Как случилось, что монголы в XIII в. не погибли, а победили?

 

Ни об одном историческом явлении не существует столько превратных мнений, как о создании монгольского улуса в XIII столетии. Да и как быть ученым спокойными? Заканчивается третье столетие с тех пор, как возникла проблема научного изучения «монгольского вопроса», а решения нет! Проблема и сегодня стоит так, как ее поставил много лет назад академик Борис Яковлевич Владимирцов.

Каким образом немногочисленные монголы, которых было чуть больше полумиллиона, разбитые на разные племена, неорганизованные, без военной подготовки, без снабжения – железа не хватало, – могли захватить полмира: Китай с Индокитаем, Тибет и Иран, Среднюю Азию, Казахстан, Украину, дойти до берегов Средиземного моря и пройти через Польшу и Венгрию на Адриатическое море? Это задача, которая до сих пор в историографии не решена. Так и считается, что это какое-то монгольское чудо: Авели (скотоводы) победили Каинов (земледельцев).

Как было сказано выше, европейские народы издавна сталкивались с евразийскими кочевниками, но мало о них знали и не интересовались ими. Греки торговали со скифами, римляне воевали с сарматским племенем роксаланов. В V в. гунны совершили два больших набега, на Галлию и Италию, но это был эпизод, не оставивший следов. Тюркютский каганат VI – VIII вв. не распространялся западнее Дона, а сменившие тюркютов уйгуры, печенеги, гузы, куманы и кыргызы были раздроблены, неорганизованны и слабы. Совершенно по-иному повели себя монголы в XIII в., хотя они только что вступили на арену всемирной истории. Они из жертв превратились в победителей.

Вдумаемся в следующие факты. В Северном Китае было 60 миллионов жителей и власть находилась в руках маньчжуров, воинственного и храброго народа. В Северо-Западном Китае располагались сильные, богатые и многолюдные государства Тангут и Уйгурия.

Южный Китай, к югу от небольшой реки Хуайшуй, текущей между Хуанхэ и Янцзы, возглавляла династия Сун, под господством которой находилось 30 миллионов жителей. Итого почти 100 миллионов жителей, враждебных монголам.

Над Средней Азией и над Восточным Ираном господствовал хорезмский султан. В его владениях жили 20 миллионов мусульман. Армия султана состояла из воинственных степняков и горцев, жестоко угнетавших земледельцев и горожан.

В этой стране находились два крупнейших города, стоявших на высоте современной им цивилизации. Самарканд и Бухара не уступали по богатству и роскоши Константинополю, Кордове и Ханчжоу в Южном Китае. Тогда это была первая пятерка городов, и лишь где-то в третьем десятке стояли Париж и Венеция.

В Восточной Европе, между Волгой и Карпатами, жили 8 миллионов человек. В Грузии – 5, и в Сирии – 5 миллионов. И вот, имея чуть более полумиллиона жителей, монголы одновременно воевали на три фронта, на три стороны света, и, как ни странно, не только воевали, но и побеждали.

Неужели все окружавшие Монголию народы были такими боязливыми, малосильными и безразличными ко всему, что дали себя разбить – и подчинить? Тут что-то не так. Очевидно, мы опустили какой-то фактор. Ведь в XIII в. тибетцы, половцы, русские, аланы и персы трусами не были. Так что причина скрыта в чем-то незаметном, в какой-то невидимой пружине, природу которой и надлежит угадать. Вот почему история середины XIII в. напоминает своей загадочностью криминальный роман.

Уточним условия задачи. Попытка связать монгольские походы с усыханием степи была сделана в 1915 г. киевским профессором Тутковским. Но в то время историю климатических колебаний только предстояло написать. Однако уже тогда она была опровергнута [56, с.415 и след.], ибо монголы в завоеванные страны не переселялись.

Социальный строй монголов в конце XII в., перед началом походов, был родоплеменным, отнюдь не располагающим к агрессии. Правда, тогда из родов начали выделяться «люди длинной воли», аналог викингов и «рыцарей круглого стола», но они были изгоями, и притом малочисленными. Становление феодализма у монголов началось не до походов, а после них, и то не сразу.

Решающим фактором борьбы монголов за самостоятельность оказались не степняки, а дальневосточный лесной народ – чжурчжэни, разгромившие в 1125 г. киданей и уничтожившие китаезированную империю Ляо, а к 1141 г. победившие империю Сун.

Связные сведения китайских географических источников о чжурчжэнях датируются X в., а когда в XII в. эти народы столкнулись – возникла исключительно кровавая война, с перевесом на стороне чжурчжэней. Учитывая историческую перспективу, следует рассматривать наступление чжурчжэней на Китай как реплику на вторжение тайских войск на Дальний Восток. Здесь на борьбу против попытки создания мировой империи с центром в Чанъани выступили уже не степные, а лесные народы Восточной Сибири. Подобно степнякам, они легко усваивали материальную сторону китайской цивилизации, но оставляли без внимания чуждую им конфуцианскую идеологию. Захватив Северный Китай до реки Хуанхэ, чжурчжэни просто переместили передний край войны на юг, но не смешались с покоренными китайцами. Обилие китайских вещей в чжурчжэньских городищах Маньчжурии указывает не на проникновение китайской культуры, а только на обилие военной добычи. Несмотря на то что чжурчжэньские цари именуются в китайских хрониках династией Цзинь (буквальный перевод слова – «алтан», «золото»), китайцы XII в. эту династию рассматривали как иноземную и враждебную и не прекращали борьбы против «варваров». Узел был завязан столь туго, что разрубить его смог только Чингисхан.

Родиной монголов было Восточное Забайкалье, севернее реки Керулен. Чингис родился в урочище Дэлюн-Болдох, в восьми верстах к северу от современной монгольской границы. Этнический подъем монголы испытали одновременно с чжурчжэнями, и понятно, что эти этносы стали соперниками и врагами.

С ИЗО г. чжурчжэни вели с монголами войну на истребление. В решающей войне (третьей) 1211–1235 гг. китайцы империи Сун выступили против чжурчжэней как союзники монголов. Однако китайцы потерпели поражение, и тяжесть войны легла на плечи монголов. Но после победы китайцы потребовали у монголов передачи земель, отнятых у чжурчжэней. Попытка договориться кончилась тем, то китайцы убили монгольских послов. Это вызвало длительную войну, осложненную для монголов тем, что их конница не могла разворачиваться в джунглях Южного Китая и была бессильна против китайских крепостей. Перелом в войне наступил лишь в 1257 г. благодаря рейду Урянгхадая, который с небольшим отрядом вышел через Сычуань к Ханою и поднял местные бирманские, тайские и аннамитские племена на войну против Китая. Таким образом малочисленные монголы победили Великий Китай, объединив все те народы, которые не соглашались стать жертвой китаизации. В 1280 г. все было кончено.

Приобретение Китая не пошло на пользу монголам. Слишком различались между собой эти два народа. Хан Хубилай, основатель династии Юань, велел засеять один из дворов своего дворца степными травами, чтобы отдыхать в привычной обстановке. Китайцы до сих пор не едят молочных продуктов, чтобы ничем не походить на ненавистных степняков. При таком этнопсихическом несоответствии компромиссы были недостижимы, а господство монголов в Китае было вынужденно жестоким насилием. Не произошло даже ассимиляции, ибо монголо-китайские метисы извергались из того и другого этноса, вследствие чего гибли. А ведь с мусульманами и русскими монголы охотно вступали в браки, дававшие талантливых потомков. Только евреев монголы чуждались больше, чем китайцев. Освободив от податей духовенство всех религий, они сделали исключение для раввинов: с них налог взимали.

Ожесточение китайцев против монголов вылилось в восстание, начавшееся тем, что по знаку тайной организации «Белый лотос» монгольские воины, находившиеся на постое, были зарезаны в постелях хозяевами домов. И гнусно не само убийство спящих, а то, что это ныне является национальным праздником китайцев.

По-иному сложилась судьба западных монголов, улусов Джучидского (Золотая Орда), Чагатайского и Иранского, а также джунгаров. Тесная связь царевича Хубилая с завоеванным Китаем, из которого он черпал средства и силы, уже в 1259 г. вызвала раскол монгольского улуса. Противники Хубилая выдвинули на пост хана его брата Аригбугу, а после его гибели – Хайду, который, опираясь на кочевые традиции, вел войну против китайских монголов до 1304 г. На стороне Хубилая выступали иранские монголы; Хайду поддержали наследники Батыя, заключившие союз с русскими князьями. Александр Невский был инициатором этого союза, так как, с одной стороны, монгольская конница помогла остановить натиск ливонских рыцарей на Новгород и Псков, а с другой – ханы, сидевшие на Нижней Волге, пресекали всякое вторжение азиатских кочевников – сторонников китайских монголов или династии Юань. Так произошло разделение монголов на восточных и западных (ойратов).

Поволжские монголы в 1312 г. отказали в повиновении узурпатору хану Узбеку, принуждавшему их принять ислам. Часть их погибла во внутренней войне (1312–1315), а уцелевшие спаслись на Русь и стали ядром московских ратей, разгромивших Мамая на Куликовом поле, а затем остановивших натиск Литвы.

Иранские монголы приняли ислам в 1295 г., так как из-за бушевавшей войны не могли вернуться домой. Их потомки – хазарейцы – ныне живут в степной части Афганистана.

И наконец, самая воинственная часть монголов поселилась в Джунгарии и создала там ойратский племенной союз. Именно ойраты приняли на себя функцию, которую ранее несли хунны, тюрки и уйгуры: они стали барьером против этнической агрессии Китая на север. И они выполняли эту роль до 1758 г., пока маньчжуро-китайские войска династии Цинь не истребили этот мужественный этнос. Но для понимания механизма хода событий надо вернуться в Китай, где в XIV в. власть перешла от монголов к национальной династии Мин.

Война за освобождение Китая от монголов тянулась двадцать лет (1351–1370) и продолжилась после ухода последних монгольских войск за Гоби. Новая национальная династия Мин восприняла стремление династий Хань и Тан и пыталась захватить Монголию. В 1449 г. китайцев остановили ойраты, нанесшие им сокрушительное поражение при Туму, причем был взят в плен император. Эта битва спасла Монголию и жизнь монголов.

Гораздо удачнее для Китая была агрессия на юг, объектами которой стали Корея, Тибет, Непал, Вьетнам и Индонезия, где в 1405–1430 гг. свирепствовал китайский флот. Но попытки китайцев покорить Маньчжурию оказались безрезультатными. В XVII в. маньчжуры сами перешли в наступление и, воспользовавшись внутренней войной в Китае, захватили в 1644–1647 гг. всю страну. Антиманьчжурские восстания продолжались до 1683 г., после которого средневековый период истории Китая закончился.

Маньчжурам удалось за полвека сделать то, к чему безуспешно стремились китайцы две тысячи лет, – объединить Восточную Азию. Но агрессия маньчжуров была политической, а не этнической уже потому, что маньчжуров было мало и прирост населения был невелик. Завоевав Китай, маньчжуры были вынуждены держать там гарнизоны, и, следовательно, почти все юноши служили на чужбине. Затем, став хозяевами Китая, богдыханы превратились в императоров династии Цин, которую постигла судьба всех ранее бывших инородческих династий Китая. Революция 1911 г. с точки зрения этногенеза была очередным национальным переворотом, подобным тем, которые привели к власти династии Хань и Тан. Но на этот раз жертвами этнической агрессии китайцев стали остатки маньчжуров, монголов Внутренней Монголии, тибетцев и потомков уйгуров в Синьцзяне. Такова логика истории и этногенеза, не зависящая от воли отдельных личностей, добрых или злых. Однако ясно, что три больших степных этноса, разделенных обрывами культурно-исторической традиции, тем не менее имели между собой много общего, явно не унаследованного путем передачи. Следовательно, отмеченная общность лежит на порядок ниже этнической, то есть в сфере этнографической, и является следствием сочетания природных условий. В самом деле, поддержание системы кочевого хозяйства в условиях резких колебаний климата и необходимость постоянного сопротивления агрессии: ханьской, танской и минской – в значительной мере определяли сходство характера отношений и развития центральноазиатской этнической целостности. И все же хунны, тюрки и монголы весьма разнились между собой, но все они были барьером, удерживающим Китай на границе Великой степи. В этом их заслуга перед человечеством.

В этой жестокой борьбе – объяснение мнимой застойности народов Срединной Азии. Они не уступали европейцам ни в талантах, ни в мужестве, ни в уме, но силы, которые другие народы употребляли на развитие культуры, тюрки и уйгуры тратили на защиту независимости от многочисленного, хитрого и жестокого врага. За 300 лет они не имели ни минуты покоя, но вышли из войны победителями, отстояв родную землю для своих потомков.

Нет, никак не подходит к монголам надетая на них маска патологических агрессоров и разрушителей культуры.

В войнах, которые они вели, инициатива борьбы принадлежала отнюдь не им. Половцы в 1208 г. приняли к себе врагов монголов – меркитов... и пострадали вместе с ними. Хорезмшах Мухаммед казнил монгольских подданных и оскорбил послов; хорезмский султанат был разрушен. Вопрос о походе Батыя в Европу слишком сложен, чтобы разбирать его здесь. Мнения историков расходятся. Отметим лишь, что наивная монголофобия была лозунгом либерально-буржуазной (модной) историографии, тогда как добросовестные историки, как дореволюционные: Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, С.Ф. Платонов, так и современные: А.Н. Насонов, отмечают сложность проблемы и отсутствие «национальной» вражды монголов с русскими. Вражда началась лишь в XIV в., когда монголы растворились в массе поволжских мусульманских народов, то есть через 100 лет после смерти Батыя.

Что же касается разрушения культуры...

В 1237 г. монголы завоевали царство Тангут, но рукописи Хара-Хото на тангутском языке датируются XIII – XIV вв. Когда же в 1405 г. китайцы империи Мин заняли тангутскую землю, тангутов больше не стало.

Монголы XII – XIII вв. были молодым этносом и вели себя так же, как и все другие этносы в фазе подъема. Разве добрее их были викинги или норманны, захватившие Англию и поработившие ее народ в XI в.? А немецкие феодалы, опустошавшие Италию при четырех Отгонах и вырезавшие полабских славян, и, наконец, рыцари первого крестового похода – чем они лучше монголов?

Разница между теми и другими была лишь в том, что монголы к 1369 г. потеряли свои завоевания и перешли к обороне, а западноевропейские феодалы за такое же время от начала этногенеза развернули колониальную экспансию на Ближний Восток. Просто монголы как этнос были на 300 лет моложе романо-германского «Христианского мира», и сравнение культур должно проходить с учетом «возрастов» этносов. И если европейцы гордятся расцветом искусства в XV в., называя его Возрождением, то монголы, ойраты и маньчжуры прошли аналогичную фазу в XVII – XVIII вв. И в том возрасте, в каком испанцы покорили Америку, маньчжуры, перехватившие у монголов инициативу, завоевали Китай.

Ныне монгольский этногенез вступил в инерционную фазу «золотой осени», и следует ожидать расцвета цивилизации на 300–400 лет, разумеется, в том случае, если какая-нибудь злая воля не прервет развитие Монголии внешним вмешательством, как это было с хуннами и тюркютами. Будем надеяться, что этого не произойдет.

Этнос – система столь эластичная и резистентная, что поколебать ее, деформировать, а тем более уничтожить удается лишь в тех случаях, когда происходит смена фаз этногенеза. Но тем не менее этносы исчезают, оставляя после себя археологические культуры и этнологические пережитки. Люди при этом не вымирают, а входят в состав новых этносов. Так, среди нас бродят потомки скифов и хуннов, шумеров и кельтиберов, хотя этих этносов нет. И видимо, через 2 тысячи лет не останется англичан и датчан, хотя люди будущего будут их потомками, обновленными до неузнаваемости.

Кто же этот невидимый враг, пожиратель этносов и разрушитель культур? Что это за неотвратимое нечто, более мощное, нежели угроза войн и стихийные бедствия? На это ответил не историк, а поэт: «О, что нам делать с ужасом, который был бегом времени когда-то наречен?» Попробуем ответить и на этот последний вопрос, хотя исчерпывающим ответ быть не может.

 

 

Хронос и борьба с ним

 

В том мире, в котором мы живем, есть космос – пространство, заполненное материей, облеченной в разные формы, – и время, ломающее все устоявшиеся формы и выбрасывающее субатомные частицы в вакуум, в древности называвшийся бездной. Вакуум – это пространство без вещества и энергии. В вакууме частицы из реальных превращаются в виртуальные, то есть ежесекундно меняющие знак заряда и теряющие при этом часть своей массы – фотон, уносящийся в край без дна – пустое пространство, где нет понятий бытия и небытия, добра и зла, жизни и смерти. В понимании древних людей это ад, в эрудиции современных физиков – аннигиляция вещества и энергии.

Но зачем нам, историкам, эта фантасмагория? Пусть бы ей занимались физики-теоретики, а мы имеем дело с реальными людьми и прекрасными вещами – искусством, традиция которого уходит корнями в глубокую древность. Но если мы поставим вопрос иначе – а зачем и почему люди древние и новые, и даже будущие не жалеют творческих сил для создания картин, орнаментов, поэм и симфоний, – мы увидим в их поступках (скорее, деяниях) защиту прекрасного, разнообразного мира от разрушающего Времени, ныне именуемого процессом энтропии.

Да как его ни назови, суть дела остается той же. И недаром Гесиод нарисовал Хроноса в образе старика с косой, той самой, которой он оскопил своего отца, Урана, и которой он лишился, когда его сын, Зевс (энергия), заточил его в подземелье. Но время все-таки идет, и борьба с его уничтожающей силой – подвиг общечеловеческого значения.

Путей для защиты от враждебного Хроноса – два, только два, и больше нет. Один – жизнь, не страшащаяся гибели, вечно обновляющаяся и теснящая мрачную стихию вакуума. Жизнь – преображающая кристаллы вирусов в микроорганизмы, а тех в свою очередь – в гигантские деревья, в могучих зверей и в неукротимые племена людей, покорившие всю поверхность планеты. Но жизнь и обновление ее неизбежно связаны со смертью, будь то отдельные люди, этносы (народности) или даже целые виды растений или животных. Жизнь – особая форма бытия, которая питается биохимической энергией живого вещества биосферы, ныне открытой и описанной академиком Вернадским [59]и введенной в этническую историю автором этих строк. Благодаря оболочке из живого вещества (биосфера) наша планета принимает разные виды космической энергии (фотосинтез) и делает Землю разнообразной и прекрасной. Слава биосфере!

Но в вечных сменах рождений, расцветов, упадков и неизбежных концов сфера жизни теряет плоды творческих взлетов. Удержать эти дорогие для человечества следы порывов должна была бы память, но, увы, ее возможности ограниченны. Всего не упомнишь, а вместе с ненужным хламом уходит ценное, дорогое для всех людей знание. И тут вступает в силу нечто новое, присущее только человеку, – искусство.

Искусство – это то, благодаря чему создаются памятники, переживающие свои эпохи. «Все прах, одно, ликуя, искусство не умрет. Статуя переживет народ», – писал Теофиль Готье. Изобразительное искусство – это фиксация переживания и формы в исключительно долговечном материале или, если материал нестоек (дерево, бумага, ткань и т.п.), повторение формы из поколения в поколение. Это последнее – народное искусство. Часто оно уходит корнями в такую древность, сведении о которой не сохранили самые старинные хроники. Или содержит такую информацию, какую летописцы не сумели ни передать потомкам, ни сохранить.

Иными словами, народное искусство – это кристаллизация той же самой энергии живого вещества биосферы, причем оно выводит свои шедевры из цикла рождения – старения – смерти и хранит ненарушенными формы, уже неподвластные всеразрушающему времени. Эта функция давно известна. У нас говорят об этом тускло и вяло: «Искусство как исторический источник», как будто это просто тема диссертации, а не подвиг борьбы с Хроносом. А мы скажем иначе: «Слава искусству!»

Итак, искусство устойчиво, а этногенезы – природные процессы, и потому они, «как иволги, поют на разные лады». М.М. Пришвин, отметив это в своей дивной поэме «Фацелия», вспомнил мысль Гёте о том, что природа создает безличное, а только человек личен. Нет, писал М.М. Пришвин, «только человек способен создавать... безликие механизмы, а в природе именно все лично, вплоть до самих законов природы: даже и эти законы меняются в живой природе. Не все верно говорил даже и Гёте» [215, с.281].

Действительно, ни древние каменные орудия – скребки, рубила, наконечники копий, – ни средневековые металлические топоры, ножи и гвозди, ни новейшие машины личного начала не имеют. Но Джоконда, Сикстинская мадонна, Афродита Милосская, Демон Врубеля и многие другие не только уникальны, но и находят отклик в душах людей, созерцающих картины. Этим искусство перекидывает мост между живой и неживой, даже искусственной природой. И благодаря этому его свойству возможно сопоставление того и другого, а тем самым и анализ культуры – явления, совмещающего вещи, вызывающие восхищение у людей, способных чувствовать красоту.

На уровне личности человека – это станковая или настенная живопись, на уровне этноса – это орнамент, на уровне суперэтноса – сакральные изображения: идолы, где личность изображаемого преобразуется либо в светлый лик, либо в дьявольскую личину. Но во всех случаях красота, заключенная в прекрасных созданиях человека, взаимодействует с человеком так же, как история этническая – с историей культуры.

 

Лев Гумилев – Дмитрий Балашов:

В какое время мы живем?[60]

 

Лев Гумилев – основатель новой науки – этнологии, получившей признание во всем мире. Она исследует влияние природных процессов на историю развития человеческих цивилизаций. Журналистка Людмила Антипова записала беседу ученого с писателем Дмитрием Балашовым, автором повестей и романов о Московской Руси. Нынешний всеобщий интерес к Истории обусловлен нашим желанием понять день сегодняшний. Как мы шли к нему и что нас ждет в будущем? – об этом и говорят ученый и писатель.

 

Л. Антипова: Лев Николаевич, из предисловия к вашей книге «Этногенез и биосфера Земли», написанной 15 лет назад и изданной в 1989-м, я с удивлением узнала, что в нашей стране у вас нет последователей и учеников. Дмитрий Михайлович Балашов, однако, считает себя вашим учеником и именно в этом качестве намерен участвовать в настоящем разговоре...

Л. Гумилев: И таких людей еще пять или шесть, по крайней мере, мне известных. Что же касается моих последователей – я абсолютно убежден, – их у меня порядка нескольких десятков человек. Имеется у меня аспирант, имеются у меня доктора наук, которые, я уверен, меня понимают и разделяют основные положения моей теории. И имеется академия наук, представитель которой, академик Трухановский, объяснил мне, почему меня там ненавидят.

Л.А.: ?

Л.Г.: Три причины. Причина первая. Вы пишете, сказал он, оригинальные вещи, но это не страшно, все равно мимо нас вы не пройдете, нам же их и принесете. Хуже другое: вы доказываете ваши тезисы так убедительно, что с ними невозможно спорить, и это непереносимо. И наконец, третье: оказывается, что мы все пишем наукообразным языком, считая, что это и есть наука, а вы свои научные суждения излагаете простым человеческим языком, и вас много читают. Кто же это может вынести?!

Л.А.: Ваши читатели. Спросите библиотекарей – ваши книги давно уже пользуются популярностью и спрос на них стремительно растет. И сугубо научное и неудобоваримое название – не помеха для не обученного древнегреческому и латыни нынешнего читателя. «Этногенез и биосфера Земли» в Ленинке нарасхват – я сама видела на столах у консультантов листки с крупно написанными шифрами этой книги – настолько часто ее спрашивают читатели.

Л.Г.: Выходит, академик прав!

Л.А.: Тем более, что последняя книга Льва Гумилева и названа просто и ясно: «Древняя Русь и Великая степь». Правда, я не уверена, что она дойдет до заинтересованного читателя – сужу по смехотворно малым тиражам предыдущих ваших книг (мне уже приходилось писать об этом в «ЛГ»). Вот и ваша монография «Этногенез и биосфера Земли» – практически раритет с момента выхода – 11 тысяч книг... Сколько же экземпляров книги «Древняя Русь и Великая степь» сошло с типографских машин?

Л.Г.: К сожалению, пятьдесят тысяч. Книгу издавали в темпе, темп был спешный, и поэтому забыли поместить указатель. Я составил его и вовремя подал. Но, вместо того, чтобы поместить указатель, сняли фамилию моего редактора Андрея Геннадьевича Шемарина. Он два года работал со мной вот за этим столом, задавал мне самые интимные, самые ехидные вопросы, мы с ним подружились. И решили выпить водки, когда книга выйдет. Но она вышла без указателя... и водка осталась невыпитой.

Л.А.: Остается надеяться, что когда-то за этим же столом вы раскроете новое издание «Древней Руси и Великой степи» с компасом-путеводителем по этим исчезнувшим пространствам истории. Впрочем, уже не исчезнувшим, потому что существует эта книга, и ваш ученик Дмитрий Михайлович Балашов...

Л.Г.: ...более известный, чем я...

Л.А.: ...воссоздающий в своих книгах историю уже Московской Руси, художественный образ ее на прочной канве надежных научных данных.

На природу вашего творческого союза писателей и историков в одном лице поможет пролить свет небольшая цитата из последнего романа Дмитрия Балашова «Отречение»: «И потому – муравьиная ежечасная работа тех, кто творит и сохраняет память народа, кто не дает угаснуть традициям веков, безмерно важна. Без нее умирают народы и в пыль обращаются мощные, некогда гордые громады государств».

Как было в жизни, Дмитрий Михайлович, – как свела вас судьба с Львом Николаевичем?

Д. Балашов: Все решил интерес к работам Льва Николаевича Гумилева. Сам я по специальности фольклорист. То есть, изучая, скажем, народную песню, я имею дело со множественностью – вариантами песни, записями ее. Эту множественность, чтобы изучить, надо «разложить спектрально», с учетом времени и места, где появился вариант песни или баллады. Таким образом, возникает необходимость в каком-то инструменте и, в свою очередь, невольно ставится вопрос об общих законах развития культуры. А этих законов нет.

Есть высказывание Маркса в предисловии к «К критике политической экономии», быть может, самое гениальное – у него – о том, что никакой связи между прогрессом экономики и развитием культуры нет и быть не может.

Л.А..: Лев Николаевич, вы придерживаетесь того же мнения?

Л.Г.: Я вполне уважаю Маркса – за это и аналогичные высказывания.

Д.Б.: Так вот, этой связи действительно нет (хотя мы все эти десятилетия упорно пытаемся ее найти, залезая в вульгарный социологизм). Но это и не значит, что историю культуры можно представить просто как цепь фактов. Существует процесс. Значит, должны быть и законы, отражающие его развитие, не так ли? С чем он связан? Если считать, скажем, искусство фольклора общим выражением народных духовных представлений, то связь впрямую должна быть с каким-то общественно-духовным развитием наций, по терминологии Льва Николаевича – этносов.

Л.А.: То есть, как ученый, вы были готовы к восприятию главных положений учения Льва Гумилева?

Д.Б.: Я сразу увидел в нем великолепную возможность для построения наконец истории народной культуры (да и культуры вообще) как процесса осмысленного, со своими законами, связанного с разными стадиями в развитии этноса. Фольклористу проще простого было принять постулат гумилевской теории – этнос не состояние, а процесс, интуитивно я понял это.

А чтобы понять суть явления, связать и обобщить уйму научного материала и сформулировать теорию этногенеза, что и сделал Лев Николаевич, нужна была гениальность.

Моего же таланта (допустим, я им обладаю) хватило, чтобы убедиться в правильности собственных смутных и полусмутных представлений, которые я бы за всю жизнь не свел воедино, в такую вот теорию, путем гениального обобщения... Точнее, эти представления получили основание.

Вот тогда я и решил встретиться с Львом Николаевичем.

Л.Д.: Неблизкий путь для встречи людей, живущих в одном городе, ведь вы оба – питерцы...

Д.Б.: У нас в России, между прочим, очень принята этакая маслено-хамская манера: идти знакомиться с гением, а потом в прихожей тихо спрашивать – скажите, а что он написал? Я поступил наоборот. Пошел в библиотеку, выписал все вышедшие из печати труды Льва Николаевича и внимательно их изучил. Потом отправился по Ленинграду искать автора. Прошел по всем учреждениям, где он работал, наслушался всяких околичных и чаще недружелюбных высказываний о нем и его трудах...

Л.А.: От кого же?

Д.Б.: От научных сотрудников, от коллег, так сказать... А потом сам пришел домой к Льву Николаевичу. Пожалуй, это единственный случай, когда я сам шел на встречу, меня просто привело, без всяких там гамлетовских вопросов.

Л.А.: И как вас встретил будущий Учитель?

Д.Б.: Достаточно недоверчиво. Было это... даже не помню, когда именно...

Л.Г.: Семьдесят второй, по-моему, год.

Д.Б.: Наверное, да... Я тогда уже написал «Марфу-Посадницу». И там я очень свирепо разобрался во всех социальных аспектах жизни древнего Новгорода. И поставил точку – понял, что не это главное, что это нужно просто учитывать и переходить к более общим категориям.

 

Страсти, классы и идеалы

 

Так, категория этноса, патриотизма есть категория более высокая, чем категория классовой принадлежности. Последнюю можно сменить, – этническую принадлежность сменить нельзя.

Л.А.: А как насчет тезиса о том, что история есть история постоянной борьбы классов?

Д.Б.: Это выдумка, хотя трения межклассовые существуют всегда и в некоторые эпохи обостряются – когда класс перестает исполнять свое назначение в обществе. Ну, а любой класс, даже самые роскошные рабочие – если им сказать, что они могут на завод не ходить, а зарплату получать будут, – сопьются и деградируют в ближайшие годы.

Л.А.: А не обратятся ли они к творчеству, не создадут ли шедевры искусства, литературы?..

Д.Б.: Голубые мечты интеллигентов XIX века! Не к литературе и искусству они обратятся, а к водке и игре в домино. Вот.

Л.А.: Вы заговорили о дворянах, а они-то обратились к другому...

Д.Б.: Дворяне обратились к тому же самому, и не столько к шампанскому, по расхожему представлению, сколько к той же водке, что интересно. Затем они травили зайцев на крестьянских полях, еще не убранных, ездили в Париж, бегали за крестьянскими девками...

Л.Г.: ...а девки визжали и были очень довольны. Поэтому со временем образовалось большое количество носителей пассионарности среди крестьян и детей крестьян, которые по социальному положению числились просто подлым сословием, но хотели выйти из него и занять ведущее место, потому что законы природы и социальные законы никак не соответствуют одни другим.

Л.А.: Корень слова «пассионарность» латинский и означает «страсть». Лев Николаевич, для читателей, не знакомых с вашей теорией, изложенной в книге «Этногенез и биосфера Земли», позвольте привести выдержку из нее – ведь сам термин введен в научный обиход именно вами.

 

«...Пассионарность – это биологический признак; а первоначальный толчок, нарушающий энергию покоя, – это появление поколения, включающего некоторое количество пассионарных особей. Они самим фактом своего существования нарушают привычную обстановку, потому что не могут жить повседневными заботами, без увлекающей их цели».

(Л. Гумилев. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1989, с.272).

 

Поясните на конкретных исторических примерах вашу мысль, Лев Николаевич.

Л.Г.: Возьмите, пожалуйста, такого человека, как граф Строганов. У него был сын, министр, довольно толковый, но ничем себя особо не проявивший, и другой сын, сводный брат министра, фамилия которого по женской линии Воронихин. Посмотрите на Казанский собор – весьма наглядно...

Д.Б.: Я бы добавил несколько минорную ноту. Дело в том, что упадок пассионарности, обозначившийся в XIX веке, коснулся верха так же, как и низа, и значительное число помещиков передавали известным биологическим путем уже не пассионарность, а собственное отсутствие оной тем же крестьянам. То есть они плодили субпассионариев – особей, пассионарный импульс которых меньше инстинкта самосохранения. В итоге же военное служилое сословие, которое прежде спасало Россию от многочисленных бед, в считанные годы выродилось: с треском проиграло Крымскую войну, которую очень трудно было проиграть. Это не мое частное мнение. Стоит почитать статьи Энгельса о Крымской войне, где он предсказывал неотвратимую победу русского оружия. И по-моему, его нелюбовь к русским сильно подогревалась потом тем, что мы не оправдали тогда его ожиданий...

А потом, буквально через несколько лет, в 1861 году, дворянско-помещичье сословие, как не выполняющее своего назначения, было, так сказать, ликвидировано как класс. В ближайшее время они сумели прокутить и спустить те имущества, которые им были оставлены.

Л.А.: Но вот началась эпоха революций, и?..

Д.Б.: Много было разговоров в эту самую эпоху о барах и так далее, но, простите, от реального конца русского барства до семнадцатого года прошло уже, собственно, два поколения. Дворян сменили разночинцы, пришедшие к фактической власти, выходцы, кстати, из тех же крепостных крестьян. А из того дворянства, что осталось, так сказать «на плаву», – о, это были люди совершенно уже другого плана, это были труженики, свирепо умеющие работать. Очень поучительны мемуары математика и кораблестроителя Крылова, прожившего свыше 90 лет (он умер около 1943 года), для понимания психологии дворян-пассионариев, в частности подобных Столыпину. Ведь он сознательно шел на то, чтобы разрушить последние остатки, скажем, дворянской спеси: он знал, что как помещик он потеряет на реформе, за которую ратовал. Но, как дворянин, он считал нужным, чтобы рядом с ним жил культурный, богатый, развитой, так сказать, крестьянин. Реформы Столыпина должны были привести к уравнению крестьянства в правах со всеми прочими сословиями. Ведь вот к чему шло развитие истории русской, развитие России, подорванное и несостоявшееся, к великому сожалению. То есть мы действительно переходили в какое-то новое состояние...

Л.А.: Лев Николаевич, вы полностью согласны со всеми суждениями Дмитрия Михайловича?

Л.Г.: Да, конечно, я полностью согласен со всем, что он говорит, хотя он говорит о частностях. Я могу сказать об общем. У всех народов, какие мы знаем, – от шумеров, Ассирии, Египта, Рима и включая современные народы, наблюдается один и тот же процесс: возникает некий толчок... Я говорю «некий» не потому, что я не знаю его природы. Но этот толчок чисто биологический, мутация, которая создает некоторое количество людей, способных отдавать свою жизнь ради общего дела, – пассионариев.

Это первая фаза, это фаза подъема, когда количество таких людей увеличивается. Тогда создается общественный императив, гласящий: будь тем, кем ты должен быть! Если ты оказался волею судеб крестьянином – паши землю. Если ты оказался рыцарем – отдавай свою жизнь на полях сражений. Если же ты оказался герцогом – умей водить войска. Если ты оказался королем – управляй страной!

Если же человек не соответствует своему назначению, то короля убивают, герцога лишают надела, рыцаря выгоняют с позором и с плетьми, раз он оказался трусом, а не героем. Крестьянин... Ну, с этим умеют управляться. Его заставляют обрабатывать землю и выдавать необходимый продукт, чтобы прокормить тех, кто этих крестьян защищает, и тех, кто наводит среди них порядок, потому что без порядка жить нельзя.

Но потом уже количество этой внутренней энергии, энергии живого вещества биосферы (биохимической по своей природе), увеличивается. Возникает новый императив: будь самим собой – будь не только рыцарем, но будь Ромуальдом! Будь не только схоластом, но – Абеляром! Будь не только художником, но Джотто или Микеланджело...

И вот люди начинают уже ставить свои подписи под картинами, люди требуют, чтобы им составляли биографии, люди требуют, чтобы их благодарили за совершенные ими подвиги – иначе отказываются совершать подвиги! Они делают только необходимое.

Феодал в средние века работал сорок дней в году, остальное время он был свободен. Так вот он и говорил королю – я тебе сорок дней отработал, и все, и больше от меня не требуй. А если ты хочешь, чтобы я еще и победы тебе одерживал, награждай меня. Не деньгами – куда ему деньги, у него все есть. А что же тогда нужно феодалу? Ему нужны почести!

...Вот один уровень пассионарности.

Но есть еще и другая, более высокая степень пассионарности – когда человек ничего не требует для себя, а работает только на свой идеал.

Л.А.: Нужно напомнить читателю, что толкование многих приевшихся слуху и глазу терминов у вас часто не совпадает с общепринятым...

Л.Г.: Да, под идеалом я понимаю далекий прогноз, и ничего более. Так вот, человек, наделенный высшей степенью пассионарности, устремлен и действует, осуществляя далекий прогноз, ничего не требуя для себя. Такие, как Жанна д'Арк – лотарингская пастушка, немочка, плохо говорящая по-французски, отдает свою жизнь за величие Франции. Ян Гус выступает за величие Церкви и гибнет на костре, зажженном ее служителями-холуями, так как все хотели брать взятки и пользоваться всякими благами, не неся никакой ответственности...

А высшая степень пассионарности, которой может обладать человек, – это быть самим собой, неповторимой личностью, полностью отдающей себя своему делу, как, например, Исаак Ньютон посвятил свою жизнь науке – все остальное ему было просто неинтересно.

Но потом пассионарность начинает снижаться, начинается диссипация, рассеяние энергии, присущей системе в момент создания, и тогда начинается постепенный возврат к предыдущим, пройденным фазам.

Л.А.: И что же тогда происходит с людьми, как меняются их жизненные цели?

Л.Г.: А с людьми происходит вот что. Они становятся всего лишь... простыми генералами, желающими карьеры, и более ничего. Потом – художниками, желающими только заработка. Еще ниже – чиновниками правительства, сначала добросовестными и грамотными, а потом заблатованными и безграмотными. Эта фаза развития человеческой общности называется надлом, брейкдаун по-английски.

Л.А.: И этот надлом с неизбежностью охватывает всех буквально?

Л.Г.: Нет, уцелевает какая-то толпка здоровой части населения, ранее занимающаяся просто земледелием, ремеслом, торговлей, военным делом даже, но в качестве наемников. Так вот, они вылезают из своих повседневных дел и говорят: нет, такого безобразия, в которое привели нашу страну, терпеть больше нельзя, мы устали от великих, от тех, которые претендуют на величие, а сами ничего не стоят и не могут. Давайте выберем себе идеал, – и выбирают. В Риме был выбран Цезарь, к примеру. Но в качестве идеала может быть выбрана не только личность. Так, в Англии был избран идеал джентльмена, идеал святого – в Византии, богатыря – в Монголии, мыслителя – в Китае.

Л.А.: А в России?

Л.Г.: Вас не устроил рассказ Дмитрия Михайловича или хочется, непременно хочется устроить столкновение мнений?

Л.А.: Нет, но все же...

Л.Г.: Да нет же, ваш вопрос и логичен, и неизбежен, но я рассматриваю историю человечества как непрерывный и взаимосвязанный процесс, и к России я тоже подойду, обещаю, Людмила Ивановна.

Так, через определенное время наступает момент в истории, когда идеал, к которому надо стремиться, становится или недостижимым, или даже нежелательным, а на смену ему приходит идеал массы, активной массы – это наступает фаза обскурации. Этот идеал массы очень простой: будь таким, как мы, не выпендривайся, не старайся быть выше других. А уж если ты, на свою беду, оказался талантлив – скрывай свой талант. Вот в Риме, в среде легионеров, убивали своих командиров за то, что те заставляли подчиненных соблюдать дисциплину и смело сражаться. Сражаться-то они умели, эти легионеры. Но они не хотели, чтобы ими командовали и ими руководили. Они считали, что каждый может быть императором, или проконсулом, или центурионом – любой. Вот Луций, вот Публий – почему бы и не он? Хороший парень, вчера с нами так крепко выпил, – давай изберем его...

И в результате – депопуляция, сокращение населения, уменьшение резистентности системы. Внутри нее воцаряется полный беспорядок. Так как разумно вести хозяйство становится попросту невозможным, прибегают к конфискациям. Богатых людей начинают обвинять в том, что они являются врагами народа, их казнят, имущество конфискуют, пропивают и ночью берутся за следующих.

Л.А.: Ваш древнеримский пример вызывает в памяти уроки французской революции, которые не помешали возникновению новых уроков семнадцатого года. Неужели за долгий путь своего исторического развития человечество так и не научится «проскакивать» или предвидеть эту фазу? Неужели без нее не обойтись – ну хоть когда-нибудь?

Л.Г.: Эта фаза в развитии человеческого сообщества так же необходима, как фаза старости у человека. Представьте: спортсмен, который совершал туристические походы, прыгал, бегал, умел биться боксом и давать нокауты своим мощным противникам, становится дряхлым старичком, который еле ходит с палочкой и хочет только одного – чтобы его кто-то угостил, накормил, и он лег бы...

Но такая структура даже психологически неустойчива, она не может долго существовать и распадается на составные части, причем уцелевают только те, кто не принимал участия в историческом процессе! – те, кто жил в гомеостазе, в равновесии с природой. И если в это время происходит новый пассионарный толчок, то все начинается сначала: так после этрусков пошел Рим, после Рима и Эллады пошла Византия, после Византии – Османская Турция... и так далее, И таких толчков в ближайшем историческом времени известно 17.

Л.А.: Собственно, на них, этих пассионарных толчках, и основана вся ваша концепция этногенеза...

 

 

А было ли иго на Руси?

 

Л.Г.: А вот теперь, на фоне общей картины, я и отвечу на ваш вопрос – о русских и о России, исходя из положений моей теории.

Древние славяне возникли в то же самое время, от того же толчка, что и христианские общины в Малой Азии и Сирии, – то есть во II веке новой эры. Через тысячу лет они распались на разные этносы: чехи, поляки, сербы, болгары (которые больше воевали друг с другом, чем с любыми противниками). Кстати, это же касалось и Древней Руси, которая к XII – XIII веку развалилась на составные княжества, относившиеся друг к другу уже не на субэтническом, а на этническом уровне.

Л.А.: Поясните свой тезис, Лев Николаевич.

Л.Г.: Эти княжества помнили еще, что у них общие предки, но это не имело для них ни малейшего значения, и они воевали друг с другом.

Д.Б.: И еще как! Новгородцы – с суздальцами, скажем. ..

Л.Г.: И очень жестоко. Судите сами – на одной только битве при Липице тех же новгородцев с суздальцами, о которых упомянул Дмитрий Михайлович, было убито девять с лишним тысяч людей – столько не потеряли во время войн с монголами!

Такая же резня шла и между другими княжествами!

Л.А.: Выходит, нашествие монголов не единственная причина упадка Древней Руси?

Л.Г.: Я не устану повторять и в своих работах доказал: то, что приписывается монголам, – это миф. Монголы пришли в страну, которая уже не могла сопротивляться и которую они не собирались завоевывать. Она им была не нужна совершенно! Они просто прошли через нее стратегическим маршем для того, чтобы расправиться с половцами.

Л.А.: Что же спасло Русь?

Л.Г.: То, что страна эта, находясь на краю гибели, вдруг испытала новый пассионарный толчок. Доказательство – примерно в одно время родились такие люди, как Александр Ярославич Невский, Миндовг, великий князь литовский, Осман, турецкий султан, которые подняли значение своих стран и народов, спасли себя от завоеваний иноземцами, сумели найти союзников и силы в своих народах, в отдельных группах, заметьте...

Так, на Руси такой отдельной группой были бояре. Боярин – аристократ незаконного происхождения. Но на него можно было положиться, тогда как положиться на народную массу было совершенно нельзя: они убегали, прятались и ждали, когда противники уйдут, разгромив основные столицы, как это было с Угличем, например.

Л.А.: И нападающим никто не оказал сопротивления?

Л.Г.: Углич не сопротивлялся татарам. Все население попряталось в лесу, за исключением купцов, которым жалко было бросать свое имущество и которые заключили соглашение с татарами о выплате небольшой контрибуции лошадьми и продуктами в обмен на пайдзу – охранную грамоту от татар. Так уцелел Углич, и не он один, уцелела Кострома, Тверь, Ярославль – все города по Волге уцелели именно потому, что они заключили мир с татарами и монголами. Какое там завоевание! Какое там иго – не было его!

Л.А.: Но союз Александра Невского с Батыем вряд ли был заключен от хорошей жизни...

Л.Г.: Александр Невский действительно заключил союз с Батыем, а затем с его братом Берке только тогда, когда немцы начали наступление на Прибалтику, а затем на Псков и Новгород. Союз этот был военно-политический – чтобы бороться против нажима с Запада (дранг нах остен) и остановить наступление тех немцев, которые стремились превратить остатки древних русичей в крепостное сословие. В итоге – там, где князья просили помощи у татар, там выросла великая держава Россия. Там, где они согласились на подчинение Западу – в Галиции, например, – там они превратились в крепостных мужиков и ни на что уже способны не были.

Л.А.: Но ведь не в «тлетворном влиянии Запада» причина, а в более глубинных, надидеологических законах возникновения, развития и упадка этносов. Итак, согласно вашей теории, к XIII веку Русь, спустя 10 веков, испытывает новый пассионарный толчок, что отражается на ее конкретном историческом развитии в это время. Возникает вопрос о природе толчков.

 

 

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться: