Утренняя почта для А. А. Ахматовой из города Сестрорецка

 

 

В кустах Финляндии бессмертной,

где сосны царствуют сурово,

я полон радости несметной,

когда залив и Комарово

освещены зарей прекрасной,

осенены листвой беспечной,

любовью Вашей -- ежечасной

и Вашей добротою -- вечной.

 

        1962

 

--------

Холмы

 

 

Вместе они любили

сидеть на склоне холма.

Оттуда видны им были

церковь, сады, тюрьма.

Оттуда они видали

заросший травой водоем.

Сбросив в песок сандалии,

сидели они вдвоем.

 

Руками обняв колени,

смотрели они в облака.

Внизу у кино калеки

ждали грузовика.

Мерцала на склоне банка

возле кустов кирпича.

Над розовым шпилем банка

ворона вилась, крича.

 

Машины ехали в центре

к бане по трем мостам.

Колокол звякал в церкви:

электрик венчался там.

А здесь на холме было тихо,

ветер их освежал.

Кругом ни свистка, ни крика.

Только комар жжужал.

 

Трава была там примята,

где сидели они всегда.

Повсюду черные пятна --

оставила их еда.

Коровы всегда это место

вытирали своим языком.

Всем это было известно,

но они не знали о том.

 

Окурки, спичка и вилка

прикрыты были песком.

Чернела вдали бутылка,

отброшенная носком.

Заслышав едва мычанье,

они спускались к кустам

и расходились в молчаньи --

как и сидели там.

 

   ___

 

По разным склонам спускались,

случалось боком ступать.

Кусты перед ними смыкались

и расступались опять.

Скользили в траве ботинки,

меж камней блестела вода.

Один достигал тропинки,

другой в тот же миг пруда.

 

Был вечер нескольких свадеб

(кажется, было две).

Десяток рубах и платьев

маячил внизу в траве.

Уже закат унимался

и тучи к себе манил.

Пар от земли поднимался,

а колокол все звонил.

 

Один, кряхтя, спотыкаясь,

другой, сигаретой дымя --

в тот вечер они спускались

по разным склонам холма.

Спускались по разным склонам,

пространство росло меж них.

Но страшный, одновременно

воздух потряс их крик.

 

Внезапно кусты распахнулись,

кусты распахнулись вдруг.

Как будто они проснулись,

а сон их был полон мук.

Кусты распахнулись с воем,

как будто раскрылась земля.

Пред каждым возникли двое,

железом в руках шевеля.

 

Один топором был встречен,

и кровь потекла по часам,

другой от разрыва сердца

умер мгновенно сам.

Убийцы тащили их в рощу

(по рукам их струилась кровь)

и бросили в пруд заросший.

И там они встретились вновь.

 

   ___

 

Еще пробирались на ощупь

к местам за столом женихи,

а страшную весть на площадь

уже принесли пастухи.

Вечерней зарей сияли

стада густых облаков.

Коровы в кустах стояли

и жадно лизали кровь.

 

Электрик бежал по склону

и шурин за ним в кустах.

Невеста внизу обозленно

стояла одна в цветах.

Старуха, укрытая пледом,

крутила пред ней тесьму,

а пьяная свадьба следом

за ними неслась к холму.

 

Сучья под ними трещали,

они неслись, как в бреду.

Коровы в кустах мычали

и быстро спускались к пруду.

И вдруг все увидели ясно

(царила вокруг жара):

чернела в зеленой ряске,

как дверь в темноту, дыра.

 

   ___

 

Кто их оттуда поднимет,

достанет со дна пруда?

Смерть, как вода над ними,

в желудках у них вода.

Смерть уже в каждом слове,

в стебле, обвившем жердь.

Смерть в зализанной крови,

в каждой корове смерть.

 

Смерть в погоне напрасной

(будто ищут воров).

Будет отныне красным

млеко этих коров.

В красном, красном вагоне

с красных, красных путей,

в красном, красном бидоне --

красных поить детей.

 

Смерть в голосах и взорах.

Смертью полн воротник. --

Так им заплатит город:

смерть тяжела для них.

Нужно поднять их, поднять бы.

Но как превозмочь тоску:

если убийство в день свадьбы,

красным быть молоку.

 

   ___

 

Смерть -- не скелет кошмарный

с длинной косой в росе.

Смерть -- это тот кустарник,

в котором стоим мы все.

Это не плач похоронный,

а также не черный бант.

Смерть -- это крик вороний,

черный -- на красный банк.

 

Смерть -- это все машины,

это тюрьма и сад.

Смерть -- это все мужчины,

галстуки их висят.

Смерть -- это стекла в бане,

в церкви, в домах -- подряд!

Смерть -- это вс?, что с нами --

ибо они -- не узрят.

 

Смерть -- это наши силы,

это наш труд и пот.

Смерть -- это наши жилы,

наша душа и плоть.

Мы больше на холм не выйдем,

в наших домах огни.

Это не мы их не видим --

нас не видят они.

 

   ___

 

Розы, герань, гиацинты,

пионы, сирень, ирис --

на страшный их гроб из цинка --

розы, герань, нарцисс,

лилии, словно из басмы,

запах их прян и дик,

левкой, орхидеи, астры,

розы и сноп гвоздик.

 

Прошу отнести их к брегу,

вверить их небесам.

В реку их бросить, в реку,

она понесет к лесам.

К черным лесным протокам,

к темным лесным домам,

к мертвым полесским топям,

вдаль -- к балтийским холмам.

 

   ___

 

Холмы -- это наша юность,

гоним ее, не узнав.

Холмы -- это сотни улиц,

холмы -- это сонм канав.

Холмы -- это боль и гордость.

Холмы -- это край земли.

Чем выше на них восходишь,

тем больше их видишь вдали.

 

Холмы -- это наши страданья.

Холмы -- это наша любовь.

Холмы -- это крик, рыданье,

уходят, приходят вновь.

Свет и безмерность боли,

наша тоска и страх,

наши мечты и горе,

все это -- в их кустах.

 

Холмы -- это вечная слава.

Ставят всегда напоказ

на наши страданья право.

Холмы -- это выше нас.

Всегда видны их вершины,

видны средь кромешной тьмы.

Присно, вчера и ныне

по склону движемся мы.

Смерть -- это только равнины.

Жизнь -- холмы, холмы.

 

        1962

 

--------

X x x

 

 

Не то Вам говорю, не то

твержу с гримасой неуместной.

Рассудок мой что решето,

а не сосуд с водой небесной.

В худую пору взялся я

расписываться в чувстве чистом, --

полна сейчас душа моя

каким-то сором ненавистным.

 

Простите описанье чувств,

фальшивую и злую ноту,

всю болтовню, но больше -- грусть,

за матушку ее -- длинноту.

Простите, что разверз сей хлев

пред Вами, Господи, простите.

Как будто, ног не отерев,

я в дом влезал... И не грустите:

 

ведь я-то помню свой оскал,

а также цену рифмованью,

а также все, что здесь искал

в грошовом самобичеваньи.

О не жалейте Ваших слов

о нас. Вы знаете ли сами,

что неубыточно любовь

делить Вам можно с небесами.

 

        1962(?)

 

--------

X x x

 

 

Что ветру говорят кусты,

листом бедны?

Их речи, видимо, просты,

но нам темны.

Перекрывая лязг ведра,

скрипящий стул --

"Сегодня ты сильней. Вчера

ты меньше дул".

А ветер им -- "Грядет зима!"

"О, не губи".

А может быть -- "Схожу с ума!"

"Люби! Люби!"

И в сумерках колотит дрожь

мой мезонин...

 

Их диалог не разберешь,

пока один.

 

        1962

 

--------

X x x

 

 

Я памятник воздвиг себе иной!

 

К постыдному столетию -- спиной.

К любви своей потерянной -- лицом.

И грудь -- велосипедным колесом.

А ягодицы -- к морю полуправд.

 

Какой ни окружай меня ландшафт,

чего бы ни пришлось мне извинять, --

я облик свой не стану изменять.

Мне высота и поза та мила.

Меня туда усталость вознесла.

 

Ты, Муза, не вини меня за то.

Рассудок мой теперь, как решето,

а не богами налитый сосуд.

Пускай меня низвергнут и снесут,

пускай в самоуправстве обвинят,

пускай меня разрушат, расчленят, --

 

в стране большой, на радость детворе

из гипсового бюста во дворе

сквозь белые незрячие глаза

струей воды ударю в небеса.

 

        1962

 

* Стихотворение отсутствует в СИБ. -- С. В.

 

--------

В семейный альбом

 

 

Не мы ли здесь, о посмотри,

вон там, окружены песком --

по обе стороны скамьи,

застыв, на берегу морском.

 

   ___

 

Все чудится, что рядом ты.

Все вижу сквозь ненастный вой

вливающийся в цвет воды

колеблющийся локон твой.

 

   ___

 

Как скрученные кем-то в жгут

полотна простыней ночных,

и тучи и валы бегут,

но разные пути у них.

 

   ___

 

Пуст берег, этот край земной,

где каждый деревянный дом

маячит за твоей спиной,

как лодка, что стоит вверх дном.

 

   ___

 

И вот уже как будто страх:

не верится, что дом прирос!

Но, двери распахнув, рыбак

мешает повторить вопрос.

 

   ___

 

А ветер все свистит, крутя

столь жаждущих простых границ,

в сей бредень (или в сеть) дождя

попавшихся прибрежных птиц,

 

   ___

 

Не видно им со стороны --

как спинкою своей скамья

твердит, что мы равны, равны,

что, может быть, и мы семья.

 

   ___

 

Лишь нам здесь -- ни сейчас, ни впредь,

уставившись в пустой песок,

знак тождества не разглядеть,

сколоченный из двух досок.

 

        зима 1962 -- 1963

 

--------

X x x

 

 

Вдоль темно-желтых квартир

на неизвестный простор

в какой-то сумрачный мир

ведет меня коридор.

И рукав моего пальто

немного в его грязи.

Теперь я вижу лишь то,

что от меня вблизи.

 

Еще в зеркалах живет

мой неопрятный вид.

Страшное слово "вперед"

губы мои кривит.

Скопище, сонм теней

спускается на тормозах.

Только всего сильней

электрический свет в глазах.

 

Словно среди тишины

вдруг заглушает крик

власти теней спины

залитый светом лик,

словно в затылке -- лед

и пламень во лбу горящ,

и тела всего -- пер?д

много превосходящ.

 

Коридор, мой коридор,

закадычный в ранге владык;

залитый светом взор,

залитый тьмой кадык.

Запертый от гостей,

с вечным простясь пером,

в роще своих страстей

я иду с топором.

 

Так как еще горит

здесь предо мною свет,

взгляд мой еще парит,

минует еще паркет,

по жилам еще бежит

темно-желтая кровь,

и сердце мое дрожит

возле охапки дров.

 

Так, как в конце весны

звуками полон лес, --

в мире конструкций сны

прежний теряют вес.

Так, впредь былого дыша,

я пред Тобой, Господь,

видимо, весь душа,

да вполовину плоть.

 

Словно летом в тени

и у любви в конце,

словно в лучшие дни,

пот на моем лице.

Так посреди белья

и у дров на виду

старый и новый я,

Боже, смотри, иду.

 

Серый на горле шарф,

сзади зеркальный шкаф,

что-то звенит в ушах,

в страшной грязи рукав,

вешалки смотрят вслед,

лампочки светят вдоль.

 

И если погаснет свет,

зажжет свой фонарик боль.

 

        1962 -- 1963

 

--------

X x x

 

 

Черные города,

воображенья грязь.

Сдавленное "когда",

выплюнутое "вчерась",

карканье воронка,

камерный айболит,

вдавливанье позвонка

в стираный неолит.

 

-- Вот что нас ждет, дружок,

до скончанья времен,

вот в чем твой сапожок

чавкать приговорен,

также как мой штиблет,

хоть и не нов на вид.

Гончую этот след

не воодушевит.

 

Вот оттого нога,

возраст подметки для,

и не спешит в бега,

хоть велика земля.

Так что через плечо

виден беды рельеф,

где белеет еще

лампочка, перегорев.

 

Впрочем, итог разрух --

с фениксом схожий смрад.

Счастье -- суть роскошь двух;

горе -- есть демократ.

Что для слезы -- впервой,

то -- лебеда росе.

Вдохновлены травой,

мы делаемся, как все.

 

То-то идут домой

вдоль большака столбы --

в этом, дружок, прямой

виден расчет судьбы,

чтобы не только бог,

ночь сотворивший с днем,

слиться с пейзажем мог

и раствориться в нем.

 

        1962 -- 63

 

--------

На смерть Роберта Фроста

 

 

Значит, и ты уснул.

Должно быть, летя к ручью,

ветер здесь промелькнул,

задув и твою свечу.

Узнав, что смолкла вода,

и сделав над нею круг,

вновь он спешит сюда,

где дым обгоняет дух.

 

Позволь же, старик, и мне,

средь мертвых финских террас,

звездам в моем окне

сказать, чтоб их свет сейчас,

который блестит окрест,

сошел бы с пустых аллей,

исчез бы из этих мест

и стал бы всего светлей

в кустах, где стоит блондин,

который ловит твой взгляд,

пока ты бредешь один

в потемках... к великим... в ряд.

 

        30 января 1963, Комарово

 

--------

X x x

 

 

Деревья окружили пруд,

белеющий средь них, как плешь,

почти уже кольцом, но тут

тропинка пробивает брешь.

В негодованьи на гостей

последняя сосна дрожит.

Но черный ручеек детей

на эту белизну бежит.

Внизу еще свистят, галдят,

вверху -- уже царит тоска.

Вершины, кажется, глядят

в отчаяньи на облака.

Должно быть, просят темноты

вечерней, тьмы ночей, --

чтоб эти капельки воды

забрал назад ручей.

 

        январь 1963

 

--------

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: