ВЫКРЕСТЫ ПРОТИВ ПАТРИАРХА НИКОНА: Материалы следственного дела 1666 года

 

Во время длительной русско-польской войны 1654–1667 гг. в России впервые осело значительное количество пленных литовско-польских евреев. Многие из них в дальнейшем приняли православие, поскольку без этого проживание в центральном районе страны, включая столицу, было невозможно. По-видимому, одним из них и стал выкрест Михаил Афанасьев сын.

Настоящая документальная публикация тематически и географически связана с Московским регионом и является логическим продолжением не так давно опубликованного в журнале «Вестник Еврейского университета» ценного исторического источника середины XVII века — доноса служителя патриарха Московского и всея Руси Никона крещеного еврея Михаила Афанасьева царю Алексею Михайловичу на своего хозяина — одну из крупнейших фигур отечественной истории этого столетия (имеющего заголовок «Показание Михаила Афанасьева об отношениях патриарха Никона к женщинам»)^[464].

Как отмечалось, его донос содержит обвинения опального патриарха (возглавлявшего Русскую православную церковь с 1652 г.^[465]) локального характера, перечень которых гораздо шире, нежели следует из названия. Здесь можно выделить пять пунктов обвинений. Во-первых, доноситель отмечает, что по приказу Никона в Воскресенском Новоиерусалимском монастыре (основанном им в 1656 г. на р. Истре), куда он добровольно удалился в 1658 г., пытали товарища М. Афанасьева, также выкреста и патриаршего сына боярского Демьяна Иванова сына Левицкого («патриаршие дети боярские» — низшее сословие двора патриарха, дворовые слуги), добиваясь от него признания в «жидовстве», то есть отправлении иудейских обрядов вместе с московским лекарем Данилом. А затем он был сослан в один из монастырей Никона — Иверский (Новгородский Богородицкий Святоозерский) на Валдайском озере. По мнению доносителя, ясна цель достижения нужных патриарху признаний: обвинение на Соборе в Москве 1666–1667 гг. в «жидовстве» личного врача Алексея Михайловича, что, по идее, должно бросить тень на самого царя. Во-вторых, М. Афанасьев заявляет, что в окружении патриарха близкие ему люди — зять, крестник, подьячий — занимаются «татными» делами. В-третьих, новокрещенец вменяет Никону в вину жестокое обращение со своими подчиненными: например, сечение невиновных кнутом и плетью и битье палками, а также ссылки неугодных ему в свои дальние обители — Иверский и Крестный (Архангельский Кийостровский в Белом море) монастыри, основанные патриархом в 1653 и 1656 гг. соответственно. Четвертый пункт касается приема Никоном «служилых и торговых» иноземцев из московской Немецкой слободы в своем подмосковном монастыре, включая посещение церквей, колокольни и трапезу в патриарших хоромах, что было строжайше запрещено церковными правилами. Наконец, патриарх обвиняется в том, что он парился в бане с «молодицами» и склонял к сожительству жену доносителя.

Перечисленные обвинения почти не вошли в главный перечень «вин» главы церкви, зачитанный на заключительном заседании Большого собора в Москве 12 декабря 1666 г., посвященном вынесению приговора. Свою челобитную М. Афанасьев передал царю, бежав из Воскресенского монастыря по сговору с Д. Левицким; в Москве 15 октября 1666 г. он объявил «за собою государево слово» («слово и дело государево» — формула, сопровождавшая донос на кого-либо, с обвинением в государственном преступлении, отмененная в 1762 г. Екатериной II при ее вступлении на престол). В это время в столице шла подготовка к церковному Собору, в котором помимо 17 русских иерархов приняли участие специально приглашенные 12 иноземных архиереев, в том числе два греческих патриарха^[466]; Большой собор подвел черту под «делом Никона».

Собственно донос выкреста явился основанием для начала дополнительного локального следствия против патриарха, гораздо менее известного, чем основное следствие, итогом которому стал приговор Соборного суда в Москве в декабре 1666 г. (с Никона за многочисленные прегрешения, и в первую очередь за самовольное оставление престола, вторжение в государственные дела и клевету на царя, был снят сан патриарха, а сам он отправляется в ссылку простым иноком в Ферапонтов монастырь). Известно, что это расследование продолжалось уже после вынесения Никону главного приговора, до 27 апреля 1667 г., когда Михайло и Демьян были поставлены на Соборе перед Вселенскими патриархами Александрийским и Антиохийским, присутствовавшими на суде, и дело было решено в их пользу.

В архивной описи этот комплекс материалов зафиксирован как «Розыскание по доносу на патриарха Никона новокрещенца из жидов Михаила Афанасьева» 1666 г. В состав следственного дела вошел целый ряд документов, впервые публикуемых здесь: ответная челобитная патриарха Никона к царю Алексею Михайловичу о приезде к нему в Новый Иерусалим царских посланников для расследования выдвинутых против него обвинений, с приложением «роспросных речей» Демьяна Ивановича Левицкого, и «рассмотрение» по доносу Михаила Афанасьева на патриаршего крестника Дениса Долманова, в том числе материалы допросов Долманова и показания свидетелей.

Как следует из этих документов, по доносу М. Афанасьева к его оппоненту, Никону, для расследования из столицы ездили архимандрит московского Чудова монастыря Иоаким и доверенное лицо царя и его секретарь думный дьяк Разрядного приказа (бывший дьяк Приказа тайных дел) Д. М. Башмаков с отрядом стрельцов, сотником и стрелецким головой; при этом между доносчиками, обвиняемыми и свидетелями проводились очные ставки. Главная же мысль челобитной патриарха — стремление обелить себя в глазах Алексея Михайловича: Никон просит не верить якобы ложным доносам, которые составили на него «Демьянко жид» и «жид Мишка». В свою очередь, Никон всячески стремится обвинить своих бывших слуг в «жидовстве». Это не случайно, ибо отход от православия и совращение в иудаизм были одними из самых тягчайших преступлений того времени и по Соборному Уложению 1649 г. карались смертной казнью. Глава XXII, пункт 24 свода российского законодательства царя Алексея Михайловича говорит о том, что, если «бусурман» совратит православного в свою веру и «по своей бусурманской вере обрежет», того преступника следует казнить — «сжечь огнем безо всякаго милосердия»^[467]. Более того, патриарх через своих людей пытается связать в одну цепочку «еврейнов Мишку и Демьянку» с лекарем «Данилом жидовином» и его знакомыми-выкрестами в Москве, в приходе церкви Иоанна Богослова в Бронной слободе («Марк оконничник», «спевак Василий Кирилов» и др.), утверждая, что они в столице тайно «субботствуют». Сейчас трудно судить, являются ли эти свидетельства правдой; вполне возможно, что на поверку они могут оказаться не чем иным, как домыслом, продиктованным одним желанием — отомстить своим обидчикам, бывшим дворовым людям. Но, как мы уже знаем, власти приняли сторону новокрещеных и отвергли доводы поверженного патриарха. В любом случае материалы следственного дела по доносу крещеных евреев на патриарха Никона остаются весьма ценным документальным памятником своей эпохи, подробно раскрывая некоторые доселе неизвестные моменты следствия и суда над опальным предстоятелем русской церкви, и в особенности «еврейские мотивы» дела Никона. Кроме того, текстологический анализ документов показывает, что они являются важным историческим источником (написанным скорописью середины XVII века), представляющим собой образец делопроизводства в России второй половины этого столетия. Данные материалы ярко характеризуют деловой язык приказной документации того времени, причем приближенный к языку разговорному.

Документальный памятник отложился в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) в фонде 27 «Приказ тайных дел» — разряде XXVII бывшего Государственного архива Российской империи (Санкт-Петербургского государственного архива МИД), созданного в начале XIX века для хранения дел особой политической и государственной важности. В РГАДА дело в составе одной из коллекций Госархива оказывается в 1925 г. Первоначально «розыскание» составляло отдельное архивное дело № 267, однако впоследствии оно вместе с рядом других обособленных единиц хранения, тематически касающихся опалы патриарха Никона, было присоединено к основному следственному делу, разделенному ныне на 10 частей («Дело об оставлении патриархом Московским и всея Руси Никоном патриаршего престола, о пребывании его в Воскресенском Новоиерусалимском монастыре (в том числе его письма к царю) и суде над ним на церковном Соборе 1666–1667 гг.»). Данный текст вошел в 8-ю часть дела, составив его XXIII и XXIV разделы. Рукописный текст документов передан в соответствии с правилами публикации исторических источников XVII века.

 

ДОКУМЕНТЫ

 

(л. 238) XXIII.

Челобитная патриарха Никона к царю Алексею Михайловичу — касательно приезда к нему, патриарху, в Воскресенский монастырь, по царскому указу, Чудова монастыря архимандрита Иоакима и дьяка Дементия Башмакова с стрельцами для взятия его, Никона, крестника Дениса Долманова и имевшагося у него ящика с письмами, по поводу объявленного на него, Долманова, патриаршим сыном боярским Михаилом Афонасьевым (Евреиным) государева дела, и для взятия содержавшагося в монастырской тюрьме по подозрению в жидовстве Демьяна Левицкого, а также жены его, Левицкого, жены означенного Михаила Афанасьева (Евреина) и жены слесаря Трофима, — с просьбою не верить ложным Афонасьева (Евреина) и Левицкого на него, Никона, доносам и с приложением копий с письма Демьяна Левицкого к патриарху Никону и с расспросных его речей.

Получена 25 октября 7175/1666 года^[468](л. 238 а) Великому государю царю и великому князю Алексею Михаиловичю всеа Великия и Малыя и Белмя Росии самодержцу, богомолец твой, государев, смиренный Никон патриарх Бога молит и челом бьет. В нынешнем, государь, во [7] 175-ом (1666) году октября в 21 день приезжал ко мне, богомолцу твоему, в Воскресенский монастырь Чюдова монастыря архимарит Иаким^[469] да твой, государев, думной дьяк Дементей Башмаков^[470], да с ними головы стрелетцкие, и сотники, и стрелцы. И приехав, у города в воротех и около тюрмы поставил караул. И пришов ко мне в келью, говорил нам, богомолцу твоему, твоим государевым словом. Указал де ты, великий государь, ехать им к нам, богомолцу твоему, для того бил де челом тебе, великому государю, и на Соборе сынчишко наш боярской Мишка евреин, а сказал де он за собою твое государево великое царьственное дело на крестьника нашего на Дениса Далманова, и чтоб нам, богомолцу твоему, того Дениса Далманова отдать им, да у него ж взять ящик с писмами. И я, богомолец твой, по твоему государеву указу Дениса Далманова, сыскав, им отдал, и ящик с писмами, где они знали, взяли. Да они ж говорили нам, богомолцу твоему, чтоб Демьянка Левитц-кого з женою и жену Мишки евреина и Трошкину жену слесаря отдать. И я, богомолец твой, по твоему государеву указу Демьянка з женою и Мишкину жену евреина и Трошкину жену слесаря велел отдать со всеми животами.

А тот Демьянко посажен был в тюрму в великом // (л. 239) деле потому, что многие на него свидетели здесь, что о жидовской вере он, Демьянко, имел со всеми прение, и похваляет жидовскую веру и закон, а христианскую веру уничижает, и со священники имел прение, и ко мне, богомолцу твоему, как он придет с своим мастерством, и тот жидовской закон тоже хвалил, а на божественное еуангелие и на святых апостол, и на святых отец предание лжу говорил. И от многих людей я, богомолец твой, слышал, что он, Демьянко, ездя к Москве, с твоим государевым лекарем з Данилом жидовином^[471] суботствует, и здесь к православной церкви никогда не ходит, и по преданию отеческому никогда у отца духовного не исповедовается.

Да он же, Демьянко, ездя к Москве, всякие небылые ложные слова на меня, богомолца твоего, сказовает, и в том велел я, богомолец твой, роспросить ево, и что он в роспросе сказал, и то написано. И после того рос-просу тот Демьянко прислал ко мне, богомолцу твоему, с келейным нашим старцом с Козмою писмо своею рукою и грех свой нам, богомолцу твоему, хотел принести и все подробну нам сказать. И я, богомолец твой, за недосуги многими сам роспрошать ево Не поспел и гнусостию жидовскою свой слух осквернить не похотел. И он, Демьянко, // (л. 240) хотя вину свою избыть, умысля воровски, велел своей жене сказать тому товарыщу своему, Мишке евреину: и тебе де тож будет, что и мужу моему. И то, государь, потому знатно, что они заодно жидовствуют. И тот Мишка евреин збежал и бил челом тебе, великому государю, ложно.

Милосердый великий государь царь и великий князь Алексей Михаилович всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец, пожалуй меня, богомолца своего, не вели, государь, поверить им, жидом, ложным свидетелем, по божественным правилом и верн… на господей своих свидетелствуют, о них же есть ради скорого времени не требе писать. А каково он, Демьянко, писмо своею рукою к нам, богомолцу твоему, прислал с келейным нашим старцом с Козмою, что грех свой хотел нам принести // (л. 241) и все подробну росказать, и с того ево писма и с роспросных речей списав список, послал я, богомолец твой, к тебе, великому государю, под сею отпискою. //

 

(л. 242) Список з Демьяновых с роспросных речей слово в слово.

[7] 175-го (1666) [году] октября в 2 день по указу великого господина святейшаго Никона патриарха приказной Остафей Глумилов розпрашивал Демьяна Левитцкого, какие он, в гости к Данилу жидовину отселя ездя, сказывает и с ним, Данилом жидовином, как суботствует, и как там Данило жидовин живет в жидовстве, и где у них то соборище жидовское. И в роспросе Демьян Иванов сказал: Данила де жидовина он знает, и живет де он, Данило, на Москве на Поганом пруде^[472] возле Андрея Виниюса^[473], и к тому де Данилу жидовину он, Демьян, времянем ходит по старому знакомству, что преж сего жили в одном городе, в Пудгаицах и в одной школе училися. А отселя де он никаких вестей ему не сказывает, да и сказывать де ему здешних вестей нечего, потому что он ничего не знает и по жидовски с ним не суботствовал. А Данило де люторской веры, и где соборище жидовское, того он не ведает и не слыхал. // (л. 243) И великий господин святейший Никон патриарх указал ево, Демьянка, смирить за то, что он жидовскую свою веру и закон похвалял, а християнскую веру уничижал, и смирив, велел ево отослать в Ыверской монастырь, отколя он приехал.

И октября в 7 день тот Демьянко Левитцкой, узнав свою вину, призвал к себе государева патриархова келейного старца Козму и прислал с ним к великому господину святейшему Никону патриарху своею рукою повинную челобитную, хотел ему, великому господину святейшему Никону патриарху, грех свой принести и все подробну росказать. А… он повинную челобитную прислал и в челобитной сво[ей] пишет.

Список с повинной челобитной слово в слово.

Великому господину святейшему Никону патриарху бьет челом Демьянко Левитцкой. Вели мне перед собою стать, и я тебе свой грех принесу, а будет не велишь, и ты вели принять у меня хоть Кузме, хоть строителю, хоть архимариту, а Остафью не даю, потому что он мне головной супостат и тебе, великому господину. Изволь ты мне перед собою стать, и я тебе, великому господину, все подробну роскажу, а будет изволишь, и я тебе на писме подам, толко мимо Остафья. //

 

(на обороте л. 238а) Великому государю царю и великому князю Алексею Михаиловичю всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцу [7] 175-го октября в 25 день отдана ис передней.

 

(л. 244) XXIV.

Расследование по доносу Михаила Афанасьева Евреина о патриаршем крестнике Денисе Долманове.

Допрос Дениса Долманова и очная ставка с Демьяном Левицким.

Показание Долманова, что в Воскресенский монастырь к Никону приезжали иностранцы с женами и осматривали церковное строение, а также бывали и другие лица из русских.

Допрос Остатки (Евстафия Глумилова).

Показание Михаила (Евреина) Афанасьева.

Показание Афанасья Зиновьева, что он бывал у патриарха Никона и ночевывал в монастыре, а также писал из Астрахани и лично говорил Никону о приезде восточных патриархов в Шемаху и проч.

25 октября 7175/1666 г.

Продолжение расследования 26 и 30 октября^[474] 

(л. 244а) [7] 175-го (1666) [году] октября в 25 день патриарш кресник Дениско Долманов в роспросе сказал: Дохтура Самоила^[475] он знает, а никакова писма от него, Самоила, к нему, Дениску, ни о чем не бывало. А приказывал де к нему он, Самойло, с Тамасом агличенином, что хочет он ехать к Никону патриарху в монастырь, да боитца де лекаря Данила для того, что де ездит к нему, Данилу, из монастыря жидовин Демьянко и всякие вести сказывает. А про околничего и оружничего Богдана Матвеевича Хитрово^[476], что к нему приходит лекарь Данило и вести росказывает, Томас ему не говаривал и Демьянку про то он, Дениско, не сказывал. А Демьянко на очной ставке говорил, что ему, Демьянку, Дениско про околничего и оружничего Богдана Матвеевича, что к нему с вестми лекарь Данило приходит, говорил, а Дениско в том запирался, а сказал разве де, что забыл.

Дениско ж говорил: В Воскресенской монастырь прихаживали де церкви смотрить, а ходили лесницею, а лесница зделана в церкве, а церковь де была освящена, немцы Ортемей Ортемьев, Корнилей Фанберх, Захар Белкин, Еремей Фантроин з женою, Ганцова жена да теща и иные немцы, имян им не помнит. Да с Фантроином же де приезжал галанец посол, а видался де он, Дениско, с ним во дворе у Ондрея Виниюса и говорил ему, чтоб Никон патриарх приказал ему приехать посмотрить церковного строенья, и он де, Дениско, патри- // (л. 245) арха докладывал, и патриарх де велел ему быть.

Демьянко говорил, что тот Дениско писал к отцу своему грамотки, чтоб он бил челом королю, чтоб ево отсюду свободить. А Дениско сказал, что он к отцу своему писал грамотки о здоровье, а о ином ни о чем не писывал.

Дениско ж сказал, что Офонасей Зиновьев приезжал в монастырь дважды и трожды и начевал у него, и велел про себя известить Никону патриарху. И он, Дениско, про него известил, и у патриарха он был, а что с ним говорил, того он, Дениско, не ведает, и с ним, Дениском, ничего он, Офонасей, не говаривал. Да он же, Офонасей, писал из Асторохани, что Вселенские патриархи едут.

Дениско ж сказал, что приезживали к Никону патриарху Шеховские^[477] [и] Кокоревы^[478] по дважды и по трижды, а для чево приезжали, того не ведает. А дьяк де Иван Уваров был тому годы з два, а жена де ево и недавно была молитца. Да певчей де дьяк Савва ездит часто и з женою. Введенской поп Терентей был тому недель з дватцать. //

 

(л. 246) Демьянко сказал: Тому ныне с неделю приезжал к Никону патриарху Новицкого монастыря^[479] игумен, а сказывал, что Вселенские патриархи в Володимер приехали.

Осташка сказал: Слышал де он от подьячего от Тимофея Литвинова^[480], что Демьянко жидовствует, и про то сказывал Мишке евреину. И про то де сыскивал Никон патриарх и велел ему, Остатке, того Демьянка рос-прашивать, где они жидовствуют и хто к Москве с вестми ездит. И он, Осташка, того Демьянка роспрашивал доброволно, а пытки ему не было. И Демьянко де подал повинную челобитную, а в чем, того он не ведает, да челобитную ж на него, Остатку, что будто он просил у него, Демьянка, жемчюгу. И Никон де патриарх указал тому Демьянку учинить наказанье, а учиня наказанье, сослать в Ыверской монастырь. А немцы де в церковь смотрили с лесницы, а в церковь патриарх Никон пускать их не велел, а хто немец имяны бывал, того не ведает. А Шеховские де приезжали в монастырь к Никону патриарху дважды и трижды бити челом о мостов-щине. Кокоревы приезжали ж или нет, того не ведает. // (л. 247) А Офонасей Зиновьев приезжал дважды и трижды и стоял на гостине дворе, а для чего приезжал, и он про то не ведает и от него ничего не слыхал.

Мишка евреин сказал, что Осташка ведает про все, потому что был приказной человек, а немец, видал он, не во освященной церкви смотрили строенья всякого. //

 

(л. 248) Афонасей Зиновьев сказал: Никон де патриарх к отцу ево и к нему добр был, и как де он, Афонасей, был в Астарахани и Никону патриарху ни о чем не писывал. А писал де он к Денису Далманову, что Вселенские патриархи пришли в Шамаху, а болши того ни о чем не писывал. А как он, Афонасей, приехал к Москве и он де ездил к патриарху Никону, не помнит, трожды или четыр[е]жды, и ставился на гостине дворе, а иное начевал у Дениса. А приезжал для благословения и смотрить монастырского строенья, да и для того, что блиско того монастыря деревня ево — в двунатцати верстах. И в келье был у патриарха двожды, и патриарх де Никон спрашивал про патриархов, где они едут. И он де ему сказывал: Как де он был в Астарахани, а патриархи де пришли в Шамаху. Да он же де роспрашивал про Кизылбашскую землю^[481] и про всякое строенье, а про иное ни про что патриарх ево не роспрашивал, и он ему ничево не сказывал. Да он же бил челом взаймы о хлебе, а с Москвы ни от ково никаких вестей не говаривал, и от него ничево не слыхал. //

 

(л. 249) Монастырского приказу подьячей Тимошка Литвинов сказал: Евстафей у меня в дому был и про Демьяна слово было, что он жидовствует, потому что он у Василья спевака бывает. А слышел я про Васильево жидовство у спевака Андрея, которой ныне живет у церкви Иоанна Богослова, что в Бронной^[482]. Да и потому я говорил, что Василей жидовствует, что он, будучи у меня в дому при товарищах своих, при Стефане маляре да при нем, Андрее, и при иных людех, говорил, что де в Библии напечатано: Пророцы пророчествовали не о Христе и не о Богородице, и что напечатано… ему, и то де слово не о Христе ж, а написано де то слово о Иссеи Седокове. И в том у него с спеваком Степаном был долгой спор и брань. А которые крещеные жиды в приходе Иоанна Богослова, и те к церкве мало ходят. А скаску писал я, Тимошка, своею рукою^[483]. //

 

(л. 250) Подьячей Тимошка Литвинов сказал: Как я теперь посылан по указу великого государя для сыску спевака Василья Кирилова, и на Козье болоте^[484] нынешняго октября 26-го числа у новокрещена жидовина у Марка оконничника на дворе Василья спевака искал с стрелцами, и ево на дворе нет. Толко в трех избах живут все жиды, а сказываютца крещены, а в ызбах и на дворе ворют мясо и гуси и… жарют. А были со мною и то видели стрелцы, которые были со мною посланы, — Никита Ботягин с товарыщи. Скаска писмо мое, Тимошкино. //

 

(л. 251) И октября ж в 26 день вспевак Андрюшка Ортемьев сыскан и допрашиван: подьячему Тимофею Литвинову про вспеваку про Васку евреина, что он сказывал. И Андрюшка сказал: Сказывал де он подьячему Тимофею Литвинову про вспеваку про Васку, что у него есть многие книги жидовские и еврейские и латинские, и приходят де к нему многие жиды, и християнской де вере сопротивляется и говорит, чтоб животворящим крестом и святым иконам не поклонятися, и жидовскую веру выхваляет. А про Демьянка де он ничево не говаривал и ево не знает.

Подьячей Тимофей на очной ставке сказал, что ему Андрюшка сказывал, что Васка впрямь жидовствует, и приходят к нему многие жиды, а Андрюшка сказал, что он про Васку такие речи говорил. // (л. 252) Подьячей же Тимофей сказал: Слышал де он ото многих людей, что от Никона патриарха приезжает к жидовину Васке жидовин, а от ково слышал, того не помнит, да и вспеваки де ему про то сказывали ж. А Осташку де он знает потому, что учился он, Тимофей, в сшколе, а Осташка де в те поры был у патриарха. А про дядю де своего слышал он, что в Ыверском монастыре, а подлинно про то не ведает.

Мишка евреин говорил: Сказывал де ему Осташка, что Вселенские патриархи едут к Москве, а про Демьянка де говорил, что он к Москве ездит и жидовствует. А хто де про то ему сказывал, и про тово де сказать нелзя, тот де человек тяжел, поле лошадми покроет. А Осташка говорил, что он Мишке про приезд Вселенских патриархов и про Демьянка, что он ездит к Москве и жидовствует, сказывал, потому слышал он от подьячего от Тимофея, что приезжает от Никона патриарха ко вспеваке Васке жидовину и жидовствует. И он де подьячему Тимофею // (л. 253) говорил, что у патриарха два человека жидовского роду: одного Михаилом зовут и тот де человек доброй, с такое дело ево не будет, а другово де зовут Демьянком, разве де тот плутает. А такова де слова Мишке он, Осташка, хто ему про то сказывал, что будто тот человек тяжелой и поле лошадми покроет, не говаривал. //

 

(л. 254) Немчин Томаско агличанин^[485], которой живет у дохтура у Самоила, допрашиван: какие он речи патриаршу крестнику к Дениску Долманову от дохтура Самоила говорил. И Томаско запирался, а говорил, что он от дохтура Самоила Дениску какие речи говорил ли или нет, того не помнит. А после сказал: Говорил де он Дениску, что хотел ехать дохтур Самойло к Никону патриарху, толко де боитца великого государя. А про околничего де и оружничего про Богдана Матвеевича Хитрово и про лекаря Данила, и про Демьянка ничего не говаривал. // (л. 255) А Дениско на очной ставке говорил, что он, Томаско, про лекаря Данила, и что приезжает к нему из монастыря жидовин Демьянко и всякие вести сказывает, говорил. А Томаско в том во всем запирался, а сказал, что таких речей он Дениску не говаривал^[486], а после сказал, что он про Данила лекаря и про Демьянка Дениску говорил.

Рукопись, подлинник.

РГАДА. Ф. 27. Оп. 1.Д. 140. Ч. 8. Л. 238–243, 244–255.

 

 

⇐ Предыдущая13141516171819202122Следующая ⇒

Поделиться: