Матвей Платов в Бородинском сражении

 

Участие казачьих полков в Бородинском сражение – актуальная проблема, она вызывает до сих пор острый интерес среди исследователей. В немалой степени это связано и с личностью казачьего предводителя – Матвея Ивановича Платова.

Действия казаков 26 августа 1812 года слабо освещены в литературе, основное внимание ученые, особенно в последнее время, уделяли роли корпуса М. И. Платова, выполнявшего в тот день совместно с 1‑м кавалерийским корпусом генерал‑адъютанта Ф. П. Уварова отдельную задачу командования. Причем среди авторов нет единства мнений о цели предпринятой в разгар сражения по приказу М. И. Кутузова этой кавалерийской операции против левого фланга наполеоновской армии. Историки также по‑разному квалифицируют ее. Что это было? Атака, поиск, набег, рейд, тактическая демонстрация, диверсия? Из‑за того, что в научный оборот введены далеко не все источники (их немного), остаются до конца невыясненными многие детали: время проведения операции, численность участвовавших войск, наличие общего командования и так далее. Наибольшие споры вызывают результаты, поскольку Платов и Уваров оказались среди немногих высших генералов, не получивших наград за Бородино в силу весьма низкой оценки их действий М. И. Кутузовым.

Бородинское сражение, не без основания, называли битвой генералов. Как русские, так и французские военачальники (необходимо отдать им должное) под градом пуль демонстрировали образцы мужества и воинской отваги. Кто погиб, кто выбыл раненым из строя. Поэтому жизнеописания многих по праву украшены их героическим участием в этой битве. С биографией М. И. Платова дело обстоит совсем не так. В его послужном списке бородинский эпизод до сих пор остается темным пятном, которое ставит под сомнение боевую репутацию знаменитого донца. Тень, брошенная М. И. Кутузовым на поведение атамана в день 26 августа, сильно затрудняла создание апологетических сочинений нескольким поколениям историков.

Основное препятствие для таких биографов заключалось в согласовании доблестных деяний предводителя казаков с резко отрицательным отзывом о нем главного полководца «грозы двенадцатого года», Кутузова. Чаще всего указанное противоречие устранялось испытанными и простыми методами. До недавнего времени большинство авторов, плодотворно трудившихся на ниве «научпопа», предпочитало не замечать или обходить стороной этот неудобный факт. Но как нередко случалось в нашей отечественной историографии, стремление сглаживать углы породило на практике искусственно созданную идиллическую картину – полного единства взглядов и действий в 1812 году непогрешимого и мудрого отца‑командира М. И. Кутузова и его безупречно верного сподвижника «вихорь‑атамана» Платова. Это уникальное историографическое явление заставляет обратить пристальное внимание на действия казачьего корпуса и его предводителя в знаменитой битве.

Среди большого количества трудов по этому сюжету в Бородинском сражении порекомендуем читателям журнала недавно вышедшую книгу А. И. Попова, изложенную не в описательном, а в аналитическом ключе. Автору удалось уточнить хронологию и, базируясь не только на отечественные, но и широко используя иностранные источники, детализировать происходившие события. Убедительно выглядит и его вывод о том, что, несмотря на неудовлетворенность командования итогами, «диверсия принесла больше пользы русской армии, чем нанесла вреда французской. Она помогла русским воинам выстоять на поле Бородина». В ряду общей литературы о легендарном казачьем атамане скажем еще о недавно защищенной диссертации А. И. Сапожникова. Его труд – это первая попытка критического и научного осмысления биографии М. И. Платова. Автор смог избежать комплиментарного подхода к проблематике и пересмотрел многие устоявшиеся в историографии оценки и взгляды, в частности, взаимоотношения «вихорь‑атамана» с высшими военачальниками – М. Б. Барклаем де Толли, П. И. Багратионом, М. И. Кутузовым.

На наш взгляд, давая оценку деятельности Платова в Бородинском сражении, необходимо учитывать в первую очередь его морально‑психологическое состояние и отношения с высшим генералитетом. Эти факторы, как правило, в предшествующей литературе не брались в расчет.

Донской атаман, отстраненный Барклаем 18 августа от командования главным арьергардом и отосланный под предлогом свидания с императором в Москву, возвратился к своим полкам 24 (по утверждению некоторых авторов – 25) августа накануне сражения. Его честолюбию был нанесен очередной удар, и он находился далеко не в лучшем душевном состоянии, всегда тяжело переживая свои неурядицы. Например, еще 15 августа в ответ на нарекание за быстрое отступление арьергарда он жаловался А. П. Ермолову: «А вчерашний выговор мне, что я сближаюсь к армии будто от одного авангарда малого неприятельского, чуть было не сразил до болезни».

Вряд ли его радовало и назначение нового главнокомандующего, с которым он после столкновения в 1809 году находился, мягко скажем, в натянутых отношениях. Ничего хорошего в будущем для себя ожидать не приходилось.

После отъезда Платова в Москву в командование иррегулярными войсками вступил генерал‑майор И. К. Краснов, близкий по возрасту, взглядам и много ему обязанный по службе. Прибыв обратно к армии, атаман узнал печальное известие о своем ближайшем сподвижнике. В арьергардном бою под Колоцким монастырем Краснову ядром раздробило правую ногу, которую пришлось отнять (по некоторым свидетельствам – при операции присутствовал Платов). Но это не помогло, и он скончался 25 августа. Смерть старого боевого товарища только усугубила тяжелое душевное состояние атамана. Было и другое, задевавшее уже личное самолюбие, неприятное обстоятельство – в это время произошло очередное сокращение и так небольшого количества полков под его командованием. Понятно, что такие действия всегда весьма чувствительны для любого генерала, особенно для имевшего высокий чин. По штатам Войска Донского насчитывалось 60 полков, а атаман и полный генерал повел сражаться в день генеральной баталии всего шесть полков из десяти подчиненных ему на тот момент. Обычно командовать такими малыми отрядами давали даже не генералам, а молодым полковникам. Для примера: в арьергарде под началом генерал‑лейтенанта П. П. Коновницына, сменившего на этом посту Платова, до 26 августа находилось, помимо регулярных частей, 13 казачьих полков.

Теперь подойдем к весьма деликатному вопросу, которого нельзя не коснуться при рассмотрении нашей темы. Слишком многие современники прямо указывали на то, что прославленный казачий вождь не избежал, как и многие простые смертные, пристрастия к спиртным напиткам (предпочитал цымлянское, горчишную и «водку‑кизлярку»). В данном случае он прямо нарушал вековую казачью заповедь – сухой закон во время военных походов. Но, видимо, в сложившейся ситуации его тяга к пагубной привычке сильно обострилась, и этот порок производил слишком плохое впечатление на очевидцев событий. Возможно, именно поэтому в воспоминаниях некоторых офицеров о Бородинской битве можно встретить малоприятные для Платова оценки. А. И. Михайловский‑Данилевский, например, характеризуя его «распутное поведение», написал: «…он был мертво пьян в оба дня Бородинского сражения, что заставило, между прочим, князя Кутузова, 24‑го августа, во время дела, сказать при мне, что он в первый раз во время большого сражения видит полного Генерала без чувств пьяного». О нетрезвом Платове 26 августа дважды в своих записках упомянул и А. Н. Муравьев. Офицер кутузовского штаба А. А. Щербинин лишь глухо намекал на это обстоятельство: «Платов ничего не делал во весь день.

Казаки его и ночь всю проспали, не заметив отступления ведетов неприятельских».

Но здесь важно отметить, что все трое не находились рядом с атаманом в день сражения – это очень важно. Они только повторяли то, что слышали в штабе Кутузова. Конечно, дыма без огня не бывает, и, скорее всего, утверждения мемуаристов имели под собой реальную почву. И все‑таки, не отрицая самого факта, не стоит его преувеличивать или представлять Платова главным «алкоголиком» российской императорской армии (во все времена у нас хватало пьющих генералов), опираясь всего на несколько показаний. Кроме того, показания эти не дают никаких оснований считать, что казачьи полки не справились с поставленной задачей. А такое устойчивое мнение сложилось в штабной среде. Правда, причины указывались разные. Например, А. Н. Муравьев, упоминая, что иррегулярные части сражались «очень неохотно» и «вяло», высказал мысль: «…это, может быть, произошло оттого, что Платов временно причислен был к армии Барклая, к которому все питали ненависть, в особенности казаки, потому что они более нас ненавидели немцев.» Это был один из оттенков убежденности в бездеятельности донцов.

Но часто объективная картина открывается не современникам, а лишь историкам по прошествию долгого времени. И вот сегодня, исходя из совокупности всех фактов, трудно согласиться с тезисом «вялости» и «неохотности» казаков и их предводителя. В диспозиции, отданной Кутузовым 24 августа для предстоящего сражения, об отдельном казачьем корпусе вообще ничего не говорилось. Следовательно, он не имел строго определенного назначения. В конечном итоге именно от Платова (или его окружения) исходила инициатива кавалерийского рейда на фланг противника. Еще утром 26 августа его казаки провели разведку, выяснили отсутствие крупных французских сил за рекой Колочью и нашли броды. Атаман отправил к Кутузову принца Э. Гессен‑Филипп‑стальского с просьбой подкрепить его малочисленный корпус для последующего движения. Фактически главнокомандующий лишь одобрил платовский план, однако для предложенной операции было выделено ничтожно мало сил: примерно две тысячи казаков и две с половиной тысячи сабель 1‑го кавалерийского корпуса. Кроме того, при отсутствии единого командования этой конницей (ни Платов, ни Уваров не подчинялись друг другу) и четко сформулированного приказа в категоричной форме, как о том писал участник рейда К. Клаузевиц, трудно было рассчитывать, вопреки надеждам высшего начальства на чудо, на какие‑либо эффективные и решительные результаты.

И все‑таки Наполеон вынужден был выделить для противодействия русским конным корпусам 5 тысяч кавалерии и 10,5 тысяч пехоты, а потом «затормозить» выдвижение на исходные позиции двух дивизий Молодой гвардии, приготовленных для поддержки фронтальных ударов. Потеря времени на войне – фактор важнейший, подчас непоправимый. Французские атаки в центре на время приостановились. Тем самым русские получили очень важную для себя передышку, а командование сумело перегруппировать войска. Весьма вероятно, что русская кавалерийская диверсия повлияла и на решение Наполеона не вводить в дело Старую гвардию ввиду уязвимости своего левого фланга, а также из‑за опасения повторного нападения. Все это – прямые и косвенные результаты действия казачьей конницы. Современные историки часто упускают из виду и другой факт, противоречащий тезису о «бездеятельности» казаков. Корпус Платова 26 августа захватил 450–500 пленных, а в целом русскими в тот день было взято около 1000 французов. Если малочисленный корпус на своем счету имел столько пленных, сколько вся остальная армия, то тогда уместно и логичнее ставить вопрос о «бездеятельности» не корпуса, а армии.

Вот эти анализируемые факты и заставляют поставить под сомнение выдвинутую командованием версию о пассивности Платова и вынуждают искать другие объяснения. Тем более что в официальном известии о Бородинском сражении, составленном 27 августа в штабе Кутузова, роль атамана получила совершенно неожиданный оборот. Ему приписали то, чего он никогда не делал. Процитируем этот документ, рассчитанный в первую очередь на общественное мнение России: «На следующий день генерал Платов был послан для его (то есть противника. – В. Б.  ) преследования и нагнал его арьергард в 11 верстах от деревни Бородино». Это соответствовало действительности с точностью до наоборот. Известно, что официальные сообщения на войне часто призваны скрывать истинное положение дел, но не до такой же степени!

Платову на самом деле поручили командование передовыми частями, только не авангарда, а арьергарда, который первоначально отошел к Можайску, а затем, не выдержав напора превосходящих сил французов, отступил к селу Моденово, находившемуся в трех верстах от расположения Главной армии. Вечером 28 августа Платова отстранили от командования, а на его место был назначен М. И. Милорадович. Неприятности сыпались на голову атамана с завидным упорством и постоянством. Особенно обидным для него стало вторичное увольнение за один месяц от престижного в глазах генералитета командования арьергардом с одинаковой неофициальной формулировкой «за быстрое отступление».

Анализ всех фактов и обстоятельств позволяет предположить, что главными причинами атаманских бед в тот момент были отнюдь не реальные провалы или сомнения в его командных способностях. Главные причины – это старые обиды на него нового главнокомандующего. Еще И. П. Липранди в своих мемуарных заметках, оспаривая официальный повод снятия («неприятель напирал сильнее, нежели накануне»), веско заметил, что нарекание на Платова «имело и другой источник или причину». А еще один, не менее осведомленный мемуарист А. П. Ермолов прямо писал, что Кутузов «не имел твердости заставить Платова исполнять свою должность, не смел решительно взыскать за упущения, мстил за прежние ему неудовольствия и мстил низким и тайным образом». Вспоминая эти события, А. И. Михайловский‑Данилевский засвидетельствовал, что раздражение Кутузова против атамана доходило даже до употребления ненормативной лексики: «он бранил Платова, который в сей день командовал арьергардом, вот, между прочим, собственные слова его: „Он привел неприятеля в наш лагерь, я не знал, чтобы он был такой г…няк“.»

В пользу нашего предположения свидетельствуют и последовавшие события. На военный совет в Филях генерала от кавалерии М. И. Платова (в свое время участника не менее знаменитого военного совета А. В. Суворова в 1790 году перед штурмом Измаила) забыли позвать, хотя в числе приглашенных оказались молодые полковники и генерал‑майоры. Фактически он был лишен и командования донскими казачьими полками. Номинально у него оставался лишь Атаманский полк, положенный по статусу находиться в его подчинении. После того как Москва была оставлена, Кутузов приказал ему собирать лошадей для кавалерии. Такое поручение для старейшего боевого генерала явно имело унизительный оттенок. Очередной ощутимый удар по атаманской власти был нанесен 8 сентября в Красной Пахре. Приказом по армии все полковые коши (казачьи обозы) выводились из подчинения Платова и передавались в ведение генерал‑вагенмейстера армии. Тем самым подрывалась хозяйственная самостоятельность казачьего вождя и у него отрезали последние нити реального управления иррегулярными войсками. Смирительная рубашка для атамана затягивалась все туже и туже. Лишь в конце сентября Платов, оказавшись мастером закулисных генеральских игр, смог вернуть себе командование казачьими полками. Но этот сюжет – тема для другого разговора.

 

Михаил Лускатов

«Из русских дневников 1812 года»

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: