Июня. Вина за развязывание войны

 

Утреннее заседание.

 

Йодль заявил, что оккупация Норвегии предпринималась с целью упредить намерения англичан. В Голландию и Бельгию также необходимо было ввести войска, чтобы не позволить французам оккупировать эти страны. Вышеупомянутые акции никакого отношения к морали не имеют, цинично заметил Йодль. По его мнению, глава государства не осмелился бы на такой шаг, как наживание врагов, если бы он не диктовался стратегической необходимостью! Йодль высказался в защиту повиновения армии главе государства, утверждая, что и предъявленное ему обвинение возникло как раз вследствие повиновения подчиненных ему солдат.

 

В перерыве Кейтель снова стал уверять меня, что Гитлер и словом не обмолвился ни о каких гарантиях, обещанных Польше Англией и Францией. Я спросил Риббентропа, почему генштаб оставался в неведении относительно внешнеполитической ситуации, явно указывавшей на возможность развязывания новой войны. Риббентроп, повернувшись к Кейтелю, пробурчал вопрос:

– Война была ведь объявлена 1 сентября. Может, вы просто что‑то упустили?

Очень занятно было наблюдать, как бывший министр иностранных дел вместе с бывшим начальником генштаба ОКВ разыгрывают неведение.

– Мне кажется, вы придерживались мнения, что политические аспекты вас не касались, – сказал я Кейтелю.

Кейтель заявил, что Гитлер единолично принимал решение о начале польской кампании, а позже взял на себя и командование всеми вооруженными силами. (После ухода Браухича в декабре 1941 года.)

– Гитлер имел над нами власть и не упускал случая лишний раз напомнить нам об этом. И никогда ни в чем перед нами не отчитывался.

– Как мог он принять решение, сопряженное с таким политическим риском, да и в военном отношении риск был ничуть не меньшим, если, как утверждает Йодль, ваша армия было совершенно не готова к ведению войны в Европе?

– Мы никогда всерьез не верили, что французы ввяжутся в драку, – ответил Кейтель. – С какой стати нам было в это верить? Они вели себя вполне прилично, хотя все же выставили у линии Мажино парочку своих дивизий. Все выглядело так, будто французам просто лень воевать. Да и нам это было, в общем, тоже ни к чему. Я ни на минуту не сомневался, что обе стороны отчаянно блефуют и что, в конце концов, Гитлер получит все, чтопожсласт.

 

Далее Йодль признал, что в июле 1940 года имел с Гитлером беседу, на которой обсуждалась возможность войны с Россией. Гитлер тогда поинтересовался мнением Йодля на тот счет, следует ли им быть готовыми к отражению возможного удара русских осенью того же года. Гитлер приказал ему тщательно изучить все стратегические возможности на Востоке и, если потребуется, внести соответствующие улучшения. В Польшу были переброшены две дивизии с приказом быть готовыми «к обороне подступов к румынским нефтяным скважинам».

Гитлер был убежден, что Россия уже очень скоро доставит им массу хлопот или даже нападет на Германию, а Англия постарается вдохновить ее на это. Участились инциденты на демаркационной линии Польша – Россия. Стали поступать сообщения о концентрации советских войск вблизи границы с Польшей. Йодль заявил, что ему никогда не приходило в голову, что Гитлер станет нападать на Россию, не имея серьезных на то оснований. И все же вопреки всем рекомендациям он настоял на этом. В феврале 1941 года советских войск у границы стало столько, что Гитлер готов был напасть на Россию чуть ли не 1 апреля. Разумеется, это была «превентивная война».

 

Обеденный перерыв. Дёниц вместе с Герингом выразили удовлетворение защитительной речью Йодля. Дёниц был доволен прежде всего потому, что в выступлении Йодля прозвучала мысль о том, что в развязывании войны целиком и полностью виноваты эти политиканы, а солдатам ничего не оставалось, как исполнять приказы.

– Лучше, чем он, о германской внешней политике и не скажешь – это же просто приговор им веем! – возмущался Шахт за обедом. – Развязать войну! Вы это слышали? И при этом утверждать, что мы, мол, с какой‑то жалкой парой дивизий ввязались в эту войну, а йотом этот наглый блеф в вопросе с Полыней! Говорю вам, доктор, это преступление, которому нет равных! Причем не против вашей страны, а против немецкого народа! Строго говоря, это нам стоило пригвоздить их, а не вам!

Папену в присутствии Дёница приходилось выбирать выражения, высказывая свою точку зрения. Покачав головой, он заявил, что был крайне удивлен и даже поражен, что союзные державы позволили Гитлеру так долго водить себя за нос. Я уже раскрыл было рот, чтобы ввернуть вопрос о том, почему же германские дипломаты позволили водить себя за нос, но Папен, почувствовав это, скоренько перевел разговор на другую тему, начав пересказывать нам события дня.

Послеобеденное заседание:

 

В ходе послеобеденного заседания Йодль стал отрицать факт наличия каких‑либо потайных устремлений и задних мыслей. В 1939 году существовал лишь план нападения на Польшу и войны с ней. Сначала никаких намерений оккупировать Норвегию или Голландию у Германии не было, военная необходимость в этом обозначилась лишь позже. Далее Йодль сообщил, что генералы фон Рунштедт и Роммель еще в 1944 году пытались склонить Гитлера заключить мир, поскольку было ясно, что война проиграна. Того же мнения придерживалась и часть генералитета. Однако Гитлер от своего решения вести войну до горького конца отказываться не собирался.

 

 

Тюрьма. Вечер

 

Камера Йодля. Вечер мы с Йодлем посвятили обсуждению деталей его защиты. Он сожалел, что ему так и не дали высказать мнение о «военном гении» Гитлера. В этом вопросе у них с Кейтелем существовали расхождения принципиального порядка, хотя Йодль был немало удивлен тем, что Гитлер безошибочно предугадал успех кампании на Западном фронте.

Он повторил, что не сомневался в том, что Гитлер не решится начать войну, помня о гарантиях, выданных Польше Англией.

– Можете быть уверены – мы, генералы, этой войны не хотели. Мы, ветераны Первой мировой, досыта этого нахлебались. Узнав о гарантиях англичан, я понял, что вопрос решен и что Гитлер, предвидя новую мировую войну, никогда не отважится помериться с ними силами. Поверьте, что у нас, у генералов, вытянулись лица, когда мы узнали об объявлении войны.

– Вы хотите тем самым сказать, что только Гитлер, он один, стремился к войне и мог ее начать, а его генералы готовы были забастовать из‑за этого?

Перестав жевать, Йодль жестко и назидательно произнес:

– В этом нет и не может быть ни малейшего сомнения! В этом смысле воля Гитлера решала все! Могу лишь предположить, что он был одержим этой идеей, а все эти переговоры предпринимались лишь к тому, чтобы ввести всех в заблуждение. Точно утверждать не берусь, но все говорит именно за это. Кто знает, что творилось у него в голове.

Йодль желал создать впечатление, что ему внушили, что все военные приготовления имели лишь одну цель – ввести всех в заблуждение. И все же казалось, он уразумел, что политические переговоры на самом деле были блефом и что Гитлер водил генералов за нос.

– Я думал, что он исключительно хитрости ради придал такой апломб всей этой затее, только из желания заполучить то, к чему так стремился, и никогда всерьез не думал начать войну только из‑за этого. Когда Англия недвусмысленно заявила, что вмешается, я не сомневался, что он тут же притихнет и усядется за стол переговоров. Вместо этого он отдаст приказ о начале наступления, отлично зная, что это означало если не мировую, то уж, во всяком случае, большую европейскую войну. И когда он отдал нам этот приказ, нам ничего не оставалось, как только повиноваться ему. Войны начинают политики, но никак не солдаты. Может быть, в будущем, прежде чем начать очередную войну, и будут интересоваться мнением генштабистов. А в этой войне виноват только он один – Адольф Гитлер!

 

Июня. Военная политика

 

Утреннее заседание.

 

Обвинитель Робертс подверг перекрестному допросу генерала Йодля, начав с того, что подверг сомнению его честь офицера. Покраснев, Йодль, подняв взор вверх, обвел глазами зал заседаний, после чего, судорожно вцепившись в перила, с огромным трудом овладел собой. Он признал, что способствовал нагнетанию напряженности, создав инцидент, использованный в качестве предлога для нападения на Чехословакию, однако так и не смог объяснить необходимость подобных мер, поскольку считал данное нападение вполне оправданным фактами дурного обращения с судетскими немцами. Обвинитель Робертс поинтересовался у него, считает ли Йодль допустимым сначала соблюдать заявленный Бельгией и Люксембургом нейтралитет, затем утверждать о необходимости оккупации этих стран, ибо это даст возможность начать агрессию и против Франции. Йодль ушел от ответа на данный вопрос, поскольку он, по его мнению, носит чисто политический характер.

 

Обеденный перерыв. «Старз энд страйпс» посвятили целую колонку второй годовщине высадки союзных войск в Нормандии. За обедом я показал эту статью Йодлю.

– Да, мы примерно на такие сроки и рассчитывали, – сказал он. – Мне гак и не удалось узнать, каково было число ваших потерь.

– Мне тоже, – ответил я.

– Ваши войска на некоторых участках оказались в чертовски скверном положении, – продолжал Йодль с ноткой злорадства в голосе.

Когда мы уже стояли в проходе между двумя отсеками столовой, к нам присоединился и Риббентроп.

– А к чему вы вступили в войну? – легкомысленным тоном спросил он меня.

– А к чему вы ее начали ? Господин министр иностранных дел изволили запамятовать, что Германия объявила Соединенным Штатам войну?

– Ах, это же было простой формальностью. Мы уже находились в состоянии войны. Рузвельт не скрывал враждебного к нам отношения.

Решивший вмешаться Розенберг бросил несколько реплик в том же духе, утверждая, что объявление войны было, дескать, формальностью – все до одного ополчились на бедняжку Германию.

– Вас это удивляет? – спросил я. – Когда Гитлер, нарушив Мюнхенское соглашение, нарушил и собственное обещание, всему миру стало ясно, что он на этом не успокоится, что он одержим идеей развязать войну. Вы подписали для Гитлера Мюнхенское соглашение, а потом взяли да нарушили его.

– Нет, нет, ни в коем случае! В соглашении ни о каких гарантиях не было ни строчки. Так что, когда мы создавали протекторат Богемии и Моравии, в строго юридическом смысле и речи быть не могло ни о каком нарушении.

И продолжал дальше распространяться в том же духе.

Розенберг и Фрик издевательски усмехнулись, будто Риббентроп своими безупречными в строго юридическом смысле, однако достаточно изощренными доводами ухитрился решить столь спорный вопрос в свою пользу. Йодль поначалу помалкивал, не вмешиваясь в нашу дискуссию, однако позже, уже вечером во время нашей очередной беседы в его камере, назвал все эти ухищрения «грязными махинациями».

Ознакомившись со статьей в сегодняшней газете, темой которой стало высказывание в парламенте Эрнеста Бевина о том, что он разделяет мнение министра Бирнса, предостерегавшего от опасности возникновения «системы государств‑саттелитов России», Риббентроп, снова заострив мое внимание на страшной угрозе, исходившей от коммунизма, обратился ко мне с вопросом:

– Неужели Америке будет действительно безразлично, если Россия проглотит Европу?

 

Послеобеденное заседание.

 

Перекрестный допрос Йодля постепенно приобретал остроту. На вопрос о бомбардировке беззащитного Роттердама Йодль ответил, что число жертв при бомбардировке Лейпцига авиацией союзников, понимавших, что победа у них в кармане, было несравнимо больше. И нападение на Россию произошло лишь потому, что «политиканы» придерживались мнения, что русские нарушат договор о ненападении. Обвинитель Робертс спросил Йодля, не считает ли он, что такое изобилие нарушенных договоров станет синонимом позора Германии на сотни лет вперед.

«Если историческая наука обнаружит доказательство тому, что Россия не вынашивала планов напасть на нас или оказывать на нас политическое давление, тогда да, в противном случае – нет».

Йодль считал необходимым использование суровых мер при расправе с партизанами, но приказ о расстреле вредителей, как он заявил, не одобрял. Расстрел совершивших побег пятидесяти британских летчиков был, по его мнению, неприкрытым убийством. В завершение допроса обвинитель Робертс хотел услышать от Йодля, как совместить нарушение взятых на себя обязательств с честью офицера. Йодль с горечью ответил, что, будучи офицером, он не одобряет никакого вероломства; однако в политике ко всему приложимы иные масштабы.

 

 

Тюрьма. Вечер

 

Камера Геринга. Какой бы смысл Геринг ни вкладывал в свою «последнюю надежду» – защита Йодля и его выпады против грязных махинаций и вероломства, его заверения о неподкупности и честности офицерского корпуса германского вермахта и т. д. вряд ли могли пролить хоть каплю бальзама на душу бывшего рейхсмаршала. Выслушав перекрестный допрос Йодля, он вернулся в свою камеру мрачнее тучи. Заметив мое появление, он, явно довольный, заявил мне, что восхищен тем, как Йодль отбивал атаки обвинителя Робертса, подкидывавшего ему довольно каверзные вопросы. Но высказывания Йодля относительно аморальности «отдельных людей» не могли не задеть его. Что и побудило нас вернуться к прерванной теме – моральной стороне вопроса. Сегодня Геринг превзошел себя в своем цинизме.

– Черт возьми, а что такое мораль вообще? Что такое «честное слово»? – возмущенно вопрошал Геринг. – В коммерции, ну да, разумеется, там может идти речь о соблюдении контрактов, если они касаются своевременных поставок тех или иных товаров. А как обстоят дела, если речь заходит об интересах нации ? Боже мой, да тогда всякая мораль замирает! Так на протяжении сотен лет считала Англия, так действовала и Америка, так сегодня ведет себя и Россия! Как вы думаете, почему Россия не уступит и клочка территории на Балканах? Может, из этических соображений?

Он начал переодеваться, чувствовалось, что в нем вскипала злоба.

– Бог ты мой! не можете же вы всерьез думать, что государство, имея возможность укрепить свое могущество за счет соседа послабее, способно отказаться от своих намерений, руководствуясь трогательными мотивами вроде верности однажды данному слову? Если хотите, долг любого государственного деятеля – действовать в подобных случаях во благо собственного народа!

– Именно во благо, – перебил я его. – Вот поэтому‑то и не стихают конфликты эгоистических национальных интересов, приводя в конце концов к войнам. Ваг поэтому ООН – надежда, на которую уповают все ответственные государственные деятели мира…

– Да начхать нам на ваше ООН! Вы что же, считаете, что хоть один из нас хоть на секунду воспримет эту организацию всерьез? Вы же видите – Россию не запугать. А почему? Может, еще ваша атомная бомба и способна удержать русских в рамках. Но погодите – пройдет пять лет и у них будет своя! Англия в Балканском вопросе на уступки идти не собирается, в противном случае это означало бы прямую угрозу Средиземноморью со стороны русских, а во что, черт побери, превратится Англия без Средиземного моря? Какая, к дьяволу, тут может быть мораль! Вы, американцы, делаете большую глупость с вашими вечными рассуждениями о демократии и морали. Вы думаете, что, упрятав за решетку нацистов, можно за сутки всех превратить в демократов? Вы что же, думаете, что немцы сейчас хоть на секунду забудут о своем чувстве национального самосознания только из‑за того, что большинство голосов собирают так называемые христианские партии? Боже мой, да нет же! Партия (национал‑социалистическая) запрещена. Что другого им остается? Ни к коммунистам, ни к социал‑демократам их не затянешь, вот они и спрячутся ненадолго за пасторские сутаны. Так что не думайте, что немцы в один присест стали добрыми христианами и позабыли о своем чувстве национального самосознания…

Этот процесс возымел лишь один результат – на готовности выполнять приказ можно ставить крест. Неудивительно, что в Германии сейчас не отыскать действительно способных людей на ответственные посты в правительстве. А почему, не знаете? Потому что руководящая элита, которую отличало национальное самосознание, находится в тюрьмах, а остальные не спешат занимать эти посты. Они же не дураки и понимают – где гарантия, что через десяток лет, когда отгремит эта ваша денацификация, американцы не уберутся восвояси или же ситуация не изменится в корне после новой войны между Востоком и Западом? Они же не хотят предстать перед судом, тогда уже немецким, национальным. Там им уже не отговориться, сославшись на то, что ты, мол, лишь выполнял приказ. Вот они и задают себе вполне резонный вопрос – а с какой стати именно нам класть голову под топор?

А что думает немецкий народ? Один раз я вам уже говорил: «Самые худшие времена у нас связаны с демократией!» Пусть у вас не будет на этот счет никаких иллюзий: немецкий народ знает, что до войны, пока Гитлер был у власти, ему было лучше. И то, что он делал, было вполне правильно, если исходить из национальных интересов, не считая, конечно, геноцида, который и с точки зрения национальных интересов ни в какие ворота не лезет!

– И тем не менее вы так и не желаете признать, что в этом пункте Гитлер был неправ. Вы оставались верным ему, хотя знали, что он – убийца.

– Боже великий! Черт возьми! Ну не могу же я, как самый распоследний подонок, встать и сказать: фюрер погубил миллионы, как этот дуралей Ширах! Я могу осудить деяние, но не того, кто это деяние совершил! И не забывайте, Гитлер значит для нас куда больше, чем кто‑нибудь еще!

– Но если речь идет об убийстве, то тот, кто его совершил, – убийца, вы с этим не согласны?

– Это уже нечто совершенно другое. И не нам решать, кто есть кто. Не забывайте и то, что этот несчастный Ширах в конечном итоге и выжил лишь благодаря его милости. Нельзя же вдруг, повернувшись спиной к тому, кто тебе столько дал за все эти 23 года, начать его охаивать!

– И все же я считаю, что он поступил совершенно правильно, однозначно дистанцировавшись от Гитлера, сделав это ради немецкой молодежи, которая до сих пор пожинает плоды этой неверно понятой верности.

Этой фразой, похоже, я наступил на любимую мозоль Геринга – задел самое нутро преисполненного чувством национального сознания героя.

– Вы всерьез считаете, что немецкой молодежи есть дело до того, что там сейчас сочиняет в своей камере этот сбрендивший предводитель молодежи? Вы и вправду считаете, что ей есть дело до всех этих зверств, когда у нес сейчас своих хлопот полон рот? Нет, следующее поколение выберет себе фюрера из своих рядов: оно помнит и будет помнить, что в свое время под угрозой оказались национальные интересы! А что до вашей морали, раскаяния и вашей демократии – да на кой черт они ему!

 

Камера Йодля. Йодль в рубашке с короткими рукавами сидел в камере, опоминаясь от жаркого перекрестного допроса. Он сообщил мне, что изошел потом, но все же считал, что его защита удалась и что на судью произвело впечатление им сказанное. Далее Йодль признался, что пару раз ему с величайшим трудом приходилось сдерживать себя. И вообще, обстановка весьма напоминала ту, которая царила в штабе ОКХ на совещаниях у Гитлера, где его очень часто перебивали на полуслове. Там‑то он и постиг науку сохранять невозмутимость.

Не приходилось сомневаться, что его атака на политиков была тщательно продуманной акцией.

– Я высказал им все, что думаю об их двуличии и неискренности. Но мне это было легче, чем Герингу, – я куда слабее был связан с партийными делами. Одно вам скажу: я мыслю иначе, чем эти политики, которые сегодня во время обеда пытались доказать вам, что никакого Мюнхенского соглашения не нарушали. Независимо от того, что в этом соглашении записано, оно, вне всякого сомнения, было нарушено! Каждому известно, какие цели преследовало это соглашение, а что до юридических тонкостей – мне до них дела нет! Я тогда был буквально огорошен, узнав о приказе Гитлера занять и остальную часть Чехословакии. Даже Геринг, и тот сказал мне, что, мол, пытался убедить Гитлера не идти на это из‑за сильного общественного резонанса, которое этот шаг неизбежно вызвал бы в мире. Он уговаривал его попытаться решить все мирным путем, поскольку остальной Чехословакии все равно без нас не обойтись.

Йодль повторил, что не сомневался, что Гитлер вполне сознательно начал эту войну. И был удивлен, что в ходе перекрестного допроса этот момент так и не был затронут, зато масса времени была потрачена на то, чтобы подвергнуть сомнению его честь офицера, что в конечном итоге так и не удалось.

Йодль вернулся к теме заговора 20 июля 1944 года, тема которого также прозвучала в ходе перекрестного допроса, еще раз повторив, что он, Йодль, по вполне объяснимым причинам не питает особой симпатии к заговорщикам, поскольку покушение едва не стоило жизни и ему самому. Он готов был согласиться, что граф фон Штауфенберг и генерал Бек действовали из идеалистических побуждений; однако было довольно много и таких, кто решил поучаствовать в этом заговоре, преследуя чисто меркантильные цели, и они вызывают у него отвращение. Кое‑кто из генералов (имен Йодль не назвал) уже готовы были поддержать путч, однако не успели.

 

Июня. Сражаться до конца

 

Камера генерала фон Рунштедта. Пока полковник Покровский проводил свой, в общем, малорезультативный перекрестный допрос Йодля, я спустился в ту часть здания тюрьмы, где помещались свидетели, чтобы побеседовать с генералом фон Рунштедтом. Фон Рунштедт подтвердил, что они вместе с Роммелем в 1944 году заявили Гитлеру о том, что подошло время ставить точку. Тогда еще сам адъютант Гитлера генерал Блюментритт сказал, что кого‑нибудь другого Гитлер поставил бы к стенке и расстрелял бы за «пораженчество». Гитлер был не из тех, кто любит правду. Ему бы еще в 1943 году после Сталинграда следовало понять, что война проиграна, самое позднее, после высадки союзников в Нормандии в июне 1944 года.

Рунштедт вновь подчеркнул, что так называемое наступление Рунштедта декабря 1944 года на самом деле было контрнаступлением Гитлера и полнейшей авантюрой с точки зрения стратегии. И фон Рунштедта неизменно задевает, если кое‑кто продолжает утверждать, что замысел данной операции принадлежит ему, тем более что проводилась она тогда, когда поражение было лишь вопросом времени.

– Старик Мольтке перевернулся бы в гробу, только предположив, что я мог задумать подобную операцию.

По его словам, высадка союзников на юге Франции не была полнейшей неожиданностью, хотя пропаганда позаботилась о том, чтобы все ждали союзников на северном побережье. Им крепко‑накрепко вдолбили, что действие наших «фау» настолько разрушительно, что фон Рунштедт готов был поверить, что британцы, невзирая ни на какие потери, попытаются уничтожить пусковые установки на северном побережье Германии. И Гитлер, в точности так же, как и в случае со Сталинградом, оставался неумолим – «Сражаться до конца!»

«Сражаться до конца!» – легко сказать. И сражались, пока все не очутились в русском плену. И в случае с так называемым «наступлением Рунштедта» все повторилось. Контрнаступление? Прекрасно, но ведь необходимо и располагать соответствующими возможностями для него. Наши люфтваффе были разгромлены, что сильно ограничивало нас. Мы с грехом пополам могли действовать, да и то до тех пор, пока Паттон не пустил в бой свои танки, которые круглые сутки утюжили наши позиции. От наших войск почти ничего не осталось. Одни только измотанные старики, которые уже физически не могли воевать, да иностранцы, сплошь дезертиры. А Гитлер продолжал в своем духе – «Сражаться до конца!» Взять хотя бы такой пример, как Бастонь. Кошмар, что там творилось! И этот человек претендовал на роль величайшего в истории полководца! Он представления не имел о том, что такое стратегия! Только и умел что блефовать.

В словах фон Рунштедта сквозила подавленность человека, который, будучи на склоне лет, не находит в себе сил дать выход своему негодованию. Я спросил его, была ли эта война, по его мнению, необходимой или неизбежной.

– Из‑за этого проклятого коридора? – с улыбкой спросил меня фон Рунштедт. – Ничего подобного. Они все могли уладить переговорным путем. Поляки просто не могли сами управлять страной. Можно было подключить сюда и Россию, договориться с ней о предоставлении нам коридора, а мы бы им за это позволили поступать с Польшей по своему усмотрению. Эта Польша рано или поздно все равно рухнула бы – они же не могут управлять страной без помощи извне. Но начинать войну из‑за такой ерунды? Это же сумасбродство! Вся эта война – сумасбродство!

Фон Рунштедт вполне созрел, чтобы признать, что в развязывании войны виновен Гитлер, однако отмстил, что накануне западной кампании ему совершенно неожиданно было передано командование всеми вооруженными силами, действовавшими на западном направлении. А вообще, со стороны Гитлера непростительно было уйти от ответственности, совершив самоубийство.

 

Камера Йодля. Я вновь беседовал с Йодлем, вернувшимся из зала заседаний, и снова перевел разговор на тему никому не нужного затягивания войны.

Йодль многозначительно улыбнулся.

– После всего, что было на совести у Гитлера и Геббельса, неудивительно, что они настаивали на продолжении борьбы. Теперь мне понятно. Они знали, что их повесят в любом случае, так что давно приняли решение в случае поражения свести счеты с жизнью. В подобных обстоятельствах легко требовать от других продолжать сражаться до последнего солдата. Теперь мне это понятно.

– Но счет человеческих жертв шел уже на тысячи, и все лишь ради того, чтобы они оставались на этом свете на пару дней больше. На тысячи!

Йодль был со мной согласен и сказал, что не знает, как бы поступил, знай он уже тогда то, что знает сегодня. Он придерживался того же мнения, что и генерал фон Рунштедт, утверждавший, что после высадки союзников в Нормандии самое время было прекращать бойню; собственно, война была проиграна еще в Сталинграде.

 

⇐ Предыдущая65666768697071727374Следующая ⇒

Поделиться: