LOS BOBOS DI MCNAMARA — КОНЦЕРТ БРУХА

ЦЕЛИ: 1. ДЕРЖАТЬ СКРИПКУ ВЫСОКО. Особенно на аккордах. 2. артикуляция — сконцентрируйся на извлечении мелких нот чисто и ярко, лёгкими быстрыми пальцами (тренируйся побольше). 3. отработка переходов; динамика — начни водить смычком медленно, постепенно ускоряясь.

ВЫЗУБРИ

СТРАНИЦА 7 Первые такты: шш. 18 и 19:

а) дави смычком в полсилы и ускоряйся на аккордах. Ниже локоть. Не двигай скрипку!

б) отточи мелкие ноты (та-дам), чтобы они звучали чище, — отпускай и расслабляй пальцы быстрее.

Ш. 21: а) триоли на струне — по 25 раз каждый!

б) сделай отчётливее 8-е ноты — тренируйся! РАССЛАБЛЯЙ пальцы после каждого нажатия!

Шш. 23-6 снова дави смычком вполсилы на аккордах и бери мелкие ноты уверенными быстрыми пальцами.

Шш. 27-30: ВАЖНО: Эта строка слишком трудная, и ты роняешь скрипку! Супер лёгкий аккорд. Артикуляция почище. И ещё БОЛЕЕ чистая на повторе.

Ш. 32: быстро отпускай пальцы и расслабляй их. Не останавливайся.

Ш. 33: легче, быстрее смычок!

СТРАНИЦА 8

Ш. 40: этот аккорд слишком сложный! Смычок вполсилы и высокая скрипка! Артикулируй мелкие ноты.

Ш. 44: этот аккорд должен быть лёгким, хотя и более насыщенным — быстрее работай смычком!!

Шш. 44—5: расслабленная рука, расслабленное запястье.

Шш. 48-49: сделай это более весёлым! Пальцы быстрее и легче! Держи их наверху, но не напрягай!

Ш. 52: — артикуляция!

Шш. 54.—58: ДЛИННЫЙ СМЫЧОК! Более захватывающе!

Ш. 78: выше пальцы! Не дави, пусть они будут лёгкими!

Ш. 82: это crescendo, начни медленно, затем постепенно ускоряйся! Затем успокойся — и вновь мощное crescendol

СНАЧАЛА ТЕЙЛОР СВИФТ! ПОТОМ — ЛЕДИ ГАГА!! НАКОНЕЦ, БЕЙОНСЕ!!

Ш. 87: более направленно, следуй за фразой (погромче — вверх, потише — вниз)

СТРАНИЦА 9

Шш. 115-6: начинай мягко и усиливай давление смычка в высшей точке. Направление!

Ш. 131: играй тише!

Шш.136-145: по-настоящему СФОРМИРУЙ это (играй больше и усиливай смычок, когда поднимаешься, и ослабь давление, снижаясь). Отработай места, где ты фальшивишь, по 50 раз каждое.

Шш. 146-159: играй тихо, но с ХОРОШЕЙ артикуляцией.

Шш. 156-158: продолжай crescendo.

Ш. 160-161: артикуляция.

СТРАНИЦА 10

Ш. 180: практическое упражнение. Направление! Начни медленно, затем постепенно ускоряйся!

Ш. 181-83: вызубри чистую артикуляцию — быстрые лёгкие пальцы!

Ш. 185: половина скорости смычка на аккордах — легче! Чище мелкие ноты, быстрее пальцы.

Ш. 193-195: ВЫЗУБРИ переходы — точную позицию! По 50 раз.

Ш. 194: начни тихо, а затем настоящее crescendo!

Ш. 200: запомни правильные ноты — отработай по 30 раз.

Ш. 202: поупражняйся в аккордах — точная позиция руки — интонация!

Ш. 204: очень мягкая рука и расслабленное запястье!

КЛЁВЫЕ ШТУЧКИ — РЕКА АЛОХА-7 МЕНДЕЛЬСОН!

Вечный двигатель Страница 2 Вступление:

* На crescendo поднимайся энергичнее!

* Таким же образом повтори трижды, играй каждый раз по-разному — возможно, ТИШЕ последнюю версию раз.

* В последнем шаге второй строки — ДРУГАЯ ГАРМОНИЯ. Учти это.

Строка 3: извлекай мелодичные ноты, уделяй меньше внимания повторяющимся. Затем " скатись вниз".

Строка 4: убедись, что важные ноты играешь ГОРАЗДО БОЛЕЕ ДЛИННЫМ СМЫЧКОМ. Строка 5: выяви СТРАННЫЕ ноты.

Строка 6: как много ля! Скукотища! Приглуши их и выдели ДРУГИЕ ноты.

Строка 7: огромная, длинная двухоктавная гамма — начни ТИШЕ и дойди до колоссального crescendo!! Страница 3 Строка 5: на " фа" используй практически весь смычок — сделай это волнующим! — затем пусть все постепенно стихает.

Строки 6-7: следуй указаниям — тихо, а затем внезапный ВЗРЫВ на фа!

Строка 8-9: то же самое — тихо, а затем внезапный ВЗРЫВ на фа!

Строка 10: выдели две ПЕРВЫЕ ноты, последние не так важны.

Мендельсон

Вступление:

Анданте — немного быстрее.

Сыграй его более расслабленно, тихо, будто ты находишься НАЕДИНЕ СО СПЯЩИМИ СОБАКАМИ.

Повтори то же самое дважды, затем, на третий раз, сыграй ПОЯРЧЕ — раскройся немного!

Строка 4: а сейчас немного более взволнованно, напряжённо. МОЖЕТ, ОДНА ИЗ СПЯЩИХ СОБАК ПРИБОЛЕЛА?

Строка 5: ГОРАЗДО ЭНЕРГИЧНЕЕ НА ВЕРХНЕЙ ноте! Постепенно возвращайся к той же тихой, спокойной энергии, что была в начале.

СЕРЕДИНА

На 100% другое исполнение — ИСПУГАННО! Играй очень БЫСТРЫМ СМЫЧКОМ! Больше энергии! ВЕСЬ смычок на некоторых частях. Меняй скорость смычка!!

На последних трёх строках темп постепенно нарастает. Так что вначале играй не всем смычком, и каждый раз УВЕЛИЧИВАЙ его на 1, 5 дюйма. Строка 2: forte!. Увеличь напряжение!

Страница 11, строка 1: ещё интенсивнее! Crescendo до высшей точки!!

У меня есть сотни, может быть, тысячи таких записок. У них очень длинная история. Когда девочки были маленькими, а я бывала груба с ними, то оставляла повсюду — на их подушках, в коробках с завтраками, в их нотных тетрадях — маленькие записочки с сообщениями вроде: “У мамочки плохое настроение, но она тебя любит! ”, или “Ты — мамина гордость и счастье! ”

С собаками вам не нужно делать ничего подобного — они этого не поймут. Особенно Пушкин.

Мои собаки ничего не умеют — какое же это облегчение. Я от них ничего не требую и не пытаюсь планировать их будущее. По большей части я доверяю им самостоятельно сделать правильный выбор. Я всегда с нетерпением жду, когда увижу их, и я люблю наблюдать за тем, как они спят. Ну что за прекрасные отношения!

Лулу в тринадцать лет

 

Глава 24 Бунт

 

Китайский круг добродетели с Лулу не сработал. Но я никак не могла этого понять. Казалось, все шло точно по плану. Ценой невероятных усилий — хотя я не готова была ни за что платить — Лулу удавалось все, о чем я для неё мечтала. Спустя месяцы изнурительной подготовки и традиционных ссор, домашних криков и воплей Лулу прошла прослушивание и получила должность концертмейстера в престижном молодёжном оркестре, несмотря на то, что ей было всего двенадцать лет, и она была гораздо моложе большинства музыкантов. Она получила награду штата в номинации “Вундеркинд” и попала на газетные полосы. Она приняла участие и победила в школьном конкурсе декламации на латыни и французском. Но вместо того, чтобы ощутить уверенность в себе, благодарность родителям и желание работать ещё больше, она сделала прямо противоположное. Лулу начала бунтовать: не только против репетиций, но и вообще против всего того, что я ей навязывала. Оглядываясь назад, я думаю, что все начало меняться, когда Лулу была в шестом классе, я просто не осознала этого. Среди того, что Лулу ненавидела больше всего на свете, было моё настойчивое желание забирать её из школы на дополнительные уроки скрипки. Я считала, что в школе Лулу зря тратит кучу времени, поэтому несколько раз в неделю я писала записки её учителю, объясняя, что скоро будет концерт или прослушивание, и просила разрешения забрать дочь из школы на время обеда или занятий физкультурой. Иногда мне удавалось сколотить целый двухчасовой блок, объединив время обеда, две перемены и, кхм, урока музыки, где они звонили в колокольчики, или урока рисования, во время которого они украшали киоски для ярмарки в честь Хеллоуина. Было видно, что Лулу с ужасом переживала каждое моё появление в школе, а её одноклассники всегда странно на меня смотрели, но в то время ей было всего одиннадцать лет, и я все ещё могла навязать ей свою волю. И я уверена, что музыкальные награды Лулу заработала благодаря тем дополнительным занятиям скрипкой.

Мне все это тоже давалось нелегко. Во время занятий со студентами я внезапно извинялась, говоря, что мне надо на встречу, и неслась за Лулу в школу, отвозила её к Кивон, а затем летела обратно к себе в кабинет, перед которым уже выстраивалась очередь ожидающих меня студентов. Полчаса спустя я снова извинялась, отвозила Лулу обратно в школу, а затем возвращалась к работе ещё на три часа. Я оплачивала услуги Кивон, вместо того чтобы заниматься с Лулу самой, поскольку не думала, что она будет сопротивляться своей учительнице и, конечно, ссориться с ней. В конце концов, Кивон не была членом нашей семьи.

Как-то вечером, всего через пятнадцать минут после того, как я закинула Лулу на занятия, Кивон мне позвонила. Она была взволнована и расстроена. “Лулу не хочет играть, — сказала она. — Кажется, будет лучше, если вы её заберёте”. Приехав, я страшно извинялась перед Кивон, бормоча про то, что Лулу устала, поскольку не выспалась. Но выяснилось, что Лулу не просто отказалась играть. Она была груба с Кивон, хамила ей и игнорировала её советы. Я была унижена и дома наказала Лулу.

Но со временем становилось только хуже. Когда бы я ни приезжала за Лулу в школу, её лицо мрачнело. Она поворачивалась ко мне спиной и говорила, что не хочет уезжать. Когда мы, наконец, приезжали к Кивон, Лулу иногда отказывалась выходить из машины. Если мне каким-либо образом удавалось её затолкать в квартиру Кивон — это могло быть за двадцать минут до конца занятия, — Лулу периодически отказывалась играть или намеренно играла плохо, фальшиво и без души. Она также сознательно провоцировала Кивон, постепенно приводя её в бешенство, а затем с издёвкой спрашивала: “Что случилось? Вы в порядке? ”

Однажды, кстати, Кивон проговорилась, что её бойфренд Эрон, понаблюдав за уроком, сказал: “Если бы у меня была дочь, я бы никогда не позволил ей так вести себя, быть столь неуважительной”.

Это была пощёчина. Эрон, который всегда обожал Лулу, был чрезвычайно добродушным. Он вырос в одной из самых либеральных и мягких западных семей, где детей никогда не наказывали за школьные прогулы и исполняли практически все их желания.

И все же он критиковал результат моего воспитания, поведение моей дочери, и был прав.

Примерно в то же время Лулу начала мне хамить и откровенно меня не слушаться на глазах у моих родителей. В глазах западников в этом нет ничего особенного, но в нашей семье подобное равнозначно осквернению храма. По сути, это настолько выходило за рамки, что никто не знал, как поступить. Мой отец отвёл меня в сторонку и конфиденциально попросил меня отказаться от скрипки. Моя мама, которая была близка с Лулу (они много переписывались), заявила напрямик: “Тебе нужно перестать быть такой упрямой, Эми. Ты слишком строга с Лулу, просто до крайности. Ты пожалеешь об этом”.

— Почему ты на меня нападаешь? — парировала я. — Ты меня воспитывала именно так.

— Ты не можешь поступать так же, как твой отец и я, — ответила она. — Сейчас все по-другому. Лулу не ты, и она не София. Она совсем другая, и ты не можешь на неё давить.

— Я придерживаюсь китайского пути, — сказала я. — Он работает лучше. И мне наплевать, что никто меня не поддерживает. Вам промыли мозги ваши западные друзья.

Моя мать лишь покачала головой: “Говорю тебе, я переживаю за Лулу. С ней творится что-то не то”. Это ранило меня больше, чем что-либо другое.

Вместо круга добродетели мы получили порочную спираль, по которой неслись вниз. Лулу исполнилось тринадцать лет, и она становилась все более отстранённой и обидчивой. Её лицо постоянно сохраняло безучастное выражение, а единственным, что она говорила, было “нет” и “наплевать”. Она отказывалась от моих представлений о ценностях. “Почему я не могу тусоваться с друзьями, как другие дети? — вопрошала она. — Что ты имеешь против торговых центров? Почему я не могу пойти в гости с ночёвкой? Почему каждую секунду моего дня должна заполнять работа? ”

— Ты концертмейстер, Лулу, — отвечала я. — Тебе оказали большую честь, и ты несёшь колоссальную ответственность. На тебя рассчитывает весь оркестр.

— Что я делаю в этой семье? — отреагировала Лулу. Самое странное заключалось в том, что Лулу любила оркестр. У неё там было много друзей, ей нравилось ощущать себя лидером, между ней и дирижером мистером Бруксом установились потрясающие отношения. Я видела, как задорно она шутит и смеётся на репетициях — возможно, потому что я в них не вмешивалась.

Тем временем множились разногласия между мной и Джедом. Когда мы бывали наедине, он со злостью советовал мне быть сдержанней и прекратить чрезмерно обобщать “западников” и “китайцев”. “Я знаю, ты думаешь, что оказываешь людям большую услугу, критикуя их, чтобы они могли стать лучше, — говорил он язвительно. — Но думала ли ты когда-нибудь о том, что просто портишь им настроение? ” Больше всего критики доставалось мне по другому поводу: “Почему ты так нахваливаешь Софию на глазах у Лулу? Думаешь, Лулу хорошо себя после этого чувствует? Ты что, не видишь, что происходит? ”

— Я не перестану хвалить Софию, когда она того заслуживает, только чтобы защитить чувства Лулу, — отвечала я, вкладывая в три последних слова как можно больше сарказма. — Кроме того, думаю, Лулу знает, что она так же хороша, как и София. Её не нужно подбадривать.

Но, отвлекаясь от наших случайных раздоров, Джед всегда принимал мою сторону перед девочками. С самого начала мы придерживались стратегии общего фронта, и, несмотря на свои опасения, Джед не отошёл от неё ни на шаг. Вместо этого он делал все, чтобы сохранить мир в семье, планируя для нас семейные поездки на велосипедах, обучая девочек играть в бильярд и покер, читая им Шекспира, Диккенса и научную фантастику.

А затем Лулу сделала нечто невообразимое — вынесла свой мятеж на публику. Ей было хорошо известно, что китайское воспитание на Западе, по сути, тайная практика. Если кто-то узнает о том, что вы заставляете детей что-либо делать против их воли, или хотите, чтобы они были лучше других детей, или, прости господи, запретите походы в гости с ночёвкой, другие родители предадут вас анафеме, а расплачиваться придётся вашим детям. В результате родители-эмигранты учатся скрытничать. Они стараются быть весёлыми на публике, поглаживать детей по спине и говорить что-то вроде: “Хорошая попытка, приятель! ” или “Вперёд, команда! ” Никому не хочется быть парией.

Потому-то маневр Лулу был таким умным. Она громко спорила со мной на улице, в ресторане или магазинах, так что прохожие оборачивались и пялились на нас, когда она кричала: “Оставь меня в покое! Я не люблю тебя! Уходи! ” Когда друзья приходили к нам на ужин и спрашивали её, как продвигаются занятия скрипкой, она говорила: “О, я занимаюсь каждый день. Мама меня заставляет. И другого выбора у меня нет”. Однажды на парковке она, будучи в ярости из-за чего-то, что я сказала, орала и отказывалась выходить из машины, и это привлекло внимание полицейского, который подошёл выяснить, “в чем проблема”.

Как ни странно, школа оставалась нетронутым бастионом — хоть что-то Лулу всё-таки сохранила за мной. Когда бунтуют дети западников, обычно страдают их оценки, а иногда их даже исключают за неуспеваемость. Напротив, Лулу, бунтующая китаянка-полукровка, оставалась круглой отличницей и любимицей учителей, которые постоянно описывали её в своих отчётах как щедрую, добрую и отзывчивую девочку. “Лулу — это счастье, — написал один из учителей. — Она умеет сочувствовать и сострадать, одноклассники её обожают”.

Но Лулу видела все по-другому. “У меня нет друзей. Я никому не нравлюсь”, — объявила она однажды.

— Лулу, о чем ты говоришь? — забеспокоилась я. — Ты всем нравишься. Ты такая хорошенькая и весёлая

— Я урод, — отрезала Лулу. — И ты ничего не знаешь обо мне. Где я возьму друзей? Ты ничего мне не разрешаешь. Я не могу никуда ходить. Это все твоя вина. Ты ненормальная.

Лулу отказывалась гулять с собаками. Она отказывалась выносить мусор. Это было несправедливо по отношению к Софии, делавшей всю работу по дому. Но как можно физически заставить человека ростом в полтора метра делать что-то, чего он делать не хочет? Такая проблема не могла появиться в китайском доме в принципе, и я не знала, как быть. Так что я делала единственное, что умела, — вышибала клин клином. Я не уступала ни на йоту. Я говорила, что она как дочь позорит меня, на что Лулу отвечала: “Я знаю, знаю. Ты уже говорила”. Я твердила, что она слишком много ест. (“Прекрати. Ты больная”.) Я сравнивала её с Эми Сианг, Эми Ванг, Эми Лиу и Гарвардом Вонгом — азиатскими детьми в первом поколении, ни один из которых никогда не хамил родителям. Я интересовалась, что я сделала не так. Может, я была недостаточно строгой? Или слишком много ей позволяла? Закрывала глаза на то, что другие дети на неё дурно влияют? (“Даже не смей оскорблять моих друзей”.) Я говорила, что подумываю об удочерении третьей девочки из Китая, которая будет заниматься тогда, когда я скажу, и, возможно, даже станет играть на виолончели в дополнение к фортепиано и скрипке.

— Когда тебе будет восемнадцать, — бросала я вслед убегающей от меня по лестнице Лулу, — я разрешу тебе сделать все те ошибки, которые ты так хочешь совершить. Но до тех пор я от тебя не отстану!

— А я хочу, чтоб ты от меня отстала! — кричала мне Лулу снова и снова.

Когда дело касалось упрямства, Лулу мне было не переиграть. Но у меня все ещё сохранялось одно преимущество: я была матерью. Я отвечала за ключи от машины, счёт в банке и право не подписывать всевозможные разрешения. И все это в рамках закона США.

— Мне надо подстричься, — как-то сказала Лулу.

— После того как ты разговаривала со мной так грубо и отказалась сыграть Мендельсона более мелодично, ты ждёшь, что я сяду в машину и отвезу тебя туда, куда ты хочешь? — ответила я.

— Почему я должна все время торговаться? — с горечью спросила Лулу.

Тем вечером у нас была очередная крупная ссора, и Лулу заперлась в своей комнате. Она отказывалась выходить и не отвечала, когда я пыталась поговорить с ней через дверь. Много позже, сидя в своём кабинете, я услышала щелчок открывающейся двери. Я пошла к ней и увидела Лулу, спокойно сидящую на кровати.

— Думаю, я посплю, — сказала она нормальным голосом. — Я сделала все уроки.

Но я не слушала. Я смотрела на неё.

Лулу взяла ножницы и сама обрезала себе волосы.

С одной стороны головы они неравномерно свисали до подбородка. С другой их обрубили над ухом уродливой, рваной линией.

Моё сердце замерло. Я было почти взорвалась, но что-то — думаю, это был страх — заставило меня прикусить язык.

Прошла минута.

— Лулу... — начала я.

— Мне нравятся короткие стрижки, — перебила она меня.

Я отвела взгляд. Я не могла смотреть на неё.

У Лулу были волосы, которым все завидовали, волнистые, темно-каштановые — особенность китайско-еврейской крови. Одна часть меня хотела истерично наорать на Лулу и швырнуть в неё чем-нибудь. Другая часть хотела обнять её и разрыдаться.

Вместо этого я спокойно сказала: “Утром я первым делом запишу тебя к парикмахеру. Мы найдём кого-нибудь, кто это исправит".

— Окей, — пожала плечами Лулу.

Позже Джед сказал мне: “Что-то должно измениться, Эми. У нас серьёзная проблема”.

Мне захотелось разрыдаться — второй раз за вечер. Но вместо этого я закатила глаза: “Ничего страшного, Джед. Не создавай проблему на ровном месте. Я могу с этим справиться”.

 

Глава 25 Темнота

 

В детстве я очень любила играть с моей сестрой Кэтрин. Возможно, из-за того, что она была на семь лет младше, между нами не возникало соперничества или конфликтов. Также она была до смешного милой. С её блестящими чёрными глазами, волосами, стриженными шапочкой, и розовыми губами она привлекала всеобщее внимание и однажды выиграла фотоконкурс JC Penney (сеть магазинов одежды), в котором даже не участвовала. Поскольку мама часто была занята нашей младшей сестрой Синди, мы с моей средней сестрой Мишель по очереди возились с Кэтрин.

Я сохранила очень приятные воспоминания о тех днях. Я была властной и уверенной в себе, а Кэтрин боготворила свою старшую сестру, так что мы прекрасно ладили. Я придумывала игры и сказки, учила её играть в камешки, китайские классики и прыгать через двойную скакалку. Мы играли в ресторан: я была шефом, а она официантом и посетителем. Мы играли в школу: я была учителем, а она наряду с пятью плюшевыми зверюшками ученицей (Кэтрин блистала на моих уроках). Я участвовала в благотворительных акциях McDonald’s, чтобы заработать денег на исследования мышечной дистрофии, Кэтрин работала в киоске и собирала деньги.

Тридцать пять лет спустя мы с сестрой по-прежнему близки. Из всех четырёх сестёр мы больше всего похожи друг на друга, во всяком случае, внешне. Мы обе получили по две гарвардских степени, обе вышли замуж за евреев, обе стали преподавателями, как наш отец, у обеих по двое детей.

За несколько месяцев до того, как Лулу обкорнала волосы, мне позвонила Кэтрин, преподававшая и руководившая лабораторией в Стэнфорде. Это был худший телефонный звонок в моей жизни.

Рыдая, она сказала, что ей диагностировали редкую, почти наверняка смертельную форму лейкемии.

“Это невозможно”, — подумала я в замешательстве. Лейкемия нападает на мою семью, мою удачливую семью, уже второй раз?

Но это было правдой. Кэтрин сильно похудела; тошнота и одышка мучили её уже несколько месяцев. Когда она, наконец, показалась врачу, анализы крови были красноречивыми. По ужасному совпадению, лейкемию вызвал тот вид клеточной мутации, который Кэтрин изучала в лаборатории.

— Наверное, я долго не проживу, — расплакалась она. — Что будет с Джейком? А Элла даже не успеет узнать меня по-настоящему.

Сыну Кэтрин было десять лет, а дочке едва исполнился год. “Ты должна сделать так, чтобы она узнала, кто я. Ты должна пообещать мне, Эми. Я лучше соберу несколько фотографий... ” — и она замолчала.

Я была в шоке. Просто не могла в это поверить. Образ десятилетней Кэтрин вспыхнул в моей памяти, и его невозможно было связать со словом “лейкемия”. Как это могло случиться с Кэтрин? Кэтрин!

А мои родители? Да это же убьёт их.

— Что именно сказал доктор, Кэтрин? — услышала я свой до странности уверенный голос. Я включила режим старшей сестры, на все способной и неуязвимой.

Но Кэтрин не ответила. Она сказала, что перезвонит мне.

Десять минут спустя я получила от неё письмо. В нем говорилось: “Эми, все очень, очень плохо. Прости! Мне нужна химиотерапия, а затем, если получится, пересадка костного мозга. Потом снова химия. И очень мало шансов выжить.

Будучи учёным, она, конечно, была права.

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: