Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Мая. Московское заявление Редера



 

Я запасся копией сделанного Редером в Москве заявления, которое по психологическим причинам внесло сумятицу в ряды бывших военных, пребывавших на скамье подсудимых. Именно поэтому Редер даже в разгар процесса не спешил высказывать свое мнение о других обвиняемых.

«Личность Геринга оказала разрушительное воздействие на участь германского рейха. Его отличительными чертами являлись непомерное тщеславие и честолюбие, в сочетании с гипертрофированным чувством собственной значимости, хвастовством, неискренностью, упрямством и эгоизмом. И Геринг всячески поощрял в себе вышеназванные черты, даже если это шло наперекор благу государства и его граждан. В своей ненасытной жадности и расточительстве, в своей совершенно чужеродной военному человеку изнеженности он воистину не имел себе равных.

По моему убеждению, Гитлер не мог не замечать всех этих порочных черт в Геринге, однако предпочитал использовать их в своих собственных, узкоэгоистических интересах, поручая ему одно задание за другим и преследуя при этом единственную цель – обезопасить себя от этого человека. Геринг, в свою очередь, ревностно внушал всем окружающим мысль о своей безраздельной преданности и верности своему фюреру, однако в своем отношении к нему нередко проявлял совершенно непостижимую бестактность и неотесанность, на что фюрер сознательно закрывал глаза.

Поначалу он пытался внушить мне, что его отношение к военно‑морскому флоту пронизано чувством товарищеского участия и уважения; однако вскоре, пойдя на поводу у своего тщеславия, принялся алчно перенимать у военно‑морского флота все ценное или попросту приворовывать у нас решения и идеи с целью последующего их внедрения во вверенных ему люфтваффе, нанося тем самым ущерб военно‑морским силам и способствуя падению их авторитета.

Фюрер сознавал, насколько важным для него было сохранять ко мне хотя бы внешне уважительное отношение. Он понимал, что в определенных кругах германского народа, в тех, к мнению которых он привык прислушиваться, мне удалось снискать высокий авторитет и завоевать всеобщее доверие – в отличие от Геринга, Риббентропа, Кейтеля, Геббельса, Гиммлера, Лея…

(О Дёнице). Наши с ним отношения можно охарактеризовать как весьма прохладные, поскольку мне явно не импонировала его манерность и некоторое отсутствие у него такта. Ошибки, совершенные им вследствие стремления настоять на своей личной точке зрения и хорошо известные офицерскому корпусу, не замедлили обернуться негативными последствиями для военно‑морских сил.

Шпеер всегда стремился потакать тщеславию Дёница – и наоборот. В результате отдельные опробованные временем и положительно зарекомендовавшие себя в военно‑морских силах методы отвергались, с тем, чтобы в критический момент проторить путь иным методам и иным людям. Бросавшаяся в глаза склонность Дёница к участию в политической жизни доставляла ему, как командующему военно‑морскими силами, немало хлопот. Его последнее выступление перед членами «гитлерюгенда», ставшее всеобщим посмешищем, обеспечило ему кличку «гитлерюгондовец Дёниц», что, естественно, вряд ли могло способствовать повышению его авторитета.

С другой стороны, Дёниц пользовался определенным доверием фюрера, ибо назначение его на должность главы гражданского управления северной Германии невозможно объяснить причинами иного толка. Его согласие принять этот пост, совместив его с должностью главнокомандующего военно‑морскими силами, дает основания полагать, насколько мало его интересовали вопросы, относившиеся к сфере флота и насколько малосведущим главнокомандующим он был. Своим призывом сражаться до конца он не только поставил себя в нелепое положение, но и навредил флоту.

В данной связи необходимо упомянуть и о личности совершенно другого рода, также занимавшей весьма влиятельный пост и также крайне неблагоприятно повлиявшей на судьбу вермахта – начальнике ОКВ, генерал‑фельдмаршале Кейтеле, человеке, отличавшемся несопоставимой со статусом офицера слабохарактерностью; в конечном итоге именно благодаря ей он и удерживался на данном посту столь длительное время. Фюрер мог относиться к нему как угодно – и Кейтель сносил подобное отношение…»

Когда утром обвиняемые занимали места на скамье подсудимых, было отчетливо заметно, что московское заявление Редера, с которым они успели ознакомиться, смазывало благопристойный облик военных. Дёниц выглядел помрачневшим и не желал ни с кем разговаривать. (Геринг но причине легкого недомогания, к сожалению, пока что в зале не присутствовал.)

Кейтель сидел, выпрямившись, не говоря ни слова, он протянул своему защитнику записку, в которой просил его ни в коем случае не задавать Редеру вопросов, связанных с его негативными высказываниями. Охранникам удалось подслушать, как Ширах сказал Редеру, что отнюдь не собирается упрекать его за сказанное им в заявлении о Геринге. «Рейхсмаршал был в курсе всего происходившего в Германии больше, чем кто‑либо другой из сидящих сейчас на этой скамье. И хотя он признал большую часть своей ответственности, он повинен куда больше остальных на этой скамье». Это спонтанное высказывание Шираха, в недавнем прошлом почитателя героической фигуры бывшего рейхсмаршала, указывало на изменение его отношения к Герингу, даже если принять во внимание, что это говорилось в отсутствие последнего.

 

Утреннее заседание.

 

Вызывал споры вопрос, в полном ли объеме включать в протокол сделанное Редером в Москве заявление. Адвокат Редера возражал против зачтения заявления, в то время как полковник Покровский настаивал на этом.

 

(Пока спорили представители правосудия Йодль и Кейтель что‑то возбужденно говорили своим защитникам. Йодль громко произнес: «Оставьте его!», а Кейтель сказал: «Нет!» Дёниц, насупившись, откинулся на спинку стула и молчал. Гесс заливался идиотским смехом и, будто король над шутами, от души потешался над почившим в бозе авторитетом военных. Риббентроп, перегнувшись через барьер, о чем‑то бойко говорил с доктором Хорном. Адвокаты, сгрудившись, что‑то активно обсуждали.)

 

Наконец, суд пришел к решению, что в зачтении заявления необходимости нет. Доктор Зимерс сразу же завершил повторный опрос Редера.

 

Обеденный перерыв. За обедом Кейтель дал волю своему недовольству по поводу письменного заявления Редера. Он считал невероятным, что Редер позволил себе высказаться в его адрес подобным образом, и со стороны судей было весьма тактичным не позволить огласить этот документ перед судом.

Дёниц пытался скрыть свое раздражение, заметив лишь, что с каждым днем он становится мудрее. Ощущая потребность в оправдании, он впервые за несколько недель заговорил с Шахтом, Нейратом и Папеном, как с политиками , и в разговоре с ними предположил, что на Редера в Москве, вероятно, оказывалось давление. Скорее всего, Редер так и не понял, что он, Дёниц, стремился оттянуть срок капитуляции с единственной лишь целью – обеспечить немцам отход на запад, но уж никак не ради затягивания войны.

Йодль пояснил мне, почему он был бы не против оглашения этого документа. Он списал для себя фрагмент московского заявления, касавшийся непосредственно его самого, и прочел мне, подчеркнув, что даже Редер сумел понять, что он, Йодль, в отличие от Кейтеля, во взаимоотношениях с Гитлером неизменно проявлял твердость характера и нередко даже настаивал на своем.

Я показал Йодлю статью в «Старз энд страйнс», посвященную процессу в Дахау о расстреле 500 американских военнопленных на участке фронта под Мальмеди и на других участках. В этой статье приводилось высказывание Зеппа Дитриха. Он сообщил, что 6‑я танковая армия СС получила приказ Гитлера «сражаться, позабыв о всякой человечности».

Йодль заявил, что считает абсолютно невозможным, что Зепп Дитрих мог получать или же отдавать приказы на расстрел военнопленных. Это сразу бы стало известно ему, Йодлю, или Рунштедту, а, узнав об этом, ни тот, ни другой, разумеется, ничего подобного не потерпели бы. Фактически на этом участке было взято в плен около 74 000 англо‑американских солдат и офицеров (цифра явно преувеличена, причем во много раз!), что может служить лишним подтверждением тому, что такого приказа не было.

Йодль считал Зеппа Дитриха честным и порядочным солдатом, а гиммлеровские теории «нордического превосходства» вызывали у командующего 6‑й танковой армией лишь смех. Кальтенбруннер тоже готов был вступиться за СС. Йодль и Кальтенбруннер считали, что все дело в пресловутых монологах Гитлера, которые он имел обыкновение произносить в ставке ОКХ, в них фюрер неизменно призывал «позабыть о всякой пощаде врагу». Естественно, кое‑что могло просочиться и до командующих низового уровня. И кое‑кому из них захотелось блеснуть перед Гитлером, и они под свою личную ответственность отдали приказ о том, чтобы пленных не брать. Кальтенбруннер даже попытался воспроизвести эти призывы Гитлера: борьба с фанатичным упорством, вас ничто не должно сдерживать, жертвуйте собой ради фатерланда, покажите миру свое бесстрашие и решимость идти до конца и т. п.

Именно такими, по их мнению, были обстоятельства зверской расправы над американскими летчиками под Мальмеди.

 

Тюрьма. Вечер

 

Камера Дёница. Дёниц сокрушался по поводу московского заявления Редера. Переодеваясь в тюремную одежду, он жаловался мне:

– Повторяю вам без конца одно и то же. Я просто понять не могу, отчего тот, кто готов был пойти за Гитлером в огонь и в воду, вдруг пытается представить все совершенно в ином свете. Из его высказываний в мой адрес можно понять лишь одно: русские оказывали на него давление. Я ему сегодня утром сказал, что он ни в коем случае не должен был ничего писать. Я всегда избегал и слова написать или заявить нечто такое, что навредило бы кому‑нибудь из нас… Он утверждает, что я превратил флот в посмешище, приняв руководство над северным участком; ведь каждому известно, что я вынужден был пойти на это из‑за наличия на севере портов, без которых флоту никак не обойтись… Потом он обвиняет меня в проволочках, якобы допущенных мною при подписании капитуляции. Все это писано под давлением русских. Вероятно, ему захотелось произвести на них хорошее впечатление.

Я попытался выяснить некоторые детали его личного отношения к Редеру, но Дёниц на мои уловки не поддавался и лишь заявил, что они никогда не были друзьями – Редер на 16 лет старше его.

 

Мая. Адмиралы

 

Обеденный перерыв. За обедом Дёниц не скрывал своей радости по поводу полученных им от адмирала Нимица ответов на некоторые свои вопросы.

– Знаете, что он сказал? Он уже на следующий день после Пёрл‑Харбора распорядился о «неограниченном ведении войны» на всей акватории Тихого океана! Изумительный документ!

Сидевшие неподалеку Риббентроп с Редером также восторгались документом, который показал им Дёниц.

– Смотрите‑ка, – не скрывал своего удовлетворения Редер, – «неограниченное ведение войны»! Победитель вправе позволить себе всё! Вот только побежденному воспрещается!

Риббентроп, судя но всему, замыслил сослаться на распоряжение Нимица для оправдания нарушения Мюнхенского соглашения.

– Вот вам, пожалуйста – «неограниченное ведение войны» на всей акватории Тихого океана, где Америке и делать нечего! А когда мы сделали своим протекторатом Богемию и Моравию, тысячу лет принадлежавшие нам, это, оказывается, агрессия!

– Если исходить из обстановки в целом, различие все же есть, – пояснил я. – Вами в Мюнхене было подписано соглашение, что вы претендуете лишь на Судетскую область, а нас в Тихом океане атаковали без предупреждения. Должно же быть, наконец, различие между нападением и обороной.

Риббентроп отказывался признать такое различие.

В отсеке для младших обвиняемых Шпеер в самом конце обеда, несмотря на очередную истерику Геринга, все же посоветовал Шираху не скрывать правды. Я успел услышать, как Ширах заверил его, что в своей защитительной речи будет придерживать точки зрения Шпеера.

 

Тюрьма. Вечер

 

Камера Дёница. Я вошел в камеру Дёница, имея при себе копию московского заявления Редера.

– Вот, адмирал, взгляните на это, я уж и не знаю, можно ли мне дальше с вами общаться! Ваш начальник, судя по всему, весьма невысокого мнения о вас!

Ошарашенный Дёниц скрупулезно анализировал каждую фразу за – явления. И вышел из себя:

– Вы только посмотрите на это, капитан, это же ложь от начала до конца! Не забывайте, все это писалось пожилым, растерянным человеком, да еще в Москве, да еще вскоре после его попытки совершить самоубийство. Эта идея про меня и Шпеера. Знаете, почему он это написал? Из зависти – нам удалось существенно увеличить производство подлодок, что ему при его устаревшем подходе не удавалось! Зависть! Я поинтересовался у него сегодня утром: «Что больше – 21 или 44?» Да именно благодаря кое‑каким усовершенствованиям мы довели выпуск подводных лодок до 44 вместо прежних 21, которые выжимал он, да и то с великим трудом… А эта история с «гитлерюгендовцем»! Ложь, и ничего кроме лжи! Никто и никогда меня так не называл.

Поймите же, наконец, Редер – мучимый завистью старик, оскорбленный тем, что я не только сменил его на его посту, но и сумел сделать на нем больше, и вдобавок еще оказался во главе государства, хотя всегда был у него в подчинении. А там, где он утверждает, что я, мол, приказал войскам сражаться до конца – мы ведь уже говорили об этом! Это было сделано лишь с одной целью – уберечь два миллиона немцев от русского плена, кроме того, я успел заручиться поддержкой генералов Монтгомери и Эйзенхауэра. Я предупредил моего адвоката Кранцбюлера, чтобы тот не вздумал цитировать бредни этого выжившего из ума завистливого кретина…

Редер и сам сгорает от стыда, что мог написать такое. Он уже не одну неделю пытается изъять свое заявление из обращения, но об этом и рта не раскроет. Все надеется на то, что как‑нибудь пройдет. А заявить открыто перед судом, что на него оказывали давление русские, этого он тоже не может – его семья до сих пор у них в руках. И все же как‑то придется с ним общаться на скамье подсудимых. По крайней мере, в мои планы не входит доставить суду удовольствие, попытавшись раскроить ему череп. Если уж попал на эту скамью, то приходится мириться со всеми человеческими типажами. Достаточно вспомнить о двух антиподах – о Шахте и о Геринге. Но вы же видите эти пометки на полях документа, побывавшего у всех нас в руках: ревность, задетое самолюбие, завистливые бредни. Ну что взять, скажите на милость, с этого завистливого старого хрыча?

Я сказал, что, по‑видимому, тема исчерпана, и мы, посмеявшись, поставили на ней точку. Дёниц вновь напомнил мне о том, что американский адмирал самого высокого мнения о нем. Мол, даже прислал к его защитнику своего адъютанта, чтобы тот передал Дёницу, что питает к нему самое высокое уважение.

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-19; Просмотров: 319; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.035 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь