Когда я чудными лунными ночами с плачущим ребенком на спине шла рядом с проселком, поскольку мы боялись с шумом бредущих рядом коров, я порой спрашивала себя, а не смотрит ли и мой муж сейчас на эту самую луну, похвалит ли он меня за все старания, когда увидит мои натруженные руки, которым приходилось выполнять крестьянскую работу. Мне нужно было набраться терпения. Мысль о том, что после возвращения мужа я буду с грустью вспоминать обо всем, придавала мне сил.

В индийском лагере для интернированных Иида Миюки постоянно твердила стихи «Прежде мир вызывал у меня отвращение, но вот ныне я тоскую о нем». Придет время, когда мы со смехом будем вспоминать наши теперешние мытарства, говорила она тогда.

Мне просто доставалось больше… ведь от меня целиком зависели бабушка, мать и сынишка. К счастью, мои услуги в качестве помощницы невесты, которая наряжает и красит ее, пользовались большим спросом, и это давало возможность выживать нашей семье из четырех ртов.

Старики в деревне обычно собирались в храме, чтобы посмотреть танец цветения вишни в исполнении девочек из союза молодежи. Им я тоже предоставляла все свои уцелевшие кимоно. Из бумажных носовых платков мы вырезали вишневые цветы, красили их румянами и украшали ими тонкие веточки. Таким способом мы мастерили для храма цветущие вишневые ветки.

Собиравшихся в храме крестьян, особенно стариков, это трогало до слез. За всю свою жизнь мы не видели столь чудного танца, говорили они. Разумеется, многие из них были дедушками и бабушками юных танцовщиц…

Я делала это в знак благодарности за то, что все так радушно принимали меня, беженку.

Тем временем моему сыну стало недостаточно только грудного молока, и мне пришлось думать о пище для него. Ему требовался отвар из белого риса, яйца и вареные овощи. Тогда и в помине не было детского питания.

Я уже не могла полагаться только на хозяйский дом, так что мне приходилось отправляться за покупкой еды и в другие деревни.

Это случилось чудесным солнечным днем.

Когда я, как обычно, шла по проселку с малышом на спине, мне повстречалось несколько человек из города, которые также шли за продуктами. Сами они были из городов Нумадзу и Мисима. Большинство составляли женщины средних лет, возглавлял шествие мужчина пятидесяти лет, владелец лавки по продаже насосов.

Неожиданно завыла сирена.

Воздушная тревога! На безоблачном небе показались два изумительно красивых американских самолета, чьи крылья отливали серебром.

Какая красота! Мы, словно остолбенев, любовались открывшимся зрелищем. Однако мужчина впереди закричал:

— Быстро на землю!

Все побежали к рисовому полю и попадали ничком на живот. Я же, опасаясь, что могут попасть в ребенка у меня на спине, легла в отличие от других на спину, опершись обеими руками о землю.

Один из самолетов низко прожужжал над нами. Так низко, что я смогла разглядеть лицо сидящего в нем американского пилота.

«Тра-та-та», — застрочил пулемет.

Бессильно я закрыла глаза и, лежа так без движения, подумала, что станет с моим ребенком, если меня убьют. Пулеметный треск все не прекращался, и, когда я наконец со страхом открыла глаза, самолет, задрав нос, поднимался все выше — его крылья еще раз блеснули в лучах солнца, — пока не растаял в небесной синеве. Лицо молодого американского солдата никак не выходило у меня из головы. Наконец я встала.

Малыш, должно быть, принял все происходящее за игру, когда при появлении самолетов мне пришлось упасть на спину. Он был в хорошем настроении, смеялся и что-то бормотал про себя. Когда я, отряхивая грязь со штанов, оглянулась вокруг, то увидела, что шестеро так и остались лежать. Мужчина, который шел впереди, поднявшись, прохрипел:

— Они мертвы.

Женщина средних лет, которая лежала рядом со мной, тоже не двигалась. Когда я пригляделась, то увидела, как у нее из плеча сочилась кровь. Меня охватила дрожь, и я не знала, что делать.

— Эй, вы там, бегите в деревню за подмогой! — крикнул мне мужчина.

Спотыкаясь, я, словно в забытьи, бросилась бежать в том направлении, откуда держала путь. Как я передвигала ноги и выбралась на дорогу, не знаю. У меня перехватывало дыхание, а сердце готово было вырваться из груди. Задыхаясь, я продолжала бежать и бежала, покуда не показалось здание молодежного союза.

— Скорее на помощь! — крикнула я из последних сил. Выбежал мужчина. Я опустилась на землю.

— Они все мертвы, — промолвила я и показала направление рукой, уже не в силах встать. Я подумала, что страх парализовал меня. Казалось дурным сном, что женщины, которые пару минут назад шли со мной, болтая, по проселку, теперь лежали в луже собственной крови. Я еще заметила, как сын тянул меня за волосы, а из здания с шумом выбежали несколько подростков, но затем все погрузилось во мрак.

Многие из горожан, которых везли на волах в больницу Нумадзу, по дороге скончались. Лишь продавец насосов, который шел впереди, и я, замыкавшая шествие, оказались невредимыми.

Однажды Кикуэ сообщила нам, что перед самым обедом в доме деревенского старосты должны собраться не только жители деревни, но обязательно и эвакуированные. Моя мать сопровождала меня, и когда мы с Кикуэ вошли в дом старосты, там уже собрались люди. Как раз что-то важное передавали по радио, и староста с женой сидели возле приемника.

Однако это был очень старый громкоговоритель, и когда один юноша из Синдэн поворачивал ручку, он гудел, как паровоз, и, кроме треска, ничего нельзя было разобрать.

— Сегодня с обращением к своему народу выступает его величество император, — сказал староста.

— Наверняка нам следует еще больше затянуть пояса и еще больше сдать железа и металла, — стал философствовать «амбарный дедушка».

Наконец зазвучал тихий, высокий голос императора.

— Ну и вот, голос его высочества, — сказал староста, и все обратились в слух. Установилась такая тишина, что можно было слышать, как муха пролетит. Он приложил ухо к радио.

— Ну что, войне конец или как? — громко спросила жена.

— Мы проиграли. Япония проиграла, — возразил тот жалобно.

— Однако войне конец, не так ли? — повторила жена.

— Да, потому что мы проиграли.

Когда староста стал плакать, разрыдались и «амбарный дедушка», и юноша — одним словом, все мужчины.

У меня нечаянно вырвалось:

— Ну и слава богу.

Мать ущипнула меня за колено, ибо всякий, кто говорил такое, считался предателем.

Все рыдали. Плечи мамы вздрагивали. Я не плакала и думала лишь о том, что теперь никому не нужно умирать…

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: