Теплые местечки для своих парней

 

(В самом начале марта Джим Хэкер оказался на волосок от скандала, который мог бы серьезно пошатнуть положение правительства и означал бы бесславный и преждевременный конец политической карьеры самого Хэкера. По иронии судьбы, ему, как министру, пришлось бы нести всю тяжесть ответственности за происшедшие события, хотя он не имел к ним ни прямого, ни косвенного отношения. – Ред.)

 

Марта

 

В офис приехал сегодня в прекрасном настроении. Дома проработал все красные кейсы – чувствую, что наконец полностью овладеваю ситуацией. Вчера уверенно отвечал на парламентские вопросы. Вечером на приеме произнес блестящую речь. А завтра готовлюсь выступить по радио. Великолепная реклама! Благодаря принципиальной позиции, которую я занимаю в последнее время, меня, похоже, начинают ценить.

Спросил Бернарда о теме предстоящего выступления. Оказалось – партнерство в промышленности. А я думал – что‑то связанное с НАТО. Впрочем, это ведь тоже партнерство.

В обсуждении, как всегда, примут участие один политический деятель, один предприниматель и один тред‑юнионист.

Я обратил внимание на то, что от профсоюзов будет выступать Джо Морган, ранее представлявший БКТ (Британский конгресс тред‑юнионов. – Ред.) на переговорах по «Солихаллу». Отлично! Значит, можно будет поподробней рассказать избирателям об этом проекте.

Как ни странно, но мое намерение, казавшееся мне бесспорным, вызвало серьезную озабоченность сэра Хамфри.

– Господин министр, вы действительно собираетесь говорить о «Солихалле»? – спросил он.

– Естественно! – воскликнул я. – «Солихалл» – блестящий пример успешного сотрудничества правительства и частного капитала!

– Почему вы так считаете? – поинтересовался он.

Сначала я не знал, что ответить. Затем вспомнил.

– Потому что вы сами так говорили. Вы что, изменили свое мнение?

– Нет, не изменил, – с расстановкой произнес он. – Но… было бы… э‑э… целесообразнее, если бы вы постарались избежать каких‑либо ссылок на «Солихалл» в своем выступлении по национальному радиовещанию…

– Но отчего?

Он считал это преждевременным. Как так? Работа над проектом началась шесть месяцев назад, и вряд ли его можно назвать преждевременным.

– Точнее, устаревшим, – поправился он.

Впрочем, мой постоянный заместитель тут же исправил эту нелепость. Оказывается, он хотел сказать «несвоевременным».

– Почему? – снова спросил я.

– По‑моему… э‑э… вам не кажется, что широкой публике это будет просто неинтересно?

Вот еще! «Солихалл» – блестящая иллюстрация реального партнерства в промышленности. Причем именно сейчас. Наоборот, исключительно интересно! Так я ему и сказал.

Хамфри занервничал.

– Совершенно верно, господин министр, – неожиданно согласился он. – Но все это настолько интересно, что может увести в сторону от главной мысли вашего выступления.

– А в чем состоит моя главная мысль? – Я, как ни странно, почему‑то напрочь о ней забыл.

Оказалось, Хамфри тоже не имеет об этом ни малейшего представления.

– В чем состоит главная мысль господина министра? – повернулся он к Бернарду.

– В том, что государственные средства повышают степень социальной ответственности частного сектора, а частные инвестиции – эффективность государственных предприятий, – с готовностью напомнил нам Бернард.

Точно. Именно эту мысль я и хотел донести до сограждан. И ссылка на «Солихалл», без сомнения, прекрасно ее проиллюстрирует. Хамфри – просто занудливый скептик. Сам ни во что не верит и других расхолаживает.

Я не ошибся. Хамфри остался непоколебим.

– Господин министр, – он упорно стоял на своем, – я серьезнейшим образом рекомендую вам не упоминать о «Солихалле» в завтрашнем выступлении.

Я снова спросил почему. Он снова ушел от прямого ответа. Впрочем, я уже догадался.

– Уж не собираетесь ли вы присвоить себе лавры за этот проект на ближайшей Европейской конференции государственных служащих? – холодно поинтересовался я. – Она состоится, если мне не изменяет память, через месяц?

– Простите? – вопросительно наморщил лоб сэр Хамфри.

Иными словами, он и не отрицал этого! Нет, так это оставлять нельзя. Хамфри надо поставить на место!

– Ваше выступление на конференции получит широкое освещение, не так ли, Хамфри? Так вот, позвольте мне раскрыть вам глаза на кое‑какие бесспорные вещи. Ответственность перед страной в конечном счете всегда несут политические деятели. Это нам принадлежит честь пожинать лавры, нам, а не государственным служащим!

Хамфри прервал меня заверениями, что он будет только рад, если все лавры достанутся мне, но… только не завтра. Лицемер! Я не поддался на его уловку.

– Хамфри, вам не удастся меня провести. «Солихалл» – вещь стоящая, я это чувствую нутром. И не намерен делиться политическим капиталом с кем бы то ни было.

(Хэкер глубоко заблуждался. У сэра Хамфри Эплби были все основания желать, чтобы проект «Солихалл» вообще нигде не упоминался. В тот же вечер Бернард Вули, в отличие от Хэкера почувствовавший в создавшейся ситуации какую‑то закавыку, встретился с сэром Хамфри. – Ред.)

 

Вспоминает сэр Бернард Вули:

 

«…Мне было ясно: сэр Хамфри кого‑то покрывает. Я настаивал на своем праве иметь исчерпывающую информацию, поскольку мне казалась абсурдной сама мысль о том, что проект строительства стоимостью семьдесят четыре миллиона фунтов стерлингов, ведущегося на площади девять акров в центре одного из крупнейших городов страны, можно скрыть, как мусор в углу. Даже если метла находится в руках самого Хамфри Эплби!

Сэр Хамфри сообщил мне о своем намерении прибегнуть к закону о государственных тайнах. Но мне возможность держать в тайне такой огромный проект представлялась сомнительной.

«Чем больше проект, тем больше тайна», – загадочно ответил сэр Хамфри.

Мне было все‑таки непонятно, каким образом «Солихалл» можно подвести под действие закона о государственных тайнах, если о нем знает буквально каждый. Я был молод и неопытен и не понимал простой истины: закон этот нужен для защиты не столько государственных тайн, сколько государственных служащих.

Далее сэр Хамфри объяснил мне: «Поскольку господин министр не интересовался подробностями проекта, значит, он и не хотел о них знать».

Действительно, никогда не обременять министра информацией, о которой он специально не спрашивает, – заведенный порядок государственной службы.

Собрав в кулак все свое мужество, я выпалил, что мне, видно, придется намекнуть господину министру о скандальной подоплеке «Солихалла». Одновременно дал понять сэру Хамфри: будь у меня более полная информация, в этом, возможно, и не было бы необходимости.

Сэру Хамфри, несмотря на явное нежелание, пришлось открыть карты.

Я узнал, что инициатором проекта «Солихалл» являлся не кто иной, как…, сэр Хамфри, выступавший от имени министерства в партнерстве с компанией «Слоан энтерпрайз», интересы которой представлял некий Майкл Брэдли. Произошло это задолго до моего назначения на должность личного секретаря министра.

Через некоторое время по проекту был подготовлен предварительный отчет. В одном из его разделов высказывались сомнения относительно финансовой состоятельности компании «Слоан энтерпрайз» и самого Майкла Брэдли. («Сомнения относительно финансовой состоятельности» означает, что Брэдли, скорее всего, был на грани банкротства. – Ред.) Однако к этому моменту деловые отношения между сэром Хамфри и мистером Брэдли зашли уже так далеко, что об аннулировании проекта не могло быть и речи.

Итак, узнав все, я оказался как бы между двух огней. С одной стороны, я, естественно, не мог сообщить господину министру сведения, доверенные мне в частном порядке господином постоянным заместителем министра. С другой – чувство долга обязывало меня сделать все возможное, чтобы министр не оказался втянутым в эту скандальную историю. В создавшейся ситуации, как мне казалось, единственно правильным решением было попытаться убедить сэра Хамфри.

Я постарался доказать ему, что, если бы господин министр был в курсе истинного положения вещей, у него, безусловно, хватило бы ума не упоминать о «Солихалле» в своем выступлении по радио.

Однако сэр Хамфри, руководствуясь принципиальными соображениями, настаивал, что министрам, как и секретным агентам, никогда не следует знать больше того, что им следует знать. Поскольку их могут захватить в плен и подвергнуть пыткам…

– Террористы? – удивленно спросил я.

– Би‑Би‑Си, – разъяснил он.

По его мнению, все не так уж безнадежно. Банк еще не принял окончательного решения – объявлять о своем банкротстве или нет, – так что катастрофы может и не быть. На неделе сэр Хамфри должен был встретиться с президентом банка сэром Десмондом Глейзбруком, но до тех пор ни в прессе, ни по радио о «Солихалле» упоминать нельзя.

Меня не на шутку обеспокоила перспектива стать невольным участником явной аферы, и я поделился своими опасениями с сэром Хамфри. Он возразил, что это вовсе не афера, а всего лишь разумная мера предотвращения утечки информации о важнейших деловых операциях, которые пока необходимо хранить в тайне, иначе можно серьезным образом подорвать общественное доверие.

Все обстояло даже хуже, чем я предполагал. Похоже, на нас надвигается что‑то вроде Уотергейта. Но сэр Хамфри объяснил, что Уотергейт – это совсем другое дело. Уотергейт произошел в Америке».

 

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Марта

 

В сегодняшнем выступлении по радио я с воодушевлением говорил о «Солихалле», но почему‑то на душе не совсем спокойно.

По дороге в СЗ (студия звукозаписи. – Ред.) поинтересовался у Б.В. (Бернард Вули. – Ред.), прав ли я в своих догадках об истинных мотивах упорного нежелания сэра Хамфри услышать в моем выступлении ссылки на «Солихалл». На лице моего личного секретаря появилась страдальческая мина, и он лишь обреченно покачал головой.

Тогда я спросил его напрямик:

– Почему сэр Хамфри так настойчиво возражает против публичного упоминания о проекте?

Бернард предпочел ответить на вопрос вопросом, то есть не отвечать на него.

– Господин министр, вы не находите, что он привел, по меньшей мере, шесть весьма убедительных доводов?

– Нет, – ответил я. – А вы находите?

Бернард обошел и этот вопрос.

– Я уверен, сэр Хамфри знает, что делает.

Он‑то знает, я в этом не сомневаюсь. Однако неплохо бы и мне знать, что делает сэр Хамфри!

Решил прощупать Бернарда с другой стороны. Зная, что он считает своим долгом сохранять по отношению ко мне лояльность – по‑моему, я в этом не ошибаюсь, – попросил его дать мне совет, как поступить в сложившейся ситуации.

В глазах его мелькнуло что‑то похожее на ужас.

– Э‑э… не мне давать вам советы, господин министр, но если вы настаиваете, то… э‑э… посоветовал бы следовать совету сэра Хамфри.

– Почему?

– Видите ли… дело в том, что… э‑э… есть некоторые аспекты, которые… при условии достаточно… э‑э… трезвого подхода… то есть разумной степени сдержанности, когда того требуют обстоятельства… в силу отсутствия доказательств в пользу противного… если все идет нормально… конечно, учитывая необходимость разумного компромисса… в свое время… э‑э… когда настанет нужный момент… э‑э…

– Бернард, – перебил я его, – вы порете чепуху.

– Да, господин министр, – согласился он, и вид у него при этом был довольно жалкий.

– Почему вы порете чепуху, Бернард?

– Потому что… это моя работа, – ответил он, опуская глаза.

Он явно что‑то от меня скрывает. Что? Глупо, но меня обуял дух противоречия, и я окончательно решил рассказать о «Солихалле», к чему бы это ни привело!

Но сейчас меня почему‑то гложут сомнения: не попал ли я впросак?

Итак, в студии Би‑би‑си беседа, в которой я с энтузиазмом говорил о «Солихалле», была записана на пленку.

(Нам удалось раздобыть стенографическую запись этой беседы. Ее наиболее интересные моменты приводятся на нижеследующей странице. В передаче, кроме Хэкера, принимали участие Джо Морган – генеральный секретарь профсоюза административных работников и сэр Джордж Конвей – председатель компании «Интернэшнл констракшн лимитед». – Ред.)

 

БИ‑БИ‑СИ РАДИО

Хэкер: … Я бы только хотел отметить, что уже имеется блестящий пример того, чего можно достигнуть разумным сочетанием государственных и частных инвестиций. Это – «Солихалл»…

Морган: Пустая болтовня!

Хэкер: Ну нет, это… э‑э… простите, Джо, но для меня «Солихалл» символизирует все, к чему стремится нынешнее правительство. Я лично проявляю большой интерес к этому проекту.

Конвей: Слова!

Хэкер: Нет, не только слова, но и кирпичи, и цемент… Железобетонные, если так можно выразиться, доказательства того, что наша политика реализуется в конкретных делах. К тому же…

Ведущий: Благодарю вас, господин министр. Хотите что‑нибудь сказать в заключение, сэр Джордж?

Конвей: Хотел бы повторить. Сама по себе идея партнерства хороша, но только при условии, что в наши решения не будут вмешиваться ни государство, ни рабочие.

Ведущий: Благодарю вас, сэр Джордж. Джо Морган?

Морган: Боже милосердный! По‑моему, всем ясно, что сэр Джордж Конвей занимается набившей оскомину капиталистической трепологией. Если партнерство что‑нибудь и значит, то прежде всего – равноправное участие профсоюзов, правительства и промышленности. В таком и только таком порядке!

Ведущий: Господин министр, ваше заключительное слово?

Хэкер: Да, конечно. Мне кажется, мы все пришли к единому мнению в главном, не так ли? Мы в равной степени осознаем, что, работая вместе, сможем вылепить новое общество, новую Англию. Я искренне рад предоставленной мне возможности обсудить этот вопрос с двумя ведущими лепила… э‑э… то есть ведущими участниками этого процесса.

Ведущий: Благодарю вас. Уважаемые радиослушатели, в нашей беседе принимали участие достопочтенный Джеймс Хэкер – министр административных дел, сэр Джордж Конвей – председатель компании «Интернэшнл констракшн лимитед» и Джо Морган – генеральный секретарь профсоюза административных работников.

 

После записи у меня не было времени даже заскочить в бар, но на выходе из студии меня поймал Джо Морган.

– О, мистер Хэкер! – воскликнул он, всем своим видом показывая, что чрезвычайно рад «случайной» встрече. – У меня к вам маленькая просьба. Не могли бы вы замолвить словечко за специальную субсидию для членов моего профсоюза в Бирмингеме?

Естественно, я объяснил ему, что, во‑первых, студия Би‑би‑си – не место для деловых переговоров, а во‑вторых, этот вопрос – в компетенции министерства занятости.

– Видите ли, – многозначительно произнес он, пристально посмотрев на меня, – мне почему‑то показалось, что после нашего интервью всем захочется побольше узнать о «Солихалле». Вы меня понимаете?

– Конечно, захочется, – подтвердил я. – Именно на это я и рассчитываю…

– Но, как известно, – он вдруг подмигнул, – бывают такие вещи… – он опять подмигнул, – о которых лучше не знать. – Тут Джо ухмыльнулся, с заговорщическим видом подергал себя за ухо и снова подмигнул. – Не сомневаюсь, мы прекрасно понимаем друг друга.

«Он явно пытается что‑то сказать», – мелькнула в голове смутная мысль. Но что? А может, осенило меня, может, он что‑то знает и думает, что я тоже знаю? Но ведь я‑то не имею об этом ни малейшего понятия!

Пока я терялся в догадках, он снова подмигнул. Я участливо посоветовал ему протереть глаза.

– Зачем? – удивился он. – Все, что надо, я и так вижу.

Джо, глядя на мое непроницаемое лицо, наверняка решил, что я блефую, как профессиональный игрок в покер.

– Ладно, Хэкер, карты на стол, мы вас зацепили. Да и прошу‑то я совсем немного – на десять процентов меньше, чем Лондон. Нам хватит и тридцати. Заранее снимаю перед вами шляпу. Здорово вы нас обошли!

– Никакой субсидии не будет, – рассеянно произнес я, лихорадочно стараясь понять, что происходит. – И советую больше к нам с этим не обращаться. Так или иначе, вам выйдет отставка.

– Не знаю, не знаю… Если кому и выйдет, то уж наверняка не мне, – со значением произнес Морган.

Не ему? А кому же?

– Что вы хотите этим сказать? – спросил я.

– Как что? А «Солихалл»? Я ушам своим не поверил, когда услышал, как вы на всю страну объявили о своей личной ответственности за этот проект. Смелый, просто отчаянный поступок! И что вас дернуло?

Отчаянный поступок? Что за нелепость! А Морган только усугубил мою растерянность, бодро продекламировав:

 

«Справа рвутся снаряды!

Слева грохочет ветер!

В долину Смерти бесстрашно

Держит путь славный Хэкер!»

 

Все эти странные намеки, шуточки, подмигивания меня не на шутку встревожили.

(Сэр Хамфри Эплби встретился с сэром Десмондом Глейзбруком за ленчем в клубе на Пэлл‑Мэлл в день записи выступления Хэкера на радио. Как ни удивительно, но сэр Хамфри не оставил никаких записей этой беседы. Такое отступление от профессиональной привычки, выработанной за годы пребывания в Уайтхолле, свидетельствует о том, что сэр Хамфри не хотел и даже боялся предавать гласности обсуждавшиеся в ходе встречи проблемы.

И все же, по счастливой случайности, много лет спустя мы раздобыли письмо, написанное сэром Десмондом 5 марта, то есть на следующий день, своей жене, отдыхавшей на Барбадосских островах. – Ред.)

 

«Дорогая Снукамс! (Леди Глейзбрук. – Ред.)

Надеюсь, ты прекрасно проводишь время, загораешь, хорошеешь и не слишком злоупотребляешь ромовым пуншем.

Мои дела идут хорошо. Вчера обедал со стариной Хамфри Эплби, постоянным заместителем министра административных дел, и сделал еще один шаг к получению парочки отличных КВАНПО после выхода на пенсию. (КВАНПО – акроним, означающий «квазиавтономная неправительственная организация». – Ред.)

Хамфри сейчас в затруднительном положении – связался с одним пройдохой‑финансистом по имени Брэдли. Похоже, этот ловкач прикарманил общие денежки и смылся, предоставив старине Хампи выпутываться самому. Из‑за обилия бордо на столе я не до конца уяснил все детали, но суть дела, по‑моему, такова: поскольку этот Брэдли не в состоянии уплатить по счетам, Хамфри хотел бы передать контракт нашему банку. Он, конечно, долго морочил мне голову насчет того, что правительство Ее Величества, дескать, намерено превратить «Солихалл» в исключительно эффективное и доходное предприятие. Очевидно, он просто запамятовал, что я не вчера появился на свет. С каких это пор, позвольте спросить, правительство участвует в эффективных и доходных предприятиях?

Я бы с радостью помог старине Хампи выкарабкаться из этой передряги. Мне это ровным счетом ничего не стоит – ведь через год я выхожу на пенсию. Однако сказал ему, что такие вопросы решает Совет банка, а там никогда не знаешь, как дело обернется. Он вроде бы сообразил, что к чему, или, во всяком случае, сделал вид, что сообразил. Я для верности намекнул: мол, жду от него добрых вестей о комиссии по партнерству, создающейся при его министерстве. Я совсем не возражал бы стать ее председателем. Восемь тысяч фунтов в год – неплохая прибавка к моей жалкой пенсии, ты согласна, Снукамс?

К моему глубочайшему изумлению, он заявил, что мое имя внесено в список претендентов на вакантные КВАНПО. Обрати внимание, дорогая, – в список кандидатов! Это же черт знает что! КВАНПО не могут ни с того ни с сего стать дефицитом, поскольку, сокращая их, любое правительство немедленно создает вместо них другие. (К тому времени министрами ПЕВ было утверждено около восьми тысяч высокооплачиваемых, должностей в различного рода КВАНПО, что обходилось налогоплательщикам в пять миллионов фунтов стерлингов в год. – Ред.)

Старина Хампи, как мог, дал мне понять, насколько трудное это дело – найти для меня подходящую КВАНПО, а я, в свою очередь, убеждал его, насколько это трудное дело – уговорить Совет банка дать ему деньги.

Причем ход его мысли был на редкость замысловат. Сначала он упомянул о каком‑то Консультативном комитете по стоматологическим учреждениям и спросил, понимаю ли я что‑нибудь в зубах. Пришлось напомнить ему, что я – банкир. Тогда он почему‑то исключил и Совет по сбыту молочных продуктов. Какая между ними взаимосвязь, я так и не понял.

Потом разговор зашел о Комитете по проблемам загрязнения морской среды, и он поинтересовался, далеко ли от моря расположен мой дом. Узнав, что далеко, он сразу решил, что на Совет по проблемам очистки вод Клайда мне также нечего рассчитывать.

Обед продолжался. Каждое блюдо рождало у Хамфри новую идею. Телечья вырезка – Совет по сбыту мясных продуктов. Но, так как в мясе я разбираюсь только за обеденным столом, этот вариант отпал сам собой. Палтус по‑дуврски – Управление по добыче белой рыбы; овощной салат – Совет по сбыту картофеля, Национальный исследовательский центр овощеводства и Национальное бюро биологических стандартов.

Бордо ассоциировалось у него с Советом подготовки специалистов для ликерно‑водочной промышленности. Когда я попросил передать мне горчицу, вместе с ней он предложил мне Комитет пищевых добавок. Заметив, как за соседним столиком кто‑то поливает бифштекс острым соусом, он предоставил мне выбирать между Советом повышения квалификации пожарных, Всебританским советом производственного травматизма и службой «скорой помощи» при больнице Святого Иоанна.

Разумеется, Хампи преследовал единственную цель – придать нашей беседе видимость quid pro quo. Причем вел он себя довольно бестактно, а в конце задал прямо‑таки оскорбительный для меня вопрос (мне, как выяснилось, недостает познаний, необходимых для всех перечисленных им КВАНПО): а что я вообще знаю? Пришлось еще раз объяснить ему: я – банкир, поэтому специальные познания мне не требуются.

Затем он почему‑то поинтересовался, не принадлежу ли я к какому‑нибудь меньшинству. «Да, принадлежу, – ответил я. – Ведь мы, банкиры, безусловно, в меньшинстве». Боюсь, мой ответ его не слишком удовлетворил.

В конечном итоге вся эта болтовня свелась к тому, что он предложил мне возглавить комиссию по партнерству при МАДе, поскольку это назначение зависит непосредственно от его министра.

Для меня это идеальный вариант. Правда, много бумаг, но старина Хамфри ясно дал понять, что читать их совсем необязательно. Более того, он «был бы только рад», если бы я не увлекался ими, а то, чего доброго, наговорю лишнего на ежемесячных заседаниях Совета комиссии.

Итак, услуга за услугу. Я переговорю с Советом банка, а он замолвит за меня словечко своему министру.

До скорой встречи на пляже.

Любящий тебя Деси‑пух».

 

Марта

 

Сегодня побеседовал с Роем, моим шофером, и не на шутку встревожился. После записи на студии я его не видел, так как вчера меня отвезли на сменной машине.

Рой спросил, как прошла запись.

– Отлично! – заявил я. – Разговор шел о перспективах партнерства между правительством и частным сектором в области промышленности. В качестве наглядного примера я привел один в высшей степени интересный проект, который уже сейчас воплощается в жизнь в Мидлендсе.

Мне и в голову не приходило, что Рой имеет хоть малейшее представление об этом. Как выяснилось, я заблуждался.

– Вы имеете в виду «Солихалл», сэр? – к моему удивлению, произнес Рой.

– Да. А вы что‑нибудь о нем слышали?

Рой усмехнулся.

– Чему вы усмехаетесь? – для приличия выдержав паузу, спросил я.

– Просто так, сэр.

Точно. Он что‑то знает.

– Выкладывайте‑ка все, что знаете, Рой!

– Да ничего особенного. В самом деле, ничего, сэр.

В зеркальце я увидел его лицо. Он ухмылялся во весь рот. Мне это не понравилось.

Безусловно, он что‑то знает. Но что?… Как бы там ни было, я должен защитить «Солихалл». От кого – от собственного шофера? Какая нелепость! И все же я не удержался:

– Мы считаем, что «Солихалл» открывает блестящие перспективы для сотрудничества между правительством и частными предпринимателями.

Рой снова усмехнулся. Это начинало действовать на нервы.

– Что тут смешного, Рой? Что вам известно о «Солихалле»? – напрямик спросил я.

– А что можно узнать за тридцать ездок из МАДа в контору мистера Брэдли на Фаррингдон‑стрит, 44, оттуда в «Солихалл» на Бирмингем‑роуд, 129 и обратно?

– Тридцать ездок? – поразился я. – С кем?

– Да с вашим предшественником и сэром Хамфри, с кем же еще? – с ухмылкой ответил Рой.

За эту ухмылку я был готов убить его. И чего он все время ухмыляется?

– Сперва они были очень жизнерадостны, сэр, только и говорили, что о блестящих перспективах для сотрудничества, ну и все в том же духе. А затем… – Рой сделал эффектную паузу, – сразу как‑то приуныли. Вы меня понимаете, сэр?

Приуныли? Нет, черт побери, не понимаю!

– Как это приуныли?

– Ну… не то чтобы приуныли… – задумчиво произнес Рой (у меня отлегло от сердца – ненадолго, правда), – а пришли в отчаяние, сэр. Это будет точнее.

– В отчаяние?! – Я, пожалуй, тоже был близок к нему.

– Да, сэр. Вам‑то уж должно быть доподлинно известно, почему так вышло…

– Разумеется! – подтвердил я.

Видимо, этот хитрюга Рой не почувствовал в моем голосе уверенности, поскольку снова ухмыльнулся.

– Э‑э… вы имеете в виду… э‑э… некоторые аспекты?… – осторожно спросил я. Не знаю, насколько мне удалось держаться непринужденно при том смятении, что царило у меня в душе.

– Нет, – твердо ответил Рой. – Какие там аспекты? Когда дело нечисто, оно все нечисто, целиком. И тут уж неважно, откуда вонь идет…

Нечисто? Вонь? Он явно не договаривает.

– А что нечисто?

– Вообще‑то я толком не знаю. Мне ведь не докладывают. (Может, все это только слухи, подумал я.) Ясно только одно: что бы там сэр Хамфри ни говорил о Брэдли – этот в полном порядке. Но вам, сэр, наверняка известно не хуже моего. Я же простой шофер.

Да, подумал я с горечью. Как же, известно! Я же, черт побери, простой министр!

 

Марта

 

Выходные дни провел в тяжелых раздумьях: как выудить из Роя побольше сведений? Известно ли ему еще что‑нибудь или он сказал мне все? И потом, он ведь может добыть интересующую меня информацию у других шоферов. Она у них – как валюта: ею обмениваются при каждом удобном случае. А вдруг он даст всем понять, что я ничего не знаю о «Солихалле»? Не навредит ли мне это еще больше?

Первым делом надо деликатно, не теряя достоинства (вернее – больше не теряя), выяснить, что конкретно знает Рой. Говорят, шоферу можно заткнуть рот, пообещав медаль Британской империи. Интересно, а может она развязать ему язык?

Глупые мысли – от отчаяния. Сначала я должен добиться правды от своего постоянного заместителя. Затем – от личного секретаря. И только потом думать о шофере.

Все проблемы, с которыми мне пришлось столкнуться за последние шесть месяцев, неизбежно приводили меня к выводу: до тех пор, пока подбор административного аппарата целиком и полностью во власти самого аппарата, хорошим министром не станешь! Ладно, пусть они подбирают чиновников по своему образу и подобию, с этим уж ничего не поделаешь. Но мы, политические деятели, должны постараться сделать все возможное, чтобы этот аппарат хотя бы не рос, как чудовище Франкенштейна!

Эта таинственная история вокруг «Солихалла» (до которой я все‑таки намерен докопаться) еще раз доказала, как мало я осведомлен о работе собственного министерства. Ведь мы, политики, толком не знаем, скрывается от нас какая‑либо информация или нет, поскольку скрывается даже сам факт сокрытия. Нам предлагают только определенный набор решений, приемлемых для чиновной элиты, не говоря уж о том, что эти решения нам навязывают, подобно тому, как фокусник предлагает публике «выбрать» нужную карту: «Выбирайте любую карту, выбирайте!» Но почему‑то мы всегда выбираем именно ту, которая нужна фокуснику! Как ни странно, нам никогда не удается претворить в жизнь решение, если оно не устраивает аппарат. Не потому ли, что нам некогда самим готовить документы? Ибо в конечном итоге выигрывает тот, кто готовит документ!

Чем больше я думаю об этом, тем яснее понимаю: министерство – как айсберг. Большая часть его сокрыта в глубине – таинственная, неведомая, грозная. А я‑то трачу силы, пытаясь навести глянец на торчащую верхушку.

Перед моим министерством стоит великая задача – избавиться от формализма, бюрократизма и волокиты. А чиновники делают все, чтобы МАД оказался как можно дальше от поставленной цели.

К сожалению, большинство наших государственных учреждений добивается целей, прямо противоположных тем, для которых их создавали. Министерство по делам Содружества ухитрилось лишить нас Содружества. Министерство промышленности способствует сокращению производства. Министерство транспорта в свое время привело к развалу нашей системы общественного транспорта. Казначейство с завидным постоянством растрачивает государственные деньги… Перечень можно продолжать до бесконечности.

Главная же беда министерских чиновников в том, что они напрочь лишены моральных основ. Эти так называемые «слуги народа» нисколько не обременены прозой жизни. Закон для них не писан, им нипочем инфляция, не грозит безработица, а награды и почести так и сыплются на них золотым дождем…

Управленческий аппарат никогда не сокращается – уменьшаться может лишь количество планируемых мест. Насколько мне известно, в законе 1975 года об обязательном 5‑процентном повышении подоходного налога исключение делалось только для государственных служащих и определенной категории лиц свободных профессий: для первых – потому, что благодаря этому повышается их реальная заработная плата, а для вторых – из‑за настоятельного требования парламентского совета, то есть в конечном итоге юристов, непосредственно готовивших это законодательство. Иначе новый закон вообще не был бы подготовлен.

Каков же итог моего почти полугодового пребывания на посту министра? Пожалуй, практическое бессилие перед могущественной и безликой бюрократической машиной. Хотя отрадно уже то, что я это понимаю. Значит, им не удалось приручить меня. В противном случае я бы и сейчас был уверен, что: а) обладаю всей полнотой власти и б) мои подчиненные всего лишь выполняют мои указания.

Итак, надежда не потеряна. Завтра я не уйду из министерства до тех пор, пока не докопаюсь до истоков этой странной таинственности вокруг «Солихалла».

Должен быть хоть какой‑нибудь способ узнать, что происходит?!

 

Марта

 

Сегодня – день прозрения!

Пригласив Хамфри специально, чтобы поговорить о «Солихалле», сообщил ему, что, несмотря на оптимистическое выступление по радио, у меня появились некоторые сомнения.

– Что‑нибудь определенное, господин министр? – вежливо спросил он.

Я не стал ходить вокруг до около.

– Скажите, Хамфри, с «Солихаллом» все в порядке?

– Насколько мне известно, строительные работы ведутся вполне удовлетворительно, господин министр, – спокойно ответил он.

Пришлось запастись терпением.

– Я не это имею в виду. Что там происходит, Хамфри?

– Строительство, господин министр…

– Знаю, – с трудом сдерживаясь, перебил я его, – но… там что‑то творится… понимаете?

– Конечно, – отозвался он.

Слава богу, лед тронулся, подумал я, немного успокоившись.

– Что?

– Первый этаж, а за ним – второй.

– Прошу вас, Хамфри! – Я уже не скрывал раздражения. – Поговорим о главном, об основании, так сказать…

– Ах, вот оно что, – с серьезным видом кивнул мой постоянный заместитель, – понятно.

– Что вы можете сказать по этому поводу?

– Э‑э… насколько я понимаю, господин министр… (Вот она, правда, подумал я. Наконец‑то!) интересующее вас основание состоит из смеси цемента и гравия на шести футах первосортного строительного камня…

Он что, принимает меня за полного идиота?

– Хамфри, – сказал я жестко, – вы, надеюсь, понимаете, что речь идет о финансах.

В ответ он вылил на меня целый поток скучных, сугубо технических деталей нашего контракта со строительной фирмой, каких‑то поэтапных выплат и тому подобной чепухи. Пришлось снова его перебить.

– Однако, Хамфри, я чего‑то не знаю…

Он снова уклонился от прямого ответа.

– Что конкретно вы имеете в виду?

– Это я от вас хочу услышать! Я знаю, есть что‑то, чего я не знаю… потому и не знаю, о чем спрашивать. Так чего я не знаю, Хамфри?

– Господин министр, – строя из себя невинность, продолжал он, – я не знаю, чего вы не знаете. Ведь это может быть все, что угодно.

– Вы от меня что‑то скрываете, не отпирайтесь!

Он кивнул.

– Что?…

Во мне все кипело. Снисходительно улыбаясь, он объяснил: одна из важнейших функций аппарата как раз и состоит в том, чтобы ограждать министра от ненужной информации, изо дня в день буквально затопляющей министерство.

Такой ответ меня не устраивал. Я в последний раз попытался втолковать ему суть моих опасений – на случай, если он все‑таки не до конца меня понял.

– Послушайте, Хамфри, я знаю, что с «Солихаллом» происходит что‑то, чего я не знаю. Но я знаю: знаете вы, знает Бернард, знает Джо Морган и – кто бы мог подумать?! – даже мой шофер. Только вашему покорному слуге ничего не ведомо, хотя именно ему придется расхлебывать эту кашу и отвечать перед английским народом!

Никакого ответа. Хамфри смотрел на меня и молчал.

– Хамфри! – воззвал я к нему, с трудом подавляя желание вцепиться ему в волосы. Или себе. – Ответьте, пожалуйста, на один простой вопрос.

– С удовольствием, господин министр. На какой?

– Не знаю! – завопил я. – Скажите вы мне, и я его задам!

 

Марта

 

Этот день, казалось, никогда не кончится. Чувствую приближение неминуемой катастрофы. Особенно после очередной встречи с Хамфри, прошедшей в атмосфере ледяной вежливости. Присутствовал на ней и Фрэнк Визел – он пришел обсудить свой проект реорганизации системы КВАНПО.

У меня не было ни малейшего желания обсуждать этот проект именно сегодня. На мой взгляд, он не имел непосредственного отношения к интересующим меня проблемам, хотя и пестрел звонкими выражениями вроде «скандальная практика министерского патронажа», «теплые местечки для своих парней» и тому подобного. Хамфри заметил, что в проекте видны оригинальность и полет фантазии. А Фрэнк по простоте душевной счел это за комплимент. Он, видимо, не в курсе: «оригинальность» и «фантазия» в устах сэра Хамфри – самые последние ругательства.

По замыслу Фрэнка, все назначения в КВАНПО должны быть переданы в ведение специального парламентского комитета.

– С тем, чтобы на эти места назначались по‑настоящему достойные люди, а не старые дружки или партийные боссы. Пора поставить заслон прогнившему принципу «ты мне – я тебе», – пояснил он, улыбаясь, сэру Хамфри.

Такой подход к делу показался мне правильным, и я предложил рекомендовать его для подготовки к представлению в палату общин.

– Предложение, безусловно, смелое, – вставил сэр Хамфри («смелое предложение» – еще один убийственный «комплимент» своего постоянного заместителя). – Но вместе с тем вряд ли имеет смысл ломать существующую систему, если она хорошо отлажена.

«Хорошо отлажена»? Чушь! Не далее, как сегодня утром, мне надо было утвердить председателя нашей новой КВАНПО – Комиссии по партнерству в промышленности. И кто же, вы думаете, был кандидатом на этот почетный пост? Сэр Десмонд Глейзбрук! Уму непостижимо!

– Он никогда не работал в промышленности! – возмутился я. – Никогда не имел дела с профсоюзами! И к тому же позволил себе немало оскорбительных выпадов в адрес нынешнего правительства. Неужели такая кандидатура – это все, на что способна «хорошо отлаженная система»?

– Из него вышел бы отличный председатель, – возразил сэр Хамфри.

– Безграмотный фигляр!

– И тем не менее! – последовал ответ.

Я сказал Хамфри, что вычеркиваю Глейзбрука из списка. Он будет утвержден только через мой труп!

На некоторое время в кабинете воцарилось томительное молчание. Сэр Хамфри нарушил его:

– Господин министр, прежде чем вы примете окончательное решение, мне бы хотелось ознакомить вас вот с этим документом.

Он положил на стол папку, на которой было крупными буквами написано: «"СОЛИХАЛЛ” – СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Почему совершенно секретно? Я открыл ее и понял почему. Наш партнер Брэдли, профукав семь с половиной миллионов, оказался на грани банкротства и поставил под угрозу весь проект.

Я пришел в ужас. И, естественно, спросил сэра Хамфри, почему меня своевременно не поставили в известность. Он невразумительно пробормотал что‑то насчет нежелания меня беспокоить и бремени моих забот… Как будто своим молчанием он не сделал это бремя еще тяжелее!

– Если об этом пронюхают газетчики, разразится страшный скандал… катастрофа! – в страхе выдохнул я.

– Это ужасно! – подтвердил Бернард. (Он умеет утешить!)

– Минутку, – неожиданно вмешался Фрэнк. – Обратите внимание на дату. Это произошло до выборов. Вы абсолютно чисты, Джим.

Увы, сэр Хамфри моментально развеял забрезжившие было надежды.

– К сожалению, в соответствии с существующей традицией министерской ответственности преемник принимает на себя…

– Но тогда пусть хотя бы все знают, что Джим здесь ни при чем, – перебил его Фрэнк.

– Да‑да, конечно! – Сэр Хамфри сочувственно покачал головой. – Что поделаешь, если принцип демократической преемственности время от времени требует жертв! Вспомните дело Кричела Дауна. (Дело Кричела Дауна в 1954 году можно было считать последним примером того, как министр принял на себя полную ответственность за скандальное дело, к которому он не был и не мог быть причастен. Сэр Томас Дагдейл, являвшийся тогда министром сельского хозяйства и рыболовства, официально заявил, что, как министр, он обязан нести ответственность перед парламентом за действия своих подчиненных, даже если он и не отдавал соответствующих распоряжений. В результате ему пришлось подать в отставку, «вылететь наверх», в палату лордов, и на этом его блестящая карьера закончилась. С тех пор в Англии не было таких совестливых или – все зависит от точки зрения – таких глупых министров. – Ред.) Когда стая жаждет крови, она должна ее получить, не так ли, господин министр?

Я лишился дара речи.

– Но ведь ему достаточно только назвать дату! – не унимался Фрэнк.

– О да! – вздохнул сэр Хамфри (ханжа!). – Менее заметный человек, возможно, и попытался бы как‑нибудь выкрутиться, но в данном случае есть только один достойный путь. И господину министру он прекрасно известен…

У меня было такое чувство, будто я присутствую на собственных похоронах.

– Мне все‑таки кажется, что над предложением Фрэнка стоит поразмыслить, – сказал я, хватаясь за соломинку.

– Однако, – заметил Бернард, – если вспомнить, что в своем выступлении по радио, которое будет передано…

– Сегодня, – внезапно осипшим голосом произнес я.

– Да, сегодня, – подтвердил он, – вы публично заявили, что причастны к успеху этого проекта. Кстати, трансляция начнется с минуты на минуту.

Мы переглянулись. Бернард бросился за приемником.

– Бернард, немедленно свяжитесь с Би‑би‑си и остановите передачу! – закричал я ему вслед.

– Я от души желаю вам удачи, господин министр, – сказал сэр Хамфри, – но ведь вы не хуже меня знаете, что такое Би‑би‑си.

– Конечно, знаю, – согласился я, – но у нас случай особый, скандал, можно сказать…

– Вот‑вот, – закивал мой постоянный заместитель, – только скажите им об этом – они тут же передвинут ваше выступление на самое удобное для слушателей время, повторят его на следующий день и вдобавок отснимут фильм для «Панорамы»[47].

– Я наложу запрет!

– МИНИСТР ОКАЗЫВАЕТ ДАВЛЕНИЕ НА БИ‑БИ‑СИ! – с выражением произнес сэр Хамфри.

Я и сам понимал, что он прав: с Би‑би‑си не поспоришь.

«Может, попросить их по‑хорошему», – подумал я и даже хотел посоветоваться с Хамфри, но тут в кабинет вбежал Бернард с транзистором в руках. И мы услышали мои нелепейшие заявления о государственных и частных капиталовложениях, о реальном партнерстве, о том, что я лично заинтересован в этом проекте, ибо он символизирует все, к чему стремится нынешнее правительство. Конкретный, «железобетонный» пример единства наших слов и дел…

Я выключил радио. Слушать это было выше моих сил. В кабинете снова воцарилась гнетущая тишина.

Никто не решался заговорить первым. Пришлось это сделать мне.

– Хамфри, – подчеркнуто‑спокойно обратился я к нему. – Ну как вы допустили, чтобы я сказал такое?

– Господин министр, – смиренно отозвался этот «смиренный слуга правительства». – Я не вправе вам указывать, я могу лишь давать советы. И я советовал. Настоятельно советовал. Но если советы какого‑то там государственного служащего не принимаются во внимание…

Конечно, скрыл от меня крайне важную информацию, а теперь прикидывается овечкой!

– Ну хорошо, посоветуйте мне сейчас, – холодно бросил я.

– С удовольствием, господин министр. – Он на секунду задумался. – Например, можно обратиться в банк «Бартлетс» с предложением стать нашим партнером вместо «Слоан энтерпрайз». Если они согласятся, мне кажется, дело будет улажено.

Банк! Мне это и в голову не пришло! Слишком уж заманчиво, чтобы быть правдой.

– Однако… – продолжал сэр Хамфри. (Да, действительно это слишком заманчиво.) – …банк может и отказать… Впрочем, есть одна интересная деталь: его генеральный директор в будущем году выходит на пенсию и, естественно, подумывает о достойном назначении. Скажем, председателем какой‑нибудь приличной КВАНПО.

И только‑то?

– Так предложите ему, – немедленно отреагировал я, – предложите ему вакансию, которую хотели отдать этому придурку Глейзбруку. Кстати, а кто он, этот директор?

– Десмонд Глейзбрук.

Теперь все встало на свои места.

Я почувствовал, что необходимо сделать хоть небольшую паузу, прежде чем сказать, что Десмонд вообще‑то не такой уж плохой парень.

А вот до Фрэнка дошло не сразу.

– Но он постоянно нападает на наше правительство! – негодующе воскликнул он.

Я терпеливо объяснил ему, что, назначая время от времени на руководящие посты наших политических оппонентов, мы только повышаем наши акции. Это демократично, пример государственного мышления.

Но этот упрямец все спорил и спорил, пока я не попросил его заткнуться.

Затем я поинтересовался, кто еще в курсе этой скандальной истории. Оказалось, Джо Морган. То‑то он с такой наглостью требовал субсидию для Бирмингема. Шантажист!

И тут мне очень кстати пришла в голову мысль, что сэру Десмонду Глейзбруку наверняка потребуется толковый заместитель. Предпочтительно профсоюзный деятель. Я поделился этой идеей с сэром Хамфри. Она ему настолько понравилась, что он, не раздумывая, предложил Джо Моргана. По‑моему, на редкость удачный вариант.

– Одной КВАНПО – двух зайцев, господин министр, – улыбнулся сэр Хамфри, и мы тут же связались с ними по телефону.

Фрэнк молча слушал, как мы по очереди мило беседовали с Десмондом, потом с Джо, и вдруг взорвался.

– Вот‑вот, именно об этом я и говорил! – заорал он во всю глотку. – Вот в чем порочность нашей системы! Теплые местечки для своих парней! Дашь на дашь! Ты мне – я тебе! Коррупция!

Я не поверил собственным ушам. Фрэнк обвиняет меня в коррупции? Он что, рехнулся?

– А что будет с моим проектом упразднения КВАНПО, хотел бы я знать?! – вопил он, багровея от гнева.

– Очень хороший проект, Фрэнк, мы все так считаем, – примирительно заметил я. – В нем видна оригинальность, полет фантазии…

– Смелость, – добавил сэр Хамфри.

Однако, несмотря на такие, казалось бы, лестные отзывы, Фрэнк продолжал бушевать. Он, дескать, не позволит упрятать проект под сукно. Да как он мог даже подумать, будто я способен на такое! Положить документ под сукно? Немыслимо! Я – демократ, я верю в открытое правительство…

У моего политического советника, очевидно, не все в порядке с головой.

– Имейте в виду, я все равно передам его в кабинет! Найдутся люди! – грозно прохрипел он. – Я добьюсь, чтобы проект сделали неотъемлемой частью нашей партийной политики! Вот увидите!

Он решительно направился к двери, но на полпути остановился и обернулся. На лице его играла блаженная улыбка. Мне это не понравилось. Когда Фрэнк улыбается, хорошего не жди.

– Пресса, – сказал он почти с нежностью. – Если пресса обо всем этом узнает…

И тут меня осенило.

– Фрэнк, – задумчиво произнес я, – знаете, о чем я вдруг подумал? Конечно, это не имеет прямого отношения к теме нашего разговора, но… не хотели бы и вы потрудиться для дела КВАНПО?

– Ну нет! – криво усмехнулся Фрэнк. – Меня вам купить не удастся.

Я принялся внушать ему, что ни о каком подкупе нет и речи. Может быть, целесообразнее не упразднять систему КВАНПО, а, наоборот, заставить ее работать с полной отдачей. Что если создать авторитетную комиссию для изучения проблемы и для контроля за составом, структурой и деятельностью всех без исключения КВАНПО? Тогда можно было бы направить этот процесс в нужное русло. В состав комиссии вошли бы известные люди, в основном тайные советники[48]. (Мне известна давняя и тщательно скрываемая мечта Фрэнка стать на одну ногу с тайными советниками.)

– И здесь, – продолжал я, – безусловно, не обойтись без способных, знающих людей, которые занимались бы вопросами КВАНПО и изучили бы как их достоинства, так и слабые места. Учитывая ваши познания в данной области и ваше стремление бескорыстно служить общественному благу, сэр Хамфри счел возможным предложить именно вашу кандидатуру.

– Тайные советники? – как завороженный, повторил Фрэнк.

– Дело ваше, конечно, – добавил я, – но, по‑моему, на этом поприще вы могли бы отлично послужить обществу. Или я не прав?

– Но вам не удастся заставить меня изменить моим убеждениям… и не надейтесь, – рассеянно произнес Фрэнк. – Существует такое понятие, как принципы…

Мы с Хамфри поспешили заверить его, что глубоко уважаем принципиальных людей. Более того, подчеркнули мы, именно принципиальность делает его кандидатуру столь подходящей для работы в новой КВАНПО.

– Причем, – многозначительно поднял палец сэр Хамфри, уже подметивший в характере моего политического советника, с одной стороны, подспудное чувство вины, требующей постоянного искупления, а с другой – глубокую приверженность пуританской морали в служебных вопросах, – работа предстоит нелегкая. Лично я не сомневаюсь, что работа в этой супер‑КВАНПО будет сопряжена с частыми и утомительными командировками за границу. Ведь необходимо проследить, как аналогичные проблемы решаются в других государственных центрах – в Японии, Австралии, Калифорнии, Вест‑Индии…

– На Таити, – поддакнул я.

– Да, и на Таити, – кивнул сэр Хамфри.

– Что ж! – На лице Фрэнка отразились глубочайшие душевные муки. – Это будет изнуряющий труд, не так ли?

– Крайне изнуряющий, – хором подтвердили мы. – Крайне!

– И он нужен всему обществу, правда? – с надеждой в голосе спросил Фрэнк.

– Безусловно! – дружно заверили мы его.

– А как же с моим проектом? – вдруг вспомнил Фрэнк. Я посоветовал взять его с собой. Такой бесценный документ, без сомнения, пригодится ему в новой работе.

А один экземпляр Хамфри предложил подшить в дело – вместе с отчетом по «Солихаллу».

 

8

Общество милосердия

 

 

Марта

 

Успешно избежав кошмарного скандала, назревавшего в связи с «Солихаллом», и пойдя на сделку с Фрэнком Визелом в вопросе об изменениях в системе КВАНПО (такова была плата за избавление от катастрофы, которую чуть было не навлек на меня сэр Хамфри Эплби), я решил посвятить субботу и воскресенье обдумыванию своих дальнейших планов.

С Фрэнком, конечно, придется расстаться – это понятно. Во времена оппозиции он был незаменим. Однако теперь я увидел, как много в нем грубой прямолинейности, как ему недостает гибкости и такта, отличающих моих профессиональных советников в МАДе.

Позавчера отправил «непогрешимого», «неподкупного» Фрэнка исполнять свой нелегкий долг по сбору фактического материала – в Калифорнии, на Ямайке и Таити – и уже сегодня чувствую, будто с плеч моих свалилось тяжкое бремя: исчез постоянный источник напряженности. Впервые за последние пять месяцев мне по‑настоящему хорошо и спокойно.

В принципе, сейчас уже можно сделать некоторые выводы относительно государственной службы в целом и моего постоянного заместителя сэра Хамфри в частности. Как это ни удивительно, но элита Уайтхолла (800 высших чиновников, начиная с постоянного заместителя министра. – Ред.) насчитывает в своих рядах так много блестящих умов, что в известном смысле по праву считает себя «мозговым центром» страны. Однако, поскольку чиновники любого ранга являются лишь исполнителями воли политических деятелей, их высокий интеллектуальный потенциал направлен в основном на то, чтобы избежать ошибок.

Каждые три года государственных служащих перемещают на новые должности – теоретически с целью их «универсализации», без чего невозможно продвижение вверх по служебной лестнице. А на деле – для того, чтобы у них не появился личный интерес к воплощению той или иной стратегической линии. Осуществление любой сколь‑нибудь значительной инициативы требует, как правило, не менее трех лет, так что чиновник либо выходит из игры, либо включается в нее лишь на полдороге. Поэтому практически невозможно возложить вину за провал на кого‑либо в отдельности. Человек, отвечающий за данное дело, в момент его неудачного завершения всегда скажет, что оно неправильно велось с самого начала, а тот, кто его начинал, – что ошибка была допущена в конце.

Подобная система вполне устраивает Уайтхолл, вовсе не желающий, чтобы его сотрудники связывали себя с успехом или провалом конкретных политических решений. Политические решения – дело министров. От их практического воплощения выигрывают или проигрывают только правительства и министры. Поэтому государственные служащие считают себя добросовестными и беспристрастными советниками, в интересах общества обеспечивающими проведение любой политики, которую определяют на данный момент правительство или министр.

Но вот в чем парадокс: именно этой своей функции чиновники как раз и не выполняют.

К примеру, каждый постоянный заместитель побуждает своего министра – к какой бы партии тот ни принадлежал – трудиться в интересах «общего блага». (Иными словами, государственная служба стремится проводить неизменную политику, независимо от того, какая партия находится у власти. – Ред.)

Любопытный вопрос: если главная задача государственных служащих – не допускать ошибок, то почему же они так много их допускают?

 

Марта

 

Практически все воскресенье ушло на красные кейсы и подготовку к завтрашним ПВ (парламентским вопросам. – Ред.).

Я очень серьезно отношусь к ПВ. Как и все министры, у кого есть голова на плечах. Хотя пресса и телевидение знакомят избирателей с самыми разными аспектами деятельности министра, свою реальную власть и влияние он может показать только через парламент. Ни один министр не может позволить себе роскошь выглядеть идиотом во время ПВ и вряд ли удержится на своем посту, если не научится правильно вести себя в палате общин.

Каждый из нас без исключения раз в месяц проходит через эту «мясорубку». ПВ можно смело уподобить средневековым казням, когда христиан бросали в клетку на растерзание львам или заставляли гладиаторов биться до последнего вздоха. Завтра мне предстоят ПВ первого порядка, а другому министру – второго порядка. Через месяц – наоборот.

(Во время ПВ первого порядка даются устные ответы; второй порядок также предусматривает устные ответы, но с последующим представлением их палате в письменном виде. Имеются и ПВ третьего порядка, но, поскольку дело до них практически никогда не доходит, никто толком не знает, что это такое. – Ред.)

Лично для меня воскресенье и понедельник перед ПВ – самые кошмарные дни. Полагаю, для моих советников в МАДе гоже. Один из помощников Бернарда только тем и занимается, что готовит ответы на всевозможные вопросы. А сколько чиновников Уайтхолла живут в постоянном страхе и напряжении, мучительно пытаясь предугадать вопросы, которыми заднескамеечники будут «обстреливать» их министров, трудно себе даже представить. Что же касается политического подтекста ПВ, в этом я, естественно, разбираюсь несравненно лучше своих подчиненных.

В день решительных испытаний палата общин обычно заполнена до отказа. ПВ проводятся сразу после обеда, многие приходят просто поразвлечься: ведь министр может в любой момент оказаться в унизительном положении.

Впрочем, сегодня я относительно спокоен. Мне нечего бояться. Я основательно подготовлен к предстоящему испытанию. Пусть сэр Хамфри несколько лучше меня разбирается в административных тонкостях (явное свидетельство того, что Хэкер начинает понимать реальное положение вещей. – Ред.), зато я смело могу гордиться умением достойно представить себя в парламенте.

 

Марта

 

Невероятно! До сих пор не могу прийти в себя. Кошмар! Сегодняшние ПВ обернулись для меня непредвиденной катастрофой! Хотя мне и удалось урвать нечто вроде пирровой победы, но я понимаю, что удержался на краю по чистой случайности.

Я специально приехал в парламент пораньше и еще раз тщательно проработал в уме ответы на все возможные – так мне казалось! – вопросы. Не говоря уж о том, что вместо обеда Бернард устроил мне основательную проверку.

Первым встал Джим Лоуфорд от Саут‑Вест‑Бирмингема. Его интересовало, как выполняется обещание правительства сократить административный персонал в системе здравоохранения.

Я выдал заготовленный ответ, в котором, естественно, была дана высокая оценка огромных усилий (не моих, конечно, а чиновников, сформулировавших ответ!).

(Ниже приводим выдержки из стенограммы этого заседания. – Ред.)

 

Министр административных дел (Г‑н Джеймс Хэкер): Правительство не только сократило на 11,3 процента упомянутый административно‑управленческий аппарат, но и продолжает изыскивать пути дальнейшей экономии ресурсов. Однако, учитывая низкую заработную плату, отсутствие действенных материальных и моральных стимулов, равно как и тот факт, что медицинский административный персонал зачастую подвергается незаслуженным нападкам, я, со своей стороны, хотел бы воспользоваться предоставленной мне возможностью и особо отметить его существенный вклад в нормальное функционирование системы здравоохранения.

Г‑н Лоуфорд: Не сомневаюсь, палата отдаст должное господину министру. Заявление, без сомнения, написано для него самими администраторами, однако зачитал он его просто великолепно. (Смех на скамье оппозиции.) Но не объяснит ли господин министр, как следует понимать его заверения в свете вот этого документа, подготовленного в его собственном министерстве. Цитирую:

«Мы серьезно обеспокоены ростом административно‑управленческого аппарата на 7 процентов. Однако если сотрудников, занятых обработкой информации, провести по категории «технический персонал» (Шум в зале.), если клерков в больницах считать «вспомогательным составом» (Шум усиливается.), а за основу статистического отчета взять не финансовый, а календарный год, то в результате мы получим сокращение на 11,3 процента».

Не возьмет ли господин министр на себя труд прокомментировать этот низкий обман?

Возгласы с мест: Ответ! Требуем ответа!

 

Предатели! Чертова докладная непонятно каким образом оказалась в руках у Лоуфорда, и теперь он яростно потрясал ею, а заодно и своими жирными щеками. «Ответ! Требуем ответа!» – загудела палата. Очевидно, Хамфри (или кто‑нибудь еще?) снова принялся за старое: выдал фактическое увеличение числа чиновников за сокращение, попросту назвав их иначе. Но, как говорил Вордсворт, «роза всегда останется розой, как ее ни назови».

(В действительности это сказал Шекспир: «Что имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». Но ведь Хэкер – бывший журналист и к тому же лектор политехнического колледжа. – Ред.)

Да, политической вони тут, похоже, будет предостаточно. А вонь есть вонь, как ее ни назови. Не докопайся они до этой треклятой бумажонки, и тогда изменение категорий было бы поистине великолепным маневром, однако, став достоянием гласности, оно моментально превратилось в «низкий обман». Более того – в неудавшийся обман, что еще хуже.

И все‑таки, думаю, мне удалось выпутаться из создавшейся ситуации.

 

Возгласы с мест: Ответ! Требуем ответа!

Г‑н Джеймс Хэкер: Мне не известен документ, предъявленный достопочтенным членом палаты. (Шум на скамье оппозиции, восклицания: «Как это так?!»)

Г‑н Лоуфорд: Я охотно сообщу господину министру дату и номер документа в обмен на его обещание провести беспристрастное расследование. (Приветственные возгласы со стороны оппозиции.)

Г‑н Джеймс Хэкер: Я лично займусь этим вопросом. (Выкрики со скамьи оппозиции: «Хотите замять? Не выйдет!», «В отставку!»)

 

Меня здорово выручил Джерри Чандлер (мой добрый, верный Джерри!), спросивший, не могу ли я также пообещать своим друзьям, что расследование будет проводиться не моим министерством, а третейской комиссией, состав которой будет одобрен палатой. Я охотно пообещал. А что мне оставалось?

В общем и целом я сумел успокоить достопочтенных членов палаты. Однако завтра необходимо серьезно побеседовать обо всем этом с сэром Хамфри и Бернардом. Бог с ним, с обманом, но выставлять меня на посмешище во время ПВ – это уж слишком! Разве в их интересах, чтобы я оказался не в силах защитить собственное министерство?!

 

Марта

 

Нынешнее утро также не предвещало ничего хорошего.

Рой (шофер Хэкера и один из наиболее информированных людей в Уайтхолле. – Ред.) заехал за мной в обычное время – около 8.30 – и повез прямо в министерство, где я намеревался вплотную заняться проблемой медицинского административного персонала.

Едва я сел в машину, он тут же подпустил мне шпильку:

– Тут по радио только что говорили… мол, вся проблема с медициной, образованием и транспортом состоит в том, что большие люди в правительстве лечатся в частных клиниках, посылают своих детей в частные школы…

Я попытался отшутиться, но, боюсь, не очень удачно:

– Остроумно. Это что, юмористическая передача?

(При всей их наивности эти эгалитарные разговорчики довольно опасны и неизвестно чем обернутся, если их недооценить.)

– К тому же их возят на работу в служебных машинах, – продолжал Рой.

Ну уж на это я не намерен был отвечать.

– По‑моему, в этом что‑то есть, а, господин министр? Ну вот, к примеру, если бы вы и сэр Хамфри Эплби ездили на работу двадцать седьмым автобусом…

– По меньшей мере неразумно, – перебил я. – Терять час драгоценного рабочего времени на ожидание автобуса…

– Да, с автобусами надо бы навести порядок, это точно.

– Обязательно наведем, – пообещал я, лишь бы поскорее сменить тему разговора.

– Вот‑вот, то же самое и с медициной, – не унимался Рой.

Ему‑то, черт побери, какое до всего этого дело, возмутился я про себя, но сдержался и, как ни в чем не бывало, спросил, не передают ли сейчас по радио чего‑нибудь интересного.

– По‑моему, «Вчера в парламенте», сэр, – сказал он, протягивая руку к приемнику.

– Нет‑нет‑нет, не надо, пожалуйста, не стоит! – в отчаянии попытался я его остановить, но было уже поздно.

Рой включил приемник, и в машине зазвучал мой голос.

Мой шофер прослушал передачу с огромным интересом и выключил приемник, только когда начались ПВ второго порядка. Наступило неловкое молчание.

– Им не удалось загнать меня в угол, верно? – с надеждой спросил я.

Рой ухмыльнулся.

– Вам здорово повезло, сэр, что не пришлось отвечать на вопрос о новой больнице Сент‑Эдвардс.

– Почему?

– Как почему? Уж скоро полтора года, как ее построили… и до сих пор ни одного пациента!

– Очевидно, у министерства здравоохранения и социального обеспечения не хватает средств на комплектование персонала, – предположил я.

– Не‑е, – весело протянул Рой. – Персонал есть – пятьсот чиновников. Пациентов нету.

Неужели это правда? Трудно поверить.

– Кто вам сказал? – осторожно поинтересовался я.

– Проныра.

– Проныра?

(На жаргоне шоферов Уайтхолла «проныра» – наиболее информированный человек. – Ред.)

– Приятель мой, Чарли, – пояснил он. – Кто же еще? Он возит министра здравоохранения.

В МАДе я первым делом вызвал Хамфри и без обиняков заявил ему, что возмущен вчерашними дебатами.

– Я тоже, господин министр.

Удивительно – он даже не пытается оправдываться.

– Глупость… некомпетентность… – продолжал я.

– Вот именно, – подтвердил он. – Не могу понять, что это на вас нашло.

Я вытаращил глаза.

– Не понимаю вас!

– Дать согласие на третейскую комиссию!…

Так вот, значит, в чем дело!

– Я не об этом, Хамфри, – сурово произнес я. Мой постоянный заместитель озадаченно нахмурился.

– Но ведь вы сами только что признали глупость и некомпетентность…

– Вашу, Хамфри! – вспылил я. – Вашу!

– Мою? – Казалось, он не верил собственным ушам.

– Да‑да, вашу! Ведь это вы меня так подставили!

Справедливости ради надо заметить, что подставил меня не он лично, а его драгоценный аппарат. Впрочем, Хамфри, похоже, вообще никакой вины за собой не чувствовал.

– Ну, небольшой недосмотр, – пожал он плечами. – Всякое бывает. Но согласиться на третейскую комиссию!…

Нет, это уж слишком!

– Как вы понимаете, мне тоже не очень нужна эта комиссия! Но если утопающему протягивают соломинку, ему ничего не остается, как ухватиться за нее.

– Это не соломинка, а петля, – холодно поправил сэр Хамфри. – Вы обязаны были встать на защиту своего министерства. Иначе для чего же вы здесь?…

Он думает, что я здесь только для этого! Хорошо, хоть не считает, что я не нужен вообще. Однако, если его не остановить, он, чего доброго, примется читать мне лекцию об ответственности руководителя.

К принципу Уайтхолла об ответственности руководителя государственная служба прибегает каждый раз, когда ей требуется ткнуть министра носом, а самой остаться чистенькой. На практике это означает следующее: аппарат ведет все дела и принимает все решения, а случись какая неувязка или прокол – пусть отвечает министр!

– Нет, Хамфри, этот номер у вас не пройдет, – решительно заявил я, не давая ему возможности сесть на своего конька. – Вчера я отлично подготовился к ПВ. Проработал все ответы, чуть не наизусть выучил десятки справок. Просидел над ними почти всю ночь… Не пошел даже обедать… Словом, отлично подготовился, отлично! Не придерешься! Но ни в одной из справок не было и малейшего намека на ваши махинации с процентами, из‑за чего я чуть было не ввел в заблуждение достопочтенных членов палаты.

– Господин министр, – тоном оскорбленной добродетели произнес Хамфри, – разве не вы сами выразили пожелание сократить показатель численности административного аппарата?

– Да, выразил, и что из этого?

– Вот мы его и сократили.

До меня постепенно начал доходить смысл его слов.

– Так вы что… сократили только показатель?

– Естественно.

– Должен вам заметить, Хамфри, я имел в виду совсем другое, – подчеркнуто‑спокойно сказал я.

– Помилуйте, господин министр, – страдальчески скривился он, – мы же не телепаты! Вы потребовали сократить показатель, мы его и сократили.

Обычная отговорка! Он, конечно же, прекрасно понимал, что я имею в виду, но, как всегда, предпочел истолковать мое указание буквально. Из‑за такой вот чиновничьей тупости и равнодушия наша страна буквально истекает кровью.

(Мы надеемся, что под «буквально» Хэкер не имел в виду буквально. – Ред.)

– Ну а как об этом узнал Лоуфорд? Очередная утечка? Не министерство, а дуршлаг какой‑то! (Лично мне это сравнение понравилось, но Хамфри его, конечно, проигнорировал.) Можем ли мы со всей ответственностью управлять страной, если в распоряжение заднескамеечников будет предоставляться вся фактическая информация?

Хамфри упорно молчал. Да и вопрос, в общем‑то, был чисто риторический.

– Во всяком случае, – заключил я, – предстоящее расследование даст нам время…

– Да, как мина замедленного действия, – перебил меня мой постоянный заместитель.

Я вдруг подумал, а нет ли у него на этот случай взвода саперов. Впрочем, вряд ли.

– Если бы вы настояли хотя бы на внутриведомственном расследовании, – пожаловался он, – тогда мы могли бы растянуть его на полтора года, а потом заявить, что, несмотря на отдельные недостатки и диспропорции, которые за истекший период уже устранены, никаких следов намерения ввести кого‑либо в заблуждение обнаружить не удалось. Что‑нибудь в этом роде.

Я позволил себе на секунду отвлечься от главной темы разговора.

– Но ведь намерение‑то было!

– А я и не говорил, что не было, – слегка раздраженно ответил сэр Хамфри. – Я говорил об отсутствии следов такого намерения.

В ответ на мое недоумение он снисходительно пояснил:

– Главная задача любого внутриведомственного расследования, при условии, конечно, что оно проводится на профессиональном уровне, – обнаружить отсутствие следов. Если вы заявите об отсутствии намерения, вас легко обвинить в обратном. Если же вы констатируете, что расследование не обнаружило следов намерения, то доказать противное просто невозможно.

Весьма поучительная информация, так сказать, «взгляд изнутри» на методику государственной службы. Теперь хоть ясно, что, собственно, имеется в виду под внутриведомственным расследованием. Вернее, под «профессиональным» внутриведомственным расследованием, которое, очевидно, должно установить полное наличие отсутствия следов.

Однако теория теорией, а сейчас надо было решать насущную проблему с третейской комиссией.

– А нельзя ли сделать так, чтобы эта комиссия тоже обнаружила отсутствие следов? – глубокомысленно изрек я.

– «Фальсифицировала» – вы хотите сказать? – холодно спросил Хамфри.

Двойственность этого человека не перестает меня удивлять.

– Ни в коем случае!… Э‑э… впрочем, да.

– Господин министр! – воскликнул он таким тоном, будто мое предложение оскорбило его до глубины души. Лицемер!

– Тогда объясните мне, почему выводы внутриведомственной комиссии фальсифицировать можно, а третейской – нельзя?

Объяснения были, в общем‑то, излишни. Я и сам понимал, что, фальсифицируя выводы третейской комиссии, можно попасться.

– Да нет, господин министр, не то чтобы нельзя. Все зависит от того, кто возглавляет третейскую комиссию. Ее председатель должен быть добросовестным, абсолютно надежным человеком.

– Но с таким человеком надо постоянно опасаться, что все выплывет наружу?

Сэр Хамфри озадаченно нахмурил лоб.

– Исключено! Как раз такой человек и поймет, что от него требуется. Ему небезразличны возможные последствия. Он сознательно и с ответственностью подойдет ко всем аспектам порученного ему дела.

Все‑таки мой постоянный заместитель предлагает фальсификацию, только в завуалированном виде.

– Значит, «абсолютно надежный» в вашем понимании – это склонный к…

– Что вы, что вы! – перебил он меня с горячностью. – Я хочу сказать, что человек широких взглядов…

Я решил свести к минимуму теоретические словопрения и внес в разговор конкретную нотку.

– В таком случае что вы скажете об отставном политике?

– …и кристально чистой репутации… – продолжил свою мысль сэр Хамфри.

– Так, ясно. – Я на секунду задумался. – Ну а как насчет ученого или бизнесмена?

Мой постоянный заместитель отрицательно покачал голевой.

– Ладно, – махнул я рукой, догадавшись, что у него уже кто‑то есть на примете. – Выкладывайте. Кто?

– Э‑э… господин министр, я подумал, может… государственный служащий в отставке?

– Логично, Хамфри. Ну а кто именно?

– Думаю, сэр Морис Уильямс, господин министр.

Я совсем не был в этом уверен.

– А вы не боитесь, что он чересчур независим? – спросил я.

– Он рассчитывает на палату лордов, – возразил Хамфри и снисходительно улыбнулся, будто достал припрятанного до времени козырного туза.

– Разве таким образом он попадет туда? – удивился я.

– Естественно, нет, но правильные выводы комиссии дадут ему еще несколько очков… ну, как у брауни‑гайдов[49].

Очки? Как у брауни‑гайдов? Что‑то новое. По словам Хамфри, набирается определённая сумма очков, а затем выдается значок. В этом уже был какой‑то смысл.

– Ладно, – решился я. – Уильямс так Уильямс.

Слава богу, принимать решения для меня теперь не проблема.

– Благодарю тебя, Коричневая Сова[50], – галантно поклонился сэр Хамфри и, не переставая улыбаться, вышел из кабинета.

Когда моему постоянному заместителю удается настоять на своем, милее нет человека. К тому же, благодаря его идее мы, возможно, сумеем избежать того, что третейская комиссия докопается до нежелательных фактов. Например, обнаружит что‑то, чего мы не знали сами, хотя и должны были бы знать, или что‑то, о чем были прекрасно осведомлены, но не хотели бы, чтобы другие знали, что мы знаем.

Потом я понял: есть и третий, более вероятный вариант. Комиссия обнаружит то, о чем знал Хамфри, но не знал я. То есть в результате я снова окажусь в идиотском положении.

Вроде того, в каком оказался вчера.

И все‑таки у меня сейчас нет иного выхода, как последовать его совету и жить в ожидании счастливого дня, когда я буду знать то, чего не знает он.

 

Марта

 

Сегодня долго беседовал с Бернардом Вули.

Его волнует вопрос о кубинских беженцах. Меня он, конечно, тоже беспокоит. В палате и прессе назревает скандал по поводу нежелания правительства оказать им помощь.

Но разве наша вина, что казначейство не дает нам на это денег?

Я не могу бороться с казначейством. Никто не может бороться с казначейством!

Ну, а раз сделать все равно ничего нельзя, то нечего об этом и думать, решил я и перевел разговор на больницу Сент‑Эдвардс, вспомнив о вчерашних намеках Роя. Вернее, первым о ней заговорил Бернард.

– Господин министр, – обратился он ко мне. – Вы просили разузнать об этой якобы пустующей больнице в северной части Лондона?

Я кивнул.

– Так вот, как я и предупреждал, шоферы – не самый надежный источник информации. Рой ввел вас в заблуждение.

Облегченно вздохнув, я, естественно, поинтересовался, из какого источника почерпнул эти добрые вести сам Бернард.

– От личных секретарей, господин министр.

Да, это внушало доверие. Неофициальная информация от личных секретарей доходит чуть медленнее, чем от шоферов, зато она намного надежней. В принципе, ей можно верить на все сто процентов.

– Ну и как там в действительности обстоят дела?

Оказывается, в больнице насчитывается всего 342 администратора. Остальные 170 – гардеробщики, вахтеры, уборщицы, садовники, повара и прочие.

На мой взгляд, вполне нормальное соотношение.

– А сколько там медицинских работников? – спросил я.

– Ни одного, – ответил Бернард таким тоном, будто это само собой разумеется.

Я подумал, что ослышался, и осторожно переспросил:

– Ни одного?

– Ни одного.

Я все же решил кое‑что уточнить.

– Мы ведь говорим о больнице Сент‑Эдвардс, верно?

– Конечно, о ней, – бодро ответил он и добавил: – Новехонькая. Просто загляденье!

Как будто это что‑то объясняло.

– Совсем новая?

Бернард смутился.

– Э‑э… не совсем. Вообще‑то уже восемь месяцев, как ее построили и укомплектовали. Но, к сожалению, в то время правительство как раз сократило ассигнования на здравоохранение и на медицинский персонал денег не хватило.

Час от часу не легче!

– Новая современная больница, – тихо повторил я, словно убеждая себя, что не ослышался, – в которой свыше пятисот администраторов и ни одного пациента!

Некоторое время сидел молча, собираясь с мыслями. Бернард попытался мне помочь:

– Господин министр, а ведь там есть пациент!

– Один?

– Да, один. Заместитель главного администратора упал с лесов и сломал ногу.

– Боже мой! – почти шепотом произнес я. – Если бы меня спросили об этом в палате?!

Бернард съежился, словно побитая собачонка.

– Почему я только сейчас узнаю об этом? Почему вы меня не предупредили?

– Э‑э… я тоже ничего не знал, господин министр, – растерянно пролепетал он.

– А кто должен знать? Как случилось, что все это не выплыло наружу?

Из путаных объяснений Бернарда я понял, что об этой ситуации знало только несколько сотрудников министерства здравоохранения. Впрочем, они не усматривали в ней ничего странного. По их словам, в Англии таких больниц полно.

– Как правило, они специально не убирают следов строительства – ну, знаете, леса, бетономешалки и тому подобное, – чтобы люди не думали, будто больница давно готова. Нормальное явление, – добавил он.

– Нормальное явление? – не мог я вымолвить и слова. (Оказывается, мог. – Ред.)

– Думаю… – я снова был полон решимости, – думаю, мне следует поехать туда и убедиться самому, прежде чем обо всем пронюхает оппозиция.

– Да, конечно, – согласился Бернард. – Просто удивительно, что пресса еще не докопалась…

– Удивляться тут нечему. Большинство наших газетчиков настолько непрофессиональны, что не способны выяснить даже то, что сегодня четверг.

– Сегодня среда, господин министр, – поправил меня Бернард.

Я молча указал ему на дверь.

 

(В следующую пятницу сэр Хамфри Эплби встретился с постоянным заместителем министра здравоохранения сэром Йеном Уитчерчем в клубе «Реформ» на Пэлл‑Мэлл‑стрит, чтобы обсудить запрос о больнице Сент‑Эдвардс. На наше счастье, сэр Хамфри по обыкновению сделал соответствующую запись в своем дневнике.

 

«Внезапный интерес Хэкера к больнице Сент‑Эдвардс серьезно обеспокоил Йена. Что ж, понять его легко.

 

(Из последней фразы можно сделать логический вывод, что Бернард Вули – в соответствии со своим тогдашним положением – поделился с сэром Хамфри мыслями относительно упомянутой проблемы, хотя в ответ на наш вопрос сэр Бернард – в соответствии с нынешним своим положением – сказал, что не припоминает такого. – Ред.)

 

Я объяснил ему, что мой министр беспокоится из‑за отсутствия в больнице пациентов. Нас обоих это позабавило. Может ли больница принимать пациентов, если в ней еще нет медицинского персонала? Министр опять рискует оказаться в глупом положении.

Йен совершенно справедливо отметил, что министерство здравоохранения обладает большим опытом по подготовке к эксплуатации новых больниц. По его убеждению, главное в этом деле – постепенность и поэтапность, а пациенты только путаются под ногами. Поэтому он посоветовал сообщить Хэкеру, что в данный момент больница Сент‑Эдвардс находится на заключительном этапе введения в строй – так сказать, на финишной прямой.

Однако, предвидя неминуемый накал страстей в политических кругах, я счел необходимым задать ему один вопрос: «Сколько времени понадобится на преодоление этой финишной прямой?» А чтобы он не понял меня превратно, напомнил ему о бездумном согласии моего министра на создание третейской комиссии.

Йен горестно покачал головой. По его словам, он был просто в шоке, когда впервые услышал о комиссии. Нет ни малейших сомнений, что такие же чувства разделяет сейчас весь Уайтхолл.

Мне все‑таки хотелось иметь более четкое представление о сроках, поэтому я поинтересовался, можно ли реально надеяться, что в больнице Сент‑Эдвардс когда‑нибудь появятся пациенты.

Можно, подтвердил сэр Йен, как только появится такая возможность. По его расчетам, больница, скорее всего, примет первых пациентов где‑то через пару лет, когда улучшится финансовая ситуация.

Благоразумно, ничего не скажешь. Действительно, не может же он открыть сорок новых палат в Сент‑Эдвардсе, если в других больницах они закрываются. Этого не потерпят ни казначейство, ни кабинет.

Но, насколько я знаю своего министра, он вполне способен закрыть всю больницу просто потому, что в ней нет пациентов!

Сэр Йен категорически заявил, что это исключено: профсоюзы не допустят.

Я высказал опасение, что профсоюз в больнице Сент‑Эдвардс еще слишком слаб. Но Йен успокоил меня, напомнив о Билли Фрезере, этом оголтелом агитаторе из больницы «Саутуорк». Кошмарный тип! Правда, теперь он может оказаться полезен.

По‑моему, Йен намерен прибегнуть к его услугам».

 

(Вероятно, не лишне будет заметить, что о вышеприведенной беседе Хэкер, естественно, не должен был знать. – Ред.)

 

Марта

 

Сегодня со всей решительностью поговорил с Хамфри о проблеме медицинских администраторов.

По моей просьбе в нашем партийном центре провели специальные исследования и подготовили обширный статистический материал. А вот в собственном министерстве мне такие данные получить не удалось. Позор!

Подчиненные Хамфри из года в год меняют основу статистических подсчетов, тем самым делая практически невозможным сравнительный анализ роста численности бюрократического аппарата.

– Хамфри, наша система национального здравоохранения являет собой разительный пример галопирующей бюрократии, – убежденно сказал я, на этот раз вооруженный фактами и цифрами.

Мои слова, казалось, не произвели на него никакого впечатления.

– Ну что вы! – безмятежно отозвался мой постоянный заместитель. – Так уж и галопирующей. В лучшем случае – двигающейся трусцой.

Я спросил его, знает ли он, что в министерство ежедневно поступает множество жалоб на бюрократический идиотизм.

– От кого?

– От членов парламента, от избирателей, от врачей, медсестер… словом, от общественности.

– Смутьяны! – презрительно отмахнулся сэр Хамфри. Я был потрясен.

– Кто? Представители общественности?

– Да, в первую очередь они.

«Пора ознакомить его с некоторыми из моих находок», – подумал я и для начала показал копию официального документа одной из лондонских больниц.

(Благодаря тому, что Хэкер сохранил копии всех документов, на которые он ссылается в своем дневнике, у нас имеется блестящая возможность проследить, как функционировала система национального здравоохранения Великобритании в 80‑е годы. – Ред.)

 

 

 

Удовлетворить вашу заявку на стетоскопы в настоящее время не представляется возможным в силу сложностей с поставками.

Взамен мы готовы предоставить вам определенное количество более длинных трубок для уже имеющихся у вас стетоскопов.

Отдел материально‑технического снабжения

 

К моему удивлению, сэр Хамфри не усмотрел в документе ничего странного и даже заметил, что коль скоро такие трубки имеются в наличии, то предлагать их не только можно, но и нужно.

А Бернард, в свою очередь, высказал предположение (надо же до такого додуматься!), что это избавит врачей от многих неудобств: пользуясь удлиненными трубками, они, мол, смогут, не сходя с места, прослушивать пациентов по всей палате.

Надеюсь, он все‑таки пошутил. Иначе…

Затем я ознакомил своего постоянного заместителя с распоряжениями, касающимися морга и туалетной бумаги, которые были отданы в больнице Сент‑Стефан.

 

 

ВСЕМУ МЕДИЦИНСКОМУ ПЕРСОНАЛУ

В связи с закрытием морга на рождественские каникулы администрация больницы убедительно просит медицинский персонал не загружать работой данное подразделение в указанный период.

Главный администратор

 

 

ВСЕМУ ПЕРСОНАЛУ

В последние месяцы участились случаи, когда работники больницы для тех или иных целей пользуются туалетной бумагой. Администрация еще раз напоминает о том, что рулоны туалетной бумаги предназначены для пациентов, а не для персонала.

Зав. хозяйственным отделом

 

Сэр Хамфри пренебрежительно хмыкнул.

– Наше здравоохранение работает эффективно и экономично ровно настолько, насколько этому не мешает наше правительство.

Тогда я предъявил ему просто убийственный по сути своей документ, подписанный начальником отдела контроля за соблюдением правил ношения рабочей одежды (ОКСПНРО) районного управления здравоохранения.

 

 

 

СРЕДНЕМУ МЕДИЦИНСКОМУ ПЕРСОНАЛУ

По имеющимся в управлении сведениям, последняя партия белых халатов для медицинских сестер изготовлена из прозрачного материала.

Всем медицинским сестрам, получившим такие халаты, надлежит лично явиться к начальнику ОКСПНРО для оценки сути и характера данной проблемы.

Начальник ОКСПНРО

 

У сэра Хамфри хватило мужества признать, что эта несусветная чепуха не оставила его равнодушным.

– Кто‑то придумал себе неплохую работенку, – с улыбкой сказал он.

Свой главный козырь – распоряжение об изменениях в работе кухни в больнице имени Флоренс Найтингейл – я, как положено, оставил напоследок.

 

 

ОБ ИЗМЕНЕНИЯХ В РАБОТЕ КУХНИ НА ПЕРИОД РОЖДЕСТВЕНСКИХ КАНИКУЛ

Администрация доводит до сведения всех сотрудников больницы, что запланированный на вторник десерт будет подан вместо первого блюда в пятницу, так как последнее будет подано вместо второго блюда в четверг. Рождественский обед состоится в канун Нового года, а новогодний вечер будет проведен в День рождественских подарков[51]. Из вышесказанного следует, что 7 января сотрудникам рекомендуется принести обед с собой.

Великая пятница[52] в этом году будет отмечаться во вторник, 13 апреля.

Шеф‑повар

 

У сэра Хамфри не хватило духу отрицать, что «система действительно функционирует не совсем нормально», если ее руководители могут тратить свое рабочее время и государственные деньги на сочинение подобной галиматьи. К тому же (мне стало известно об этом только сегодня утром) за последние десять лет количество чиновников в национальном здравоохранении возросло на сорок тысяч человек, в то время как количество больничных коек сократилось на шестьдесят тысяч. Эти цифры говорят сами за себя.

Я еще не упомянул о том факте, что годовой бюджет министерства здравоохранения вырос на полтора миллиарда фунтов!

Странно, но моему постоянному заместителю эти цифры почему‑то доставили удовольствие.

– Вот это рост! – радостно воскликнул он. – Если бы такого могла добиться британская промышленность…

– Рост? – ошеломленно переспросил я. – Это вы называете ростом? Вы считаете нормальным, когда утвержденные парламентом деньги из кармана налогоплательщиков идут на увеличение штата чиновников за счет сокращения количества пациентов?

– Да, считаю, – невозмутимо ответил он.

Я попытался объяснить ему, что парламент выделяет эти средства на больных. Однако, к моему глубочайшему удивлению, сэр Хамфри решительно не согласился с этим бесспорным утверждением.

– Напротив, господин министр, они выделяются для всех без исключения, с тем чтобы государство могло продемонстрировать степень своей заботы и сострадания. Направляя деньги в здравоохранение и социальные услуги, члены парламента испытывают чувство очищения, всепрощения, возвышения, самопожертвования!

Софистика чистейшей воды!

– Но ведь выделенные деньги должны расходоваться на лечение больных!

Сэр Хамфри, сочтя мои слова недостойными его внимания, продолжил свою идиотскую тираду:

– После жертвоприношения никому и в голову не придет интересоваться судьбою жертвы.

Он не прав, тысячу раз не прав! По‑моему, страну очень даже волнует судьба впустую растрачиваемых денег, и я, избранник народа, должен следить, чтобы этого не происходило.

– При всем уважении к вам, господин министр (одно из любимых оскорблений сэра Хамфри), позволю себе заметить, что люди начинают проявлять беспокойство только тогда, когда узнают о растрачивании впустую общественных средств.

Я отказался принять такой аргумент и напомнил о массовых волнениях в связи со скандальными разоблачениями в наших психиатрических клиниках.

Сэр Хамфри со свойственным ему цинизмом заметил, что подобные волнения только подтверждают его точку зрения.

– Все эти злоупотребления преспокойно продолжались десятилетиями. И никого даже отдаленно не волновало, как расходуются деньги налогоплательщиков, – собственно, в этом и заключалось самопожертвование. А привело их в бешенство то, что им об этом сказали.

Поняв, что мой постоянный заместитель намеренно создает дымовую завесу из демагогических рассуждений, я решил задать ему прямой вопрос:

– Хамфри, вы согласны, что бессмысленно содержать больницу только для обслуживающего персонала?

Как всегда, сэр Хамфри уклонился от прямого ответа.

– Господин министр, – заявил он, – я бы сформулировал вопрос иначе.

И замолчал.

Я заметил, что меня устраивает именно такая формулировка.

– Безусловно, – согласился он. И снова замолчал.

Было ясно: Хамфри не намерен отвечать на мой вопрос до тех пор, пока он не будет сформулирован так, как хотелось бы ему. В конце концов я сдался.

– Ладно, ну и как бы вы его сформулировали?

– Господин министр, – довольный одержанной победой, начал он, – в конечном итоге, лечение пациентов является лишь одной из основных функций любой больницы…

– Одной? – перебил я. – Всего лишь одной! А какие могут быть еще?

Хамфри сделал вид, будто его никто не перебивал, и невозмутимо продолжил:

– Однако к выполнению этой функции невозможно приступить раньше, чем будут выделены средства на соответствующий медицинский и вспомогательный персонал. В данном конкретном случае – года через полтора…

– Через полтора года?! – ужаснулся я.

– Да, к тому времени мы, возможно, уже будем в состоянии открыть одно или даже два отделения.

Явная абсурдность его доводов придала мне решимости. И я настоятельно потребовал, чтобы он отдал распоряжение немедленно открыть несколько отделений в больнице Сент‑Эдвардс – не одно‑два, а несколько.

Такой оборот дела сэра Хамфри, очевидно, не устраивал, поскольку он тут же предложил создать межведомственную комиссию для изучения вопроса о возможности досрочного открытия больницы.

Я поинтересовался, много ли времени понадобится комиссии для подготовки рекомендаций.

– Немного, господин министр, – ответил он.

– Сколько?

Я догадался, каким будет ответ, прежде чем сэр Хамфри открыл рот.

– Полтора года, – в один голос сказали мы.

– Лучше не придумаешь! – саркастически добавил я.

– Благодарю вас, – скромно потупился мой постоянный заместитель, приняв мои слова за чистую монету.

Видя, что спорить с ним – дело безнадежное, я счел своим долгом внести контрпредложение – уволить бездействующий административный персонал больницы, а на высвободившиеся средства открыть отделения, которые по тем или иным причинам были закрыты, в других больницах города.

(Как и предсказывал сэр Хамфри, Хэкер готов был закрыть всю больницу, – Ред.)

– Ну а со временем, – едко добавил я, – когда мы сможем это себе позволить, мы укомплектуем больницу Сент‑Эдвардс всем необходимым медицинским персоналом и откроем ее.

Хамфри тотчас же возразил, что если мы закроем больницу сейчас, то открытие ее для пациентов отодвинется на долгие годы.

– Господин министр, вы рассуждаете так, будто без пациентов персоналу нечего делать.

– И что же они делают?

Хамфри, как я и ожидал, был готов к этому вопросу. Он мгновенно протянул мне перечень административных подразделений больницы Сент‑Эдвардс и их функций вне зависимости, есть там пациенты или нет. Поразительно!

 

ПЕРЕЧЕНЬ АДМИНИСТРАТИВНЫХ ПОДРАЗДЕЛЕНИЙ И ИХ ФУНКЦИЙ

(составлен в целях координации и повышения степени взаимодействия всех подразделений)

1. Отдел планирования мер обеспечения безопасности в чрезвычайных ситуациях

Планирует меры обеспечения безопасности в случаях забастовок, воздушных налетов, ядерной войны, массовых пожаров, отравления продовольственных запасов, воды и т.д., когда районные больницы становятся главными центрами выживания.

2. Отдел статистического учета

Ведет всесторонний демографический учет в микрорайоне с целью определения количественного соотношения (в динамике роста) мужчин и женщин, а также перспективных потребностей населения в акушерско‑гинекологическом обслуживании.

3. Бухгалтерия

Отвечает за плановую отчетность, балансовые сметы, учет денежных поступлений и расходов в зависимости от степени загруженности персонала, темпов роста инфляции, объемов местного и национального финансирования и т.п.

4. Отдел снабжения

Осуществляет материально‑техническое снабжение больницы, подготовку конъюнктурных обзоров текущих и перспективных цен, экономический анализ положения на рынке сбыта медицинской продукции и оборудования.

5. Технический отдел

Ведет постоянную работу по оценке экономической эффективности закупаемого оборудования.

6. Отдел капитального строительства

Занят подготовкой планов третьего этапа строительства больницы, включая составление смет, архитектурные привязки, а также все прочие виды работ, необходимых для завершения комплекса к 1994 году.

7. Ремонтная служба

Осуществляет содержание и текущий ремонт как здания больницы, так и находящегося в ней сложного дорогостоящего оборудования; в целях повышения рентабельности в данное подразделение входит также служба уборки помещений.

8. Кухня

Функции данного подразделения вытекают из его названия.

9. Отдел по работе с кадрами

Исключительно загруженное подразделение, ведающее вопросами отпусков, страхования здоровья и оплаты труда. В его состав, естественно, входит определенное число страховых агентов, необходимое для охвата более чем 500 штатных работников больницы.

10. Административно‑хозяйственный отдел

Распределяет пишущие машинки, письменные столы, канцелярские принадлежности, кабинетную мебель; осуществляет связь между отделами и унификацию канцелярских процедур.

 

Прочитав перечень в первый раз, я подумал (кстати, не разуверился в этом и сейчас, когда пишу эти строки!), что Хамфри меня попросту разыгрывает. Например, отдел номер десять целиком состоит из администраторов, осуществляющих административный контроль над остальными администраторами!

Я внимательно перечитал бумагу, затем испытующе посмотрел на сэра Хамфри. Он был абсолютно серьезен.

– Хамфри, – медленно выговорил я. – В этой больнице нет ни одного пациента, хотя она для них и существует! Для пациентов! Для больных! Для их излечения!

– Безусловно, господин министр, – не моргнув глазом, согласился мой постоянный заместитель, – однако перечисленные здесь функции должны неукоснительно выполняться независимо от наличия или отсутствия пациентов.

– Зачем? – спросил я.

– Зачем?

– Да, зачем?

– Простите, я вас не понимаю.

– Я спрашиваю: зачем? – повторил я, не зная, как можно сформулировать вопрос иначе.

– Господин министр, скажите, разве распускают армию только потому, что нет войны? – вопросом на вопрос ответил он.

Что за аналогия! На мой взгляд, чистая демагогия. Он попросил меня дать определение слову «демагогия». Я отмахнулся и сказал, что больницы – совсем другое дело. Работа больниц должна приносить конкретные результаты.

Похоже, удар достиг цели. Сэр Хамфри был ошеломлен. Во всяком случае, от его обычного самодовольства не осталось и следа.

– Господин министр, – озабоченно сказал он, – мы измеряем степень успеха не результатами, а деятельностью. А она в данном случае более чем заметна… И продуктивна. Каждый из этих пятисот администраторов занят выше головы… В идеале там должны работать шестьсот пятьдесят человек. – Он открыл свой «дипломат» и достал толстую пачку бумаг. – Позвольте вас ознакомить с документацией, которую мы получаем из Сент‑Эдвардса.

«Ну уж нет, только этого мне не хватало», – подумал я и твердо произнес:

– Нет, позвольте вам не позволить. Мне все ясно. Немедленно увольте их… всех до одного, Хамфри.

Он наотрез отказался. Заявил, что это невозможно. И снова повторил, что если мы уволим администраторов, то больница Сент‑Эдвардс вообще никогда не откроется. Тогда я предложил уволить только вспомогательный персонал. Он ответил, что с этим не согласится профсоюз.

Подумав, я решил пойти на компромисс и распорядился уволить половину администраторов и половину вспомогательного персонала, а взамен нанять медицинских работников и открыть два‑три отделения. Это, сказал я, мое последнее слово.

Сэр Хамфри попытался было возразить, но я дал понять, что продолжать беседу не намерен. Крыть ему было нечем!

И все же меня несколько тревожит, что он слишком уж спокойно воспринял свое поражение. Более того, выходя из кабинета, он пообещал переговорить с профсоюзом и попытаться убедить его руководство в целесообразности моего решения.

У меня возникает ощущение, будто я – Алиса в стране чудес.

(В конце недели сэр Хамфри Эплби встретился с генеральным секретарем Конфедерации профсоюзов административных работников Брайаном Бейкером. Встреча, судя по всему, носила неофициальный характер и проходила в кабинете сэра Хамфри за рюмкой «шерри». Как ни странно, мы не нашли никаких записей о ней даже в личном дневнике сэра Хамфри. Можно сделать вывод, что он считал ее содержание для себя потенциально очень опасным. Но нам повезло: Брайан Бейкер сослался на нее во время ближайшего заседания исполнительного комитета своей конфедерации. Из стенограммы мы и узнали, о чем они говорили. – Ред.)

Прочее:

Господин Бейкер проинформировал присутствовавших о том, что имел в высшей степени конфиденциальную беседу с сэром Хамфри Эплби, постоянным заместителем министра административных дел. В ходе беседы сэр Хамфри поднял вопрос о больнице Сент‑Эдвардс, и господин Бейкер выразил готовность пойти на компромисс, понимая необоснованность требований в защиту вспомогательного персонала бездействующей больницы.

Сэр Хамфри обвинил господина Бейкера в пораженчестве и порекомендовал ему более решительно защищать интересы членов своего профсоюза. По словам господина Бейкера, подобное предложение из уст сэра Хамфри немало его удивило. Однако тот немедля разъяснил, что администраторам больницы надо кем‑то управлять – иначе они тоже окажутся безработными.

Господина Бейкера поистине озадачил намек сэра Хамфри на то, что ему, возможно, придется согласиться на увольнение части государственных служащих. «Мы живем в странное и тревожное время», – заявил он.

На вопрос господина Бейкера, может ли конфедерация рассчитывать на поддержку сэра Хамфри в случае проведения политической акции (забастовки. – Ред.), тот ответил, что, поскольку на него возложена ответственность за нормальное функционирование государственного механизма, он вряд ли сможет открыто выразить свою солидарность.

Вместе с тем сэр Хамфри недвусмысленно дал понять, что не будет принимать административных мер «против наших товарищей, если они решатся на широкомасштабные и эффективные действия».

Когда господин Бейкер попросил проинформировать его о позиции, которую занимает в данном вопросе господин Хэкер, сэр Хамфри ответил, что министр «не в состоянии отличить СУПТОА[53] от ААРНМУ[54]».

Господин Бейкер тем не менее настаивал на оказании ему активной поддержки для успешного проведения упомянутой акции. Он объяснил это тем, что длительное пребывание в бездействующей больнице без каких‑либо надежд на ее открытие в течение полутора лет по меньшей мере разлагающе действует на членов профсоюза, лишает их боевитости.

Сэр Хамфри полюбопытствовал, не лишился ли боевитости Билли Фрейзер. Господин Бейкер напомнил сэру Хамфри, что Билли Фрейзер числится совсем в другой больнице – саутуоркской. Но сэр Хамфри сообщил, что Билли в ближайшее время, возможно, будет переведен в больницу Сент‑Эдвардс.

По мнению помощника генерального секретаря, господин Бейкер «принес добрые вести». «Мы многого сможем добиться в деле повышения заработной платы и условий труда наших товарищей в больнице Сент‑Эдвардс, если сумеем поднять их боевой дух», – сказал он.

В заключение господин Бейкер рассказал о том, как сэр Хамфри проводил его до самых дверей кабинета, просил передать его наилучшие пожелания всем «соратникам по профсоюзу» и даже пропел две строчки из «Мы преодолеем»[55].

Члены исполкома поручили господину Бейкеру в ходе будущих встреч присмотреться к сэру Хамфри повнимательнее: он либо готов изменить собственному классу, либо ведет двойную игру.

 

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Марта

 

Сегодня я наконец‑то лично посетил больницу Сент‑Эдвардс. И, должен заметить, сделал для себя немало открытий.

«Группа приветствия» – употребляю этот термин в самом широком значении, так как менее приветливых людей трудно себе представить, – встретила нас с Бернардом на ступеньках главного входа.

Нас познакомили с главным администратором больницы госпожой Роджерс и кошмарным типом по имени Билли Фрейзер, который отрекомендовался, как представитель объединенного комитета шоп‑стюардов[56]. Госпожа Роджерс – красивая, аристократического вида дама лет сорока пяти, очень худая, темноволосая, с пикантной седой прядью – говорит так, будто во рту у нее каша.

– Очень рад познакомиться с вами, – сказал я Фрейзеру, первым протягивая руку.

– Свежо предание! – огрызнулся он.

Нам показали несколько пустующих отделений, а затем административные кабинеты, где царила атмосфера бурной деятельности, и, наконец, огромную операционную, в которой все было покрыто слоем пыли в палец толщиной. На мой вопрос о стоимости оборудования операционной госпожа Роджерс сообщила, что вместе с аппаратами радио– и интенсивной терапии все обошлось в два с четвертью миллиона фунтов.

Я поинтересовался, как она себя чувствует при мысли, что оснащенный по последнему слову комплекс бездействует вот уже больше года.

– Прекрасно! – бодро откликнулась она. – Здесь есть свои преимущества: продлевается срок службы оборудования, экономятся расходы на текущее обслуживание…

– Но ведь пациентов‑то нет, – напомнил я.

– Нет, – радостно подтвердила госпожа Роджерс и добавила, что выполнение главной функции больницы не должно зависеть от наличия или отсутствия пациентов.

– Мне всегда казалось, что главная функция любой больницы – лечить больных, – заметил я.

– Управлять штатом в пятьсот человек – серьезное дело, господин министр. – В голосе госпожи Роджерс явственно зазвучали нотки обиды и раздражения.

– Да‑да, конечно, но… что бы изменилось, если бы их здесь не было?

– Как что?

Она упорно отказывалась понимать меня. Это что, природная тупость?…

«Хватит с ними миндальничать», – решил я и прямо заявил ей о недопустимости подобной ситуации. Либо она открывает больницу для пациентов, либо я ее закрываю!

– Ну конечно же, господин министр, – поняв, что я не шучу, засуетилась она, – со временем, я уверена…

– Не со временем, а немедленно! – отрубил я. – Мы уволим триста ваших администраторов, а на их место возьмем врачей и медсестер, чтобы они начали лечить больных.

Тут в разговор вмешался Билли Фрейзер:

– Если вы пойдете на это, больница не сможет функционировать вообще.

– А сейчас она, по‑вашему, функционирует?

– Это лучшая больница во всей стране! – срывающимся голосом выкрикнула госпожа Роджерс. – Ее выдвигают на премию Флоренс Найтингейл!

Я попросил объяснить мне, что это такое.

– Премия Найтингейл присуждается самой гигиеничной больнице района, – гордо заявила она.

Я мысленно попросил господа бога даровать мне терпение. А затем твердо повторил, что мое решение окончательно и бесповоротно: триста администраторов должны быть уволены, их места займут медицинские работники, и больница откроется для пациентов.

– Вы что, хотите сократить триста рабочих мест? – наконец‑то дошло до проницательного Фрейзера.

До госпожи Роджерс это тоже дошло – и даже раньше. Но, по ее глубокому убеждению, пациенты для больницы – далеко не самое главное.

– Господин министр, ведь с таким количеством медицинских работников мы все равно не сможем делать серьезные хирургические операции.

Я ответил ей, что мне в высшей степени безразлично, какой хирургией они будут здесь заниматься. Пусть оперируют варикозное расширение вен, грыжу, аппендицит – лишь бы хоть что‑то делали!

– Значит, вы намерены сократить триста рабочих мест? – с вызовом повторил Билли Фрейзер, видимо, все еще пытаясь уяснить для себя то, что остальные поняли десять минут назад.

– Да, намерен, – подтвердил я. – Больницы, господин Фрейзер, существуют не для трудоустройства членов профсоюза, а для лечения больных!

От злости он побагровел. Его поросячьи глазки засверкали классовой ненавистью. Он весь затрясся и, оплевывая свою клочковатую бороденку, заорал:

– Мерзавцы! Для моих товарищей это источник существования, а вы хотите лишить их работы! И еще имеете наглость твердить о каком‑то обществе милосердия!

Скажу без ложной скромности: я сохранил полное спокойствие.

– Да. И в данном случае я склонен проявлять милосердие к больным, а не к членам вашего профсоюза.

– Мы объявим забастовку! – бушевал он.

Я не поверил своим глазам… или ушам? Его угроза показалась мне настолько нелепой, что я рассмеялся ему в лицо.

– Прекрасно! Объявляйте. Хуже от нее никому не станет. Объявляйте свою забастовку, сделайте милость. И чем скорее, тем лучше. Только не забудьте вовлечь в нее всех этих чиновников. – Я кивнул в сторону уважаемой госпожи Роджерс. – Тогда, по крайней мере, не придется им платить.

Мне кажется, мы с Бернардом ушли с поля боя бесспорными победителями.

В большой политике очень редко кому удается нокаутировать своих оппонентов, но уж если удается… Ни с чем не сравнимое чувство.

 

Марта

 

Оказывается, я их отнюдь не нокаутировал. Как ни странно, фортуна очень быстро повернулась ко мне спиной.

Мы с Бернардом сидели у меня в кабинете и весело обсуждали наш вчерашний успех. Помнится, я еще заметил – весьма опрометчиво, – что угроза Билли Фрейзера насчет забастовки сыграла нам на руку.

Решили послушать новости. Бернард включил телевизор. Вначале шел разговор о том, как американцы снова давят на английское правительство с целью заставить его принять еще одну партию кубинских беженцев. А затем… Затем взорвалась бомба! На экране появилась мерзопакостная физиономия Билли Фрейзера, крикливо грозившего начать сегодня в полночь всеобщую забастовку работников лондонских больниц, если мы не отменим решения об увольнении части персонала больницы Сент‑Эдвардс. Я был потрясен.

(Нам удалось получить копию стенограммы упомянутой передачи, отрывок из которой приводится ниже. – Ред.)

 

БИ‑БИ‑СИ ТВ

Ведущий: …Сегодня в полночь работники всех государственных больниц Большого Лондона начинают забастовку в знак протеста против решения об увольнении ста семидесяти вспомогательных работников больницы Сент‑Эдвардс… У нас в студии профсоюзный активист Билли Фрейзер.

Билли Фрейзер: Наша акция направлена против безработицы… Мы перекроем лондонским больницам кислород… Мы их полностью парализуем. Никаких переливаний крови, никаких операций – ничего! Все замрет до тех пор, пока обществу не вернут утраченное милосердие. Истинное милосердие!

Корреспондент: Но как же вы можете допустить такое по отношению к больным?

Билли Фрейзер: Это допускаем не мы, это допускает господин Хэкер!

Корреспондент: Вам не кажется, что следовало бы хорошенько подумать, прежде чем столь жестоко наказывать ни в чем не повинных сограждан?

Билли Фрейзер: Пользуясь предоставленной мне возможностью, хотел бы заверить вас и общественность страны, что мы не пожалеем усилий в поисках разумного решения вопроса…

 

В этот момент в кабинет вошел сэр Хамфри.

– О, вы смотрите! – вместо приветствия сказал он.

– Как видите, – процедил я. – Хамфри, вы же обещали договориться с профсоюзами.

– Я говорил с ними, но… – Он бессильно развел руками. – Что я могу?

Конечно же, он сделал все возможное, в этом нет сомнений, но толку‑то ровным счетом никакого.

– И как же нам теперь быть? Посоветуйте, – потребовал я. Однако, как выяснилось, мой постоянный заместитель пришел совершенно по другому поводу, причем столь же безотлагательному. Он принес еще одну бомбу, готовую в любой момент взорваться!

– Похоже, третейская комиссия во главе с сэром Морисом приходит к неблагоприятным для нас выводам, – сообщил он.

Кошмар! Но ведь, по словам Хамфри, сэр Морис – надежный, добросовестный человек. И к тому же хочет стать пэром.

– К сожалению, – пробормотал Хамфри, смущенно потупив взор, – он зарабатывает себе место в палате лордов и как председатель Объединенного комитета по размещению беженцев.

– Неужели беженцы дают больше очков, чем правительственные комиссии?

Он кивнул.

Я стал говорить, что на размещение новой партии беженцев у нас просто нет денег… Но в это время зазвонил телефон. Бомба номер три? Я снял трубку.

Увы, дурное предчувствие меня не обмануло. Старший советник премьер‑министра в довольно резкой форме сообщил мне, что Номер Десять видел выступление Билли Фрейзера по телевидению (под Номером Десять он, естественно, имел в виду самого ПМ) и очень надеется на скорейшее разрешение конфликта мирными средствами. Я тоскливо размышлял над возможными последствиями этой недвусмысленной угрозы. А мой постоянный заместитель тем временем продолжал бормотать что‑то о набившей оскомину проблеме кубинских беженцев.

– Сэр Морис был бы полностью удовлетворен, если бы мы смогли разместить хотя бы тысячу человек, – донеслось до моего слуха.

Я собирался в очередной раз объяснить ему, что на поиски или строительство гостиницы на тысячу мест у нас нет ни времени, ни денег. Как вдруг… Эврика!

Тысяча беженцев, которым некуда податься. Тысяча мест. Полностью укомплектована больница. Нет, господь все‑таки не оставил меня!

Сэр Хамфри, конечно же, сразу понял мой гениальный замысел, однако сделал вид, будто он ему не по душе.

– Господин министр, – напыжился он, – в больнице Сент‑Эдвардс установлено самое современное оборудование, стоящее миллионы фунтов. Она строилась для больных англичан, а не для здоровых иностранцев! Список наших сограждан, ожидающих очереди в больницу, растет не по дням, а по часам… С финансовой точки зрения было бы крайне безответственно использовать вложенные средства подобным образом…

Я прервал поток этой лицемерной, ура‑патриотической чепухи:

– Да, но как в таком случае быть с третейской комиссией? Разве вы сами не сказали, что благоприятных выводов от сэра Мориса ждать не приходится?

Сэр Хамфри на секунду задумался.

– Пожалуй, вы правы, господин министр.

Я распорядился немедленно отменить решение об увольнении вспомогательных работников больницы Сент‑Эдвардс, сообщить сэру Морису о нашей готовности передать совершенно новую больницу на тысячу мест его беженцам и довести мое решение до сведения средств массовой информации. Полагаю, теперь все будут счастливы!

Бернард спросил меня, не хочу ли я сам составить текст пресс‑выпуска. Правильное и своевременное напоминание.

– Пишите, – я начал диктовать. – «По мнению господина Хэкера, это нелегкое решение, но оно необходимо, если мы, британцы, хотим заслужить право называться… обществом милосердия».

Закончив диктовать, я спросил, разделяет ли сэр Хамфри мою точку зрения.

– Да, господин министр, – ответил он.

Мне в его голосе даже почудилось восхищение.

 

9

Список приговоренных

 

 

Марта

 

Воскресный вечер – обычное время для неспешных раздумий. Так, нынче вечером я окончательно пришел к выводу, что Рой (мой шофер) осведомлен в делах Уайтхолла куда больше, чем мне казалось.

Уайтхолл по праву считают самой загадочной квадратной милей на всем земном шаре. Навязчивое стремление не допускать ошибок (для чего, собственно, и существует государственная служба) оборачивается не менее сакраментальным стремлением не допускать огласки всего, что происходит в этих пределах.

Говорят, несколько месяцев назад сэр Арнольд заявил буквально следующее: «Если никто не знает, что вы делаете, стало быть, никто и не знает, что вы делаете не так».

(Не потому ли отчеты, циркуляры и иная документация государственной службы с таким трудом поддаются расшифровке? Ведь их главная задача – защитить чиновника, который их составляет. – Ред.)

Следовательно, способ сообщения информации или ее сокрытия – ключ к безупречному функционированию государственной машины.

Стремление не допустить ошибок неизбежно влечет за собой потребность фиксировать все на бумаге: государственные служащие копируют все без исключения документы и рассылают копии всем своим коллегам. (Это вызвано еще и тем, что «парни не хотят утаивать что‑либо от своих собратьев по профессии», как‑то объяснил мне Бернард.) К примеру, до изобретения ксерокса казначейство работало значительно эффективнее, так как чиновникам не приходилось читать столько «взаимодополняющих», «взаимоисключающих» документов и в голове у них не возникало такой путаницы.

Страсть государственных служащих к бумаготворчеству иначе, чем всепоглощающей, не назовешь. Они буквально горят желанием получать и распространять самую немыслимую информацию. Где же тут найти время для других дел? Если таковые у них вообще имеются.

Не менее поразительно и то, что до сведения общественности доводится лишь малая толика всей этой информационной лавины – бесспорное свидетельство конспиративных способностей Уайтхолла. Как правило, государственные служащие руководствуются незыблемым принципом: политическим «хозяевам» информация должна предоставляться лишь в случае крайней необходимости, а общественности – только если этого никак нельзя избежать.

Я все больше убеждаюсь, что из их методов можно и нужно извлекать для себя полезные уроки. Для начала – уделить побольше внимания Бернарду и Рою. В частности, надо отбросить ложную гордость и честно признать, что мой шофер информирован лучше меня. Завтра же, когда он встретит меня у Юстонского вокзала, попрошу его поделиться со мной всеми новостями и заодно посоветую не думать, что министру известно больше, чем ему.

Впрочем, зачем говорить? Он и сам это прекрасно знает!

Кстати, о неофициальных источниках информации личных секретарей: на прошлой неделе я с большим интересом узнал, что сэр Хамфри получил взбучку от сэра Арнольда и очень переживает по этому поводу, так как превыше всего ценит мнение своих коллег.

Если у кого и существует более эффективная система распространения неофициальной информации, чем у шоферов и личных секретарей, так это у постоянных заместителей. У членов кабинета такой системы, естественно, нет и быть не может. Они крайне редко бывают дружны между собой и мало что друг о друге знают, встречаются только на заседаниях кабинета или в лобби для голосования[57].

Взбучка, полагаю, может значительно ухудшить шансы сэра Хамфри на назначение секретарем кабинета после ухода на пенсию сэра Арнольда или на получение тепленького местечка в Брюсселе.

Слава богу, меня эта проблема не касается. К тому же, когда я упомянул о ней своим верным информаторам, и Бернард, и Рой единодушно и независимо друг от друга высказали мнение, что сэр Хамфри в любом случае за бортом не останется. Не говоря о солидной пенсии, бывшие постоянные заместители при желании всегда могут рассчитывать на хорошую должность в каком‑нибудь Совете по каналам и водным путям или на что‑нибудь в этом роде.

Что касается Бернарда, то в последнее время я не раз имел возможность убедиться в его абсолютной лояльности по отношению ко мне. Он искренне (я убежден в этом) и с чувством ответственности помогает мне во всех делах, порой даже рискуя поставить под удар собственную карьеру. Иногда меня несколько беспокоит, что между нами установились такие доверительные, по‑настоящему доброжелательные отношения: если так пойдет и дальше, его, без сомнения, переведут на другое место. Рано или поздно наступит момент, когда Уайтхолл неизбежно осознает: чем полезнее Бернард для меня, тем вреднее – для него.

 

Марта

 

Сегодня во второй половине дня, когда я просматривал почту, в кабинет робко, пряча руки за спиной, вошел Бернард.

– Извините, господин министр, – смущенно, переминаясь с ноги на ногу, произнес он и достал из‑за спины какую‑то ксерокопию, – тут… э‑э… кое‑что про вас…

– Про меня? Ну что ж, давайте. О себе почитать всегда приятно.

– Да, но… – Бернард нервно сглотнул. – Боюсь… в общем, это из «Прайвит аи»[58], – промямлил он, протягивая мне листок.

У меня засосало под ложечкой. Я с опаской, будто гремучую змею, взял двумя пальцами этот пасквильный листок. Обычно копии посвященных мне статей приносит наш пресс‑секретарь. Раз он предоставил это Бернарду, значит, надо ожидать чего‑то из ряда вон выходящего. Причем нетрудно догадаться, какого рода, если источник – «Прайвит аи».

– Они там… э‑э… кое‑что вспоминают, господин министр, – нерешительно намекнул Бернард.

В голове сразу же закружился хоровод панических предположений – одно страшнее другого. В миг передо мной пронеслась вся моя жизнь. Что? Что они откопали?

Испугавшись, что Бернард прочитает мои мысли, я поспешил принять бодрый вид.

– Ну, и что они там напридумывали про меня в этом мерзопакостном листке?

– Пожалуй, вам лучше прочесть это самому, господин министр.

Так я и сделал.

Удар был силен, ничего не скажешь!

 

«Сага о деяниях органов национальной безопасности, иначе говоря, совершенно секретный документ под названием «Доклад Гатри», о существовании которого мы поведали нашим читателям на прошлой неделе, продолжает лихорадить элиту Уайтхолла. Как выяснилось, одной из жертв злобной химеры подозрительности, насаждаемой органами безопасности, в свое время стал не кто иной, как «истый Джим» – член нынешнего кабинета Джеймс Хэкер, министр административных дел, чьей главной задачей является управление 23 тысячами администраторов страны. Когда он находился в оппозиции, в его квартире были установлены подслушивающие устройства и за ней велось круглосуточное наблюдение. А сейчас, по иронии судьбы, именно ведомство «истого Джима» отвечает за поставки всех видов электронного подслушивающего оборудования. Что, очевидно, дает право считать достопочтенного министра главным бациллоносителем этой заразы».

 

Я немедленно послал за Хамфри. Необходимо установить, правда ли то, о чем говорится в заметке.

Меня особенно заинтриговало одно определение в этом пасквиле.

– «Истый Джим»… Что они имеют в виду? – спросил я Бернарда.

– Думаю, «выдающийся»… э‑э… в том или ином плане.

Что ж, если так, я не возражаю. Хотя с чего бы это «Прайвит аи» стал меня хвалить? Не мешает проверить.

Наконец явился Хамфри, прочел статью вслух и весьма бестактно рассмеялся, когда дошел до «бациллоносителя заразы».

– Это правда? – в упор спросил я.

– Конечно, нет, господин министр.

У меня отлегло от сердца, но… всего лишь на миг, пока он не продолжил:

– Это очередная шуточка. Вряд ли кто всерьез полагает, что вы баци… то есть… э‑э…

– Хамфри! – взорвался я. – При чем тут эта пошлая «шуточка»?! Меня интересует, правда ли, что в свое время я находился под наблюдением и что сейчас я отвечаю за подслушивающую аппаратуру.

Верный себе, сэр Хамфри попытался уйти от прямого ответа.

– Как бы там ни было, господин министр, вы же не собираетесь верить тому, что написано в этом клеветническом листке?

Я снова спросил его, соответствуют ли действительности приведенные в журнале факты.

И вновь получил уклончивый ответ:

– По‑моему, не стоит принимать это так близко к сердцу, господин министр.

Его сочувственный тон привел меня в ярость. Я заявил, что рассматриваю данный пасквиль, как возмутительное, недопустимое вмешательство в мою частную жизнь. И если он не находит в этом ничего предосудительного, то я другого мнения. Шутка сказать – за мной, свободным гражданином, более того, членом парламента, была установлена тотальная слежка! Сознает ли он, что это нарушение всех демократических устоев и противоречит европейской Конвенции по правам человека?

На Хамфри мои слова, казалось, не произвели никакого впечатления.

– Негласное наблюдение, – невозмутимо констатировал он, – является незаменимым оружием в борьбе против организованной преступности.

Невероятно! Неужели это может служить оправданием для установки подслушивающих устройств у меня, политического деятеля?

– Хамфри, вы что, политиков тоже причисляете к организованному преступному миру?

– Хм… И к неорганизованному тоже, – отшутился он, но, поглядев на меня, понял, что переборщил, – Если серьезно, господин министр…

Я резко оборвал его, напомнив об одном факте моей биографии.

– Будучи редактором журнала «Реформ», я написал передовицу, в которой резко осудил подобное вмешательство в частную жизнь свободных граждан. К тому же я был инициатором общенациональной петиции, требовавшей запретить чиновникам совать нос в чужие дела. И что я узнаю теперь – заметьте, не от вас, а от «Прайвит аи»? Оказывается, ответственность за технические аспекты этой порочной практики несу именно я!

Сэр Хамфри ограничился кивком.

– Почему же вы не информировали меня об этом? (Мой извечный вопрос.)

– А вы не спрашивали. (Его извечный ответ.)

– Что ж, да здравствует свободная пресса! Слава богу, в нашей стране нашелся один смелый и честный журнал!

Бернард принялся было лепетать, что, дескать, пять минут назад я говорил совсем другое. Посоветовал ему (в довольно резкой форме) оттачивать политическое чутье. Надо уметь гибко реагировать на малейшие изменения в ситуации.

Надеюсь, он меня понял.

– Теперь предстоит выяснить еще один важный момент – о магнитофонных записях и/или стенограммах моих подслушанных разговоров. Где они?

– Очевидно, их приложили к отчетам, – беззаботно, будто дело выеденного яйца не стоит, сообщил Хамфри.

– И у кого эти отчеты?

– Видимо, их получает… получал министр внутренних дел, – почти без запинки ответил сэр Хамфри.

– Получает?! – взвился я. – Вы хотите сказать, это продолжается и поныне?

– Нет‑нет, господин министр, лично вы можете быть спокойны. Теперь ему направляют отчеты о деятельности членов оппозиции.

Слабое утешение.

– Хорошо. Ну а кто готовит эти отчеты для министра внутренних дел?

Он пожал плечами.

– Полагаю, МИ‑5[59].

– Меня поражает ваше спокойствие, Хамфри.

Он снисходительно, с чувством собственного превосходства усмехнулся. Этот самодовольный… (Дальнейшее опускается из соображений чистоты языка. – Ред.)

Я, в отличие от своего постоянного заместителя, не мог оставаться спокойным. Категорически, не стесняясь в выражениях, я осудил позорную практику слежки и подслушивания.

– Это чудовищно! Честный британский гражданин, а в случае со мной – заслуженный британский гражданин, отдает всего себя родине и ее народу, а какие‑то бездарные, безликие чинуши подслушивают каждое его слово! Все его звонки! Ссоры с женой! Скандалы с дочерью! Его деловые переговоры с собственным банкиром! (Не слишком ли много я себе позволяю? А вдруг мой кабинет прослушивается?) И дело совсем не в том, что я стыжусь какой‑либо страницы своего прошлого: моя жизнь – открытая книга!

– Конечно, конечно! – в один голос подтвердили Хамфри и Бернард.

– Дело в принципе!

Я замолчал и испытующе поглядел на Хамфри – его ход. Что‑то ведь он должен ответить? Однако ни объяснений, ни тем более оправданий не последовало.

Сэр Хамфри просто сидел, чуть склонив голову набок, словно психоаналитик, который сочувственно и понимающе выслушивает бредовые жалобы очередного пациента‑неврастеника.

Пауза несколько затянулась. Очевидно, мой постоянный заместитель и не догадывается, что я жду ответа.

– Так в чем же дело?

Сэр Хамфри встрепенулся и устремил на меня недоумевающий взор.

– Простите, господин министр, вы имеете в виду слежку или себя?

– И то и другое.

– В любом случае, господин министр, ответ один и тот же.

Я даже затрясся от возмущения.

– Тогда зачем вы делаете это разграничение?

Последовала новая долгая пауза.

(Сэр Хамфри явно не желал рисковать, отвечая на вопрос, который Хэкер не задавал. – Ред.)

Затем он все‑таки снизошел до объяснения.

– Но ведь это очевидно, господин министр, – произнес он свою излюбленную фразу. – Еще до выборов прошел слух, что вас, возможно, назначат министром обороны. В связи с этим необходимо было успокоить МИ‑5, документально доказав, что безопасности страны ничто не грозит…

– Однако при этом вторглись в мою частную жизнь! – не унимался я.

Сэр Хамфри улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок.

– Это все‑таки лучше, чем вторжение в нашу страну, господин министр.

Веский аргумент, ничего не скажешь.

У меня почему‑то было такое чувство, что Хамфри никогда не случалось бывать в подобных ситуациях. Поэтому вряд ли ему когда приходило в голову, что подлинная демократия означает уважение чувств и прав каждой отдельной личности – именно это в первую очередь отличает ее от диктатуры!

– Хамфри, – спросил я, – а вы когда‑нибудь находились под наблюдением?

– Я? – Он был потрясен.

– Да‑да, вы. Вы, Хамфри.

На его лице появилось обиженное выражение.

– Я – государственный служащий! – надменно произнес он, как будто это говорило само за себя.

– Так же, как Бэрджес, Маклин и Филби[60], – заметил я. Мое сравнение ему явно не понравилось и даже несколько выбило из колеи, однако он тут же нашел контраргумент.

– Но они никогда не были постоянными заместителями! Чтобы стать постоянным заместителем, человек должен жизнью доказать свою надежность, стойкость и честность. В результате жесточайшего естественного отбора эта должность достается самым высоконравственным, самым благородным и самым сдержанным государственным служащим.

Слово «сдержанным» он произнес с особым выражением, тем самым открыто подтверждая пристрастие Уайтхолла ко всякого рода секретности. А еще я отметил, что моделью для идеального портрета постоянного заместителя, очевидно, служил он сам.

Однако, даже если предположить, что постоянные заместители вне подозрений, непонятно, почему Хамфри так уверен, что никогда не попадал под наблюдение? Ведь не всегда же он был постоянным заместителем!

Ну раз уж сэр Хамфри столь красноречиво охарактеризовал постоянных заместителей, не худо бы услышать его мнение и о министрах. Услышал я, в общем, то, что и ожидал:

– Министры, как правило, обладают рядом ценнейших качеств, в том числе… э‑э… способностью к быстрой интеллектуальной адаптации и… э‑э… высокой моральной гибкостью.

Я потребовал разъяснений.

– Короче говоря, министрам нельзя доверять, – нагло заявил он и, на мой взгляд, без всякой нужды добавил: – Я говорю вполне откровенно. (Я бы назвал это возмутительной дерзостью!) Я не хочу сказать, что нельзя доверять лично вам, господин министр. Вам, конечно, можно. Но в общем, согласитесь, назначение министров, в отличие от государственных служащих, всегда несет в себе элемент случайности, нередко целиком и полностью зависит от прихоти премьер‑министра, который раздает портфели либо в награду за услуги… э‑э… сомнительного характера, либо чтобы оттереть действительно достойного человека, вероятного конкурента – нет‑нет, конечно же, не вас, господин министр. Вам, безусловно, доверять можно. Почти что как государственному служащему.

(По всей вероятности, сэр Хамфри хотел сделать своему министру в известном смысле редкий комплимент. И Хэкер, не разглядев за этой щедростью очередного этапа своего «приручения», к сожалению, попался на удочку. – Ред.)

Последние слова сэра Хамфри, не скрою, были мне приятны, и я позволил ему продолжать.

– Господин министр, положа руку на сердце, можете вы поручиться хоть за одного из своих коллег по кабинету, можете гарантировать, что уж тут‑то ни в коем случае не будет утечки секретной информации?

Естественно, я не мог честно ответить на его вопрос, не проявив определенной нелояльности по отношению к своим коллегам по кабинету.

– А за лидеров оппозиции? – не дожидаясь ответа, осведомился он.

– Ну, этим вообще доверять нельзя! – не задумываясь, воскликнул я.

– Безусловно, – подтвердил сэр Хамфри и с довольной улыбкой объявил мне мат: – Так вот, господин министр, в то время вы были одним из лидеров оппозиции!

С моим постоянным заместителем трудно спорить. Однако для него главное – победить в споре, а для меня – сделать правильный вывод.

Поэтому я прервал нашу дискуссию и вынес свое решение: немедленно прекратить практику негласного наблюдения. Это дело принципа!

Он возразил, что такие решения чаще всего не входят в нашу компетенцию – это прерогатива министерства внутренних дел.

Ну и что? Меня вопрос о прерогативах меньше всего беспокоит. Я знаю, что просто обязан помешать дальнейшему распространению злокачественной опухоли. Раз уж я отвечаю за подслушивающую аппаратуру, почему бы мне заодно не взять на себя ответственность и за создание надежного защитного механизма от злоупотребления ею (разумеется, до того, как эта аппаратура будет пущена в ход).

– Господин министр, следует ли понимать вас в том смысле, что, прежде чем «поставить кого‑либо на контроль», у него или у нее необходимо испросить письменное согласие? – не без сарказма заметил Хамфри.

Отвечать ему в том же тоне я счел ниже своего достоинства, поэтому мягко, но решительно возразил:

– Нет, я предлагаю создать специальную комиссию из представителей обеих палат под председательством лорда‑судьи, и пусть она принимает решение в каждом конкретном случае. Причем санкция на подслушивание должна подтверждаться комиссией – и только ею – не реже, чем каждые две недели.

После чего я потребовал, чтобы он незамедлительно «запустил машину в действие».

Сэр Хамфри больше спорить не стал, но попрощался со мной весьма прохладно.

Сегодня у меня плодотворный день. Сразу же после ухода Хамфри дал указание Бернарду подготовить и разослать соответствующую информацию всем членам кабинета. А еще мне в голову пришла любопытная идея «организовать» запрос министру внутренних дел от какого‑нибудь заднескамеечника. Что‑то вроде: «Может ли господин министр заверить палату, что ни один из членов нынешнего кабинета Ее Величества никогда не подвергался негласному наблюдению?» Это собьет с них спесь и придаст делу необходимую огласку. Еще посмотрим, замыкается ли все на министерстве внутренних дел. Я лично сомневаюсь.

И наконец, я попросил Бернарда условиться о встрече с Уолтером Фаулером из «Экспресс» в неофициальной обстановке, скажем, в баре «У Энни» (один из тринадцати баров Вестминстерского дворца. – Ред.) ближе к концу недели.

– С какой целью? – поинтересовался Бернард, приготовив блокнот.

– Первый закон политической «несдержанности» гласит: «Прежде чем проговориться, выпей», – назидательно ответил я.

(Уолтер Фаулер был парламентским корреспондентом «Экспресс». А это означало, что он являлся либо ведущим политическим обозревателем, либо даже шефом отдела политических новостей этой популярной тогда газеты и, соответственно, имел доступ в парламентское лобби – это уникальное порождение британской системы власти, к тому же прекрасно зарекомендовавшее себя во всех демократиях западного мира, как наиболее эффективное средство «приручения» и «обуздания» свободной прессы. Когда пресса желает быть свободной, на нее очень трудно накинуть узду, но если она сама изъявляет готовность пожертвовать свободой – нет ничего проще.

В 80‑х годах в Англии насчитывалось 150 корреспондентов, вхожих в лобби и, соответственно, пользовавшихся привилегией общения с депутатами обеих палат и членами кабинета. Разумеется, им разрешалось далеко не все. В частности, они не имели права садиться на обитые кожей скамьи в палате общин и предавать огласке все, что удавалось подслушать или увидеть, например, как один депутат ударил другого.

Вы спросите: «А кто определил, что можно, а что нельзя делать? Кто ввел все эти ограничения?» Ответ: сами парламентские корреспонденты!

В качестве платы за доступ к министрам и членам парламента они подвергли себя удивительной по сути и замысловатой по форме самоцензуре.

Ежедневно на Даунинг‑стрит, 10 пресс‑секретарь премьер‑министра проводил брифинг для вхожих в лобби, а еженедельно аналогичные брифинги устраивали в парламенте лидер палаты общин и лидер оппозиции. Разумеется, с условием, что полученная информация будет использована «без ссылок на источники».

По признанию самих парламентских корреспондентов, в обмен на добровольную самоцензуру они получили уникальную возможность детально знакомиться с планами правительства и их обоснованиями. Профессиональные политики буквально обожали систему лобби, поскольку могли, ничем не рискуя, допускать утечку любой устаревшей чепухи, которая, как правило, заглатывалась целиком и без остатка. Получая информацию конфиденциально, газетчики были искренне убеждены в ее абсолютной правдивости.

Как показывает ретроспективный анализ, лобби – лишь единичный пример методов борьбы британского истэблишмента с опасными критиканами и инакомыслящими: блестящее решение проблемы – задушить их в собственных объятиях.

Лобби, безусловно, отучило парламентских корреспондентов от активного поиска материалов, поскольку единственное, что для этого требовалось, – сидеть в баре «У Энни» и ждать очередной утечки от великих мира сего.

И наконец, несколько слов об утечках, как таковых. Из‑за отсутствия открытого доступа к информации, она просачивалась в Уайтхолле изо всех дыр. Иного способа заставить «колеса крутиться» просто не существовало.

Но, с другой стороны, все единодушны в том, что утечка – это «недостойный ход», «нечестная игра», «запрещенный удар» и тому подобное. Ведь политическая сдержанность в Уайтхолле ценится превыше всего. Даже выше надежности. А точнее говоря, сдержанность можно считать главным показателем надежности!

В случае обнаружения очередной утечки Уайтхолл буквально содрогается от негодующих воплей и премьер‑министр немедленно создает комиссию по расследованию. Хотя результаты таких расследований крайне редко становятся достоянием гласности – ведь чаще всего источником утечек является сам Номер Десять – эвфемизм, – а в области бюджетной политики – Номер Одиннадцать – еще один эвфемизм – резиденция министерства финансов. – Ред.)

 

Марта

 

Сегодня в конце дня я встретился с Уолтером Фаулером, как и было условлено, в баре «У Энни» и в ходе беседы «проговорился» о своем намерении положить конец незаконной практике слежки за согражданами.

Уолтер был настроен скептически. Он отметил благородство моих побуждений, однако выразил сомнение, что мне удастся претворить их в жизнь. Недоверие лишь укрепило мою решимость бороться до конца. «Со временем мы доберемся и до министерства внутренних дел», – пообещал я. А затем поинтересовался, представляет ли это интерес для серьезной прессы. (В том, что представляет, я, конечно, не сомневался, но журналисты – особенно парламентские корреспонденты – обожают, когда их просят высказать свое мнение.)

– Пожалуй, – подтвердил Уолтер. – Можно будет сделать достаточно громкую статью: «МИНИСТР БОРЕТСЯ ПРОТИВ СЛЕЖКИ ЗА СОГРАЖДАНАМИ!» Да, в этом что‑то есть.

Он шумно выдохнул и залпом осушил кружку пива. Я спросил, где ее поместят. «Скорее всего, в разделе внутренней хроники», – последовал ответ. Я был слегка разочарован.

– Не на первой полосе?

– М‑м… – с сомнением протянул он, – вот если бы мы могли пустить ее под заголовком «МИНИСТР РАЗОБЛАЧАЕТ!…»

Я категорически отмел этот вариант.

– Ну а откуда в таком случае ко мне попала информация? – недоуменно пожал плечами Уолтер. – Полагаю, было бы попросту нелепо ссылаться на «официальные источники» или на «представителя правительства»?

– Верно, – согласился я.

Несколько минут мы молча перебирали в уме варианты.

– Может, «источники, близкие к МАДу»? – предположил Уолтер.

– Не годится, – отверг я. – Все тут же поймут, что вы узнали это от меня. Послушайте, а вам не подойдет что‑нибудь вроде «В Вестминстере ходят слухи…»?

– Слабовато. – Уолтер покачал головой и снова с шумом выдохнул. Как старый аккордеон.

Затем своими пухлыми, словно сардельки, пальцами с черной каймой под ногтями вытащил из громадного кармана чудовищных размеров трубку и набил ее дешевым табаком.

– Ну а если просто «из неофициальных источников»? – предложил я, раньше чем меня окутали первые клубы удушливого дыма.

– Не пройдет. Нельзя же пользоваться ими трижды в течение одной недели, – отозвался Уолтер и с видимым удовольствием принялся отравлять никотином «мозговой центр» Лондона.

Действительно, на этой неделе он уже дважды ссылался на «неофициальные источники», я это заметил.

– Кабинет течет, как дырявое решето, вы не находите, Уолтер?

Он кивнул и подсыпал табаку в темное жерло своей трубки.

– Да… а кстати, не приписать ли это «видному представителю решета»? – Поймав мой взгляд, он тут же поправился: – Э‑э… кабинета.

Я многозначительно промолчал. Тогда он, как бы размышляя вслух, заметил:

– В принципе вас, конечно, можно было бы сделать «информированным источником»…

Действительно, а почему бы нет? Неплохая мысль. Ведь я вот уже несколько недель не был информированным источником.

– Отлично, Уолтер! Считайте меня информированным источником.

Уолтер неожиданно захихикал.

– Ладно, но вообще‑то это очень смешно.

– Что? – не понял я.

– Называть «информированным источником» человека, чьим постоянным заместителем является сэр Хамфри Эплби.

Он ощерил в ухмылке свои желтые зубы. Я не стал улыбаться в ответ – просто показал зубы и все.

 

Марта

 

Сегодня в Лондон приехала Энни, и я ей рассказал, что мы находились под негласным наблюдением. Честно говоря, я ожидал вспышки гнева. К моему удивлению, она отнеслась к новости довольно спокойно, чтобы не сказать – равнодушно.

Я начал говорить о чудовищном произволе, допущенном по отношению к нам.

– Каждое слово по телефону, каждая фраза друг другу – все, буквально все записывалось на пленку, прослушивалось, вносилось в досье… Это же унизительно!

– Да, конечно, – задумчиво произнесла она. – В том, что кому‑то из МИ‑5 стало известно, насколько скучна и однообразна наша жизнь, есть действительно что‑то унизительное.

– Что?…

– Теперь все будут знать… вернее, уже знают: дома ты говоришь то же, что и на работе, – о валовом национальном продукте, о необходимости субсидировать государственный сектор, о повестке предстоящей партийной конференции…

Я объяснил ей, что имел в виду совсем другое. Сам факт подслушивания наших семейных разговоров.

– Вот как? Я об этом и не подумала… «Ключи от машины у тебя?…» – «Нет, я думала, они у тебя…» – «Да нет же, я отдал их тебе…» О господи, это точно приведет к падению правительства!

Я начал сердиться.

– Энни, ты слишком легкомысленно к этому относишься.

– Ты так считаешь?

– Неужели тебе до сих пор не ясно? Они вторглись в нашу личную жизнь! Ведь они… они, возможно, прослушивали наши разговоры… даже в постели!

– Ну и что из этого? – спросила она с притворным удивлением. – У тебя что, храп шифрованный?

Кажется, она на что‑то намекает. Не далее, как на прошлой неделе она уже поставила меня в неловкое положение своим интервью какому‑то женскому журналу. На вопрос, не сотрясается ли мир, когда она ложится со мной в постель, Энни ответила: «Нет, и даже кровать не сотрясается».

По‑моему, это начало семейной кампании против меня.

Я не ошибся, так как ровно через минуту она сказала:

– Послушай, Джим, скоро пасха. Почему бы нам не устроить себе небольшие каникулы… Денька на два‑три? Помнишь, как бывало?

Вначале подумал, что вряд ли смогу, а потом: «Почему бы и нет?» И не нашел против этого довода никаких возражений. В конце концов, государственным деятелям тоже нужно отдыхать!

– Давай съездим в Кингсбери‑даун, – предложила она.

– Отлично! Где это?

Она с удивлением посмотрела на меня.

– Как где? Там, где мы провели свой медовый месяц, дорогой.

Странно, название начисто стерлось в памяти. Я попытался представить себе, как выглядит то местечко.

– Там ты мне впервые объяснил закон о воздействии темпов оборота на чистую прибыль… Помнишь?

– Ну конечно же! Теперь я все вспомнил.

Энни наклонилась к настольной лампе.

– Записали, ребята? – пробормотала она, выключая свет.

 

(На следующий день случилось нечто из ряда вон выходящее. Спецслужба[61] проинформировала сэра Хамфри Эплби и Бернарда, что ею был обнаружен список лиц, приговоренных террористами к смерти, и Джеймс Хэкер в их числе.

По имеющимся данным, список был составлен известной террористической группой, называвшей себя «Всемирная армия освобождения». – Ред.)

 

Вспоминает сэр Бернард Вули:

 

«Мы и представить себе не могли, что кому‑то придет в голову покушаться на жизнь нашего министра – он ведь абсолютно никому не мешал.

И тем не менее мы с сэром Хамфри Эплби пришли к единодушному решению: мы не имеем права рисковать жизнью министра, поэтому необходимо срочно принять надлежащие меры безопасности».

 

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Апреля

 

Сегодня утром Бернард, встретив меня в министерстве, принялся кудахтать, словно наседка, заботливо расспрашивая о моем самочувствии.

– Хуже некуда, – буркнул я, полагая, что его интерес вызван моим опозданием на работу. – До утра не мог заснуть.

– Их работа… – трагически прошептал Бернард сэру Хамфри. Тогда я не понял этой загадочной фразы, но теперь… теперь считаю ее верхом бестактности.

А ведь в целом настроение у меня было превосходное. Утечка сработала, и в «Экспресс» уже появилась статья «от нашего парламентского корреспондента» под заголовком «ХЭКЕР ТВЕРДО НАМЕРЕН ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ ПРОСЛУШИВАНИЮ ТЕЛЕФОНОВ!» Как мы и договорились, Уолтер сослался на «информированный источник».

Не обращаясь ни к кому в отдельности, но вопросительно взглянув на меня, сэр Хамфри поинтересовался, откуда у них эта информация. Естественно, я и не подумал признаваться.

(В те времена у чиновников Уайтхолла было популярно изречение: «Сверху дает течь лишь корабль государственной власти». – Ред.)

– Как бы там ни было, – заявил я, – эта утечка еще больше укрепляет мою решимость довести дело до конца.

Хамфри спросил, хорошо ли я подумал о возможных последствиях. (На языке Уайтхолла это означает: «Понимаете ли вы, что мелете вздор?» – Ред.) В данном случае, как вскоре выяснилось, о последствиях я и не подумал.

– Граждане свободной страны имеют право на личную жизнь. Абсолютное право! – ответил я.

И как мне пришло в голову сказать такое?! Но тогда я еще не знал – ведь эти негодяи просто не сочли нужным своевременно поставить меня в известность!

– Ну а предположим, МИ‑5 имеет основание подозревать, что некоторые из этих «свободных граждан» намерены совершить политическое убийство, скажем… э‑э… министра Ее Величества? – предположил Хамфри.

И тут меня понесло. Я произнес высокопарную речь о свободе британских граждан, о том, что она несравненно важнее, чем жизнь отдельных министров.

– Свободу ничем не заменишь, – изрек я, – тогда как министров можно и заменить. Государственные деятели должны свыкнуться с мыслью о возможности стать мишенью для всякого рода безумцев и фанатиков. Долг любого министра Ее Величества – не думая о собственной шкуре, грудью встретить грозящую опасность, не искать трусливо убежища за потайными микрофонами и прочими чудовищными атрибутами полицейского государства, а встать и гордо бросить им вызов: «Вот он я, делайте свое черное дело!»

О боже, почему ты не укоротил мой длинный, глупый язык?!

Сэр Хамфри многозначительно взглянул на Бернарда. Он явно порывался что‑то объяснить, но я дал ему понять, что не желаю слушать никаких возражений.

– С меня довольно, Хамфри! Вы постоянно виляете или говорите загадками. Политический деятель свободной страны должен быть поборником свободы и правды, я убежден в этом. И не нуждаюсь в набивших оскомину доводах в пользу негласного контроля. Если они мне понадобятся, я обращусь к мемуарам Сталина…

– Между прочим, – вставил Бернард, – Сталин никогда не писал мемуаров. Он был слишком мнителен и боялся, что люди когда‑нибудь их прочитают…

– Господин министр, – перебил нас Хамфри, – я убедительно прошу вас позволить мне высказаться еще по одному аспекту данной проблемы.

Я нехотя согласился, но предупредил, чтобы он выразил свою мысль как можно короче – одной, в крайнем случае двумя фразами.

– Спецслужба обнаружила ваше имя в списке приговоренных к смерти.

– Что? – переспросил я, решив, что не расслышал.

– Спецслужба обнаружила ваше имя в списке приговоренных к смерти, – повторил он.

Список приговоренных?… Чушь какая‑то! А при чем здесь я?

– Список приговоренных к смерти? Что вы имеете в виду, Хамфри?

– Список лиц, которых собираются убить.

Временами он поразительно глуп.

– Я знаю, что такое «список приговоренных к смерти», но… что вы имеете в виду, Хамфри?

Мой постоянный заместитель развел руками.

– Простите, господин министр, но я не понимаю, как можно выразиться яснее.

Господи, ну как ему объяснить? Я хочу знать, что это за список, откуда он взялся и почему в нем значится мое имя. Однако я, видимо, был так ошарашен необычным известием, что не мог связно излагать свои мысли.

Но до сэра Хамфри, слава богу, дошло.

– Если говорить со всей прямотой, господин министр, то суть дела заключается в следующем. В результате негласных расследований стало известно о существовании неких документов. Источник их пока не установлен, но содержание позволяет предполагать, что они нацелены на создание вакансий в кабинете и проведение внеочередных дополнительных выборов.

Я потребовал более подробных разъяснений.

– Вы в списке приговоренных к смерти, господин министр.

Мы ходили по замкнутому кругу.

– Но кто?… – сорвался я. – Что за…

Он понимающе кивнул.

– Это ВАО – Всемирная армия освобождения. Судя по всему, новая группа городских экстремистов.

У меня засосало под ложечкой, ладони мгновенно покрылись липким потом.

– Но что… что они имеют против меня? – внезапно осипшим голосом спросил я.

По мнению Бернарда, одним из мотивов могли стать недавние слухи о возможных перестановках в кабинете и моем переходе в министерство обороны.

На мой вопрос, кто они такие, эти городские экстремисты, сэр Хамфри и Бернард только пожали плечами,

– Трудно сказать, господин министр, – начал Хамфри. – Может, отколовшаяся ирландская группировка. Может, «Черный сентябрь», а может, и наши доморощенные леваки – анархисты или маоисты. А вполне возможно, и иранцы или итальянская «Красная бригада»… Кто угодно.

– В любом случае, – добавил Бернард, – все они связаны между собой. Хотя не исключено, что это новая группа независимых убийц. Спецслужба в замешательстве: не знает, где искать.

Весьма утешительная информация! Меня неприятно поразило, как спокойно, деловито, даже равнодушно говорили они о маньяках, вознамерившихся лишить меня жизни.

Как и все утопающие, я попытался ухватиться за соломинку.

– Но ведь речь идет о списке? Вы упомянули слово «список», не так ли? Значит, не я один?

– Совершенно верно, господин министр, – успокоил меня Хамфри.

Я выразил робкую надежду, что в нем, должно быть, сотни имен…

– Нет, господин министр, – возразил мой постоянный заместитель. – Всего три.

– Три?

Эта новость повергла меня в состояние, близкое к шоку… или прострации… или того и другого одновременно. В горле пересохло, я тупо смотрел на них, не в состоянии ни думать, ни произнести хоть слово.

Когда же я в конце концов обрел способность думать и говорить, зазвонил телефон. Бернард снял трубку: некий коммандер Форест из спецслужбы прибыл, чтобы проинструктировать меня.

Бернард отправился его встречать. У дверей он обернулся и с искренним сочувствием сказал:

– С другой стороны, господин министр, быть одним из немногих всегда приятно. По крайней мере, всем известно, кто вы такой.

Я бросил на него уничтожающий взгляд, и он выскочил из кабинета.

Воспользовавшись паузой, сэр Хамфри сообщил мне, что министр внутренних дел уже проинформирован о списке (ну еще бы!) и любезно предложил выделить нескольких детективов для моей защиты.

Не понимаю, как они могут защитить меня. Как детективы могут защитить меня от пули убийцы? Никто не может. Это известно всем.

Я поделился своими сомнениями с сэром Хамфри, надеясь, что он их рассеет. Так нет.

– Попытайтесь взглянуть на дело иначе, – посоветовал он. – Пусть детективы и не смогут защитить своего подопечного от пули, но они нужны хотя бы для того, чтобы поймать убийцу и передать его в руки правосудия. После преступления.

Ну, спасибо!

Бернард ввел коммандера Фореста – худющего, как жердь, субъекта со смертельно бледным лицом и нервно подергивающимся правым веком. Честно говоря, особой уверенности вид его не вселял.

Нельзя раскисать, нельзя показывать собственную слабость, решил я. Пусть видит, как я собран, как бесстрашно смотрю в глаза опасности и все такое прочее. Я много говорил о долге и самопожертвовании. Теперь пришло время доказать им – и себе тоже, – что это были не просто слова.

Я бодро улыбнулся коммандеру, как бы приглашая его приступить к инструктажу о типичных опасностях и стандартных мерах предосторожности.

– Полагаю, ко всему этому не стоит относиться слишком серьезно, как вы считаете?

– Э‑э… трудно сказать, сэр, это, естественно, ваше дело, однако мы настоятельно рекомендуем…

– Послушайте, – самонадеянно перебил я, – кто‑то в такой ситуации, допускаю, здорово бы перетрусил, но ведь риск – это часть нашей работы, так сказать, вариант нормы.

Коммандер Форест как‑то странно посмотрел на меня.

– Ваше мужество достойно восхищения, сэр, – произнес он таким тоном, будто на самом деле считал меня кретином.

Решив, что «бесстрашный взгляд в глаза опасности» достиг своей цели, я позволил ему продолжать.

Он протянул мне ксерокопию какого‑то документа.

– Прежде всего, сэр, ознакомьтесь вот с этим. Здесь все, что вам необходимо знать. Внимательно прочтите, постарайтесь выучить наизусть и постоянно носите при себе.

(Копия врученного Хэкеру документа, озаглавленного «Типичные опасности и стандартные меры предосторожности», была любезно предоставлена в наше распоряжение дирекцией Музея полиции в Нью‑Скотланд‑Ярде. Содержание его вряд ли требует комментариев. – Ред.)

 

1234Следующая ⇒

Поделиться: