Село Страхилица (Болгария), октябрь 2008 г

 

Дождь поливал всю ночь с такой силой, что, казалось, маленький дом не выдержит и растворится в воде, как таблетка аспирина.

Сначала Лена попыталась уснуть. Она лежала то на спине, устремив взгляд в балки низкого выбеленного потолка, то на боку, разглядывая окно, вспыхивающее электрическими фиолетовыми и белыми вспышками молний, или крепкий темный затылок мужа. Костя спал, он – мужчина, и у него все по‑другому, вот и это вынужденное проживание в Страхилице он воспринял совершенно иначе, чем Лена. Вместо того, чтобы паниковать вместе с ней и рыдать о дочери, он принялся ремонтировать курятник, поправил крышу дома, забор, вычистил и привел в порядок подвал, по‑хозяйски рассудив, что здесь можно держать не две, а гораздо больше коз. «Знаешь, это очень экономичные животные, за ними мало приходится убирать, да и в стаде они с утра до вечера. А молоко козье здесь дорогое, я интересовался».

– Костя, ты что, собираешься здесь жить?!

– А почему бы и нет? Жить, Лена, можно везде. И я горд за свою дочь, что она не превратилась ни в наркоманку, ни в пьяницу, не пошла по рукам (а здесь это легко сделать, тем более, страна‑то курортная, у моря полно отелей), а купила дом, обзавелась хозяйством. На это не каждая московская девчонка способна.

 

Не выдержав, она растолкала мужа:

– Костя, проснись, прошу тебя, поговорить надо.

– Да я и не сплю, – услышала она неожиданно. – Такая гроза. Того и гляди, дом рухнет.

Он повернулся к ней лицом, притянул жену к себе, обнял ее.

– Я хотела тебе сказать, – зашептала она, словно боясь разбудить кого‑то невидимого. – Хотела сказать, что мы с тобой Наташу совсем не знали. Родили ее, воспитывали, жили с ней под одной крышей, а что мы о ней знаем?

– Ну, например, я знаю, что она была непокорным ребенком, своенравным. Потом она была трудным подростком, очень одиноким. Еще, она не уверена в себе, считает, что она дурнушка, хотя на самом деле она просто красавица! Еще никак не может определиться в жизни, не знает, чего она хочет. Ведь этот мотоцикл, который мы ей купили, не связал ее с компанией местных байкеров, нет! Она совсем другая. И мотоцикл ей всегда был нужен просто как средство перемещения в пространстве, для ощущения свободы. Я думаю, она никогда не была свободна внутренне и пыталась компенсировать это свободой внешней. Да только куда денешься от себя самой? Никакой мотоцикл, никакая скорость тут не спасут.

– Но почему же она выросла не такой, как все?! Почему ей никогда не хотелось замуж? Детей?

– Я думаю, эти мысли возникли бы у нее, если бы она полюбила кого‑нибудь. Но разве мы могли предположить, что это чувство ее посетит настолько несвоевременно? Я хочу сказать, что она влюбится в какого‑то цыгана, по переписке. Да уж лучше бы влюбилась в мужчину постарше себя, пусть даже он жил бы в Африке! А так… Тони! Что мы знаем об том Тони?

– Она любила Тони. И, судя по тому, что здесь она прожила долгое время одна, Тони либо нет в живых, либо они расстались. И то, и другое – вполне реально, поскольку семейка у этого Тони была еще та.

– Вот я и спрашиваю: ну почему нашу девочку угораздило влюбиться в цыгана?

– Не думаю, что она знала, что он – цыган. Просто познакомилась по Интернету с парнем, он мало‑мальски владел русским языком, обратил внимание на нее, нашел такие слова, быть может, каких никто никогда не говорил ей. Словом, влюбил ее в себя, но я не исключаю того, что и она влюбилась в него. Понимаешь, какое дело, Леночка? Дочь наша – натура романтичная, вскормленная на волшебных сказках, английских романах и балладах, на той литературе, которая прививает утонченным личностям тягу ко всему необычному, экзотическому. Такие, как Наташа, способны, несмотря на всю свою внешнюю кротость, к самым неординарным, решительным поступкам. Понятия благополучия, комфортности, финансовой состоятельности присущи были всем ее одноклассницам, подружкам. Возможно, мы всему виной. Но я уверен: ни одна из них не побежала бы за таким, как Тони, в Болгарию, в неизвестность.

– Ты хочешь убедить меня в том, что мы с тобой воспитали авантюристку?!

Лена встала и хотела включить свет, но он не зажегся.

– Тока нет, представляешь? Видимо, это из‑за грозы. Подожди, я где‑то на столике видела подсвечник с красной свечой. И спички. Господи, Костя, надо же, какая романтика – свечи, гроза, старинный домик, похожий на этнографический музей! Вот только меня это нисколько не радует.

Она встала, набросила на плечи кофту, зажгла свечу, и маленькая комнатка сразу же преобразилась: в ней заиграли беспокойные оранжевые блики, и появились в углах таинственные длинные тени.

– Знаешь, Костя, что я подумала? Мы – страшные эгоисты, мы никогда не давали себе труда получше узнать Наташу. Мы, хоть и имели ребенка, но жили как бы для себя. К сожалению, я поняла это только сейчас. Вот представь себе. Мы всегда были вдвоем, вместе. А она была совсем одна. Особенно со мной она ничем не делилась. А потом с ней случилось то, что происходит со всеми девушками в ее возрасте. Она влюбилась! Я помню себя, когда я влюбилась в тебя. Для меня тогда никого другого не существовало! Я же голову потеряла! Как Наташа со своим Тони. А мы не поддержали ее, мы заранее были настроены против ее отношений с ним.

– А что, разве мы ошибались? – Константин в пижаме вышел из комнаты в кладовку, чтобы принести дров и подбросить их в печку. И закричал уже оттуда: – Мы же с тобой чувствовали, что эта связь ни к чему хорошему не приведет!

– Да, но она‑то этого не понимала!

– Она не хотела понимать.

– Все равно: ее как раз понять можно. И вот теперь представь: что же с ней случилось?

Он принес охапку дров, положил их на пол, на железный лист, открыл дверцу печки, где розовели тлеющие угли, и положил туда два узких полена.

– С одной стороны – она любила Тони, с другой – она ведь попала в руки преступников. Мы вообще могли потерять ее! Если бы не Тони, она бы, возможно, сбежала уже давно, поняв, к примеру, что она ошиблась и не любит его. А так… Она продолжала жить в этой семье, постоянно подвергая опасности себя, свое здоровье, да что там – свою жизнь!

– Костя, ты помнишь, как она выглядела? Кожа, кости, волос на голове почти не было. Да от нашей Наташи вообще мало что осталось! Нам бы взять ее в охапку – и домой.

– У нас, собственно говоря, и были такие планы. Но это я виноват. Я намекнул ей, вероятно, одним своим видом, что мне жалко денег, которые мы ей отправили.

– Но и тебя можно тоже понять, деньги‑то немаленькие.

– Лена. Бог с ними, с деньгами! Зато теперь у нас – ни денег, ни дочери. И она снова в странствиях, оставила свое хозяйство, коз, кур, собаку.

– Ну, раз оставила и не продала, значит, вернется, я так думаю. Послушай, какое тепло идет от этой печки! В наших квартирах тоже, конечно, тепло, но это тепло – особенное, жаркое, уютное. Я понимаю этих крестьян.

– Думаю, никто из них не отказался бы от центрального отопления, но оно им и не снилось. Да и вообще, эта деревня – какая‑то первобытная. Люди здесь одеваются, как сто или двести лет тому назад. Думаю, здесь ничего не изменилось. Люди живут натуральным хозяйством, пасут овец, коз и коров, выращивают пшеницу и ячмень. Господи, ну и угораздило же нашу дочь поселиться в этом Богом забытом селе!

Так, переговариваясь, они вновь улеглись в постель, укрылись тяжелым, набитым овечьей шерстью одеялом, обнялись и, убаюканные теплом, потрескиваньем поленьев в печке, шумом дождя за окном и собственными разговорами, уснули.

 

Глава 16

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

После экскурсии Соня повела себя, как настоящая истеричка. Даже машину она вела рывками, обгоняла всех рискованно, можно сказать, по‑хамски, подрезала добропорядочных немцев, ставя их в опасное положение. Словно куда‑то спешила.

Впечатление от экскурсии у меня тоже осталось неприятное, и все – из‑за Сони. Чувствовалось, что ей не до дворца, не до той красоты, которой можно было насладиться, воспользовавшись случаем. Получалось, что я словно бы навязалась ей и что именно я виновата в ее дурном расположении духа, в той гримасе брезгливости, которую она даже и не пыталась скрыть.

– Послушай, Соня, может, мне уехать? Я чувствую, что начинаю раздражать тебя, – сказала я ей в машине. Мне уже было все равно, кого и зачем сюда пригласили, какая роль отводилась той, за кого меня все‑таки приняли. – Или, может…

– Послушай, – перебила она меня, – у каждого человека могут быть какие‑то свои, личные проблемы. И мое плохое настроение не имеет ничего общего с твоим присутствием в моем доме и с нашей экскурсией. Извини, если я не сдерживаюсь и веду себя так. Но я же не зря пригласила тебя. У меня нервы на пределе!

 

Тут она резко повернула, затем еще раз, и мы помчались по аллее, прямиком к дому. У ворот она притормозила, подождала, пока они откроются, и мы – уже медленно – покатили к парадному крыльцу дома.

Роза поджидала нас, утомленных экскурсией и друг другом, с готовым ужином. Вид у нее был такой, какой бывает у человека, желающего демонстративно заявить всем: я тут ни при чем! Сплошной нейтралитет. Держалась она со мною подчеркнуто вежливо, проводила до моей комнаты, положила на кровать чистые полотенца.

И тут мы услышали грохот. Сильнейший. Словно где‑то внизу на плиточный пол упал буфет.

Мы с Розой бросились вниз и застали Соню, сидевшую на полу, с порезанными окровавленными руками, всю в осколках. На нее действительно упала кухонная полка! Но не большая, от кухонного гарнитура, а декоративная, стилизованная под старину, коричневая, резная, на ней еще недавно стояли в ряд десертные тарелки…

– Вот! Вот!!! Я же говорила тебе, что все это подстроено!!! Что кто‑то вынул гвоздь или что‑нибудь еще, чтобы эта полка грохнулась именно на меня!!!

– Соня! – Я бросилась вперед, чтобы помочь ей подняться. – Господи, да ты же могла разбиться! Один удар такой полки по голове…

На лбу ее тоже имелся порез, и кровь каплями сочилась, пачкая бровь. С одной стороны, мне было, конечно, жаль ее, но с другой – смех так и разбирал меня. Я ждала, когда Соня скажет что‑нибудь про макет дома, про те осколки, которые она обнаружила там утром. И я услышала.

– Это они, – вполне серьезно, хотя и тоном шизофренички произнесла Соня, поднимаясь с пола. Под подошвами ее домашних туфель захрустел битый фарфор.

– Кто – «они»?

– Да те, кому поручено свести меня с ума! Ты же сама видела эти осколки внутри макета.

Я смотрела на нее и уже не знала, плакать мне или смеяться. Ведь то, что Соня сама уронила на себя полку, – было ясно. Думаю, и Роза тоже о чем‑то догадывалась. Мне вся эта комедия уже начинала действовать на нервы. Я была склонна предположить, что нахожусь в гостях у психически нездоровой женщины. И что меня здесь ждет? И какая полка свалится мне на голову?

– Ты уж извини меня, Соня, но есть мне что‑то перехотелось.

Я подошла к раковине, отмыла руки от крови, в которой выпачкалась, помогая ей подняться, и решительным шагом направилась к выходу.

– Постой! Ты куда?!

– Пройдусь немного, – холодноватым тоном ответила я, даже не оглядываясь, чтобы не наговорить лишнего. – А что, нельзя?

Мне ничего не ответили. Я сначала поднялась к себе, взяла теплый свитер, поскольку вечер обещал быть холодным и ветреным, спустилась и, даже не заглядывая в кухню, где Роза продолжала хлопотать вокруг своей хозяйки, бросилась вон из дома.

Я почти добежала до ворот, к счастью, калитка оказалась незапертой (думаю, Роза позаботилась о том, чтобы она открылась). По аллее я пошла уже обычным шагом, вдыхая свежий запах недавно прошедшего дождя, мокрой земли и разбухших от влаги голых деревьев. Я понятия не имела, куда собралась. Главное – подальше от этого дома, от Сони! Мне надо было немного побыть одной.

Буквально через дорогу начиналась нарядная, застроенная аккуратными разноцветными особняками улица, заканчивавшаяся ратушей. Все первые этажи этих домов занимали магазины с ярко освещенными витринами, кафе, ресторанами, закусочными. Сквозь прозрачные стекла можно было разглядеть сидевших за столиками посетителей. Я шла медленно, рассматривая, словно рыб в аквариуме, людей за окнами и думала о том, что у каждого из них есть свой дом, семья, работа и, главное, они прочно занимают определенную социальную нишу. Я же была вырвана из моей прежней жизни с корнем, и теперь мой домик в маленькой болгарской деревушке был мне куда роднее московской квартиры. Но он был далеко, я же в очередной раз оказалась втянута в какую‑то авантюру. Вернее, я сама позволила судьбе втянуть себя туда.

Голод дал все‑таки о себе знать. Я набралась храбрости и, понимая, что с моим русским и отвратительным английским мои слова вряд ли кто‑то разберет, все равно зашла в один из небольших ресторанчиков.

Оказалось, что почти все столики заняты. Я обратила внимание: посетители ресторана ужинали компаниями, редко кто сидел за крохотным столиком возле узких витражных окон в полном одиночестве.

Заняв место у окна, я приготовилась к тому, что ко мне подойдет официантка с блокнотом и мне придется объяснять ей на пальцах, что бы я хотела заказать. Быть может, поэтому я приняла решение заказать то, что было на тарелке у мужчины, сидевшего неподалеку от меня, тоже в одиночестве. Перед ним стояла прозрачная высокая кружка с пивом, а на тарелке имелись остатки рыжей капусты и белой колбасы. Казалось, он ест самую вкусную еду в мире – так густо и сытно пахло в ресторане, да и я была страшно голодна.

Но когда подошла официантка (в длинном зеленом фартуке, под которым были видны джинсы и тонкий светлый свитер), я не посмела смотреть на тарелку своего соседа. На столик положили меню, и я принялась его листать. Конечно, я ничего не поняла, да и снимков блюд в меню не наблюдалось, как это было в болгарских заведениях.

Официантка отошла, я повернулась в сторону моего соседа, ткнула пальцем сначала на его тарелку, потом в свое меню и пожала плечами. Я понимала, что веду себя излишне вольно и даже неприлично. Но мне не хотелось бы, чтобы вместо благоухающей тушеной капусты мне принесли копченого угря или блины.

– Я не понимаю, – сказала я и состроила страдальческую мину. – Так есть хочется!

– Вот. – Мужчина открыл меню на нужной странице и показал на блюда под номерами один и два. Длинные, ни на что не похожие названия. – Капуста с белой колбасой Sauerkraut и Weisswurst.

И тут до меня дошло, что некоторые слова он произносит по‑русски, правда, с сильным акцентом.

– Вы что, знаете русский?!

– Немного, – ответил мой сосед, и мне удалось теперь разглядеть не только его тарелку, но и его самого. Лет тридцати, худощавый брюнет, в черной курточке, надетой на серый вязаный свитер, в джинсах. Лицо – бледное, вытянутое, спокойное. Длинные белые пальцы вертят салфетку. – Если хотите, пересаживайтесь за мой столик, и я подскажу вам, что лучше выбрать.

Жизнь улыбнулась мне, когда я, пересев за соседний столик, сразу же получила огромную порцию тушеной капусты с колбасой. Честно говоря, мне было все равно, что подумает обо мне этот немецкий господин в черной курточке, с интересом разглядывавший меня и улыбавшийся моему зверскому аппетиту.

Через полчаса мы уже весело болтали о том, о сем, пили пиво, грызли орешки. Мужчину звали Германом. Он жил поблизости от этого ресторана и отлично знал дом, где гостила Наташа.

– Это очень красивый большой дом. Принадлежал он прежде женщине по имени Клементина. И, что самое удивительное, эта женщина, когда была еще совсем молоденькой девушкой, жила и работала служанкой в доме моего отца!

– Надо же, сначала служанка, а потом – хозяйка такого огромного дома! И как же это все вышло?

Но ответа на свой вопрос я так и не получила – Герману кто‑то позвонил, он сказал, что очень извиняется, но ему нужно идти. Он, как галантный кавалер, поцеловал мне руку на прощанье и исчез, растворился в глубине ресторана.

Я сидела, сытая, сонная, и думала о том, что и в Германии есть, оказывается, мошенники вроде этого Германа, которые едят и пьют в ресторанах за счет женщин – я была уверена, что мне придется расплачиваться и за его ужин и выпивку. Но я не переживала, ведь у меня были деньги, и немалые. От тех пяти тысяч, что прислала мне Соня, осталось еще довольно много. Можно было позвонить водителю фуры Николаю и договориться с ним, чтобы он забрал меня отсюда и привез обратно в Болгарию. Я бы купила еще коз, кур, подремонтировала бы дом или купила бы подержанную машину, научилась бы водить.

 

Я вздохнула и допила пиво. Как я могу покупать машину, если у меня полная неразбериха с документами? Это просто чудо, что мне удалось купить дом. Возможно, тогда еще действовала моя виза, или нотариус оказался невнимательным.

 

Возвращаться в Москву? Стоп. Какая Москва, если мои родители сейчас в Страхилице?! Эх, жаль, я не попросила этого прохиндея Германа позвонить Нуртен, может, она бы пригласила их к телефону, и я объяснила бы им ситуацию.

Но, представив себе, как отреагировали бы они на мою, попахивающую авантюрой поездку в Мюнхен, я передумала связываться с ними. Я уж как‑нибудь сама выкручусь. Может, даже наберусь наглости и попрошу Соню помочь мне с документами. Если у нее есть деньги и она нуждается во мне, может, она сделает это?

 

Сытая, сонная и размякшая, я не хотела выходить из ресторана. Сидела долго, рассматривая все вокруг и делая выводы. Да, мне тоже хотелось спокойной ровной жизни, где все предсказуемо и размеренно. Я хочу иметь семью, детей. Но главное – хорошего и надежного (не такого, как Тони) мужа! Быть может, мои родители были правы, когда пытались объяснить мне всю нелепость этой связи с цыганом? Что бы меня ждало с ним? И что хорошего, кроме его жарких объятий, я получила в результате своего переезда в Болгарию? Хорошо еще, что осталась жива.

 

Пора было уходить. За окном лил дождь, а зонта у меня, разумеется, не было. Но я никогда не боялась дождя. После него всегда можно переодеться, согреться в горячей ванне.

Я знаком подозвала официантку, эдакую Гретхен современного типа. Спросила, пощелкав пальцами, сколько я должна за ужин, на что мне вежливо объяснили, что тот господин, с которым я сидела здесь, расплатился кредитной картой. Мне стало стыдно за то, как я подумала о Германе, и одновременно приятно, что хотя бы кто‑то обо мне позаботился. К тому же под салфеткой я обнаружила визитку, из которой ничего абсолютно не поняла, разве что узнала его полное имя: Gernam Kifer…

 

И тут я увидела Соню. То, что она искала глазами именно меня, было ясно. И – нашла. С виноватым видом она подошла ко мне, обняла и поцеловала. От нее веяло дождем и раскаянием.

– Прости. Не знаю, что на меня нашло! Пойдем домой. Я заплачу за твой ужин.

– Нет‑нет, я уже расплатилась, – поспешила я успокоить ее, не желая рассказывать о своем новом знакомстве. – Все нормально. И ресторан хороший. Мне понравилось.

– Вот и отлично, мы можем ходить сюда хоть каждый вечер. Только, прошу тебя, больше не делай так, не исчезай. Я ищу тебя уже два часа. По всем кофейням и, между прочим, барам. Я же отвечаю за тебя, Ната!

– Я не маленькая девочка и сама за себя отвечаю. Ты лучше скажи: зачем ты меня пригласила? Чтобы мы ловили воров в твоем доме? Тебе не кажется, что я, хрупкая, слабая девушка, не очень‑то подхожу на эту роль?

Хорошее крепкое пиво явно ударило мне в голову.

– Тс. Не кричи. Ты привлекаешь к себе внимание окружающих, мне это не нужно.

– А что тебе нужно? – вкрадчивым противным голосом спросила я, неожиданно почувствовав некую власть над этой таинственной и очень странной Соней.

– Мне нужно, чтобы рядом со мной был близкий человек, которому я могла бы довериться. Понимаешь, в последние годы я живу словно в изоляции, все кажутся мне чужими. Все покупается и продается.

– Все, как всегда, во все времена, – заметила я, грубо прервав ее тираду. – Подлецы и предатели существовали всегда, разве не так?

Мы уже вышли из ресторана, перешли через улицу, и тут я увидела машину Сони. Понятное дело, пока мы бежали по улице, свой большой голубой зонт она держала над моей головой. И мне тогда подумалось почему‑то, что я действительно очень нужна этой Соне и что ее волнение, связанное с моим исчезновением, вполне искреннее.

И все равно, это не помешало мне, улучив момент, поздно вечером забраться на чердак и поджечь злосчастный макет.

 

Глава 17

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Распорядившись насчет завтрашнего меню («Оно должно быть чисто вегетарианским, Роза. Пожалуйста: консервированная кукуруза, горошек, шпинат, морковка. Ты умеешь готовить хорошие овощные рагу, я знаю».), она пошла в свою комнату, села у окна и стала смотреть на дождь.

«После дождя земля будет вязкой, из нее лопату будет невозможно выдернуть» .

Потом она взяла в руки мятую газетную вырезку, прочла еще раз текст…

«Прокуратура Берлина выдала ордер на арест медсестры клиники „Шарите“, подозреваемой в убийстве нескольких пациентов. Об этом в прямом эфире новостного телеканала „Двадцать четыре“ сообщил официальный представитель берлинской прокуратуры Михаэль Грунвальд. Он рассказал, что, согласно данным предварительного расследования, медсестра отделения интенсивной терапии кардиологического блока убила как минимум двух тяжелобольных пациентов.

По словам сотрудника прокуратуры, задержанная созналась на допросе в том, что в середине августа и в начале октября она ввела повышенную дозу сильнодействующего препарата двум больным семидесяти семи и шестидесяти двух лет. Мотивы убийств пока что не ясны, и в настоящее время прокуратура определяется с двумя вариантами обвинения, которое будет предъявлено женщине: убийство по неосторожности или преднамеренное убийство.

Подозреваемая попала в поле зрения полиции после того, как один из сотрудников клиники обратил внимание на частые смерти больных, которые происходили во время ее дежурств. Он сообщил о своих подозрениях главврачу, который, в свою очередь, известил полицейских.

В настоящее время судмедэксперты проводят вскрытие тела последнего скончавшегося пациента и еще одного больного, также умершего в период дежурства подозреваемой. „К сожалению, тело умершего в середине августа больного – в передозировке лекарства этому пациенту медсестра призналась, – исследовать не удастся, так как оно было кремировано“, – отметил Грунвальд.

Как сообщают местные СМИ, есть подозрения в причастности задержанной медсестры к смерти пяти пациентов больницы…»

 

Ей все еще не верилось в то, что произошло каких‑нибудь полчаса тому назад. Но она сделала это. Сделала! Если какая‑то женщина смогла хладнокровно ограбить несколько банков, а медсестра клиники «Шарите» смогла убить пациентов, да и сам Уве оказался довольно‑таки решительным парнем, то почему она, Софи Бехер, не может избавиться от опасного свидетеля? У нее был план, и она пункт за пунктом претворяет его в жизнь. Только так она сможет обрести долгожданное спокойствие и утолить свою жажду мести. Восстановить справедливость, наконец!!!

С одной стороны, она была горда тем, что решилась на такое, с другой – очень нервничала, представляя себе предстоящий разговор с этой русской дурой Наташей.

Под вопросом была и Роза. Уволить ее сейчас – это было бы величайшей глупостью. Пусть внешне все остается по‑прежнему. И если Роза не ослушается ее и не заглянет в холодильную камеру – останется жива. В сущности, ее жизнь зависит теперь только от нее самой. Окажется исполнительной служанкой‑кухаркой и приготовит морковку с горошком – выживет. Если же ей вздумается приготовить баранину или гусятину – она пожалеет об этом. Если, конечно, успеет.

 

Соня подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Да, так и есть – она заметно похудела за последнюю неделю. Сплошные нервы, нервы. Но ее расчет оказался правильным – эта Вьюгина приехала. Видно, сильно поприжало ее там, в Болгарии, раз она пошла на эту авантюру. И ведь не побоялась, пренебрегла визой и примчалась в Мюнхен в фуре, как добираются до Европы проститутки! Хотя что она знает об этой Наташе помимо того, что она – авантюристка, мошенница, лживая тварь? И ведь Вьюгина старательно делает вид, что знает ее, Соню, что они действительно были подругами. Хотя, а что ей еще остается делать, если она уже на чужой территории и, по сути, в ее, Сониных, руках?

Темная лошадка! Это Соня поняла, едва взглянув на нее. История, рассказанная ее родителями о любви Наташи к Тони – яркое тому подтверждение. Тихая, скромная девчонка, переполненная комплексами, бросается в объятья первого же интернетного встречного. Что может быть пошлее, глупее? Вот и сейчас – снова авантюра. Приехала в другую страну, к совершенно незнакомому человеку в гости и разыгрывает из себя подругу Сониного детства. Чем полна ее голова?

Хотя надо отдать ей, конечно, должное. Ведь этой Наташе, при ее‑то сумасбродном характере, ничего не стоило забрать присланные ей пять тысяч евро и исчезнуть из Болгарии. Переехать в другую страну, пуститься навстречу новым приключениям или же вернуться в Москву. Однако она этого не сделала, а приехала именно в Мюнхен. Почему? Загадка!

Конечно, можно предположить самое худшее – она все знает. И что тогда? Тогда их совместное пребывание в этом доме станет своеобразным поединком: кто кого перехитрит, переобманет. Но почему же тогда Наташа до сих пор не открыла своих карт? Не объяснилась?

Но, скорее всего, она приехала сюда и до сих пор не перестает притворяться близкой подругой по другой причине: она хочет с ее, Сониной, помощью зацепиться за Германию, попытаться устроиться здесь, пустить корни. Пожалуй, это было бы самым правильным объяснением ее приезда. И ей нет никакого дела до того, что происходит в доме, что творится на этом чертовом чердаке. Возможно, даже она понимает, что все это – лишь спектакль, которому она пока что не может дать объяснения.

Теперь – осколки чашки. Каким образом они оказались в макете? Кто их туда подложил? Только тот, кто все понял, кто начал эту историю и теперь подыгрывает ей. И кто же этот человек: Роза или Наташа? Роза – нет. Она очень осторожный человек и дорожит своим местом. Где еще она найдет такой богатый дом и хорошее жалованье? Да и работа не пыльная. Хотя как сказать. Ведь она одна управляется с хозяйством: она и убирает, и готовит, и следит за порядком. Для женщины ее возраста можно было бы уже подумать и о пенсии, о покое. А если так, можно предположить, что Роза все же решила уйти. И что ей тогда мешает перед уходом дать понять странной хозяйке, что она все видит и слышит, что она давно поняла, кто играет в куклы на чердаке? Пусть даже Роза все знает, она все равно не опасна. Уйдет – и все забудет. Разве что в ней взыграют гражданские чувства, и она, когда полиция узнает об исчезновении садовника, заявит в полицию.

 

Соня вдруг с горечью поняла, что ей, вероятно, при всем ее старании так и не удастся сыграть перед Наташей роль заблудившейся в жизни одинокой женщины, которую кто‑то там хочет свести с ума. Что ни ее внешние данные, ни поведение, ни тон голоса не подходят для такой роли. И сегодняшний день лишний раз доказал это. Она не сдержалась и вместо того, чтобы проявить обыкновенное, естественное для данной ситуации гостеприимство и сопроводить Наташу в Нимфенбург, испортила экскурсию. Продемонстрировала свое раздражение, нервозность и негативное отношение к Наташе. И в результате Вьюгина ушла из дома. И правильно сделала! Любой другой человек, имеющий в кармане пару тысяч евро, не стал бы терпеть такого неуважительного к себе отношения и поступил бы точно так же. И это просто чудо, что Соня так быстро Наташу разыскала. Извинилась. Поняла: еще одна подобная ошибка, и Наташа, эта кошка, которая бродит сама по себе, уйдет. Мир – большой, и кто помешает ей отправиться в очередное путешествие? Быть может, ей повезет, она встретит хорошего парня, выйдет за него замуж, получит вид на жительство в какой‑нибудь европейской стране… на что Наташе она, Соня? А потому надо действовать как можно быстрее. И сделать все для того, чтобы привязать эту кошку к себе чугунными цепями. Чтобы она не ушла, не исчезла…

 

…В комнате запахло дымом. Это был запах жженой бумаги. Только этого еще не хватало!

 

Соня выбежала из своей комнаты. В коридоре было нечем дышать от дыма. Сверху доносились крики Розы и Наташи. Сначала у нее возникла мысль – вызвать пожарных, но потом она передумала. Нет, для начала надо посмотреть, насколько серьезна ситуация…

Она поднялась на чердак, откуда валил дым, и увидела, как Наташа с Розой тушат своими кофтами загоревшийся угол макета, как раз с той стороны, где находится «спальня» Наташи.

– Не переживай! – услышала она голос Наташи. – Соня, все в порядке. Мы все потушили.

Соня подбежала к Розе и заглянула ей в лицо.

– Роза, что случилось? – спросила она резко по‑немецки, чувствуя, что ситуация выходит из‑под ее контроля.

– Мы пили чай в кухне, когда почувствовали, что пахнет дымом, – взволнованно ответила Роза. – Быстро поднялись и увидели, что тлеет угол макета. Мы испугались. Огня нет, но дым!!! Весь дом – в дыму!

– А как это случилось? Кто‑нибудь из вас поднимался на чердак? Может, ты, Наташа, – она повернулась к перепачканной сажей гостье, – курила здесь, на чердаке, и забыла погасить сигарету?

– Не стану отрицать – вообще‑то я покуриваю. Но сегодня я не курила. И, тем более, здесь, на чердаке. Соня, мне все это, честно говоря, стало надоедать! Все те странности, что случаются в вашем доме, происходили и до моего приезда. И если ты пригласила меня для того, чтобы повесить на меня поджог…

– Тихо‑тихо‑тихо. Извини. Я погорячилась. Просто я испугалась. Но, с другой стороны, кто‑то же поджег макет? И если это не вы и не я, то кто? Значит, в доме кто‑то был или есть, прячется здесь. А я боюсь, вы слышите, я боюсь!!! – Она перешла на отчаянный крик по‑русски. – Я скоро действительно сойду с ума!

 

Она кричала и думала о том, что кто‑то из них, из этих двух женщин, которых она приютила под своей крышей, издевается над ней. Роза? В который уже раз спрашивала она себя об этом, вспоминая горсть осколков в макете. Да, потом она, Соня, сама специально уронила посудную полку, чтобы оправдать появление внутри макета осколов. А что еще ей оставалось делать? Ведь игру‑то затеяла она! Придумала этих дурацких кукол. И ведь идея эта изначально должна была быть абсурдной – именно этим обстоятельством она должна была объяснить русской гостье свое нежелание обращаться за помощью в полицию. Ведь если бы в этом доме на самом деле происходили какие‑то невероятные вещи (а не придуманные самой Соней), разве она не обратилась бы в полицию? Да она бы поставила на уши все полицейское управление Мюнхена!

Ладно. Пожар потушили. Вернее, то, что она приняла за пожар. Сейчас они распахнут все окна, и дым сквозняком выветрится. Но как же не вовремя все это произошло! Да и макет слегка повредился. Хотя «парадное крыльцо» – цело и невредимо. И именно там завтра рано утром они с Наташей обнаружат «труп садовника».

 

Глава 18

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Мне не спалось в ту ночь. И я решила, что в сложившейся ситуации мне непременно надо проявить инициативу. Не такую, конечно, как с поджогом макета (это был протест против навязанной мне Соней игры), а ту, которая дала бы Соне возможность надеяться на меня и не сожалеть о том, что она вызвала меня к себе в помощь.

И я ровно в полночь постучала в ее спальню.

Соня отозвалась не сразу. Спросила что‑то по‑немецки встревоженным голосом. Это и понятно. Ночной стук в дверь – что может быть неприятнее и тревожнее?

– Соня, это я. Извини, что потревожила. Просто я подумала…

– Минуту.

Дверь открылась, и я увидела бледную, с покрасневшими глазами, Соню. Судя по ее виду, она не спала, скорее всего, мучилась бессонницей.

– Ты не спала? Все переживаешь. Послушай, у меня есть идея, – начала я бодрым голосом, чтобы мое решительное и довольно‑таки ироничное настроение передалось моей неожиданной подруге.

– Входи, – сказала она со вздохом. – Да, действительно, я не спала…

Она предложила сесть мне в кресло, достала из бара несколько красивых бутылок.

– Что хочешь?

И я только тогда почувствовала, что от нее слегка попахивает спиртным. Видимо, она уже успела приложиться к одной из бутылок.

– Ничего. Я вообще не пью. Курить – покуриваю, но не пью.

– А я выпью. Вы‑то с Розой – как бы ни при чем, и все те странности, что происходят у меня в доме, касаются только меня. Вот поэтому я и переживаю больше всех! Но я не оправдываюсь, нет. Просто такая тоска на душе. Думаю: а вдруг меня кто‑то хочет убить?

– Вот поэтому‑то я к тебе и пришла. В прошлый раз мы с тобой действовали довольно‑таки наивно – устроили засаду на чердаке. Надо действовать по‑другому! Дежурить, к примеру, в саду, ты с одной стороны дома, а я – с другой. Оденемся потеплее, одна из нас спрячется в садовом домике, а вторая – в машине перед крыльцом. Понимаешь, тот, кто все это делает, кто хочет напугать тебя, не живет в этом доме, это точно. Иначе мы бы этого человека все равно заметили, почувствовали, услышали бы его, наконец. Кто бы он ни был, это живое существо, оно хочет пить и есть и еще, извини, ходить в туалет. Вот я и подумала: если это не Роза, значит, этот кто‑то должен появляться в доме извне. То есть, возможно, в дом ведет какой‑то тайный ход, о котором мы пока не знаем.

– Но я же осматривала дом! – воскликнула Соня, отпила большой глоток водки и вытерла рукавом пижамной куртки рот. – В дом ведут только две двери – с парадного хода, понимаешь, и с черного, он для слуг, для машин с провизией. Через черный ход выносится мусор, и Роза ходит через эту дверь в хозяйственную пристройку с прачечной и кладовыми. Выносит в сад белье и развешивает его сушиться. Все! Больше дверей нет, и никаких отверстий и тайных ходов или нор.

– Я понимаю твою нервозность и даже готова не замечать ее. Но все равно, должна тебе заметить, что ты осматривала дом лишь в нижней его части. Но здесь же полно слуховых окон, простых окон, наконец тех, которые, может быть, не до конца закрываются. Или же, как ты сама понимаешь, в дом может вести подземный ход…

– Ну да! Мне только этого еще не хватало – искать подземный ход. И куда же он может вести?

– Да куда угодно! В кухню, в любую комнату, в камин.

– Знаешь, ты вместо того, чтобы успокоить меня, наводишь на меня смертную тоску и еще больший страх.

– Сначала мы понаблюдаем за домом снаружи. Подежурим… ты как, согласна?

– Согласна, – буркнула она и налила себе еще водки, плеснула туда зеленого мятного ликера. Выпила. – Ты все правильно говоришь. Подожди. Как я сказала: согласна? Нет, я категорически не согласна! Во‑первых, ночью в этом садовом домике или в машине меня могут просто убить. Во‑вторых, цель преступника (назовем его так) – чердак! Значит, мы делали все правильно, когда дежурили на чердаке. Хотя, возможно, надо было покараулить его на лестнице.

– Подожди, – я так увлеклась, что и сама начала уже верить в то, что куклы на чердаке появляются не по воле хозяйки, – подожди! Черный ход может вести как раз на чердак! Может, на чердаке существуют двойные стены? И параллельно обыкновенной лестнице, ведущей на чердак, может существовать еще и тайная, очень узкая, спрятанная за стеной. А вход на чердак может быть замаскирован каким‑нибудь деревянным шкафом.

– Это все, что ты хочешь мне сказать?

– А что? Разве я не права? По‑моему, мы должны действовать, а не только охать и ахать. К тому же, я тоже хочу почувствовать себя полезной. Ты потратила так много денег на мой приезд, это свидетельствует о том, что ты по‑настоящему встревожена, и мне действительно хочется помочь тебе. Реально. Ну, что будем делать?

– Мысль о том, что подземный ход ведет прямо на чердак, мне понравилась больше всего. Предлагаю подняться туда и осмотреть его хорошенько, – Соня икнула, и я подумала: не любительница ли она закладывать за воротник?

 

– Сначала заглянем в комнату к Розе, – предложила Соня совершенно неожиданно, когда мы проходили по коридору мимо комнаты служанки. – Чтобы убедиться, что она спит.

– Значит, ты все‑таки подозреваешь ее?

– Знаешь, когда в доме происходят такие вещи, всякое в голову лезет.

– Да, кстати, – я продолжала развивать эту тему шепотом, поскольку мы уже подошли к двери, ведущей в комнату Розы. – А как так могло случиться, что полка с посудой упала на тебя? Может, ты сама ее задела или как?

– Интересное дело! – возмущенно прошептала Соня. – Столько времени я ее не задевала, а именно в тот день, когда внутри макета мы обнаружили осколки стекла, она на меня упала? Да ясно же, что кто‑то либо вынул гвоздь или придумал еще что‑нибудь, чтобы полка упала.

– Но почему она упала именно на тебя? А не на Розу, которая крутится на кухне все время? Или на меня? Это ведь как надо все предусмотреть и следить за тобой, чтобы план сработал, чтобы полка упала именно в тот момент, когда рядом с ней будешь проходить именно ты.

– А я думаю, что план этого преступника сводился к тому, чтобы полка с тарелками просто упала – неважно, на кого, понимаешь? Чтобы появление осколков в макете оправдать. А еще все это делается для того, чтобы мое внимание было постоянно приковано к этому чертовому макету!

В этом она была права. Кто лучше самого режиссера знает основную цель постановки?

– Тсс…

Она приоткрыла дверь, и мы увидели спящую Розу.

– Она спит. Ладно. Поднимемся наверх.

– А вдруг там еще что‑нибудь будет эдакое? – вдруг предложила я.

– Думаешь, одним пожаром дело на сегодня не обойдется? Ему захотелось двойной дозы страха?

– Пожар – это уже страшно, здесь ты права. И если этот поджог был репетицией настоящего пожара и угол дома должен по‑настоящему загореться, то здесь уже без полиции не обойтись. Кстати, дом застрахован?

– Да. Клементина все застраховала. Она была очень умной, хозяйственной женщиной.

– Но все равно, если дом сгорит – будет ужасно жалко. И сам дом, и все эти прекрасные вещи, которыми дом просто набит, – искренне заметила я.

– Типун тебе на язык, – холодновато отозвалась Соня.

– Извини.

 

Мы поднялись на чердак, и, оглянувшись, я вдруг заметила в руках у Сони бутылку. На этот раз это было виски. Видимо, она прятала ее в кармане пижамной куртки.

– Да, да! Ну и что?! Это мое дело!

Мы включили свет. На чердаке все еще крепко пахло дымом, да и воздух был не прозрачный, а мутный. Как растворенная водой анисовая водка, подумалось мне почему‑то. Быть может, потому, что в руках у Сони появилась еще одна маленькая бутылка, от которой крепко пахло анисовыми каплями и моей детской простудой.

– Соня, ты что, решила напиться? А мне тогда что остается делать? – возмутилась я. – Вот только еще алкоголички во всей этой истории мне и не хватало! А если я тоже напьюсь? А если мы вместе с тобой примемся пить? Да у нас не только дом сгорит, но и мы вместе с ним!

Еще я хотела добавить, что главное во всей этой истории – найти мотив этих странных поступков. Хотела сказать, но не успела.

 

Глаза мои округлились от ужаса, когда я увидела внутри макета, в том месте, где находилась, вероятно, кладовая рядом с кухней, куклу‑мальчика в синем комбинезоне.

– Послушай, а почему у него такое голубое лицо? Словно его вымазали в голубой зубной пасте?

– Но я же выбросила его!!!

– Кого?

– Эту куклу, помнишь, я рассказывала тебе, что эту куклу уже подкладывали сюда? А потом ко мне пришел устраиваться наш садовник, Уве. Ну, тот. Он сильно пьет, собака! Между прочим, что‑то давно я его не видела. Вчера, как я уже тебе рассказывала, я нашла его в садовом домике – пьяным. Я еще принесла ему семена садовой гвоздики…

– Послушай, Соня. Что это за комната, расположенная рядом с кухней? Судя по всему – кладовка?

В макете это была пустая комната. Без мебели. Хотя по всему макету была расставлена сделанная вручную миниатюрная стилизованная мебель. Кто‑то, вероятно, архитектор, хорошо постарался, чтобы превратить макет в точную копию дома.

– Муж рассказывал мне, что Клементина, его мать, поручила архитектору придумать и мебель. И потом по этим эскизам заказывала шкафы, кровати и все остальное в мастерской.

– Получается, что в этой комнате, где нет мебели…

– Это холодильная камера, – низким голосом ответила Соня. – Морозильник, где хранится замороженное мясо. Вообще‑то мы предпочитаем покупать охлажденное мясо, но в морозилке всегда держим что‑нибудь на всякий случай. У меня даже гуси есть, мясо косули.

– Косули – это, конечно, хорошо, – задумчиво проговорила я. – Но подсказка говорит о том, что в твоей морозильной камере, помимо косули, сидит (или лежит) человек в комбинезоне! Возможно, твоя морозилка завтра сломается, и тогда ты вызовешь мастера, и он непременно должен быть в синем комбинезоне. Можно предположить также, что твой садовник, которого мы видели… в синем комбинезоне, так напился, что перепутал двери и вместо садового домика оказался в морозильной камере и… замерз там.

 

И мы, не сговариваясь, бросились вниз.

 

Соня, бледная, как бумага, какое‑то время возилась с ручкой двери, ведущей в камеру, пока не сообразила, что она заперта. Пришлось ей искать ключ в ящике буфета. Вставив ключ и повернув его пару раз, она посмотрела на меня как‑то странно, словно в ожидании нового приступа боли, у нее даже лицо скривилось в страдальческой гримасе.

– Господи, Ната, только бы все то, что ты только что сказала, явилось плодом твоего воображения!

Она распахнула дверь, и мы сразу же увидели на плиточном холодному полу морозильной камеры, представлявшей собою небольшую комнату с подвешенными на крючьях тушами поросят и гусей, лежавшего ничком парня в синем комбинезоне. Желтая лужа под ним замерзла, из чего я сделала вывод, что несчастный пьяница‑садовник попросту обмочился перед тем, как окончательно замерзнуть. В полураскрытой ладони его была наполовину опорожненная бутылка виски.

– Уве! – просипела Соня, подбегая к парню и переворачивая его на спину. – Вот черт…

Она затормошила его, заговорила по‑немецки. Должно быть, хотела узнать, жив он или нет. Но все усилия ее были тщетны. Даже мне, человеку неискушенному и практически не сталкивавшемуся со смертью (не считая, конечно, смерти Тони, но мертвого‑то я его никогда не видела!), было понятно, что садовник мертв. Во‑первых, когда Соня переворачивала его, видно было, что тело его уже закоченело. И что‑то не верилось мне, что после Сониного вмешательства и кучи вопросов, обращенных к замерзшему, он оттает и начнет отвечать ей на бойком немецком языке…

– Вот уж не повезло человеку, – покачала я головой.

– Ты кого имеешь в виду? – нахмурилась Соня. – Уж не этого ли алкаша? И ты еще называешь его человеком? Да он – скот!!! Его приняли на работу, пообещали хорошую зарплату, даже жилье предоставили и еду…

– Надо вызвать полицию, ведь так? – предположила я, понимая, что оставлять труп в морозилке небезопасно: вдруг электричество отключат часов на… несколько?

– Полицию?! – Брови ее поползли вверх. – Ты предлагаешь мне вызвать полицию?! Ты это серьезно?!

– А что еще остается делать?

– Да ты представляешь, что потом будет?!

– А что будет? Ну, напился человек, перепутал двери, зашел в морозильную камеру и замерз. Обыкновенный несчастный случай. С пьяными такое иногда случается.

– Он – мой работник, и я несу за него ответственность. И если он замерз у меня в доме, то и отвечать за него придется тоже мне. К тому же он – немец, а я кто?

– Думаю, русская с германским паспортом.

– Правильно. Мы не можем вызвать полицию. Ты не забывай, что в этом доме, помимо меня и Розы, живет и еще один человек.

– Это кто же? – сначала не поняла я.

– Ты, Ната! И без каких‑либо документов, разрешающих право на въезд. Ты хочешь, чтобы тебя посадили в тюрьму?

– Да, я только об этом и мечтаю всю жизнь.

– Тогда давай думать, как поступить.

Мысли мои путались.

– Думаю, начать надо все же с того, чтобы сохранить спокойствие и тишину в доме – чтобы не разбудить Розу.

– Я тоже так думаю. А что потом?

– Соня, я понимаю, ты сейчас волнуешься, но не до такой же степени, чтобы не понимать самого простого: этого горе‑садовника нельзя оставлять в камере.

– Скажи мне: ты до сих пор считаешь, что и эта смерть в моем доме не случайна? – Она приблизила ко мне свое совершенно белое лицо. – Да?! Теперь‑то ты понимаешь, почему я вызвала тебя?

Я не знала, что ответить. Куклу в синем комбинезоне я в макет не подкладывала – это точно. Думаю, что не делала этого и Роза. Значит, это сделала Соня. Или я вообще ничего не понимаю.

А может, этот труп в морозильной камере и есть конечная цель Сони? Может, всех этих кукол она придумала для того, чтобы в результате обнаружился этот труп? Чтобы оправдать каким‑нибудь образом его появление?

Но тогда возникает другой, наиболее важный вопрос: естественной ли смертью (вернее, в результате ли несчастного случая) погиб садовник? Не убили ли его? А если убил, то кто?

Мне стало страшно. Примерно как тогда, когда я поняла, что меня, вернее, мои органы, хотят продать на трансплантацию, и спасти меня не может даже мой любимый Тони.

Страх липкой испариной выступил на моем лице.

– Соня. Какой кошмар! До меня только сейчас дошло, что в твоем доме – труп, и если позвонить в полицию, неприятности и большие проблемы будут не только у тебя, но и у меня. Может, ты что‑то скрываешь от меня? У тебя есть враги? Реальные? Чего от тебя, наконец, хотят?! Упечь тебя за решетку? Отнять дом?

– Я не знаю. Я уже ничего не знаю! Что делать, Ната?

– Избавиться от трупа, – развела я руками. – Что же еще?

– Закопать его в саду? – Она горько усмехнулась.

– Нет. Так поступают лишь в старых добрых английских криминальных романах. И потом, как правило, сад перекапывают, труп находят – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Думаю, его надо отвезти подальше от дома.

– Но как?

– Скажи, тебя часто останавливает полиция? Часто проверяет твою машину?

– Нет. Еще ни разу…

– Будем надеяться, что тебе повезет и на этот раз.

– Ты предлагаешь положить труп в багажник?

– Нет. Я очень боюсь, но думаю, что его придется усадить каким‑то образом на заднее сиденье и положить рядом с ним вот эту бутылку виски. Вроде мы везем пьяного садовника к нему домой.

Я говорила так хладнокровно потому, думаю, что мертвец пока еще продолжал лежать у нас под ногами, а не рядом со мной на заднем сиденье.

И еще одну деталь я заметила. Когда испытываешь страх, организм твой мгновенно перестраивается, и ты перестаешь обращать внимание на некоторые, очень неприятные для тебя вещи, упорно идешь к достижению своей цели – удалению причины этого страха. И лишь после того, как все оказывается позади, ты оглядываешься назад и поражаешься тому, что тебе удалось пережить.

Я до сих пор с содроганием вспоминаю те долгие минуты, которые мне показались часами, когда мы укладывали, вернее даже, усаживали окоченевшего, одеревеневшего, завернутого в плед садовника на заднее сиденье – рядом со мной. Труп, понятное дело, постоянно приваливался ко мне в доверительно‑пьяном движении, и тогда мне казалось, что мой левый бок просто леденеет от холода. Еще что‑то странное происходило с моими волосами. Сказать, что они вставали дыбом всякий раз, когда мы проезжали мимо патрульных, это слишком мягкое выражение. Они шевелились на голове, как змеи, и это мерзкое чувство, что волосы мои змеятся и совершенно неуправляемы, заставляло покрываться все тело мое мурашками.

Понятное дело, я не знала, куда мы едем. Понимала, что куда‑то за город, однако я ошиблась. Когда впереди показалась окраина, наша машина свернула влево, затем въехала в какие‑то каменные ворота и остановилась.

– Что это? – спросила я, рассматривая в снопе прожекторов бетонный бассейн, груды строительного мусора, технику.

– Это стройка, причем она идет бешеными темпами. Они что‑то бетонируют, думаю, это будет какой‑нибудь торговый центр с подземными гаражами.

Я поняла, что она хочет сбросить тело в один из котлованов, присыпать его землей, чтобы потом нашего незадачливого пьяницу‑садовника залили бетоном. Что ж, идея отличная.

Машина наша стояла таким образом, что с трассы ее не могло быть видно. Мы выволокли тело садовника, протащили до самого дальнего котлована и сбросили туда. Затем спустились, насколько это было возможно, и с помощью прихваченной из дома лопаты присыпали тело землей.

А потом пошел дождь. Словно он должен был полить то страшное, что мы «посадили» в землю. А заодно уничтожить наши следы.

– Какой же хороший дождь, – шептала на обратном пути Соня, глядя прямо перед собой немигающими глазами. – Как же он все хорошо польет. Не останется не только следов нашей обуви, но и следов протекторов. Ничего! Это очень хорошо. Очень! Значит, мы все сделали правильно.

Вернувшись домой, я поняла, что уже три часа утра и я, возможно, совершила самую грандиозную ошибку в своей жизни – помогла незнакомой мне женщине избавиться от трупа. И кому теперь объяснять, что так сложились обстоятельства, что я не хотела этого делать, но была просто вынуждена, поскольку тянущиеся из прошлого какого‑либо человека проблемы всегда касаются его настоящего и, конечно, будущего. Не влюбилась бы я в Тони – не приехала бы в Болгарию – не попала бы в руки преступников – не сбежала от родителей – не заимела бы проблем с документами – не согласилась бы на авантюрное предложение незнакомого мне человека отправиться в очень рискованное путешествие в Германию – не познакомилась бы ближе с, возможно, преступницей и убийцей (а почему бы и нет? Кто знает, как на самом деле умер садовник?) Соней – не согласилась бы помочь ей избавиться от трупа.

Вот такая тяжелая, как кандалы, цепь событий, влекущая одну за другой ошибки, проступки, преступления.

– Ложись спать. Да, спасибо тебе большое за помощь, – как бы между прочим, сказала Соня, энергично бегая по дому в поисках подручных средств – ей хотелось привести в порядок морозильную камеру.

Она надела белые резиновые перчатки, плеснула в ведро теплой воды, сыпанула туда какой‑то дезинфицирующий, дурно пахнущий порошок, распахнула дверь морозилки, вошла туда и принялась мыть пол.

Я стояла и смотрела, как она это делает. Спать? Сна не было ни в одном глазу. Перед глазами стояла картинка из недавнего прошлого: завернутый в красный клетчатый плед садовник, похороненный вместе с бутылкой виски на дне котлована. Такое разве забудешь?!

– Я помогу тебе, – вдруг сказала, не прерывая своего занятия, Соня.

– В смысле?

– С документами. Ведь это же я втянула тебя в эту историю. Да и приехала ты тоже из‑за меня. Думаю, тебе уже пора успокоиться и почувствовать себя нормальным человеком.

– Не понимаю…

– Ты живешь в этой стране нелегально: постоянно дергаешься, когда встречаешь полицейских. Так ведь?

Я вдруг поняла, что она изменилась: вместо нервной, не находящей себе места Сони я видела перед собой довольно‑таки спокойную, разве что немного суетливую женщину, увлеченную простой грубой работой. Словно и не было никогда в морозильной камере трупа, а так – обычная профилактическая уборка проводилась лично хозяйкой дома.

– Да, я действительно переживаю из‑за отсутствия визы.

– Я помогу тебе. У меня есть некоторые связи, возможности, деньги, наконец!

– А то, что происходит с твоим макетом? Что мы с этим со всем будем делать? Ведь кто‑то же подложил эту куклу в синем комбинезоне? Соня, а может, это ты сама? – вдруг спросила я так, словно мы с ней были в очень близких отношениях и мне ничего не стоило предположить ее участие в этом идиотском спектакле.

– Что?! – Она швырнула тряпку на пол, повернулась и уставилась на меня широко распахнутыми глазами. – Ты что такое говоришь?! Но… зачем мне все это?!

– Понятия не имею, – пожала я плечами. – Но все это действительно с самого начала выглядело так, словно все это делается самой хозяйкой – то есть тобой. Я не отрицаю, что ты могла делать все это не нарочно.

– Как это?! – У Сони даже рот приоткрылся, настолько ее потрясли мои смелые предположения.

– Может, ты страдаешь лунатизмом и сама не ведаешь, что проделываешь ночью? Такое встречается, не часто, конечно, но все равно.

– Я – лунатик?! Час от часу не легче! Значит, все это время, что ты жила здесь, со мной, ты воспринимала меня как психопатку, как лунатика?!

– Я не уверена, что лунатизм можно приравнивать к психическим заболеваниям…

– А к каким же еще, по‑твоему? К глазным или гинекологическим?!

– Я не это хотела сказать.

– Что хотела, то и сказала. – Она сорвала перчатки и тоже зашвырнула их подальше. Села прямо на пол в коридоре и разрыдалась.

Ну, что ж. Во всяком случае, я сказала то, что хотела. А теперь – куда кривая выведет. Если мне придется отсюда уйти – уйду. Так решила я тогда. Но успокаивать ее я не стала. Да и не жалко мне ее было, и все ее слезы, как мне казалось, имели под собою совершенно другую причину. Нервы. Ведь мы же избавились от трупа, а это – колоссальная психическая нагрузка. Во всяком случае, тогда я не чувствовала себя виноватой. Мне даже показалось, что в наших отношениях наметился существенный сдвиг – ведь теперь я не казалась сама себе зависимой от этой странной особы, больше того, мне показалось, что это она теперь зависит от меня, от моего молчания: ведь именно в ее морозильной камере погиб Уве‑садовник.

Мысль о том, что от меня – в связи с этой смертью – тоже захотят избавиться, меня как‑то не посетила.

 

Глава 19

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

– Катлин, это я, Роза! Буду говорить тихо, чтобы меня никто не услышал. Я уже говорила тебе, моя дорогая подруга, что в нашем доме происходят очень странные вещи. Так вот? У меня нехорошее предчувствие! И связано оно, как ни странно, не с этой приезжей девушкой, Натальей, а именно с Софи. Тебе это может показаться обычным делом, а меня этот факт насторожил. Помнишь, я тебе рассказывала, чем я кормлю свою хозяйку? Она – настоящий мясоед. Очень любит мясо. Может есть его на завтрак, обед и ужин. Я научилась готовить ее любимые блюда, некоторые, правда, мне приходится заказывать в ресторане, поскольку там особая технология приготовления. Так вот, вчера она попросила меня приготовить абсолютно вегетарианский обед!

– Роза! Я не понимаю! Какой же ты стала мнительной! Подумаешь! Сейчас многие переходят с мясоедения на вегетарианство, считается, что так организм лучше очищается. Да и усваиваются овощи без мяса гораздо лучше. Роза, да что я рассказываю тебе такие простые вещи?! Ничего страшного не происходит. Почему тебе все кажется таким подозрительным?

– Я так и думала, что ты отреагируешь именно так. Я понимаю, да, вегетарианство – хорошая штука. Но тогда почему бы не приготовить обед наполовину вегетарианский? Может, Софи решила перейти на овощи, но гостья‑то почему должна страдать и есть горошек с морковкой?

– Роза, ты всерьез думаешь, что все то, о чем ты сейчас говоришь, заслуживает внимания?

– Она попросила меня об этом очень странным тоном. Я бы даже сказала – угрожающим.

– И это все, что ты хотела мне сказать? Я‑то, дорогая подружка, ждала от тебя другого.

– Не понимаю…

– Ты еще не приняла решения?

– Какого?

– Я предложила тебе жить вместе со мной!

– А… Да. Да, я еще думаю. Подожди, я что‑то еще хотела тебе сказать. Стой, дай‑ка вспомнить. Вот. Вспомнила. Уве! Наш новый садовник! Молодой мужчина довольно‑таки приятной наружности. Представляешь, Катлин, он – ее любовник!

– Чей?!

– Софи. Я сама лично видела, как она наведывалась к нему в садовый домик. И так вышло, что мне удалось подслушать часть их разговора.

– И что? Это он подбивает ее играть на чердаке в куклы?

– Да куклы здесь вообще ни при чем! Он упрекал ее в том, что она стала неласковая, что они встречаются слишком редко, и если так и дальше пойдет, он заведет себе другую хозяйку. Но я‑то поняла, что под словом «хозяйка» он подразумевал слово «любовница».

– Вот уж ты меня удивила! Софи?! Хотя, а почему бы и нет?! Мужа‑то у нее вроде бы и нет.

– Она замужем, я тебе говорила. Другое дело, что ее муж живет в Берлине и совсем не навещает жену, не бывает здесь. Я просто хочу сказать, что никакая это вообще не семья! Но она замужем, это точно, я видела документы.

– Ну и ладно. Это их дела. Так что там с садовником? Ему не хватает любви? Ох, Роза, как все это романтично…

– Он пропал.

– Кто?

– Уве. Наш садовник. Я лично видела, как он вчера вошел к себе в домик, и в руках у него была бутылка. С нашей территории он не выходил, ворота я ему не открывала.

– Он мог перелезть через забор.

– Мог, теоретически. Только зачем? К тому же в саду накопилось много работы. Сад этот в отличие от твоего страшно запущен.

– Да я все понимаю. Никакой он не садовник! И комбинезон носит лишь для отвода глаз. Для тебя, Роза, старается. Чтобы ты не догадалась, что они – любовники. Как все это глупо, честное слово! Но почему ты так нервничаешь? Я же слышу по твоему голосу, что ты взволнована.

– Я устала от всего этого, Катлин. А еще мне страшно! Кроме того, я так до сих пор и не поняла, зачем Софи вызвала к себе эту русскую девушку. Не заметно, чтобы они были хорошими подругами. У меня такое впечатление, словно одна, каждая в отдельности, присматривается к другой.

– Бросай все и увольняйся, – перебила ее Катлин. – И не засоряй себе голову какими‑то догадками и предположениями, тем более что они не имеют никакого отношения к тебе лично! Переезжай ко мне, наконец! Сколько уже можно прислуживать, Роза?! Вот увидишь, как изменится твоя жизнь. Мы будем читать друг другу вслух, ухаживать за садом, путешествовать…

– И еще, – вдруг вспомнила и перебила ее Роза. – Перчатки! Резиновые перчатки, которые я надеваю, когда мою полы. Так вот. Они – мокрые. Словно ими пользовались. Это не одноразовые, а плотные хозяйственные перчатки, ты знаешь.

– И что?

Вместо ответа Катлин услышала в трубке всхлипывания.

 

Глава 20

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой, брошенной и никому не нужной, как в ту ночь. Я была рада, что никто не слышит, как я поскуливаю и даже подвываю, лежа под одеялом, как брошенная собака.

Конечно, я сама была виновата в том, что попала в такую невозможную и опасную ситуацию, оказалась втянута в авантюру, главный смысл которой мне пока еще оставался неясен. Вот убьет меня Соня или просто свалит на меня вину за смерть своего садовника, и никто не узнает, где я, что со мной или в какой тюрьме я сижу!

Я с острым ностальгическим чувством вспоминала Страхилицу, ее туманные теплые вечера, густые дожди, мутные зеленоватые пейзажи, низкое, усыпанное крупными звездами небо, соседского ишака, меланхолично жующего фиолетовые цветы на холме за моим домом, моих пугливых козочек, которых я с трудом приручила (почему‑то вспомнилась мне коза Лиза, которая носилась от меня по двору с раздутым красным воспаленным выменем и не давала себя подоить, так ей было больно). Даже комнату свою вспомнила – с широкой кроватью и постельным бельем, подаренным мне Нуртен, с вышивкой и широким, ручной работы, кружевом по краю.

Когда же я представляла себе симпатичную крупную морду Тайсона, его широкую улыбку, какой он всегда встречал меня, когда я только появлялась во дворе, сердце мое сжималось, словно я тосковала по близкому, любимому человеку.

Это как же надо было одичать, чтобы место в моем сердце занял беспородный Тайсон!

 

У меня оставались деньги, причем немалые, и я решила, что самое разумное, что можно сделать в моей ситуации, – бежать. Подальше от этого дома, от этой ненормальной Сони, от заколдованного ее воспаленным воображением макета. Напрасно я приехала, это ясно. Но Соня? Разве она не понимала, что я могу сбежать? Она же знает, что от тех денег, которые она мне выслала, у меня что‑то осталось. Да, кстати, вопрос денег. Пять тысяч евро – немалая сумма. Зачем ей пришлось так изрядно раскошеливаться, если я ей была, по сути, и не нужна? Совершенно! Она с таким же успехом могла бы приблизить к себе Розу, поделиться с ней, попросить посочувствовать ей, принять участие в ее проблемах. Дешевле бы обошлось.

Наташа Вьюгина. Кто же она такая, раз меня с ней перепутали? Или не перепутали? Но тогда, тем более, ничего не ясно!

Около пяти утра я поняла, что мне совсем худо и я готова к очередному безумному поступку: если не к побе́гу, то, во всяком случае, к какому‑то радикальному поступку, способному встряхнуть мои мысли и направить их в нужную мне сторону.

Я умылась холодной водой, оделась, спустилась, нашла телефон и устроилась с ним в уютном кресле в холле, так, словно собиралась оставаться там несколько часов в ожидании чуда.

Я набрала домашний номер Германа Кифера. Почему бы и нет? Ну и что, если я даже разбужу его? Мало ли кто кого будит не вовремя!

А если он, к примеру, спит с женой или с девушкой? Как он объяснит столь ранний звонок?

Я резко отключила телефон. Нет, звонить в пять утра – это не то чтобы невежливо, это просто свинство. После такой выходки я уж точно не смогу рассчитывать на помощь и без того постороннего мне человека. В сущности, шансов каким‑то образом повлиять на ситуацию с помощью Германа у меня было ничтожно мало. Но чего только не бывает в жизни? Если уж я прикатила в Мюнхен к посторонней мне девушке в надежде, что этот визит хоть каким‑то образом поможет в решении моих проблем, то чем именно знакомство с Германом отличается от знакомства с Соней? Разве что он не темнит, не делает вид, что мы с ним – старые добрые друзья, да и денег он мне в отличие от Сони не ссужал, не давал, не дарил.

Но я не могла и дальше бездействовать. Настроение у меня было такое. Поэтому я поднялась и постучалась к Розе. Подумала почему‑то, что она простит мне столь ранний визит.

 

Глава 21

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Она смутно представляла себе, как будет действовать дальше. И это несмотря на то что бо́льшая часть плана уже сработала. Пожалуй даже, самое главное было сделано – и эта русская была в ее руках. Куда она теперь денется? Даже при условии, что у нее есть деньги, куда она может податься? Обратно в Болгарию? Как товар, среди ящиков в душной фуре? Конечно, с нее станется. Она такая! Она все может!

 

Ночь прошла в кошмарах. Сна, конечно, не было. Но не было и Уве. Он в последнее время вел себя дерзко, этот Уве! И кто бы мог предположить, что ее четко продуманный план даст трещину в самом, казалось бы, спокойном участке звена – в личности Уве? Да, она знала, что он – подонок, мерзавец, что деньги для него много значат, в сущности, как и для всех. Но разве могла она предположить, что та слабина, которую она допустила в их отношениях, обернется для нее настоящей проблемой? Что Уве воспылает к ней чувствами?!

Это случилось незадолго до приезда этой дурочки Наташи. У Розы был выходной, и они с Уве напились. Уж слишком все хорошо складывалось. Он и девчонку какую‑то нашел, которая, надев зеленое платье, пришла сюда, чтобы спросить, не продается ли дом. Да и вообще, видно было, что он старается, делает все, чтобы только она заплатила ему положенное.

Они вместе покупали этих кукол, специально ездили в Платлинг, подальше от Мюнхена. Это Уве нашел в одном из магазинов комплект одежды для кукол, среди которой был и синий комбинезон. Перебрав водки, они, как идиоты, играли в куклы, разобрав макет и хохоча во все горло. Включили громкую музыку и, забыв обо всем на свете, валяли дурака. Ей тогда показалось, что, если так пойдет и дальше, она сможет поручать Уве еще и не такие делишки.

Но та ночь закончилась довольно‑таки тривиально. Утром Соня проснулась в кровати рядом с Уве. Никак не могла вспомнить – как же так получилось? Ведь вступать в близость со своим помощником… это не входило в ее планы. К тому же он никогда ей и не нравился. Она хотела потихоньку встать, но Уве проснулся, схватил ее за руку и притянул к себе. И вот чего уж она никак не ожидала – он начал признаваться ей в своих чувствах. Не в любви, конечно, но в страсти, в желании: он, мол, давно уже хотел ее, да только не решался, а вот вчера он понял, что она – девчонка что надо, он всегда мечтал о такой: веселой, без комплексов. А потом он и вовсе сказал то, что предопределило исход дела. Оказывается, он был не прочь поселиться с ней в этом доме! Да уж, она только и делала, что мечтала, а пусть‑ка в ее доме поселится ничтожество вроде Уве! Ни внешности, ни ума, ни профессии, ни собственного жилья, ни денег.

В то утро она снова ему уступила. Понимала ли она, что это – своего рода шантаж? Понимала, поэтому злилась еще больше. От Уве надо было срочно избавляться. И если первоначальный план, связанный с появлением в макете куклы в синем комбинезоне, был направлен на то, чтобы Уве изобразил из себя труп в морозильной камере, а Соня вместе с Наташей отвезли бы «труп» на стройку (таким образом, русская оказалась бы привязана к Соне «преступлением» и в дальнейшем во всем подчинялась бы ей), то теперь, когда Уве стал ей мешать, его надо было просто ликвидировать. Навсегда. По‑настоящему.

 

Привыкшая действовать в одиночку (муж уже давно жил своей жизнью, ему была глубоко безразлична жизнь законной супруги), поэтому понимая, что и на этот раз ей не с кем будет посоветоваться, она снова достала газету, которую с недавнего времени считала своей сообщницей. Их было шесть – экземпляров этой газеты, – и разложены они были в разных местах дома так, что, где бы Соня ни находилась, один экземпляр всегда оказывался бы у нее под рукой. Если бы кто‑то узнал, в чем она черпает силы – не поверил бы. Короткая заметка, в которой говорится о том, как одна женщина, возможно, отчаявшаяся, а может, одержимая, хладнокровно ограбила несколько банков, произвела на Соню неизгладимое впечатление. Да она просто потрясла Соню, изменила ее взгляд на многие вещи.

«Мюнхенская полиция в среду поймала женщину, попытавшуюся ограбить шесть банков в течение менее трех часов. Как сообщает Associated Press, грабительницу выследили и арестовали в парикмахерской. В операции принимали участие сотни полицейских. Тридцатитрехлетней преступнице, имени которой полиция не раскрывает, удалось украсть четыре тысячи девятьсот семьдесят пять евро из четырех банков, расположенных в центре южногерманского города. Однако в двух отделениях банков ей не посчастливилось, несмотря на то что женщина была вооружена пистолетом. По сведениям полиции, на ней был черный плащ, но она была без маски. Сначала ей удалось скрыться от полиции, затерявшись в толпе, и только через несколько часов полицейским удалось ее выследить вновь. По словам одного из полицейских, ему еще никогда не приходилось сталкиваться со столь дерзкой грабительницей…»

Она даже купила черный плащ и несколько раз проходила в нем мимо банков, тех самых, которые были ограблены этой потрясающей женщиной, представляя, что это она – она, Софи Бехер – и есть та самая грабительница, и полиция сбилась с ног, разыскивая ее.

В такие минуты ей казалось, что она способна на многое. И что она, Соня, обладает огромной внутренней свободой, способной помочь совершить ей то, что она задумала. Тем более что сама‑то она рук пачкать не хотела изначально – исполнителя она нашла довольно быстро. И как хорошо и гладко все складывалось! Единственной проблемой, возникшей на ее пути, была виза для Уве.

 

…Соня встала, набросила теплую кофту и вышла на балкон. Холодный горьковатый воздух, настоянный на запахе слежавшихся мокрых листьев, поздних хризантем и сырости, казался плотным, как желе. «Хоть ножом режь», – подумалось Соне. Небо было затянуто темно‑синими рваными облаками, сквозь них проглядывали зеленовато‑фиолетовые, похожие на гематомы блики луны. И так тошно было на душе, так страшно, что она готова была даже постучаться в дверь к этой русской, чтобы рассказать ей все с самого начала, повиниться, объяснить, наконец, что же произошло на самом деле и кто имеет право, а кто – нет . Но сделать она этого не сможет. И все потому, что Наташа – вовсе не та покладистая безмолвная овечка, какой Соня себе ее представляла с самого начала этой истории. И родители Вьюгиной глубоко заблуждались на ее счет. Наташа – сильный, авантюрного склада человек, обладающий завидной долей храбрости и решительности. К тому же человек довольно‑таки цельный, упорно стремящийся к своей цели. Вот и сейчас ее визит сюда со стороны мог бы показаться чистой воды аферой, но на самом деле все не так просто. Она явно приехала в Германию, заведомо зная, что никакой подруги детства по имени Соня у нее нет, но тем не менее понимая, что зачем‑то она здесь Соне нужна. Вероятнее всего, для начала она попытается выяснить, зачем именно ее вызвали да еще и дали немалую сумму на поездку, а потом уже попробует использовать это положение вещей в своих целях – хотя бы чтобы закрепиться в Германии, привести в порядок документы и найти работу. Тот факт, что она подложила в макет дома осколки, а потом подожгла его, – яркое свидетельство того, что она включилась в игру и все делает для того, чтобы как можно скорее выяснить истинную цель Сони во всем происходящем…

Вот только вряд ли она когда‑нибудь узнает правду!

 

Роза! С ней становится сложно. Она не так глупа, многое замечает, хотя и не понимает. У нее есть приятельница, помешанная на садоводстве, и это она, узнав, что у них в доме появился садовник, дала Соне семена турецкой гвоздики. И теперь, стоит ей только появиться здесь (а она нередко навещает Розу, ничего уж с этим не поделаешь), она непременно спросит: посеяли ли эти семена, попросит показать ящик с рассадой или парник, с нее станется! Или, что совсем плохо, захочет поговорить с садовником. А его нет! И больше не будет никогда. Разве что постараться и завтра же утром начать поиски нового садовника? Уве‑то подруга Розы в лицо, кажется, не знает. Или знает? Она могла видеть его в один из своих коротких визитов. Любопытная старуха!

Роза. Догадывается ли она, что болезнь, уложившая ее в постель (реальная проекция появившейся в макете куклы), не случайна, что тот, кто подложил куклу в кукольный дом, и спровоцировал эту болезнь? В частности, слегка отравил Розу? Это были простые таблетки для похудения, но концентрация их была такова, что разыгравшаяся диарея чуть не уморила бедную Розу.

После этого случая Соня боялась, что Роза уволится. Она и сама не понимала, хочется ли ей, чтобы Роза ушла, или нет. К Розе она привыкла, перестала даже ее замечать и жила себе спокойно, словно знала ее сто лет. Другая же экономка (служанка, домработница, повариха, уборщица) будет непременно раздражать ее своим присутствием, Соня это откуда‑то знала заранее.

Но Роза не увольнялась. Быть может, она тоже боялась перемен, ведь она столько лет проработала у Клементины…

Временами, после того, как она чуть не отравила Розу по‑настоящему, в душе у Сони просыпались по отношению к Розе теплые, благодарные чувства, но самое стоящее, на ее взгляд, что она могла для нее сделать, – это дать ей денег. Но под каким предлогом? И тогда Соня глушила в себе последние, сохранившиеся еще в душе добрые чувства, внушая себе, что Роза и так должна быть ей благодарна за то, что Соня оставила ее в доме после смерти Клементины, да еще и сохранила ее жалованье. Хотя на самом деле ее «теплые» чувства к служанке были вызваны исключительно страхом разоблачения и желанием подкупить ее.

 

Однако жизнь продолжалась, и следующим шагом к достижению Соней своей цели было окончательно привязать к себе Наташу. Напугать ее так, чтобы она полностью подчинялась и доверяла Соне, чтобы поверила: все, что Соня делает, – только для блага Наташи. А поскольку самым больным местом на данном жизненном этапе русской были документы, вернее, полное их отсутствие, и она боялась, что кто‑нибудь узнает о том, что она проживает в Германии нелегально, то и действовать Соне следовало именно в этом направлении.

Что же касается возникновения возможных вопросов, связанных с макетом и с появлением в нем кукол, то отвечать на эти вопросы следует как можно более туманно, уклончиво. Со временем эта тема исчезнет сама собою, как развеются и Сонины страхи – то, ради чего, собственно, Наташу и пригласили в Мюнхен. И останется лишь голая реальность и желание Наташи как можно скорее легализировать свое положение. И тогда, увлеченная устройством своей новой жизни, она и думать забудет о каких‑то там дурацких куклах на чердаке.

Все вроде бы получается, движется согласно плану. Даже Уве удалось убрать незаметно. Горсть растворенных в спиртном барбитуратов – и нет человека! Когда Соня растирала таблетки, она представляла себя медсестрой из клиники «Шарите», отправившей на тот свет нескольких своих пациентов. Кто бы подумал, что какие‑то невинные на первый взгляд газетные вырезки из криминальной колонки могут вдохновить людей нерешительных, осторожных на тяжелые преступления?

Конечно, убийство – это венец всех преступлений, и Соня бы ни за что не пошла на это убийство (вернее, на убийства!), если бы не та степень возмущения по поводу свалившейся на ее голову несправедливости, которая заглушила в ней все остальные чувства. Если Бог допускает такую несправедливость, то человек сам обязан защитить себя, побеспокоиться о своем будущем! И в этом случае все способы хороши. Так подсказывало ей течение самой жизни. Сначала – предательство Эрвина, потом предательство Клементины. Никому не было дела до ее, Сониных, чувств, каждый думал только о себе, вернее, о том, что он‑то поступает правильно. Теперь ее очередь поступить правильно, по справедливости!

…Когда она очнулась, поняла, что, задумавшись, готовит кофе. В ярко освещенной кухне было уютно, тепло, пахло кофе, и все мрачные мысли, одолевавшие Соню, исчезли, уступив место ощущению умиротворения и покоя. А кого ей теперь бояться? Уве нет, а это значит, что никто и никогда уже не узнает о том, что произошло в далекой Москве, на улице Щепкина.

А через несколько дней жизнь ее и совсем уже кардинальным образом переменится. Возможно, она и поможет Наташе, там видно будет – по настроению. Но вообще‑то Наташа – не маленькая девочка и должна понимать, что в этой жизни каждый отвечает только за себя.

Кофе получился густым, сладким. Соня с удовольствием выпила его и решила, что спать ей сегодня уже не придется. Может, подняться на чердак, посмотреть, что придумала на этот раз госпожа Вьюгина? Дурочка Вьюгина? Полила макет водкой и разложила на этажах бутерброды? Или сломала лестницу? Вот уж развлечение они себе нашли, играются в куклы, как дети!

Она поднялась на чердак, включила свет и увидела, что маленький дом стоит себе, как ни в чем не бывало, разве что не посмеивается уголками окошек. Уж он‑то много чего мог бы рассказать тем, кто заинтересовался бы теми странностями, происходившими как в нем, так и в настоящем доме.

Запах жженой бумаги еще до конца не выветрился. Соня прошла к окну, открыла его, впустив сырой холодный свежий воздух, вернулась и, уже проходя мимо макета, вдруг уловила боковым зрением фиолетовое пятно. Повернула голову и поняла, что на втором этаже, в комнате Розы, появился какой‑то новый предмет. Фиолетового цвета. Интересно, неужели игра в куклы еще не закончилась?

 

Она подошла поближе и, увидев куклу в фиолетовом платье, почувствовала, как волосы на ее голове зашевелились. Кукла была подвешена к перекладине над окном в комнате, соответствующей комнате Розы. Больше того, этой кукле кто‑то свернул голову, и она, кудрявая, болталась на одной резинке.

Роза повесилась. Русская шутка? Шутка русской! Шутка идиотки русской! Шутка русской идиотки. Идиотская шутка русской. Наташа пошутила.

 

Ноги почему‑то не слушались ее.

А что, если в эту игру включилась и Роза?!

К черту все эти игры! Пора заканчивать все эти дурацкие спектакли и сжечь, к черту, макет!!!

…Она не помнила, как спустилась с чердака, подбежала к двери, ведущей в комнату Розы, схватилась за ручку и рывком опустила ее. Дверь начала медленно открываться. И там, внутри чистенькой, освещенной ярко‑оранжевым светом напольной лампы комнаты, Соня увидела подвешенное к потолку тело женщины в фиолетовом платье. Голова со спутанными светлыми волосами болталась, словно держалась на шее не позвонками и мышцами, а тонкой резинкой, как у куклы.

 

Глава 22

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Я сидела в том же ресторане, где познакомилась с Германом. Сначала просто пила кофе, чашку за чашкой. А потом просто курила и разглядывала визитку господина Кифера, поглядывая на дверь ресторана.

Я позвонила ему с домашнего телефона Сони в шесть утра и взволнованным голосом попросила о встрече. Он сказал, что придет в «наш ресторан» в девять часов. Что ж, меня это устраивало. Во всяком случае, у меня было три часа для того, чтобы собраться с мыслями и подготовиться к встрече. Еще один незнакомец. Я подумала тогда, что в моей жизни за последние несколько лет многое изменилось, и связано это было с появлением в ней каких‑то незнакомых мне людей. Сначала это был Тони, потом – его огромная пестрая семья, затем целый хоровод болгар, которые кружились вокруг меня, участвуя в новой для меня жизни (жители Страхилицы, агент по недвижимости, нотариус, какие‑то люди из соседних сел), потом – девушка из турбюро в Шумене, водитель фуры – Николай, потом – Соня, Роза и вот теперь – Герман Кифер. Кто следующий?

Может быть, мои родители были правы, воспротивившись моей поездке в неизвестную мне страну, к почти незнакомому мне мужчине? И, может, жизнь моя сложилась бы по‑другому, гораздо счастливее, если бы я вышла замуж за одного из своих хороших знакомых‑«ботаников»? Возможно, я так же оказалась бы в одной из европейских стран, но только в качестве жены молодого профессора‑физика или математика, а то и дипломата. Во всяком случае, так хотели мои родители, и ничего плохого в этом их желании не было. Конечно, они желали мне спокойной, комфортной и обеспеченной жизни. А что выбрала я? И что мне дала та свобода, которую я ценила больше всего на свете? Ну, перемещаюсь я из страны в страну, но разве чувствую я себя от этого свободной и счастливой? Нет, не чувствую. Больше того, жизнь продолжает кидать меня из одних чужих рук в другие. Вот и сейчас. Ну зачем я какому‑то Герману? Кто я ему? Да никто! Я боялась, что, увидев его недовольную мину, сразу же попрошу прощения и вернусь домой. Вернее, туда, где я кому‑то и зачем‑то нужна. К Соне.

 

Но, увидев еще в дверях улыбавшегося, бодрого, спешившего ко мне Германа, я успокоилась. Мне показалось, что он искренне рад нашей встрече.

– Я думал, мы никогда больше не увидимся, – сказал он, усаживаясь рядом со мной за столик и беря меня зачем‑то за руку. Я уже отвыкла от прикосновений мужчины. Но он словно согревался о мою руку. Или наоборот? В любом случае мне это было приятно. И видеть, и чувствовать его.

Подошла официантка. Герман заказал, как я поняла, кофе. Потом, словно опомнившись, спросил меня, завтракала ли я. Я ответила, что нет, у меня и аппетита‑то нет. Но он все равно сказал что‑то официантке.

– У тебя такое лицо. Что случилось? Проблемы?

– Да.

Я уже знала, что расскажу ему все. Больше некому. Если он посмеется надо мной, что ж, так мне и надо. А если предложит помощь или что‑то посоветует? Ну, не родителям же мне звонить!

– Скажи. Скажи, что случилось! Я же вижу, что тебе плохо. Твои глаза говорят за тебя.

– Я раньше жила в Москве. У меня очень хорошие родители. Училась я средне. Мало с кем дружила. Мне всегда нравилось быть одной. Наперекор родителям я купила мотоцикл, чтобы почувствовать себя свободной. Часто мне приходилось занимать деньги, чтобы покупать запчасти к мотоциклу, какие‑то аксессуары.

– Ты – байкер?

– Нет. Я – сама по себе. Просто я люблю скорость, ветер в ушах. Адреналин.

– А я, признаться, нет, – улыбнулся Герман и сжал мою вялую холодную руку в своей теплой мягкой ладони. – И что же случилось?

– Я познакомилась по Интернету с парнем из Болгарии, его звали Тони. Несмотря на отговоры родителей, отправилась к нему в Варну, вернее, в один курортный городок рядом с Варной, на море. Оказалось, что это цыганская семья. Долго рассказывать не стану. Меня чуть не продали на органы. Тони убили. Мои родители разыскали меня с помощью нашего консульства в Варне, и я должна была поехать вместе с ними в Москву, домой. Но я не поехала. Дело в том, что семья Тони вытащила из них пятьдесят тысяч долларов, и я знала, что в Москве меня каждый день будут упрекать этими деньгами… что я просто задохнусь от этих упреков. Я сбежала от родителей, прямо в Варне. Тони перед смертью успел отдать мне мои документы и кое‑какие деньги. Вот на них я купила маленький домик в деревне, животных. Два года я жила в этой турецкой деревне.

– Почему – турецкой?

– Потому, что там живут одни турки. Этот район так и называется – Делиорман.

– Понятно. Ну и история!

– История впереди. Недавно мне пришло письмо, из Мюнхена, от Софи Бехер. Она писала, что ей нужна моя помощь.

– Вы были раньше знакомы?

– В том‑то и дело, что нет! Но она обращалась ко мне, как к самой своей близкой подруге детства. У нее какие‑то сложные обстоятельства, нужна моя помощь. Но не это главное. Главное – это деньги. Пять тысяч евро, которые она мне прислала для того, чтобы я приехала сюда.

– Пять тысяч евро?! Но что ей от тебя нужно? Ведь просто так такие деньги она бы не отправила. Значит, ей действительно нужна была эта девушка. Я имею в виду, твоя однофамилица.

– Да. Но приехала я.

– Зачем? Ты же понимала, что ты – не тот человек, которого Софи хотела видеть?

– Да. Но у меня в Болгарии были проблемы. У меня просрочена виза. Да и живу я трудно. Я подумала: приеду сюда, а потом уж мы разберемся. Может, эта женщина, Софи Бехер, узнав мою историю, поможет мне с моей ситуацией? Я помогу ей, а она – мне.

– Но ведь ты же – не она, не та девушка!

– Но я уже приехала! – простонала я, сжимая кулаки. – При‑е‑ха‑ла! Причем без визы. На большой машине, камионе[6].

Герман смотрел на меня с видом родного отца, которому блудная дочь рассказывает о своих странствиях. От его прежней улыбки не осталось ни следа. Вот только осуждение или сочувствие кроется в его взгляде – я так и не поняла.

– И что Софи? – спросил он, глядя на меня задумчиво и очень серьезно. – Она сразу поняла, что ты – другая девушка?

– В том‑то и дело, она сделала вид, что я – именно та самая Наташа Вьюгина, приезда которой она ждала, подруга ее детства.

Герман покачал головой:

– А может, ты действительно ее подруга, да только забыла об этом?

– Не знаю. В кухне у Сони я увидела кофейную машину, точно такую же, какая была у нас в Москве. И Соня сказала: да, я видела ее в квартире твоих родителей. Получается, что она была у моих родителей! Значит, я – та особа, которая ей и нужна!

– Очень странная история! Видимо, ты действительно ей очень нужна. Вот только зачем, я еще пока не понял.

И я рассказала ему о куклах, появляющихся в макете дома.

– Я отлично помню этот макет. Когда Клементина строила этот дом, мы с отцом приходили смотреть. Надо было видеть эту женщину, как она радовалась возможности построить дом своей мечты! И макет, надо сказать, был своего рода произведением архитектурного искусства. Миниатюрный дом. С мебелью! Помнится, мой отец подсказал ей, в какую мастерскую обратиться, чтобы заказать мебель. Конечно, она не всю мебель там заказывала, спальню, к примеру, ей привезли из Италии. И сантехнику. Но я отвлекся. Куклы. Как странно! И почему же она не обратилась в полицию?

– Да потому, что все это – бред сивой кобылы!

– Бред чего? Не понимаю.

– Это – абсурд, понимаешь? Если бы она позвала полицию и рассказала обо всем этом, о куклах, к примеру…

– Я понял. Да, как‑то все это странно. Ничего же не украли, никого не убили…

 

И тут мне стало плохо. Не убили?! А по‑моему, убили! И заморозили в холодильной камере. Но рассказывать об этом я не собиралась. И так‑то я уже предстала в глазах добропорядочного немца авантюристкой, сорвиголовой. Если рассказать о том, как я помогала Соне избавляться от трупа садовника, неизвестна будет реакция Германа. А вдруг он не захочет иметь ничего общего с такой опасной особой, как я? Хотя, с другой стороны, я же ни в чем не виновата. Я не убивала садовника! Я вообще видела его один раз, да и то за окном.

– Убили. – Я так и не поняла, как у меня это вырвалось. – Садовник. Соня нашла его мертвым в морозильной камере. Она ужасно испугалась. И когда я предложила ей вызвать полицию, она ясно мне дала понять, что и меня впутает в эту историю, если я не стану молчать. Но внешне все выглядело как несчастный случай. У него в руке была бутылка. Получалось, что он просто напился. Перепутал двери, зашел в морозильную камеру, упал там, уснул – и умер.

– Может, и так. – Герман смотрел на меня, как на героиню кинофильма. Во всяком случае, его удивление и озабоченность сменились каким‑то восхищением. – А ты все это не придумала?

– Нет. Но я подыграла Соне, это правда.

– Может, она специально вызвала тебя, чтобы повесить на тебя это убийство?

– Но почему тогда именно меня? В Германии что, своих дур нет?! И зачем было так тратиться? Она с таким же успехом могла бы подставить Розу, служанку.

– Но эта история, с самого начала и до конца, кажется невероятной. Скажи мне, чего ты сейчас хочешь? Во всем разобраться, вернуться в Москву, в Болгарию или остаться здесь?

– Я хотела бы понять – почему я? Узнав это, я пойму и все остальное.

– И ты хочешь, чтобы я тебе помог?

– Не знаю. Я хотя бы рассказала тебе обо всем.

Конечно, не обо всем. Кое‑что я спрятала за пазухой.

– Что я могу тебе сказать. Ситуация сложная. Но в главном ты права: надо понять, зачем ты понадобилась Софи. Если ты не хочешь возвращаться в тот дом, сможешь пожить у меня.

– Она станет меня искать.

– А мы позвоним ей и скажем, что ты у меня. Что ты жива и здорова и ей нечего переживать. Вот увидишь: если ты ей зачем‑то всерьез нужна, она станет действовать, как‑то проявит себя. Ты знаешь номер ее телефона?

– Да, конечно.

Я нашла в сумочке блокнот с записями и продиктовала Герману номер. Он позвонил, и разговаривали они по‑немецки. Судя по интонациям, Герман успокаивал Соню, вероятно, объясняя, что со мной все в порядке, я нахожусь рядом с ним и мне ничто не угрожает. Потом он пожал плечами и передал трубку мне.

– Ната?! Кто этот человек, с которым ты сейчас находишься? – закричала она мне в самое ухо. – Ты же его не знаешь! Как ты с ним познакомилась? Или, может, вы с ним в сговоре?! Что ты задумала? Отвечай немедленно!!!

Я не понимала, чем была вызвана ее ярость. Она просто сходила с ума от злости, она была в бешенстве.

– Соня, что случилось? Почему ты так разговариваешь со мной? Я же ничего особенного не совершила. Познакомилась с человеком в кафе, он пригласил меня к себе домой. Что в этом особенного? Или ты думаешь, что если я приехала к тебе, то не могу уже и из дома выйти?

– Немедленно возвращайся! У нас беда… слышишь?! – Она всхлипнула. – Роза. Роза. Она умерла, повесилась.

– Соня, брось свои штучки, честное слово! Я тебе не верю. А если даже все так, то я здесь ни при чем. Может, ты хочешь повесить на меня и…

– Тссс… Дура… молчи! – зашипела она. – Умоляю, не произноси вслух ничего такого! Ладно, ты права. Ты имеешь право быть там, где хочешь. Только обещай мне, пожалуйста, что вернешься. Это очень важно! Прошу тебя – не оставляй меня…

– Хорошо, я вернусь. Только с Розой ты переборщила. Оставь ее в покое.

– Но я не придумала это!

– А остальное? Все эти куклы?…

– Это не я, – не сдавалась она.

– Привет Розе!

– Говорю же – она мертва!!!

– Так вызови полицию, – сказал я приглушенным голосом, чтобы она поняла: я переживаю за нее и не желаю, чтобы меня услышал находящийся рядом Герман. – Ты же не можешь оставить ее висеть… там.

– Но если я вызову полицию, они начнут рыться в доме, в саду. Ой, подожди, кто‑то звонит. Подожди, не бросай трубку! Кто это может быть?..

Вероятно, она подошла к экрану монитора, на котором просматриваются ворота и часть территории дома.

– Вот черт. Представляешь, это Катлин! ЕЕ подруга! Я потом перезвоню тебе, прошу тебя, не исчезай. – И она отключила телефон.

Герман смотрел на меня с интересом:

– Никогда не сталкивался ни с чем подобным! Но во всей этой истории должно быть рациональное зерно.

– Что ты имеешь в виду?

– Что ни один человек не стал бы так тратиться, не имея от этого выгоды. Вот и твой приезд сюда – это часть какого‑то плана Софи.

– Герман. Пойдем отсюда, прошу тебя. Соня знает, где я ужинала в тот вечер. Она нашла меня здесь. А это означает, что она может прийти сюда. Я не хотела бы ее сейчас видеть.

Герман подозвал официантку, расплатился с ней, мы вышли из ресторана, сели в его машину и поехали.

 

Он жил в трехэтажном доме на соседней от ресторана улице. Уютная просторная квартира со множеством безделушек, среди которых бросалась в глаза большая коллекция маяков – от больших, в человеческий рост, до крошечных, фарфоровых.

– Ты голодная, это я уже понял, но у тебя нет аппетита, потому что ты переживаешь. Любой человек переживал бы на твоем месте. Однако хочу тебе напомнить: чтобы разобраться в твоей ситуации, тебе нельзя болеть. Тебе нужны силы, а потому я сейчас покормлю тебя. Спагетти тебя устроят?

– Устроят, – улыбнулась я.

Я не знаю, как случилось, что я уснула на диване в гостиной. А когда проснулась, не сразу поняла, где я нахожусь. И только скользнув взглядом по маякам, стоявшим возле окна, я вспомнила.

– Я рад, что ты поспала, – услышала я голос Германа и успокоилась. – Ты не забыла, что тебя ждут спагетти? Тебе с сыром или кетчупом?

– И с тем, и с другим!

Мы сидели за столом, ели спагетти, и Герман рассказывал мне об умершей хозяйке дома, свекрови Сони, Клементине.

– Клементина была очень красивой девушкой, а еще – работящей, скромной. Сейчас, как мне кажется, таких уже и нет. Я часто представлял себе: когда вырасту, непременно женюсь на ней… я был маленьким мальчиком, многого тогда не понимал, конечно. Еще мне казалось, что от Клементины всегда пахло чем‑то вкусным. Может, пирогом с творогом и ванилью или горячим молоком. Словом, чем‑то таким домашним, вкусным. Мне даже думалось, что этот запах исходит от ее длинных красивых передников. Между прочим, один такой передник до сих пор висит у меня в кухне… он – как новый. Хочешь, я его тебе сейчас покажу?

Герман принес темно‑синий, в белую полоску передник, где на внутренней стороне пояса была пришита аккуратными микроскопическими стежками бирочка с надписью: «Klementina Schilling».

– Клементина Шиллинг. Вероятно, это ее девичья фамилия. Значит, она была в вашем доме служанкой? Надо же, как сложилась судьба!

– В прошлый раз меня срочно вызвали по одному важному делу, и я не успел рассказать тебе эту историю. Да, на самом деле, она работала служанкой в доме моего отца, и все, кто бывал у нас, сразу же обращали на нее внимание. У нее были темные густые волосы, ярко‑синие глаза и очень красивый рот, яркий, как вишня. Она очень любила вишни и часто угощала меня ими. Так вот, полюбил ее один человек – Беньямин Праунхайм, доктор‑кардиолог, профессор, он работал у нас в клинике при мюнхенском университете. Какая это была пара! Правда, он был значительно старше нее, но они так любили друг друга. Жаль, что у них не было детей… Быть может, поэтому она потом так привязалась к своему племяннику. Дело в том, что сестра Клементины, Лиза, вышла замуж за русского немца и переехала в Москву. Родила двух детей – сына и дочь. Но семейная жизнь у нее не сложилась, и ее муж, прихватив с собой дочь, уехал в немецкую колонию, в Парагвай… Они, кстати сказать, так и не разошлись, даже поддерживали какие‑то отношения, переписывались, муж ее время от времени привозил в Москву дочь, Риту… Клементина с Праунхаймом тоже часто навещали Лизу в России, виделись и с Ритой, но Клементина была к ней почему‑то совершенно равнодушна, в отличие от своих почти материнских чувств к Иоахиму. Иногда они привозили сюда на каникулы и Иоахима, он, кстати, с самого детства проявлял незаурядные способности и впоследствии стал блестящим физиком. Клементина его очень, повторяю, любила, опекала, а после смерти сестры заменила Иоахиму мать…

– Скажи, откуда ты так хорошо знаешь эту семью?

– Я в детстве дружил с Иоахимом, он хороший парень, душевный, правда, для него всегда на первом плане была учеба. Хотя однажды он пережил настоящую драму. Так случилось, что он влюбился в одну девушку, но, как оказалось, безнадежно. Она совершенно не обращала на него внимания. Однако, как ни странно, это положительно повлияло на его карьерный рост. Словом, он полностью погрузился в науку, достиг больших высот. Кажется, его приглашали работать в Германию и в Америку, но он занимается какими‑то важными исследованиями в Москве. А вот его сестра, та, напротив, быстро вышла замуж, устроила личную жизнь и теперь проживает со своим мужем, небедным человеком, кажется, каким‑то промышленником, в Австрии, точно не знаю.

– А как же… Эрвин?

– Какой еще Эрвин?

– Соня сказала мне, что Клементина – мать ее мужа, Эрвина, с которым у Сони не сложились отношения и который сейчас проживает в Берлине!

– Но я не знаю никакого Эрвина! К тому же у Клементины, говорю тебе, не было своих детей, был лишь племянник – Иоахим… Может, мы говорим о разных людях?

– Может, Эрвин – ее второй муж?

– Не знаю, что тебе и сказать! С твоей Софи не соскучишься!

Зазвучал телефон Германа, он ответил по‑немецки и тотчас передал трубку мне:

– Где ты, Ната? Ты мне очень нужна, – голос у Сони был какой‑то придушенный, неестественный. – Пожалуйста, вернись…

– Я вернусь, если ты мне все расскажешь, – сказала я, собравшись с духом и чувствуя себя защищенной в доме Германа. – Ведь ты же отлично знаешь, что мы с тобой никогда не были подругами! Что я – не та девушка, которая тебе была нужна.

– Да, вы с ней однофамилицы, это правда, я поняла это сразу же, как только увидела тебя на дороге. Но мне было так плохо, так одиноко, что я подумала – пусть будет другая Наташа Вьюгина. К тому же ты мне сразу понравилась.

– А что с макетом? Это ты все придумала?

– Да.

– Но зачем?!

– Чтобы ты пожила со мной в этом доме. Мне было так плохо здесь, так плохо. Иногда мне казалось, что от одиночества я просто схожу с ума!

– Так тебе нужна была всего‑навсего компаньонка?

– Подруга, я бы так сказала.

– А как же… – Но тут я осеклась, понимая, что про садовника спрашивать – себе дороже. – Ладно, я сейчас приду. Как там Роза?

– Она ушла.

– Конечно, ушла! Мы с ней договорились, что она возьмет отпуск на неделю…

– Зачем ты придумала это чучело и повесила его в ее комнате?! Думаешь, я не испугалась?

– Не надо было морочить мне голову с самого начала! И пугать меня и Розу. Она не так молода, и разные эксперименты с макетом могли бы отразиться на ее здоровье. К тому же я уверена: ты отравила ее какими‑то таблетками, отчего она слегла…

– Ладно‑ладно, – перебила меня Соня. – Главное, что Роза жива и что в ее комнате висело чучело, набитое тряпками, а не труп.

– Я сейчас приду, но ненадолго. Пойми, мы совершенно разные и чужие друг другу люди, у нас нет ничего общего. Быть твоей компаньонкой я не смогу, потому что у меня свои планы. Что же касается тех денег, что ты мне дала, думаю, я их отработала сполна, живя с тобою – сумасшедшей – под одной крышей.

– Наташа! Зачем же так?! Ты не знаешь, я ведь начала действовать, и сегодня утром почтальон принес конверт из министерства юстиции.

– Откуда?

– Из министерства юстиции. Это касается тебя! Мэрия города Мюнхена готова оказать тебе помощь и поддержку, а главное – дать разрешение на проживание в Германии на целый год. А за целый год много воды утечет. Возможно, мне удастся найти для тебя хорошую работу. Ты можешь жить со мной или снять квартиру. Но ты могла бы мне обещать – хотя бы изредка навещать меня?

– А если ты вздумаешь поджечь дом? Или отравить меня? Разве ты еще не понимаешь, что ты не совсем здорова? Думаю, твой муж ушел от тебя по этой причине.

– Скажи, вот ты сейчас разговариваешь со мной. Тебя кто‑нибудь слышит?

– Нет, я одна в комнате, – солгала я.

– Так ты придешь?

– Приду. Через полчаса. – Я отключила телефон и посмотрела на Германа.

Он улыбался и качал головой.

– Видишь, как все просто, – сказала я. – Оказывается, существует все‑таки другая Наташа Вьюгина! И Соня оставила меня у себя, отлично понимая при этом, что она совершила ошибку, вызвала другую – лишь потому, что у нее возникли проблемы психического свойства. Так‑то вот!

– Да, я понял кое‑что из вашего разговора. Ты все‑таки хочешь вернуться? А вдруг она выкинет еще что‑нибудь?

– Я должна вернуться, чтобы взять свои вещи и объясниться с ней, попрощаться. Как ты думаешь, я еще должна ей какие‑то деньги?

– Думаю, нет. Это она должна тебе денег, поскольку нанесла тебе моральный ущерб. Это я тебе как юрист говорю.

– Ты юрист?

– Да, я адвокат.

– Тогда сделаем так. Ты отвезешь меня к ней, я возьму вещи и вернусь с тобой сюда. А в самое ближайшее время я свяжусь с водителем фуры, который привез меня сюда, чтобы вернуться в Болгарию.

– Может, не стоит так спешить, я попытаюсь тебе помочь с документами? Поверь, твоя ситуация не настолько критическая, чтобы из нее не было выхода. Ты же не преступница какая‑то! Ты, скорее, жертва. К тому же, если наша полиция сделает запрос в российское консульство в Варне, где тебя хорошо знают по твоей истории с Тони, то у тебя появится шанс выправить документы и с моей помощью получить разрешение на проживание в Германии. Пусть это будет сначала туристическая виза, а потом я придумаю что‑нибудь, попытаюсь найти тебе работу, контракт. И тогда ты получишь разрешение на более длительное пребывание здесь. Все будет законно, и ты заживешь другой жизнью. Не думаю, что тебе стоит торопиться возвращаться в Болгарию. Ты же понимаешь, что твоя Страхилица – временное прибежище.

Так приятно было его слушать. К тому же его обещания звучали куда убедительнее Сониных.

 

Глава 23

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Роза шла в полицейский участок. Не дойдя до него каких‑то нескольких метров, она свернула на соседнюю улицу, вошла в кафе и позвонила Катлине.

– Мне надо с тобой посоветоваться. Это срочно! Записывай адрес.

 

То, что случилось с ней в это утро, заставило Розу по‑новому взглянуть практически на все, что начало происходить в их доме после смерти фрау Клементины, ее любимой хозяйки.

Сначала – утренний визит Наташи, которая, как могла, объяснила ей: все, что устраивалось на чердаке – все эти кукольные спектакли на хрупких этажах макета, – дело рук безумной Сони. Наташа плакала, объясняя, что ей страшно оставаться в этом доме, где происходят такие странные вещи. Потом она попросила Розу, которая и без того была напугана этим внезапным визитом, чтобы она хотя бы на неделю покинула дом. Это опасно, твердила Наташа, это очень опасно, Соня – психически больная женщина, и это она отравила Розу, чтобы оправдать появление в макете куклы: все, что происходило потом в доме, было срежиссировано хозяйкой. Роза слушала русскую, молча соглашаясь с ней: получалось, что все ее худшие опасения подтвердились – Софи не в себе!

Потом русская спросила Розу: не знает ли она, где садовник? Роза определенно не знала. И тогда Наташа рассказала ей, что садовник по имени Уве замерз в морозильной камере и что затолкала его туда, пьяного, тоже наверняка Соня. Что она, Наташа, сама видела труп в морозилке, но потом он куда‑то исчез. «И так же исчезнем мы – вы и я! Пока этого не произошло, надо срочно заявить в полицию!»

Наташа говорила очевидные вещи, причем такие, в которых так боялась признаться себе Роза.

– А где Эрвин? Ее муж, сын Клементины? – допытывалась русская. – Надо ему позвонить и сообщить, что с его женой беда. Что она невменяема!

И тут Роза поняла, что последние слова Наташи она никак не может усвоить, понять. О каком Эрвине идет речь?! И о каком сыне Клементины, если у нее никогда не было своих детей? Разве что Иоахим – племянник.

– Говорю же, Эрвин – муж Сони и сын вашей бывшей хозяйки, покойной Клементины!

– Но племянника Клементины зовут Иоахим, – слабым голосом заметила Роза. – А не Эрвином. И Соня – жена Иоахима, а не какого‑то там Эрвина. Это точно! Только он живет в Москве.

– А Эрвин? – настаивала Наташа. – Кто же он тогда такой?

– Понятия не имею! Нет никакого Эрвина, Соня – жена Иоахима!

– Вы давно знаете Соню?

– Нет, не так давно. Она появилась практически сразу же после смерти Клементины.

– И представилась женой Иоахима?

– Да…

– Скажите, что вам известно о завещании Клементины? Кому должен был достаться этот дом?

– Ее племяннику, Иоахиму!

– Вы видели документы Софи? – спросила Наташа. – Ее паспорт, например? Какая у нее фамилия?

– Паспорта не видела, но присутствовала при том, как она отправляла деньги по Western Union – должно быть, вам, Наташа, – и в банке, протянув свой паспорт, она уточнила фамилию. Она назвала вслух фамилию Иоахима! Кроме того, я видела ее в групповых снимках семейного альбома. Я даже могу принести вам его. И Соня там всегда рядом с Иоахимом, а уж его‑то я отлично знаю!

 

Катлин выглядела, как всегда, веселой, жизнерадостной.

– Роза, я вижу, что дела твои идут не очень‑то хорошо. Ты можешь спросить меня: чему это ты так радуешься, Катлин? И я отвечу тебе: да, я рада, потому что теперь, когда у тебя такое грустное и одновременно испуганное лицо, ты, вероятнее всего, близка к решению уйти с работы и поселиться вместе со мной.

– И тебя не интересует, что случилось?

– Интересует, конечно. Но для меня главное, чтобы ты, моя подруга, была здорова и чтобы ты наконец отдохнула, как следует.

– Скажи, Катлин, ведь ты же была вхожа в дом Клементины? Я тебе сейчас покажу один снимок, групповой. А ты скажешь мне, знакомы ли тебе эти люди. Хорошо?

– Хорошо.

Роза достала из сумочки несколько похожих снимков, разложила их перед подругой на столе.

На размытом цветном старом снимке было изображено семейство, расположившееся на отдых на берегу реки. Цветастые платья, шляпки, купальники, загорелые веселые лица.

– Ну да, конечно. Вот эта брюнетка в белой широкополой шляпе и платье в полоску – Клементина. Боже, какая же это была красивая женщина! Рядом с ней – Беньямин, ты знаешь – это Праунхайм, ее муж. А вот этот счастливый молодой человек, держащий в руках рыбину, – Иоахим, их сын, а эта девушка… Дай‑ка я взгляну поближе. Думаю, это жена Иоахима – твоя теперешняя хозяйка – Софи. Одно лицо!

– Я тоже так думала, тем более что эта Софи, когда только приехала к нам сюда и позвонила в ворота, сразу же представилась женой Иоахима Фогеля, это так. Но документов‑то я у нее никаких не спрашивала! Разве что потом, однажды, в банке, когда она отправляла деньги, я услышала, как она назвала свою фамилию – Фогель. Это фамилия Иоахима, как ты знаешь. Сестра Клементины ведь вышла замуж за русского немца по фамилии Фогель?

– Все правильно ты сделала. Почему ты должна была спрашивать документы у невестки Клементины? Ты же – простая служанка.

– Но прежде я ее никогда не видела… живьем… только на фотографии.

– А Иоахима видела? Когда ты в последний раз его видела?

– Иоахим – совсем другое дело… Он часто приезжал сюда на каникулы. Такой хороший мальчик! Надо сказать, он довольно‑таки поздно женился на Соне, а перед этим пережил, по рассказам Клементины, настоящую любовную драму. Клементина рассказала мне, что он влюбился в одну девушку, которая не отвечала ему взаимностью, что он страдает, забросил свою учебу и сильно тоскует. Мы еще вместе с ней переживали. А потом… потом он написал нам, что женился на этой девушке. Или не на этой? Мы так и не поняли… Но главное, что он теперь счастлив. Но свою жену он к нам так и не привез. Не успел. Клементина умерла, и вот приехала Софи.

– Постой. А как же эти снимки?! Там нет даты?

– Даты нет. Но снимки, я так думаю, были сделаны в Москве, во время поездки Клементины с Праунхаймом.

– А Клементина не рассказывала тебе ничего о жене Иоахима? Как она ей, понравилась? А снимки эти не комментировала?

– Нет…

– Хорошо! Оставим эту тему. Ты мне лучше ответь на главный вопрос: почему же не приехал Иоахим? Ведь дом‑то достался в наследство именно ему!

– Он приезжал, раньше. Правда, на похороны своей тетки он не успел – он был где‑то очень далеко, в России, на каком‑то симпозиуме или конференции. Но потом‑то приехал, оформил документы на наследство и вернулся в Москву, у него там были какие‑то важные дела.

– А как звали жену Иоахима?

– Понятия не имею! Вероятно, так и звали – Софи. Кстати говоря, не удивлюсь, если у нее немецкие корни, ведь она прекрасно владеет немецким.

– И что дальше?

– А дальше ты знаешь. Я впускаю ее в дом и позволяю командовать собой. И все бы так и продолжалось, если бы она не стала вытворять какие‑то совершенно невообразимые вещи. А сегодня рано утром ко мне пришла Наташа, наша русская гостья, и мы с ней долго разговаривали. Вот уж где мне пригодился русский! Так вот, она утверждает, что мужа нашей Софи зовут вовсе и не Иоахим, а Эрвин!!! И что живет он в Берлине, и у него есть любовница! И что на этой почве Софи дурит, сходит с ума. Она разыскала ее, эту русскую, вызвала к себе, оплатила дорогу, а потом оказалось, что Наташа однофамилица ее подруги детства!

– И что?!

– Наконец‑то я вижу, что ты заинтересовалась!

– Да я не то что заинтересовалась, я заинтригована! Значит, эта русская – не та, которая должна была приехать? И как же повела себя Софи?

– Наташа объяснила, что они обе сделали поначалу вид, что узнали друг друга, видимо, им обеим было так удобнее. Это уже потом, когда Софи начала сильно нервничать, посыпались взаимные упреки с обеих сторон.

– Но почему же они не прояснили ситуацию сразу, как только встретились?!

– Русская проделала большой путь. А Софи… Наташа говорит, что она очень одинока, и ее вполне устраивает общество своей соотечественницы.

– Совершенно непонятная история! Очень много нестыковок, странностей. Роза, вот скажи: зачем тебе все это нужно? Распрощайся ты с этой Софи, получи расчет и переезжай ко мне! Или ты хочешь быть втянутой в криминальную историю? А вдруг, эта Софи – самозванка?!

– Думаю, я уже угодила в криминальную историю. Я же не рассказала тебе самого главного. Все то, что я поведала тебе сейчас, – это как бы предыстория. Садовник Уве, помнишь? Тот, которому ты приносила семена турецкой гвоздики? Он умер! По словам русской, Софи заморозила его, пьяного, в морозильной камере, а потом куда‑то дела. Наташа тоже боится быть втянутой в эту историю.

– Роза!

– Но и это еще не все! Иоахим. Даже не знаю, как и сказать. Просто голова кругом идет! Сегодня приходил комиссар полиции. Софи, когда увидела его на мониторе охранной системы, попросила меня сказать ему, что ее нет дома, поднялась на чердак и спряталась!

– Комиссар?! И что ему было нужно?

– Что нужно? Я‑то думала, что он станет искать садовника, но он пришел со скорбной вестью – Иоахим убит в Москве, в собственной квартире… его зарезали!

– О, господи, час от часу не легче! Какие у тебя мрачные новости, Роза! Иоахим. Какая жалость. И что?

– Комиссар спросил меня, кто сейчас живет в доме, поскольку в полиции известно, что фрау Клементина оставила завещание в пользу Иоахима.

– И что ты ответила?

– А что я могла ответить, если я теперь и сама уже ничего не понимаю?! Если бы я сказала, что в доме проживает его жена, он захотел бы ее увидеть, поговорить с ней. А вдруг это не его жена?! Ведь Наташа сказала, что мужа Софи зовут Эрвин! Катлин, я совсем запуталась… мне страшно!

– Так что ты сказала полицейскому?

– Я сказала, что я служанка, присматриваю за домом, и что после смерти фрау Клементины Иоахим приезжал сюда, принял наследство и должен был прислать сюда свою жену, и вот я жду ее.

– И что комиссар?

– Он выразил свои соболезнования и сказал, вернее, попросил меня, чтобы, как только в Мюнхене появится кто‑нибудь из его родственников, я сообщила ему. Он мне оставил визитку. Катлин, я решила прийти в полицию, найти этого комиссара и рассказать ему о событиях последних дней. Мне нужно себя каким‑то образом обезопасить! Как ты думаешь, я приняла правильное решение? Или же мне просто уволиться?

– Даже если ты уволишься, тебя потом найдут и будут допрашивать в качестве свидетеля. Тем более что в доме погиб человек. Если бы эта твоя Софи была ни при чем, если бы произошел несчастный случай, она непременно сама бы вызвала полицию или «Скорую помощь». Роза. Я же предупреждала тебя!

– Так что делать?

– Думаю, ты приняла правильное решение: надо идти в полицию. Кстати, ты сообщила Софи о смерти Иоахима?

– В том‑то и дело, что нет. Я подумала: если бы она была законной женой Иоахима, ей бы сообщили о смерти мужа. Ведь должны быть у них в Москве друзья, родственники? А если она – самозванка, то, тем более, зачем провоцировать ее на… Словом, я испугалась и ничего ей не рассказала.

– Ты абсолютно правильно сделала! Подумай сама: ведь не на Луне же они жили, и в Москве их тоже окружали люди. Если бы Софи была настоящей женой Фогеля, неужели бы ей не позвонили и не сообщили? Так нет же! Первой об этом узнаешь ты!!!

– Мне страшно, Катлин.

– Ты никого не убивала, ты ни в чем не виновата. Так чего тебе бояться? Ты всего лишь служанка, Роза!

– Ты пойдешь со мной?

– Конечно. Но при одном условии.

– Для тебя это так важно?

– Важно. Не хочу, чтобы моя подруга мыла полы и посуду в доме, где ее не уважают! Вот будь жива Клементина…

 

Глава 24

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Герман привез меня к воротам, помог выйти из машины.

– Ничего не бойся. Вот тебе зарядное устройство, следи, чтобы твой телефон был всегда заряжен. И лучше, если Софи не увидит, что у тебя есть телефон. Если же ты по каким‑то причинам не сможешь мне позвонить, я пойму, что аппарат у тебя отобран или пропал, исчез, потерялся.

– Герман. Думаю, мне надо бы взять кое‑какие вещи, послушать, что скажет Софи, попрощаться с ней.

– И даже сейчас я не уверен, что тебе надо возвращаться.

– Да я бы и не возвратилась, если бы не чувствовала себя обязанной ей – из‑за денег. Подумай сам: должна же существовать какая‑то причина, ради которой Соня рассталась с такой крупной суммой? Я не верю, что она таким образом заплатила своей подруге за то, что та скрасит своим присутствием ее одиночество.

– Тогда тем более. Тебе не надо бы там появляться! Возможно, между Софи и той девушкой, за которую она тебя поначалу приняла, существуют определенные отношения. Может, кто‑то кому‑то должен. Возможно, та Наташа Вьюгина, вместо которой ты приехала, знает что‑то из прошлой жизни Софи и шантажирует ее? Или, может, даже и не шантажирует, и вообще, не помнит о каком‑нибудь постыдном эпизоде из ее жизни, который связан с ее теперешней жизнью. Но Софи из страха быть разоблаченной хочет избавиться от своей подружки детства. Вот и получится, что тебе придется расплачиваться за то, к чему ты совершенно непричастна.

– Но она же знает, что я – не та Наташа.

– Но если ты ей не нужна и сводить счеты она собиралась с той, другой Наташей, почему же она до сих пор держит тебя при себе?

– Из вежливости. А что она может сделать? Отправить меня обратно в Болгарию? Вот ты бы как поступил на ее месте?

– Я? Думаю, увидев, что ко мне приехал вовсе и не мой друг, я бы, конечно, поздоровался с этим человеком, извинился, что побеспокоил его. Да и этот человек бы сразу понял, что мы – совершенно чужие люди. Словом, я бы помог ему вернуться домой или же, если бы у меня не было каких‑то серьезных собственных проблем, попытался бы проявить гостеприимство. Показал бы ему город, пообщался бы с ним. А если бы оказалось, что он симпатичен мне, то, быть может, я и подружился бы с ним. Но в любом случае я не стал бы отправлять ему пять тысяч евро! Это на самом деле немалая сумма, и именно этот факт меня настораживает.

– Ты все правильно говоришь. Но я хочу узнать, в чем же все‑таки дело? Ведь она могла бы потребовать эти деньги, вернее, их часть, обратно.

– Возможно, ей неудобно или же…

– Или же для нее это не деньги? Или же ей действительно нужно что‑то именно от меня? Ведь она навещала в Москве моих родителей! Купила зачем‑то такой же кофейный аппарат, как и у них. Словно специально для того, чтобы я поверила: я – именно тот человек, которого она хотела видеть.

– Наташа, я посоветовал бы тебе не возвращаться туда. Тем более что документы твои при тебе. А багаж… ну какой там у тебя может быть багаж? Что‑то стоящее?

– Герман…

– Я понимаю, есть что‑то еще, о чем ты не хочешь говорить.

– Да, есть. Я влипла в историю, Герман. В криминальную историю! И Соня понимает, что я теперь связана с ней.

– У тебя уже и так слишком много историй.

– Я не виновата, что так складывается моя жизнь. Поверь мне, я виновата лишь в том, что вовремя не заявила в полицию.

– Ты знаешь что‑то о Софи?

– Скоро этот дом будет оцеплен полицией, возле этих ворот будут стоять полицейские машины с мигалками.

– Наташа!

– Я помогла ей увезти из дома труп садовника, которого она заморозила в морозильной камере, – выдохнула я и замолчала. Вот и все. Теперь Герман все знает. Портрет русской девушки с криминальным прошлым получился на славу! – Теперь ты понимаешь, что я не могу просто исчезнуть? Она сразу же заявит в полицию, скажет, что все это сделала я!

– Но зачем ей все это?!

– Думаю, она, убив садовника, с которым у нее были какие‑то отношения, решила сразу две свои проблемы: избавилась от трупа и привязала меня к себе.

– Но зачем ей привязывать тебя к себе?

– Вот за этим‑то ответом я туда и иду. Как ты уже понял, тебе со мной небезопасно связываться. Я благодарна тебе, Герман, уже за то, что ты меня просто выслушал.

 

С этими словами я вошла в ворота и быстрым шагом направилась по аллее, ведущей к дому.

 

Соня встретила меня на крыльце. Она бросилась вперед, обняла меня.

– Ну, наконец‑то! Кто этот человек, с которым ты так долго разговаривала у ворот?

Она выглядела взволнованной, а бледность ее казалась болезненной.

– Проходи. Как же я рада, что ты пришла! Послушай, сегодня в пять часов к нам приедет человек из министерства юстиции. Мой муж, Эрвин, хоть и порядочная свинья, но тем не менее решил помочь нам с тобой и подключил все свои связи. Помнишь, я говорила тебе о письме? Из министерства юстиции?

И тут я поймала себя на мысли, что желание узнать правду, связанную с моей поездкой сюда, приглушило во мне чувство самосохранения и что я должна была довериться Герману, но уж никак не Соне. Мне хотелось взять Соню за плечи, встряхнуть ее хорошенько и спросить: зачем ты меня сюда позвала? Что тебе от меня нужно? Кто ты, наконец, такая?!

Она говорила мне что‑то о письме из министерства юстиции, которое было каким‑то образом связано с моим нелегальным пребыванием здесь. Возможно, конечно, что это было некое нейтральное письмо, к примеру, ответы на вопросы, заданные Соней в связи с моим приездом, но без упоминания моего конкретного имени. Тогда еще все неплохо. А если она сразу же, с первых же дней моего пребывания в Мюнхене, подняла тревогу и сообщила властям, что в ее доме нелегально живет русская, сбежавшая из Болгарии? Тогда тем более мне нужен был мотив такого ее подлого поступка. Что ей нужно от меня?! И что изменится в ее жизни, если я, к примеру, сяду в тюрьму? У меня нет плана поиска спрятанных сокровищ тамплиеров или золота пиратов, у меня нет денег, у меня нет ничего, кроме желания как‑то упорядочить свою жизнь, избавиться от всех своих страхов.

 

– Письмо из министерства юстиции? – Я улыбнулась ей одними губами. – Соня, а что, в министерстве юстиции уже знают, что у тебя в доме нелегально живет русская?

– Нет‑нет, успокойся. Это письмо – ответ на мой запрос, связанный как бы с предстоящим приездом ко мне моей подруги из Болгарии.

По ее лицу было видно, что она лжет. Чем я могла ей отплатить за эту подлость? Разве что рассказать о том, что она убила своего садовника и заставила меня под дулом пистолета сопровождать ее в машине до стройки? И что она пыталась отравить Розу? Я была уверена, что Роза – после моего утреннего разговора с ней – будет на моей стороне. Конечно, я переусердствовала с подвешенным мешком, одетым в одежду Розы, но надо же было каким‑то образом заставить Соню понять, что ее спектакли становятся нелепыми и смешными и каждый может здорово напугать – было бы желание! А то, что я ее испугала подвешенной «Розой», было очевидно. Первые минуты она действительно верила в то, что это Роза.

– Говорю же, в пять часов приедет человек из министерства юстиции, хороший друг Эрвина. И Эрвин тоже приедет. Он выступит в роли официального переводчика. Объяснит тебе суть положения, в котором ты оказалась, после чего нам надо будет оформить несколько простых документов, с помощью которых ты получишь немецкую визу.

Я заметила, что она не смотрит мне в глаза. Почему? Она смотрела куда угодно, только не на меня.

– Послушай меня, Соня! Давай спокойно обо всем поговорим. Тебе не кажется, что в наших отношениях, да и во всей ситуации в целом, слишком много неясного?

– Хорошо. Я не против. Может, сначала ты перекусишь?

– Нет, спасибо, я сыта. Меня накормили в гостях.

– Так кто этот мужчина, который тебя привез? – Она вся дергалась, крутила головой, как заведенная кукла. Ни секунды не стояла спокойно. И глаза ее бегали…

– Случайный знакомый из кафе. Мне было трудно заказать капусту по‑немецки, он услышал мои попытки объяснить официантке, что мне нужно, и помог мне. Потом мы с ним разговорились. Обычное дело.

– Ты поосторожнее. Мало ли. Кто он такой?

Я не стала говорить, что он адвокат. Это было бы уже слишком. Оказаться в идиотской ситуации в чужой стране – и на второй день познакомиться с молодым симпатичным адвокатом? Нарочно не придумаешь!

– Кажется, он работает в компании BMW, инженером. – Я вспомнила, что, когда мы ездили на машине с Соней, проезжали мимо территории, занимаемой этой компанией. Судя по выражению Сониного лица, мой ответ ее удовлетворил. Подумаешь, какой‑то там инженер из автомобильного концерна…

– Все равно, будь осторожной! А откуда он знает язык?

– Понятия не имею. Но говорит он неплохо, правда, с сильным акцентом…

– Ты ему ничего не рассказывала? – И тут она повернулась и посмотрела мне прямо в глаза. – Ты ничего не говорила ему об Уве?

– А зачем бы я стала постороннему человеку рассказывать о том, что живу в доме, где было совершено убийство?!

Я выдержала ее пронзительный взгляд.

Мы уже стояли в кухне, и Соня, услышав мои слова, чуть не уронила чашку на звонкий плиточный пол:

– Убийство?! Что ты называешь убийством?!

– Ты убила садовника по имени Уве, разве не так? А потом решила подставить меня. Вот я и маюсь вопросом: почему именно я? Неужели ради этого ты вызвала меня из Страхилицы и дала мне целую кучу денег? Думаю, настала пора мне все рассказать, Соня! И про настоящую Наташу Вьюгину, и про то, как ты сделала вид, будто ждала именно меня. Что вообще происходит?!

– Да ничего не происходит! А фантазия у тебя богатая, ничего не скажешь! И ты действительно думаешь, что это я убила Уве?! Да зачем мне было его убивать?!

– Понятия не имею! Может, он был свидетелем какого‑то твоего поступка? Или приставал к тебе, а ты его ударила и случайно убила? Причин убийства может быть много. Но меня больше интересует даже не столько убийство твоего садовника, сколько то, зачем я здесь?

– Хорошо, я расскажу. Понимаю, я не могу взять с тебя слова, чтобы ты молчала…

– Заинтриговала, ничего не скажешь! Ответь мне прямо: ты хотела увидеть именно меня? Или же все‑таки существует двойник Наташи Вьюгиной?

– Тебя. Конечно, тебя! Но что касается того, что ты была моей лучшей и самой близкой подругой детства – это я все придумала. А произошло все очень просто. Тогда, в Варне, когда ты, выпутавшись из истории с Тони, не пожелав оставаться с родителями и возвращаться с ними домой, сбежала, я и встретила твою маму. В аэропорту Варны. Она была, прямо скажем, никакая. Плакала так, что все на нее оборачивались, а у твоего отца уже не осталось слов утешения. Я выслушала рассказ твоей мамы о том, что тебе пришлось пережить, и после того, как мы с ней расстались, обменявшись адресами и телефонами, я представила себе, сколько же несчастий выпало на твою долю, как же тебе тяжело! А у меня в ту пору тоже была тяжелая полоса. Говорю же, с Эрвином у меня были проблемы, но тогда все это было гораздо острее, тяжелее. Так вот. Я вспомнила свою беседу с одним психиатром, который сказал мне: чтобы почувствовать себя более комфортно, достаточно найти такого человека, которому в сто раз тяжелее, и постараться помочь ему.

– И ты выбрала меня?! – Я не поверила своим ушам. – Меня‑а?!

– Ну да! Твоя мама рассказала мне, насколько потрепала тебя жизнь – и в прямом и в переносном смысле слова. Что ты больна и нуждаешься в уходе. Что у тебя от перенесенного стресса выпали волосы, ты стала похожа на скелет. Я поклялась себе найти тебя и помочь. А заодно и воспользоваться твоим бедственным положением и приручить тебя, сделать своей подругой. Так случилось, что в моей жизни никогда не было близких подруг. Все, с кем я пыталась дружить, оказывались подлыми врушами, завистницами! Быть может, поэтому я общалась в большинстве с парнями.

– Но почему я?! Неужели в той среде, где ты жила, не было женщины, больше меня достойной жалости?

– Нет. Не знаю. Я не видела. Но ты буквально не выходила у меня из головы. Родители искали тебя, но тщетно. Я была по делам в Москве, заехала к твоей матери, мы долго разговаривали с ней, она снова плакала и сказала мне, что уже отчаялась тебя найти. Отец твой был сдержан в своих чувствах, и, как мне кажется, он глубоко сожалеет о том, что упрекал тебя деньгами. Если бы не это обстоятельство, ты бы давно уже была в Москве.

– Хорошо, пусть так. Но как ты нашла меня?

– Это не я тебя нашла, а профессиональный сыщик. Я заплатила ему, а он тебя разыскал. Оставалось только придумать предлог, чтобы ты приехала ко мне. Согласись, но жить с тобой в Страхилице и доить коз – не самая лучшая перспектива.

– Ну почему же? Зато ты увидела бы меня в естественной среде!

– Я захотела помочь тебе.

– Тогда почему же ты не приехала в Болгарию и не помогла мне разобраться с визой? С документами? Ведь мне пришлось добираться сюда весьма опасным путем.

 

Это была довольно‑таки существенная нестыковка в ее рассказе. И она поняла это и на некоторое время замолчала.

– Но я не могла бы тебе помочь на территории другого государства. Я подумала, что раз уж ты – такая отчаянная и храбрая, то сама найдешь способ, как добраться до меня.

– Ладно, Соня, что сделано, то сделано. Вот я здесь. Что дальше? К чему было пугать меня этими куклами? Да еще и Розу втягивать в это дело? Ты же по‑настоящему отравила ее!

 

Мне вдруг захотелось побыть одной. Все, что я услышала от Сони, попахивало сумасшедшинкой. Она была безумной, эта Соня! Зато теперь я более или менее понимала ход ее мыслей и, главное, причину, по которой она меня сюда пригласила. Значит, чтобы почувствовать себя более благополучной, чем я! Чтобы избавиться от депрессии и страхов. Чтобы не быть одинокой! Чтобы заполучить человека, более несчастного, чем она сама, и привязать его к себе любым путем, даже если для этого потребуется убить человека. Садовника, например.

Правильно говорит Герман – надо бежать отсюда, пока не поздно! А вдруг уже поздно?!

 

Глава 25

Москва, октябрь 2008 г

 

Елена Вьюгина сидела на диване в гостиной своей московской квартиры и вязала свитер.

Пряжа: голубая, мягкая, пушистая; петли: крупные, объемные. Вязание успокаивало ее, даже навевало дрему. В квартире было тепло и тихо, Константин лежал рядом, прикрывшись пледом, и смотрел телевизор. Они вот уже два дня тому назад вернулись из Болгарии.

– Кажется, что и не было никакой Страхилицы, и этих смешных и нежных коз, и симпатяги Тайсона. Что это кто‑то другой, а не я доставала яйца из ящиков с соломой в курятнике. – Лена провязала еще несколько петель и повернула голову к мужу. – А ты? Ты‑то что молчишь?

– А что я? Крышу я в доме починил, забор подправил, в курятнике переложил черепицу. Но ты права. Что‑то в этой последней поездке есть сюрреалистическое, нереальное. Можно даже сказать, что нам все это приснилось. И знаешь, почему?

– Почему?

– Да потому, что слишком сильный получился контраст между нашей московской жизнью и той, «страхилицкой». Вот только Наташу мы так и не разыскали, вернулись без нее. И где ее искать теперь – ума не приложу! Можно было бы подключить милицию, я не знаю, или Интерпол. А вдруг она влипла в какую‑нибудь очередную историю, и мы своими поисками ей только навредим? И такое может быть.

– Главное, что, когда она вернется в Страхилицу (а туда она не может не вернуться, потому что у нее там какое‑никакое хозяйство, определенные обязательства перед людьми, которые за всем этим присматривают), Нуртен сразу же свяжется с нами. А она – женщина серьезная, на нее можно положиться. Я даже рада тому, что у Наташи такая хорошая знакомая.

 

Звонок раздался неожиданно, и Елена вздрогнула. Посмотрела на мужа.

– Кто бы это мог быть? Уже поздно. Ты кого‑нибудь ждешь, Костя?

– Лена, ну кого я могу ждать?

– Мало ли. Что‑то мне не по себе! Не люблю я поздних звонков, визитов…

– Я пойду, посмотрю.

Константин легко, по‑мальчишески, поднялся с дивана, поправил рубашку, домашние штаны и пошел в прихожую. Подойдя к двери, заглянул в глазок и увидел незнакомых ему людей. Двое мужчин в темных плащах.

– Кто там?

– Прокуратура. Откройте, пожалуйста.

– Костя, кто там? – Встревоженным голосом крикнула из комнаты Елена.

 

Он открыл дверь. Подумал, что у работников прокуратуры, должно быть, особенное выражение лиц, и, глядя на этих людей, почему‑то хочется спрятаться куда подальше, чтобы только не видеть эту печать разочарования, тоски и безысходности. Уж они‑то знают, сколько на свете существует мерзости и безнаказанности!

– Вы – Константин Вьюгин?

– Да, это я. Что случилось?

– Вы позволите пройти? Ваша жена дома?

– Да.

Елена уже стояла в дверях с накинутой поверх халата шалью.

– Кто вы такие и что вам от нас нужно? – спросила она нервным фальцетом.

– Следователь прокуратуры Серов Валентин Петрович, – представился один из «черных плащей».

– Помощник следователя прокуратуры – Минкин Михаил Александрович, – сказал второй.

– Проходите, пожалуйста, – Константину было стыдно за свой страх перед этими людьми. Он почувствовал, что даже колени у него ослабли. Вот так же, подумалось ему, чувствуют себя люди, идущие на казнь. А ведь он даже не знал, что привело прокурорских работников к ним в столь поздний час. Хотя и догадывался – пришли они из‑за Наташи…

Серов и Минкин прошли, сели за стол.

– Скажите, где ваша дочь? – спросил Серов.

– Она в отъезде, – поспешила ответить Елена. – Отдыхает в Болгарии…

– В такое время?

– Да. У нее там друзья. Она живет в одной деревне. Мы только что оттуда вернулись.

– И как называется эта деревня?

– Страхилица. Это под Шуменом, в восьмидесяти километрах от Варны.

– Но мы справлялись в российском консульстве в Варне – виза вашей дочери, Натальи Константиновны Вьюгиной, давно уже просрочена, и она не имеет права там находиться. Однако и из страны она тоже как будто не выезжала. И тем не менее она в России… в Москве.

– Как?! Наташа здесь?! – воскликнула Елена и стала оглядываться по сторонам, словно дочь могла находиться где‑то совсем близко, в соседней комнате.

– Лена, успокойся, прошу тебя, – сухо одернул жену Константин. – Пожалуйста, говорите яснее! Разве вы не видите, как взволнована моя жена? Честно говоря, мы потеряли свою дочь. Поругались с ней еще два года тому назад, когда находились в Болгарии, в Варне, и она ушла от нас. Обиделась. Она у нас девочка гордая. Мы ищем ее уже два года. Вот, недавно снова ездили в Варну, добрались до Шумена, потому что один человек за деньги вычислил место, где бы она могла находиться. Моя жена уже сказала, это село называется Страхилица, недалеко от Шумена. Так получилось, что Наташе удалось купить там дом.

– Вы видели ее? – грубовато перебил Серов.

– В том‑то и дело, что нет.

– Тогда вам надо проехать с нами.

– Куда? Зачем?!

– Кажется, нашлась ваша дочь. Правда, паспорта мы не обнаружили, но читательский билет на имя Натальи Вьюгиной был найден в кармане куртки потерпевшей. Возможно, конечно, это просто чудовищное совпадение. Скажите, какого цвета были волосы у вашей дочери?

– Трудно сказать, – не своим голосом, чувствуя что‑то страшное, произнесла Елена. – Когда мы видели ее в последний раз, два года тому назад, у нее и волос‑то почти не было. Она выглядела ужасно. Виной всему – ее нервное состояние. Понимаете, ей многое пришлось пережить. Костя, куда мы едем?

Константин как‑то странно посмотрел на жену.

– Что с ней? – спросил он у следователя.

– Тело девушки нашли несколько дней тому назад, в подвале жилого дома неподалеку от Савеловского вокзала. – Следователь оказался человеком жестоким.

 

Вьюгин едва успел подхватить обмякшую, бесчувственную жену – Лена упала в обморок.

 

Из дверей здания морга вышла рыдавшая женщина, ее вел под руку высокий худой старик. Вьюгин, увидев эту сцену, представил себе самое худшее – труп дочери на холодном цинковом столе. Он помог выйти из машины находившейся в странном, сомнамбулическом состоянии Лене, подвел ее к двери, из которой только что вышла скорбная пара, и со словами «Господи, помоги» вошел в морг. Но потом, вдохнув трупный запах в коридоре, он передумал и вернул бесчувственную жену в машину: «Побудь пока здесь, вдруг это не она?»

 

То, что он увидел, было чудовищным, страшным. Да, это была девушка, возможно, одного возраста с Наташей, но это была, к огромному его облегчению, не Наташа! Тело пролежало довольно долго в подвале дома, поэтому следы разложения исказили, обезобразили его. Следователь сказал, что девушку зарезали приблизительно полтора месяца тому назад, еще в августе.

– Хорошо, что Лена не увидела… этого, – повторил он несколько раз после того, как они со следователем вышли из морга. – Хорошо, что я оставил ее в машине! Знаете ведь, как бывает – иногда видишь то, что ожидаешь или боишься увидеть. Вот и Лена могла бы вместо этой девушки увидеть Наташу! Да у нее бы сердце разорвалось! Господи, господи…

Вьюгин мелко и быстро закрестился.

 

Он видел, как озадачен следователь тем, что обнаруженный в подвале дома труп девушки не имеет ничего общего с семьей Вьюгиных.

– Значит, это другая Наталья Вьюгина, – сказал едва ли не извиняющимся тоном Константин. – Это не наша дочь. И я ужасно рад. Да это и не могла быть она, хотя бы потому, что, когда убивали эту несчастную девушку, наша Наташа была, говорю же, в Страхилице! Мы разговаривали с ее соседями. Она несколько дней тому назад, как уехала в Германию…

– В Германию? Позвольте, но как же она могла отправиться в Германию, если у нее просрочена болгарская виза?

– Не знаю. Я ничего не знаю, кроме главного – там, на столе, лежит не наша дочь!

И Вьюгин разрыдался.

 

Они вернулись домой. Елена, немного успокоившись, напилась таблеток и прилегла.

– Костя, посиди со мной, – попросила она. – Вот знаю, что это не она, да и ты все видел, но почему же у меня так сердце болит?

– Да потому, что это вполне могла быть и наша дочь. Что за лягушка‑путешественница?! И куда ее вечно несет?! Что дала ей эта свобода? Она чуть не лишилась жизни! Не знаю. Другая девчонка на ее месте одумалась бы, засела бы за учебники, взялась за ум, начала новую жизнь. А наша променяла своих родителей, московскую квартиру и перспективу на какую‑то там болгарскую деревню!

 

Когда в дверь снова позвонили, вздрогнули оба.

– Думаю, на этот раз соседка пришла за солью или за спичками, честное слово, – с чувством произнес Вьюгин. – Во всяком случае, это не из прокуратуры. А это уже хорошо! Не может же в один вечер случиться два визита товарищей в погонах?

– Да это, наверное, Анна Петровна. Она хотела у меня денег занять. Пойди, Костя, открой. У меня что‑то сил совсем нет…

Вьюгин бодрым шагом дошел до двери. Заглянув в глазок, он отшатнулся. Нет, это были не Серов и Минкин. Это были другие люди, но с точно такими же каменными лицами!

– Кто там? – спросил упавшим голосом Вьюгин.

– Из прокуратуры, – за толстым стеклом появилась расплывчатая ксива.

Константин открыл.

– Константин Вьюгин? – спросил человек с прозрачными, какими‑то неживыми глазами.

– Да, это я.

– Ваша дочь дома?

– Нет.

– Может, позволите пройти? Вы же понимаете, что мы пришли к вам так поздно не для того, чтобы пожелать вам спокойной ночи…

Вьюгин хотел крикнуть: «Оставьте нас в покое!!! Кто позволил вам так разговаривать со мной?!» Но вместо этого он пригласил незваных гостей в кухню. Ему хотелось, конечно, чтобы Лена ничего не слышала и не знала, чтобы она вообще уже спала, но она появилась в гостиной как раз в тот момент, когда двое мужчин уселись за столом – совсем как недавно – Серов и Минкин.

– Костя, кто эти люди? Когда нас оставят в покое?! – Лицо ее мгновенно побелело.

– Мы пришли поговорить с вами о вашей дочери – Наталье Вьюгиной.

– Которой: мертвой или живой?

Мужчины переглянулись.

– Какие странные шутки у вас. Ответьте на такой вопрос: у вас есть дочь по имени Наталья Вьюгина?

– Да, конечно, есть.

– Она замужем?

– Нет. А что?

– Вы что же это, не знаете, замужем ваша дочь или нет? – проговорил один мужчина, тот, что повыше ростом, с серым лицом. Второй, как Санчо Панса, маленький, смотрел на старшего преданными глазами и молчал.

– Костя. Мы должны рассказать им. В этом нет ничего дурного! Да, наша дочь была замужем, но крайне неудачно. Но в консульстве нам сказали, что этот брак считается все же неофициальным, несмотря на то что была свадьба…

– А по нашим сведениям, свадьбы‑то как раз и не было, а вот брак – самый что ни на есть официальный.

– Послушайте. Это уже слишком! Несколько часов тому назад у нас уже были ваши коллеги из прокуратуры – Серов и Минкин! Так вот, они приехали, чтобы сказать нам, что нашли труп нашей дочери! Нас даже отвезли на опознание, и выяснилось, что, к счастью, погибшая не приходится нам дочерью. Не успели мы прийти в себя после такого потрясения, как заявляетесь вы и сообщаете нам, что наша дочь, оказывается, была официально замужем, и…

– …и что ваш зять – мертв, – развел руками старший. – Поэтому нам хотелось бы выяснить: где же все‑таки находится ваша дочь?

 

Глава 26

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Я поднялась в свою комнату и принялась собирать вещи. Понятно же было, что все выяснилось, и теперь меня в этом доме уже ничего не держит. Когда постучали в дверь, я даже не отреагировала. Знала, что это Соня, больше некому.

– Наташа!

Я повернулась. Так и есть.

– Ты собираешься. Но почему?! Я же так старалась! В пять часов должен приехать Эрвин со своим знакомым. У них документ, который позволит тебе спокойно пожить здесь, в Германии! Ты прости меня, что я вела себя, как самая настоящая идиотка. Но мне действительно надо было найти какой‑то способ, чтобы оставить тебя здесь, сначала на время, а потом уже, когда мы подружимся, – навсегда.

– Навсегда? Но зачем я тебе?

– Понимаешь, ты – оттуда. Из России. Ты – своя. Все, кто живет здесь, сделаны из другого теста. Мы бы нашли с тобой общий язык. Я бы помогла тебе с учебой, с работой. Ты бы начала новую жизнь. Согласись, это все же лучше, чем доить коз в Страхилице!

– Может, все так и получилось бы, если бы не твои дурацкие розыгрыши и страшилки. А потом еще и труп садовника!

– Я не знаю, как убедить тебя в том, что я его не убивала, что он сам напился и перепутал двери! Ну, подумай сама, зачем мне было замораживать человека? Какой в этом смысл?

– В твоих поступках уже давно нет никакого смысла. Думаю, поэтому‑то твой муж, Эрвин, и сбежал от тебя.

– Ты хочешь причинить мне боль?

– Нет, просто я хочу, чтобы ты поняла – я тебе ничем не обязана. И те деньги, которые ты выслала мне, я уже сполна отработала. Думаю, это ты теперь должна мне деньги за то, что я помогла тебе с этим садовником! Ты думала, что таким образом привязала меня к себе, но ты просчиталась – теперь мне хочется как можно скорее покинуть этот дом.

– Не спеши! Получи хотя бы документ, позволяющий тебе остаться здесь, в Мюнхене! Мало ли что может случиться? Да, я случайно втянула тебя в дело с Уве, но и ты пойми меня: мне не хотелось сложностей с полицией. Начнут копать…. – Она замотала головой, как человек, случайно проговорившийся. – …В смысле начнут расследовать. Понимаешь, у меня с ним была связь. Так все глупо вышло. Думаю, что и Роза знала об этом. Ну не может человек, живущий в этом же доме, ничего не замечать! Да подожди ты собираться!

 

Она подошла ко мне и мягко взяла за руки, усадила на стул.

– Послушай меня. Я богата. Подумай хорошенько, подожди отказываться. Я понимаю, ты познакомилась с мужчиной, вероятно, он тебе понравился и кажется тебе более надежным вариантом, чем я. Но что ты о нем знаешь? Вероятно, он тоже пообещал тебе кое‑что, раз ты так решительно настроена. А вдруг он как раз из службы миграции? Ты не подумала об этом? А может, ему просто надо продвинуться по службе, а тут такое чрезвычайное происшествие – в добропорядочной Германии нелегально поселилась русская бомжиха из Болгарии!

– Но я не бомжиха! – возмутилась я. – У меня там есть свой дом!

– Об этом знаем только ты и я. Что же касается людей, занимающихся миграционными проблемами, то ты для них – персона нон грата. Сначала ты связалась с преступными элементами, попросту говоря, с цыганами, возможно, участвовала вместе со своим женихом в их криминальном бизнесе, связанном с продажей людей на органы. Потом, как ты говоришь, твоего жениха убили. Согласись, что просто так людей не убивают! Значит, было за что. Извини, что я разговариваю с тобой так прямо и кажусь жестокой, но я стараюсь увидеть твою ситуацию глазами сотрудников миграционной полиции. Потом ты сбегаешь от родителей, как раз в такой момент, когда тебе надо было просто ухватиться за эту возможность и вернуться домой, в благословенную Москву. Нет, ты сбегаешь, покупаешь себе домишко в микроскопической болгарской деревне. «Почему?» – спросят тебя. Что ты там забыла? Подумаешь, папа твой упрекал бы тебя за растраченные деньги! Ерунда какая‑то! Это все – несерьезно! Когда‑нибудь эти упреки все равно иссякли бы, и ваши отношения приобрели бы более близкий, родственный характер. Ведь ты – их дочь, они любят тебя! Пойдем в кухню, я приготовлю кофе. Не могу так долго без кофе…

 

Я слушала ее, понимала, что какой‑то процент правды в том, что она говорит, содержится, особенно в той части, где она упоминала о миграционной полиции. Но чтобы Герман представлял собою эту миграционную полицию – это было уже слишком. Все объяснялось просто – ей не хотелось, чтобы у меня, помимо нее, появился покровитель. Тем более, мужчина, да еще и немец! Она не знала еще о том, что он – адвокат!

 

Понимая, что очень скоро мы с Соней расстанемся, и испытывая к ней чувство, похожее на жалость, я согласилась составить ей компанию и выпить кофе. В сущности, и говорить‑то с ней было уже бесполезно – я приняла решение довериться Герману.

– Знаешь, Наташа, а ведь ты – верх легкомыслия. Сначала Тони, потом – бегство от родителей, и вот теперь ты тут, у меня. Тебе не страшно вот так… порхать с места на место?

– Страшно, но тебя это уже не касается. Ты заманила меня сюда неизвестно для чего, а теперь еще и издеваешься?!

– Тебе с молоком или черный?

– Да какая разница? – Мне и в самом деле было все равно, какой кофе пить.

– Может, я тебя и заманила, но ты‑то приехала! На что ты надеялась?

Я отпила несколько глотков кофе.

– Честно? – Я вдруг решилась сказать ей всю правду. – Подумала: может, есть на свете человек, который поможет мне начать новую жизнь. В знак благодарности за то, что я, рискуя, без документов, пересекла столько границ. Ведь ты же понимала, что только человек, оказавшийся в отчаянном положении, способен на такой шаг!

Меня вдруг потянуло в сон, и чувство это было таким сладким, блаженным, что я, забыв обо всем на свете, крепко уснула.

 

Очнулась я от звуков незнакомого мужского голоса. Открыла глаза и поняла, что я лежу в гостиной на диване, и кто‑то заботливой рукой укрыл меня пледом. За столом сидел худой высокий господин средних лет, в сером костюме и голубой рубашке с синим галстуком. Лицо его было бесстрастно, как у человека, которого оторвали от важных дел и пригласили – за деньги – неизвестно зачем в этот дом. Он терпел это положение, как мне стало потом ясно, исключительно из профессионального интереса. Мне назвали его имя, но я его не запомнила. Вскоре появился и другой мужчина, помоложе, в джинсах и свитере.

– Это мой муж, Эрвин, – представила мне его Соня. Она за то время, что я спала, преобразилась. На ней был безукоризненный темный костюм и белая блузка с кружевами. – Как я тебе и обещала, Наташа, мы с Эрвином сделаем все возможное, чтобы решить проблему с твоим пребыванием в Германии. Вот этот господин привез документы, которые тебе следует подписать. Он будет зачитывать тебе его по‑немецки, а Эрвин, на правах профессионального переводчика (к счастью, у него есть право оказывать подобные услуги), переведет тебе все.

– Что за документ‑то? – Я потерла лоб.

– Мы обязуемся положить на твой счет в банке две тысячи евро, и ты получишь документ, разрешающий тебе оставаться в Мюнхене целый год. Думаю, за это время мы подыщем тебе работу и, если ты только пожелаешь, квартиру, после чего фирма, которая возьмет тебя на работу, заключит с тобой контракт, и, таким образом, у тебя будет уже рабочая виза.

Господин из миграционной службы открыл черную кожаную папку и скучным монотонным тоном принялся зачитывать текст. Время от времени он делал паузу, во время которой Эрвин, муж Сони, на довольно‑таки сносном русском языке переводил мне какие‑то хитроумные фразы, связанные с моим пребыванием в городе Мюнхене. Слушая его, я вдруг поняла, что совершенно ничего не теряю, соглашаясь в очередной раз принять от этой семьи волшебные евро. Я даже мысленно была согласна с тем, что время от времени буду навещать полоумную Соню и пить с ней чай. Что же будет со мной потом – время покажет.

Я откровенно зевала, слушая господина из миграционной службы, не понимая: как можно так сложно составлять простые, по сути, документы?

Закончив читать, он улыбнулся, показав тонкие длинные белые зубы, и показал мне место, где я должна расписаться.

– Я распишусь завтра, – сказала я, чтобы немного позлить Соню. – Не думаю, что жизнь моя каким‑то образом изменится в худшую сторону, если я позволю себе не торопиться и хорошенько обдумать ситуацию. А вдруг мне захочется вернуться домой, в Страхилицу? Знаете, какие у меня там козы? А Тайсон? У меня замечательная собака!

При упоминании о Тайсоне мне на самом деле стало необычайно тоскливо. И так захотелось увидеть его мордаху, похлопать его по загривку, посмотреть в его умные преданные глаза…

 

Соня смотрела на меня широко раскрытыми глазами и была похожа на рыбу, которую выбросили на берег. Ей словно не хватало воздуха. Она действительно не могла понять: как это я могу так по‑свински отнестись к тому, что люди решают за меня мои же проблемы, а я еще и капризничаю?

На самом деле я просто хотела посоветоваться с Германом.

– Наташа, ты, наверное, шутишь, – наконец, произнесла моя благодетельница, явно склонная к истерике. – Мы к тебе со всей душой. Ты что, действительно намерена вернуться в Болгарию?!

– Думаю, нет. Но мне хотелось бы знать, какую работу мне здесь могут предложить? Дело в том, что я не собираюсь быть ни официанткой, ни уборщицей.

 

Я говорила дежурные вещи, понимая, однако, что начинаю не на шутку раздражать Соню. Мужчины, которых она как бы наняла исключительно для того, чтобы помочь ей оставить меня при себе, причем легально, смотрели на меня с нескрываемым удивлением. Особенно тот, второй, которому хорошо, видимо, заплатили за бумагу, подготовленную им специально для меня…

– Соня, ты можешь отпустить всех этих мужчин по домам, работу они свою выполнили, теперь, как я понимаю, дело за мной? А я откладываю подписание этого сложного для моего восприятия документа на завтра. Это мое право, не так ли? Если же ты сейчас будешь на меня давить, я подумаю, что и в дальнейшем, даже при условии, что я соглашусь жить с тобой в качестве компаньонки, ты будешь оказывать на меня давление, лишая меня права выбора и относительной свободы. Хотя почему относительной? Просто свободы!

Соня шарахнулась от меня, словно одним своим присутствием она могла лишить меня это самой свободы, как бы освобождая вокруг меня пространство.

– Да, ты, конечно, права. Тебе надо подумать. Хотя я, честно говоря, не понимаю, о чем тут думать, когда жизнь предлагает тебе такой шанс. Разве ты не для этого приехала сюда?!

Я не знала, как объяснить ей, как признаться в том, что я не верю ей и не понимаю по‑прежнему, для чего я ей нужна? И что она подразумевает под словом «одиночество»? Какое одиночество может быть у молодой симпатичной женщины, живущей в столь красивом дорогом доме, да еще к тому же и богатой? Ей совершенно ничего не стоит нанять себе в прислуги кого угодно – даже молодого парня, который будет развлекать ее с утра до ночи. Но почему я?! Ее объяснения по поводу того, что она могла бы почувствовать себя здоровой и счастливой на фоне моей ущербной жизни, не казались мне убедительными.

 

Соня сказала что‑то по‑немецки мужчинам, и они, ответив ей, удалились. Конечно, она пошла их проводить – Розы‑то не было! А я, подхватив папку с документами, бросилась в свою комнату. Прав был Герман, мне не следовало возвращаться в этот дом, тем более, за вещами! Вещи‑то – одно название.

Запершись в своей комнате, я достала из папки документ, предложенный мне Соней на подпись, сунула его под майку и принялась быстро собирать сумку. Потом позвонила Герману:

– Ты где? Прошло так много времени! Я уже два часа дожидаюсь тебя возле ваших ворот. Нет‑нет, меня не видно, я спрятался между деревьями.

– Они предлагают подписать мне один документ.

– Ничего не подписывай! И никому не давай паспорт! Ни в коем случае! Не знаю, что в голове у этой своей Софи, но все, что она делает – крайне подозрительно. Так. Стой. К воротам движется полицейская машина! Эти двое, вышедшие из дома, уже успели уехать. Наташа, думаю, уже поздно! Слышишь? Они сигналят! Я вижу, как из дома вышла женщина…

– Соня, – похолодев, сказала я. – Может, мне спрятаться?

– Нет, ты ничего уже не успеешь сделать. И твоя попытка сбежать может лишь навредить тебе. Оставайся на месте, а вот я попробую договориться с инспектором. Я знаком с ним. Постараюсь войти вместе с ними и, если потребуется, предложу свои услуги переводчика!

– Так ты, думаешь, они пришли по мою душу?!

Я все еще никак не могла взять в толк: чем я, ничем не примечательная девушка по мени Наташа Вьюгина, могла заинтересовать стольких людей? Даже полицию!

– Ничего не бойся. Я постараюсь тебе помочь.

Он отключил телефон, и я почувствовала, что осталась совершенно одна. В сущности, в последние годы это было моим нормальным состоянием. Одна, везде и всегда одна. Но в Страхилице это было все‑таки не так страшно. Здесь же, когда Соня сделала все, чтобы втянуть меня в дикую историю со смертью садовника, мне стало по‑настоящему страшно.

 

Внизу послышался какой‑то шум, зазвучали голоса. Я посчитала, что мне не стоит и дальше скрываться от полиции. Под майкой у меня был документ, который я могла подписать в любую минуту, и тогда положение мое в этой стране автоматически легализировалось бы.

Я спустилась, и первым человеком, кого я увидела, был Герман. Он стоял поодаль от двух полицейских и человека в кремовом плаще «а‑ля Коломбо». Понятное дело, они говорили по‑немецки, причем обращались к бледной, как бумага, Соне. Герман услышал мои шаги, повернулся и успел мне ободряюще подмигнуть. Я слегка кивнула ему. Подумала почему‑то: как полезно иногда заказывать в ресторане капусту! Если бы не этот случай, я не познакомилась бы с Германом.

После того, как Герман произнес несколько фраз обо мне (прозвучало мои имя и слово, похожее на «русс»), человек в плаще, вероятно инспектор, взглянул на меня с любопытством.

– Инспектор Крулль спрашивает у Софи, когда она в последний раз видела своего садовника, Уве Шолля, – перевел Герман.

– И что она отвечает? – Я вся напряглась.

И тут я поймала взгляд Сони. Она словно умоляла меня молчать. Хотя можно было и не умолять…

– Она говорит, что видела его в последний раз несколько дней тому назад, в домике для садовника – он спал мертвецким сном. Ты можешь это подтвердить?

– Могу. Он пил, Соня сказала мне – она ужасно сожалеет о том, что приняла его на работу. Что он не выполняет своих обязанностей и создается такое впечатление, будто он просто нашел теплое место с ночлегом и бесплатной кормежкой. – Я подошла к ответу творчески.

Потом инспектор говорил довольно долго, отчего лицо Сони то и дело меняло выражение. Когда он закончил говорить, она смотрела на меня уже с выражением смертельного ужаса на лице.

– Что случилось, Герман? Что он такого ей сказал? – Мы с Германом стояли чуть поодаль от Сони, и я очень надеялась: то, что он переводит мне, до Сони все‑таки не долетает.

– Он сказал, что у него имеются сведения, полученные от непосредственного свидетеля, который… которая утверждает, что садовник замерз в морозильной камере. И что узнала она об этом от тебя, Наташа, – приглушенным голосом переводил Герман.

Я почувствовала, что краснею. Конечно, речь шла о Розе, и именно она была той свидетельницей, о которой шла речь, больше не о ком было так сказать. Значит, Роза прямиком отсюда отправилась в полицию. Что ж, она, вероятно, правильно поступила, обезопасив себя. К чему ей все эти садовники, трупы и куклы на чердаке, если она может спокойно уволиться и забыть об этом кошмаре? У нее‑то все документы в порядке, не то что у некоторых! Вот только я оказалась плохим психологом, раз не просчитала заранее этот ее поступок. Я рассказала ей о замерзшем садовнике исключительно для того, чтобы она испугалась и ушла из этого дома, не подвергала бы себя дальнейшему риску. Ушла – и все. Без последствий. Я и предположить не могла, что в ней проснется гражданская совесть и она отправится в полицию – закладывать Соню (а может, и меня?). Вот и делай после этого людям добро!

 

Неожиданно Соня направилась ко мне. Выражение лица свидетельствовало о ее сильнейшем волнении. Она шла мне навстречу так, словно вокруг нас не было ни единой души, только она и я. Приблизившись ко мне, она произнесла с чувством, так, словно от этих ее слов зависела вся моя дальнейшая судьба:

– Еще не поздно подписать те документы, которые находятся у тебя. – Она не сводила с меня немигающих глаз. – Ты поняла меня?! Они расспрашивают меня об Уве, но я не знаю, где он. И о той информации, что касается его исчезновения, мне тоже ничего не известно.

 

Она явно предупреждала меня этими словами:

– Подпиши все документы, и визит полицейских не будет иметь к тебе никакого отношения;

– Молчи об Уве, и визит полицейских не будет иметь к тебе никакого отношения;

– Не будь дурой, и визит полицейских не будет иметь к тебе никакого отношения.

 

Я поняла все то, о чем она хотела меня предупредить, но и доставать из‑под майки документы и подписывать их прямо на глазах у присутствующих казалось мне так же нелепо. Ведь если эти документы действительно могут помочь мне упрочить свое положение в этой стране, то какая разница, когда я их подпишу – сейчас или, скажем, через полчаса, когда полицейские удалятся? Другое дело, что они могут потребовать дать им мои документы!

 

Комиссар окликнул Соню, она резко повернулась и пошла на прежнее место, где стояла, чтобы продолжить отвечать на его многочисленные вопросы.

Ситуация была идиотской. Я еще подумала тогда, что, если бы не было – вообще! – Уве, этого садовника, то и о полицейского тоже не было бы. Не стала бы Роза рассказывать в полиции о макете и проявлениях безумства своей хозяйки. А то все крутится как раз вокруг этого Уве, этого пьяницы, которого мы благополучно, как мне казалось, похоронили на дне котлована.

 

Я посмотрела на Германа. Он, в свою очередь, не сводил озабоченного взгляда с Сони. Он‑то, в отличие от меня, понимал, о чем идет речь!

Склонившись ко мне, но по‑прежнему продолжая следить за Соней, он спросил меня вполголоса:

– Она говорит, что ты – ее близкая подруга, проживаешь в Болгарии. Она говорит о тебе очень хорошо, как ни странно.

– А они не спрашивают у нее, есть ли у меня виз…

– Тс… – оборвал он меня, сверкнув глазами. – Думаю, сейчас этот вопрос интересует их меньше всего. Ваша служанка, Роза, считает, что Софи убила садовника. Это серьезно! Они говорят о том, что скоро приедут эксперты, чтобы осмотреть дом и морозильную камеру. Наташа, приготовься, сейчас вопросы начнут задавать тебе!

 

На мой допрос ушло совсем немного времени. Герман переводил вопросы, я отвечала, и он переводил мои ответы уставшему, засыпавшему на ходу комиссару Круллю.

– Давно ли вы гостите у фрау Бехер?

– Видели ли вы в доме садовника по имени Уве?

– Знаете ли, в каких отношениях фрау Бехер была с господином Уве Шоллем?

– Видели ли вы, кто и когда передавал семена цветов господину Уве Шоллю?

 

Понятное дело, я ничего не знала, не видела, разве что какого‑то парня в синем комбинезоне с бутылкой виски в руке. Я чувствовала на себе благодарный взгляд Сони. И в который уже раз мне казалось: все, что со мной сейчас происходит, – нереально. И я не понимала, как могло случиться, что я во второй раз в своей жизни так по‑крупному влипла в криминальную историю?

 

Еще мне казалось, что Соня бросает на меня какие‑то странные взгляды. То ли с жалостью, то ли с сожалением смотрит на меня. Но то, что голова ее по каким‑то причинам дала сбой, чувствовалось во всем. Ну не было логики в ее поведении, не было – и все тут!

 

Как ни странно, но комиссар и полицейские, дождавшись прибытия экспертов, уехали. Предполагалось, что они еще вернутся.

После того, как Соня, проводив их, вернулась в дом, она набросилась на Германа, стала по‑немецки бросать ему в лицо какие‑то явно нелицеприятные реплики.

– Соня, ты почему кричишь на моего гостя?!

– Просто объясняю ему, что это – мой дом и ему здесь делать нечего! И что ты, Наташа, не из тех девушек, которыми можно попользоваться и выбросить!

– Ты что, с ума сошла?!

– Я должна с тобой поговорить, а этот тип мне мешает! У нас с тобой проблемы, Наташа, и я не желаю, чтобы какой‑то проходимец вмешивался в наши дела. Я должна срочно, слышишь, срочно с тобой поговорить!

– Я уйду только тогда, когда Наташа сама это мне скажет, – сказал невозмутимый Герман. – И, пожалуйста, не вмешивайте ее в свою историю с исчезновением садовника. Вы же прекрасно знаете, какое у нее положение. И просто удивительно, что комиссар не заинтересовался ее документами. Вероятно, его больше всего занимала ваша личность, фрау Бехер!

– Я прошу вас удалиться, – сузив глаза, произнесла Соня, и я вдруг поняла, что наши отношения вступают в новую фазу. Что она теперь, когда у меня совершенно неожиданно появился защитник в лице Германа, перестала видеть во мне жертву. Того человека, на жизненном фоне которого она чувствовала себя более комфортно и уверенно. Наоборот, это она на моем фоне теперь превращалась в убогое безумное существо.

– Соня, прошу тебя, не надо так. Герман, конечно же, уйдет… но – чуть позже. А ты успокойся, возьми себя в руки. Я понимаю, ты не хочешь оставаться одна. Вот и постарайся вести себя так, чтобы я сама захотела остаться жить в твоем доме. Не пугай меня.

– Хорошо, я пойду. Фрау Бехер сильно взволнована. А ты, Наташа, проводи меня, пожалуйста, до ворот. Заодно и прогуляемся немного, подышим свежим воздухом.

 

Соня смотрела нам вслед. Я спиной чувствовала этот тяжелый, опасный взгляд…

Мы вышли из дома.

– А теперь слушай меня внимательно! Сейчас мы доходим до моей машины, ты усаживаешься в нее, и мы уезжаем. Надеюсь, паспорт при тебе?

– Да.

– Давай его сюда. Еще есть какие‑нибудь документы?

– Да. Вот, кстати, почитай. Соня привела сегодня человека из миграционной полиции.

Он взял, не глядя, спрятанный мною документ и положил его в карман:

– Так будет надежнее.

– А как же Соня?

– Ты не заметила, что комиссар не спросил у нее документов, как и у тебя?

– Да. Ну и что? Это же отлично!

– Может, и так. Да только так мог поступить лишь человек, который знает ее в лицо. – У Германа был вид человека, мучительно вспоминавшего что‑то важное, но упрямо ускользавшее от него.

– Ну и что? Она ведь живет здесь.

– Ее фамилия – Бехер?

– Ну да…

– Понимаешь, Наташа, что‑то здесь не так! Но вот что именно, я пока не знаю. В поступках этой женщины я не улавливаю логики, но и безумной я ее назвать почему‑то не могу. У нее явно что‑то на уме. И дело не в садовнике!

– А в ком же?!

– В тебе!

 

Мы уже стояли у ворот, когда услышали визг тормозов – рядом с нами притормозила машина, за рулем которой сидела Соня.

– Прошу тебя, не уезжай. Умоляю тебя. – Соня выбежала из машины и бросилась ко мне.

Я ровным счетом ничего не понимала. И тут она заговорила!

– Прошу тебя, останься, я тебе все объясню. Это я, я, понимаешь, познакомила тебя с Тони! Я! Потому что я – твоя родная сестра, понимаешь?! Сестра, о которой наш отец никогда не заботился! Ты – его любимая дочь! Неужели тебе не пришло это в голову?! Мы с Тони действовали заодно. Я наняла его, чтобы ты влипла в дерьмо по самые уши! Это я вызвала тебя в Болгарию. Я – причина всех твоих несчастий! Отец нас с мамой бросил, когда я была еще совсем маленькой. Мама давно умерла, я воспитывалась в детском доме. Вот такая мелодрама! Но потом, когда я поняла, что ты ни при чем… Словом, я решила искупить свою вину. Прости меня, если сможешь…

– А Тони?! Он что, жив?! – У меня глаза на лоб полезли от услышанного.

– Да! Я сказала ему, чтобы он дал тебе денег, чтобы ты не пропала окончательно… Я уже понимала, что ты не вернешься в Москву. У тебя – характер! Я следила за тобой. Эрвин, мой муж, помогал мне. Прошу тебя, скажи своему другу, чтобы он оставил нас, я должна многое тебе рассказать…

 

Услышав о том, что мой Тони жив, я захотела услышать и узнать все остальное. И Герман не должен был присутствовать при этом.

– Я остаюсь, – сказала я, разглядывая Соню, словно передо мной стоял… Тони. – Герман, я тебе позвоню.

– Наташа! – Герман схватил меня за руку.

Но я вырвала ее, подошла к Соне близко‑близко и посмотрела ей в глаза.

– Я остаюсь, – сказала я твердо, не глядя на Германа, но обращаясь, конечно же, к нему. – Пойдем, Соня.

 

Глава 27

Мюнхен, октябрь 2008 г

 

Я тихонько поскуливала на диване в гостиной, а Соня все рассказывала и рассказывала о том, как она познакомилась с Тони, как наняла его специально для того, чтобы он влюбил меня в себя. Слушать все это было настолько тяжело, что я ощутила даже физическую боль – у меня заболела голова, а потом заныло и все тело.

– Все. Хватит. Я больше не могу! Что было, то было. Ты говоришь, что специально пригласила меня, чтобы попросить у меня прощения? Чтобы покаяться? Так вот. Я тебя не прощу! Никогда! И знаешь почему? Да потому, что я любила Тони, а ты убила мою любовь, понимаешь?! И это значит, что любви вовсе и нет! Мои родители тоже думали, что они любят меня, а когда я попала в историю, не смогли удержаться от упреков и вместо того, чтобы воспринимать меня как жертву, выставили жертвой себя. Тони, получается, тоже никогда не любил меня, а лишь разыгрывал передо мной влюбленного парня, причем за деньги! И опустил меня на самое дно, чуть не погубил меня, едва не уничтожил – и тоже за деньги. И ты, получается, моя сестра? Ты тоже никогда не любила меня! Больше того, ты ненавидела меня за то, что я вообще есть на свете и что наш отец любит меня, а не тебя. А тебя он просто забыл! Вот и получается, что меня любил только один человек. Очень любил, а я никогда не обращала на него внимания. Некрасивый полноватый мальчик с восторженным взглядом, очень нежный. Вот если бы я осталась с ним, поверила бы в него и постаралась взглянуть на него не просто как на скучного «ботаника», а как на мужчину, я была бы сейчас счастлива! А ведь он был симпатичным…

 

Соня с опухшим от слез лицом сидела передо мной и икала. Думаю, что и слова‑то у нее иссякли. Все, что хотела, она мне уже рассказала.

– А зачем ты садовника убила? – вдруг вспомнила я пьяницу Уве.

– Он сам замерз, – произнесла, не разжимая челюстей, Соня, словно не Уве, а она сама замерзла в морозильной камере. – У меня от нервов рот не разжимается…

– Знаешь, а ведь я не хочу тебя больше видеть. Никогда. И решения своего я не изменю!

– Да, я так и думала, – вздохнула с нервным всхлипом Соня. – Так мне и надо. Но я виновата перед тобой, и позволь мне перед тем, как мы расстанемся, все же помочь тебе. Подпиши эти несчастные документы, оставь их мне! Я дам тебе денег, помогу подыскать квартиру, помогу и с работой. А с этим Германом я не советую тебе общаться… Не надо, чтобы ты виделась с человеком, который о тебе так много знает. Поверь мне, ваше общение ни к чему хорошему не приведет.

– А это уже не твое дело.

Я с трудом поднялась с дивана. Сказать, что я чувствовала полное опустошение – это не сказать ничего. Мне казалось, что я легла на диван молоденькой девушкой, а поднялась старой больной старухой.

– Так ты подпишешь документы? Ну нельзя же, чтобы тебя арестовали из‑за такой глупости. Мы с Эрвином так старались!

– А я ведь думала, что ты с приветом, – призналась я, понимая, что и в этом признании уже нет никакого смысла.

Соня протянула мне коричневый конверт:

– Вот, возьми. Это деньги. На первое время. А завтра, если ты все же найдешь в себе силы побыть еще немного в моем обществе, мы пойдем в банк, где ты откроешь счет, и я лично переведу тебе пятьдесят тысяч евро. Может быть, после этого ты простишь меня. Не отказывайся.

 

Я с трудом дошла до двери, и меня стошнило едкой горечью. Я чувствовала, как здоровье медленно покидает меня. Смерть Тони – это было одно чувство. А его предательство – другое. Я физически не могла его перенести.

– Послушай. Мне надо срочно позвонить. Это очень важно. Мне кажется, что у меня что‑то со здоровьем. Ты не могла бы мне дать телефон и оставить одну? Я позвоню родителям, – призналась я, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. – Чтобы в случае, если со мной что‑то случится, они знали, где меня искать.

– Тебе что, так плохо? Может, вызвать врача?

– Говорю же, мне надо позвонить!

 

Я достала из кармана записную книжку, которую открывала в последний раз целую жизнь назад, нашла нужный номер и позвонила. Знаками я показала Соне, чтобы она вышла из комнаты. Не хотела, чтобы мой визит в прошлое происходил на глазах свидетеля.

Резкие длинные гудки действовали мне на нервы. Я даже не знала, что скажу этому человеку… просто понятия не имела. Но мне хотелось убедиться в том, что меня по‑прежнему любят и всегда придут мне на помощь.

И вот, наконец, трубку сняли.

– Алло? – произнесла я осипшим от волнения голосом. – Фима, это ты?

– Он умер, – ответил мне незнакомый женский голос. – Его убили.

 

…Когда я очнулась, в доме было полно людей. Я не сразу поняла, где я: в какой стране, в каком городе?.. Даже декорации дома, в котором я провела последние дни, не произвела на меня особого впечатления. И только Германа, сидевшего на краешке постели, я восприняла как близкого и родного человека. Хоть бы он не совершил по отношению ко мне подлости…

– Что случилось? Где Соня? И кто все эти люди?

– Начнем с того, что ты потеряла сознание. Соня вызвала доктора, и он сделал тебе укол, после которого ты проспала почти десять часов.

– А где был ты?

– Я никуда не уезжал и все то время, что ты разговаривала с Соней, сидел в своей машине за воротами дома. Я видел, как приехал доктор, и прошел вместе с ним сюда. Я очень боялся за тебя!

– Так кто все эти люди?

– Эксперты‑криминалисты. Соню арестовали. И это хорошо, что ты не видела и не слышала этой жуткой сцены. Представляешь, она кричала на весь квартал, что у тебя с этим садовником была связь, что это ты его убила, а потом затолкала в морозильную камеру. Это просто счастье, что тебе было плохо и все это прошло как бы мимо тебя.

 

Я тотчас вспомнила котлован и закрыла глаза. Да уж, мимо меня!

 

– Труп этого садовника нашли, представляешь? И никакой он не садовник! Уве Шолль. Безработный! Был любовником Сони. Она отравила его.

– А что будет со мной?

Герман посмотрел на меня как‑то странно, потом пожал плечами:

– Думаю, у тебя все будет хорошо.

– А за что Соня его убила?

– Ведется следствие.

– Герман, ты так странно на меня смотришь. У меня что, новые неприятности? Меня высылают из страны или, наоборот, хотят посадить в тюрьму? Здесь, в Германии?

– Если ты подпишешь некоторые документы, думаю, тюрьма тебе не грозит… – Он вновь посмотрел на меня как‑то странно.

– Значит, Соня‑таки успела хоть что‑то сделать для меня? Господи, какая же она странная и… опасная! Ты сегодня какой‑то не такой, Герман. У меня такое чувство, как будто ты что‑то знаешь и не хочешь мне говорить.

– Как ты себя чувствуешь, Наташа?

– Если честно – отвратительно. Слабость, тошнота. А что?

– Может, поедем ко мне? Или пойдем в ресторан, чем‑нибудь перекусим, возьмем капусту, например? – Он улыбнулся, но улыбка его вышла какой‑то искусственной, нервной.

– И меня выпустят из этого дома?

– Думаю, да. Конечно, с тобой еще будут беседовать, задавать тебе различные вопросы, но, пока в доме работает группа экспертов, я думаю, нам лучше посидеть где‑нибудь в нейтральном месте.

– Что, Тони нашелся? – я сказала то, что думала и чего боялась больше всего. – Они его арестовали?

– Поднимайся. Я помогу тебе собраться.

– Что, и вещи с собой брать? Герман, что происходит?!

– Ты веришь мне?

– Очень хотелось бы, знаешь ли… я так устала от того, что все вокруг меня врут…

 

В голове моей была такая каша, что действительно, наверное, следовало выйти из душной, жарко протопленной спальни и оказаться на свежем воздухе.

 

Мы снова, как и сутки тому назад, шли по аллее, и мне казалось, что через пару минут послышится визг тормозов, и мы увидим мчащуюся на машине Соню.

Но за воротами скопилось и без того много машин. Я чувствовала себя как кувшин, из которого вылили всю воду.

– От кофе бы я не отказалась…

Герман помог мне сесть в машину, он был таким заботливым, нежным, но и это тоже почему‑то настораживало меня. В машине я вдруг спросила:

– А где мой паспорт?

– Вот, держи. Я же вижу, ты чего‑то боишься. Я не собираюсь отбирать у тебя документы и продавать тебя в рабство.

– Извини…

 

Мы сели за столик в том ресторане, где недавно познакомились. Герман заказал капусту с колбасой, а для меня – кофе и яблочный штрудель.

– Хочешь, я расскажу тебе, зачем Соня пригласила тебя в Германию? – неожиданно сказал он.

Я медленно повернула голову.

– Неужели последняя версия с Тони…

– Не последняя. И знаешь, почему? Потому что Соня Бехер – вовсе и не Соня Бехер! Ее зовут Рита. И я ее узнал! Как узнал ее и инспектор Крулль, понимаешь? Потому он и не спросил у нее документов.

– У нее что, фальшивые документы?

– Нет, как раз фальшивых документов‑то у нее и нет. Это она перед Розой и перед тобой представлялась Софи Бехер. А с Розой даже не посчитала нужным проявить осторожность и постоянно говорила ей об Эрвине.

– Но зачем? Подожди, я ничего не понимаю!

– А затем, моя дорогая Наташа, что она не могла допустить, чтобы ты узнала ее настоящую фамилию.

– Герман, не пугай меня. Надеюсь, она – не Вьюгина?! Хотя она представилась моей сестрой. Ее фамилия должна быть все же немецкой. Иначе мюнхенский комиссар вряд ли ее узнал бы.

– Если бы ты только знала, насколько прост и гениален тот сюжет, в который ты оказалась вовлечена! Другое дело, что ты оказалась девушкой‑обманщицей.

– Что ты имеешь в виду?!

– А то, что я воспринимал тебя как незамужнюю девушку, а ты, оказывается, была замужем.

– Это не считается. И вообще, Герман, ни слова о драконах. Прошу тебя, не напоминай мне о Тони…

– Открой свой паспорт.

Я открыла. У меня был новенький российский, почти девственный паспорт.

– Какой чистый, новый, красивый! Ты когда его меняла в последний раз?

– Накануне своего неудачного так называемого замужества с Тони. Понимаешь, я потеряла свой паспорт в сауне. Вернее, я так думала. Потом оказалось, что он упал за диван. Так и получилось, что мне сделали новый, а потом я нашла старый, но решила не отдавать его в милицию. Но при чем здесь мой паспорт?!

– А ты не помнишь, чем отличался твой тот паспорт, который ты якобы потеряла, от этого?

– Нет, не помню. Герман, может, ты расскажешь мне, в чем дело? Ты пугаешь меня!

– Имя Иоахим тебе ни о чем не говорит?

– Нет… Вернее, ну как же! Ты же сам рассказывал, что это твой друг. Племянник Клементины.

– Фамилия Фогель тебе тоже ни о чем не говорит?

– Фогель? Постой. Я откуда‑то знаю эту фамилию!

– Дело в том, дорогая Наташа, что ты – жена, вернее, теперь уже вдова Иоахима Фогеля. И твой брак с ним зарегистрирован три года тому назад в московском загсе…

 

И тут я вспомнила! Холодная московская осень. Маленькая авария, мой мотоцикл сильно пострадал, потребовались деньги на ремонт. К родителям обращаться было бессмысленно – все равно не дали бы, если бы узнали на что. И надо же было такому случиться, что как раз в это время мне позвонил Фима! Он сказал, что у него ко мне есть одно дело. Мы сидели с ним в пирожковой рядом с Савеловским вокзалом, я плакала, показывая ему разбитое колено, а он вдруг поцеловал его. Обтянутое джинсой колено. Фима сначала говорил мне о своей любви, а потом плавно перешел к делу. Оказывается, ему предложили хорошую работу, но туда, по его словам, брали только женатых работников. И мы договорились: оформим фиктивный брак за две тысячи долларов. Я посчитала это отличной сделкой, Фима договорился в загсе, нас быстренько расписали, и мы благополучно разъехались в разные стороны. Фима Фогель! Фима – все звали его Фимой. В загсе я сказала, что оставлю девичью фамилию.

– Фима Фогель. Он и есть – Иоахим Фогель?! – Как странно было слышать это!

– Да. Это твой муж! Своей любимой тетке Клементине он написал, что женился в Москве на любимой девушке, – с грустью заметил Герман. – Так вот, оказывается, как женился бедный, несчастный Иоахим Фогель. Понимая, что ты никогда не полюбишь его и не выйдешь за него замуж нормально, по‑человечески, он сделал тебя своей женой таким вот странным образом. Так я и знал, что что‑то здесь не так! Думаю, ну не могла Наташа так меня обмануть.

 

– Фима. Он же – Иоахим Фогель. Вот это да! Герман… – Затылок мой заломило, и я даже застонала от боли. – Послушай. Или мне все это приснилось? Кажется, я вчера позвонила Фиме в Москву. Что‑то мне так одиноко стало и грустно. Я знала, что Фима мне всегда поможет. Но какой‑то женский голос ответил мне, что Фима умер, что его убили?!

– Помнишь, я тебе рассказывал историю Клементины? Вернее, ее завещания? Так вот. Она завещала все свое состояние и дом племяннику.

– Фиме… – Глаза мои наполнились слезами. Я поверить не могла, что речь идет о моем друге, о тихом, незаметном парне, который был в меня много лет влюблен и которого я не замечала настолько, что даже забыла, что вступила с ним в фиктивный брак – до такой степени это ничего для меня не значило.

– А его сестра, Рита, которая долгое время действительно прожила в Парагвае и вернулась оттуда не так давно, чтобы получить свою долю наследства, чуть с ума не сошла, узнав, что ее практически обошли. Она наняла Уве Шолля, чтобы тот поехал в Москву и убил ее брата (тогда она стала бы единственной наследницей Клементины), а когда узнала – думаю, из документов, – что он женат (представляешь, как она была потрясена?!), «заказала» и тебя. Но так случилось, что вместо тебя была убита совершенно другая Наталья Вьюгина. Шолль по ошибке убил другую Наташу Вьюгину! И я узнал об этом буквально сегодня утром – от комиссара Крулля. И, что самое тяжелое в этой истории, твоим родителям пришлось опознавать труп той девушки. Думаю, после того, как Рита поняла, как они оба ошиблись, ей и пришла в голову мысль – навестить твоих родителей в Москве, чтобы убедиться, что ты – это ты и что ты действительно знакома с Фогелем.

– Ты хочешь сказать, что Соня – это и есть Рита Фогель?!

– Да, она после замужества оставила свою девичью фамилию. Думаю, после всего того, что сделал для нее Уве, «садовник», отношения их разладились. Возможно, она ему мало заплатила, или же он стал предъявлять свои права на нее. Но одно ясно – от него надо было срочно избавляться. Но дело‑то не было закончено! Ведь ты теперь – прямая наследница своего мужа, Иоахима. Убивать тебя – это слишком сложно. Да и опасно! И так уже на ней висят два убийства, плюс предполагаемое убийство самого исполнителя. Вот она и решила выманить тебя сюда и заставить подписать два простых документа. Первый – твое вступление в наследство, а второй – генеральная доверенность на имя Риты Фогель на ведение всех твоих дел и право твоей подписи.

– Ты хочешь сказать, что те документы, которые мне вчера зачитывали и переводили…

– Да все это была чушь с самого начала! Я сразу это понял, поскольку никто таким образом не может получить разрешение на проживание в Германии.

– Герман, но как ты догадался?!

– Так ты же мне оставила свои документы! Когда я их прочитал, сразу и понял, что ты – без пяти минут наследница Праунхаймов! Я и сам до сих пор не могу прийти в себя от удивления. То‑то я чувствую, что эта история с Соней была шита белыми нитками – никакой логики, никаких мотивов. Все непонятно!

– А Тони? Он жив?

– Да не знала она никакого Тони! Она все это выдумала, лишь бы ты осталась рядом с ней вместе со всеми этими бумагами! Ей важно было, чтобы ты поставила везде свои подписи. А Тони – это твоя история, просто она решила ее использовать. Надеюсь, тебя это утешит?

– Но он… жив?

– Понятия не имею. А это сейчас так важно?

– Выдумала. Надо же! А я поверила. Герман, дорогой, у меня голова кругом идет. Мне кажется, что это сон. Постой. Ты знаешь, она угостила меня кофе, и я уснула…

– Вот этого‑то я и боялся больше всего! Понимаешь, пока она ждала прихода нотариуса и своего мужа, Эрвина, который на самом деле является профессиональным переводчиком и который был якобы нанят Соней для того, чтобы завещание Клементины перевели на русский язык. Так вот, пока она ждала их, шло время, и она боялась, что вы договоритесь до ссоры и ты уйдешь. И, чтобы как‑то задержать тебя, она напоила тебя снотворным, я думаю.

– Да‑да. Когда я проснулась, эти двое мужчин уже сидели рядом и ждали, когда я открою глаза. Выходит, мне зачитывали завещание Клементины, а Эрвин переводил мне все так, словно это был документ, позволяющий мне какое‑то время жить в Германии?! То‑то я чувствовала, что он несет какую‑то чушь и путается в словах. Да он просто на ходу сочинял текст несуществующего документа!!!

Я глубоко вздохнула. Голова моя кружилась.

– Но какая же дурища эта Соня! Вернее, Рита! Так долго морочить мне голову какими‑то куклами, разыгрывать меня. Зачем?! Неужели нельзя было придумать что‑нибудь более действенное, чтобы заставить меня подписать эти документы?

– Знаешь, я тоже думал об этом. Оказывается, это было не так‑то просто – придумать причину, которая могла бы заставить тебя оставаться какое‑то время в доме да еще и подружиться с Соней. Ты попробуй придумать другой вариант как‑нибудь на досуге!

 

Понятное дело, я была возбуждена, я засыпала Германа многочисленными вопросами, смеялась, шутила – нервно, глупо. Пока вдруг не услышала:

– Я пошутил. Слышишь, Наташа, я пошутил! И никакая ты не наследница.

Я уронила кусок яблочного штруделя в чашку с остывшим кофе:

– Как это?!

– Я – наследник. И это я сделал так, чтобы ты сюда приехала.

 

…Я смеялась до слез. Потом мы вышли из ресторана и долго гуляли по вечерним сырым улицам Мюнхена, держась за руки. Иногда из темноты появлялось чье‑то бледное лицо, и мне казалось, что это Тони, или Соня, или даже Нуртен. А во всех собаках я видела своего Тайсона.

– Я должна позвонить. Герман, можно, я воспользуюсь твоим телефоном?

– Конечно. Родителям собираешься звонить?

– Нет. Сначала Нуртен, потом Нежмие. Ну и родителям, потом. Послушай, Герман. Я вспомнила. Вспомнила, где видела раньше Соню! Вернее, Риту. У Фимы дома стояла фотография в рамке, где они были сняты вдвоем. Теперь‑то я понимаю, что это были они – брат с сестрой! Я же чувствовала, чувствовала, что где‑то ее видела!

– А тебе совсем неинтересно, – мягко перебил меня Герман, – какое наследство тебе досталось от твоего мужа?

– Так ведь – дом, – пожала я плечами. – Дом Клементины. Просто не верится! Сказка какая‑то…

– Дом и несколько миллионов евро. Кажется, пять, – сказал он, четко проговаривая каждое слово.

– Ско‑о‑олько?! – тяжелый болезненный сон продолжался.

 

Уже у него дома, за чаем, который мы пили в его кухне, Герман достал из кармана мятую газетную вырезку, разложил ее на столе.

– Вот, нашел случайно в вашем доме. Наступил, можно сказать, на нее. Все читаю, перечитываю, но ничего не понимаю! Какое отношение это могло иметь к твоей родственнице Рите?

«Мюнхенская полиция в среду поймала женщину, попытавшуюся ограбить шесть банков в течение менее трех часов. Как сообщает Associated Press, грабительницу выследили и арестовали в парикмахерской. В операции принимали участие сотни полицейских. Тридцатитрехлетней преступнице, имени которой полиция не раскрывает, удалось украсть четыре тысячи девятьсот семьдесят пять долларов из четырех банков, расположенных в центре южногерманского города. Однако в двух отделениях банков ей не посчастливилось, несмотря на то что женщина была вооружена пистолетом. По сведениям полиции, на ней был черный плащ и она была без маски…»

– Думаю, такое же, как и эта вырезка. – Я достала из кармана джинсов другой клочок газеты, который подобрала в садовом домике. – Вот, почитай. «Прокуратура Берлина выдала ордер на арест медсестры клиники „Шарите“, подозреваемой в убийстве нескольких пациентов. Об этом в прямом эфире новостного телеканала № 24 сообщил официальный представитель берлинской прокуратуры Михаэль Грунвальд. Он рассказал, что, по данным предварительного расследования, медсестра отделения интенсивной терапии кардиологического блока убила как минимум двух тяжелобольных пациентов…» Думаю, она черпала силы в этих криминальных колонках. Я не удивлюсь, если после того, как ее посадят и у меня будет возможность осмотреть дом, я найду еще целую сотню подобных вырезок.

…Я вдруг встала, подошла к Герману и положила голову ему на грудь. Я плакала и не могла остановиться. Я вдруг представила себе жизнь этого чудака‑физика, Фимы Фогеля (думаю, никто из нас и не знал его настоящего имени), его безграничную любовь ко мне и ту сомнительную радость по случаю его женитьбы на девушке, сделавшей это за деньги, которые ей понадобились, чтобы отремонтировать мотоцикл. Какая пошлость! И какая жалость, что я не вышла за него замуж по‑человечески…

Я подняла мокрое лицо, и Герман протянул мне платок.

– Брак фиктивный, – только и произнес он.

– Знаю, что фиктивный. Не думаю, что наследство останется у меня и что Рита не попытается отсудить свою долю, – предположила я. – Как ты думаешь?

– Посмотрим. Не забывай, что я адвокат! К тому же кто знает, что брак был фиктивным?

Об этом знали только мы с Фимой, подумала я, но ничего не сказала…

 

[1] Кмет – человек, исполняющий обязанности, схожие с обязанностями мэра в деревне.

 

[2] Терлицы(‑чки) – вязаные, с национальными узорами, короткие носки‑тапочки.

 

[3] Кампус – лагерь для наемных рабочих.

 

[4] Кюфте – приправленные особыми специями, в частности чубрицей, маленькие котлетки.

 

[5] Canim – джаным – дорогой, дорогая.

 

[6] Камион – так в Болгарии называют крупногабаритные грузовые машины.

 

⇐ Предыдущая12345

Поделиться: