Начало мирной жизни. Создание семьи

В Кунгуре восстанавливаются советская власть и начинают нормально работать все учреждения. Мать устраивается работать в Кунгурский уездный продовольственный комитет в качестве делопроизводителя хлебофуражного отдела, где вскоре комиссаром стал Соколов-Орловский Александр Федорович. Я не помню рассказов матери о подробностях их знакомства, но могу предположить одно: что появление нового 27-летнего комиссара с такой интригующей фамилией как Соколов-Орловский вызвало интерес у всех сотрудников комитета.Это был среднего роста плотный в плечах, с привлекательной внешностью мужчина. У него было открытое, чистое с мягкими чертами симпатичное лицо, прямой нос, широкие темные брови над серыми живыми глазами.Правильная, сравнительно богатая, с оттенком московского говора речь. Приятный баритон и любовь к песне, в сочетании, с большой потребностью в общении с людьми, делали его пребывание желанным в любом коллективе.Он обладал умением быстро найти общий язык с любым собеседником, вникнуть в суть дела и принять правильное решение. Все это сочеталось с довольно широким кругозором и большим жизненным опытом, во многом заменяющим недостаток общего образования. Если к этому еще добавить вкус, опрятность, аккуратность и чистоту в одежде, то это будет примерно то, что представлял собой, новый комиссар – мой будущий отец. В марте 1920г. моя мать Мочалина Лидия Федоровна выходит замуж, за Соколова-Орловского Александра Федоровича. В это время матери был 21 год, а отцу 27. Регистрации брака предшествовал развод отца с 1-й женой Корзиной Клавдией Арсеньевной в Кунгурском народном суде 10 февраля 1920 г. Суд присудил отцу платить алименты на двоих детей Нину и Тамару, которые остались с матерью.Сразу же после регистрации отец во избежание неприятностей с первой женой (она делала несколько попыток поранить отца) просит перевод на другое место. И вскоре выезжает в г. Камышлов на работу комиссаром Камышловского уезда.

Закавказье

Работа здесь оказалась недолгой. В октябре 1920 года Наркомпрод отзывает отцав г. Москву и дает ему направление на продовольственную работу на Кавказ. Приехав в Азербайджанскую ССР в г. Баку, отец работает в заготселе азербайджанского Наркомпрода. Проработав 3 месяца, отец был назначен продовольственным комиссаром в г. Кубы.28 января 1921 года в семье Соколовых-Орловских родился сын, которого вначале хотели назвать Львом, но подумав, решили назвать Владимиром.

       Что может о себе рассказать человек, у которого в памяти сохранилось. Со слов матери, очень мало о его раннем детстве. Мать рассказывала, что я родился средним по весу, рос худеньким, подвижным ребенком. Свой ранний атеизм проявил в том, что при попытках погрузить меня в купель при крещении, марал батюшкины руки. На иное сопротивление у меня тогда не хватило ни ума, ни силы. Из рассказов матери в памяти сохранилось, что моя крестная Сахарова Тамара Николаевна была какого-то княжеского рода, и мои первые пеленки были сшиты из простыней, на которых вышиты княжеские гербы. Другой крестный, Лазарев Б.А., подарил новорожденному ковер, который позднее, при возвращении из Средней Азии на Урал был обменян на продукты. В мае 1921 года приказом Наркомпрода отца переводят на продовольственную работу в Среднюю Азию, в Киргизию в г. Каракол (ныне Пржевальск) около озера Иссык-Куль.

       В Среднюю Азию направлялась большая группа русских товарищей. По настоянию отца в нее был включен его брат Михаил, так что в тяжелом, предстоящем переезде нам была гарантирована помощь.Мне всего было лишь 4 месяца, а впереди предстояла тяжелая, длительная дорога: морем, железной дорогой и лошадьми. Из г.Баку до г.Красноводска добирались пароходом. Мать рассказывала, что Каспийское море сильно штормило, пароход бросало с одной волны на другую. Почти все пассажиры лежали пластом, сваленные морской болезнью. Меня, крепко запеленатого, привязали к полке для багажа, и я спокойно проспал весь шторм. В последующие пятьдесят лет жизни мне неоднократно приходилось испытывать морскую и воздушную качку, ездить по немыслимым дорогам на автомашине, танке, мотоцикле, и морская закалка на Каспийском море являлась хорошим противоядием морской болезни.

       Приехав в Красноводск, погрузились в вагоны и начали путешествие через Ашхабад, Мары, Чарджоу, Бухару, Самарканд, Ташкент, Алма-Ату и далее 400 км. лошадьми до Каракола (Пржевальска). Еще в городе Алма-Ата группа расформировалась и все получили различные назначения. Дядя Миша был назначен служить в таможню на границе с Китаем, недалеко от Каракола. Иногда приезжал навестить отца с матерью, рассказывал различные истории о борьбе с контрабандистами.В Караколе семья жила в двухэтажном доме, занимая второй этаж. Остальное занимали сотрудники отца. Мать работала делопроизводителем хлебофуражного отдела Упродкома. Это было вызвано отсутствием кадров на местах.Через двор от дома находился большой флигель, в котором тоже проживали сотрудники Упродкома. В конюшнях во дворе были размещены упродкомовские лошади. На открытой площадке двора была устроена печь с вмурованным котлом, в котором все время что-то варилось. Напротив дома, через дорогу, была мусульманская мечеть, где мулла не крыше ее сотворял молитву, громко взывая к Аллаху.В этом городе семья прожила до 1923 года. По словам матери, я рос как все, не болел до 3-х лет никакими болезнями, нормально развивался. У меня вовремя появились зубы, стал ходить одновременно со сверстниками, не наблюдались никакие дефекты речи. Как только я встал на ноги, меня стали отпускать во двор играть с ребятами, но все были старше меня и использовали это преимущество. Одним из их развлечений было поджигать во дворе у печи ветки и раскаленными угольками тыкать в оголенные части моего тела. Мать обнаружила это тогда, когда я с плачем от боли никак не ложился спать в постель.Материнская память сохранила историю, которая чуть не окончилась для меня плохо. Каждый день конюхи гоняли упродкомовских лошадей на водопой, откуда они галопом, стремительно врывались во двор и направлялись в конюшню. В это время все уходили со двора.В этот раз взрослые как-то забыли обо мне, а старшие ребята больше заботились о себе. Я стоял посередине двора, когда с улицы во двор ворвались кони. Впереди табуна как всегда скакал вожак-жеребец, к которому я бесстрашно подходил всегда, когда он был в стойле в конюшне. И вот, к удивлению, всех, считавших, что сейчас на глазах у всех я буду сбит и погибну под копытами лошадей, жеребец-вожак, добежав до меня, остановился и, прикрыв своим корпусом, стоял до тех пор, пока все кони не скрылись в конюшне.По рассказам матери один из конюхов Упродкома соорудил для меня двухколесную тележку, в которую запрягали ослика, и катал по двору и вокруг дома.С первого дня приезда мать со мною оказалась замеченной муэдзином, поющим молитву на крыше мечети. Мать, заслышав молитву, брала меня на руки и выходила на балкон. Муэдзин отвешивал ей глубокий поклон и подносил ладони ко лбу.Наша семья вместе с близкими товарищами отца не раз выезжала с ночевкой к знакомым рыбакам на озеро Иссык-Куль. Здесь, на берегу озера, в рыбацком поселке, около села Покровка жили два-три дня. Здесь у рыбаков брали лодку и выезжали ловить рыбу. Погода была не всегда хорошей. Когда поднимался ветер, по озеру двигались огромные волны. Озеро Иссык-Куль сравнительно большое и глубокое. Наибольшая его ширина 60 м, а длина 180 км.Однажды отец с товарищами на баркасе уплыли после обеда ловить рыбу. Вскоре разразился сильный шторм, на озере поднялись большие волны. Мать и другие жены сильно волновались и не спали до утра. Всю ночь на берегу жгли костры, но, ни ночью, ни утром лодка не вернулась. Лишь к обеду незадачливые рыбаки, на подводе берегом вернулись к своим семьям. Оказывается, сильный шторм, погнал баркас от берега в сторону поселка Рыбачье, что находился за 130 км и лишь к утру, они смогли причалить к берегу и нанять подводу. Баркас вернулся лишь под вечер.

       У матери до конца жизни остались прекрасные воспоминания об этих краях. И уже в возрасте 70 лет, когда геолог ВНИИГНИ М. Оборина привезла ей прекрасные снимки с озера Иссык-Куль и его окрестностей, мать была растрогана до слез таким бесценным подарком.

       Не знаю истинной причины, но мне кажется, что у отца в это время возникли какие-то неприятности на работе. Он в январе 1923 года съездив в г. Ташкент, передал дела и выехал в г. Алма-Ата. Предстояло проехать 400 км на лошадях. В поездку отправилось несколько десятков человек, в том числе брат отца Михаил. По рассказам матери, одной из причин выезда из Средней Азии было ее сильное желание вернуться в Россию, в частности на Урал, на родину матери.Для переезда до Алма-Аты собрался большой обоз, так как в это время в местах, близких к границе, была опасность наткнуться на отдельные шайки басмачей, еще не разгромленные Красной Армией.Вся поездка длилась очень долго. Корма для лошадей никакого не было. Вся надежда была на подножный корм. Ковка лошадей, ремонт телег, необходимость все время держаться вместе замедляли движение обоза. Примерно с половины пути стала сказываться нехватка продуктов. Мне было всего лишь два года. Нужны были молоко, хлеб, и это все было у населения русских сел, через которые ехали. Села были богатые. Народ в них жил зажиточно, эксплуатируя коренных жителей – казахов и киргизов.Приезд обоза в село не вызывал особого оживления, наоборот, на приезжих смотрели настороженно, не ожидая ничего хорошего от «большевиков», одетых в кожаные куртки. На деньги ничего не продавали, из вещей на обмен уже почти ничего не осталось. Выход был найден в том, что, останавливаясь в русских селах, стали ставить концерты. В обозе были гармонь и гитара, певцы и танцоры тоже нашлись. Отец, насколько я его помню, любил петь. У него был приятный баритон, а мать неплохо играла на гитаре и могла ему подпевать. Из них двоих получилась неплохая концертная пара. Вход на концерты оплачивался продуктами: хлебом, молоком, мясом, яйцами и др. Отношение населения менялось по ходу концерта. По окончанию его, «артистов», приглашали в дома. Особенно большое внимание сердобольные женщины оказывали матери и мне.

       Обоз медленно двигался среди гор и холмов, покрытых зеленью. Проезжая через поляны, покрытие цветущими алыми маками, мать высаживала меня из телеги, и я бежал к цветам. Повозки уезжали далеко. Мать и отец звали меня, но я рвал и рвал цветы, до тех пор, пока руки отца не отрывали меня от земли и плачущего помещали под полог телеги. Переезд закончился благополучно.

       Поездка по железной дороге была более тяжелой, чем на лошадях. Железнодорожный транспорт еще не был по-настоящему восстановлен. Это была окраина России, паровозов и вагонов не хватало, а имеющийся подвижной состав был изношен и разбит. Поезда еще не ходили по твердому расписанию. Топлива было мало. Все это создавало большие затруднения. Приходилось ехать порой на товарняках от одной узловой станции до другой. Идущие поезда были переполнены «мешочниками». Попасть в идущий поезд была целая проблема, но с помощью отца и его товарищей место для матери и меня было всегда обеспечено.Так по рассказу матери на одной из узловых станций, отец с товарищами с трудом пробились в вагон, заняли места и, открыв окно, в начале приняли меня, а потом втащили мать. По мере движения по железной дороге группа отца уменьшалась. Где-то от нас отделился дядя Миша и уехал в Тверь.

       В поселок Суксун семья приехала в конце февраля 1923 года. Жить стали в старом доме (ул. К. Маркса, 20). Дедушка с бабушкой и сыном Дмитрием проживали в другом доме. Отец не имел какой-либо узкой технической специальности, у него был опыт работы в торговле, а также немалый административный опыт. Это во многом определило характер его будущей работы.В 1923-25 гг. отец работает председателем Суксунского потребительского общества Кунгурского округа, членом правления Суксунского многолавочного общества потребителей «Возрождение». (Уезд Кунгурский, область называлась Уральская).У матери определение на работу несколько задержалось, так как она была в положении. В мае родилась моя сестра Римма. По назначению Красноуфимского отдела народного образования мать была определена работать учительницей начальной школы. Но проработала она здесь недолго, так как приехал бывший учитель школы Смольников Иван Иванович, который очень просил уступить ему место работы, взамен же, предложил работу во вновь организуемой в п. Суксун библиотеке. Мать дала согласие, но Красноуфимский наробраз предложил ей вначале пройти подготовку на библиотечных курсах. Курсы были краткими, и вскоре она стала работать заведующей Суксунской библиотекой. Все приходилось начинать буквально на чистом месте. Книг не было ни одной. Огромная библиотека помещика Каменского, как и многое другое имущество, была вывезена в Красноуфимск, частично растащена, а также уничтожена.

       История сохранила в памяти народа случаи, когда отдельные «сверхреволюционные товарищи», проповедовали и претворяли в жизнь свои бредовые идеи о том, что все то, что создано при царском строе буржуазией и помещиками, должно быть уничтожено. Рабочий класс и крестьянство, по их мнению, должны были все создать заново, а не пользоваться наследством помещиков и капиталистов. Доходили до явных глупостей, заявляя: Пушкин и Лермонтов были дворяне, а Толстой даже граф и писали о царях и князьях. Поэтому книги, написанные ими нужно сжечь». И находились такие люди, которые, искренно веря в свою правоту, сжигали помещичьи библиотеки, уничтожали картины и др. в историю они вошли под названием «троглодиты» (по-гречески – дикие, пещерные люди). Да и вообще Суксунскому району, точнее п. Суксун, не особенно везло: неоднократная ликвидация района, и в связи с этим разные реорганизации, кроме плохого ничего поселку не дали.Начало нынешнему фонду Суксунской районной библиотеки сделала мать, принеся из дома несколько десятков книг и журналов. Вокруг библиотеки быстро организовался актив читателей – любителей книги. Такие читатели, как рабочий завода Беломестных И.А., комсомолец Клоков М.И., также своими книгами пополнили фонд библиотеки. С тех пор библиотечная работа стала профессией для матери.

       Лет с трех-четырех меня определили в детский сад. Помню хорошо свою воспитательницу Смольникову Зою Михайловну, которая была большим другом матери. Также запомнилась сторожиха детсада Лиза «Черная». Фамилии ее я не знаю, а прозвище Черная подходило к ней, это точно. Это была крупная старуха с белоснежными седыми волосами, и черными-черными бровями над глубоко посаженными глазами. Очень я уважал няню Галю (фамилии не помню). Еще в 1958-60-х годах, встречая ее глубокой старухой, я всегда отвешивал ей низкий поклон.С детским садиком у меня связана одна анекдотическая история, которая еще раз говорит о том, что в своих разговорах при детях родители должны быть очень осторожны. Так как отец и мать работали, а дед и бабушка еще не жили с нами, то для присмотра за нами и работ по дому у нас была прислуга, нанимаемая из числа девушек, приходивших в Суксун из деревни.

       Однажды в воскресенье, обедая, отец был очень возмущен плохим качеством пирожков, испеченных прислугой. Не замечая моего присутствия, он громко заявил: «Безобразие! Люди их говна могут конфеты делать, а тут из хорошего мяса пирожки не смогли приготовить!». Мой детский ум быстро усвоил сведения о производстве конфет. В один из ближайших дней, при беседе воспитательницы с группой о производстве конфет (бывают же совпадения!) я поднял руку и к ужасу воспитательницы рассказал то, что слышал дома от отца. В то день отец и мать получили соответствующую нахлобучку от Зои Михайловны. Мне не было никакого наказания: нас с сестрой Риммой родители, если и наказывали, то справедливо и за дело.

       Это время в моей памяти связано с воспоминаниями о первой увлеченности девочкой, жившей по соседству, на квартире у дедушки. Это была Нина Дудзич. Ее отец Степан Иванович работал ветфельдшером, а мать – в аптеке. Мое неравнодушное отношение проявлялось в том, что я усердно возил ее на санках их садика, катал с катушки и вообще стремился любым способом выразить свою симпатию. Я терпеливо сносил все насмешки мальчишек и девчонок в детском саду.Почему-то те годы в памяти запечатлелись, как годы яркой, богатой событиями, впечатлениями жизни нашей семьи. Мы (я говорю о себе и сестре) не видели своих родителей хмурыми, печальными или раздраженными, ругающими друг друга. Несомненно, что у них были в жизни трудности, неприятности, и тому подобное, но это никак не находило выражение в какой-либо форме для нас. Они умело строили свои отношения, глубоко любили и уважали друг друга.

       Отец и мать были энергичными общительными и компанейскими людьми. Они легко находили со всеми общий язык. Всегда были оптимистами, любили шутку, анекдот, песню. Они любили книги. Причем вкусы на литературу примерно были одинаковыми. Отец, используя свои командировки в Свердловск и другие города, часто привозил книги, приобретенные в букинистических магазинах. Это были книги по самым разнообразным вопросам: по политэкономии, философии, воспоминания политкаторжан, сочинения графа Элизе Реклю «Земля и люди», огромная книга «Вселенная и человечество», пьески Фонвизина и Екатерины II, двухтомник Генри Форда «моя жизнь и мои достоинства» и много других книг. Этот краткий перечень говорит о широте интересов моих родителей. И я нисколько не удивляюсь тому, что через несколько лет отец, имевший четырехклассное образование, был назначен директором ШКМ, а позднее директором Дома культуры, завотделом кинофикации района.

       Вернусь к рассказу о семье. Встречаясь после работы дома, родители делились новостями по работе, советовались. Мне не пришлось ни разу наблюдать, чтобы отец или мать в разговоре обругали один другого или просто повысили голос. Родители были очень гостеприимны, часто приглашали к себе, но и сами любили быть в гостях.Особенным увлечением отца и матери была художественная самодеятельность. В школьные годы мать пела в церковном хоре.Ушла из него из-за приставаний дьякона. Потом пела вшкольном хоре, выступала в драматическом кружке. У отца был приятный голос-баритон. Любимыми песнями его были: «Меж высоких хлебов затерялося», «Песня ямщика», «Вечерний звон». Он их пел на сцене, выступал на концертах в Нардоме (где сейчас контора завода ОМЗ), напевал про себя, собираясь утром на работу, в компании гостей и пр.Но главным увлечением отца и матери была игра на сцене. Они входили в тот костяк, как сейчас говорят актив, вокруг которого группировалась молодежь поселка, полная энергии и задора. При Народном доме был организован драматический кружок. В составе его было много людей, как среднего, так и пожилого возраста.

       После Октябрьской революции и гражданской войны имелась большая тяга рабочих и крестьян к образованию и культуре. Везде организовывались кружки по ликвидациинеграмотности, самодеятельные коллективы: театральные, музыкальные, спортивные, военные и др.

       Смутно помню, когда мне было 3-5 лет, в Новый год меня одевали в специально сшитый красный костюм и на сцене я символизировал приходящий Новый год. А отец изображал старый уходящий год. Меня, а позднее и сестру Римму иногда привлекали к спектаклям, там, где по ходу игры нужны были дети. На спектакли, по рассказам матери, зимой увозил на санках член драмкружка Васильев Дмитрий Ефимович, Депутат Верховного Совета СССР, директор одного из номерных заводов.Очень смутно помню какой-то спектакль, где зрители и артисты плакали и выступали с речами. Позднее мать говорила мне, что это был день смерти В.И. Ленина. И известие о смерти Ленина, с почтового телеграфа, принес Д.Е. Васильев.

       Хорошо запомнилась, моя первая попытка в жизни, закурить. Вероятно, мне было не больше 4-5 лет. Я храбро обратился к деду, курившему махорку или самосад из «козьей ножки» с просьбой дать покурить. Дед не отказал: посадил в свое кресло и дал свою «козью ножку» и посоветовал сильнее втянуть в себя дым. Эффект был неслыханным для меня, да и для самого деда: я сильно закашлялся. У меня перехватило дыхание, и я чуть не потерял сознание. Урок был таков, что я не пытался никогда закурить: ни учась в школе, ни служа в армии, вплоть до Великой Отечественной войны.

       С памятью о дедушке и бабушке связано то, как он ковал в своей кузнице. Это были, вероятно, последние годы его работы в ней. Я помню, как дед закреплял ремнями лошадь в станке, очищал у нее копыто подгонял по размеру подкову и прибивал ее к копыту гвоздями. А оковка колес или телег, или ковка на наковальне чего-либо! Большую радость доставляло мне, если дед разрешал подергать за веревку меха и покачать воздух в горн. Работало в кузнице всего лишь одно горно. Да и то часто было потушено. Здоровье дедушки не позволило много работать, да и возраст подходил к 70 годам. Какая уж тут кузница!Дедушка с бабушкой жили отдельно от нас, с сыном Димитрием, который работал секретарем Суксунского райисполкома. Когда дядя Митя уехал работать в село Орда, (в связи с ликвидацией райцентра в Суксуне, и включением Суксунского района в Кишертский) дедушка пустили квартирантов. Одними из них были Дудзичи.

       Летом бабушка уезжала на покос за Лышницу (есть такая речка). Оттуда привозили много малины. По малину бабушка ездила даже специально с кем-то на лошади. Мне запомнилось, как я с сестрой с нетерпением ждал приезда бабушки с малиной. А когда они приезжали, то нам очень нравилось пить малиновый сок, скопившийся на дне больших туесов. Большое оживление и радость приносила нам варка варенья на кузнечном горне. Нам с сестрой доставались вкусные малиновые пенки, снимаемые при варке варенья. Чай с вареньем пили тут же на огромном камне-жернове, что лежал около кузницы.У деда на усадьбе был сад, он примыкал к огороду. В саду росло в десяток больших черемух. Там же росла рябина, Каждый год дед и бабушка делали сбор созревавших ягод. Ягоды черемухи сушили, а потом мололи муку и пекли пироги с черемухой. Пироги получались очень вкусными. Причем они обладали сильным вяжущим свойством и поэтому в необходимых случаях их применяли как лечебное средство. Рябину не снимали до заморозков. Бабушка иногда ходила за шахаровские ворота по калину, ягоды которой тоже хорошо шли в пироги.С дедовым черемуховым садом у меня связано одна история. Всем известна поговорка: «Запретный плод всегда сладок». Особенно он сладок, наверное, в детстве. Каким-то ухарством считалось из баловства забраться в чужой сад и там, таясь, в спешке, ломая ветки, топча гряды, сорвать огурец, выдернуть морковку, наломать веток черемухи или рябины. Хотя все это можно было спокойно, не опасаясь заряда соли в заднее место нарвать у себя в саду или на огороде.Маленьких всегда тянет к старшим. Так и меня тянуло на дружбу с соседом Виталием Назаровым (жил через дорогу), хотя он был старше лет на 6-7. И вот однажды он мне предложил поздно вечером в компании его и друзей слазать в чужой сад по черемуху. Мне было лестно, что старшие ребята доверяют мне и берут с собой.Я, долго не раздумывая, согласился. Меня повели сначала куда-то на базар, потом по каким-то переулкам. В темноте все кажется незнакомым. Подошли к какому-то пряслу, перелезли, поползли по траве, потом снова преодолели какой-то забор.Разговор весь велся шепотом, мне делали замечания, чтобы я не поднимал голову. Наконец, выломав несколько тычин из густого прясла, я оказался в большом саду. Мы все мигом оказались на деревьях и стали спешно не собирать, а рвать кисти, ломать ветки.Оглядевшись вокруг, я к большому удивлению обнаружил, что сижу на черемухе в саду своего дедушки. Это было еще ничего, если бы вслед за этим не раздался громкий голос деда: «вот я вас сейчас из ружья солью!» И мне со всеми ребятами пришлось без оглядки удирать через забор по крапиве. На другой день от бабушки я узнал, что на их сад ночью делала набег целая «шайка» мальчишек. Примерно к этому же времени относится история, как я попал в денежную кабалу к своему соседу Виталию Назарову. У нас в доме появилась красивая копилка для денег. Она была металлической в форме книжки. В эти копилки опускали деньги порой довольно крупного достоинства – серебряные рубли с полтинниками, имевшие в то время большую стоимость. Однажды Виталий пригласил меня сплавать с ним на лодке, под болото, в камыши за морошкой. С собой под ягоды я взял небольшую корзиночку, а он старый ржавый чайник. Когда мы приплыли в камыши, то он решил собирать морошку в мое лукошко, а мне отдал свой чайник. Вобщем, чайник я где-то потерял, вернее всего оставил на какой-либо кочке, и сколько мы оба его не искали, не смогли найти.      Ругани на мою голову Виталий обрушил достаточно, корзинку забрал в возмещение убытка и потребовал еще дополнительной платы. Эта доплата тянулась до тех пор, пока я при помощи ножа и ножниц не опустошил всю копилку не только от серебряных и полтин, но и вообще от всех имевшихся в ней денег.Поистине, век живи, век учись!

В 1925 году мать переводят работать из библиотеки заведовать пунктом по ликвидации неграмотности. Это была своеобразная школа взрослых, где были обязаны пройти курс обучения те, подлежащие призыву в армию молодые парни, которые не умели читать и писать. Эта школа не давала официального образования, а давала знания примерно в объеме 2-х классов. Учились читать, писать и выполнять четыре арифметических действия.       Ставилась задача, чтобы отправлять в Красную армию грамотных призывников. Среди молодых ребят было много таких, у кого уже были семья и дети. Они часто приходили к матери с просьбами об отпуске домой по различным семейным делам. Один из них сильно запомнился мне. Это был красивый, черноволосый молодой человек из д. Пастухово, муж, в будущем хорошей нашей знакомой – председателя колхоза в Период Великой Отечественной войны Анны Лягаевой. Они только поженились, и он часто у матери отпрашивался в свою деревню. В Великую Отечественную войну он погиб.     С 1927-го по 1929 год мать работала воспитательницей в детском саду. Зимой 1929 года умирает дедушка. В это время он жил с нами. Дядя Митя, женившись на Анне Ивановне Мальцевой, резко изменил свое отношение к родителям. Новой жене старики пришлись не ко двору. Разрыв с сыном особенно тяжело переживал дед. У бабушки это проходило как-то легче. Дед много читал, внимательно. По газетам следил за событиями в стране и за рубежом. Был восхищен появлением в Суксуне радио. Всю его библиотеку, в которой было много хороших изданий классиков, приложений к журналам «Родина», «Нива», альбомы с открытками и много других разных книг и журналов, оставил себе дядя Митя.Мне запомнился дедушка высоким, худощавым, с тонкими чертами, прямым носом и седыми волосами. Вечерами он любил посидеть около десяти линейной лампы с книжкой в руках. В этот вечер как всегда бабушка прилегла вздремнуть на печке. Мы с сестрой Риммой сидели на кухне за столом, я что-то читал, она рисовала. Тускло светила лампа, освещая стол и спящего на длинной скамейке дедушку. Вдруг что-то сильно стукнуло. Бабушка не видела, что это стукнула рука, откинутая спящим дедушкой, и прикрикнула на нас: «Не стучите, а то разбудите дедушку!» Я ей на это сказал, что это стукнул дедушка рукой. Бабушка слезла с печи и подошла к нему. Он был мертв. Позднее, мы слышали, что дедушка умер от разрыва сердца. Я оделся и побежал за родителями в магазин. Не помню, как я добежал до них. На мои слова: «Дедушка умер!» отец и заплакавшая мать стали быстро одеваться и поспешили домой. На фотографии с похорон дедушки хорошо сохранились лица: бабушки, тети Симы, тети Анны, дяди Мити, матери, меня и сестры.

Ковязин А.С.

Пройденный путь.

       Посвящается

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: