Учебник САС Великобритании. Лондон, 1972

 

Андрей возненавидел дороги. Одно дело, когда длинная лента, пусть даже разбитая гусеницами и колесами до полного изумления, ложится под колеса километр за километром, и совсем другое – когда приходится перемахивать через ладно пятьдесят, а то и все триста метров открытого пространства, ежесекундно опасаясь услышать лающее «Хальт!» от ненароком подвернувшегося патруля. Однако ж другого выхода не было. Выждав пару минут и не заметив ни пятнышка «фельдграу», они с Давидом перемахнули через просеку со змеящимися колеями и вломились на опушку очередной рощицы. Звенели последние комары, стрекотала сорока.

– Гляди! – Давид указывал на двухметровую треногу из молодых березок, с вершины которой к двум точно таким же эрзац-столбам тянулся провод немецкого полевого телефона, – режем?

Андрей внимательно посмотрел на жерди. Срез был еще сырым, сочился влагой.

– Резать-то режем. Только… Как ты считаешь – немцы ведь пойдут обрыв искать.

– Предлагаешь встретить?

– А тебе самому бегать не надоело? Меня уже заездило зайцев изображать. Тем более после вчерашнего…

– А справимся?

– Думаю, справимся. Немец пока непуганый, вряд ли больше двоих пошлют. Из леса, тихонько… А если целая толпа припрется – значит, не судьба, услышим и ноги сделаем. Накрайняк – совесть перед смертью спокойна будет.

– Это точно, – Давид достал из чехла штык-нож.

– Погоди. Тут по уму надо, – Андрей покачал треногу, держалась она хлипенько. – Ща мы эту хрень завалим, чтобы все поестественнее выглядело. Нехай отвлекутся. И засядем мы во-он там. Немаки, судя по следам, туда ушли, значит, оттуда и вернутся. Вот не доходя до обрыва, мы их и встретим.

Немцы заявились через полчаса. Действительно двое – один с автоматом и катушкой, другой налегке, с карабином. Шли настороженно. Автоматчик пас ближнюю опушку, другой, с винтарем, – дальнюю. Не доходя до березового мыска, один что-то гортанно крикнул. Автоматчик длинно выругался, закинул ствол за спину и затопал по дороге к так некстати повалившейся опоре. Андрей досчитал до трех, вывернулся из-за березы и вскинул «наган». Как и тогда, на довоенном стрельбище, он не целился – просто указал стволом в затянутую серым сукном спину и мягко нажал на спуск. Устаревший, но гениальный в своей убийственной простоте револьвер дважды подпрыгнул – совсем чуть-чуть. Казалось, Андрей видел, как пули входят связисту в область позвоночника. Другой немец разворачивался медленно-медленно, поднимая «маузер», в оловянных глазах плескался испуг. Третья пуля вошла прямо между ними одновременно с резким щелчком «СВТ». Видимо, Давид нервничал – вряд ли он специально целился в голову, просто дернулась рука – но от второй, уже тяжелой винтовочной пули, череп врага разнесло алым фонтаном, каска отлетела метров на пять и плюхнулась донцем вниз, как чаша для кровавой жертвы.

– Быстро! – Так, автомат, магазины, документы, это что? Галеты? Отлично, живем! – Давид, потом проблюешься! – Андрей был неестественно спокоен. Может, потом и накатит, а может, и нет. Это человека убивать трудно, по первости-то. Нелюдей – просто. Только не дай боже не по книжкам, а самому осознать, что помимо людей в мире есть и нелюди.

Остановились они только километров через пять, пробежав по дну пары ручейков. Блевать Давид раздумал. И то хорошо.

* * *

Столько было раненых, что казалось, весь свет уже ранен…

A.C. Демченко, медсестра

 

Желтые листья вихрились по пустынному проспекту, кидались под колеса черной «эмки», как собаки под танк. Скрипнули тормоза. Часовой у кованых ворот Второй Градской больницы (ныне, конечно, госпиталя) вышел из будки. Глянул на листок пропуска за ветровым стеклом. У пассажиров этой машины документы проверять было не положено. Воротина откатилась, «эмка» скользнула внутрь. Разминувшись с санитарной полуторкой, машина прошелестела к служебному крыльцу одного из корпусов. Передняя дверь распахнулась, жилистый неприметный мужичок в шинели без знаков различия вышел и секунд двадцать несуетливо изучал окрестности. Удовлетворившись, открыл заднюю дверцу – без подобострастности, делово.

Из машины появилась – девушка ли, девочка – не поймешь, пограничный возраст. Фигуристая, с полными щеками – сказать бы «кровь с молоком», да глубокие серые тени под глазами убивали сравнение на корню.

Ведомая мужичком, девушка простучала ботиками по крыльцу. Коридор был наполнен густой смесью шуршания, бреда, стонов, запахов формалина, хлорки, мочи и гноя. Пол, однако, блестел после недавней уборки. Белье на поставленных за недостатком места в простенках между дверями койках тоже было свежее. Девушка юркнула в дверь сестринской. Сопровождающий повесил шинель на гвоздик близ двери и умостился в торце, у окна. И как не стало его – потрепанный френч, потертая кобура «тэтэшника», морщинистое лицо воспринимались как мебель или часть стены.

Следующие пару часов пассажирка «эмки» моталась по палатам – в белом халатике, то со шваброй, то с уткой, то с какими-то бумажками в ординаторскую. Командовала ею плотная, какого-то сержантского вида тетка – должно быть, старшая медсестра. Что интересно – пожалуй, она единственная не испытывала перед девчонкой никакого пиетета. Остальные сестры старательно делали вид, что ничего особенного не происходит, общались, когда требовало дело – но именно что старательно. Даже проходящие по коридору врачи привычно-буднично принимали на пару сантиметров в сторону. Ну а раненые… большей частью им было не до нее.

Набегавшись со шваброй, девушка скользнула в одну из палат, прижимая к груди стопку книжек и бумаги. Запах в палате был помягче, чем в коридоре – проветривали недавно, да и раненые здесь по какому-то капризу то ли статистики, то ли главврача были полегче. По крайней мере, не бредил никто.

– О! Светик-Семицветик! – лежащий у двери здоровила с синими якорями-цепями-чайками на предплечьях воздел в футбольно-приветственном жесте забинтованные кисти рук, – письмецо черкнешь?

– Ща, разбежа-ался, земноводный! – Плотный мужик с грубым лицом, жмякавший в углу кистью гуттаперчевый мячик, посмеивался добродушно, исполняя что-то вроде ритуала, – вот бог войны у Светочки уроки проверит – тогда и до тебя очередь дойдет.

– Ага. Капитан мужик суровый, у него по пути из пункта А в пункт Бэ не забалуешь, – согласился кудрявый черный парень со стальными резцами, – так что морская пехота временно отдыхает. Пошли, броня, покурим твоего «Казбека».

Девушка Светлана грустно улыбнулась балагурам и подошла к кровати у задернутого светомаскировочными шторами окна. Война, а тем более ранения – старят. До войны полулежащий на подушках мужчина, которого кудрявый назвал капитаном, выглядел, наверное, лет на двадцать пять, сейчас – пожалуй, на десяток старше. С усилием выпростав из-под простыней похудевшую синеватую руку, он нашарил на тумбочке в изголовье круглые очки. Улыбнулся, не так жизнерадостно, как соседи по палате, а ровной доброжелательной улыбкой школьного учителя, каковым, судя по тому, как быстро пробежал глазами по протянутой тетрадке, он и являлся. Протянул руку, принял от Светланы карандаш. Почиркал по страницам.

– Видишь? – Голос был негромкий, хрипловатый, но четкий. К тому же прочие, «ходячие» обитатели палаты деликатно вышли, только редкий скрип пружин доносился от входа, где ворочался «земноводный» – лейтенант морской пехоты, – так что слышно было, как в классе, – вот тут и тут – одна и та же ошибка. Теорему косинусов тебе надо повторить. Ты же сама говоришь, что была отличницей – значит, можешь. Надо только собраться. Давай теперь историю.

И по истории, и по географии, и по литературе Светлана плавала. Но то ли меньше уже, чем раньше, то ли учитель был особо терпелив и деликатен. По крайней мере, сдержанное одобрение пару раз она заслужила, каждый раз расцветая, правда ненадолго. К концу задания по литературе (князь Болконский под серым небом Аустерлица) она уже еле шептала, наклонив голову к самым коленям.

– Нет, Света, так не пойдет, – голос учителя был по-прежнему тих, но интонация сменилась, стала более мягкой, – у тебя что-то случилось? Скажи, если можешь…

– Я… У меня… Я… – плечи Светланы затряслись, она сползла с табуретки, рухнула на грудь раненому, – брат… Брат у меня погиб. Сбили вчера…

Учителю было больно, вес у девушки был немаленький и пришелся, похоже, как раз на рану. Закусив губу, он осторожно положил свободную руку на выбившиеся из-под косынки волосы, повел, успокаивая. Светлана уже ревела в голос, моряк у входа замер, ошарашенный, в неудобной позе. Такого поворота он не ждал. Учитель лихорадочно просчитывал что-то в уме. Он тоже был застигнут врасплох, несмотря на то, что со смертью друзей было время свыкнуться. Да и от него самого, судя по всему, костлявая сейчас недалеко гуляла.

– Эх, Света-Светланка… Как тебя приложило-то… Ты поплачь. Поплачь. Тебе – можно. Чертова война… Поплачь немного. Легче вряд ли будет, но держаться – надо.

Рев и всхлипывания постепенно сошли на нет. Светлана выпрямилась и, не замечая явного облегчения учителя (одеяло сползло, обнажив обширную кровящую повязку на левом плече и груди), зафиксировала невидящим взглядом трещину на штукатурке в углу палаты и начала говорить. Как резко поменялся с мая отец. Как на пустом месте наорал на нее и брата. Брат с началом войны уехал в полк, а ее отец отправил в госпиталь. Сначала она ходила сюда только для того, чтобы реже с ним встречаться. А когда другой брат пропал без вести, он вообще перестал с ней разговаривать. А вчера… вчера…

Она снова готова была разреветься, уголки губ уже поползли вниз, но скрип двери и приятный баритон: «Можно?» – заставили ее резко развернуться. На входе в палату стоял невысокий полный человечек в накинутом поверх шинельки со шпалами в петлицах и звездой на рукаве белом халате.

– Светлана? Здравствуйте. Я… Я друг вашего брата. Алексей Каплер, режиссер. Вы знаете, я не мог не приехать… принести соболезнования… Вот… – Он сделал шаг в палату мимо койки опешившего моряка, неловко повернулся, пытаясь протиснуться в узкий проход. То ли замутило от тяжелого больничного запаха, то ли еще что – локоть держащей правой руки встретился с никелированной спинкой кровати очень неудачно – ну, многие стукались этой болевой точкой, знают. Режиссер зашипел, затряс рукой. Светлана смотрела со странным недоумением, этот человек был здесь чужой, зачем он, что он делает здесь?

– Светлана, может быть, выйдем в коридор? Мне надо вам сказать кое-что. Вы позволите? – Это было уже учителю, вежливо, но значительно более уверенно.

Светлана беспомощно оглянулась на капитана, увидела расплывающуюся по повязке кровь.

– Да-да, конечно, товарищ Каплер. Подождите меня в коридоре, я сейчас.

Проскользнув между режиссером и койкой, она выскочила в коридор. Откуда-то из дальнего конца, где размещалась комната сестер послышался ее взволнованный голос. Режиссер огляделся. Капитан полулежал, закрыв глаза, на лбу выступала испарина. Развернувшись к двери, гость наткнулся на острый взгляд моряка. Дернувшись, пошел к двери – и был сметен ворвавшейся в палату старшей медсестрой. На этот раз локтю повезло еще меньше – судя по шипению.

Светлана стояла у дверей, глядя мимо режиссера в глубь палаты.

– Светлана – черт, больно-то как, – я узнал, мне сообщили… Сегодня утром сказали… Он погиб как герой! Я понимаю, такое горе, но вы, вы должны гордиться им! Давайте отойдем… – Он взял ее за руку, она вздрогнула. Они отошли к торцу коридора, человека с морщинистым лицом, как обычно, никто не заметил. – Я узнал и сразу… Сразу поехал к вам… Василий рассказывал о вас… Собирался меня вам представить… Вам сейчас, наверное, тяжело… Вот, выпейте… – Из внутреннего кармана он достал плоскую металлическую фляжку, набулькал пахучей жидкости в колпачок. Неприметный человечек напрягся, но всю мизансцену сломала медсестра.

– Светлана! Принесите сулему, бинт и тампоны, и побыстрее! – Сержантский голос вывел девушку из ступора.

– Извините, товарищ Каплер, мне нужно бежать! – Быстрым шагом она направилась к перевязочной. Он семенил рядом, держа в одной руке колпачок с коньяком, в другой фляжку.

– Светлана, когда мы сможем увидеться? – Она не ответила, юркнула в перевязочную. Он топтался у двери, когда тяжелая рука легла ему на плечо. «Броня» оценивающе смотрел на него, продолжая жамкать гуттаперчевый мячик. Парень со стальными зубами сверкал улыбкой чуть позади.

– Ну что же вы, товарищ батальонный комиссар, мешаете нашей Светочке выполнять прямые служебные обязанности? Это ж, не говоря худого слова, прямо саботаж какой-то?!

– Вашей?! – почти взвизгнул режиссер. – Какой такой вашей? Да вы хоть знаете, кто она, да вы хоть знаете, чья она…

– Това-арищ батальонный, – опять протянул танкист, – ну что вы, право, совсем нас за идиотов держите? Это совсем неинтеллигентно, я бы сказал… Конечно, знаем. Вы, товарищ батальонный, видимо, на фронте да в госпиталях не бывали до сей поры? Не бывали? Вот я так и думал. И что такое солдатский телеграф, конечно, не знаете. Так что если вы хотели поразить нас до глубины души – то немножко ошиблись. Еще вопросы?

– Да какое вы имеете право…

– А собственно, при чем тут право? Ты, батальонный, – переход на «ты» не изменил расслабленную манеру речи. Да и «ты» в исполнении танкиста от уставного «вы» по интонации не отличалось, так что режиссер перехода не заметил, – знаешь, что у человека горе. И вместо того, чтобы просто прийти на похороны, как нормальный человек, летишь быстрей-быстрей к человеку на службу, да еще с пойлом. Так, уважаемый, сочувствие не выражают.

– Я… У меня… Я завтра уезжаю в командировку. И на похоронах быть не смогу. А вас я попросил бы не тыкать!

– А извини, товарищ батальонный, мы тут народ простой. Невзначай не только тыкнуть, но и ткнуть можем – по неловкости своей. У нас же кто раненый, а кто и контуженый… Так что ехал бы ты в свою командировку. А брата Светкиного схоронить кому – найдется. И мы тут его тоже… помянем. Как павшего смертью храбрых. За Родину. Ясно я выразился?

Скрип сжимаемого мячика отсчитал три секунды. Режиссер развернулся через правое плечо, скинул халат на спинку подвернувшегося стула и пошел к двери. Выскочив на крыльцо, он присосался к фляжке. Все по-дурацки! Все не так! Допил до дна и почти побежал к воротам госпиталя. Желтые листья стаей бросились следом, хватая за пятки щегольских сапог.

Светлана сидела у койки перевязанного по новой учителя. Он спал. Флотский лейтенант с забинтованными руками диктовал громовым шепотом письмо. Светлана Иосифовна Сталина-Аллилуева, внезапно повзрослевшая девушка пятнадцати лет от роду, – писала.

* * *

Из более чем 650 тыс. военнослужащих, задержанных к 10 октября 1941 г., после проверки были арестованы около 26 тыс. человек, среди которых особые отделы числили: шпионов – 1505, диверсантов – 308, изменников – 2621, трусов и паникеров – 2643, дезертиров – 8772, распространителей провокационных слухов – 3987, самострельщиков – 1671, других – 4371 человек. Был расстрелян 10201 человек, в том числе перед строем – 3321 человек. Подавляющее же число – более 632 тыс. человек, т. е. более 96 %, были возвращены на фронт.

⇐ Предыдущая33343536373839404142Следующая ⇒

Поделиться: