Страхилица (Болгария) – Русе (Болгария) – Бухарест (Румыния) – Вена (Австрия) – Мюнхен (Германия) 2008 г

 

Я не стала обманывать Нуртен, сказала ей, что завтра утром уезжаю в Германию. Нелегально. У меня там подруга, которая обещала помочь мне с работой. Нуртен не надо ничего объяснять. Она и так отлично понимает, что я не могу целыми днями гладить ее белье и доить коз. Я еще слишком молода, чтобы не желать себе лучшей жизни. К тому же она знает мое отношение к мужчинам, поэтому верит мне, что я отправляюсь в Германию не к мужчине, а на самом деле к подруге. Она переживает за меня, спрашивает, не опасна ли моя затея. Нуртен в этот вечер особенно хороша. В новых темно‑синих шароварах, в белой блузке и вязаной, украшенной вышивкой с орнаментом красной жилетке, она сосредоточенно выбирает из рассыпанной на чистом гладком столе фасоли мусор (соломинки, сухие веточки, комочки глины). Мужа ее дома нет, а потому она позволяет себе снять с головы привычный платок, который она, как и все местные женщины, повязывает сзади на шее, и продемонстрировать мне свою новую стрижку. У нее, как и у всех турчанок, густые, роскошные волосы. Сколько раз я спрашивала ее, почему они до сих пор, как и сто лет тому назад, прячут волосы под платками, но ответа так и не получила. Молодые же девушки и женщины, не обремененные привязанностью к традициям, ходят в джинсах и с распущенными волосами. И что удивительно: если мои соотечественницы делают все возможное и невозможное, чтобы их волосы были гуще, а прическа – объемнее, то здесь все наоборот – они стесняются своих пышных грив, им хочется иметь тонкие редкие волосы и желательно светлого оттенка…

Глядя на волосы Нуртен, любуясь их блеском и густой шелковистостью, я не могу не вспомнить себя в то время, когда впервые появилась в Страхилице. Купив на деньги Тони маленький дом и успокоившись, что меня здесь уже никто не найдет, я решила всерьез заняться своим здоровьем. Познакомилась с хорошим русскоговорящим доктором, который помог мне пройти обследование внутренних органов. Оказалось, что я в принципе, здорова хотя и выгляжу как покойник. «Это нервы, – сказал мне доктор Красимир Тодоров. – Я выпишу вам, Наташа, препараты, железо и витамины плюс хорошие французские таблетки от депрессии. Вам следует хорошо питаться, много спать и почаще бывать на свежем воздухе». Золотые слова!

– А что мне делать с волосами? Вернее, как бороться с их отсутствием? Поверьте, у меня были хорошие, густые волосы…

Он посоветовал мне маски из сока лука или чеснока, кислого молока, оливкового масла…

Вернувшись от доктора, я целый вечер посвятила своим волосам. Вернее, тому, что от них осталось. Натерла лук, отжала сок, смешала его с медом и оливковым маслом и принялась втирать в кожу головы. Запах стоял ужасный, и мне казалось, что вот‑вот в дверь кто‑нибудь постучит и скажет: эй, русскиня, ты чем это таким занимаешься, что вся Страхилица провоняла луком?! Но никто, понятное дело, не пришел. Никому не было дела до русскини. Однако спустя несколько месяцев волосы мои восстановились. Для этого, помимо масок и мытья головы хорошими витаминными шампунями, мне пришлось несколько раз коротко стричься, чтобы избавиться от поломанных, больных волос.

Да и кожа, благодаря свежему воздуху и козьему молоку, вернула свою свежесть и хороший теплый оттенок, у меня даже появился румянец! Я ожила…

 

– Посмотрите моих коз, кур? – спросила я у Нуртен.

– Elbet. (Конечно, посмотрю.)

– А за домом присмотрите?

– Uzuime, canim. (Не переживай, дорогая…) – Нуртен подошла ко мне, обняла и поцеловала в макушку. Я слышала, как она плачет.

Потом она ушла и вернулась, лицо ее было красным, она волновалась.

– Вземай. – Она вложила мне в ладонь деньги. – Триста лева.

Это были большие деньги. На них можно было купить пятимесячную телку или трех взрослых овец, шесть коз или подержанный «Фиат».

– Аз имам пари, – сказала я охрипшим от волнения голосом. – Спасибо, Нуртен…

– Аз съм длыжна (я тебе должна), – проговорила она, крепко прижимая деньги к моей ладони.

Я не могла сказать ей, что у меня целая куча денег. Не могла раскрыть ей всю тайну. Это касалось лишь меня. И отвечать за эти деньги тоже должна только я. И нечего взваливать на голову Нуртен мои проблемы и сомнения.

 

Поздно вечером ко мне заглянула Нежмие. Слухи разлетаются по деревне со скоростью света.

– Ната, ти заминаваш за Алмания? (Ты уезжаешь в Германию?) – Глаза ее стреляли по комнате в поисках доказательств самой свежей «клюки» (сплетни). Она не могла не увидеть дорожную сумку (я купила ее в тот памятный день, когда сбежала от родителей в Варне, мне тогда необходимо было, как и в этот раз, купить кое‑что из одежды, обуви), новые ботинки, куртку, висевшую на двери.

Я, как могла, объяснила ей, что мне пришло письмо от моей подруги детства (я знала, что Айше, почтальонша из Черна, в случае необходимости подтвердит факт получения мною письма из Германии), которая зовет меня к себе в гости, а заодно, может, подыщет мне там работу. Нежмие смотрела на меня с удивлением и страхом, я видела, что она искренне переживает за меня. Ведь ничего, ну, абсолютно ничего не предвещало никаких перемен в моей жизни! Нежмие знала, что у меня не может быть денег на дорогу – да и все в деревне знали, что у меня практически никогда не бывает денег. Разве что когда я у Нуртен получаю зарплату. Но она почти вся уходила на уплату долгов, квитанций за ток, воду, за хлебные купоны да на покупку самого необходимого: сахара, кофе, масла. Я – единственная на весь Делиорман, как мне кажется, ем хлеб и кашу не с маргарином, а со сливочным маслом. Привычка с детства. Влезу в долги, но масло куплю! Иначе хоть волком вой…

– Имаш ли пари?

– У меня есть деньги, Нежмие, подруга прислала мне на дорогу.

– А виза? – Нежмие была в курсе того, что у меня просрочена виза и что в Болгарии я уже давно живу нелегально. Удивительно, как мне продали этот домишко – ведь мне, как иностранке, невозможно купить землю. Дом купить можно, а землю, на которой стоит дом, – нет. Однако земля под моим домом – кому она нужна, кроме меня? Главное, у меня есть свой дом, а в нем – новая кровать с новыми одеялами, подарок Нуртен на день моего рождения.

Мы поговорили с Нежмие, выпили по чашке чаю с липой и попрощались. Обе плакали. А потом я покормила Тайсона, поставила будильник на шесть утра, приготовила одежду и легла спать.

Но сон долгое время не шел. А когда я все же уснула, мне приснилось, как будто я не одна, у меня есть кто‑то, кто меня очень любит. Я никак не могла понять во сне, кто же этот мужчина. Он обнимал меня в темноте, шептал слова любви, плакал у меня на груди, а я плакала оттого, что никак не могу ответить на его чувство взаимностью, потому что не понимаю, кто он, не вижу его. А потом он страшно закричал, так закричал, что у меня кровь заледенела в жилах. Я увидела распростертого на полу мужчину в окровавленной рубашке. С лезвия ножа капала кровь, она шипела, касаясь пола, и испарялась, словно кислота.

Я проснулась и заметалась на постели. Тони?! Может, я увидела во сне, как убили моего мальчика, моего Тони? Но я откуда‑то знала, что это был не Тони. И почему‑то из‑за Тони я так не переживала, как из‑за этого другого мужчины. Мне казалось, что уже очень скоро я вспомню, кто же он, вспомню, чьи это глаза, мерцающие во всполохах молний за окном, и этот голос. Ощущения, память, чувства, ассоциации. Я знала этого мужчину в реальной жизни. И он ассоциировался у меня с чем‑то садняще‑мучительным, грустным и даже тоскливым. Нет, я определенно знала его! Мы были знакомы. Но вот кто он, я так и не вспомнила. Только знаю, что он из моей другой жизни, той, которую я успела забыть. Но это не Тони. Тони был гораздо позже. А еще, у меня было чувство, словно я должна этому человеку деньги – или он мне? Словом, что‑то связано с деньгами. Может, я в Москве у кого‑то одолжила денег и забыла? Но у кого? Деньги я, как правило, брала у родителей. И только если мне надо было отдать в ремонт мотоцикл, я старалась сначала перехватить у знакомых, а уж потом, частями, просила их у мамы.

 

Будильник разрезал мой сон острым ножом – я так и не вспомнила, кто же мне приснился. И кого же убили там, в моем тяжелом сне. Я быстро оделась. Пришли Нуртен и Нежмие – проститься и пожелать мне счастливого пути. Я отдала ключи Нуртен. Знала, что в мое отсутствие и мои курочки, и козы, и Тайсон будут накормлены. Я оставляла свое маленькое хозяйство в надежных добрых руках.

У калитки я простилась с Тайсоном. Пес лизнул меня в щеку и попытался встать на задние лапы.

– Я приеду, вот увидишь. И мы станцуем с тобой. – Это была наша тайна. Я учила Тайсона танцевать вальс и знала, что, будь он посмышленее, непременно после каждого танца целовал бы мне руку. – Пока, Тайсон. Не грусти.

А спустя два часа я уже сидела на довольно‑таки удобном стуле в огромной, продуваемой ветром фуре и старалась не думать, сколько тысяч километров отделяют меня от далекого Мюнхена. Я позвонила Соне и вполне спокойным голосом сообщила, что еду нелегально, у меня не в порядке документы, спустя тридцать часов я должна быть в Германии. Ей понадобилось время, чтобы переварить полученную информацию, а мне – чтобы представить себе девушку, которой мог бы принадлежать этот низкий встревоженный голос. Она перезвонила сама и задала несколько вопросов. Я объяснила ей, что у меня просрочена виза, я нелегально живу в Болгарии. И я не могу лететь самолетом. Она сказала, что, когда я пересеку территорию Румынии, у меня перестанет работать болгарская телефонная система, и тогда мы вряд ли сможем связаться. На это я ответила ей, что у водителя есть немецкая сим‑карта, я с ним обо всем договорилась, и, когда мы будем подъезжать к Мюнхену, я ей позвоню сама. Странное дело, но я, включившись в эту игру, и сама уже начала воспринимать Соню как свою давнюю подругу. Жаль, что это обман и меня там никто не ждет.

Но пока что мы ехали. Я то спала, то просыпалась, слушая шум ветра и плотнее укутываясь в толстый болгарский вязаный плед, который дал мне симпатичный водитель. Перед границей с Румынией, в городе Русе, мы перекусили в придорожном кафе – ставшими привычными мне, русской девушке, кюфте (котлеты, в которых сои куда больше, чем мяса), и салатом из капусты. Кофе, как обычно. Водитель сказал, чтобы я сидела смирно и ничего не боялась. Но легко сказать! Конечно, я переволновалась. Мы стояли очень долго, грузовые машины, как правило, едут гораздо медленнее легковых – их проверяют. Спать было невозможно, я вслушивалась в звуки за стенами фуры и, когда слышала, что к машине кто‑то приближается, пряталась за огромным картонным ящиком. Когда же я поняла, что подошла наша очередь пройти проверку, я почти перестала дышать. Прижалась к стене и подумала, что совершила очередную в своей жизни ошибку – мне не стоило ввязываться в это опасное мероприятие! Куда комфортнее я чувствовала бы себя в своем доме, у печки. Лучше бы я позвала Тайсона в кухню и поговорила с ним на его собачьем языке, чем объясняться с какой‑то непонятной Соней, которая, кстати, услышав впервые мой голос по телефону, не выразила ни капли восторга по поводу моего ожидаемого приезда. Она даже не оценила мой порыв (вернее, порыв моей тезки – Натальи Вьюгиной, своей лучшей подруги детства), которая собралась в шенгенскую зону без единого нужного документа. Может, она уже сто раз пожалела о том, что пригласила меня (ее) к себе? А вдруг ее проблема рассосалась сама собой, а она уже выслала мне сгоряча пять тысяч евро?! И такое могло случиться. Но сказать мне: ты, мол, подружка, повремени‑ка с приездом, давай увидимся как‑нибудь в следующий раз, у нее духу не хватило. Вот она и поджидает меня со смутным чувством раздражения и разочарования.

 

Меня никто не обнаружил, и мы поехали дальше. От страха меня затошнило. Я даже попросила водителя остановиться, чтобы не испачкать фуру.

– Это нервное, – сказал водитель с сочувствием и протянул мне бутылку с минеральной водой. – Там, в коробке, два одеяла, постели на пол, может, лежа тебе будет удобнее? До следующей границы шестьсот километров, это приблизительно десять часов.

Я вдруг поняла, что он на самом деле отлично говорит по‑русски.

– У меня мама – русская, – объяснил он. – Да не дрожи так! Говорю же – проскочим! Я таких, как ты, пачками возил.

Он даже не понял, что обидел меня, записав в потенциальные проститутки.

– А почему твою машину почти не проверяют?

– Они меня знают, – загадочно ответил он, и я поняла, что то, чем он сейчас занимается, – это тоже своего рода бизнес, и служащие границ стран – членов Евросоюза – такие же смертные, и им тоже хочется есть…

Границу между Румынией и Венгрией я проспала. А когда мы въехали в Австрию (вот тогда‑то я почему‑то по‑настоящему струхнула, и у меня, по всей видимости, поднялась температура), Николай, так звали водителя, остановился в чудесной кофейне, где кофе в изысканных фарфоровых чашках с молоком в кувшинчиках подавали одетые в белые кружевные переднички девушки. То, что под передничками у них были джинсы, нисколько не портило общую картину стилизации. Картину портила я – со своим зеленым лицом и потемневшими от страха и волнения глазами. Таким чудовищем я увидела себя в чистеньком, пахнувшем цветами туалете кофейни. Благополучно облевав роскошный белоснежный унитаз, я вернулась в зал, где Николай с напарником пили кофе, отпила несколько глотков кофе и вернулась в фуру, на свое собачье место – за коробку. Мне вдруг стало нестерпимо жаль себя. Я подумала, что так недолго и помереть в этой фуре, где‑нибудь на границе с Германией («Наташа, границы между Австрией и Германией, слава богу, нет!»). Откроет Николай фуру, позовет меня, а в ответ – тишина. Отодвинет коробку, а там – я. Вернее, мое тело. Спрашивается, и какой смысл мне было зализывать раны в глухой Страхилице под заунывное пение ходжи из соседнего села Черна и готовить себе луковые маски, восстанавливающие волосы, если судьба уготовила мне жалкую смерть в грузовой фуре?!

Тихонько скуля и вспоминая наши жаркие объятья с Тони, его улыбку, его глаза, полные невыразимой любви и тоски (да он просто с ума сходил, когда понял, что его мать им манипулирует!), его полные нежности письма и эсэмэски, я и вовсе начала подвывать. Как такое могло случиться, что мать, видя, как сильно ее сын любит русскую девушку, воспринимала ее в первую очередь как источник наживы, объект для своего грязного бизнеса? Нет, все‑таки Роза никогда не была матерью Тони! Скорее всего, он достался ей каким‑то другим, случайным образом: может, его просто подобрали где‑нибудь на дороге.

Европа проплыла мимо меня, точнее, я миновала Румынию (так и не увидев «Букорешт» (Бухарест), Венгрию (так и не попробовав знаменитого гуляша); правда, в Австрии все же мне удалось выпить пару глотков кофе.

Фура должна была проехать через Мюнхен, оставить там половину груза и отправиться дальше. Но это меня уже не касалось. Когда мы ехали по пригороду Мюнхена, Николай остановил машину, открыл дверь моей временной тюрьмы и сказал:

– Ты жива? На, звони. – И протянул мне телефон. – Что‑то ты совсем зеленая, Наташа!

 

Номер телефона Сони я выучила наизусть. На всякий случай. Позвонила. Она откликнулась тотчас, видимо, ждала моего звонка.

– Соня, мы въезжаем в Мюнхен.

– Отлично, – ответил мне с оживлением ее хрипловатый низкий голос. – Поезжайте по Карлштраубе, и пусть он высадит тебя на перекрестке с Люсенштраубе. Я тебя там найду. На всякий случай – я буду в черной «BMW», выйду из машины, и ты легко узнаешь меня по красному берету и шарфу. Ну что, до встречи, подружка?

– До встречи, – пробормотала я, чувствуя, что теряю последние силы. Если на дорогу я эти самые силы как‑то распределяла между странами Шенгена, то сейчас, когда мне предстояло самое важное – встреча с Соней, у меня их просто не осталось. Что будет со мной, если она, увидев меня и обнаружив, что я – совершенно другой человек, которому она, в отличие от моей тезки, довериться не может, скажет, чтобы я отправлялась обратно, в Болгарию?

Мне не оставалось ничего другого, как поговорить с Николаем и попросить его дать мне свои координаты: на крайний случай.

– Да, конечно, Наташа. – Он с улыбкой протянул мне свою визитку. Мне не хотелось бы думать, что он воспринимает меня как проститутку. Но что я могла поделать? Ударить себя кулаком в грудь и сказать, что у меня был всего лишь один мужчина? Да и то, даже не мужчина, а мальчик, которого зарезали его же братья? Что он был цыганом, а меня чуть не продали на органы? Пусть думает, что хочет…

– Кысмет, – сказал он мне напоследок, высаживая меня на углу Карлштраубе и Люсенштраубе. По‑болгарски он пожелал мне удачи.

В Мюнхене, как и во всей Германии, моросил дождь. Небо было затянуто лиловатыми «гематомными» тучами.

Николай помог мне снять с фуры сумку и оставался возле меня до тех пор, пока не увидел на другой стороне дороги черную машину, из которой вышла высокая худенькая женщина в черном плаще. На голове ее был красный берет, и такого же цвета шарф окутывал шею.

– Это моя подруга. Спасибо тебе, Николай. – Я пожала ему руку.

Он поцеловал меня в бледную холодную щеку.

– Айди… – Он помахал мне рукой, залез в кабину, и машина медленно влилась в транспортный поток.

 

Глава 9

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Ко мне подошла девушка, на самом деле, по виду – моя ровесница. Я не знала, как себя вести, а вот она в отличие от меня вдруг бросилась ко мне, обняла меня и прошептала, глотая слезы:

– Наконец‑то! Слава богу, ты приехала! Пошли скорее отсюда. Мало ли. Наташа, как же ты изменилась! Вытянулась, а ведь раньше была пухленькой. Но так тебе лучше.

– А ты такая же, как и раньше. – Я вяло включалась в предложенный мне сценарий.

– Не знаю. Тебе виднее. – Она почему‑то избегала смотреть мне в глаза. А это – дурной знак! – Давай договоримся заранее, прямо сейчас. Если тебе что‑нибудь не понравится или ты почувствуешь какой‑то дискомфорт, ты сразу же говоришь мне, хорошо? И мы либо вместе решаем эту проблему, или ты, когда только захочешь, вернешься домой. Я же понимаю, что вырвала тебя из привычной среды, взбаламутила тебя, заставила так рисковать. Знай, я это оценила! Конечно, находясь от тебя далеко, я бы не смогла решить твой вопрос с документами. Другое дело – здесь. У меня тут полно знакомых, причем влиятельных. Я уверена, что они помогли бы тебе и с визой, и со всем на свете.

– Соня, хорошо все… что ты говоришь, это хорошо… Но я представления не имею, чем я могу тебе помочь?

– Я объясню тебе. – И тут она повернулась ко мне лицом, и я увидела, что и она тоже как бы не в себе. Бледная, сосредоточенная. Возможно, она уже поняла, что я – это совсем не та Наташа Вьюгина, да вот отступать было поздно. Но это же она заварила всю эту кашу? Вот пусть теперь и расхлебывает. Если же впоследствии выяснится все‑таки, что я – это не тот человек, кто ей нужен, и она спросит меня, почему же я молчала, я скажу ей прямо в лицо, что и сама попалась на эту зрительную удочку: у меня в детстве была знакомая Сонечка, фамилию я не вспомнила, «но на лицо вы вроде бы похожи…». Я постоянно в уме прокручивала свои объяснения с ней, а мои губы беззвучно шептали оправдания.

– Я объясню тебе, – повторила она, опуская руки в черных перчатках на мои плечи. – Тебе ничего не нужно будет делать. Просто находиться рядом со мной. Мне очень страшно, понимаешь? Очень!

– Что с тобой? У тебя неприятности?

Не зря говорят: чтобы понять, в каком положении находишься ты, достаточно встретить человека, у которого более серьезные проблемы, чем у тебя, и тогда ты начинаешь чувствовать себя гораздо лучше, спокойнее, и тебе все кажется не таким уж и беспросветным. Вот и сейчас. Я смотрела на эту хорошо одетую девушку и представить себе не могла, что же страшного с ней могло случиться, раз она позвала на помощь меня – чудачку, влипшую по самые уши в грязную историю с цыганами, плюс долги родителям да еще и проблемы с законом.

– Приедем, и я тебе все расскажу. Пойдем быстрее.

Я видела, что ей не терпится усадить меня в машину. В этом наши с ней желания совпадали. Мне просто необходимо было как можно скорее спрятаться куда подальше, чтобы меня никто не увидел, не нашел, не осудил, не посадил. Я страшно боялась полиции.

Мы покатили по улицам Мюнхена, но я и в этот раз практически ничего не увидела, точнее, не воспринимала. Я испытывала дурноту и гнала от себя мысли о беременности. Какая беременность, если у меня не было мужчин после Тони, а с Тони я была несколько лет тому назад?! Быть может, издевалась я над собой, один шальной сперматозоид спрятался где‑нибудь внутри и теперь дает о себе знать? Такие идиотские мысли могли прийти в голову только от отчаяния. Просто меня никогда прежде так не тошнило. Хотя примерно то же самое со мной было, когда Тони исчез в первый раз, а я поняла, что угодила в ловушку и дела мои плохи. Да‑да, точно: меня тогда и тошнило, и голова раскалывалась, да и все тело болело. Словно весь мой организм противился предстоящей смерти.

 

Мы въехали на тихую широкую аллею, засаженную огромными дубами, и остановились возле кованых черных ворот, за которыми виднелась широкая дорожка, посыпанная гравием, и двухэтажный красивый серый с белым дом, украшенный башенками. Ну прямо маленький дворец! И все это строгое великолепие было окружено роняющими листья высокими деревьями – каштанами, кленами.

– Куда мы приехали?

– Ко мне домой. Вернее, это дом моей свекрови. Она недавно умерла, вот мне и приходится пока жить здесь, присматривать за домом. Мой муж в Берлине, у него дела, видите ли…

Я подумала тогда, может – меня позвали, чтобы я присматривала за домом? Что ж, я согласна.

 

Ворота открылись автоматически – я даже не видела, чтобы Соня сделала для этого что‑нибудь, нажала, к примеру, на какую‑нибудь кнопку. Вероятно, кто‑то был в доме, кто ждал ее возвращения, и открыл ворота.

– Это Роза, – прочитала Соня мои мысли. – Моя служанка. Это она открыла ворота. Я рассказываю тебе все это, чтобы ты знала. Ведь ты пробудешь здесь какое‑то время, ты должна все знать.

Роза? При упоминании этого имени у меня скрутило живот. Черная Роза – проклятая алчная цыганка, убившая чужими руками моего Тони!

Мне не удавалось рассмотреть Соню. Красный берет явно ей не шел, и она наверняка надела его, чтобы по нему я смогла быстрее ее заметить. По светлым локонам, выбившимся из‑под берета, я поняла только, что она блондинка. Я так нервничала, что никак не могла собрать в один образ те картинки, части пазла, которые мне удалось увидеть: глаза, нос, рот, лоб, подбородок. Все никак не хотело складываться в лицо этой девушки, оно почему‑то не собиралось воедино.

И только когда мы поднялись по широкой парадной лестнице и вошли в холл и Соня сорвала берет (судя по тому нервному и резкому движению, с которым она это сделала, она тоже ненавидела его – не избавилась от него еще в машине по той лишь простой причине, что она тоже нервничала и просто забыла о нем), я увидела, наконец, молодую довольно‑таки привлекательную женщину лет двадцати пяти. Холодноватые зеленые глаза, платинового оттенка волосы, бледная прозрачная кожа, бледно‑розовые губы, тонкий нос. Спустившаяся с небес (а точнее, со второго этажа) женщина средних лет, тоже блондинка, но только упитанная, розовая, как клубничный крем, в белом переднике, и была, вероятно, служанкой Розой, открывшей нам ворота. Она помогла Соне раздеться, приняла у нее черный плащ, потом, улыбнувшись мне, показав ровные белые зубы, поздоровалась и помогла мне снять куртку.

– Значит, так, – Соня по‑хозяйски принялась рубить воздух указательным пальцем правой руки. – Сначала – в ванну, потом пообедаем, и ты ляжешь спать. Я представляю, сколько часов ты была без сна, да еще переволновалась, наверное, в этой чертовой машине на границах. Да уж, ну и натерпелась ты!

 

В сущности, она вела себя вполне естественно для ситуации, где я выступала в роли ее подруги детства. Для реальной же ситуации, где я могла лишь отдаленно напоминать ее подругу (существует мнение, что человек подчас видит то, что хочет видеть), и это – в лучшем случае, она тоже, по сути, вела себя вполне адекватно: предложила мне помыться, перекусить и выспаться. Вытолкать меня из этого дворца она сможет меня уже умытую, сытую и выспавшуюся. Но подобные мысли я гнала прочь, как бродячих псов. Нет, этого не могло случиться уже хотя бы потому, что у нее была такая возможность еще там, на трассе, когда мы встретились и она поняла, что ошиблась. Вырисовывалось два варианта. Первый: она увидела во мне ту, кого и хотела увидеть – свою настоящую подругу детства, Наташу Вьюгину. Второй: она сразу поняла, что ошиблась, но решила довести игру до конца; возможно, я, «другая», чужая Наташа Вьюгина, тоже ей на что‑нибудь сгожусь.

Роза привела меня в комнату, показала, где дверь в ванную, и оставила меня одну. Я бросила сумку на пол и осмотрелась. За окном шел дождь, а в комнате было чисто, тепло, сухо и очень красиво. Широкая кровать, уже разобранная (пуховые подушки и одеяло, напоминавшие голубые облака), так и манила лечь и забыться.

Я разделась и отправилась в ванную комнату. У меня не было сил наполнять ванну водой. Я вошла в душевую кабину, пустила теплую воду и испытала немыслимое наслаждение. На полочке нашла шампунь и мыло. Я долго и густо три раза подряд намыливалась, чтобы истребить запах дороги, фуры, солярки и грязи. Надо сказать, что с каждым новым омовением я чувствовала себя все лучше и лучше. Я вышла из кабинки и наступила на зеленый махровый коврик, тщательно вытерлась большим полотенцем, замотала голову другим полотенцем, накинула новый (я не могла не обратить на это внимание) розовый купальный халат, сунула ноги в новые белые тапочки и торжественно, преисполненная чувства собственного достоинства, вернулась в комнату. Есть мне не хотелось, а вот забраться под перинку и выспаться – об этом я мечтала всю дорогу. Но я помнила, что меня обещали накормить.

В дверь постучали, когда я уже задремала, прикорнув прямо в халате поверх перины.

– Да, да… войдите.

Вошла Соня, в домашних брюках и тонком джемпере. У меня появилось странное чувство, будто я ее действительно где‑то видела. А может, я и на самом деле все забыла, и она, Соня, была моей лучшей подругой?

Следом появилась Роза, она катила столик.

– Знаешь, мы решили, что ты должна побыть одна. И поесть одна. Чтобы не смущаться и чтобы тебе никто не мешал. Я вижу, что ты нервничаешь. Вот, тут еда. Поешь и ложись спать. А вот ужинать мы уже будем все вместе. Я правильно решила?

Я была благодарна ей за это. Конечно, мне очень хотелось побыть одной, привести мысли и чувства в порядок. Да и вкуса еды я бы не почувствовала, если бы мы сидели за столом вместе и разговаривали. Она была сто раз права.

– Хорошо. Честно говоря, мне кажется, что все это мне снится.

– Ну, ладно, мы с Розой пойдем. Да, она тоже немного знает русский. Если тебе что‑то понадобится, обращайся.

– Пожалуйста, – улыбнулась мне розовощекая Роза. Но лучше было бы, если бы ее звали Гретой.

 

Они вышли из комнаты, я посмотрела на еду и поняла, что проголодалась. Чашка с супом, кажется, куриным. Салат с картошкой. Отбивная. Темный хлеб. Кувшинчик с красным соком (или вином?). Слоеная булочка, посыпанная сахарной пудрой.

Я попробовала всего понемногу, утолила голод, сняла халат, надела пижаму и легла. Теперь, когда мне физически стало так хорошо, я уж и не знала, расстраиваться ли мне по поводу того, что я приехала сюда, или наоборот – воспринять это как знак судьбы.

Быстро погружаясь в сон, я еще некоторое время видела перед собою картонные коробки, прячась между которыми, я провела больше тридцати часов, Николая, девушек из австрийского кафе в кружевных передничках, Соню…

 

Глава 10

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Перед ужином Соня показала мне дом. Множество комнат, лестниц, каких‑то кладовок, кухню.

– Красивый дом, – сказала я.

– Красивый, конечно, да только мне как‑то страшновато в нем. А еще. Я не понимаю, что в нем вообще происходит!

– Неужели привидения?

– Может, и привидения, – проговорила она озабоченным тоном, словно речь шла о тараканах или мышах. – Пойдем, я покажу тебе кое‑что.

Мы поднялись на чердак. Просторное, залитое солнечным светом, помещение. В центре – макет, точная копия этого дома, высотою в человеческий рост.

– Это макет дома. Много лет тому назад, когда моя свекровь заказывала проект, архитектор по ее просьбе сделал макет будущего дома. Она сказала, что так ей будет удобнее представлять себе, что же получится в конечном итоге. Понимаешь, это не простой макет. Здесь все движется. Вот, смотри… – И она легко сняла с макета крышу. – Видишь? Здесь все комнаты. Даже мебель есть! Правда, макет мебели сделали уже другие люди, которым она ее заказывала.

– Какая интересная женщина – твоя свекровь…

– У них с мужем было много денег, вот они и развлекались, – отмахнулась непонятно от кого Соня. – Да дело не в этом. Вернее, именно в этом!

И она ткнула пальцем в макет.

– В смысле тебе мешает этот макет? Ты считаешь, что он занимает слишком много места?

– Даже не знаю, как тебе и объяснить‑то… – Видно было, что она подбирает нужные слова. – Я почему пригласила именно тебя? Понимаешь, ты – человек, который знал меня еще девчонкой. Мы с тобой провели много времени вместе, играли в разные игры. Ты помнишь?

– Конечно, помню, – сказала я и почувствовала, что краснею.

Интересно, во что мы в свое время играли с девчонками? В семью. Кто‑то из нас был мамой, кто‑то – папой. Мы ходили беременными, потом рожали. Еще мы много фантазировали о будущем, представляли себе своих мужчин – любовников, мужей. Говорили об одежде, мечтали о каких‑то невообразимых платьях. О путешествиях. И все это сейчас казалось таким наивным, смешным…

– Помнишь, мы мечтали о том, какие у нас будут квартиры, дома?

– Ну да, – подхватила я, вспомнив, как однажды мы с одной девчонкой соорудили из стульев и покрывал целый дом (возможно, этой девчонкой как раз и была Соня?). – Конечно, помню.

К счастью, она не стала уточнять, о чем именно мы мечтали. И вообще, Соня вела себя со мной, как мне показалось, не совсем естественно, поскольку я так и не услышала подробностей о наших детских играх, чего‑то такого, что нам обеим – в случае если б мы действительно были подругами – было приятно вспомнить. Словом, она не пыталась меня проверить, и мне показалось это странным. Особенно если учитывать, что меня вызвали сюда для какого‑то важного дела. Может, я очень сильно похожа на свою тезку?

– Вот, смотри. – Соня ткнула пальцем в спальню, расположенную на верхнем этаже, под башенкой. – Видишь? Маленькая комнатка. Здесь живет Роза. А сейчас я тебе кое‑что покажу.

Она подошла к старому шкафу и достала оттуда небольшую картонную коробку, открыла ее, и я увидела несколько маленьких резиновых кукол. На одной из них был белый передник.

– Я нашла ее неделю тому назад вот в этой спальне. Кукла лежала на кровати.

– А раньше ты этой куклы не видела?

– Нет. Дом стоял пустым.

– А как ты сама‑то оказалась на чердаке?

– Роза сказала, что убиралась здесь и увидела большую крысу. Она ужасно боится крыс и мышей…

– Я тоже, между прочим, их боюсь!

– Я поднялась сюда. В руках у меня была каминная кочерга. Однажды, когда мы жили в собственном доме в Берлине, когда только поженились с Эрвином, у нас тоже завелись крысы, и я видела, как Эрвин (надо сказать, что он не очень‑то храбрый парень и вообще хлюпик), так вот, увидела, как Эрвин убил крысу каминной кочергой. У него это так ловко получилось! Вот я и подумала: ну, не звать же сюда Эрвина, попробую сделать это сама.

– И что, получилось? – Я готова была говорить о чем угодно, только бы не предаваться воспоминаниям о детстве.

– Крысу я не нашла. Подошла из любопытства к макету. Хотя нет, не так. Конечно, я искала крысу и подумала еще тогда, что она может прятаться где‑нибудь в макете. Но крысы не было, а в этой маленькой спаленке Розы я обнаружила на кроватке куклу. Вот эту самую.

– Ну и что?

– Да я тоже не особенно‑то задумалась о том, каким образом она здесь оказалась. Мало ли. Может, здесь когда‑то гостила какая‑нибудь девочка, еще при Клементине.

– Клементина, это у нас кто?

– Моя свекровь. Или почти свекровь.

– Это как?

– Клементина – родная сестра его матери, Лизы, после ее смерти она стала для Эрвина как мать. Теперь понятно?

– Более или менее.

– Наташа, ты меня не перебивай. Возможно, ты еще ничего не поняла. Дело в том, что в этот же день Роза моя заболела и слегла. Она лежала с высокой температурой, ее тошнило. Словно она чем‑то отравилась. Или ее кто‑то отравил. Словом, эта картинка – кукла в белом переднике на кровати – повторилась в жизни…

– И все? И этого оказалось достаточным, чтобы ты испугалась?

– Нет, – она перешла на шепот: – Это еще не все! На следующее утро…

– А что с Розой‑то было?

– Да с ней потом стало все в порядке, она поправилась. Но на следующее утро я вдруг вижу на крыльце другую куклу. Она стоит, привалившись к парадной двери. Это и понятно, кукла не может стоять без поддержки. Она маленькая и устроена таким образом. Словом, неустойчивая. На ней было зеленое платье. Да вот же она!

И Соня достала из коробки куклу с белыми волосами, в зеленом платье и туфлях на высоких каблуках. Размером с ладонь, как и первая кукла. Больше того, эти куклы были как бы из одной серии, очень похожи друг на друга.

– Представляешь, как я удивилась?

Я с трудом вообще могла себе представить такую ситуацию. Какие‑то куклы в макете дома…

– Я спустилась, чтобы еще раз хорошенько расспросить Розу, не приходил ли кто‑нибудь к нам. И в эту самую минуту, когда я стояла на лестнице, в дверь позвонили, и, поскольку Роза была в кухне, я сама открыла. Передо мной стояла молодая девушка в зеленом платье! Как и кукла!

– И что ей понадобилось? И как она вообще прошла сюда?

– Понятия не имею, да я ее тогда об этом и не спрашивала. Это она меня спросила: не продается ли дом?

– А ты разве продаешь этот дом?

– Нет, что ты?! Разве можно продавать такой шикарный дом? Конечно, содержание его недешево обходится, но все равно. Возможно, в будущем я превращу его в дорогой отель.

– А девушка? Ее, случайно, не тошнило? – пошутила я, несколько грубовато.

– Нет. – Соня как будто и не обратила внимания на мою дурацкую шутку. – Она ушла, и больше я ее не видела. Прошло несколько дней. Признаюсь, я каждое утро поднималась сюда, чтобы посмотреть, не появились ли в макете еще какие‑нибудь куклы…

– Неужели появились?

– Да! Через неделю появилась новая кукла, только уже мужского пола. В синем комбинезоне. И на следующее утро в дверь снова позвонили. На этот раз Роза сама открыла, позвала меня и спросила, не требуется ли нам садовник. А нам как раз был нужен садовник! Не скажу, чтобы я активно занималась поиском садовника, нет, просто подумывала: а не привести ли в порядок газон, клумбу, маленький садик, что за домом? И тут вдруг вижу – молодой человек!

– Он был в синем комбинезоне?

– Нет. Но когда я сказала ему, что беру его на работу за триста евро в месяц, с проживанием в садовом домике и кормежкой (мы с Розой все равно не съедаем всего того, что она готовит), и он согласился, то буквально через полчаса я увидела его уже в синем комбинезоне. Он попросил нас с Розой показать ему, где находится садовый инвентарь, газонокосилка, инструменты. Роза отвела его в садовый домик и все показала. Его комнату, в том числе. Вот такая история.

– Ты поэтому и вызвала меня? – Мне надо было, чтобы в моем голосе прозвучала мягкая твердость. То есть, с одной стороны, что я вроде бы поддерживаю ее в ее страхах и опасениях, но с другой – у меня все‑таки есть своя жизнь, и нечего меня отвлекать по разным пустякам.

– Да, поэтому, – просто ответила она и вздохнула.

– А чего ты боишься?

– Во‑первых, привидений, а во‑вторых, конечно, того, что кто‑то время от времени появляется в этом доме специально для того, чтобы напугать меня.

– А смысл – пугать тебя?

– Понимаешь, этот дом довольно дорого стоит.

– На кого он оформлен?

– На моего мужа, Эрвина. Он достался ему по наследству от матери.

– Может, кто‑то хочет завладеть этим домом? У тебя есть какие‑нибудь мысли на этот счет?

– Не знаю. У Эрвина есть сестра. Но она много лет тому назад уехала в Парагвай, там немецкая колония. Они с Эрвином даже не переписываются. Она хорошо устроена, замужем, у нее нет детей, но, по скудным сведениям наших общих знакомых, она вполне счастлива.

– Клементина. Она оставила завещание?

– Да, конечно. И Эрвин вступил в права наследования в этом году…

– Может, у Эрвина, твоего мужа, есть еще какие‑нибудь братья или сестры, о которых вы ничего не знаете? Мало ли чего не бывает на свете. Но я бы восприняла эту ситуацию с юмором, честное слово! Какие‑то куклы. Все это несерьезно, Соня. Если бы кто‑то, считающий, что часть дома принадлежит ему, попробовал избавиться от законного наследника, то есть от Эрвина, то и страшилки были бы другого рода, я не говорю уже о конкретных действиях. А так. Думаю, это Роза развлекается.

– Нет, Роза работает здесь давно, она жила тут при Клементине и очень ценит свою работу и положение. Я плачу ей ровно столько же, сколько платила моя свекровь. К тому же Клементина оставила и ей кое‑какие средства. И вообще, надо знать Розу – она не способна на такие глупости. В ее интересах, чтобы все оставалось так, как есть.

– Тоже понятно. Ну, тогда не знаю. А ты не пробовала каким‑то образом проследить, не заходит ли кто‑нибудь в этот дом, то есть на чердак?

– Я однажды пыталась, но потом так захотела спать! К тому же страшновато было сидеть на лестнице перед дверью, ведущей на чердак, и поджидать привидение.

– А со мной это будет в самый раз?

– Думаю, да. Ведь ты всегда была храброй девочкой. – И тут она улыбнулась. И улыбка, надо сказать, прямо‑таки осветила ее лицо. И вновь у меня промелькнула мысль, что где‑то это лицо я уже видела. И эту челку, и этот тонкий аккуратный носик, и высокие скулы. Может, все не так уж и плохо, и мы действительно где‑то пересекались в детстве? Может, просто моя память не сохранила никаких воспоминаний о нашей дружбе, в то время как у Сони наши отношения оставили другие следы на всю жизнь? Но в одном она права – со мной действительно в детстве трудно было соскучиться. И, несмотря на мою внешнюю благопристойность и покорность, в голове моей роились самые разные фантазии… Я однажды сумела организовать детей и отправиться за город на шашлыки, к примеру. Правда, вместо мяса я принесла сосиски, которые мы поджаривали на углях. Да и срывание уроков не обходилось без моей инициативы…

И вдруг я услышала такое, от чего буквально покрылась мурашками:

– А помнишь, как мы с помощью твоей знакомой девчонки пробрались в музей, у нее мама там работала, кажется? И мы всю ночь танцевали, орали песни, рискуя быть услышанными кем‑нибудь с улицы. Гуляли по темным залам и представляли себя принцессами. Помнишь, Ната?

Я смотрела на нее и ничего не понимала. Может, моя память играет со мной злую шутку? Да, побывать ночью в музее, причем в любом, я мечтала всегда. И одна моя подружка, Юлька, действительно предложила мне однажды провести ночь в музее, где работала не то ее мать, не то бабушка. Но у нас тогда так ничего и не получилось. Хотя мне часто снился какой‑то фантастический музей с картинами на стенах, с навощенным паркетным полом, с экспонатами (старинными платьями, надетыми на безголовые черные манекены и упрятанные под стеклянные колпаки), не говоря уже о музее кукол.

– Да, помню, – вновь, уже в который раз, солгала я.

– Мы были в музее уникальных кукол. – Она смотрела на меня в упор. – Помнишь?

– Да. Кажется, помню. Хотя нет. Не помню. Я только хотела. Нет, ты меня с кем‑то спутала!

– Вот и славно, – она вдруг шумно вздохнула, как человек, удостоверившийся в чем‑то, в чем еще недавно сильно сомневался. – Наконец‑то я узнала настоящую Нату Вьюгину. До этого ты старательно делала вид, что что‑то помнишь, а сейчас решила поставить меня на место. И правильно! Ни в каком музее мы с тобой не были. Так и не получилось, ты правильно сказала. Да и музей уникальных кукол открылся не так давно, лет десять тому назад. Но мечта‑то у нас была, ведь так? Общая мечта?

– Была, – согласилась я, припоминая лишь Юльку Сквозникову. – Жаль, что не получилось.

– Зато теперь у нас есть возможность представить себе, будто этот чердак и есть музей. Один этаж музея. И этот макет – экспонат. Мы должны, понимаешь, схватить за руку того, кто морочит мне голову и пугает меня.

– Послушай, но почему я? – Я просто сгорала от любопытства.

– Объясняю. Если бы я рассказала кому‑то из своих друзей и знакомых, живущих тут, что со мной происходит, все сразу сочли бы меня сумасшедшей. А ты – своя, понимаешь? У тебя храброе сердце и ясный ум. Ну, не знаю, как тебе еще объяснить. Мне казалось, что только ты сможешь мне помочь.

Прозвучало это все равно неубедительно.

– А как же Эрвин? Ты рассказала ему?

– С Эрвином у меня сейчас напряженные отношения. Он завел любовницу. Но разводиться с ним, понятное дело, я не хочу. Я предпочла роль затворницы в этом доме.

– Так вот тебе и весь ответ! Все эти привидения – дело рук твоего мужа, который хочет от тебя избавиться, упечь тебя в психушку! – сказала я первое, что пришло в голову. – И тогда он вместе со своей любовницей поселится в этом доме.

Сказав это, я тотчас пожалела о своих словах, подумала, что, быть может, причинила Соне боль, как вдруг услышала:

– Вот и я думаю об этом же, что дело не в доме, то есть не в наследстве, не в сестре, а именно в Эрвине, в моих с ним отношениях. И мне очень хочется схватить за руку того (или ту), кто еще раз попытается попробовать свести меня с ума! И ведь какой странный способ они выбрали! Кто бы мог подумать, что я когда‑нибудь заберусь на этот чертов чердак?!

– Ты же сама сказала: крыса.

– О крысе мне сказала Роза, но она тут, повторяю, ни при чем.

– Значит, крысу на чердак запустили твои, образно выражаясь, враги, зная, что Роза поднимется туда, чтобы прибраться. Вот и все! Я даже не удивлюсь, если выяснится, что в твой вечерний чай, лимонад или молоко кто‑то, знающий, как проникнуть в дом каким‑нибудь тайным ходом, подсыпает снотворное, чтобы ты не смогла провести всю ночь, сидя в засаде на лестнице чердака.

– Теперь‑то ты понимаешь, что я не могла и дальше оставаться одна.

Меня так и подмывало спросить: но почему же все‑таки она выбрала меня, неужели за всю свою сознательную жизнь она так и не обзавелась настоящими друзьями, но я не сделала этого. Подумала: пусть все идет, как идет. Кто знает, что еще, какой сюрприз подготовила мне судьба?

 

Глава 11

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться: