ИСЦЕЛЕНИЕ НА СОБОР ОПТИНСКИХ СТАРЦЕВ

«Уж до чего он Оптинских старцев любил, что без слез говорить о них не мог», - вспоминает о сыне мать о. Василия. Задолго до канонизации он написал втайне от всех службу Оптинским старцам, предвидя это велие торжество: «Старцы Божий из гробов чинно исходят и от сынов сво­их хвалу принимают». И на торжестве перенесе­ния мощей преподобных Оптинских старцев 23 октября 1998 года все так и было. Преподоб­ный Амвросий Оптинский явился воочию одной паломнице и спросил ее: «Ты почему на крест­ный ход не идешь?» - «Батюшка Амвросий,- сказала она, - да ведь туда милиция без пропусков не пускает!» - «Пойдем со мной. Я тебя проведу». Недоверчивая паломница не пошла за ним, но следила, увидев, как он прошел мимо милиции (а из-за многолюдства пускали, действительно, по пропускам), и все удивлялась, почему его никто не видит? А к паломнице тут же подошел схиигумен и, повторив слово в слово сказанное препо­добным Амвросием, провел ее на крестный ход.

24 октября 1998 года на Собор Оптинских стар­цев на могиле новомученика Василия Оптинского произошло исцеление, знаменующее его участие в торжестве Оптинских святых и утверждающее нас в мысли: это на земле все раздельно, а в Царстве Небесном - единение в любви.

Рассказывает инокиня Георгия, в ту пору гео­лог Людмила Васильевна Толстикова: «24 октяб­ря 1998 года на Собор Оптинских старцев я при­шла после литургии на могилы новомучеников. Тут подходит паломник, как-то странно и нелов­ко прижимает к себе листки бумаги и просит меня набрать ему в эту бумагу земельки с могил но­вомучеников. «Разве вы сами не можете?» - удивилась я. Но взглянула на его руки, и мне стало стыдно: кисти рук были бледно-восковые, как у мертвеца и, он не мог владеть ими. Наби­раю ему земельки и говорю: «Да вы хоть руки приложите к могилкам».

Наклонился он над могилкой о. Василия, водит руками по земле. Вдруг засмеялся и показывает мне розовые живые пальцы: «Смотрите, - говорит, - руки живые, а врачи хотели мне их отнять». У меня даже слезы из глаз брызнули: «Напишите, - говорю, - о вашем исцелении». А он все шевелит пальцами, смотрит на них, улыбаясь, и говорит: «Лучше вы с моих слов напишите. Вот мой адрес: 249 431, Калужская область, Кировский район, п/о Мало-Песочное, Акимов Алексей Николаевич».

Чтобы официально засвидетельствовать свое исцеление паломник Алексей Акимов после возвращения из Оптиной сходил к врачу и прислал в монастырь письмо со вложенной в него меди­цинской справкой:

Справка. Выдана Акимову Алексею Никола­евичу, 1962 г. р., д. Мало-Песочное, в том, что 27/X - 1987 г. он перенес: перелом н/з левого плеча, открытый перелом обеих костей левого предплечья в н/з, перелом фаланги 1 п., рваная рана левого плеча, размозженая рана 1 п. левой кисти. Травматологический неврит локтевого, лучевого нервов с нарушением функции левой руки.

На рентгенограмме 27/X - 1987 г.: Оскаль-чатый перелом н/з левого плеча. Осколъчатый перелом обеих костей предплечья н/з слева. От­рыв шиловидного отростка локтевой кисти. Пе­релом фаланги 1 пальца.

20/XI -1998 г. при осмотре: Функция левой кисти восстановлена.

Врач Шилова Алла Григорьевна (Печать по­ликлиники).

Из письма Алексея Николаевича Акимова: «Коротко о себе. По профессии я тракторист, семьи нет, а потому я более свободен чем семей­ные и люблю посещать святые места. Как назы­вается моя болезнь, не знаю: плохое кровообра­щение в кистях рук. Выражалось это в плохой переносимости холодной погоды и общем плохом самочувствии. Были обескровлены третий и чет­вертый пальцы обеих рук и выглядели белее бу­маги. Началось это омертвение в апреле, а в сен­тябре болезнь обострилась. В поликлинике Ки­ровского района мне выдали больничный лист, и врач Алла Григорьевна Шилова велела держать руки в тепле. Мне было не совсем удобно наде­вать перчатки при 15 градусах тепла, но врач настаивала, предупредив, что иначе может на­чаться гангрена.

Алла Григорьевна направила меня на обследо­вание в Калужскую областную больницу. Там мне сделали рентгенограмму, установив при об-

следовании, что кровообращение в кистях обеих рук крайне низкое. Даже в помещении больницы руки замерзали.

Сразу после больницы я приехал в Оптину на праздник преподобного Амвросия, и руки замер­зали даже в храме. В Оптиной пустыни я бывал и раньше, но на могилы новомучеников не ходил.

24 октября 1998 года я стал размышлять, что угодники Божий новомученики иеромонах Василий, инок Трофим, инок Ферапонт - святые. И решил набрать земли с их могилок. У могилок была Людмила Васильевна, и я попросил ее на­брать мне земли с могил, т. к. самому мне это было сделать трудно. Увидев мои побелевшие пальцы, Людмила Васильевна предложила помо­литься об исцелении новомученику Василию Оп-тинскому. Я стал молиться и положил руку на могилу о. Василия. Минут через пять кисть руки потеплела, а через десять минут пальцы порозо­вели и кровообращение восстановилось.

В тот же день я работал в монастыре на послушании - возил на тачке дрова. О своем исцелении я рассказал тогда послушнику Вадиму (ныне иеродиакону Тимофею - ред.,) и показал имевшееся у меня с собой заключение врачей из Калужской больницы о моем заболевании.

Спасибо за все угодникам Божиим! Спасибо за все Господу!

20 ноября 1998 г».

«С ЧЕГО ЭТО ПОПУ ЧЕСТЬ ОТДАЮТ?»

«Он был монахом из старой Оптиной»,- ска­зал об о. Василии иеромонах Даниил. А в старину оптинских монахов отличали прежде всего по одеж­де - грубые, тупоносые «оптинские» сапоги и деше­вая мухояровая ряса. Ряса у о. Василия была выношенная и в заплатах, а его единственной обувью были кирзовые солдатские сапоги. Когда о. Василий слу­жил на подворье в Москве, его не раз пытались переобуть в легкие ботинки, но из этого ничего не вышло. Между тем стояло такое жаркое лето, что на солнцепеке плавился асфальт.

Из воспоминаний монахини Ксении (Абашкиной): «Когда о. Василий пришел в монастырь, то они с о. Ф. решили подвизаться, как древние, имея одну одежду и одни казенные сапоги. Потом у о. Ф. заболели ноги, и он сменил обувь, А о. Васи­лий в великом терпении так и дошел в своих сапогах до райских врат.

Помню, в Москве мы поехали с ним освящать квартиру моих родителей. Жара была умопом­рачительная - градусов 30, а о. Василий был в шерстяной рясе, в кирзовых сапогах и нес боль­шую сумку. Я спешила, а он меня попросил идти медленней, сказав, что после службы ноги болят. Как раз перед этим он ездил отпевать старуш­ку, так разложившуюся на жаре за четверо су­ток, что все избегали подходить к гробу. И вот идем мы с батюшкой по жаре, а навстречу четы­ре милиционера. Вдруг они разом, как по команде, отдали батюшке честь. Отец Василий удивился: «С чего это попу честь отдают?» А поразмыслив сказал: «Они люди служивые. Кому, как не им, понять попов? Простому человеку не прикажешь стоять на жаре рядом с четырехдневным разла­гающимся трупом».

Еще по дороге нам встретился мой знакомый, ставший после избиения «дурачком». А раньше он был кинооператором, имел жену, любовниц и много пил. «Блажен, получивший воздаяние на зем­ле», - сказал о нем тихо о. Василий, и всю дорогу молча молился по четкам.

В квартире родителей обнаружилось, что моя мама без креста. И пока она искала свой крест, о. Василий рассказывал ей, что раньше рабу за­ковывали на шею кольцо с именем его хозяина. «И вот однажды мы умрем, - говорил он, - и придем на Суд к нашему Владыке. А Господь спро­сит: чьи вы рабы? И тех, у кого есть на себе его знак, призовет к себе, а на других и не взглянет».

Молебен по освящению квартиры о. Василий служил так вдохновенно и мощно, что от его пения, казалось, сотрясались все пять этажей на­шей «хрущобы». Он щедро окропил квартиру свя­той водой, и остановившись перед чуланом в ко­ридоре сказал, что бесы особенно любят прятать­ся по темным углам. Мы открыли чулан, а о. Василий влез туда, тщательно покропив все углы. Потом вышел на лестничную площадку, сказав: «И тут их много». И окропил всю лест­ницу в подъезде под нами и выше нас.

После освящения квартиры дух в доме изме­нился. Если моя мама до этого нехотя согласи­лась позвать «попа», то теперь она стала хо­дить в церковь, причащаться, а однажды открыла мне семейную тайну: оказывается, ее папа, а мой дедушка был священником, и в годы гонений его убили лишь за то, что он «поп». А еще дедушка-священник говорил, что мы из рода Говоровых, то есть из рода святителя Феофана Затворника. Ничего этого я не знала, и лишь в 26 лет крести­лась в Оптиной вместе с моими детьми.

В Оптиной пустыни я сперва по послушанию убиралась в храме и поневоле обратила внима­ние, что о. Василий подолгу молится пред моща­ми преподобного Амвросия и у могил Оптинских старцев. Даже если мимо идет по делу, обяза­тельно остановится и помолится.

Когда о. Василий служил иеродиаконом, он был радостный, веселый и будто летал по амво­ну. А после пострига в мантию он сильно изме­нился, не поднимал глаз и смотрел уже в землю. Вид был у батюшки строгий, а на деле он был добрый. Помню, Великим постом мы с детьми впали в уныние. «Батюшка, - говорю, - так шоколаду хочется и уже уныние от этих каш». И о. Василий благословил на вкушение шоколада, сказав, что лучше вкушать шоколад с самоукорением, чем поститься с ропотом и унынием.

По образованию я художник, и в Оптиной меня благословили заниматься иконописью. От прежних времен у меня остались косметические карандаши, но я сомневалась, можно ли их исполь­зовать для эскизов к иконам. Один батюшка ска­зал, что можно, а о. Василий - нельзя, пояснив, что икону немыслимо писать без благоговения, даже, казалось бы, в мелочах.

Однажды я с возмущением рассказала о. Ва­силию, что некоторые местные жители плохо относятся к монахам и говорят то-то и то-то. «Ах, окаянные, - сказал он весело. – Не ведают, что творят!» Он сказал это словами молитвы Господней с креста, но сказал так мягко, чтобы не дать мне повода осудить.

«Отец Василий, - спрашиваю, - почему к Господу, святым и владыкам мы обращаемся на «ты»: «Святейший Владыко, благослови», а к ба­тюшкам на «вы»?» - «Они сильные и не повре­дятся от нашей близости, - ответил о. Васи­лий, - а мы, попы, немощные, и из уважения к нашей немощи к нам надо обращаться на «вы»».

* * *

Где-то в Сибири есть безвестная могила шести­десяти восьми иереев, которых, рассказывают, рас­стреливали так. Ставили на край могилы и задавали

один вопрос: «Ну, что, поп, веруешь во Христа?» - «Верую»,- отвечал тот и падал в могилу расстре­лянный. А потом на его место становился следую­щий, чтобы ответить: «Верую».

Иеромонах Василий почитал для себя за честь быть причисленным к этому сословию русских «по­пов», оболганных, оклеветанных, но способных при­нять смерть за веру свою. Он был одним из тех, кого иные пренебрежительно называют «батюш­ками-требниками», но с охотой служил требы - крестил, отпевал и ездил причащать болящих и в темницах томящихся.

Рассказывает паломник-трудник Сергей Сотниченко: «Как-то в Оптиной узнали, что в од­ной деревне живет парализованная православ­ная подвижница. Иногда к ней заходили соседи, приносили еду, но большей частью она лежала одна - порой в нетопленной избе, и чем она пита­лась, никто не знал. Рассказывали, что она всегда в радости, славит Христа и просит одного - при­частить ее. Отец Василий тут же вызвался по­ехать к ней и взял меня с собой.

Вошли мы в избу и увидели живые мощи. А подвижница воссияла при виде о. Василия и запела: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ..!» Отец Василий исповедал, при­частил ее и был в потрясении от этой встречи: «Какая вера! Куда нам до нее?»

Отец Василий первым начал ездить в тюрь­му г. Сухиничи. Однажды он крестил в тюрьме с иеродиаконом Илиодором сразу сорок человек, а я им помогал. В бане приготовили кадки, чтобы крестить полным погружением. Стоят все го­ленькие, а один человек испуганно спрашивает: «Батюшка, разве можно нас крестить? Мы же преступники». А о. Василий смотрит на них, улыбаясь, и говорит: «Вы - дети. И все мы дети нашего Небесного Отца». И тут все заулыбались, обрадовались, став и вправду похожими на детей. Смотрю на них - огромные амбалы в татуировках, а перед батюшкой чувствуют себя малыми детьми, спрашивая с робостью: «Батюшка, а можно?»

Рассказывает иеродиакон Илиодор: «Снача­ла некоторые батюшки не решались ездить в тюрьму, а о. Василий вызвался первым. Приез­жали мы в тюрьму сразу после обеда, а уезжали в два часа ночи или же ночевали в тюрьме. Вся тюрьма уже спит, а у о. Василия - очередь на исповедь, и разговаривал он с каждым подолгу.

Запомнился случай. Храма в тюрьме тогда не было - его построили сами заключенные после убийства о. Василия. А в ту пору крестить при­ходилось в бане. И вот пришло креститься 39 человек, а сороковой, как нас предупредили, при­шел позабавиться: богохульник был страшный и, на их языке, «авторитет». Перед крещением о. Василий сказал проповедь. Этот человек очень внимательно слушал ее, а потом спросил: «Ба­тюшка, а мне можно креститься?» И стал по­спешно раздеваться.

После крещения он подошел к о. Василию: «Батюшка, я хочу покаяться в моих грехах. Мож­но мне исповедаться?» Исповедовал его о. Васи­лий два часа, а на прощание он попросил батюш­ку дать ему почитать что-нибудь о Боге. По-моему, о. Василий дал ему книгу «Отец Арсений», но точно не помню.

В следующий приезд он снова исповедовался и попросил о. Василия дать ему молитвослов и научить молиться. А потом он подал прошение тюремному начальству, чтобы его перевели в оди­ночную камеру. И вот сидел он в одиночке и все время молился. И вдруг в тюрьму пришло постановление, что дело этого человека пересмотрено, срок сокращен, и он подлежит освобождению. Заключенные тогда стали говорить, что, видно, родные заплатили кому надо и ловкого адвоката нашли. Но этот человек отвечал им: «Я даже прошения о пересмотре дела не подавал. Это Бог меня помиловал и освободил».

 

* * *

Известно, что во время поездки в г. Ерцево Архангельской области о. Василий вел беседы с заключенными в местной тюрьме. А паломница из Ерцево Елена рассказывала: «Все наше Ерцево - бывшая зона и на косточках заключенных стоит. В советское время церкви у нас не было, и целые поколения уходили из жизни некрещенными и не­отпетыми. Было общее потрясение, когда к нам приехали иеромонахи из Оптиной. Люди семьями шли креститься и отпевать давно умерших родных». Креститься приходило по 80-100 человек, и иеромо­нахи сутками, почти без сна крестили и отпевали.

Из письма ерцевской прихожанки Тамары Федоровны Цветковой: «Крестил меня иеромонах Филарет, а перед крещением исповедовал и наставлял в вере иеромонах Василий. Какая же духовная сила была у о. Василия! После крещения все ушли из церкви, а я с места сдвинуться не могу, и вся моя жизнь с того дня переменилась. Я перестала есть мясо, строго соблюдаю посты. Ежедневно читаю правило, Евангелие, кафизмы и акафист на каждый день. Очень люблю читать жития святых. Помогаю в церкви.

Священника у нас нет, но когда оптинские иеромонахи уехали, мы все равно продолжали ходить ежедневно в нашу любимую церковь и чи­тать там, что можно читать мирянам. Первую

неделю Великого поста прочли Покаянный канон Андрея Критского и ежедневно читаем Псалтирь. Но как же мы молим Господа, чтобы послал нам, грешным, священника!

Убийство о. Василия было для меня таким горем, что я тяжело заболела, а потом исцели­лась его епитрахилью. Я ведь знала об убийстве заранее - о. Василий явился мне наяву. Все это я подробно записала в тетрадку, но рассказы­вать о том не могу, пока не покажу этой записи старцу, - я ведь человек не духовный, и в таких вещах не разбираюсь».

По просьбе Тамары Федоровны мы передали ее записи старцу. А ерцевские прихожане рас­сказывали, перед убийством о. Василия Тамара Федоровна заболела и все плакала, скорбя о нем. Уезжая из Ерцево, о. Василий забыл здесь свою епитрахиль. И когда с молитвой новомученику Васи­лию Оптинскому епитрахиль возложили на бо­лящую рабу Божию Тамару, произошло исцеление.

Позже в Ерцево привезли кассеты с записью проповеди и служб о. Василия. «И вот соберутся наши православные,- рассказывала ерцевская паломница Елена,- положат на аналой, как свя­тыню, его епитрахиль и плачут, слушая на коленях записи его голоса». Кратким было служение о. Ва­силия в Ерцево, но, видно, долгая память у любви.

Из ерцевских впечатлений: Чтобы дать от­дых переутомленным иеромонахам, прихожанин Владимир повез о. Василия и о. Филарета на ры­балку. Отец Филарет сказал, что не умеет ловить рыбу. А о. Василий блаженствуя уплыл на плоту в озеро, взялся за удочку и уснул. Плот унесло да­леко по течению, но усталого батюшку не реша­лись будить. Когда же Владимир сварил уху из наловленной им рыбы, о. Василий сказал: «Как один мужик двух генералов прокормил».

В тех или иных выражениях, он всегда отзы­вался о себе как о человеке немощном. Когда же кто-то просил батюшку помолиться о нем, он отве­чал: «Ну, какой из меня молитвенник? А вот помя­нуть, помяну».

 

* * *

Рассказывает игумен Павел: «После рукопо­ложения в иеромонаха я служил 40 литургий с о. Василием на московском подворье и жил в од­ной келье с ним. Исповеди шли до 11 часов вечера и дольше. И когда к полуночи мы уже без сил возвращались в келью, очень хотелось отдохнуть. Присядем на минутку, а о. Василий уже подни­мается, спрашивая: «Ну, что - на правило?» Спрашивал он это мельком, ничего не навязывая, и тут же уходил молиться. После правила он часов до двух ночи читал молитвы, готовясь к службе, а в четыре утра снова вставал на мо­литву. Как же тщательно он готовился к службе, и как благоговейно служил!

Однажды была моя череда крестить, но я смутился вот от чего: приехала с кинокамерой высокопоставленная чета из мэрии, и женщина не хотела погружаться в воду с головой и портить специально сделанную для съемки краси­вую прическу. Я не знал, как тут поступить, и о. Василий вызвался меня заменить. Перед креще­нием он сказал проповедь и сказал ее так, что женщина была растрогана и уже не думала ни о какой прическе. Кстати, я заметил, что о.Василий перед крещением говорил каждый раз новую проповедь. У него не было дежурной заготовки на все случаи жизни. Он говорил, как хотела сказать его душа в этот час и этим конкретным людям».

Звонарь Андрей Суслов вспоминает: «Многие из нас обращались к о. Василию с дежурной жало­бой, что вот сухость в душе и молитва не идет.

«А ты встань ночью, - отвечал он, - урви от сна хоть часок и помолись Господу от души, а не по­тому, что так положено. И вся сухость, увидишь, пройдет». Сам о. Василий любил эти ночные мо­литвы, и, видно, дал ему Господь за то живую душу и живое слово о Боге».

 

* * *

Расскажем, наконец, об одной из самых труд­ных треб, когда священнику приходится напутство­вать умирающих.

Благочинный Оптиной пустыни игумен Пафнутий вспоминает: «Однажды в два часа ночи позвонили из больницы и попросили прислать свя­щенника к умирающему. Я знал, что о. Василий перегружен уже до переутомления, но послать было некого, и я постучал к нему в келью. Вот что меня поразило тогда - о. Василий будто ждал вызова, был уже одет и мгновенно уехал в боль­ницу со Святыми Дарами».

Умирал Лев Павлович Золкин - замечатель­ный мастер, вышивавший редкой красоты иконы, митры, схимы и изготовлявший клобуки для оптинской братии. Это он сшил клобук для пострига о. Василию, в нем батюшку и погребли. Когда о. Василий приехал в больницу, Лев Павлович был уже без сознания, и причастить его не удалось. Но всю ночь до последней минуты рядом с ним был и молился иеромонах Василий.

Рассказывает вдова Любовь Золкина: «У му­жа была неизлечимая болезнь крови, и он умер совсем молодым. До последнего дня он работал для Церкви, а заплатят копейки или совсем не заплатят - за все слава Богу. Цену за работу он никогда не запрашивал: «Люба, - говорил, - наша Церковь сейчас бедная и только восстает из руин». Но я-то знала, что работы мужа за большие деньги перекупают иностранцы, а сама порой занимала на хлеб. Он умирал, и я понимала, что останусь после его смерти без средств к существованию с малыми детьми на руках. «Ле­ва, - говорю, - я ведь тоже шью. Научи меня шить для Церкви». Он помолчал, помолился и ответил: «Для Бога плохо работать нельзя, а хорошо ты не сможешь».

Он был для меня идеалом православного чело­века, и я будто умерла вместе с ним. Окаменела и даже не плакала. Особенно я казнила себя за то, что бросила мужа умирать в одиночестве, уехав в ту ночь из больницы проведать детей. «Да что ты, Люба, - говорили мне в Оптиной, - с ним же о. Василий всю ночь был. Подойди к нему». Но подойти мешало вражье искушение - к сожалению, я поверила тогда наветам, будто о. Василий связан с «зарубежниками», а это было неправдой. Но в свое время мы с мужем так обожглись с этими «зарубежниками», продавав­шими за доллары его работы за границу, а он их жертвовал нашим храмам во славу Христа, что я даже близко не желала иметь дело с такими людьми.

Только через полгода я подошла к о. Василию: «Батюшка, - говорю, - я вдова Льва Павловича». А он смотрит на меня глазами, полными слез, и говорит: «Бедная вы моя!» И тут у меня впервые разжался спазм в груди. А о. Василий рас­сказывал, как в ту ночь приехал в больницу. Там было накурено и дух тяжелый. Но когда он зажег свечи и покадил ладаном, то почувствовал возле Левы свет и благодать.

С этого дня я стала ходить к о. Василию. Жить после смерти мужа было не на что. Дру­зья предложили мне сдавать квартиру в Москве, но претил этот «бизнес». Сказала об этом о. Василию, а он говорит: «Крест нищеты - тяжелый крест. Вы сможете его понести?» Сла­ва Богу, по молитвам о. Василия все устроилось, и мы не знали нужды. А потом подросли дети, и я пошла работать в церковь.

Куда труднее было выбраться из состоя­ния омертвения. Горе душило порой с такой силой, что нечем было дышать. И я шла тогда из своей деревни десять километров пешком в Оптину, чтобы повидаться с о. Василием. Мол­ча посмотрим друг другу в глаза, о. Василий помолится и так же молча благословит меня в обратный путь. Слов при этом почему-то не требовалось. Но я чувствовала, как он снимает с меня мое горе. Вот и ходила по десять кило­метров пешком, понимая тогда и теперь, что без о. Василия мне было бы не выстоять».

 

КАКОЙ ПРЕКРАСНЫЙ И МИЛОСТИВЫЙ У НАС ГОСПОДЬ!

Краткой была жизнь иеромонаха Василия. Кратки и обрывочны воспоминания о нем, и рассказы о начале монашеского пути перемежаются здесь с рассказами о посмертных чудотворениях.

Из письма иеромонаха Даниила: «Мне по­счастливилось прожить около пяти лет рядом с о. Василием. Помню, зимой 1988 – 89 года мы жили вместе в хибарке старца Амвросия. И хотя я был послушником, потом иноком, а он простым паломником, для меня было явным его духовное превосходство. Я не могу назвать себя его дру­гом, хотя он по-дружески относился ко мне. Но странно было видеть себя, такого земного и осуетившегося, рядом с ним. Это был красивый чело­век во всех отношениях, и я лишь любовался им.

Он по-монашески любил уединение, и я видел, как тяжело ему даются частые поездки то в Москву, то в Шамордино, но он никогда не роптал.

Духовно он был выше нас всех. Но эта ду­ховность была особенная - очень искренняя и по-детски светлая, без тени ханжества или лжи. Он не был избалован прижизненной похвалой, что, к сожалению, многим вредит. Он был монахом из старой Оптиной».

Иеродиакон Елеазар пишет в воспоминаниях: «Помню, как Великим постом 1989 года нас с о. Василием облачали в первые монашеские одеж­ды - подрясники. Еще запомнилось, как он был письмоводителем в монастырской канцелярии: собранным, немногословным и довольно деловым. Когда о. Василия поставили уставщиком, то с этим послушанием он справлялся безукоризненно: он прекрасно и по-моему наизусть знал службу, действуя четко и собранно - потом его быстро рукоположили во диакона и следом во иеромонаха.

Отец Василий был сугубо монашеского уст­роения и рано вышел из всех компаний с чаепи­тиями. Но в ту пору я принимал это за «над­менность» и осуждал его. Прости меня, о. Васи­лий! И лишь годы спустя вспоминается, как это «надменное» лицо озарялось удивительно дет­ской улыбкой.

Духовный рост о. Василия был поразитель­ным. Уже с первых служб у Престола он многие молитвы знал наизусть, а служил удивительно благоговейно. Лишних слов и движений у него на службе не было, и Агничную просфору он разре­зал всегда четким, уверенным движением. Много раз, когда мы вместе служили в скиту, я замечал, что после службы он около часа оставался в ал­таре и весь уходил в переживание прошедшей литургии. А еще он часто служил молебны пре­подобному Амвросию, сосредоточенно молился и негромко пел. Он был лучшим канонархом Оптиной пустыни.

Не припомню случая, чтобы о. Василий пре­пирался или отказывался от послушания, а тогда многие отказывались ездить в Шамордино или в Москву. Из других его качеств - простота и готовность помочь. Несколько раз в искушении я обращался к о. Василию, а он всегда старался уте­шить и давал разумные советы из святых Отцов.

На службе он весь уходил в молитву и молча «тянул» четки, никогда не вникая в разговоры, которыми, случается, «болеет» братия. К иконам подходил так: сначала постоит в сторонке, помо­лится, а затем быстро подойдет к иконе, полагая на себя крестное знамение довольно осмысленным движением и задержав на мгновение сложенные пальцы у лба. Запомнился характерный взгляд о. Василия - всегда внутрь себя.

Все мы очень любили проповеди о. Василия, а последняя его проповедь поразила меня. Он был охвачен огнем такой великой любви к Богу, что, возможно, помимо воли выкрикнул: «Какой прекрас­ный и милостивый у нас Господь!» Помню тишину в храме и чувство, что это больше чем слова.

После погребения братии раздавали личные вещи о. Василия, и мне достался его требник, маленький, еще царского времени. Я раскрыл его, и первое, что увидел, было «Последование отпевания усопших в Пасхальную седмицу» и место: «Вечная твоя память, достоблаженне и приснопамятне брате наш». И я вписал туда имя – Василие».

Рассказывает шамординская монахиня Исаакия: «В те годы я пела на молебнах в Оптиной и помню первый молебен иеромонаха Василия. Перепутав расписание, я опоздала почти на час. Все давно разошлись, решив, что молебна не будет. И лишь один о. Василий смиренно ждал меня в храме. Свой первый молебен он провел так безу­коризненно, будто давно уже служил. А моего чу­довищного опоздания он как бы не заметил. Он вообще не замечал чужих промахов. Очень сми­ренный был батюшка».

Рассказывает игумен Тихон: «Когда я был диаконом, то один раз проспал и опоздал на служ­бу. Между тем диакон должен прийти раньше иеромонахов, зажечь лампадки в алтаре и приго­товить все к службе. Вхожу в алтарь, а о. Васи­лий лампадки зажигает. «Батюшка, - говорю, - простите, проспал. Давайте я зажгу». - «Про­шу вас, - отвечает он, - не лишайте меня этой радости. У монаха три радости - лампадку зажечь...» Что он говорил дальше, не помню. Но запомнилось, как он трогательно ободрил меня, когда я переживал из-за своей вины.

Помню еще, как кто-то был недоволен, что всю братию посылают на сельхозработы, а о. Василия - нет. «Я чувствую, что он рожден для крупного послушания, - сказал тогда отец наместник, - а для какого, не пойму».

Рассказывает игумен Михаил (Семенов): «Па­ломником я работал в Оптиной на послушании и жил в одной келье с паломником Г. Великим по­стом Г. тяжело заболел, а о. Василий носил ему обед из братской трапезной и каждый день испо­ведовал его. Я в таких случаях старался выйти из кельи, но о. Василий деликатно возражал: «Нет-нет, лучше мы уйдем, чтобы не мешать вам». У Г. было тяжелое нервное расстройство, связаннов с беснованием, но по молитвам о. Василия про­изошло исцеление. И я завидовал Г. «белой зави­стью» - какой же у него хороший духовный отец!»

Вспоминает Тамара Мушкетова: «Жил тогда в Оптиной паломник Митя и рассказывал случай. На последней пассии Великого поста 1993 года все стояли со свечами, а Мите свечки не досталось. И вот стоит он за спиной о. Василия и думает: «Видно, я хуже всех, раз мне свечки не досталось». Постоит и опять в унынии думает: «Все люди как люди. Один я без свечи». Тут о. Василий обо­рачивается к нему и говорит: «Ну хватит, хва­тит. Возьми мою». И отдал ему свою свечу».

Инокиня Ольга пишет: «Я готовилась прича­щаться и спросила о. Василия на литургии: «Батю­шка, вы будете сегодня исповедовать?» - «Нет». - «А что же мне делать?» - «Смиряться». Но не прошло и пяти минут, как он вышел из алтаря и взял меня на исповедь.

Говорил батюшка просто. Однажды расска­зала ему, что поленилась прочесть вечернее пра­вило и было мне за то вражье нападение. А он: «Ну, теперь поняла?»

И все-таки главного об о. Василии не расска­жешь в словах. Помню, он вышел из храма и неспешно шел по молодой зеленой траве, перебирая четки и весь уйдя в молитву. Я хотела подойти к нему и взять благословение. И вдруг меня ос­тановил будто страх Божий - было чувство, что он живет уже в ином мире и идет по земле, не касаясь ее».

Рассказывает Алевтина Попова, инженер из Киева: «Я мало что знала о вере, когда нача­ла ездить в Оптиину на исповедь к о. Василию. Но что я понимала тогда? Просто мне очень нравилось, что у меня высокообразованный духовник, который разбирается в современных вопросах и говорит современным языком.

А после смерти о. Василия был случай. Сижу на лавочке возле его могилки и читаю сидя «Отче наш»: Вдруг слышу голос о. Василия: «Встань!» Я не обратила на это внимания и продолжала молиться сидя. Но вот что удивительно - ни­когда после этого я не могла уже читать мо­литву «Отче наш» сидя. Какая-то сила подни­мала меня, и я вставала».

Из воспоминаний шамординской инокини Сусанны: «После убийства на Пасху некоторые особо выделяли о. Василия, поскольку он иеромо­нах, а о. Трофим и о. Ферапонт простые иноки. Я сказала об этом своему духовному отцу, а он ответил: «Нет, это тричисленные мученики, и все трое пострадали за Христа». В ту же ночь о. Василий явился мне во сне одетым, как простой инок - без мантии и иерейского креста, будто желая показать, что он ничем не отличается от убиенных с ним братьев. Разумеется, снам нельзя доверять, но ведь и в жизни о. Василий был на­столько простым и смиренным, что о его духовных дарованиях мало кто знал».

«Иди ко мне!»

В Оптину пустынь к о. Василию ездила боля­щая паломница Инна, ходившая на костылях. Од­нажды ноги совсем отказали, и Инну принесли в храм на руках. Сидит она в храме, а подойти на исповедь к о. Василию не может. Вдруг о. Василий оборачивается и говорит: «Иди ко мне!» И Инна встает и идет. После смерти о. Василия Инна ушла в монастырь и приезжала на могилку о. Ва­силия уже в апостольнике.

 

«Раз обличил, то сними»

Молодая девушка, окормлявшаяся у о. Василия, одевалась по-монашески, а под черным платком носила золотые серьги. Однажды во сне о. Василий обличил ее за это.

- Батюшка, - спрашивала она его потом, - что же мне делать, если вы во сне обличили меня?

- Раз обличил, то сними, - ответил о. Василий, не уточняя, что снять - серьги или черный платок.

А вскоре эта девушка сняла с себя все «мона­шеское» и по благословению батюшки вышла за­муж. Теперь она счастливая многодетная мать.

 

«Отец Василий нам все наперед предсказал»

На беседе в воскресной школе г. Сосенского о. Василий сказал: «Мы надеемся на земное и не хотим уповать на Господа, пока нам хорошо. А завтра остановится завод, перестанут платить зарплату, а в квартирах отключат отопление. На что тогда уповать?».

После смерти о. Василия завод, кормивший город, почти остановился, зарплату перестали выда­вать, а из-за нехватки топлива в квартирах был такой холод, что люди, как в гражданскую войну, стали мастерить «буржуйки». Вот тогда и заговорили в городе: «Отец Василий нам все наперед предска­зал». В это безденежное время в Сосенском открыли храм, освятив его в честь преподобного Серафима Саровского. И сплотились православные, утверж­дая, что лишь упование на Бога не посрамляет.

 

«До смерти»

- Отец Василий, да что ж у меня все скорби и скорби? И долго ли их терпеть? - спросила монахиня Никона.

<!--[if !supportLists]-->- <!--[endif]-->До смерти.

 

«Если б вы знали, как нас любит Господь!»

Уезжая из Оптиной пустыни москвичка Ма­рия Руденко пожаловалась о. Василию:

- Какая в Оптиной благодать! А надо ехать домой, тратить жизнь, по сути, на мелочи.

- Наше дело заниматься прахом, - ответил о. Василий. И вдруг сказал, просияв, - если б вы знали, как нас любит Господь!

 

«Главное - сокрушать идолов в себе...»

Однажды на беседе в тюрьме г. Сухиничи зак­люченные задали о. Василию вопрос: «Кто хуже - «коммуняки» или «демоняки», и когда этого идола Ленина из мавзолея уберут?». Отец Василий ответил: «Главное - сокрушить идолов в себе, а внешние сами падут».

 

«Решето»

- Батюшка, я курю и буду курить.

- Ну что мне тебя за это сигаретой убить? Но ведь скорби от курения будут, и курякам стяжать благодать Божию - все равно что решетом воду таскать.

 

«Радость в Господе»

- Батюшка, я часто плачу, особенно на мо­литве, и на душе у меня безрадостно.

- Начнешь исполнять заповеди и переста­нешь плакать. И вдруг откроется, какая же радость в Господе!

«Это превыше всего»

- Отец Василий, что делать? Все идут в храм, а я в аптеку: то дети болеют, то свекровь.

- Главное - исполнить заповедь любви. Это превыше всего.

 

* * *

Рассказывает бухгалтер Оптинского подво­рья в Москве Людмила: «В ту пору у нас на подворье была крохотная трапезная в вагончике, где обедали вместе монахи и женщины. Отец Василий по-монашески избегал садиться за стол вместе с женщинами и приходил в трапезную после всех, когда там не было женщин, но и обеда порой уже не было - один хлеб оставался, а ему и хлеба хватало.

Однажды я пришла в трапезную после всех. Обедаю, а тут входит о. Василий. «Батюшка, - говорю, - мне уйти?» - «Ну зачем же?» Это было на Преображение, и в трапезную принесли боль­шое блюдо с фруктами. Но к нашему приходу осталось лишь два персика - один красивый боль­шой, и маленький, порченый. Я потянулась к ма­ленькому персику, а о. Василий положил передо мной большой. «Батюшка, я не возьму. Это вам». А он: «Благословляю съесть за послушание».

На подворье мы видели батюшку только в храме. Остальное время он сидел у себя в келье, как в затворе, и кроме храма никуда не ходил. Он был МОНАХ, и это чувствовалось».

Игумен Феофилакт, настоятель Оптинского подворья в Москве, вспоминает: «Отец Василий исповедовался ежедневно. Каждая его испо­ведь была творческой, а помыслы он пожигал уже на уровне прилогов».

Из воспоминаний гаамординской инокини Сусанны: «Был Успенский пост 1991 года, когда о. Василий служил в Шамордино. Я тогда толь­ко что поступила в монастырь, работала на послушании в трапезной и беспокоилась, что ба­тюшка не пришел обедать. Шел дождь, и часа в три я увидела в окно, как о. Василий идет под дождем спокойным шагом, прикрывая мантией

красную дароносицу на груди, - он ходил в Камен­ку причащать больного. В трапезной батюшка от обеда отказался и попросил кислых ягод. Съел он немного ягод, а на ужин не пришел. На следу­ющий день он опять съел лишь горстку ягод и не ужинал. Лишь на третий день он поел с ягодами немного ржаного хлеба. Помню, я сильно удиви­лась такому воздержанию. Постом и так пища скудная, а он и этого не ест.

У меня тогда была большая ревность по Боге. Как все новоначалъные я хотела поскорее исправиться и достичь чего-то высшего. И вдруг в проповеди перед общей исповедью о. Василий ска­зал, что нельзя обольщаться и надеяться, будто однажды мы исправимся и станем праведными: «Нужно помнить всегда, что мы неисправимы, и смиряться с тем, что мы хуже всех». Я вся горела желанием исправиться, а тут - «неисправимы». И я не соглашалась с этой мыслью о. Василия, пока не поняла: он говорил о смирении как основе всего. И не дай нам Бог почувствовать себя праведниками - это фарисейство.

После смерти о. Василия я много раз перечи­тывала его проповедь, опубликованную в газете «Лампада». И не могла понять в ней одно место: «Смотреть и видеть Господа, который идет впе­реди нас с вами и попирает Своими пречистыми стопами все те скорби, которые враг уготовал нам. Эти скорби уже попраны Христом, они уже Им побеждены». Я никак не могла понять, как это - наши скорби уже попраны и побеждены Господом? Спросить было не у кого. И вдруг вижу во сне живого о. Василия, спрашиваю его о непонятном в проповеди, а он объясняет. Оказа­лось все просто. Ведь Господь своею смертью победил грех, даровал нам победу над ним и на­учил, как противостоять ему».

Из воспоминаний монахини Олимпиады, игу­меньи Орловского Свято-Введенского монастыря: «Паломницей я два года работала на послушании в Оптиной. Потом меня благословили на мона­шество, и встал вопрос о выборе монастыря. «Возвращайся в Орел, к себе на родину», - ска­зал мой духовный отец схиигумен Илий. Другой же батюшка сказал: «Что ты будешь делать в Орле, если у вас нет монастырей? Монах без монастыря, как рыба без воды. Просись лучше в крепкий монастырь под опытную игуменью». Я и сама так хотела и стала умолять батюшку Илия благословить меня в какой-нибудь монас­тырь с опытной игуменьей. Батюшка колебался, но уступив моим мольбам, сказал: «Ну хорошо, помолись и выбирай».

Помню, пришла я тогда в тяжких раздумь­ях на могилку о. Василия и долго молилась, взывая к новомученику: какой же мой путь? И вдруг слышу голос о. Василия, повторяющий с силой: «Орел! Орел!» Я опешила - так яв­ственно это звучало. Иду скорей к батюшке Илию и говорю: «Батюшка, что со мной сейчас на могилке о. Василия было! Одно только сло­во слышу: «Орел!» Батюшка обрадовался: «А я тебе что говорю? Вот твой путь - Орел».

Так я уехала в Орел. И если до революции в Орловской губернии было множество монасты­рей, то теперь восстановить наш единственный в те времена монастырь стоило таких скорбей, что не раз слезами умылись. Это ведь лишь на бумаге считается, что гонения на православие кончились, а на деле мы чувствуем их. Инозем­ным проповедникам в нашем городе сразу дают за мзду помещения и транспорт. А православ­ным чаще дают понять, что мы бесправны на нашей земле. Вот один только случай.

Достали мы для ремонта цемент на цемент­ном заводе, а вывезти его не на чем. Полный город машин, а нам ни за деньги, ни без денег машину не дают. Сколько я кабинетов обошла, а везде отказ с улыбкой, да еще такого наговорят! Вернулась я в монастырь уже без сил и прилегла на минутку. Вдруг вижу в тонком сне - о. Василий сидит за рулем трактора и очень решительно, как танк, направляет его в ворота цементного завода. А я сижу с ним в кабине и прячусь за его спину: пусть, думаю, батюшка Василий сам все свершит, а то я так устала просить.

Сон был кратким, но до того утешительным, что я проснулась с явственным чувством - сей­час привезем цемент. Выхожу за ворота, под­нимаю руку, и первый же грузовик тормозит, а шофер с доброжелательной готовностью едет за цементом. Так мы восстанавливали наш мо­настырь, не имея ни сил, ни средств, но возложив все упование на Господа и наших скоропомошников новомучеников Оптинских».

Из воспоминаний инокини Н-го монастыря: «Хочу рассказать о моем исцелении по молитвам Оптинских новомучеников от болезни телесной и, что важнее, духовной. Дело было так. Наша иконописная мастерская находилась в доме, где еще жили миряне. Слышимость была отличная, работать под звуки телевизора я не могла и приноровилась залеплять уши парафином. Через два месяца уши стали побаливать, в голове сто­ял постоянный шум. А когда на годовщину убие­ния Оптинских братьев мы с сестрами приехали к их могилкам, то у меня началась такая нестер­пимая «стреляющая» боль в ушах, что батюшка благословил меня ехать утром в больницу.

На могилках новомучеников в тот день стояли иконки Спасителя, было много цветов и иных даров.

И вдруг к моей радости мне благословили иконку Спасителя с могилы о, Трофима, три цветка с моги­лы о. Василия, платочек с могилы о. Ферапонта и шерстяные носки с могилы иеросхимонаха Иоанна.

Вернулась я в гостиницу усталая, думая, что мгновенно усну. Но боль в ушах сверлила с такой силой, что не было мочи терпеть. В три часа ночи, совсем измученная, я вспомнила, что у меня с собой святыньки с могил новомучеников. Взмолилась я им и преподобному Амвросию Оптинскому, и вдруг у видела, что на столике рядом со мной стоит пузырек со святым маслом от мощей преподобного Амвро­сия. Отломила я кончики цветов с могилки о. Васи­лия и, окунув их в святое масло, вложила в каждое ухо. Платочек с могилки о. Ферапонта положила на ухо, болевшеее особенно сильно, а сверху при­крыла уши носочками с могилки иеросхимонаха Иоанна. Надела апостольник и удивилась - боль мгновенно прошла, и я блаженно уснула.

Ехать в больницу нужды уже не было. Но наутро шоферу надо было заехать в больницу, и за послушание батюшке я решила показаться врачу. И тут мне промыли уши, извлекли отту­да немало парафина, а врач сказала, что я лишь чудом не потеряла слух.

После этого на меня напал страх перед пара­финовыми затычками. И когда нас послали за покупками для иконописной мастерской, я, не спросясъ, купила магнитофон, решив, что буду рабо­тать в наушниках, слушая православные песно­пения. О своей самочинной покупке я сообщила батюшке не на исповеди, а в обычном разговоре. Он сказал, что это воровство и надо покаяться на первой же исповеди. И тут началось худшее из худшего - упорство в грехе: я помнила лишь страшную боль в ушах и не хотела каяться. Наступило состояние такого духовного нечув­ствия, что я уже не считала грех за грех.

Пришло время причащаться. Накануне вече­ром я написала исповедь, хладнокровно решив, что не буду каяться в этом грехе, находя ему множе­ство оправданий. А ночью вижу во сне, будто я снова в Оптиной, а о. Василий с батюшками в тревоге обсуждают, как же исправить меня. Ре­шили, что будут по очереди исповедовать меня в надежде пробудить во мне покаяние. Поисповедовалась я у первого батюшки, но утаила свой грех. Потом меня взял на исповедь о. Василий. Я опять теплохладно перечисляю грехи и не желаю каяться в воровстве. А о. Василий говорит мне сокрушенно: «Я даже не знаю, чем вам помочь». Сказал он это с такой скорбью, что мне стало стыдно до слез. Раскаяние уже обжигало душу, но тут меня окликнул мой духовный отец и ве­лел идти с ним по делам в скит. Помню, долго мы ходили по делам, а у меня одна мысль и страх - лишь бы успеть покаяться! Лишь бы о. Василий не ушел! Возвращаюсь, наконец, в монастырь и вижу - все батюшки давно разошлись и только о. Василий стоит у аналоя и ждет меня на испо­ведь. А у меня такая радость - успела! Спешу к о. Василию... и просыпаюсь от звона будильника, и бегу в храм, чтобы исповедать свой грех».

Рассказывает монахиня Нектария (Шохина): «Летом 1993 года я приехала в Оптину пустынь и узнала, что трое моих отцов-наставников так тяжело заболели, что не выходят из келий. По­мню, полола я сорняки и вдруг бросила дергать траву и взмолилась: «Господи, лучше бы я заболела, чем они!» - «Ты хоть понимаешь, о чем про­сишь?» - сказала инокиня Евфросиния, работав­шая рядом со мной. А я лишь жарче молюсь: «Гос­поди, исцели батюшек и даруй их болезни мне!»

И дано мне было по вере моей. К вечеру я слегла - сердце останавливалось, в легких булькало и хрипело, я вся разбухла и отекла, как при водянке. По образованию я медицинский работ­ник и понимала, что умираю. Тут инокиня Евфросиния зашла меня навестить, а я протягиваю ей через силу «Канон на исход души» и прошу: «Читай». Она испугалась, но увидев мое состоя­ние стала читать.

Утром мои разбухшие ноги вставили в чу­жую огромную обувь и кое-как под руки привели к могилкам новомучеников. С помощью сестер я положила земной поклон и стала молиться: «Гос­поди, молитвами новомучеников иеромонаха Ва­силия, инока Ферапонта, инока Трофима исцели меня!» Три дня меня готовили к смерти, прича­щая ежедневно. И три дня через силу, с помощью людей я добиралась до могилок новомучеников и молилась им об исцелении.

Через три дня выздоровела не только я, но и трое моих отцов-наставников. А я в благодар­ность за исцеление написала акафист Оптинским новомученикам».

Геолог Людмила Васильевна Толстикова, ныне инокиня Георгия, пишет: «Дивен Бог во святых своих! Для меня трое Оптинских новомучеников - святые. И хочу рассказать о двух случаях мило­сти Божией, явленной мне, грешной, через иеромо­наха Василия.

Был у меня в юности тяжкий грех, со сты­дом вспоминаю его и теперь. Но будучи новоначальной, я фактически скрыла этот грех на испо­веди, назвав его незначительным, уклончивым сло­вом, а это был смертный грех. Шли годы. Я уже пела на клиросе, когда по тяжести в душе догада­лась, как давит на меня этот давний неиспове­данный грех. Но на исповеди я от стыда не мог­ла ничего выговорить или вдруг «забывала» его.

И вот наступила Крещенская ночь 1993 года. Я написала письменную исповедь, решив во что бы то ни стало покаяться сегодня же. А на все­нощной узнаю, что мой батюшка сегодня исповедовать не будет. Гляжу, а к другим батюш­кам такие толпы причастников, что уже ясно - на исповедь мне не попасть.

Храм был переполнен. Народ теснил меня сза­ди прямо к аналою о. Василия. Но я была в таком удрученном состоянии, что, повесив голову, двига­лась в толпе, не замечая вокруг ничего. И вдруг о. Василий обернулся в мою сторону и, «выдернув» кивком из толпы, вне очереди взял на исповедь. А я слова не могу вымолвить и лишь молча протя­гиваю батюшке запись исповеди. Записка была свернута вдвое, и что в ней написано, о. Василий не знал. Смотрит он на записку в моей руке и говорит изумленно: «И это мне?» - «Вам, батюш­ка». А он снова восклицает: «И это мне?» - «Вам. Прочтите». А он нараспев: «И это мне-е?» Я тогда не знала, что батюшка прозорлив, но точно зна­ла - ему открыто мое состояние: он знает, что в записке, даже не читая ее. А я лишь опускаюсь на колени и плачу так сильно, что слезы заливают лицо. И я не понимаю одного - как я теперь взгляну в глаза батюшке, если ему открыта вся моя скверна? И вдруг слышу, как о. Василий БЛАГОДАРИТ меня за исповедь. Поднимаю гла­за и вижу сияющее радостью лицо батюшки.

Расскажу о другом случае. Когда по благо­словению старца я переехала из большого горо­да в Козелъск, родные сперва корили меня. Но все было промыслителъно. В Козелъск я приехала уже больная, с опухолью. Лечиться не люблю, то тут, по настоянию родных, прошла обследование в Мое-кве на УЗИ, и врач, установив размеры опухоли, назначил мне курс лечения. Год я добросовестно

лечилась, но повторное обследование показало - толку от лечения нет. И я бросила лечиться, возложив все упование на Господа.

Теперь я понимаю, что это дерзость и в моей надежде на чудо была тонкая струнка тщесла­вия. Но тогда я много ездила по монастырям и купалась в святых источниках. Духовная польза была огромной, но моя опухоль как была, так и осталась со мною, давая о себе знать весьма чув­ствительной болью.

В Страстную Пятницу 93-го года я верну­лась из паломничества на свое послушание в Оптиной, а на Пасху было убийство. Помню, я дол­го шла лесом по следам убийцы, стремясь настиг­нуть его. Страха за свою жизнь уже не было. Так потрясало это чудовищное злодеяние!

По профессии я геолог и, проработав всю жизнь в мужском коллективе, привыкла «держать­ся», не давая волю слезам. На погребении я не плакала, но невыплаканное горе уже душило меня. Однажды на могилках новомучеников никого не было, и тут, обняв крест на могилке о. Василия, я впервые дала волю слезам. Я ничего не просила, только плакала, горюя о братьях. И вдруг почув­ствовала такую боль на месте опухоли, что даже присела. Кое-как с передышками добралась до храма, боль была сильной и, мне казалось, целеб­ной - из меня будто кто-то извлекал опухоль. Так продолжалось минут пятнадцать, и вдруг я почувствовала, что исцелилась. Во избежание ис­кушений я старалась даже не думать об этом и просто радовалась состоянию легкости и здоровья.

Но, видно, Господу было угодно засвидетель­ствовать мое исцеление, ибо вскоре я попала на обследование на УЗИ и как раз к тому врачу, который нашел у меня опухоль. Доктор был в недоумении: где же опухоль? «Тут, доктор, тут», - говорю ему, показывая на болевшее преж­де место. «Тут только ямка от опухоли», - от­вечает он. Не поверив, он назначил мне повтор­ное обследование через полгода, еще раз подтвер­дившее - исцеление было полным.

Сперва я скрывала свое исцеление. Но ведь не ради меня, грешной, было явлено чудо, а ради про­славления Оптинских новомучеников. Вот поче­му я решила засвидетельствовать письменно чудо исцеления, приложив, если потребуется, медицин­ские документы».

Рассказ сотрудника Сретенского монасты­ря раба Божия Павла: «Однажды с игуменом Ипатием мы долго стояли у могилы о. Василия. Отец Ипатии рассказывал мне о нем и совето­вал молиться о. Василию, когда будет нужда в скорой помощи. Прошло немало времени, пока я вспомнил об этом. А вспомнилось так.

Возвращались мы из Печор и наш новенький «ЗИЛ» вдруг сломался. Оказалось, порвался при­водной ремень и при попытке связать его бук­вально рассыпался в руках. И тут начались наши мытарства. Вблизи никаких населенных пунк­тов. Останавливаем машины с просьбой помочь, но откуда у легковушки «зиловский ремень»? И вот что интересно - много разных машин прошло мимо нас, а «ЗИЛа» ни одного.

Просим водителей позвонить в авторемонт, но они так вяло обещают, что видно - вряд ли будут звонить. Так прошел не один час. Стано­вилось темно, да еще дождь пошел. Ситуация была до того безвыходной, что я в сердцах пнул по коле­су и из меня вырвалось: «Ну, о. Василий, помогай, раз о. Ипатии велел молиться тебе!» Прости меня, Господи, что так грешно «помолился». И вдруг гла­зам своим не верю - прямо к нам с пригорка катит «зилок». А водитель тормозит, улыбаясь:

«Что - загораем? Помощь нужна?» Я лишь молча показываю обрывки ремня. Шофер смеется: «По­лезай в кузов!» Залезаю и вижу - в пустом кузо­ве стоит ящик, полный новеньких «зиловских» ремней. Что со мной было и так понятно. А шофер нам про запас ремней еще дал. В общем ехали мы потом и всю дорогу благодарили Господа и нашего скорого помощника о. Василия».

Рассказывает рясофорная послушница Любовь: «На Страстной неделе мне нужно было срочно уехать из Киева в свой монастырь. День­ги у меня были только на плацкартный билет, но дешевых билетов в продаже не было. Стою на вокзале в растерянности, а моя спутница говорит: «Но ты же так почитаешь о. Василия. Проси его!» Только я стала молиться новомуче­нику Василию, как ко мне подходит женщина и просит: «Купите у меня купейный билет по цене плацкартного, а то поезд отходит - не успеваю сдать». И я тут же уехала из Киева в купе».

Из рассказов Галины Лавровым Безносовой, директора православной гимназии г. Козельска: «Ехала я на работу, а автобус сломался. Вижу, что опаздываю на занятия и взмолилась о помощи новомученику Василию. Возле меня остановилась машина и довезла до крыльца школы. Но таких случаев множество. Ведь когда мы открывали нашу православную гимназию, то каждый шаг или даже шажочек начинался с того, что идешь к мощам прп. Амвросия и к могиле о. Василия и поклоны с молитвой им кладешь».

Православная гимназия начиналась так - в городской школе устроили вечер памяти новомученика Василия. Большинство учащихся были еще неверующими, и Галина Лавровна переживала: а придут ли дети? Вот и полагала она земные по­клоны с молитвой: «Отец Василий, соберите отроков!» Сто двадцать отроков пришли тогда на ве­чер. А впечатление от встречи с отцами Оптиной пустыни было таким сильным, что все просили продолжения встреч. Так начался цикл православ­ных вечеров. Верующих детей становилось все больше, и стала неотложной нужда в гимназии.

Дети очень любят свою гимназию. Один ма­ленький мальчик из дальней деревни ходил сюда пешком по два часа в один конец. Галина Лавровна и родители уговаривали его перейти в школу рядом с домом, но мальчик отвечал: «Я очень хочу изучать Закон Божий». Пятый год работает право­славная гимназия. И пятый год вершится чудо: нет денег на зарплату учителям, и снова Галина Лав­ровна кладет земные поклоны с молитвой: «Отец Василий, помогите!» Нет дров и средств на завтра­ки учащимся, и опять спешит к могилам новомуче-ников директор гимназии. «Духовник нашей гим­назии протоиерей Павел,- рассказывает она,- даже сказал регентуя: «А у нашей Галины Лавров-ны один глас: «Отец Василий, помогите!» Но ведь мы действительно живем чудом. Сколько раз уже казалось - нет ни копейки, и гимназии не выжить. И все-таки мы живем, радуемся и растим наших детей в вере молитвами новомучеников иеромонаха Василия, инока Ферапонта, инока Трофима».

Раскроем же последние страницы дневника иеромонаха Василия, написанные уже, кажется, вне времени - без дат.

 

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: