Да потому, что бесполезно.

Сергей Наговицын

1.

 

   Как вы думаете: Какое самое тяжёлое и долгое время дня для пациентов психиатрических больниц? Некоторым кажется, что это тихий час. Однако, для подавляющего большинства больных, особенно для тех, кто провёл здесь ещё относительно мало времени, это время после сон часа до отбоя. Больше всего тяжелее тем, кто коротает эти вечера в наблюдательной палате. Ничем от традиционного не отличалось и мнение пациентов шестого мужского отделения одной из российских психиатрических больниц.

   Павел не отдохнул ни минуты за весь тихий час. Сегодня он даже ничего не читал, а только бесконечно ходил по палате, не обращая никакого внимания на замечания соседей и угрозы санитаров. Иногда Паша садился или ложился на кровать, но быстро вскакивал и снова с большой скоростью ходил туда-сюда. В шестнадцать часов, когда кончилось это, называемое всеми, детсадовское время, он потерял последнюю надежду, надежду на то, что сегодня очередная судебно-врачебная экспертная комиссия вновь решит его судьбу.

– Пахан, чего ты раскисший какой-то? – громко начал расспрашивать Павла Серёга, по прозвищу Грузин – его близкий друг, лежавший в пятой палате, через одну он Павла. – Так и не вызывали на ковёр?

– Нет, не вызывали, – вздохнув и посмотрев на Грузина ответил Павел. Потом, помолчав несколько секунд, добавил: – Теперь ещё один вечер коротать, а потом неизвестно сколько ещё.

– Всё будет хорошо! Не переживай сильно по этому поводу, – успокаивал Грузин Павла, хлопая его по плечу. – Пойдём курить.

  Десять лет Павел не видел свободы: тюрьма, этап, после спецбольница с интенсивным, а затем и с усиленным наблюдением; и вот уже год как он находился в своём родном шестом отделении психиатрической больницы общего типа, в городе где родился и вырос, а затем и оступился, поэтому очень долго коротал своё время за решёткой.

     По дороге в курилку, Грузин продолжал успокаивать Павла:

– Сегодня же только понедельник. Всё ещё впереди. Тем более, в любом случае, после комиссии суд минимум только через две недели состоится, а потом ещё столько же будут документы оформлять, до этого не выпишут.

   В комнате для курения, как обычно в это время, буквально в трёх квадратных метрах, набилось человек двадцать пять народа. Те кто туда не втиснулся тихонько курили в туалете, не желая ждать пока освободится место в курилке.

– Ну что, Павлик, - начал расспрашивать Павла Пират, тихо смоливший приму в ближнем углу курилки, – я так понимаю, что комиссии сегодня у тебя не было?

– Не было, – с грустью в глазах ответил Павел. – Заведующий – трепло, – добавил он и прикурил сигарету.

– Да, верно. Тимофеев действительно – трепло, – согласился Пират.

  Валерий по кличке Пират был старым узником психиатрических больниц. Ему была очень хорошо знакома система карательной психиатрии, и он утверждал, что она действует и в настоящее время. При Советской власти Пират прошёл все спецбольницы с интенсивным, а также множество, с усиленным наблюдением. Но последние двадцать лет он находился вот в этом шестом отделении. Своё прозвище он получил не случайно: у него не было одной ноги (он ходил на протезе), а также отсутствовал один глаз. Как потерял ногу, Пират никому никогда не рассказывал. Глаз же ему выбили при штурме спецназом питерской спецбольницы, после разыгравшегося там массового бунта пациентов.

  Пират с Павлом стали близкими друзьями, когда Павел был переведён из детского отделения в шестое мужское, уже много лет назад. Тогда Павлик был всего лишь пятнадцатилетний мальчишка, но его ум и смекалка сразу понравились Пирату.

   До совершения своих чудовищных правонарушений, Павел периодически попадал в психиатрическую больницу, но это не помешало ему окончить университет с красным дипломом, а затем поступить в аспирантуру, однако, стать учёным было, видимо, не суждено.

- Покурив, друзья вышли из курилки, где, из-за плохой вентиляции, можно было и не закуривать, а просто подышать дымом соседа. Пират вышел последним и предложил:

- Братва! Может нам в картишки перекинуться пока? В тысячу?  Ну, или, для начала, в ази? Как вы на это смотрите?

- Валер, я лично почитаю лучше до ужина, потом видно будет, – ответил Павел. – Вы с Серёгой сыграйте пока лучше вдвоём – в очко, а после кормёжки можно будет и в штуку поиграть, – добавил он и ушёл к себе в палату.

- Слушай, Пират, - заговорил Грузин, - правильно Пахан говорит. Давай сейчас в очко с десяток партий сыграем, а как пожрём, подтянем Шпрота и в штуку поиграем, – Потом посмотрел в единственный глаз Пирата и торжественно, но правда тихо, сделал заключение: – Я же тему толкую! Согласен?

- Да, твоя правда, – кивая, произнёс Пират. – Тем более Шпрот ещё дрыхнет. Ему опять в обед азалептин вместо тизерцина дали.

Тем временем Павел устроился на кровати и продолжал перечитывать роман-эпопею «Война и мир». Паша был очень расстроен, что не состоялась комиссия. «Как так? – думал он. - Ведь заведующий Тимофеев Сергей Владимирович, да и мой лечащий врач Антонина Алексеевна, ещё в пятницу обещали, что в понедельник точно». Хотя, на самом деле, он ничему не был удивлён, ведь за все годы пребывания в разных психиатрических лечебницах, Павел разучился полностью доверять не только психиатрам, но и всем людям. «Ладно, возможно был прав Сократ, сказав: «То, что сделано, то к лучшему». Возможно дополнительный вечер или несколько, пойдут мне только на пользу», - подумав это, Паша окончательно успокоился и с головой погрузился в чтение.

Совсем немного времени оставалось до ужина. Баландёры уже ушли на пищеблок, – относить бачки под еду. Многие мужики собрались как обычно в коридоре около наблюдательной палаты, оттуда было недалеко до столовой (просто дальше не пускали) и с нетерпением ждали приглашения. Санитары пытались разогнать толпу «оголодавших», хотя заранее знали, что это бесполезно.

  Дочитав до гибели Пети Ростова, Павел начал сильно переживать. Паша перечитывал «Войну и мир» уже не впервые, но конец этой главы четвёртого тома всегда воспринимал со слезами. Он оторвался от книги, прижал её одной рукой к груди, а другой протёр прослезившиеся глаза.

- Пах, ты чего? – начал расспрашивать Партизан – сосед Павла по палате, который лежал рядом. – Я уверяю тебя, что комиссия состоится на этой неделе, вот увидишь, – пытался успокоить он Павла.

- Я не из-за комиссии, - отвечал Павел, - мне Петьку жалко. Понимаешь меня, Игорёк?

- Какого Петьку? Ты о чём? – удивлённо, смотря на Павла, начал расспрашивать Партизан.

Павел вдруг встрепенулся, потом потряс головой, затем резко встал с койки и произнёс:

- Я что-то сильно в роман погрузился, – после, взяв Партизана за плечи, и, глядя тому в глаза, шёпотом попросил: – Ты, пожалуйста, никому не говори, а то смеяться будут, – и, сделав маленькую паузу, добавил: - Всё-таки умел иногда Лев Толстой за душу взять.

- Всё хорошо, Паш, – похлопав Павла по спине, сказал Партизан. – Я тебя всегда понимал, пойму и сейчас. Я если что могила. Да и в принципе уверен, что смеяться никто бы не стал.

Встав с кровати и недолго постояв на месте, Павел прошёлся по палате туда-сюда между коек несколько раз, затем остановился и спросил:

- А за ужином то ушли?

- Уже давно принесли, – ответил Чипалино, до этого молча листавший журнал, сидя на своём месте в углу палаты, - сейчас вот-вот кормить будут.

  После этого Павел пошёл мыть руки – он всегда это делал перед едой, а после приёма пищи обязательно чистил зубы – к этому его приучила, ещё с раннего детства, ныне покойная бабушка, которая одна воспитала его. Умывшись, Павел вернулся в палату и стал ждать, когда пройдёт толпа голодных полудурков, которые могли просто убить за пайку.

Сидя на своей кровати, Павел смотрел в потолок. Потом помолился на икону божьей матери, стоявшую на общей тумбочке. «Господи, сделай так, чтобы завтра решилась моя судьба, и пожалуйста, пожалуйста, чтобы в мою пользу», - произнёс Павел шёпотом, затем прочитал про себя молитву «Отче наш» и перекрестился три раза.

- Кто ещё не ел, проходите в столовую! – громко пробасил вошедший в палату один из дежурных санитаров.

  Спокойно встав с кровати, Павел, никуда не торопясь, пошёл ужинать. 

 

     

2.

 

  Ужин закончился, и в шестом отделении установился обычный вечер. В это время все пациенты всегда находились внутри отделения, даже те, у кого был свободный выход (его давали только в первой половине дня, однако, работу могли вывести и в тихий час, но это случалось редко). Последнюю ходку из отделения делали за ужином. За должность баландёров боролись многие больные, прежде всего, за дополнительную порцию и пайку. Всё-таки большинство рвались на пищеблок именно вечером, потому что в это время шли без сопровождения, а значит можно быстренько сбегать на улицу и перехватить у случайных прохожих сигарет и мелочи, её сразу же тратили на мелко-листовой чай. Ну и многие, особенно молодые парни, шли на кухню, чтобы потискать девушек из женских отделений, которые также приходили вечером туда одни.

  Ужин, почти всегда, являлся самой скудной трапезой. Обычно давали молочный суп, которые все называли «беловодичная лапша», либо сечку без масла. И то и другое напоминало больше жидкий клейстер, никогда не солёный и редко доваренный. Однако, сегодня был настоящий праздник: первый раз за этот год давали макароны запечённые с яйцом, а пайка состояла из необычайно толстого куска. Баландёрам же досталась почти тройная порция и такая же пайка хлеба.

  После ужина наступала единственная радость для дураков – разрешалось смотреть телевизор, хоть до самого отбоя. В шестом отделении, несмотря на то что в разгаре был уже двадцать первый век, имелось всего три канала, по которым шли обычно бразильские сериалы или новости. Сегодня же по первому каналу в шестом часу началась интересная передача посвящённая конфликту на юго-востоке Украины, и большинство решило посмотреть её.

  Прошло ещё немного времени, перед тем как все больные встрепенулись и на несколько секунд оторвались от своих дел, - медсестра крикнула дежурных санитаров – в шестое отделение прибыло пополнение. По правилам, любого вновь поступившего, минимум на два-три дня, помещали в наблюдательную палату. Но, как на зло, в надзорке не было свободных мест, а все те, кто там лежал были в неудовлетворительном состоянии. Однако, всё же, был в этой палате один вполне адекватный пациент – Евгений Воронов по кличке Шакал. И дежурной медсестре – Галине Андреевне пришлось сделать то, чего не было нужно ни пациентам, ни медперсоналу и ни самому Шакалу – вывести его в общую палату. Шакала ненавидели все. Его несколько раз выводили и раньше, но он сам просился обратно в наблюдательную палату, не выдерживая унижений и побоев от других больных, а блатные не считали его даже живым существом и говорили – «мешок с шакалом». Также как Павла, Шакала возили по стране много лет. Везде его принимали, мягко говоря, недружелюбно. Такое отношение к нему было вполне объяснимо: Шакал был осуждён по пунктам а, б части четвёртой статьи сто тридцать первой Уголовного кодекса Российской Федерации. Говоря не юридическим, а гражданским языком: он жестоко изнасиловал маленькую девочку, которая после этого умерла.  

   Павел решил ещё немного почитать, а потом уже возможно до отбоя играть в карты.

- Пахан, - начал Пират, зайдя в палату к Павлу, - этого петуха опять выводят. Сестра сказала, что в вашу третью палату.

  - Только его здесь не хватало, – возмущённо проговорил Павел и покачал головой.

- Да пускай выводят. - заговорил Партизан. - Будет палату драить и шконки рубахой протирать, – и помолчав добавил: – да и будет кому подзатыльника вставить.

Павел узнал Шакала ещё в Орле. Они лежали в одном отделении, но только в разных палатах. К насильникам и педофилам в психиатрических клиниках относились ещё хуже, чем в колониях. Обычно они, попав в «дурхату» тюрьмы, не доживали даже до этапа. Однако в СИЗО Шакал всегда сидел в одиночной камере, а в больницах его всегда держали в наблюдательной палате, благодаря этому он и выжил. Павлу было почему-то всегда жалко этого урода, он сам не знал почему, но тем не менее не решался считать Шакала человеком.

  Как и планировала дежурная медсестра Галина Андреевна, Шакала перевели в третью палату, где лежал Павел. На входе он сразу же получил сильный подзатыльник от Партизана.

- Привыкай, урод, – сквозь зубы говорил Партизан. – В надзорке то под крылышком у санитаров сидел, а теперь будешь землю здесь жрать…

- Игорь прекрати, – вставил Павел, оторвавшись от книги. – Он здесь ещё нахлебается. Да и на воле его ничего хорошего не ждёт.

  - Верно ты говоришь, – согласился Партизан. – Ладно, падла, - обратился он к Шакалу, - настроение у меня сегодня хорошее. Падай вот на эту шконку, – и показал на кровать, стоявшую в среднем ряду палаты.

  Следом в палату зашли Пират, а за ним Грузин.

- Ну что, братва, с петухом теперь бок о бок придётся вам чалиться, – сочувственно, но при этом с усмешкой в глазах, проговорил Пират.

- Валера, не говори ерунды, – не соглашался Грузин, – мы же всё-таки не в зоне и не на спецу.

- Да что ты понимаешь?! – заорал Пират с сильной злобой. – Ты только здесь то и бываешь – на общем режиме, да и то от случая к случаю, и принудки у тебя никогда не было, и на тюрьме ты не чалился, а что такое этап ты, наверное, и не слышал, – постепенно успокаиваясь продолжал Пират, – а я, да ещё некоторые здешние ребята, прошли огонь и воду и медные трубы.

  Вы чего начали? – заговорил Павел, вставая с кровати. – Пойдёмте лучше в штуку играть, – подойдя к друзьям, и, обняв их, добавил он, – только сначала подымим пойдём.

  В курилке было значительно меньше народа, по сравнению со временем, когда кончился тихий час, можно сказать никого. В основном многие заходили туда умыться или постирать что-нибудь, так как единственный на всё отделение умывальник находился именно там. Некоторые мужики стояли в ожидании того что кто-нибудь оставит хотя бы маленький окурок. Сигареты в таких больницах всегда были на вес золота, за них можно было выменять, пожалуй, всё что угодно. Ещё более ценным являлся листовой чай. В шестом отделении было давно забыто время, когда удавалось достать кипяток, его давали только при выдаче продуктовых передач, – один раз в день, при этом разрешали заваривать только пакетированный чай, не больше двух пакетиков на кружку, за этим строго следил персонал. Но часто больные, пользуясь невнимательностью медсестёр и санитаров, проносили чай в отделение и чаще всего варили чифирь сжигая туалетную бумагу, некоторые не жалели и своих полотенец. В основном же листовой чай ели в сухом виде, как только он появлялся. У кого находили заварку во время обыска, тому обычно потом сильно нездоровилось. Попадало и тем, у кого находили сигареты сверх нормы. Самое страшное наказание было за хранение телефона или тем, кто проносил в отделение спиртное и наркотики.

   Ребята курили одну на троих сигарету. Внезапно в курилку вошёл Шпрот. Это был четвёртый друг. Квартет вечерами часто играл в карты, а также друзья всегда ели за одним столом, делились сигаретами и передачами.

- О! Проснулся! Доброе утро! – проголосил Пират, хлопая Шпрота по плечу.

- Оставить тебе, Антоха, покурить? – спросил Павел.

- Маленечко, на затяжку, – ответил Шпрот. – У меня вообще то одна есть, но, я думаю, её попозже выкурим.

- Тебя сковывает по-моему. Да? – внимательно смотря на Шпрота, спрашивал Пират.

- Есть немного, – ответил Шпрот. – Мне после ужина клопексол-депо опять поставили, – объяснял тот.

- Интересно, – вслух подумал Грузин, – такие уколы всегда Надежда Сергеевна ставит.

- Галина Андреевна сказала, что процедурная сестра забыла, а сегодня по графику надо колоть, – объяснил Шпрот и, помолчав, добавил: – извините, пацаны, но я играть сегодня не буду – неусидчивость сильная.

  - Я тоже передумал играть, – заговорил Павел. – Хочу дочитать «Войну и мир», – Надеюсь, что до отбоя успею.

   Друзья вышли из курилки. Шпрот начал бродить по коридору из одного конца в другой. Павел ушёл в свою палату читать дальше своё любимое произведение. Пират с Грузином посмотрели друг на друга, улыбнулись, а затем прошли за стол, стоявший в коридоре у окна, и принялись играть в нарды.

 

 

3.

 

  В половине седьмого передача посвящённая войне на Украине закончилась, а вечер в шестом отделении продолжался. Таких вечеров многие пережили уже и, возможно, переживут ещё не одну тысячу.

  Павел был полностью погружен в чтение своего, как он считал и говорил всем, любимого произведения, но всё же краем уха услышал, что по телевизору снова включили какой-то сериал. Партизан тоже не любил телевизор и по вечерам читал, только не книги, а различные газеты и журналы, в основном уже старые. Свежей прессы у него никогда не было, так как его никто не навещал, а газеты и журналы ему давали другие больные, предварительно зачитав до дыр. Он тоже услышал, что по телевизору идёт сериал.

- Опять какую-то хрень включили, идиоты, – ворчал Партизан.

-Игорь, не ворчи, – успокаивал его Павел. – Не любят если люди читать, а некоторые и не умеют. Им же каким-то образом нужно получать новую информацию.

- Ну да. Здесь опять твоя правда, – кивнув, ответил Партизан, а потом спросил: – ты опять «Войну и мир» читаешь.

- Да, – ответил Павел. – Ты же знаешь, что это моё самое любимое произведение, по крайней мере из всей русской прозы девятнадцатого века. Я ещё перед тем как в МГУ на филологический поступить уже три раза его перечитал.

  Затем Павел ещё о чём-то недолго шептался с Партизаном. Шакал в это время тоже находился в палате на своём месте, он боялся выходить в коридор, в палате ему было безопаснее рядом с Павлом, потому что последний был единственным человеком, который сможет, хоть как-нибудь, заступиться за него.

  Грузин с Пиратом продолжали играть в нарды. Шпрот бесцельно шатался по коридору, иногда он подходил к столу, где играли его друзья, наблюдал за ними и в шутку посмеивался над каждым проигрышем Грузина. Не только Грузин всегда проигрывал Пирату. Мало кому когда-либо удавалось обыграть этого старого «матёрого волка» в различные азартные игры.

   Пацаны! Вова Белый поступает, – закричал Чипалино, который всегда околачивался по вечерам возле наблюдательной палаты, откуда было видно второй пост – пост медсестры возле выхода из отделения.

  Все сразу бросили свои дела и столпились около надзорки. Этот Вова и был пополнением, за которым так долго ходили санитары.

  Галина Андреевна долго листала медицинскую карту Белого, а он, переодевшись в больничную пижаму, ждал, когда она закончит.

  Вова Белый, также как Пират, был закован в кандалы психиатрии ещё со времён Хрущёва. Они часто пересекались в различных психиатрических больницах по всей стране, и с самого начала стали лучшими друзьями. Однако, в отличии от своего друга, Вова периодически, хотя редко и очень недолго, находился на воле. Сейчас Белый проматывал очередную «ходку»; а сегодня его конвоировали с областной спецбольницы в психиатрическую больницу общего типа по месту жительства. В шестом отделении его почти все знали, а те, кто не знал лично, много слышали и уважали.

   Здорово братва! – проговорил своим хриплым и картавым голосом Белый, зайдя в отделение. – Не ждали, наверное? А? Ах бродяги вы мои!

   Мужики здоровались с Вовой, все были очень рады видеть его. Пират подошёл незаметно и, улыбаясь, смотрел на своего близкого друга, ожидая, когда тот обратит на него внимание. Ждать долго не пришлось.

 - Господи! Пират! Да ты мой братишка родной! – радостно трубил Белый. – Сколько лет, сколько зим, – и крепко обнял своего друга.

  - Вова, я так рад тебе, – немного прослезившись, говорил Пират. – Я же думал, что ты уже не вернёшься со спеца, всё-таки седьмая ходка у тебя была.

  - Мне ещё на третьем сроке гарантировали, что уже тогда пожизненно. Но, как видишь, я опять видимо через годик «хлебов вольных» вкушу, – говорил Белый, а потом с грустью в глазах спросил у Пирата: – А ты всё здесь? Ты слово свобода, я думаю, давно забыл.

   - Вова, меня же ещё подростком закрыли, а мне уже скоро семьдесят стукнет. На воле, ты знаешь, что я был всего три дня, когда сбежал с новосибирского спеца в семьдесят втором году, – ответил Пират.

     Принимавший в санпропускнике Вову врач дал указание: поместить его сразу в общую палату, минуя наблюдательную, – и Белого положили в третью. Чипалино уступил ему своё место в углу палаты, а сам лёг на кровать, где лежал Шакал; того же сразу перевели обратно в надзорку – место было свободно. Шакал был очень рад тому, что так недолго помучался в общей палате. Снова он лежал в углу надзорки рядом с одним не ходячим дурачком, который уже много лет находился на этом месте.

     В это время Пират и Белый сварили чифирь. Вова занёс с собой в отделение маленький кипятильник, который ребята подсоединили к контактам патрона одной из лампочек в пятой палате. Иного выхода не было, потому что единственная розетка доступная больным находилась в коридоре, от неё питался телевизор, да и если к ней подключиться, то сразу же заметят санитары или медсёстры, а тогда будут большие проблемы. Ещё Белый занёс большую пачку листового чая. На чай были приглашены: Павел, Грузин и Шпрот, ну и на хвост сел Партизан.

  - Убойный чаёк, – говорил Белый, сделав два глотка, и, передав кружку Павлу. – Я даже не помню когда такой именно пил. 

    - Последний раз мы пили что-то подобное на пересылке в Матросской Тишине, когда шли этапом в Калининград в восемьдесят шестом году, – хлопая по плечу Белого, говорил Пират. – А пацанам такой чай даже не снился никогда.

     -Верно. Не пили мы такого никогда, даже ничего похожего, – согласился Грузин. Его поддержали Павел и Шпрот, а Партизан молча кивал.

     Пацаны пили чай и разговаривали по душам. Все были безумно рады приезду Вовы Белого. Он и сам был счастлив, что наконец-то соскочил со спец-режима на котором, как говорил Пират, не пожелаешь оказаться даже самому злейшему врагу.

    - Тебе годик то ещё, в любом случае, чалиться, – обняв одной рукой друга, говорил Пират. – Моё письмо на Сычовку ты не успел получить?

    - Нет не получал, – отвечал Белый. – Хотя я сам хотел тебе маляву отправить ещё с Сашкой Косым, но слил нас кто-то; Косого тогда Сульфазином ширнули, и он через месяц кони двинул. Меня в «резинке» две недели держали, а после в надзорку на полгода закрыли, а потом по отделениям кидали; с нашими я пересёкся только в десятке, перед областью.

    Потом Белый повернулся к Павлу и сказал:

    - Я тебя помню. Мы с тобой в Новосибирске на пересылке пересекались. Помнишь?

    - Да, припоминаю, – отвечал Павел. – Меня после в Орёл погнали, как и всю двести сорок шестую хату.

    - Всё верно, – кивнув, согласился Белый. – А наша двести семидесятая вся на Сычовку уехала, кроме одного молоденького парня, того в Волгоград угнали.

    Мужики допили чай. После, в курилке, Вова угостил всех блатными сигаретами. Он знал все лазейки и поэтому смог пронести с собой и кипятильник, и чай, а также сигарет, намного больше нормы. Первый раз выкурили по целой сигарете, но потом решили всё-таки экономить и курить одну на двоих. Покурив, сыграли несколько раз в «Мальца»; два раза выиграл Пират и столько же Вова Белый – он не уступал другу в мастерстве игры в карты, а в шахматы и нарды Пират всегда проигрывал.

    Закончив четыре партии в карты, Павел ушёл читать, Шпрот начал снова шататься по коридору, а Вова, Пират и Грузин сели в пятой палате и повели разговоры за жизнь и не только. Тем временем настенные часы показывали уже половину восьмого. «Большую часть вечера скоротали», - мелькнуло в голове у многих. Ещё пара часов и отбой, потом опять день, а за ним и вечер. Так изо дня в день, а для многих и из года в год.

 

 

4.

 

    Павел уже дочитывал последний – четвёртый том «Войны и мира» и готовился к эпилогу. Краем глаза он заметил, как в палату зашёл Вова Белый и подошёл к Партизану, за ним вошёл Пират. Они о чём-то долго шептались, сидя на кровати Партизана. Паша не вникал в их разговор, а когда шёпот затих, он приподнялся на койке и обратился к друзьям:

    Я думаю надо пойти отравиться. Как вы на это смотрите, пацаны?

   - Верно, не помешает, – согласился Белый.

   - А Серёга-Грузин где шляется? – обратился Павел к Пирату.

   - Бог его знает, - ответил Пират. - Но надо его обязательно найти. Если без него покурим, то он до конца жизни припоминать будет.

   - Вы чего мне кости перемываете? – заговорил Грузин, который уже давно стоял на входе в палату и всё слышал. – Я, Валера, не такой злопамятный, как ты думаешь, – добавил тот.

   - Я же в шутку, – заявил Пират, – ты уж всё так близко к сердцу не принимай.

   - Так, братва! – выкрикнул Белый. – Вы курить идёте или нет, я сейчас пойду один все три сигареты выкурю, а вы тут спорьте дальше.

   - Всё, всё идём, – в один голос сказали остальные.

   Друзья в очередной раз пошли в комнату для курения. В это время в курилке столпились малолетки. Малолетки были чаще всего воспитанниками детских домов. На растерзание к «палачам в белых халатах» они попадали либо за плохое поведение, либо за неудовлетворительные оценки в школе. Мальчишки, увидев сигареты, начали просить по штучке, но потом сбавили до одной на всех.

   - Я бы вас угостил, пацаны, - взяв одного мальчишку за плечи, говорил Вова Белый, – Я из-за никотина никогда не вёлся, да зелёные вы ещё совсем, бросайте пока не поздно эту пагубную привычку.

    - Тут мы точно не бросим, – говорил один из малолеток. Делать совсем нечего. Школы даже нет как в детском отделении. Кажется, сейчас бы учился с утра до вечера.

    - Книги читайте от подъёма до отбоя, - вставил Павел, - тогда на всякую ерунду времени не будет.

    - Вот слушайте, малявки, – махая пальцем, говорил Пират мальчишкам. – Человек почти кандидатом наук стал, да оступился, – и после паузы произнёс: – Так всё, идите в коридор или в палату, дымом здесь не надо дышать.

      Малолеток в отделении было в основном немного, но хлопот с ними было немало. Однако, все мужики всегда жалели этих ещё совсем желторотых мальчиков. Что их ждало? Ответ почти всегда однозначный: тюрьмы, лагеря, психбольницы. Но всё же они были пока ещё детьми, и все, как могли, старались им помочь. Павел и Грузин постоянно брали мальчишек с собой на передачу. Очень часто многие дурные, но при этом сердобольные мужики, не понимая, что они этим только навредят, давали малолеткам закурить. Обычно детдомовцы лечились недолго. Очень часто ребятишкам приходилось дольше ждать, когда их заберут воспитатели детского дома, те просто почти всегда забывали про своих воспитанников.

       Мужики курили три на шестерых сигареты. Пират и Белый начали вспоминать как было хорошо на общем режиме во времена СССР: кормили до отвала, пайка была не нормирована – хлеб стоял нарезанный на столах – бери сколько хочешь, таблетки запивали молоком. Но также и не забыли про тяжёлые девяностые годы и начало двухтысячных, особенно тяжко было вспоминать это время на спецрежиме.

    - Сейчас, я думаю, мы переживаем что-то среднее между девяностыми и СССР, – рассуждал Пират. – Ты как думаешь, Владимир? – спросил он Белого.

    - В принципе я с тобой согласен, Валера, - отвечал Белый, кивая головой, и, докуривая остаток сигареты. - Но сейчас говорят, что девяностые возвращаются, поэтому всё может ухудшиться, а на спецу уже начало ухудшаться.

      Накурившись и ещё что-то обсудив, друзья вновь занялись кто чем. Пират с Белым сели играть в шахматы, Павел снова читал, Грузин немного понаблюдал за друзьями, затем взял в маленькой местной библиотеке книгу Ивана Падёрина «Когда расцветут камни». Никто никогда не видел, чтобы Грузин читал, да ещё такую серьёзную литературу, он обычно либо играл в карты, либо смотрел телевизор. Если сказать правду: Грузин был ещё и не особо грамотным, но в это сложное, в чём-то и философское произведение, посвящённое Великой Отечественной Войне, погрузился с головой и даже начал понимать о чём идёт речь. Грузин стал пациентом психиатрической больницы после контузии полученной в армии. Стандартно два раза в год он проходил лечение, но, несмотря на это, в целом жил полноценной жизнью: трудился на хорошей работе, был женат и имел двоих ребятишек; жена и дети регулярно навещали его в больнице.

      Шпрот продолжал бродить по коридору. Иногда он сильно ускорялся и даже подпрыгивал, это была стандартная реакция на клопексол-депо. Затем Шпрот, стал наворачивать круги ещё и в разных палатах. Когда он зашёл в пятую палату, у него чуть не выпала челюсть: он увидел читающего Грузина.

    - Серёга! Я думал, что ты читать не умеешь, – говорил Шпрот смеясь. – Сегодня зима, наверное, вернётся или лето досрочно наступит.

    - Ой, уйди, – отвечал Грузин, не отрываясь от чтения, и, делая прогоняющий жест рукой. – Я может хочу начать новую культурную жизнь. Понял?

    - Ладно, читай, – отмахнулся Шпрот и вышел из палаты.

    Антон по прозвищу Шпрот был высоким симпатичным и вполне приятным молодым человеком. Никогда никому он не говорил, что с ним произошло, и почему он попал в психиатрическую больницу. На все вопросы он просто отвечал: «Я шизик, я шизик, – а помолчав добавлял снова: – Я шизик, я шизик». Несмотря на все свои странности, Шпрот был очень умён и смекалист, это сразу заметил Пират и подтянул его в свою компанию.

     Пройдясь по четвертой палате, а затем, зайдя в третью, Шпрот подошел к Павлу, который сначала не заметил друга, а если бы тот не заговорил, то так бы и остался в «шапке невидимке».

    -Представляешь, Грузин читает, – начал Шпрот, – да еще такую серьезную литературу. Никогда бы не подумал, что этот человек может взять в руки книгу.

     -Ну да, я конечно удивлен, – начал рассуждать Павел, – но с другой стороны: всё когда-то начинается. Посмотрим: может еще один-два годика и из Сереги получится настоящий филолог.

   Что-то еще пробурчав себе под нос, Шпрот вышел из третьей палаты и направился в сторону наблюдательной.

    -Куда прешься! – громко заорал на Шпрота один из санитаров. – Нельзя здесь ходить; медсестра ругается.

     Шпрот немного поворчал, но выполнил приказ санитаров и больше не подходил к первому посту.

   Тем временим, Павел уже прочитал несколько глав эпилога «Войны и мира». Он вдруг почувствовал, что у него слипаются глаза. После обеда ему дали фенозепам; таблетки долго не действовали, тем более Павел еще чифирнул, поэтому и притормозил действие лекарства, а теперь оно дало о себе знать. Положив книгу на живот, Павел задремал. Время подходило к девяти. Всем уже хотелось поскорее съесть, как все говорили «младенческую пайку», называемую вечерним полдником. Затем выпить таблетки и спать, спать, спать. Всё же до отбоя оставалось еще около часа, это было, пожалуй, самое трудное время вечером в шестом отделении.

 

5.

 

   За чтением Грузин, также как Павел, задремал. С непривычки, он просто переутомился. Однако и того и другого разбудил дикий крик Васи Петровского, который находился в наблюдательной палате. Он часто лежал в шестом отделении и всегда находился в надзорке. Петровский, под действием сибазона, спал весь день и вечер, а уже под ночь, в принципе, как и всегда, начал орать, выражаясь нехорошими словами, непонятно только в чей адрес. Конечно, всем было жалко этого парня; он был таким с самого рождения. Но многим надоедал его ненормативный словесный понос, в том числе и медперсоналу, поэтому многие смены просили больных применить к Васе физическую силу, хотя ему чаще ставили укол, и он засыпал. Сегодня же он орал так, что наверное слышала вся больница.

   - Господи! – взмолился Павел. – Да когда же этого дурака выпишут.

   - Если и заберёт его бабуля, то всё равно ненадолго, – рассуждал Партизан.

   - А время сколько? – спросил Павел.

      - Девять, начало десятого, – ответил Чипалино, стоявший в проёме палаты, откуда было хорошо видно телевизор.

   - Дочитать, наверное, не успею до отбоя, – возмущённо вздохнул Павел. Потом помолчал и добавил: – спал бы да спал, так нет, этот дурак снова орёт. Хотя, жаль его конечно. Не дай бог кому так вот.

   Павел, ещё недолго полежав на кровати, встал и, положив книгу на тумбочку, направился к выходу. В проёме он столкнулся с Грузином.

  - Пойдём курить, – предложил Грузин.

  - У тебя сколько сигарет осталось?

  - Одна.

  - И у меня одна. Пойдём пока у Вовы возьмём. А мою перед отбоем покурим, твою же утром, когда встанем.

  - Да, логично. – согласился Грузин, – тем более Вова нас, если что, обязательно выручит.

  Пацаны подошли к своим друзьям, которые сидели в коридоре за столом и доигрывали очередную партию в шахматы.

  - Мат! – хлопнув в ладоши, восторжествовал Белый.

  - Все три раза ты меня сделал, – слегка улыбаясь, сказал Пират.

  - В этот раз ты ещё очень хорошо играл, даже шах мне поставил целых два раза, – говорил Белый.

  - Пойдём курить, – предложил Пират. – Пацаны уже нас давно ждут, – и показал на Грузина и Павла.

  - Пойдём! – радостно согласился Белый.

    Покурив, Павел тщательно вымыл руки с мылом. Вот-вот должен был начаться вечерний полдник, который ещё называли вторым лёгким ужином, и Паша готовился заранее. Как обычно, подождав, когда пройдут «бешеные» он пошёл есть. Полдник сегодня был не менее хорошим, чем ужин: давали по две большие вафли и по кружке кефира (обычно было либо то либо другое, но сегодня был, как решили многие, настоящий праздник). Одним из последних, Павел покинул столовую и сразу же встал в очередь за лекарствами. Таблетки уже все давно ждали, их должна была раздавать медсестра, а санитары контролировать, чтобы лекарства были выпиты, а не выброшены. Очередь стояла долго, и один из больных, не выдержав, крикнул.

  - Ну, где колёса то?

   - Уже минут пятнадцать стоим, – поддержал другой.

  - Успеете выпить! Куда торопитесь! На работу что ли опаздываете! – пробасил один из санитаров.

  Наконец, медсестра принесла таблетки и начала раздавать. Галина Андреевна была на смене одна, поэтому она до таблеток делала ещё и инъекции. Все стояли в одну линию, в порядке очереди получали лекарства, выпивали их, а затем показывали рты санитарам. Однако, «жулики» (так называли медсёстры тех, кто прячет таблетки) стояли в отдельной очереди, им толкли таблетки в порошок, а когда они выпивали их, то становились в «отстойник» (угол в конце коридора, возле выхода), чтобы они потом не срыгнули лекарство. В отстойнике «жулики» стояли до тех пор пока все остальные не выпьют таблетки.

   Павел выпил свои пятьдесят миллиграмм азалептина, которые ему всегда давали на ночь, и пошёл курить. Вова Белый опять угостил своих друзей сигаретами. Покурив, мужики разошлись по своим палатам. В отделение зашла дежурная санитарка – тётя Люба, которая до этого весь вечер сидела на втором посту и отвечала на телефон. Сейчас там за неё временно села Галина Андреевна, а тётя Люба пошла звать своих помощников, которые мыли полы в отделении. Влажная уборка обязательно проводилась два раза в день: во время тихого часа и после отбоя. 

  - Мальчики, вы где? – громко звала своих помощников тётя Люба.

    На уборку выходило четыре человека: один мыл наблюдательную палату, двое коридор и ещё один убирался в туалете и курилке. В благодарность помощники получали по сигарете и их кормили баландой, которая оставалась с обеда. Павла кормили вместе с уборщиками – он тоже был помощником, у него была очень ответственная должность: он помогал санитарам в ночное время. Но сегодня на смене их было двое, поэтому дежурить Павлу было не надо, однако, могли всё равно поднять в любое время ночью, если поступит какой-нибудь очень буйный пациент.

  - В туалет, курить, спать! На всё про всё даю пять минут, а потом чтоб все лежали по кроватям, кроме помощников, – проорал санитар.

   Больные поспешно делали свои дела в туалете и курилке, хотя многие сделали всё заранее и уже лежали в своих палатах, некоторые даже успели уснуть.

   - Отбой! – крикнул санитар и одновременно погасил свет в палатах. – Два часа после отбоя никто не встаёт, а потом только в туалет и никакого курения ночью.

   Павел подошёл к тёте Любе и спросил:

  - Тёть Люба, я пойду перекушу, потом спать. Хорошо? Сегодня двое санитаров.

  - Да, да, Павлик. Иди, кушай. Я тебе на раздаче уже всё поставила, – с доброй улыбкой отвечала пожилая санитарка.

    Павел, как обычно, никуда не торопясь, прошёл в столовую, съел жидкий рассольник и тушёную капусту, затем выпил кислый компот. Выйдя из столовой, он прошёл к умывальнику, почистил зубы и также спокойно ушёл в палату на своё место, разделся и лёг спать. Вскоре закончилась и уборка и все помощники уже тоже лежали по своим местам.

  Вот на этом и закончился один вечер шестого отделения. Таких вечеров было и будет ещё очень много. А таких отделений только в этой больнице одиннадцать, а в России их тысячи и, в среднем, в каждом из них по семьдесят разбитых судеб.

 

Чёрный человек

…Чёрный человек,

Чёрный, чёрный

Чёрный человек

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: