Июня. ««Троянский конь» для католиков»

 

Утреннее заседание.

 

Сэр Дэвид продолжил представление доказательств, заявив, что Папен, занимая должность германского посла в Вене, оказывал поддержку австрийским нацистам, что он действительно стал для католиков «троянским конем», в задачу которого входило представлять интересы нацистов в Австрии. Будучи дипломатом, он вынужден был действовать только так, но не иначе, заявил на это Папен. Он никогда не отрицал, что на Шушнига оказывалось давление, чтобы склонить его к аншлюсу. (Что, по утверждению сэра Дэвида, отрицалось Риббентропом.)

 

В перерыве Франк и его группировка, сгрудившись, высказывались в защиту аншлюса.

– Что это значит – «троянский конь» для католиков»? – негодовал Франк. – Против закона природы не пойдешь! Австрийский и немецкий народы неразделимы! И выступать против этого – все равно что пытаться отрицать любой всеобщий закон природы.

– Я не верю, что сэр Дэвид действительно способен верно разобраться в австрийской ситуации, – полагал Фрик.

– Нет, нет, как раз в этом он разбирается лучше всех, – иронически отозвался Розенберг. – Этому англичанину и карты в руки – он один все понимает и во всем разбирается! Так вот, со стороны этого англичанина самое настоящее бесстыдство попытаться объявить преступлением даже то, что одни национал‑социалисты поддерживали других! А чего они хотели? Для германского посла в Австрии совершенно нормально, если он сотрудничает с местными национал‑социалистами.

Зейсс‑Инкварт повторил сказанное им совсем недавно о Дольфусе: Дольфус – не кто иной, как диктатор, которого поддерживала ничтожная кучка духовенства и который никак не подходил для роли выразителя воли народа.

Франк ухватился за старый и беспроигрышный аргумент – за Россию.

– Мне бы очень хотелось, чтобы они столь же скрупулезно исследовали проблему присоединения Азербайджана к России! Ха‑ха‑ха! – И, ткнув пальцем в сторону судей, продолжал: – Пусть, пусть они все проверят, а мы посмотрим, кто покраснеет первым!

И, уже погромче, чтобы все услышали, стал сыпать примеры из истории – тут тебе и тираны‑короли времен Средневековья, и Ренессанс, и натравливание одних народов на других и так далее.

 

Сэр Дэвид желал знать, как Папен в июле 1935 года, то есть два года спустя после заключения конкордата, мог представить Гитлеру официальный отчет, в котором обозначил свою дипломатию как «ловкую руку, выключавшую политический католицизм, не затрагивая при этом христианский фундамент Германии».

 

(Геринг, хихикнув, выдавил: «Сейчас он будет выдумывать ответ поумнее!»)

 

Папен ушел от ответа на этот вопрос. После этого сэр Дэвид процитировал представленное Папеном описание преследований, которым подвергалась церковь при нацистах. Папен, признав, что подобные преследования действительно имели место, пытался утверждать, что политический католицизм и христианский базис государства – суть совершенно разные вещи. Он вновь подтвердил свою мысль, что Гитлер рассматривал конкордат как ничего не значивший клочок бумаги и подвергал преследованиям и католиков, и иудеев. Папен знал о преступном вмешательстве в дела церкви кардинала Инницера, подвергшейся разграблению нацистских бандитов, однако, будучи гражданским чиновником, не имел возможности воспрепятствовать этому.

Сэр Дэвид нанес свой последний удар: снова задал Папену вопрос о том, почему он, видя, что нацисты устраняли со сцены оппозицию, несогласных с Гитлером ведущих политических деятелей Германии, да что далеко ходить за примерами – даже его, Папена, подчиненных, – тем не менее оставался в нацистском правительстве. Папен принялся горячо убеждать суд в том, что, дескать, поступал так из чувства патриотизма, и в этом смысле его совесть чиста.

 

Обеденный перерыв. За столом Папен, явно выбитый из колеи, заявил:

– У сэра Дэвида нет никаких фактов против меня, поэтому он и пытается втоптать меня в грязь! Я сказал ему, что был и останусь патриотом Германии, как это ни тяжко для меня!

– Да, как мне понятны подобные терзания совести, – утешал его Шахт. – Когда на одной чаше весов патриотизм, а на другой – все остальное. Как хорошо я понимаю это! Я столкнулся с той же проблемой.

Папен с готовностью ухватился за слова Шахта.

– Вот‑вот, именно терзания совести, – повторил он. Раскинув в стороны руки, нахмурил кустистые, как у Мефистофеля, брови. – Боже мой! Застрелить моего адъютанта! И тем не менее я вынужден был сказать себе: «Тебя пока что никто не освобождал от твоего долга перед фатерландом!» Думаете, легко мне было? Это был ужасный конфликт!

В других отсеках столовой многие из обвиняемых качали головой, припоминая себе любопытные детали перекрестного допроса, кое‑кто язвительно шутил по поводу «политического католицизма», бывшие военные стремились подчеркнуть, что никому, кто поднял бы руку на их адъютантов, безнаказанно уйти бы не удалось.

 

Послеобеденное заседание.

 

Главный судья Лоуренс в ходе послеобеденного заседания задал довольно каверзный вопрос: как может Папен приписывать себе факт спасения 10 тысяч евреев, если он, по его же собственному утверждению, ничего не знал о творимом в отношении евреев геноциде? Внятного объяснения этому Папен дать не смог.

 

(Когда к свидетельской стойке направлялся свидетель Ганс Кроль, Геринг шепнул Гессу: «Вот идет папенский жополиз!» Дёниц, зевнув, высказался, что, мол, ему скучно и что он, наверное, через три месяца будет дома. Затем они с Герингом стали обсуждать достоинства одной белокурой переводчицы, придя к заключению, что она весьма недурна собой. Геринг добавил, что не прочь и переспать с ней, однако, принимая во внимание вынужденное длительное воздержание, потенцию не гарантирует.)

 

⇐ Предыдущая70717273747576777879Следующая ⇒

Поделиться: