Страхилица (Болгария), октябрь 2008 г

 

Елена Вьюгина стояла с мужем перед деревянными воротами маленького домика, крытого черепицей, смотрела с недоверием на гавкавшего желтого пса, привязанного к уродливому, с редкими досками, забору и пыталась понять, есть ли кто‑то в доме или нет. Моросил дождь; вид одинокого, торчавшего среди запущенных малиновых кустов, словно обугленного, подсолнуха наводил тоску…

– Смотри, она и помидоры выращивала, видишь, ровные грядки. Бедная моя девочка! Что заставило ее спрятаться здесь?! Мне кажется, у меня сердце разорвется, если я ее увижу. Костя, ты почему молчишь? – Она оглянулась на мужа, посмотрела на него растерянно. – Ну что такого мы ей сделали?! За что она нас так не любит?

– Знаешь, – отозвался Константин Вьюгин, приближаясь к жене с зонтом и пытаясь укрыть ее от дождя, – мы с тобой так часто задавали себе этот вопрос, что теперь даже я не знаю на него ответа. Только мне в последнее время кажется, будто мы с тобой смотрим один страшный сон – на двоих. И этот дом – он тоже нам снится.

На лай собаки вышла соседка. Невысокая, в сером дождевике, в малиновых шароварах и синем платке. Симпатичная турчанка лет пятидесяти пяти.

– Какво тырсете? (Что ищете?)

– Наташа. Тут живет Наташа? – оживилась Елена, обрадовавшись появлению этой женщины.

– Да, тука живее. – И тут женщина неожиданно переключилась на русский: – Она уехала. Говорят, к приятелке, в Алманию.

– Куда?! – хором спросили Вьюгины.

– В Алманию, то есть в Германию…

– К какой еще приятельнице?! – удивилась Елена. – Когда?

– Преди едва седмица (неделю назад). Тя оставила ключове за Нуртен и заминала за Германия.

Спустя несколько минут к воротам подошла еще одна женщина с очень серьезным лицом. В отличие от первой, эта была одета побогаче и почище. В толстом вязаном жилете до колен, в темно‑синих шароварах и красивом красно‑синем узорчатом платке, стянутом узлом на затылке. Окинула приезжих строгим взглядом с головы до ног.

– Вы – майка и баштата на Наташа, так? (Вы мама и папа Наташи?) Меня зовут Нуртен. Дождь вали! Пойдемте, я открою вам кышту. (Пойдемте, я открою вам дом.) – Это куче, Тайсон. Ху бово куче. Нико го не пу скат. (Хорошая собака. Никого не пускает.) Ваша доштеря работала у мен. (Ваша дочь работала у меня.)

– И кем же она у вас работала? – Елена почувствовала, что ноги не слушаются ее. Она так долго искала эту Страхилицу, что теперь, когда она стояла возле дома, где, по сведениям, полученным в полиции, должна была проживать ее дочь, силы оставили ее. Она очень волновалась. И в том, что Наташа забралась в такую глушь и предпочла жизнь в маленькой болгарской деревне родной Москве, она винила исключительно себя и мужа.

– По хозяйству помогала.

– Домработница, что ли?! – ужаснулась она.

Они прошли мимо лаявшего пса по дорожке, остановились возле кривых, опасных ступенек, ведущих на маленькую террасу, выложенную кусками разноцветной плитки. Маленький домик, выкрашенный белой краской, четыре окна, низкая дверь с замком.

– Заповядайте (приглашение войти). – Нуртен распахнула дверь.

– Костя, смотри, не ударься головой. Видишь, как низко…

– Вы из России?

– Да, из Москвы. Вот, ищем Наташу. Понимаете, – говорила она, входя в маленькую кухню и удивляясь тому, что центральное место ее занимала большая дровяная печь, от которой шла выкрашенная в коричневую краску труба. Эта труба проходила над головой вдоль всей кухни и выходила в отверстие под потолком. – Понимаете, у нас был конфликт.

Она решила разговаривать с этой женщиной, которая, возможно, была единственным человеком, приютившим Наташу, помогла ей открыто.

– … Конфликт. И Наташа уехала. Мы долго искали ее. Это оказалось довольно трудным делом. У нее ведь документы просрочены.

– Аз разбирам. (Я понимаю.)

Нуртен, заглянув в маленький навесной шкафчик и холодильник, сказала, что сейчас придет, и ушла.

– Костя. И наша дочь вот здесь живет?! – Лена села на стул и закрыла лицо руками.

– А что? Люди везде живут. Не самое плохое место, между прочим, – ответил бледный, с потухшим взглядом, Константин.

Он‑то точно знал: в том, что дочь сбежала, виновен только он. Она испугалась, что в Москве ей жизни не будет, что он, ее отец, просто замучает ее упреками. К тому же она – девочка ответственная и решила, что непременно должна вернуть им деньги, которые им пришлось выложить цыганам. Вот только интересно, как она здесь, в этой деревне, решила зарабатывать деньги? Чем? Помогать по хозяйству этой симпатичной турчанке? Подметанием и стиркой много не заработаешь. – Здесь красиво, ты не заметила, Лена? Тихо. Если бы я оказался на ее месте, поступил бы точно так же. Я только не понял, куда она отправилась?

– Вроде к подружке, в Германию. Скажи, Костя, ты слышал когда‑нибудь, чтобы у нее были подруги в Германии?

– Нет, ты же отлично знаешь!

– Думаешь, она снова в кого‑нибудь влюбилась?

– Не смешно.

Вернулась Нуртен. В руках ее был пакет, из которого она достала банку, какие‑то свертки.

– Кисело мляко, сирене (брынза), захар, кофе, хляб. – Женщина принялась накрывать на стол. Откуда‑то появились маленькие чашки, тарелочки, сахарница.

– Здесь брынза – основной продукт, – заметил, вздыхая, Константин.

За те три года, прошедших с той поры, когда в их семье произошла эта трагедия с Наташей, он сильно постарел, поседел. Ему было ужасно стыдно за то, что в то время, когда они занимались поисками Наташи в Варне, он действительно больше думал о потерянных деньгах, нежели о дочери. Он был почему‑то уверен, что с ней‑то теперь все будет хорошо, она поправится, придет в себя, и вся эта история с Тони и с ее странным замужеством забудется. А вот денег теперь не вернуть! В те дни, когда он в сердцах отправлял из Москвы в Болгарию крупные суммы, он знал, что они идут на лечение дочери, на решение каких‑то ее проблем, в это, во всяком случае, ему хотелось верить. Но когда все закончилось, им удалось вырвать Наташу из рук преступников и он увидел ее, прежнего чувства страха за дочь, за ее жизнь в его душе уже не осталось. Вместо этого в его сердце поселилась глухая злоба на каких‑то посторонних людей, которые присвоили себе эти деньги, и досада на дочь, что это из‑за нее, из‑за ее легкомыслия он лишился таких денег. Тем более что бо́льшая часть была взята им в долг, и его надо было отдавать…

И Наташа поняла это. По его взглядам, по отрывистым фразам, по упрекам, готовым сорваться с его языка. Она не пожелала жить с родителями, которые теперь будут изводить ее напоминанием о черной странице ее жизни и, чтобы спастись от этого кошмара и, возможно, от надвигавшейся депрессии, решила переждать этот эмоциональный шторм в тихом месте. Один на один со своей болью и стыдом.

– Вероятно, она поехала на заработки, – произнес он, чтобы хоть что‑то сказать.

– Да как же она могла уехать, когда у нее виза просрочена? Чтобы поехать в Германию, ей нужна шенгенская виза. А чтобы получить ее, у нее должно быть все в порядке с документами. Я уж думаю, не связалась ли она снова с этим Тони? – И тут, вспомнив, что рядом Нуртен, она, извинившись, спросила ее: – Скажите, она здесь жила одна или с молодым человеком?

– Сама, – ответила Нуртен, опуская в каждую чашку с холодной водой и кофе примитивное приспособление для варки кофе – соединенные изолентой две чайные ложки с проводом – своеобразный кипятильник. – Она живела тука сама. (Она жила здесь одна.)

– Хорошо хоть так, – немного успокоилась Елена. – Значит, хотя бы на это у нее ума хватило – не возвращаться к этому Тони. Спасибо, Нуртен, за кофе. Так хорошо пахнет! И брынза тоже выглядит аппетитно. Скажите, здорова ли была моя дочь?

– Здрава.

– У нее были проблемы с волосами. – Лена, как могла, показала на себе.

– Коса‑то? Хубова коса (хорошие волосы). Всичко нормално.

– А это точно, что она уехала в Германию?

– Ей письмо пришло из Германия. От приятелки. Аз дала на ней пари, и она заминава в Германия. (Я дала ей денег, и она поехала в Германию.)

– У нее есть телефон? Вы не знаете номера ее телефона?

– Как не знам? Знам, – с этими словами Нуртен достала из кармана жилета телефон, нашла номер Наташи и протянула трубку Елене.

– Костя, у тебя есть ручка? Запиши! Мы ей сейчас позвоним, и, если она отзовется, значит, она все же в Болгарии, так?

Записали, позвонили. Нуртен и сама несколько раз попыталась дозвониться до Наташи.

– Ее няма в Болгария. Она в Алмания. Ваша‑то доштеря – хубова момиче, (Много работала.) Аз платих ей сто лева. Наташа имат козы, кокошки.

– Она держит коз и кур, – перевел Константин. – Ты когда‑нибудь могла бы себе представить, Лена, что наша дочь будет держать коз и кур?!

– Бедная девочка. Костя, и что же нам теперь делать?! Где ее искать?

– Живите тука. Она позвонит мне, – сказала Нуртен. – Кога позвонит, я дам вам телефон.

– Она дело говорит! Если у них были хорошие, теплые отношения, рано или поздно Наташа ей сама позвонит, расскажет, где она. Вы, Нуртен, постарайтесь расспросить ее, где она живет, в каком городе, хорошо? Может, адрес узнаете… Или ее телефон в Германии.

– Аз имам много работа, – сказала Нуртен. – Моя‑то кышта близко, тука. (Я живу поблизости.) Запишите мой телефон.

Константин записал. Нуртен извинилась и ушла.

Они остались одни.

– Пойду, посмотрю спальню.

– Я тоже. Что‑то я так устал. Да и голова разболелась. У тебя есть таблетка?

– Есть.

В спальне они увидели хорошую, добротную кровать, аккуратно застеленную пестрым вязаным одеялом.

– Совсем другая жизнь! Все по‑другому. И мне постоянно кажется, что здесь жила не наша дочь, а какая‑нибудь другая Наташа, ее тезка. – Она подошла к мужу и обняла его. – Костя…

И женщина заплакала.

 

Глава 12

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

После всех этих странных разговоров с Соней я долго еще не могла прийти в себя. Я, реалистка до мозга костей, никогда не верила в привидения, в потусторонние силы, а потому понимала: все, о чем она мне рассказала, либо плод ее больного воображения, либо ей действительно кто‑то морочит голову. И дело тут может быть как в ее муже, который завел другую женщину и не хочет при разводе делиться со своей законной супругой, так и в доме, в деньгах, словом, в том, что может представлять собою материальную ценность. Кто знает, может, в этом доме спрятано сокровище, и цель преступника – сделать все возможное, чтобы здание поскорее освободилось? Возможно, кто‑то положил глаз на этот дом, хочет его купить и для этого пытается навести страх на его единственную обитательницу? Каких только историй я не слышала в своей жизни на эту тему! Одно мне оставалось неясным: при чем здесь я? И кто такая Соня?

 

За ужином я предложила ей план действий. А почему бы и нет? Раз она пригласила меня для того, чтобы помочь ей разобраться в ситуации, значит, зная меня (вернее, ту за кого она меня принимает), мой характер (вероятно, моя тезка обладала, помимо решительности и храброго сердца, еще и предприимчивостью), она ждала от меня каких‑то действий.

– Чтобы не тянуть со всем этим, я предлагаю остаться на ночь на чердаке. Будем дежурить. Возьмем термос с кофе и затаимся. Только вот где именно? Надо бы, чтобы человек, кого мы про себя будем называть «вором», не знал, что мы находимся поблизости от макета. Значит, нам надо каким‑то образом спрятаться в темном углу. Поначалу, если будет все тихо и спокойно, мы будем сидеть на стульях (кажется, я видела там стулья), можно даже расстелить на полу старые одеяла, чтобы поджидать вора лежа. Когда же мы услышим звуки приближающихся шагов, сразу спрячемся в укромном месте. Там, на чердаке, есть укромные места?

– Да сколько угодно! Ты думаешь, я не хотела там подежурить? Но одно дело – одна, а другое – вдвоем.

– Как ты думаешь, когда приблизительно в «доме» – я имею в виду макет – появляются эти человечки?

– Думаю, после полуночи. Потому что часов до двенадцати Роза еще ходит до дому, что‑то делает. У нее бессонница, и она старается как‑то убить время. А потом она пьет снотворное, запирается в спальне и спит до шести утра.

– Понятно. Да, кстати, о снотворном. Я сама могу приготовить кофе, понимаешь? Собственоручно.

– Думаешь, в этом замешана Роза?!

– Я пока еще ничего не думаю. Но ради предосторожности кофе сварю сама и термос перед этим хорошенько вымою.

– Да, ты права. Господи, как же хорошо, что ты приехала! Я тут чуть с ума не сошла.

– Ладно, не причитай. И вообще, Соня, по жизни надо идти с улыбкой. И в каждом событии искать что‑нибудь позитивное. Вот ты живешь и не знаешь, какие испытания порою выпадают на долю других людей. Ты живешь своими проблемами, это понятно, но, чтобы почувствовать себя более благополучной, достаточно оглянуться и увидеть, что великое множество женщин живут в тысячу раз хуже.

– Да, я понимаю, о чем ты говоришь. Конечно, со стороны может показаться, что у меня жизнь сложилась удачно. Замужем я за красивым мужчиной, деньги есть. Да и внешностью меня Бог не обидел. Но я так несчастна, если бы ты только знала! И ничто меня не радует. Знаешь, когда я только вышла замуж и поселилась в Берлине, мне так все нравилось. Эрвин был внимателен ко мне, нежен. Мы были счастливы, что и говорить! Единственно, что омрачало нашу семейную жизнь – это отсутствие детей. Я думаю, в этом вина Эрвина, поскольку у меня в этом плане все в порядке, мне доктор так и сказала: вам, Софи, рожать и рожать! Я предложила Эрвину взять приемного ребенка, он сказал, что подумает. Время шло, мы жили для себя. И не скажу, что я очень уж страдала без ребенка. Когда имеешь деньги, всегда найдешь занятие по душе. Но я, признаться честно, больше бездельничала. Да я и сейчас занимаюсь этим же, – она засмеялась. – Некоторые думают, что это скучно. Ничего подобного! Я просто живу, понимаешь? Много сплю, ем, что мне нравится, гуляю, хожу в кино. Читаю книги. И я бы и дальше продолжала пребывать в этом блаженном состоянии, если бы не переезд в этот дом и эти чертовы куклы!

– А ты не пыталась узнать, где продаются такие куклы?

– Да везде, где вообще продаются игрушки. Это, пожалуй, самые дешевые небольшие куклы, еще можно купить для них одежду, словом, мечта каждой девчонки!

– Значит, тот, кто придумал весь этот кукольный маскарад, покупает куклу, надевает на нее одежду, похожую на ту, в которой появится твой очередной посетитель. Все это легко срежиссировать, ты не находишь?

– Нахожу. Просто мне страшно, что по моему дому, пока я сплю, кто‑то расхаживает, забирается на чердак! А тебе разве не было бы страшно?

– Конечно, это страшно. Но вы с Розой должны были осмотреть дом, проверить, хорошо ли запираются все окна, есть ли черный ход.

– Конечно, есть! Со стороны сада. Но мы запираем эту дверь…

– А может, проникают через крышу? Может, там тоже есть окна?

– Есть, только они плотно закрыты ночью. Думаешь, я не осматривала дом? Мы с Розой все просмотрели, проверили.

– Но если это не привидение, то как‑то оно все‑таки проникает в дом.

– Я уже не знаю, что и думать.

 

После ужина я немного отдохнула (неизвестно от чего, возможно, от мыслей и своих тревог), даже вздремнула, после чего приняла душ, надела удобную теплую одежду и вышла из своей комнаты. В гостиной меня уже поджидала Соня. Она надела джинсы и свитер.

– Пойдем в кухню, Розы там сейчас нет, она в своей комнате, смотрит сериал. Я покажу тебе, где кофе и термос. Помогу тебе приготовить кофе. Ты какой любишь: арабику или якобс?

– Я делаю смесь из того кофе, который мне нравится.

– Пойдем‑пойдем, я покажу тебе, как пользоваться моей кофе‑машиной.

 

Большая кухня с красивой бледно‑зеленой мебелью, зелеными с оранжевым занавесками, с большим овальным столом, камином, украшенным старинной кухонной посудой – медными котелками, потрескавшимися от времени, потускневшими фаянсовыми супницами и салатницами, с целой коллекцией пивных кружек (от прозрачных, с железными крышечками, керамических, расписанных в средневековом духе, и до пузатых, деревянных, стянутых металлическими обручами). Вместе со всей этой незамысловатой и приятной глазу античностью легко уживались электрические бытовые машины, среди которых примостилась ярко‑синяя кофейная машина с кувшинчиком‑термосом. При виде этой кофеварки сердце мое забилось быстрее – в нашей московской кухне была точно такая же!

– Узнаешь? – улыбнулась Соня.

– А ты откуда знаешь?!

– Я же тебя искала. Была у твоих родителей. Они‑то и рассказали мне, что ты пропала, исчезла в неизвестном направлении, причем твое исчезновение не криминального, так сказать, характера. Что ты попросту сбежала от них, была у тебя история с каким‑то Тони…

 

Я смотрела на нее, совершенно сбитая с толку. Так, значит, ей была нужна именно я, а не моя неизвестная тезка!!! И она искала меня в Москве, была в нашей московской квартире, встречалась с моими родителями!

Значит, она была когда‑то в детстве знакома именно со мной, вот только почему я об этом ничего не знаю и не помню – большой вопрос! Может, у меня проблемы с памятью, о которых я не знаю?! И Соня на самом деле была моей закадычной подругой?

Родители рассказали ей о Тони. Это на них похоже! Они сейчас кому угодно перескажут всю мою жизнь, лишь бы кто‑нибудь помог им найти меня. Выложат все, причем с соответствующими комментариями. Представляя себе эту унизительную для меня сцену, я даже испытала чувство облегчения оттого, что им меня теперь уж точно не найти. И если в Болгарии еще меня можно вычислить, поскольку моя фамилия засветилась в связи с покупкой дома в Страхилице, то уж здесь, в Германии, – это просто невозможно.

– Да, была одна история…

Удивительное дело, но теперь, когда мне стало ясно, что я нахожусь здесь не на птичьих правах и Соня действительно хотела, чтобы к ней в трудную минуту приехала именно я, чувствовать я себя стала иначе. Более уверенно и спокойно. Уж теперь‑то меня точно никто не разоблачит и не скажет: что же это ты, подруга, ввела меня в заблуждение, ведь ты – это не ты, вернее, не она…

– Постой, а как же здесь оказалась наша кофеварка?!

– Да это не ваша кофеварка, просто она точно такая же. Я купила ее по случаю здесь, в Мюнхене, она же немецкая. Подумала: когда ты приедешь, тебе будет приятно увидеть здесь вещицу, напоминающую о доме.

– Вот в этом ты ошиблась, – произнесла я холодновато. – И мне меньше всего хотелось бы вспоминать и свой дом, и родителей.

Тут я запнулась, неуверенная в том, что мне хотелось бы рассказывать Соне, девушке, которую я по‑прежнему продолжала считать чужой, посторонней, свою историю.

Однако ночь развязывает языки и способствует тому, чтобы люди открывали друг другу душу.

Поэтому, когда мы, прихватив с собой термос с кофе и чашки, поднялись на чердак и заняли там оборонительную позицию, я не выдержала и рассказала ей о своей любви к Тони, о том, как меня чуть не продали на органы, как Тони погиб, как мне трудно было находиться рядом со своими родителями и как я приняла решение сбежать от них.

– Да, приблизительно так они мне и рассказывали, – проговорила приглушенным голосом Соня. – Конечно, не обошлось без оценки твоих поступков. Они вообще считают тебя девушкой с тяжелым характером, неуживчивой. Да и с молодыми людьми у тебя отношения как‑то не складывались, это правда?

– Да просто мне не с кем было их складывать, понимаешь? Когда мне начинал кто‑то нравиться еще в школе, оказывалось, что этот парень влюблен в мою одноклассницу. А те, кто не нравился мне, ходили за мной по пятам, оказывали мне знаки внимания, дарили цветы. Конечно, девчонке такое всегда приятно, это повышает самооценку, но я‑то всегда считала их аутсайдерами, понимаешь?

– И что же это были за парни?

– В основном, как это принято сейчас говорить, скучные «ботаники». Отличники. Мальчики робкие, но страстные, – здесь я улыбнулась, вспомнив Фиму, парня, который однажды, провожая меня домой после кино, не выдержал и набросился на меня, хотел поцеловать. Я еле от него отбилась. Хорошо, что он не обиделся, и мы до последнего дня поддерживали приятельские отношения. Он надежный парень, всегда поможет. К тому же у него мне почему‑то не стыдно было просить денег в долг. Он знал, что я всегда отдам…

– «Ботаники» – это я понимаю. Возможно, они и скучные, зато перспективные. Сейчас мозги, знаешь, как ценятся!

– Вероятно, у меня как раз проблемы с мозгами, раз я этого не понимаю.

– К тому же такой мальчик, когда вырастет, будет хорошим семьянином, порядочным. Не будет гулять на стороне. Понимаешь, у таких людей порядок не только в тетрадках, документах и в мозгах. У них порядок в душе! Он знают, как правильно жить, чтобы проблемы в семье не отвлекали их от основной работы. Но мы же – дуры! И всегда выбираем мальчиков с криминальным душком, красивых разгильдяев. Вот у меня – Эрвин. Красивый был парень, я влюбилась в него без памяти.

– А где ты его нашла?

– Он в Москву приехал, по делам. Встретились мы в одной компании, нас познакомили, потом он приехал еще раз, но уже лично ко мне. Все это время мы переписывались по Интернету.

– Вот и я тоже по Интернету, – я снова вспомнила щемящие письма Тони, его признания в любви, желание создать со мной семью.

– Но как же случилось, что его убили?

– Не знаю подробностей. Его мать, ее тоже звали Розой, сказала мне об этом. Потом еще кто‑то из родни подтвердил. Все они казались мне на одно лицо, и я их ненавидела.

– Еще бы! За что их тебе любить, если они собирались убить тебя? Вот ты рассказала мне эту страшную историю, а я все думаю: почему Тони не предупредил тебя о том, что тебя ждет, когда ты переступишь порог их дома?

– Он сказал мне, что разговаривал с матерью и убедил ее в том, что он любит меня по‑настоящему, что это не какой‑то там курортный или интернетовский, виртуальный роман. Она выслушала его, успокоила и сказала, что, если ее сын полюбил девушку, она не станет препятствовать нашей свадьбе. Конечно, она уверила его в том, что они не тронут меня, все‑таки я – невеста Тони. Но, вероятно, у преступников свои понятия. Думаю, Роза в первую очередь увидела во мне источник получения денег. Я же была хорошо одета, да и деньги у меня были.

Мне вдруг показалось, что я слышу шаги на лестнице. Я схватила Соню за руку.

– Тс. Слышишь?!

– Да. Как будто кто‑то ходит…

И тут мы услышали, что по лестнице действительно кто‑то поднимается. Неторопливо, как к себе домой.

Мы спрятались за старым столом и замерли. Скрипнула дверь, просунулась голова, и мы услышали шепот:

– Соня. Это я, Роза. Вы еще здесь? Просто я хочу сказать вам, что никак не могу найти кофейник. Хотела вам кофе приготовить.

Я подумала, что Роза неплохо владеет русским языком. Подумала – и расхохоталась.

 

Глава 13

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Ранним утром следующего дня Роза Шиллинг навестила свою подругу, фрау Майер, жившую всего в пяти минутах ходьбы от ее дома. Катлин Майер была вдовой, жила одна в большом доме и почти все время отдавала саду. И на этот раз Роза нашла ее в саду, где та убирала листья с розовой клумбы. В дождевике и длинных перчатках, Катлин, невысокая брюнетка в голубом берете под цвет глаз, улыбнулась, увидев Розу. Подруги обнялись.

– Рада тебя видеть, Роза! Проходи. Знаешь ведь, работа в саду не прекращается никогда, даже в такие пасмурные дни я всегда что‑нибудь делаю. С тех пор, как умер мой Гельмут, мне даже в дом идти не хочется – там каждая вещь, все‑все напоминает мне о нем. Так тяжело. Но жизнь продолжается, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы. – Пойдем, я угощу тебя новым салатом. Я сегодня встала в пять утра, не знала, чем себя занять. Вот и приготовила салат из мягкого сыра и петрушки. Ну, сама попробуешь.

 

За завтраком Роза все больше молчала, и Катлин поняла, что подруга снова чем‑то озабочена. С тех пор, как в доме поселилась эта русская, которая называет себя Софи, Роза даже похудела. И не то чтобы у них не сложились отношения, тогда Роза сразу же ушла бы работать к Крафтам (они ждут не дождутся, когда Роза придет к ним, чтобы уволить, наконец, свою нахальную, ленивую служанку Катарину), но что‑то не давало Розе покоя, это сразу бросалось в глаза.

– Ну что, подруга, может, расскажешь, что у вас там происходит?

– Ладно, расскажу. – Роза поковырялась вилкой в сырном салате, затем отложила прибор в сторону и отпила несколько глотков кофе. – Не хотела рассказывать по одной простой причине: поначалу мне показалось все это несерьезным, понимаешь? Но теперь. Теперь я уже не могу закрывать глаза на то, что происходит в нашем доме…

– Наконец‑то! Что случилось, Роза?

– Все вертится вокруг макета. Ты же помнишь его? Я тебе его показывала, когда Клементина, уже овдовев, уехала развеяться в Африку и дом стоял пустым.

– Да. Клементина. Какая чудесная была женщина! Конечно, помню! Он, как настоящий дом, этот макет. И что с ним случилось? Ты нечаянно сломала один этаж? Или сразу два?

– Так я и знала! Если ты иронизируешь сейчас – по ничтожному поводу, можно себе представить, как ты себя поведешь, когда я расскажу тебе то, что собираюсь.

 

Роза нахмурила тонко выщипанные брови и привычным движением поправила волнистую светлую прядь на лбу. Она была очень ухоженной, аккуратно одетой во все светлое женщиной. Нежный природный румянец заливал ее пухлые щеки.

Они сидели в уютной гостиной, где стоял диван с обивкой в красных и голубых розах, были там шелковые шторы в розочках, в центре круглого, крытого белой кружевной скатертью стола – пузатая ваза красного прозрачного стекла, в которой благоухали поздние бордовые и белые хризантемы.

– Ладно, Роза, не обижайся. Понимаешь, до недавних пор ты была такой спокойной, казалось, все тебя в жизни устраивает. Работаешь в хорошем богатом доме, деньги откладываешь, квартира имеется, и даже кое‑кто раз в неделю наведывается к тебе…

– Ладно тебе, Катлин! Не время сейчас говорить о подобных глупостях. Чувствую я, что в нашем доме назревает что‑то нехорошее. Как тебе объяснить – не знаю.

– Ты сказала, что все крутится вокруг макета?

– Да. Я же убираю на чердаке, и макет этот тоже протираю. Как ты понимаешь, он стоит там давно, и, чтобы протереть все, мне приходится снимать этажи, чтобы легче было убрать в этих маленьких комнатках.

– Да я помню, этот макет – прелесть, что такое! Особенно для детей.

– Для детей, – она усмехнулась. – Если бы! В том‑то и дело, что в этот дом играют взрослые, а точнее – моя новая хозяйка. Я сама видела, как она расставляла внутри него какие‑то куклы.

– Куклы?! Неужели она играла? Может, она малость того?

– Да вроде бы нормальная девушка. Я поднимаюсь однажды наверх, чтобы убраться, и слышу, Софи там как будто с кем‑то разговаривает. Я, правда, сначала подумала, что она говорит по телефону, приоткрыла дверь (она меня не заметила), смотрю – она играет с маленькими такими куклами.

– Ты, наверное, разыгрываешь меня? – Катлин посмотрела на Розу с недоверием. – Как это… играет?!

– Может, и не играет, но рассматривает каких‑то кукол. И рассуждает сама с собой вслух: мол, и как это ты здесь оказалась? И тут я не выдержала и дала о себе знать. Понимаешь, мне было неудобно и дальше слушать и смотреть весь этот странный спектакль. К тому же мне было просто любопытно – что она делает? И я сделала вид, что только что открыла дверь, да еще и хлопнула ею – вот, мол, я пришла!

– И что, она испугалась?

– Не то чтобы испугалась. Нет, она не вела себя, как человек, которого застали за чем‑то неприличным или за тем, что ей хотелось бы скрыть. Ничего подобного. Она даже как будто обрадовалась и позвала меня. Смотрите, Роза, говорит она мне, что я здесь нашла!

Я подошла и смотрю – кукла. В зеленом платье. Блондинка.

– Роза! – воскликнула удивленная Катлин.

– Говорю же – блондинка в зеленом платье!

– Ну и что?

– А то, что Софи предложила мне сесть и рассказала удивительную историю. Будто она сначала обнаружила в той комнатке в макете, которая соответствует моей настоящей комнате в доме, куклу в белом переднике, совсем, как у меня. И кукла эта лежала как бы на моей кровати.

– Господи, бред какой‑то, честное слово!

– Если бы! Понимаешь, Катлин, это случилось за день до того, как я заболела. Ты помнишь, где‑то полмесяца тому назад я заболела? Мне было так плохо! Я же звонила еще тогда тебе.

– Конечно, помню! Но при чем здесь кукла?

– Но так получилось, что будто кто‑то, подкинувший в мою кровать эту куклу, знал, что я заболею.

– Да она дурачит тебя, пугает! Может, хочет, чтобы ты уволилась?

– Нет, она не такой человек. Она бы прямо мне сказала. У нас с ней хорошие, теплые отношения, и она, насколько я чувствую, ценит меня, говорит, ей повезло, что у нее есть такая помощница, как я.

– Тогда я вообще ничего не понимаю!

– Теперь слушай про куклу в зеленом платье. Словом, объявилась посетительница. Молодая женщина в зеленом платье пришла и спросила, не продается ли дом! Понимаешь?!

– Да уж, действительно, чертовщина какая‑то. И что было потом? Еще появлялись… куклы?

– Нет. Но вместо куклы в доме появилась живая девушка. Ее зовут Наташа. Она совершенно ничего не понимает по‑немецки. Я так и не разобралась, кто она и откуда взялась. Но Софи ее ждала, это точно. Заранее попросила меня приготовить ей комнату, она нервничала, ожидая эту Наташу. Я думаю, это ее подруга из России. Моя хозяйка испугалась и вызвала ее. Она ей и деньги отправила. Мы с ней как раз по магазинам поехали, так она остановилась возле банка, сказала, что ей надо деньги отправить. Думаю, для нее. На дорогу.

– Вот и хорошо. Теперь вас в доме стало больше. И вам не так страшно будет.

– Может, и так. Да я все вчера им испортила. Представляешь, они решили дежурить ночью на чердаке, чтобы понять, кто проникает туда и зачем подкладывает этих странных кукол. Я случайно подслушала их разговор и подумала, что они не выдержат и уснут. Ты знаешь, у меня бессонница, я долго не могла уснуть, а поздно ночью решила сварить им кофе. Пришла на кухню, а кофейника‑термоса нет. И я подумала: они сварили кофе и взяли его с собой на чердак.

– Правильно. Чтобы не уснуть.

– Это‑то понятно. А теперь скажи мне, Катлин, почему Софи не попросила меня приготовить им кофе, тем более что она знала – я не сплю?

Катлин остановила взгляд своих ярко‑голубых глаз на подруге. Она начала догадываться.

– Они не доверяют тебе! Думают, что это ты подкладываешь этих кукол? Так? Ты так думаешь?

– А как еще я должна думать, если мне уже не доверяют приготовить кофе?! Думают, что я подмешиваю туда снотворное, а сама… играю в кукол на чердаке! Мне обидно стало, вот я и пришла к тебе, чтобы посоветоваться, что мне делать дальше. Конечно, можно совсем явно обидеться и уйти, но я столько лет работаю в этом доме. А что меня ждет у Крафтов – я не знаю. Сила привычки – великая вещь.

– Думаю, тебе надо просто по душам поговорить с Софи, объясниться с ней, понимаешь? Скажи, что ты переживаешь.

– Да, я места себе не нахожу! Нервничаю.

– Знаешь, моя дорогая, есть еще один выход. Правда, зная твой характер… ты можешь не согласиться, но все равно – выслушай мое предложение. – И Катлин взяла подругу за руку. – Я живу одна. В большом доме. Деньги у меня, как тебе известно, есть, мне Гельмут много оставил. Детей у меня нет, внуков – тоже. Переезжай ко мне, и мы будем жить вместе! На Рождство поедем в Чехию, сменим обстановку, развлечемся. Мне одной‑то скучно, сама понимаешь.

– В Чехию я с тобой поеду, это не проблема, но принять твое предложение и жить у тебя, нигде не работая, я, наверное, не смогу. Я всю жизнь работаю, ты знаешь.

– Мы будем вместе с тобой ухаживать за садом. Да работы в доме всегда много. Соглашайся, Роза.

Роза улыбнулась. Ей было приятно, что кто‑то хочет жить с ней под одной крышей, что ей доверяют.

– Хорошо, Катлин, я подумаю.

– Вот и отлично! – Катлин даже захлопала в ладоши. – Между прочим, ты так и не попробовала мой новый салат. Еще подруга, называется!

 

Глава 14

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Я проснулась с тяжелой головой. Пыталась вспомнить, как же прошел остаток ночи, но так и не вспомнила. Роза. Пришла Роза, мы все смеялись над пропажей кофейника, а потом… А что было потом? Разошлись по своим комнатам? Или что? И почему у меня такая тяжелая голова? Может, и мне кто‑то каким‑то образом подмешал снотворное? Но тогда надо срочно выяснить, как чувствует себя Соня, да и Роза тоже. Может, их слова что‑то прояснят в моей памяти?

Я встала под душ, сделала воду еле теплой, чтобы потом, уменьшая температуру, довести ее до холодной – мне надо было прийти в себя. Взбодрившись и почувствовав себя намного лучше, я накинула халат, вышла из комнаты и спустилась в надежде встретить Розу. Но ее в кухне не было, что меня очень удивило – ведь было самое время готовить завтрак. Может, ей нездоровится или Соня ее отпустила?

Услышав шорох за спиной, я резко обернулась и увидела Соню. Она тоже была в халате, лицо заспанное, на бледно‑розовой щеке отпечатался кружевной узор от подушки или простыни.

– Соня, доброе утро. Послушай, я не помню ничего из вчерашней ночи. Полный провал памяти! Помню только, что пришла Роза, и мы все вместе смеялись. А что было потом?

Соня была явно не в духе. Она прошла мимо меня, открыла холодильник. Достала бутылку с молоком и отхлебнула из горлышка.

– Не знаю. Я уже вообще ничего не знаю. – Она не смотрела на меня и казалась задумчивой и озабоченной. – Я проснулась и тоже не могла взять в толк, чем же закончилось наше так называемое дежурство.

– Розы нет. Я думала, она в кухне, готовит завтрак?

– Точно не помню, но, кажется, я ее отпустила. Она что‑то говорила про заболевшую подругу.

– Ну вот, ты хотя бы что‑то помнишь.

– Ты была наверху?

– Когда? – не поняла я.

– Да сейчас, сегодня…

– Нет. Я проснулась, приняла душ и сразу пришла сюда, хотела найти тебя и расспросить, как ты спала. А что? Надо было пойти туда?

– Да откуда я знаю?! Видишь, какие странные вещи происходят в этом доме?

– Розы нет. Тебе не кажется это подозрительным?

 

И только сейчас я заметила, что Соня смотрит в окно, причем пристально, словно ее там что‑то сильно заинтересовало. Я подошла и увидела, что в саду дымится костер. И что мужчина в синем комбинезоне собирает в мешок мусор и листья.

– Это мой садовник. Его зовут Уве. Страшный бездельник! Вчера, например, он весь день проспал в своем садовом домике. Я зашла к нему утром, принесла семена турецкой гвоздики, чтобы попросить его посеять в ящике, смотрю – спит этот Уве, а рядом с ним на полу целая батарея пивных бутылок. Короче, надо искать другого садовника, а не держать зря того, которого «подсказал» мне макет.

– Кто подсказал?

– Макет!

– Соня, прошу тебя, не говори глупости! Ничего тебе макет не подсказывает. Все это – лишь стечение обстоятельств.

И тут она резко повернулась и посмотрела на меня в упор:

– Ты что, думаешь, я свихнулась?! Что цель кем‑то достигнута, и у меня крыша поехала от всего этого?! Наташа, ты чего молчишь? Отвечай!

– Ты должна успокоиться, и мы с тобой вместе обсудим, как нам действовать дальше. Кстати говоря, тебе не приходило в голову обратиться в полицию?

– В полицию?! Это еще зачем? Рассказать им про куклы в макете?!

– Погоди кипятиться, понятное дело, что ты ничего не рассказала бы им об этих куклах, тем более, что история очень странная и все больше смахивает на розыгрыш. Но ты могла бы просто им сказать, что в доме кто‑то бывает ночью, понимаешь? И что ты боишься спать.

– Они приедут, поставят машину у крыльца, и ты думаешь, что, увидев машину, «вор» захочет быть пойманным?

– Но существуют же и другие способы. Зачем же ставить машину у крыльца, когда они просто могут выделить одного полицейского, который незаметно проберется в дом, чтобы просидеть в засаде всю ночь у двери на чердак? Во всяком случае, он – профессионал, знает свое дело, не то что мы.

– Но если никто не придет, мне надо будет заплатить за ложный вызов, понимаешь?

– Соня, с тобой так трудно… создается такое впечатление, что ты и сама не хочешь, чтобы этого твоего «кукольного вора», «кукольника» этого, поймали.

– Я хочу, но боюсь. И вообще, у меня какое‑то нехорошее предчувствие…

– Ты была на чердаке? – спросила я, тем самым как бы намекая ей, что пора бы наведаться туда, посмотреть, может, и на этот раз этот «кукольник» приготовил очередной сюрприз.

– Нет, не была. А что, надо пойти?

– Думаю, да. Ведь если я все утро чувствую себя так, словно меня с вечера накачали снотворным, может, это не случайно и нам с тобою действительно кто‑то что‑то подсыпал.

– Наташа. Ты пугаешь меня! Ну ладно, я пойду. Вернее, мы с тобой пойдем.

– Иди, я поднимусь следом. Вот только таблетку от головной боли приму.

Я сделала вид, что ухожу в свою комнату, проследила за тем, чтобы Соня начала подниматься по лестнице, вернулась, взяла из буфета крохотную кофейную чашку, бумажные салфетки и положила все это в карман. Оказавшись у себя, я заперлась в ванной комнате, разбила чашку о край ванны, собрала осколки, завернула их в салфетку и снова положила в карман. Вышла из комнаты и поднялась на чердак. Открыла дверь, но Сони там не оказалось.

– Соня!

Нет, ее определенно не было на чердаке. Тогда я спустилась на несколько ступеней вниз и громко позвала ее:

– Соня!

В ответ – тишина. Вероятно, она побоялась заходить на чердак одна. Тогда я снова поднялась, вошла в чердачную комнату, подошла к макету и, бегло осмотрев его, вынула из кармана осколки чашки и рассыпала их в макетной кухне. Потом выбежала с чердака и спустилась в настоящую кухню. Соня сидела за столом и что‑то пила. Вид у нее был виноватый.

– Я не смогла, – сказала она. – Я боюсь. Решила принять успокоительное. Ты выпила таблетку от головной боли?

– Выпила. А что?

– Пойдем туда вместе. Пожалуйста.

– Хорошо.

Мы поднялись на чердак, вошли и остановились возле «дома».

– Нет, как же все‑таки хорошо, что нас теперь двое! Ну, ты что‑нибудь видишь? – Соня обошла макет, приподняла крышу, осмотрела этажи, заглянула в комнатки с видом Гулливера, пытавшегося проникнуть в дом лилипутов.

– Как будто, ничего. Хотя. Подожди. Помоги мне приподнять крышу.

Мы сняли крышу и поставили ее на пол, потом вместе приподняли второй этаж, и тут Соня, подняв на меня округлившиеся от ужаса глаза, прошептала:

– Там, в кухне. Смотри!

– А что там? – Я заглянула и увидела рассыпанные мною осколки чайной чашки. – Битое стекло.

– Ну! Если мы ночью спали, то кто же мог положить туда эти осколки?!

– Не знаю. Да и что это может означать?

 

Я включилась в эту игру, чтобы понять, что же происходит на самом деле. Если бы Соня сама подкладывала туда этих кукол, то, увидев осколки, она повела бы себя несколько иначе. Думаю, она бы удивилась так, что это бросилось бы в глаза, ее удивление было бы в сто раз сильнее, поскольку в этом случае получалось бы: на чердаке действительно был кто‑то посторонний, или же… или же она догадалась бы, что это моя шутка. Но она вела себя, как мне показалось, довольно естественно, так же, как прежде. Испуганная, встревоженная, но нешокированная – вот какая она была. Хотя, конечно, она могла просто держать себя в руках, чтобы не выдать волнения. Собственно говоря, что я знала тогда о Соне? Ни‑че‑го!

– Странно. Может, вскоре кто‑то разобьет окно в кухне? – пробормотала она.

– Что будем делать, Соня? Надо же что‑то предпринимать, время идет, ты нервничаешь.

Она на самом деле выглядела очень нервной, взволнованной. И ее волнение явно нарастало.

– Подумай сама: осколки. Да ерунда все это! Может, нам заняться чем‑нибудь таким, что могло бы, к примеру, дать нам возможность немного развеяться, отвлечься?

Соня смотрела на меня какое‑то время, словно никак не могла взять в толк, что я имею в виду, после чего кивнула и вздохнула:

– Господи, ну конечно! И как это я сразу не догадалась?! Ты же в первый раз в Германии?

– Конечно, в первый.

– Ты хочешь посмотреть Мюнхен! Я ужасная эгоистка, извини меня. Навалила на тебя свои проблемы. Думаю только о себе. Ты считаешь, что они выеденного яйца не стоят? Может, ты и права, да только уж позволь мне остаться при своем мнении: осколки в макете не могли появиться сами по себе. Но… ладно, оставим все это. Действительно, давай поедем куда‑нибудь, развеемся. Я бы предложила тебе отправиться посмотреть дворец Нимфенбург, там очень красиво. Давай позавтракаем? Уверена, Роза все же сварила нам кофе и оставила его в термосе. Да и яйца тоже. Ты ешь куриные яйца на завтрак? Всмятку?

– Там, где я недавно жила, у меня были свои куры. Вернее, они есть и сейчас.

– Скажи еще, что ты по ним скучаешь, – усмехнулась Соня, и, пожалуй, впервые за много часов, проведенных рядом с ней, я испытала к ней чувство неприязни. Мне было неприятно, что она ставит себя выше меня только лишь потому, что ей посчастливилось выйти замуж за своего Эрвина и получить этот дом в наследство.

– Скучаю, – сказала я твердым голосом и вдруг почувствовала, что готова заплакать. И волна какого‑то странного сожаления захлестнула меня: я вспомнила Нуртен, Нежмие.

– Разве можно скучать по курам? – искренне удивилась Соня.

– Послушай, мне необходимо позвонить…

– Куда?

И это мне тоже не понравилось. Конечно, я находилась на ее территории, была ее гостьей, тогда тем более: она должна была вести себя уважительно.

– Нуртен, своей знакомой, в Страхилицу. Я обещала, что позвоню ей и расскажу, как у меня дела.

– А что, ты обязана кому‑то докладывать о том, где ты и что с тобой? – Соня посмотрела на меня с недоверием. – Или, может, ты решила вернуться? Ты тоже думаешь, что у меня не все в порядке с головой? Ты боишься оставаться в этом доме?

– Нет, я ничего не боюсь. Просто Нуртен ждет моего звонка. Она много сделала для меня, она беспокоится, понимаешь? Это – нормальные человеческие отношения.

– Хорошо, извини. Вот тебе мой телефон. Какой номер?

Я продиктовала на память. И, услышав в трубке «Efendim?», почувствовала, что на глаза мои навернулись слезы.

– Нуртен, это я, Наташа!

– Как ти? – тихо спросила она. – Ти в Германия?

– Да.

– Твои майка и баштата тука, в Страхилица.

– Что? Что вы сказали?!

Она повторила. Но я не могла в это поверить.

– Мои родители в Страхилице?! Но что они там делают?

– Смотрят твоих кокошек, майка твоя доит козу и плачет, много плачет. Она много обичат теб. (Она сильно любит тебя.)

– Вы не шутите, Нуртен? Как они меня нашли?

– Консульство в Варна помогли, сигурно. Не знам. Не знам, Наташа. Они чакат теб. (Они ждут тебя.)

– Пусть не ждут! Не хочу их видеть, Нуртен. Понимаете? Я же рассказывала вам.

– Не знам, Наташа, не знам. Где ти? Какой град?

– Мюнхен.

Зачем я это сказала? Хотя не помчатся же они искать меня в Мюнхене?! Сказала и сказала. Ладно!

– Все нормально, Нуртен?

– Нормально, Наташа, не волнувайся. Звони.

– Хорошо, я позвоню.

Я вернула телефон Соне, которая во время этого разговора не спускала с меня глаз.

– Представляешь, мои родители ищут меня. Сейчас они в Страхилице. Нуртен, моя соседка, говорит, что мама кормит моих кур и доит коз. И чего только не бывает на свете!

– Ну, все? Успокоилась? Поностальгировала?

Я спросила себя: что я делаю здесь, и ответа не нашла.

– Ладно, не обижайся, просто я не люблю эти сахарно‑сиропные дела. Мамочка и папочка приехали в Болгарию, чтобы разыскать свою сбежавшую дочку! А где они раньше‑то были, когда могли удержать тебя? Зачем было тебя упрекать, напоминать о деньгах, которые они потеряли из‑за тебя? Ты же не виновата! На твоем месте могла бы оказаться любая другая русская девчонка. Они должны были понимать, что ты пережила сильнейший стресс и нуждаешься в их заботе и любви.

– Не сыпь мне соль на раны. – Я посмотрела на нее, и мне показалось, что она все поняла.

– Хорошо. Давай позавтракаем и поедем в городе.

 

Когда Соня выводила новенький «Рено» из гаража, расположенного внизу левого крыла дома, появилась Роза. Она перебросилась парой слов с Соней, после чего вошла в дом. Садясь в машину, я задала себе вопрос: правильно ли я поступила, не отказавшись от предложенной мне экскурсии по дворцу? Ведь я отлично знала, что Сонина голова занята совершенно другим, что она ждет от меня конкретной помощи. Но, с другой стороны, что я могла сделать для нее? Может, поговорить с ней начистоту, сказать, что я не помню ее, у меня никогда не было подруги по имени Соня, та, кого она ждет, – совершенно другой человек? Ведь могла случиться такая ситуация, что Соня попросту не знала в лицо родителей своей настоящей Наташи Вьюгиной и явилась по моему московскому адресу по ошибке? Спросила обо мне – о Наташе, а моих родителей хлебом не корми – дай поговорить о пропавшей дочери.

И как тогда будут развиваться дальнейшие события? Как поведет себя Соня? Извинится, что побеспокоила меня, или наоборот, станет возмущаться той ситуацией, в которую я загнала нас обеих?

Пусть эта экскурсия состоится. Я какое‑то время побуду рядом с Соней, может, пойму, что она за человек и как надо себя с ней вести.

 

В машине она долгое время молчала, хмуря лоб. Вероятно, что‑то обдумывала. А потом, словно очнувшись, начала рассказывать:

– Вообще‑то я плохой экскурсовод, но кое‑что знаю об этом замке, точнее, дворце. Это очень красивый дворец, с чудесным садом с каскадами, с потрясающими павильонами, среди которых имеется известный замок Амалиенбург. Шедевр южнонемецкого рококо, Нимфенбург был летней резиденцией баварских королей, строили его в течение двух веков. Один из курфюрстов, Фердинанд‑Мария, был женат на итальянской принцессе Аделаиде, и так случилось, что их первым ребенком была девочка. Конечно, они ждали мальчика. В королевских семьях это – очень важный вопрос. Так вот, они так долго ждали наследника, что, когда все‑таки он появился на свет, папаша чуть с ума не сошел от радости. Понятное дело, он забросал жену подарками, среди которых был огромный участок земли, где Аделаида, собрав своих любимых итальянских архитекторов, начала строительство этого комплекса. Работы велись постоянно и очень долго, строилось все больше и больше павильонов, зданий, разбивались парки и сады. И все это, как я уже говорила, растянулось на двести лет. Аделаида умерла, строительство продолжалось ее сыном, а потом и внуком. Протяженность фасада составила почти семьсот метров! Я бы не отказалась жить в таком дворце, а ты?

 

Я вспомнила свой крохотный низкий домик, крытый красной черепицей, Тайсона, и сердце мое сжалось.

 

Глава 15

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться: