Маленькие слабости среднего класса

 

 

Сентября

 

Утром сразу же после традиционного приема избирателей – раньше я проводил такие приемы каждую вторую субботу, но, став министром, уже не имею возможности делать это регулярно – отправился на футбольный матч с участием нашей местной команды «Астон Уондерерс».

Зрелище оказалось довольно убогим: огромный, наполовину пустой стадион, заляпанный грязью, без интереса играющие футболисты, общая атмосфера сырости, серости, распада.

Меня сопровождали член местного совета, председатель комиссии по делам искусств и досуга Брайан Уилкинсон и председатель спортивного клуба «Астон Уондерерс» Гарри Саттон – лысоватый бизнесмен, весьма преуспевающий на ниве «импорта‑экспорта», как он сам это называет. Оба – партийные бонзы.

После матча они пригласили меня зайти в правление клуба – пропустить по маленькой. Я с энтузиазмом принял их приглашение, испытывая естественную потребность «согреться» после чуть ли не двух часов сопротивления изнуряющему холоду в директорской ложе.

Удобно расположившись в шикарном кабинете Гарри Саттона, я поблагодарил его за доставленное удовольствие.

– Что ж, пока мы себе это можем позволить, – ответил он и, помрачнев, добавил: – Пока.

Еще не зная, в чем дело, я на всякий случай заметил, что «Уондерерс» выходил и не из таких переделок.

– То было раньше, сейчас все иначе, – вздохнул Брайан Уилкинсон.

Поняв, что приглашение носило не только дружеский характер, я внутренне собрался. Они чего‑то от меня хотят. Чего? Саттон перевел взгляд на Уилкинсона.

– Лучше сказать ему сразу, Брайан.

Уилкинсон отправил в рот горсть соленых орешков, сделал большой глоток виски и повернулся ко мне.

– Я буду говорить открытым текстом, Джим. Вчера вечером состоялось заседание финансовой комиссии… похоже, клубу придется вызывать судебного исполнителя…

Невероятно! То есть, конечно, для меня не было секретом, что футбольные клубы нередко оказывались в тяжелом финансовом положении, но это известие застигло меня врасплох.

– Банкротство?!

Гарри кивнул.

– Финальный свисток. И нужно‑то всего полтора миллиона фунтов, Джим.

– На орешки, – произнес Гарри.

– Нет, спасибо, – поблагодарил я и только потом понял, что он имеет в виду карманные расходы.

– Правительство выбрасывает на ветер такие деньги каждые тридцать секунд, – добавил Брайан.

Как член правительства, я почувствовал себя обязанным встать на его защиту.

– Зря ты так… Мы осуществляем жесточайший контроль за расходами.

Явно неудачный аргумент. Они оба согласно закивали и язвительно заметили, что, видимо, этот жесточайший контроль касается даже расходов на проезд, раз я не приехал на церемонию награждения в школе короля Эдуарда.

– В тот день мне пришлось отвечать на парламентские вопросы, – мгновенно сообразив, оправдался я.

– Да? А твой секретарь сказал, что ты на заседании какого‑то комитета.

Может, и на заседании. Неужели я должен держать в голове каждую мелочь? Еще один неверный шаг.

– А знаешь, что по этому поводу думают многие из твоих избирателей? – спросил Гарри. – Они говорят, что иметь депутата – члена кабинета – гиблое дело. Лучше найти местного парня, у которого хватало бы времени на собственный избирательный округ.

Обычный упрек. И до обидного несправедливый! Не могу же я одновременно быть в шести местах! Никто не может. Но я не обиделся. Я предпочел отшутиться, назвав это обвинение абсурдным.

Брайан спросил почему.

– Потому что, когда депутат – член кабинета, избирательный округ получает огромные преимущества.

– Странно, что‑то мы их не замечаем, правда, Гарри?

Гарри Саттон помотал головой.

– Интересно, какие?

– Ну… прежде всего… – начал я и тяжело вздохнул. (Разве можно в своем избирательном округе ждать чего‑нибудь иного? Они не упустят случая поставить тебя на место, напомнить, что избирают‑то они.) – Прежде всего это благоприятно сказывается на делах округа. Чем плохо иметь высокопоставленных друзей?… Влияние в высших сферах? Короче говоря, если нужно, всегда есть к кому обратиться.

Гарри довольно ощерился.

– Очень хорошо, друг, сейчас нам позарез нужны полтора миллиона фунтов.

Они что, ждут от меня решения своих финансовых проблем? Невероятно! За этим и позвали? Я недоумевающе посмотрел на них.

– Не пора ли употребить влияние в высших сферах, чтобы помочь нам? – продолжал Гарри.

«У них в корне неверное представление о жизни, – подумал я. – Но разъяснять им это надо дипломатично, не подрывая своего авторитета».

– Понимаете, – начал я, тщательно подбирая слова, – под влиянием в данном случае следует понимать нечто… э‑э… неосязаемое, то есть… э‑э… иначе говоря, внешне незаметное участие в политическом процессе с учетом интересов своего избирательного округа…

– Иначе говоря, ты не поможешь? – перебил меня Гарри.

Я терпеливо объяснил, что готов сделать для них все возможное… так сказать, в общем плане. Все, что в моих силах. Однако мне вряд ли удастся выбить полтора миллиона фунтов для футбольного клуба.

Гарри повернулся к Брайану.

– Он говорит «нет»!

Брайан Уилкинсон не спеша отправил в рот очередную горсть орешков (Как это ему удается оставаться таким тощим?), отхлебнул виски и с набитым ртом обратился ко мне:

– Ты не представляешь, сколько у тебя прибавится голосов, Джим. Все восемнадцатилетние парни. Ты станешь героем округа: Джим Хэкер – человек, который спас «Астон Уондерерс»! Депутатский мандат на всю жизнь.

– О да, – согласился я. – Этим, естественно, заинтересуется пресса. И оппозиция. И судья…

Они удрученно смотрели на меня, как бы спрашивая: куда девалась та власть, о которой ты с таким упоением говорил несколько минут назад? Даже не знаю, как бы подоходчивей объяснить. Дело в том, что власть (определенного рода) у меня, конечно же, есть и немалая, но… не для конкретных дел.

Гарри, как ни странно, подумал, что я чего‑то недопонял.

– Джим, неужели тебе не ясно: если клуб вылетит в трубу, это будет катастрофа? Мы же – гордость округа! Посмотри…

Мы все с грустью обвели взглядом кабинет: стеллажи вдоль стен были заставлены кубками, вазами, вымпелами, фотографиями.

– Кубок ФА, чемпион лиги, одна из первых команд, побеждавших в Европе… – начал перечислять он.

Я вовремя его остановил.

– Мне все это известно, Гарри. Но, честно говоря, это вопрос местных властей. Не в компетенции министерства. – Я повернулся к Уилкинсону. – Брайан, ты же председатель комиссии по делам искусств и досуга. Неужели ты не можешь что‑нибудь придумать?

Нападение всегда лучший способ защиты. Уилкинсон тут же стал оправдываться.

– Ты шутишь! Вчера я полдня доставал семьсот одиннадцать фунтов, чтобы починить трубу на хлебной бирже, где сейчас находится галерея искусств.

– В этой убогой развалюхе? – удивился я. – Да пусть себе падает.

Брайан ничего не имел против, но, оказывается, если она упадет на кого‑нибудь, то отвечать придется муниципалитету, так как хлебная биржа – в его ведении. И что самое обидное – этот участок многие готовы купить в любой момент. Например, в прошлом месяце очередное предложение поступило от дирекции супермаркета…

Он еще не до конца высказал свою мысль, а у меня уже родилась идея. Фактически на пустом месте. Сладкий плод неожиданного озарения. Она была так потрясающе проста, что у меня и сейчас не выходит из головы вопрос: неужели я придумал это сам, без чьей‑либо подсказки? Да, придумал! Из песни слова не выкинешь.

Идеи такого калибра вознесли меня на вершину и, не сомневаюсь, вознесут еще выше.

Но вначале надо было кое‑что уточнить.

– Сколько они предлагают за участок?

Брайан Уилкинсон пожал плечами и вытер ладони о брюки.

– Кажется, около двух миллионов.

Тут я им и выдал:

– Значит, продав картинную галерею, вы могли бы спасти футбольный клуб!

Они ошарашенно посмотрели на меня, затем – друг на друга лихорадочно соображая, нет ли тут подвоха.

– А давайте‑ка съездим туда, – предложил я. – Мне хочется самому взглянуть на участок.

Мы выехали из Астон‑парка. Болельщики уже разошлись, конная полиция разогнала или арестовала хулиганов, улицы были пусты, так что мы буквально через несколько минут добрались до хлебной биржи. Часы показывали 17.40. Галерея уже закрылась.

Мы вышли из «роллс‑ройса» Гарри и в полном молчании застыли перед своей мишенью. По правде говоря, я никогда не обращал внимания на биржу. Викторианский монстр из красного кирпича с витражами, башнями, бойницами… огромный, темный и мрачный.

– Чудовище, иначе не скажешь, – сказал я.

– Да уж, – согласился Брайан. – Но учти: оно занесено в реестр.

А вот это действительно проблема.

 

Сентября

 

Сегодня мы с Брайаном и Гарри снова приехали к галерее. К счастью, по воскресеньям она открыта. Утром Энни чуть со стула не упала, услышав, что я собираюсь в картинную галерею. Впрочем, это совсем неудивительно – я не ходил на выставки даже в Италии, где мы с ней были два года назад. У меня так устают ноги…

Галерея была абсолютно пуста. Мы без особого труда нашли смотрителя – приятную краснощекую женщину средних лет и мило побеседовали с ней. Она была ужасно рада видеть нас и, конечно, даже не догадывалась о цели нашего визита. Я постарался представить дело таким образом, будто зашел в порядке проявления отеческой заботы о своем избирательном округе.

На мой вопрос о популярности галереи она убежденно воскликнула: «Да, очень популярна!» – и улыбнулась.

– Вы хотите сказать, что сюда приходит много людей?

– Я бы не сказала, что очень много, – честно призналась она. – Но среди тех, кто приходит, галерея очень популярна.

Весьма уклончивое объяснение. Тогда я поинтересовался какими величинами измеряется средняя посещаемость, скажем, в день.

– О, двузначными! – заявила она таким тоном, будто имела в виду жуткое количество.

– Ну, например?

– Мм… в среднем – одиннадцать, – поколебавшись, сказала смотрительница и с чувством добавила, что все они – настоящие ценители искусства.

Мы поблагодарили ее за помощь и отправились смотреть картины. У меня сразу же заныли ноги.

Вернувшись в кабинет Гарри, мы спокойно обсудили ситуацию. Одиннадцать человек в день на выставке – пятнадцать‑двадцать тысяч каждую неделю на стадионе «Астон Уондерерс»! Мы должны действовать в интересах общества, в этом нет сомнений.

А план наш гениально прост! Закрыть галерею, продать участок дирекции супермаркета, а вырученные деньги предоставить «Астон Уондерерс», как беспроцентную ссуду.

Правда, у Гарри были некоторые опасения.

– Джим, нам не избежать специальной инспекции… Изменение функционального назначения. Галерею искусств – в супермаркет.

Ничего страшного! Наше решение вызовет здесь огромный интерес. Конечно, будут и вопли протеста – когда их не бывает? Но любители искусств не являются сколь‑нибудь значимой группой давления, особенно в сравнении с клубом болельщиков «Астон Уондерерс». На вопрос Брайана Уилкинсона, как быть с картинами – он ведь председатель комиссии Совета по делам искусств и досуга, – я предложил пустить их с молотка – если, конечно, кто‑нибудь захочет купить.

 

Вспоминает сэр Бернард Вули:

 

«Хэкер поделился со мной своими соображениями насчет спасения футбольного клуба в его избирательном округе, и я, признаться, сразу не придал этой информации серьезного значения. Мне казалось, что этот вопрос носит чисто локальный характер и не входит в сферу его министерской компетенции.

Каково же было мое удивление, когда мне неожиданно позвонил сэр Хамфри и потребовал детального отчета о намерениях нашего политического хозяина.

Я довольно бестактно поинтересовался, откуда ему об этом известно, и тут же горько пожалел о сказанном.

«К сожалению, не от вас, Бернард, – холодно отозвался он. – Надеюсь, вы сочтете нужным дать мне соответствующие объяснения. Жду от вас подробную записку».

Я немедленно изложил суть дела и в заключение позволил себе высказать предположение, что данное мероприятие будет с восторгом встречено жителями округа. Вскоре от сэра Хамфри пришел ответ, который я храню до сих пор. В нем отчетливо прослеживается ориентация государственной службы в вопросах искусства».

 

ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА

От: Постоянного заместителя

Кому: Б.В.

28 сентября

По вашему мнению, план министра снести картинную галерею будет встречен с одобрением. Безусловно, вы правы. Более того, он будет популярен. До отвращения популярен.

Рекомендую вам научиться более широко смотреть на вещи и всегда учитывать возможные последствия:

1. Угроза переизбрания министра.

С точки зрения интересов нашего ведомства нам абсолютно все равно, переизберут министра или нет, поскольку для нас не имеет значения, кто будет министром.

2. Угроза вкладам в развитие культуры.

Допустим, в затруднительном финансовом положении оказались клубы собачьих бегов. Должны ли мы субсидировать собачьи бега, если делаем это для футбольных команд? Если нет, то почему? Вы говорите, что этого хотят люди. К сожалению, вы неверно представляете себе истинные цели субсидирования. Субсидии существуют для искусств. Для культуры. Их дают не на то, чего хотят люди. Их дают на то, чего люди не хотят, но должны иметь. Когда люди чего‑то действительно хотят, они с удовольствием заплатят сами. Первейший долг правительства – субсидировать образование, просвещение, то есть способствовать духовному росту страны, а не вульгарному времяпрепровождению простого люда. План министра чреват серьезными опасностями. Он создает чудовищный прецедент. Ему ни в коем случае нельзя позволить воплотиться в жизнь.

Как можно скорее организуйте мою встречу с министром, скажем, для обсуждения вопроса о назревающей реорганизации министерства.

Х.Э.

 

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Сентября

 

Сегодня утром Бернард вставил мне в календарь внеочередную встречу с сэром Хамфри.

Мой постоянный заместитель хотел лично предупредить меня о назревающей реорганизации.

Естественно, я слегка разволновался. А вдруг это намек на неустойчивость моего положения? Это не болезненная подозрительность: просто я не уверен – вернее, не знаю, – в каком свете главный Кнут представил меня ПМ в деле о детонаторах для итальянских террористов.

Хамфри успокоил меня. Оказывается, он имел в виду ведомственную реорганизацию. Он также предупредил, что, возможно, на нас будут возложены дополнительные обязанности.

Да зачем они нам нужны?! Лично мне хватает и того, что есть. Более чем! Однако Хамфри придерживается иного мнения.

– Нельзя отказываться ни от каких обязанностей, если только они влекут за собой расширение штатов и увеличение бюджета. Именно масштабность обязанностей придает вес и значимость нам, то есть вам, господин министр. О чем вы невольно думаете, когда речь заходит о внушительных зданиях, колоссальных штатах, астрономических бюджетах?

– О бюрократии, – сказал я.

– Нет, господин министр, вы невольно думаете, что на вершине этой пирамиды, должно быть, находятся незаурядные, полные величия и достоинства люди, которые держат весь мир в своих руках и шагают по жизни, гордо подняв голову.

Так бы и говорил, теперь все понятно.

– Вот почему, – с восторгом продолжал Хамфри, – важно не только ревностно оберегать уже имеющиеся, но и, не раздумывая, брать на себя любые новые обязанности. Это целиком и полностью в ваших интересах, господин министр.

Тут он явно переборщил. Может быть, и в моих интересах, но не целиком и полностью. Он что, полагает, я вчера родился на свет?

Я поблагодарил сэра Хамфри за ценную информацию и разрешил удалиться. Сейчас не то, что раньше, сейчас я вижу его насквозь.

Перед тем как уйти, он неожиданно для меня завел разговор о картинной галерее в здании хлебной биржи – неожиданно, поскольку это не имеет ни малейшего отношения к делам министерства, – и, к моему большому удивлению, отозвался о нашем гениальном плане, как об очень «смелом», даже «дерзновенном».

«Интересно, что он может иметь против», – подумал я и предложил ему высказаться.

Сэр Хамфри вернулся от двери к моему столу.

– Э‑э… просто это решение кажется мне не совсем дальновидным.

Я спросил почему.

– Это здание – историческая достопримечательность, – ответил он.

– А на мой взгляд, страшилище.

Хамфри слегка подправил формулировку:

– Историческое и достопримечательное страшилище, и, помимо всего прочего, в нем хранится ценная коллекция британских полотен.

Его явно ввели в заблуждение. В галерее нет ценных полотен – третьесортные пейзажи девятнадцатого века и несколько современных рисунков, настолько ужасных, что Тейт[98] отказалась бы хранить их даже в запасниках.

– Значит, ценная коллекция третьесортных британских полотен, – настаивал сэр Хамфри. – Источник духовного роста местных жителей.

– Они там не бывают, – заметил я.

– Их вдохновляет сам факт существования галереи, – заявил он.

Мне было непонятно, куда он клонит, какое отношение все это имеет к сэру Хамфри Эплби и что вообще он может знать о коллекции. Ведь, насколько мне известно, он никогда не бывал севернее Поттерс‑бара.

Решив перевести разговор в принципиальную плоскость, я напомнил ему, что это дело местных властей, оно касается только совета округа и меня, как его депутата в парламенте – не как министра! – и ни сэр Хамфри Эплби, ни МАД, ни Уайтхолл не имеют к нему никакого отношения.

Он лишь поджал губы. Тогда я поинтересовался, почему это его так интересует. К моему удивлению, он объявил это принципиальными соображениями.

Потрясающе! На протяжении всего нашего спора о детонаторах для итальянских террористов он чуть ли не с религиозной убежденностью доказал, что принципы его совершенно не волнуют. Я напомнил ему об этом.

– Да, господин министр, не отрицаю. Однако, как вы сами не устаете повторять, принципы – это то, на чем зиждется правительство.

Я был в недоумении.

– О каких принципах можно говорить в данном конкретном случае?

– О принципе перераспределения общественных фондов на искусство в пользу футбола или тому подобных вещей. Футбольный клуб является чисто коммерческим предприятием, и нет никаких оснований субсидировать его, если он по каким‑либо причинам оказался на мели.

Похоже, он думает, что привел неопровержимый аргумент.

– Почему нет? – поинтересовался я.

– Чего нет?

– Почему нет оснований? Ведь футболом интересуется куда больше людей.

– Главная цель субсидий – способствовать сохранению нашего культурного наследия, – возразил сэр Хамфри.

Но для кого? Кому это выгодно? Образованным средним классам? Иными словами, людям, подобным Хамфри, чтобы они могли наслаждаться своей оперой, концертами, Шекспиром по более дешевой цене. По его мнению, вся страна должна субсидировать удовольствия среднего класса, желающего иметь доступные театр, оперу, балет…

– Культура и искусство, – открытым текстом сказал я ему, – это маленькие слабости среднего класса, который, фактически управляя страной, использует общественные средства на ублажение своих личных потребностей.

Он был шокирован. На этот раз, кажется, искренне.

– Как вы можете так говорить, господин министр? Искусство служит образовательным и воспитательным целям, помогает нам удерживаться на вершине цивилизации! Вы этого не находите? – с сарказмом добавил он.

Я попросил его обойтись без нравоучений и напомнил, что тоже верю в образование – как‑никак окончил Лондонскую экономическую школу.

– Приятно узнать, что даже ЛЭШ не чужда идее образования, – заметил он.

Я решил быть выше этого типично оксфордского снобизма и, в свою очередь, обратил его внимание на важность развития спорта. Спорт давно субсидируется самыми разными организациями и также выполняет образовательно‑воспитательную функцию.

Эта констатация вызвала у сэра Хамфри новый прилив сарказма.

– Дело не только в воспитании, – заявил он, очевидно, забыв, как две минуты назад утверждал, что все дело именно в нем. – В конце концов, у нас есть и половое воспитание… Что ж теперь, субсидировать секс?

– А это возможно? – оживился Бернард.

Хамфри выразительным взглядом приказал ему замолчать. Наша интеллектуальная пикировка доставляла мне большое удовольствие, тем более, что тон задавал именно я.

– Послушайте, Хамфри, а не логичнее было бы определять, что и когда субсидировать, в зависимости от общественных запросов?

По‑моему, вполне здравая идея. Во всяком случае, демократичная.

Обычно, если речь не идет о принципиальных решениях, мой постоянный заместитель попросту игнорирует мои попытки вызвать его на прямой ответ, но на этот раз он изменил своим правилам. Видимо, для него было важно, чтобы я принял его элитарную точку зрения.

– Господин министр, – произнес он страдальческим тоном, – это же первый шаг к гибели, неужели вы не видите? Какая судьба ждет, например, Королевский оперный театр – жемчужину нашего искусства?…

Жемчужину? У меня на этот счет иное мнение. И если уж говорить начистоту, то что, собственно, составляет славу «Ковент‑Гардена»? Вагнер и Моцарт, Верди и Пуччини. Немцы и итальянцы! Нашей культурой там и не пахнет. А с какой это стати мы должны субсидировать культуру «оси Берлин – Рим»?

– Королевский оперный театр, – сказал я, – получает ежегодную дотацию в девять с половиной миллионов фунтов. За что? Рядовые граждане не в состоянии платить по тридцать – сорок фунтов, чтобы попасть на гала‑представление, и даже если бы были в состоянии, то не могли бы достать билеты – их просто нет в продаже. Практически все места в «Ковент‑Гардене» скуплены крупными бизнесменами, управляющими банков и нефтяных компаний, чиновниками транснациональных корпораций… и людьми вроде вас, Хамфри. Королевский оперный театр существует для сильных мира сего! И на каком основании, скажите мне, рабочий человек с трибуны стадиона должен субсидировать восседающую в ложах знать, которая и без того вполне способна оплатить собственные развлечения?

От изумления он лишился дара речи. Я терпеливо ждал. Бернард сосредоточенно изучал чистую страницу блокнота. Наконец сэр Хамфри заговорил. Подчеркнуто‑спокойно:

– Господин министр, честно говоря, я в ужасе. Это же дикость! Варварство! Слышать такие слова от министра Ее Величества! Конец цивилизации в нашем понимании! И грубейшее искажение истины.

Ого! Мой постоянный заместитель возбужден. Он даже говорит эмоционально. Да, сэр Хамфри Эплби действительно не на шутку расстроен. В отличие от меня.

– Искажение, говорите? – весело переспросил я.

– Да, безусловно. Искусство не в состоянии выжить без общественных дотаций.

– Скажите, а Шекспир тоже получал общественные дотации? – поддел я его.

– Конечно, получал.

– Ошибаетесь, Хамфри, ничего он не получал. Его поддерживали меценаты, а это разные вещи. Одно дело – когда свои собственные деньги тратит богатый человек, и совсем другое – когда некий комитет тратит общественные деньги! Почему театр сам не может что‑нибудь придумать? Почему искусство должно зависеть от официальных лиц и комитетов? В этом нет никакой необходимости.

У сэра Хамфри вырвался какой‑то непонятный булькающий звук. Я царственным жестом приказал ему заткнуться.

– И раз уж вы так упорствуете с субсидированием искусства, то как насчет кинофильмов? Фильмы – тоже искусство. И тоже играют воспитательную роль. Кроме того, кино пользуется огромной популярностью. Во всяком случае, большей, чем опера. Почему же истэблишмент не желает субсидировать кинофильмы?

Он открыл было рот, но я не дал ему высказаться. Не мог отказать себе в этом удовольствии.

– Я сам вам скажу, Хамфри. Только потому, что люди вроде вас предпочитают оперу…

Видимо, этого Хамфри уже не мог вынести. Даже прервал меня на полуслове, что случалось с ним крайне редко.

– Господин министр, кино – это коммерция! – произнес он с презрением человека, живущего за государственный счет в высокой‑превысокой башне из слоновой кости…

Он встал, не дожидаясь, пока я закончу беседу, как того требует протокол. С меня достаточно, говорил он всем своим видом.

– Простите, господин министр, я просто не имею возможности продолжать этот ужасный разговор. Мне надо сегодня пораньше уйти.

Я поинтересовался, куда это он так спешит.

– Э‑э… да так…

Такая демонстрация собственной независимости меня не устраивала. Я настоятельно попросил его остаться. Во‑первых, не так уж часто приходится видеть Хамфри в удрученном состоянии, и, во‑вторых, надо было недвусмысленно дать ему понять, что дела моего избирательного округа его совершенно не касаются. Кроме того, у меня возникли кое‑какие подозрения…

Услышав мое требование, Хамфри явно занервничал.

– К сожалению, господин министр, я не имею возможности продолжать этот бессмысленный разговор, – сказал он и беспокойно взглянул на часы. – Мне надо успеть переодеться… э‑э… я хотел сказать…

Он запнулся и посмотрел на меня, словно нашкодивший щенок. Я понимающе ухмыльнулся.

– Переодеться? Так куда же вы все‑таки собираетесь, Хамфри? – как можно безразличнее спросил я.

Мой постоянный заместитель оскорбленно выпятил грудь.

– Вообще‑то, это мое личное дело, господин министр, но раз вы так настаиваете… в «Ковент‑Гарден».

– Наверное, очередное гала‑представление?

– Мм… да, если вас это интересует.

– Полагаю, там будет немало постоянных заместителей?

– Кое‑кто, безусловно.

– Ну что ж, не смею задерживать, – милостиво сказал я. – Мне бы не хотелось стать причиной вашего опоздания на столь важное мероприятие.

В его сузившихся глазах читалась откровенная ненависть. Я мило улыбнулся ему.

– Вполне вас понимаю, Хамфри… Кстати, что сегодня дают?

– «Летучего голландца».

– О, еще один европейский партнер!

Сэр Хамфри стремительно повернулся и не менее стремительно выскочил из кабинета. Даже не попрощавшись. В жизни не получал такого удовольствия, как от сегодняшней беседы с моим постоянным заместителем. По‑моему, Бернард тоже.

(Вечером сэр Хамфри Эплби во время антракта встретился в баре «Ковент‑Гардена» с постоянным заместителем министра окружающей среды сэром Йеном Уитвортом. Запись их беседы мы обнаружили в личном дневнике сэра Хамфри. – Ред.)

 

«…Антракт мы с Йеном У. провели в баре. Выпили джина с тоником и закусили превосходными бутербродами с осетриной горячего копчения.

У него что‑то не ладится – нет, не с самим министром, которого удалось приручить быстро и без особых хлопот, – с Джайлсом Фрименом, парламентским заместителем министра.

Обсудили неминуемую проверку контракта по продаже участка хлебной бирже. Я дал ему понять, что нам крайне важно получить правильные выводы и рекомендации.

Йен напомнил мне об абсолютно независимом статусе инспекторов и о недопустимости любых попыток оказать на них давление. По‑своему он, безусловно, прав.

Но если бы он дружески посоветовал инспектору, подсказал наиболее перспективное направление проверки и разъяснил общую картину, чтобы тот мог более объективно и компетентно оценить отдельные аспекты проблемы, такой подход, убежден, не вызвал бы никаких нареканий. Йен согласился.

Затем он спросил, чего конкретно ему добиваться. Я объяснил: речь идет о предполагаемом сносе старинного здания, занесенного в реестр. Не сразу поняв мои истинные намерения, он бодро заверил меня, что ему не составит труда устроить все, как надо: такие здания десятками сносятся по всей стране.

Узнав, что мы, наоборот, хотим не допустить осуществления этого варварского плана, он очень удивился. Поэтому пришлось раскрыть карты: если участок будет продан, вырученные деньги пойдут на спасение местного футбольного клуба от банкротства.

Йен был потрясен. К сожалению, мы не смогли продолжить разговор. Прозвенел звонок, оповещающий о конце антракта.

Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол – он звонит по… комиссии по делам искусств».

 

(На следующий день сэр Хамфри Эплби получил срочную записку от сэра Йена Уитворта. – Ред.)

 

30 сентября

Дорогой Хамфри!

Мне трудно себе представить, у кого могла родиться столь абсурдная идея. До чего мы докатимся, если позволим отнимать деньги у искусства и пускать их на потребу простому люду?

Твой хозяин и господин, наверное, млеет от одной только мысли о трудящихся массах. Я же убедительно прошу тебя сделать все возможное, чтобы не допустить осуществления этой бредовой авантюры.

Ведь никогда не знаешь, к чему это может привести. Сегодня местную картинную галерею приносят в жертву футбольному клубу, а завтра дотацию Королевского оперного театра отдадут на модернизацию стадиона Уэмбли!

Со своей стороны, я также приму все необходимые меры. Как тебе известно, на инспекторов нельзя оказывать давление – это недопустимо. Однако, кажется, дело только выиграет, если я назначу инспектором парня, который ожидает повышения.

Проведу соответствующий инструктаж. Он должен отчетливо понимать, что в данном случае, по сути, решается вопрос – цивилизация или варварство.

Всегда твой Йен.

 

(В тот же день сэр Йен Уитворт получил ответ сэра Хамфри Эплби. – Ред.)

 

30 сентября Дорогой Йен!

Я целиком и полностью разделяю твою точку зрения на эту скандальную историю. Рад слышать, что ты принимаешь необходимые меры.

Мыслимое ли дело – пускать деньги, предназначенные искусству, на потребу массового спорта?! Это равносильно бездумному потаканию низменным вкусам и инстинктам.

Если раньше не доведется, увидимся на «Травиате» через несколько дней.

Твой Хамфри.

 

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Октября

 

Прекрасно зная, что с утра мне всегда некогда, Бернард тем не менее настоятельно попросил уделить ему несколько минут.

– Господин министр, хотел бы кое‑что предложить вам. Только, ради бога, не подумайте, что я слишком много на себя беру…

– Берите, Бернард, не стесняйтесь.

Оказывается, по его мнению, мне ни в коем случае не следует «ввязываться в эту историю с футбольным клубом и картинной галереей». Я сказал ему, что он слишком много на себя берет.

– Лучше взять на себя слишком много, чем спокойно смотреть, как вы загоняете себя в угол, господин министр.

Бернард положительно мне симпатичен. В Уайтхолле он только зря теряет время.

Из его дальнейших объяснений я понял – для меня это, признаться, новость, – что по неписаным правилам Уайтхолла член парламента должен избегать любого вмешательства в дела, связанные с куплей‑продажей земельной собственности в своем избирательном округе.

– Поскольку местные проблемы, за редким исключением, типичны для всей страны, – сказал Бернард, – можно невольно задеть целый ряд избирательных округов.

Что ж это получается: куда ни кинь – всюду клин? Никаких шансов? Как с единой транспортной политикой?

– Особенно опасно ввязываться в местные дела, если за ними стоит мощная КВАНПО, – добавил Бернард.

Все, что Бернард говорил, теоретически было вполне логично и разумно, и я был искренне признателен ему за заботу и готовность помочь. Однако в данном конкретном случае у меня совсем не было уверенности, что местные проблемы настолько типичны для всей страны.

Поэтому я сказал ему:

– На моей стороне будет все население округа, возможно, за исключением кучки длинноволосых, нечесаных любителей искусств.

Бернард все понял и не стал настаивать. Вместо этого он предложил обсудить календарь моих встреч на утро.

10.15 – генеральный секретарь Совета по делам искусств (самая крупная КВАНПО).

10.45 – Ассоциация исторических памятников.

11.00 – Национальный трест.

11.15 – Национальная ассоциация землевладельцев.

11.30 – Совет защиты деревенской Англии.

11.45 – Национальный совет народного творчества.

Я в замешательстве наугад ткнул пальцем в календарь.

– Деревенская Англия?

– Да, – сказал мой личный секретарь и неопределенно кивнул в сторону окна. – Там ее предостаточно.

– Что все они от меня хотят?

– Хлебную биржу, – терпеливо объяснил он. – Они из архитектурной мафии.

– И Совет народного творчества?

– Нет, у этих своя мафия. Очень влиятельные люди… Посыплются письма в «Таймс», оскорбительные статьи в воскресных газетах. Вас обвинят в вандализме… Им не составит труда организовать мощную кампанию протеста по всей стране, не говоря уж о вашем избирательном округе, господин министр.

У меня появилось неприятное ощущение. Наверное, в чем‑то он прав. Но я все равно полон решимости бороться до конца. Эту схватку можно и должно выиграть!

– Каким образом все эти люди оказались в моем календаре? Разве я просил вас?… О чем вы думали, Бернард?

– О сэре Хамфри, господин министр. Он просил об этом.

– Так вот, Бернард, учтите, от своих слов я не отступлюсь.

Остаток дня прошел в скучнейших дебатах с различными группами давления. Казалось, им не будет конца. К вечеру я чувствовал себя совершенно вымотанным.

 

Октября

 

Сегодня мой личный секретарь продемонстрировал сообразительность и деловую хватку, которой я от него, честно говоря, не ожидал.

Убедившись в непоколебимости моего решения довести дело с картинной галереей до победного завершения, он попросил меня ознакомиться с документом под названием «Поправка № 2 к Положению о субсидиях органам местного самоуправления». Собственно, Бернард принес его мне на подпись.

– Что это? – спросил я.

Он начал обстоятельно рассказывать о назначении документа.

– Это – подзаконный акт, подлежащий утверждению палатой общин. Поскольку органы местного самоуправления формально входят в вашу компетенцию как министра административных дел, вы, господин министр, должны официально подтвердить, что пересмотренный пункт номер пять поправки номер два к Положению о субсидиях от тысяча девятьсот семьдесят первого года входит в силу с восемнадцатого марта будущего года, тем самым делая недействительным пункт номер семь Положения о субсидиях органам местного самоуправления от тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года…

Я опять ничего не понял.

Похоже, Бернард предвидел это, поскольку тут же протянул мне «Пояснительную записку», в которой была выделена фраза:

 

«Данное Положение также предусматривает порядок и размер материальной компенсации членам местных советов в зависимости от времени, затраченного ими на общественные дела…»

 

– Ну и что? – спросил я, внимательно прочитав записку до конца.

– Как что? – удивился Бернард. – Простите, господин министр, но, мне кажется, это дает вам редкую возможность продемонстрировать всем, что в результате ваших усилий, как министра Ее Величества, члены местных органов самоуправления смогут получать больше денег за посещение заседаний своих советов.

Так вот куда он клонит! Я снова уткнулся в пояснительную записку. Конечно же! Здесь все написано черным по белому. Простым английским языком:

 

«…Порядок и размер материальной компенсации членам местных советов…»

 

Как же я сразу не догадался?!

Отличная мысль и отличная работа! Действительно редкая возможность продемонстрировать благородную щедрость по отношению к скромным труженикам местных советов!

Бернард прервал мои размышления.

– Простите, господин министр, но я считаю своим долгом проинформировать вас. Мне совершенно случайно стало известно, что сэр Хамфри и сэр Йен Уитворт специально встречались по этому вопросу.

– Йен Уитворт?

Бернард кивнул.

– Да, постоянный заместитель министра окружающей среды. Здание хлебной биржи занесено в реестр, поэтому проверку будет вести один из его инспекторов. А он, насколько я понимаю, получит от сэра Хамфри и сэра Йена руководящие указания – неофициальные, конечно.

Неофициальные указания? Очень подозрительно. Что бы это значило?

– Собственно, в указаниях ничего предосудительного нет, – осторожно заметил Бернард. – Каждый следует указаниям в своей работе.

– А я‑то полагал, инспекторы должны быть беспристрастны.

Бернард весело захихикал:

– Верно подмечено, господин министр. Так оно и есть! Поезда тоже беспристрастны, но… следуют туда, куда их направляют рельсы.

– Но это несправедливо!

– Это политика, господин министр.

– Но Хамфри не должен заниматься политикой! Он – государственный служащий. Политика – мое дело…

Тут до меня дошел весь смысл его слов, и я замолчал. Бернард понимающе кивнул. По выражению его лица было видно, что он горит желанием подсказать мне, какое политическое решение следует принять. Я спросил, как Хамфри и Йен будут оказывать давление на инспектора.

Он с готовностью объяснил:

– В принципе у реестровых инспекторов своя собственная, относительно независимая иерархия. Поэтому главное здесь – найти инспектора, который мечтает о повышении.

– Зависит ли что‑нибудь от министра?

– Министры – наши хозяева и господа, господин министр.

Предельно точный ответ. То, что мне надо. Джайлс Фримен, парламентский заместитель министра окружающей среды, – мой старинный приятель. Я решил объяснить ему ситуацию и попросить вмешаться. Он мог бы, например, настоять, чтобы нам дали инспектора, которого не интересует повышение, скажем, ему скоро на пенсию. Возможно даже, в своей работе такой человек будет исходить из интересов общества.

– Соедините меня с Джайлсом Фрименом, – попросил я Бернарда.

На что он, к моему глубочайшему изумлению, ответил:

– Его личный секретарь сказал, что господин Джайлс готов встретиться с вами после вечернего голосования в палате.

Должен заметить, это произвело на меня большое впечатление.

Я даже спросил Бернарда, не думал ли он когда‑нибудь заняться политикой. Он отрицательно помотал головой.

– Почему?

– Понимаете, господин министр, я как‑то наткнулся на определение политики в «Тезаурусе»…

– Ну и что там сказано?

– «Махинации, интриги, закулисные сделки, обман, демагогия, взяточничество…» Боюсь, я не обладаю для этого нужными качествами.

– Никогда не следует недооценивать себя, Бернард, – посоветовал я ему.

 

(Три дня спустя сэр Хамфри Эплби получил еще одну срочную записку от сэра Йена Уитворта. – Ред.)

 

1 октября

Дорогой Хамфри!

Плохие новости. Похоже, ваш министр нашел общий язык с нашим парламентским заместителем министра Джайлсом Фрименом, этим чудовищем в человеческом обличье. Он настоял на замене моего инспектора человеком, который почти наверняка будет действовать в интересах Хэкера.

Мягко говоря, я весьма обеспокоен. Возникла реальная угроза самостоятельных действий нового инспектора.

Кроме того, не исключено, что проект Хэкера встретит массовую поддержку в его избирательном округе.

Какие будут соображения?

Йен.

 

(Нам не удалось найти письменный ответ на этот отчаянный крик о помощи. Зато мы обнаружили в личном дневнике сэра Хамфри Эплби довольно подробный отчет о его беседе с сэром Йеном Уитвортом и секретарем кабинета сэром Арнольдом Робинсоном за обедом, который состоялся в следующий понедельник. – Ред.)

 

«Сегодня во время обеда с Арнольдом и Йеном я совершил великий переворот.

Йен хотел срочно переговорить со мной о предстоящей проверке законности продажи здания хлебной биржи. Я счел необходимым пригласить Арнольда, прекрасно понимая, что, в конечном итоге, ключ к решению проблемы находится именно у него.

Изложив вкратце суть вопроса, я перевел разговор на тему о ведомственной реорганизации, которая ожидалась на следующей неделе, и предложил Арнольду расширить компетенцию Хэкера на сферу искусств.

«Хэкер – полнейший профан в искусстве», – возразил Арнольд. Такая реакция меня, признаться, удивила. Он явно не понял главного. Ни для кого не секрет, что наш министр промышленности не способен отличить трактор от экскаватора, министр образования совершенно безграмотен, а министр занятости являет собой идеал безработного, поскольку вообще ничего не умеет делать.

Став ответственным за дела искусств, Хэкер вряд ли начнет свою деятельность в новом качестве с закрытия картинной галереи. Вот – суть моей мудрой идеи.

Йен вначале тоже был против. По его мнению, не следует превращать реорганизацию в перестановки. Пришлось разъяснить, что речь идет не о перестановках, а всего лишь о функциональных передвижках: искусства и телевидение «передвигались» в компетенцию МАДа.

Правда, в моем плане есть маленький изъян, так сказать, определенная непоследовательность, а именно сведение вместе искусств и телевидения. У них нет ничего общего… Более того, они – полные противоположности.

Впрочем, Арнольда, как и Йена, больше волновало усиление моей власти и влияния. Он признался, что не хотел бы порождать очередного административного спрута, и напомнил, что мы и так уже подмяли под себя органы местного самоуправления.

На мой взгляд, искусство и местное самоуправление прекрасно сочетаются. И то и другое сродни плутовству. Они улыбнулись моей шутке. И поскольку ни у того, ни у другого не было готовых контрпредложений, как призвать Хэкера к порядку, им пришлось согласиться с моим планом.

«В тебе тоже пропадает артист», – сказал Арнольд, поднимая бокал за мое здоровье».

 

Октября

 

Новости, новости… Как всегда, хорошие и плохие. В целом‑то больше хорошие, однако не обошлось и без накладок.

На десять часов утра у меня была назначена встреча с членами совета моего избирательного округа для окончательного решения вопроса о галерее и футбольном клубе. Буквально за несколько минут до этого в кабинет неожиданно зашел сэр Хамфри. Я сразу предупредил его, что решение уже принято и все разговоры бесполезны.

– И все же, господин министр, у меня есть сообщение, которое, полагаю, вас очень и очень заинтересует, – перестановки.

Перестановки? С какой стати? Ведь всего две недели назад речь шла просто о реорганизации.

– Не просто о реорганизации, господин министр, а о реорганизации. Которая, кстати, сделает вас еще более сильным и влиятельным. Теперь в вашу компетенцию будет входить и искусство.

Приятная новость, ничего не скажешь. Странно только, почему сэру Хамфри сообщили об этом раньше меня. Очевидно, сразу после принятия решения он встречался с секретарем кабинета.

Я от души поблагодарил его за приятные новости, предложил в конце дня отметить это событие и сказал, что мне пора начинать совещание.

– Да‑да, конечно. Э‑э… надеюсь, при обсуждении конкретного вопроса вы примете во внимание изменившиеся обстоятельства.

Какое отношение, черт побери, могут иметь дела футбольного клуба к моим новым обязанностям? Но ведь сэр Хамфри зря говорить не будет. Затем до меня дошло: министр по делам искусств начинает свою деятельность со сноса картинной галереи! Скандал!

Я попросил Бернарда извиниться перед членами совета и задержать их еще на несколько минут. Мне нужно было собраться с мыслями.

Затем я сказал Хамфри, что тщательный анализ изменившейся ситуации заставляет меня пересмотреть отношение к картинной галерее. Это, безусловно, важный очаг культуры, к тому же расположенный в историческом здании. Его надо обязательно сохранить.

Он понимающе кивнул и согласился, что я попал в сложное положение. В это время Бернард ввел участников совещания во главе с Брайаном Уилкинсоном.

Честно говоря, я понятия не имел, что им сказать. Поэтому попросил Хамфри остаться.

– Мой постоянный заместитель, – представил я его.

– А этот что, всего лишь временный? – спросил Брайан, указывая на Бернарда.

Такие шуточки вполне в духе Уилкинсона. Его бестактность – как, например, сейчас в отношении Бернарда – порой граничит с настоящим хамством.

Я собрался было сообщить им об изменившихся обстоятельствах, но Брайан опередил меня. Он с энтузиазмом заявил, что все идет, как по маслу: наш план поддержали все политические партии и совет графства. Дело только за разрешением моего министерства использовать деньги, полученные от продажи картинной галереи, как ссуду футбольному клубу.

– Э‑э… все это, конечно, так, – неуверенно произнес я, – но… э‑э… тут есть одна загвоздка…

Брайан удивился.

– Какая еще загвоздка? Ты же сам утверждал, что не будет никаких проблем!

Что я мог ему ответить? В голове, как назло, все перемешалось.

– Э‑э… видите ли… в силу некоторых обстоятельств… – неуверенно начал я. Но тут мне пришла спасительная мысль – отфутболить их к Хамфри. – Впрочем, полагаю, мой постоянный заместитель сможет объяснить вам более компетентно.

Все повернулись к сэру Хамфри.

– Да… просто это невозможно, – сказал он и замолчал.

Я со страхом подумал, что он этим и ограничится. Однако к нему, слава богу, пришло вдохновение, и он продолжил:

– Потому что картинная галерея – доверительная собственность. Посмертный дар. Или что‑то в этом роде.

Я подхватил эстафету.

– В том‑то и вся загвоздка! Доверительная собственность. Придется нам, видимо, поискать другое здание под снос. Школу… церковь… больницу. Что‑нибудь да найдется, – с оптимизмом добавил я.

У Брайана Уилкинсона от изумления отвисла челюсть.

– Значит, ты отказываешься от собственного слова? Так и передать избирателям? – с угрозой произнес он.

– Не я, – жалобно ответил я, – а закон.

– Почему же мы узнаем об этом только сейчас?

Возразить было нечего. Дело принимало скверный оборот. При одной только мысли о следующих выборах меня бросило в жар. Трудно даже представить, как развивались бы события, если бы не Бернард. Мой верный добрый Бернард.

Он как бы ненароком подвинул ко мне свою пояснительную записку. Я взглянул на нее и вдруг понял: вот оно, мое неожиданное спасение. Деньги для членов местных советов!

Снова обретая уверенность, я улыбнулся и сказал:

– Послушай, Брайан, давай говорить откровенно. Конечно же, я смог бы довести наш план до победного конца. Но это потребует много времени. И…

Уилкинсон нетерпеливо перебил меня:

– Ну и пусть! Мы столько ждали – подождем еще.

– Да, безусловно, – согласился я. – Но, кроме того, придется пожертвовать чем‑то другим. А это другое – чем, кстати, я занимаюсь в настоящее время – увеличение материальной компенсации членам местных органов власти. И, как ты сам понимаешь, я не могу разорваться на две части.

Я замолчал. Никто не произнес ни слова. Все выжидательно смотрели на меня.

– Я хочу сказать, что, если вы настаиваете, можно забыть о компенсациях и вплотную заняться юридическими препятствиями…

Снова последовало молчание. Я терпеливо ждал, пока кто‑нибудь его нарушит.

Наконец Уилкинсон не выдержал.

– Хитрая штука – эти юридические препятствия, – неопределенно заметил он.

Было ясно: он отлично понял меня. Сэр Хамфри тоже.

– А в данном случае хитрее не придумаешь, – со значением добавил он.

– Та‑ак… – задумчиво протянул Брайан. – И никаких гарантий, что в конце концов их удастся преодолеть?

– Абсолютно никаких, – подтвердил я.

Уилкинсон обвел взглядом своих товарищей. Никто не возражал. Члены совета были поразительно единодушны. Я ударил их по самому чувствительному – по кошельку!

– Что ж, ничего не поделаешь. Раз так, пусть стоит, – со вздохом согласился он. Но тут же добавил, явно желая довести дело с клубом до победного конца: – Может так случиться, что нам в конце года придется закрыть начальную школу на Едж‑Хилл‑роуд. Этот участок тоже даст нам парочку миллионов фунтов…

Совещание закончилось ко всеобщему удовлетворению. Кризис миновал. Брайан согласился официально заявить в округе, что нам не удалось преодолеть юридические препятствия.

Перед уходом он пожелал мне успешной работы на благо местных органов власти.

Как только за ними закрылась дверь, сэр Хамфри рассыпался в любезностях:

– Ловкий удар, господин министр, чувствуется рука мастера. Вам остается только повидать премьер‑министра, чтобы он официально уведомил вас о новых обязанностях. Ну а я, с вашего позволения, должен пойти переодеться…

– Очередной выход в свет?

– О да, – сказал он, явно не испытывая никакой неловкости.

Тут мне впервые пришло в голову, что «Ковент‑Гарден» теперь входит в сферу моей компетенции. А я там практически не бывал!

– Э‑э… послушайте, Хамфри, могу я составить вам компанию?

– Да, господин министр! Конечно! – воскликнул он с искренней теплотой.

Должен признаться, мы отлично провели вечер: хорошая музыка, великолепные голоса, изысканная публика, потрясающие бутерброды с осетриной горячего копчения…

Может, я все‑таки был не совсем прав? Разве средний класс не имеет права на маленькие слабости? По‑моему, имеет!

 

21

Скелет в шкафу

 

 

Ноября

 

Сегодня во время очередного совещания, на котором присутствовал и мой старый друг доктор Картрайт, неожиданно возникла довольно‑таки интересная ситуация.

Совещание было посвящено проблемам местного самоуправления и в целом протекало на редкость скучно. Как и предсказывал сэр Хамфри, наше министерство растет не по дням, а по часам, соответственно увеличиваются его штаты и бюджет. Мой постоянный заместитель не скрывает удовольствия – он в своей стихии. Но почему же не прибавляется принципиальных решений – моего кровного дела? Вот в чем вопрос.

Мы без особых хлопот разделались с первыми шестью пунктами повестки – ничего интересного, за исключением, разве что, лингвистических уточнений Бернарда, от которых он просто не в силах удержаться. Иногда это становится похожим на манию.

– Итак, пункт семь, – прочитал я. – В чем суть?

– С вашего позволения, господин министр, – начал сэр Хамфри, – я сделаю краткое резюме…

Бернарду явно не терпелось что‑то сказать.

– Да, Бернард?

– Э‑э… я хотел только заметить… в порядке уточнения, что, в принципе, нельзя сделать резюме, если вопрос даже не начали обсуждать…

Сэр Хамфри (он вообще не терпит, когда его кто‑либо поправляет, тем более такая мелкая сошка, как личный секретарь) холодно поблагодарил Бернарда и продолжил свою фразу, давая ему понять, что подобное уточнение излишне и недопустимо.

– Благодарю вас, Бернард, что бы мы без вас делали?… Господин министр, вкратце резюмируя итоги нашего последнего заседания, а также содержание ряда сопутствующих материалов – их вы, несомненно, получили в красных кейсах, – я, с вашего позволения…

– Да‑да, конечно.

И тут я понял, что толком не знаю, о чем идет речь. Эпизод с Бернардом меня не только позабавил, но и отвлек от обсуждения. К тому же, они ежедневно заваливают меня бумагами. Не могу же я, черт побери, всего упомнить!

Пришлось спросить Хамфри, что именно он имеет в виду.

– Мы вынесли решение о принятии дисциплинарных мер к совету графства Дербишир, – разъяснил он.

За что? На каком основании? Суть проблемы по‑прежнему оставалась мне неясна, но… не признаваться же в этом перед своими подчиненными. Пусть думают, будто я в курсе. Лучше прибегнуть к помощи Бернарда.

Оказывается, упомянутый совет не прислал в министерство квартального статистического отчета.

Я поинтересовался, как принято поступать в подобных случаях. Сэр Хамфри предложил на выбор несколько вариантов:

– Выговор, официальное осуждение в прессе, лишение различных субсидий и дотаций или даже, как вам, без сомнения, хорошо известно, господин министр…

– Да‑да, – одобрительно закивал я.

– Прекрасно, – сказал он и замолчал.

Почему он остановился? Я же понятия не имею, что он собирался мне сообщить. Но Хамфри явно ждал от меня ответа.

– Э‑э… мне хорошо известно… что?

– Что?

– Что мне хорошо известно?

– Трудно себе представить… – Видимо, поняв свою оплошность, он поспешно добавил: – Я имею в виду, трудно себе представить, что вам может…

– Вы говорили, – подсказал я, стараясь не выказывать смущения (все‑таки мою растерянность и неуверенность видели семь официальных лиц различного ранга), – вы говорили: «Или даже, как вам, без сомнения, хорошо известно…»

– Ах да, господин министр, конечно… Или даже вызов совета в суд.

– Неужели нарушение сроков подачи отчетов настолько серьезный проступок? – удивился я.

Все семь чиновников пришли в ужас.

– Не просто серьезный, а граничащий с преступлением! – категорически заявили они.

Сэр Хамфри немедленно рассеял мое недоумение:

– Если местные власти не будут вовремя представлять нам отчетность, статистическая информация правительства потеряет смысл, ибо будет неполной…

Я заметил, что правительственная статистика и без того не имеет смысла. Никто этого не отрицал, хотя Бернард высказал предположение, что сэр Хамфри, видимо, намеревался подчеркнуть ее полную бессмыслицу. Чем заслужил поистине испепеляющий взгляд своего патрона.

Они хотят сделать козлом отпущения графство, которое, как известно, контролирует наша партия!… Очевидно, догадавшись, о чем я подумал, сэр Хамфри высказал свои соображения. В ответ я предложил выбрать в качестве наглядного примера любой местный совет, находящийся под контролем оппозиции.

Мое предложение не встретило энтузиазма. Не понятно почему. Во всяком случае, сэр Хамфри враждебно поджал губы, а остальные молча уткнулись в свои блокноты. Чего они от меня ждут?

Тогда я напрямик спросил, чем их так прогневал совет Дербишира. Они сразу оживились.

– Дербишир постоянно задерживает и крайне небрежно заполняет синие формы, – заявил заместитель постоянного заместителя.

(По‑моему, синие формы – это что‑то связанное с финансами.)

– Они прислали сведения об этническом составе совета на обороте министерского циркуляра, – пожаловался помощник заместителя постоянного заместителя.

А его коллега – очень привлекательная молодая особа – была в ужасе, так как до сих пор не получила от совета «Пересмотренный анализ деятельности работников социальной сферы» за минувшие два квартала.

– Им совершенно нельзя доверять, – патетически заключила она. – Просто кошмар!

Забавная характеристика кошмара – небрежное заполнение синих форм.

– Да‑а, просто непонятно, как они там еще существуют, в этом Дербишире, – иронически заметил я.

Сэр Хамфри принял мое замечание за чистую монету.

– Вот именно, господин министр, по части некомпетентности им нет равных.

– Может, у них все‑таки имеются веские оправдания? – предположил я.

Мой добрый друг доктор Картрайт поднял руку.

– Кстати, следует отметить, что…

Мой постоянный заместитель бесцеремонно прервал его.

– Итак, будем считать, мы договорились о необходимости соответствующих дисциплинарных мер…

Доктор Картрайт сделал еще одну попытку высказать свое мнение:

– За исключением того, что господин министр мог бы…

Хамфри снова перебил его.

– Вы согласны, господин министр?

Все это выглядело довольно подозрительно. Я решил не давать окончательного ответа.

– Вопрос не из простых, Хамфри. Речь идет о наших друзьях.

– Заблуждаетесь, господин министр, о врагах… врагах эффективного управления.

Не желая уступать столь откровенному давлению, я потребовал время на размышление.

– Мне нужно двадцать четыре часа. Надо уладить дела с партийным руководством. Организовать приглашение председателя к Номеру Десять – для неофициальной беседы за рюмкой коньяка или что‑нибудь в этом роде. Одним словом, смягчить удар.

Поскольку возразить им было нечего, мы перешли к следующему пункту.

После совещания доктор Картрайт задержался, видимо, желая переговорить со мной наедине, однако сэр Хамфри мягко, но настойчиво взял его под руку.

– Нужен ваш совет, Дик. Не уделите мне минутку? – И выпроводил его из кабинета.

Хорошенько обдумав все на досуге, я решил завтра поподробнее расспросить Бернарда.

 

Ноября

 

День интересных открытий.

Придя на работу, первым делом вызвал Бернарда.

– Интуиция подсказывает мне: нам не следует принимать дисциплинарные меры против совета Дербишира, – сказал я. – Кроме того, доктор Картрайт, похоже, хотел мне что‑то сообщить. Надо к нему заглянуть.

– Мне кажется, этого не следует делать, господин министр, – возразил он, пожалуй, чересчур поспешно.

– Почему?

– Дело в том… э‑э… принято считать, что, если министру понадобится какая‑либо информация, ему предоставят ее. Если министры примутся сами отыскивать информацию, они могут… э‑э… они могут…

– Ее найти?

– Да, – покорно признался Бернард.

Я заметил, что, даже если «это принято», лично я так считать не собираюсь.

– Кроме того, – собравшись с духом, продолжал Бернард, – сэр Хамфри категорически против того, чтобы министры, как он говорит, «ходили в народ».

Не вижу в этом ничего плохого. Даже королева «ходит в народ». Он со мной не согласился.

– Она вряд ли заглядывает к постоянным заместителям. Во всяком случае, не в ведомстве сэра Хамфри.

Я решил не отступать и настойчиво спросил, где находится кабинет доктора Картрайта.

Бернард в буквальном смысле вытянулся по стойке «смирно».

– Господин министр, хочу посоветовать не делать этого…

Я не дал ему договорить.

– Совет принят, Бернард. Номер кабинета?

– Комната сорок‑семнадцать. Этажом ниже, второй коридор налево.

На прощание сказал ему (в шутку, конечно), что если меня не будет через сорок восемь часов, то он может высылать поисковую группу.

 

Вспоминает сэр Бернард Вули:

 

«Я хорошо помню тот день, когда Хэкер «ходил в народ». Такие ситуации высвечивают всю сложность и двусмысленность положения личного секретаря. С одной стороны, от меня требовалась безусловная лояльность по отношению к министру (образно говоря, один шаг в сторону автоматически перечеркнул бы всякие надежды на будущее), но, с другой, если я хочу успешно продолжать карьеру государственного служащего в течение ближайших тридцати лет, мне надо было проявлять такую же лояльность и по отношению к сэру Хамфри.

Достигнуть вершин государственной службы, как это удалось мне, можно, только обладая умением выбирать верную линию поведения в конфликтных ситуациях.

Как только министр вышел из кабинета, я позвонил Грэму Джоунсу, личному секретарю сэра Хамфри, и дал ему понять, что Хэкер «пошел в народ». Впрочем, иначе я поступить не мог. Буквально накануне получил от сэра Хамфри строжайшее указание «не поощрять (то есть не допускать. – Ред.) подобную практику».

Интересная деталь: положив трубку, я вслух начал считать до десяти. На счет «десять» в кабинет вошел сэр Хамфри – настолько точно я знал расстояние между кабинетами.

Он с порога спросил, что случилось. «Господин министр покинул пределы своего кабинета», – осторожно ответил я. И больше ничего.

Сэр Хамфри остался явно недоволен, что Хэкер, как он выразился, «шатается по министерству», и спросил, почему я не задержал его.

Поскольку одной из моих важнейших обязанностей являлась защита интересов моего министра – даже от шефа нашего ведомства, – я довел до сведения сэра Хамфри, что: а) пытался отговорить Хэкера и б) он все‑таки является министром, а закона, запрещающего министру встречаться со своими подчиненными, не существует.

Само собой разумеется, он хотел знать, с кем собирается встретиться министр. Я, как того требовал долг (Хэкер вряд ли хотел посвящать в это сэра Хамфри), уклонился от ответа.

– Может, ему просто не сидится на месте… – помнится, сказал я.

– Если ему не сидится на месте, пусть ходит кормить уток в парк Сент‑Джеймс, – раздраженно бросил сэр Хамфри и снова спросил, с кем у министра встреча.

Я снова ответил уклончиво, хотя и чувствовал, как сгущаются надо мной тучи: министр, дескать, имеет право встречаться с кем угодно.

Насколько большое значение мой патрон придавал этому вопросу, стало ясно из его последующих слов: «Кстати, Бернард, скоро конец года, и мне предстоит составить отчет о вашей деятельности. Полагаю, вам не хотелось бы, чтобы я делал это в дурном расположении духа».

Затем он снова спросил меня, к кому отправился министр.

Я понял, что в защите интересов своего министра дошел до грани, переступать которую отнюдь не безопасно. Но пойти на попятную надо было таким образом, чтобы о предательстве не могло быть и речи. Для таких маневров в Уайтхолле имелось испытанное средство: я попросил разъяснений у самого Хамфри.

– Сэр, я целиком и полностью согласен с необходимостью информировать вас о встречах господина министра с посторонними лицами, но… э‑э… мне совершенно не понятно, почему это надо делать, если господину министру вдруг захочется, предположим, выяснить что‑либо… э‑э… скажем, у доктора Картрайта…

– Благодарю вас, Бернард, – перебил он меня и вышел из кабинета.

– Комната сорок‑семнадцать! – крикнул я ему вдогонку. Почему бы и нет?

Я с честью вышел из этого нелегкого испытания. С одной стороны, исполнил свой долг по отношению к министру и ничего не сказал сэру Хамфри открытым текстом, а с другой – дал своему шефу по государственной службе возможность узнать все, что он хотел.

Чисто гипотетический пример всегда был и остается исключительно эффективным средством решения подобного рода проблем».

 

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

 

Я, безусловно, не зря сходил к своему другу доктору Картрайту. Узнал по‑настоящему интересные детали. Картрайт был искренне рад меня видеть и откровенно сказал, что вчера на совещании меня ввели в заблуждение. Любопытно!

– Значит, все эти упреки и обвинения в адрес совета Дербишира необоснованны, так?

– Почему же? Скорее всего, обоснованны.

Я спросил, как следует понимать его слова. И, к удивлению, тут же получил прямой ответ. Теперь мне ясно, почему Картрайту вряд ли грозит повышение.

– Осмелюсь утверждать, что, несмотря на отмеченные недостатки, совет графства Дербишир можно считать самым эффективным органом местного самоуправления в стране, – сказал он, посмотрев на меня сквозь круглые, как луна, очки.

Мягко говоря, я был ошарашен.

– Самым эффективным? Странно. А меня убеждают в необходимости принять против него дисциплинарные меры… Говорят, он самый неэффективный.

Тогда он привел цифры.

Уже этот факт вызывает удивление: разве Хамфри и его коллеги не уверяли меня, что Дербишир не присылает в МАД требуемую отчетность?

– Так оно и есть, – рассеял мое недоумение Картрайт. – Однако они умолчали, что совет ведет собственную статистику, причем на очень хорошем уровне, и нам ничто не мешает пользоваться ею в любое время.

Цифры, которые показал мне доктор Картрайт, поистине впечатляли. Оказывается, в графстве Дербишир самый низкий в Мидлендсе уровень прогулов, самые низкие в стране расходы на содержание муниципальных зданий, прекрасное санитарное состояние медицинских учреждений, несмотря на относительно небольшое количество штатных крысоловов (морильщиков грызунов. – Ред.).

И это еще не все. Судя по статистическим данным, практически все дети в графстве умеют читать и писать вопреки стараниям учителей дать им «прогрессивное образование».

– И наконец, – добавил в заключение Картрайт, – там меньше работников социальной сферы, чем в любом графстве Великобритании.

Я удивился.

– Вы считаете, это хорошо?

– О да, очень хорошо. Верный признак эффективности. Закон Паркинсона, понимаете? Количество социальных проблем возрастает в соответствии с увеличением числа занятых их решением.

Он не успел договорить, так как в кабинет ворвался – иначе не скажешь – сэр Хамфри. Полагаю, его неожиданное появление здесь было отнюдь не случайным.

Между нами состоялся довольно‑таки забавный диалог.

– О, господин министр! Как интересно!

– Привет, Хамфри.

– Приветствую вас, господин министр.

– Какое совпадение!

– О да, конечно. Просто сюрприз!

– Да.

– Да.

Сам не знаю, почему я почувствовал себя виноватым и начал оправдываться:

– Я просто… э‑э… проходил мимо…

– Проходили мимо?

– Да, проходил мимо.

– Проходили мимо, понятно. – Он на секунду задумался. – А куда?

Вопрос Хамфри застиг меня врасплох. Я понятия не имел, что еще находится на этом этаже.

– Э‑э… никуда. Собственно… просто шел… мимо, – сказал я, будто «мимо» означало какое‑то конкретное место. – Мимо двери… кабинета Ричарда Картрайта… Дика… и подумал: а вдруг он там сидит…

Я понимал, что мои объяснения звучат ужасно неубедительно, но мне ничего не оставалось делать.

– А что вы подумали потом? – безжалостно продолжал сэр Хамфри.

– Ну… я подумал: зачем просто проходить мимо двери, можно же ее и открыть.

– Очень логично, господин министр. Для того двери и существуют.

– Вот именно. – Я собрался с духом и решил сказать ему все, как есть. – К тому же мне захотелось кое‑что выяснить.

– Прекрасно. Что?

Я возмутился: с какой стати он требует у меня отчета, заставляет чувствовать себя виноватым, выясняет, что сказали мне работники МАДа?! Короче говоря, ведет себя так, будто они – его подчиненные, а не мои. (Так оно и было. – Ред.)

Но, с другой стороны, как не ответить на прямой вопрос?

– Так, несколько пустяковых деталей, – наконец ответил я, сделав неопределенный жест.

Он помолчал, видимо, ожидая продолжения. Затем переспросил:

– Несколько пустяковых деталей?

– Да.

– Пустяковых?

– Ну, не настолько… У нас вчера было совещание, так ведь?

Мой постоянный заместитель, по всей видимости, устал от словесного поединка.

– Господин министр, могу я переговорить с вами?

– Конечно, Хамфри. Как только мы с Ричардом…

Он перебил меня:

– Нет, сейчас, господин министр, сейчас.

Кажется, настала моя очередь заставить его чуть‑чуть смутиться. «Не захочет же он говорить со мной о серьезных вещах в присутствии своего подчиненного», – подумал я и сказал:

– Тогда валяйте.

– Наверху, господин министр, в вашем кабинете.

– Зачем? По‑моему, Ричард не будет возражать…

– Наверху, господин министр. Уверен, доктор Картрайт не будет возражать.

Картрайт, видимо, принял все за чистую монету. Во всяком случае, он любезно улыбнулся и заверил нас, что, конечно же, нисколько не возражает.

Сэр Хамфри открыл дверь, и я, словно провинившийся школьник, вышел из кабинета.

Интересно, как он узнал, что я у Картрайта. Бернард сказать ему не мог, значит, кто‑то случайно увидел меня в коридоре и поспешил ему доложить. Я должен обрести свободу, но для этого необходимо выиграть психологическую войну с Хамфри. А пока ему всякий раз каким‑то образом удается вызвать у меня чувство вины и неуверенности.

Найти бы хоть трещинку в броне Хамфри – тогда ему несдобровать!

Оказывается, наш маленький спарринг в присутствии Картрайта был только прелюдией к настоящему бою. И он разгорелся через несколько минут в моем кабинете, после того как мы, храня ледяное молчание, поднялись на лифте и миновали бесконечный лабиринт коридоров.

Едва за нами закрылась дверь, Хамфри заявил мне, что я не должен просто так шататься по министерству, и выразил искреннюю надежду, что «подобное больше не повторится».

Я не поверил своим ушам и, естественно, потребовал у него объяснений.

– Господин министр, как я могу давать вам правильные советы, не зная, кто кому что говорит? Я должен быть полностью в курсе происходящего. У вас не может быть сугубо частных бесед с сотрудниками министерства. А если вам передадут ложную информацию?

– Если она окажется ложной, вы внесете соответствующие коррективы.

– Но она может быть и не ложной…

– В таком случае… – торжествующе начал я.

Он перебил меня:

– То есть не совсем ложной. Вводящей в заблуждение. Допускающей превратное толкование.

Я решил спросить его в лоб:

– Все дело в том, что вы пытаетесь скрыть от меня информацию, не так ли, Хамфри?

Он возмутился:

– Конечно, нет, господин министр! Как вам могло такое прийти в голову? Мы должны вести документальный учет всего, что здесь происходит. Ни вы, ни мы не вечны. Через несколько лет для кого‑то может оказаться жизненно важным знать, что именно вам сказали сегодня. Предположим, Картрайта завтра уберут отсюда – как нам тогда проверить достоверность вашей информации?

Явно надуманный аргумент.

– Завтра Картрайта не уберут, – заявил я.

– Не будем загадывать, – последовал многозначительный ответ.

Наш спор прервал заглянувший в кабинет Бернард. Алекс Эндрюс из «Мейл» интересуется, смогу ли я завтра его принять. Я, само собой разумеется, согласился и попросил Бернарда зайти, чтобы застенографировать нашу беседу с Хамфри. Мой постоянный заместитель высказал свою точку зрения на частные встречи министра. Теперь пусть выслушает мою.

Прежде всего я повторил то, что узнал от доктора Картрайта. По его мнению – а это мнение разделяют все, кто хоть как‑нибудь разбирается в проблемах местного самоуправления, – совет графства Дербишир – самый эффективный в стране.

– Уверен, вы хотели сказать «самый неэффективный», господин министр.

– Эффективный, Хамфри, очень эффективный. И самый экономичный. Просто их не особенно интересуют синие формы Уайтхолла.

– Господин министр, речь идет не просто о синих формах, а о формах государственной отчетности.

Кажется, они все‑таки должны присылать эти чертовы синие формы. По словам Хамфри, того требует закон. Даже если всем прекрасно известно, кому он нужен, этот закон.

Но ведь в каких‑то случаях можно и закрыть глаза, можно сделать исключение, не настаивать слепо на применении закона. Поэтому я спросил Хамфри, что случится, если совет Дербишира не пришлет синих форм. Работает‑то он хорошо, это очевидно.

Хамфри, как часто с ним бывает, совершенно не понял (или не захотел понять) мою мысль.

– Если они не будут присылать нам требуемую отчетность и прочую документацию на утверждение, то для чего же тогда здесь мы?

Отличный вопрос!

– Вот именно, для чего?

– Чтобы сопоставлять поступающие сведения, проверять исполнение, давать разрешения на субсидии, отказывать в них…

– А если бы мы всего этого не делали? – перебил я.

Он уставился на меня, будто я с луны свалился.

– Простите, господин министр, я вас не понимаю.

– Если бы мы всего этого не делали… – повторил я. – Если бы нас вообще не было, что бы тогда произошло?

– Простите, господин министр, мне кажется, вы меня плохо поняли.

Вся беда Хамфри в том, что его заботят только средства, но не цель.

(Многие государственные служащие того периода, когда речь заходила о целях и средствах, легкомысленно заявляли, что единственно возможная цель администрации – это полное отсутствие цели. Конечно, если администрацию рассматривать в вакууме, так оно и есть. Цели у администрации не может быть по определению, потому она и вечна. Ныне, и присно, и во веки веков. Аминь! – Ред.)

– Хватит, устал я от бесконечных споров и не намерен применять дисциплинарные меры против самого эффективного совета во всей стране. Я же буду выглядеть последним идиотом, если соглашусь.

– Это ваша обязанность, – заявил сэр Хамфри.

Думаю, мой постоянный заместитель имел в виду обязанность принимать меры, а не выглядеть идиотом, но не уверен… Он добавил, что у меня нет выбора, никакие исключения тут недопустимы и к тому же на дисциплинарных мерах настаивают казначейство и кабинет.

(Под кабинетом сэр Хамфри, естественно, подразумевал не премьер‑министра, а секретаря кабинета. Сказать об этом открыто он, конечно, не мог: необходимо было всячески поддерживать миф, что Британией правят министры. И это они дают указания государственным служащим, а не наоборот. – Ред.)

Видя, что его доводы меня не убеждают, сэр Хамфри сказал:

– Господин министр, мне кажется, вы чего‑то недопонимаете. В данном случае, решать не вам и не мне. Этого требует закон.

На том мы и расстались. Я чувствовал себя, словно пес, которого силой тащат на прогулку, он скулит, упирается лапами, а его волокут на поводке…

Должен же быть какой‑нибудь выход! Чем больше я думаю обо всем этом, тем меньше мне хочется применять меры против совета Дербишира… Если, конечно, выбора действительно нет.

И еще, чем больше я думаю об этом, тем больше мне кажется, что все‑таки Бернард сообщил Хамфри о моем намерении побеседовать с Картрайтом.

 

Ноября

 

Вчера у меня не нашлось времени потолковать с Бернардом наедине. Сегодня же утром во время разбора корреспонденции я напрямик спросил его, откуда Хамфри узнал о моем визите к Картрайту.

– Пути господни неисповедимы, – серьезно ответил он.

– Послушайте, Бернард, давайте‑ка сразу внесем ясность: сэр Хамфри – не господь бог. Договорились?

Бернард кивнул.

– Господин министр, а кто ему скажет об этом – вы или я?

Очень остроумно! Пришлось повторить свой вопрос: откуда Хамфри узнал, где меня искать?

К счастью, как выяснилось позднее, я забыл выключить диктофон, поэтому сейчас имею возможность документально запечатлеть ответ Бернарда в своем дневнике.

– Между нами, господин министр, все, что вы мне говорите, остается строго между нами. В равной мере – и я уверен, вы оцените это, хотя под словом «оцените» я, собственно, имею в виду не столько «оцените», сколько «поймете», – все, что мне говорит сэр Хамфри, тоже остается строго между нами. И конечно же, все, что я говорю вам и соответственно сэру Хамфри, тоже остается строго между нами…

– Ну и?…

– Ну и, строго между нами, господин министр, я уверен, вы понимаете, что для меня хранить все, о чем я говорю с вами и соответственно с сэром Хамфри, означает, что все мои разговоры с ним должны быть доверительными, как, безусловно, доверительны наши разговоры с вами, и… с вашего позволения, я хотел бы встретить Алекса Эндрюса, который, полагаю, уже пришел на беседу.

Таков бы его ответ. Слово в слово. И что я мог из него понять? Ровным счетом ничего.

Я был лично заинтересован в беседе с Алексом Эндрюсом из «Мейл». Сам попросил Бернарда устроить встречу как можно скорее, надеясь на очерк или что‑нибудь в этом роде. Мои ожидания, увы, не оправдались. Правда, жалеть о встрече не приходится: я оказал ему добрую услугу. Мне это ничего не стоило, а он, возможно, когда‑нибудь отплатит тем же.

Алексу нужна была моя помощь, чтобы разобраться в одном интересном деле, на которое он наткнулся совершенно случайно.

– Господин министр, вы в курсе намерения вашего правительства даром, в буквальном смысле за так, отдать некоему частному предпринимателю участок с расположенными на нем зданиями, портовыми сооружениями, взлетной полосой и так далее… общей стоимостью сорок миллионов фунтов?

Я подумал, он меня разыгрывает.

– Сорок миллионов?

– Клянусь честью!

Не знаю почему, но я вдруг испугался.

– А почему вы спрашиваете меня? Я что, имел к этому отношение?

(На первый взгляд сомнения и страх Хэкера, конечно, могут показаться странными. Если он имел к этому отношение, то должен помнить. Однако в реальной жизни от имени министра делается столько вещей, что о многих из них он либо имеет очень смутное представление, либо вообще не имеет такового. – Ред.)

Алекс понимающе улыбнулся и попросил меня не волноваться. Слава богу!

Затем он поведал мне прелюбопытную историю. Началась она давно. Около тридцати лет назад министерство обороны арендовало один из шотландских островов. Там были построены казармы, порт, штабной комплекс, аэродром и даже стадион. Теперь срок аренды истек, и все эти постройки перешли в собственность первоначального землевладельца. А он собирается развернуть там туристический центр… и загребать деньги лопатой.

Я слушал с открытым ртом.

– Но это невозможно! Закон гласит…

Эндрюс перебил меня:

– Вы имеете в виду английские законы, а контракт заключался в соответствии с законами шотландскими. Какой‑то идиот даже не понял этого существенного различия.

Я облегченно вздохнул. Слава богу, «Мейл» не сможет обвинить меня в причастности к ляпу, допущенному в пятидесятых годах. Хотя, будь у них какая‑нибудь зацепка, уверен, они с восторгом ухватились бы за нее. Но почему Эндрюсу понадобился я? Сюжет и кое‑какие детали у него уже имеются – правда, почти тридцатилетней давности, хотя для Флит‑стрит сойдет и это.

Алекс объяснил мне, что статья уже готова и будет помещена в завтрашнем номере, но редакция не намерена останавливаться на этом.

– Мы хотим докопаться до сути, поэтому нам нужно порыться в соответствующих документах, чтобы точно выяснить, как такое стало возможным.

– Зачем?

– Как зачем? – удивился он. – Чтобы извлечь урок на будущее. А если повезет, то найдем и конкретного виновника.

– Какой смысл? – спросил я. – В любом случае, этим занимался чей‑нибудь помощник… мелкая сошка.

Алекс кивнул.

– Скорее всего. Но прошло тридцать лет. Вдруг он стал важной птицей, может, даже постоянным заместителем – руководит каким‑нибудь министерством и распоряжается миллиардами общественных денег.

На мой взгляд, крайне маловероятное предположение. Эти газетчики обожают из мухи делать слона.

Да, маловероятное, согласился он, но все‑таки настаивал на необходимости «порыться в документах».

«С этими газетчиками надо держать ухо востро, да и раздавать направо‑налево секретные досье тоже не дело», – подумал я и на всякий случай посоветовал Алексу обратиться в государственный архив. Поскольку речь идет об аренде тридцатилетней давности, ему наверняка выдадут все, что нужно.

Алекс усмехнулся.

– Естественно. Такого ответа следовало ожидать. Я уже заказал их в архиве, но мне нужна гарантия, что я получу требуемые материалы. Все до единого.

Ненавижу, когда от меня требуют гарантий. По‑моему, это не совсем порядочно. Да и кто их может дать? Поэтому я сказал, готовя почву для достойного отступления:

– Но документы, связанные с министерством обороны, как правило…

Эндрюс не дал мне договорить.

– Только, ради бога, не прикрывайтесь секретностью. Военными тайнами здесь и не пахнет. Послушайте, вы ведь давали предвыборное обещание не скрывать от избирателей никаких фактов? Считайте дело об аренде пробным шаром. Например, можете вы гарантировать, что из досье не будет изъят ни один документ?

Не видя оснований для отказа в такой гарантии, я согласился и, забыв об осторожности, добавил:

– Никаких проблем.

– Обещаете?

– Конечно, – сказал я и в подтверждение своих слов обещающе улыбнулся.

– На самом деле, не как в предвыборном манифесте?

До чего же все‑таки подозрительны эти журналисты, сил нет!

– Ваша беда, Алекс, в том, что вас не устраивает, даже когда вам говорят «да».

– Потому что иначе, – продолжал он, будто не слыша моих слов, – мы напишем о министрах, которые плюют на собственные предвыборные обещания.

Теперь мне не отвертеться. Придется сдержать слово. Хорошо еще, что это полностью совпадает с моими намерениями.

 

(На следующий день «Мейл» опубликовала статью, о которой Алекс Эндрюс упоминал в беседе с Хэкером…

 

«40 МИЛЛИОНОВ ФУНТОВ ИЗ КАРМАНА НАЛОГОПЛАТЕЛЬЩИКОВ. АДМИНИСТРАТИВНАЯ ОШИБКА – ВСЕ, ЧТО НАДО ДЛЯ ПРОЦВЕТАНИЯ ЧАСТНЫХ ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЦЕВ

Алекс Эндрюс

Элементарная ошибка, допущенная тридцать лет назад мелким государственным служащим, обойдется британским налогоплательщикам по меньшей мере в сорок миллионов фунтов…»

 

В тот же вечер сэр Хамфри Эплби сделал в своем дневнике соответствующую запись. – Ред.)

 

«Кошмарное потрясение!

Статья в сегодняшней «Мейл» о военно‑морской базе на острове Глен‑Лох.

Прочитал ее в утреннем поезде по дороге на работу. Меня сразу охватило чувство, которое враги называют «паническим синдромом»: мгновенно вспотели ладони, сдавило грудь… перехватило дыхание. Я встал и несколько раз прошелся взад‑вперед по проходу. Кажется, это слегка насторожило моих постоянных попутчиков. Впрочем, может, мне только так показалось: дает себя знать синдром.

К счастью, у меня с собой был валиум – без него я вряд ли смог бы продержаться весь день. Перед сном приму еще.

Стараюсь сам себя убедить: никому и в голову не придет связывать этот досадный инцидент со мной… слишком древняя история, и ее детали вряд ли кого могут заинтересовать…

Вполне логичные и убедительные доводы, но почему‑то меня они не убеждают.

Почему, ну почему эта история всплыла сейчас, через столько лет, когда я уже был уверен, что ее предали забвению?

И абсолютно не с кем поделиться…

О боже!»

 

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Ноября

 

Прочитал в сегодняшней «Мейл» статью Алекса Эндрюса. Довольно занятно.

 

Ноября

 

Самый счастливый день в моей жизни. Господь услышал мои молитвы!

Утром, закончив очередное производственное совещание, я спросил Хамфри, читал ли он статью в «Мейл».

– Какую, господин министр? – нахмурился он.

Странно. Не может быть, чтобы никто не обратил его внимания на такую статью.

– Про жуткий ляп, который государственная служба допустила тридцать лет назад с арендой на шотландский остров, – напомнил я.

Сейчас, когда я проигрываю в памяти нашу беседу, мне кажется, будто при словах «жуткий ляп» сэр Хамфри даже вздрогнул. Так или иначе, он вспомнил.

– Да‑да, кажется, я ее просмотрел.

– Должен заметить, все это довольно забавно: сорок миллионов коту под хвост. Кто‑то здорово опростоволосился, вы не находите?

Он молча кивнул и изобразил подобие улыбки.

– Надеюсь, в вашем ведомстве такое произойти не могло? – полушутя спросил я.

– Нет, – твердо ответил он. – Конечно, нет… никогда.

– Интересно бы узнать, кого за это благодарить?

– Этого нам, господин министр, никогда не узнать.

Как так? Ведь все, абсолютно все фиксируется на бумаге. Он сам не устает мне об этом напоминать.

Где‑нибудь, конечно, зафиксировано, согласился мой постоянный заместитель, но на поиск могут уйти столетия. Да и дело, по его мнению, яйца выеденного не стоит. Кому это интересно?

– Вот тут вы ошибаетесь, Хамфри. Как только истечет срок секретности документации – а это вот‑вот случится, – «Мейл» собирается всерьез заняться скандальной историей с островом Глен‑Лох и опубликовать серию статей. Я обещал им свободный доступ ко всем досье.

Сэр Хамфри отшатнулся, будто увидел перед собой гремучую змею.

– Господин министр!

Его реакция меня насторожила. Что это – гнев? Трудно сказать.

– Вы не согласны? – обеспокоенно спросил я. Все‑таки это был гнев.

– Согласен? Согласен? Нет, господин министр, не согласен!

Почему нет? Это невозможно и немыслимо, заявил он. Такое объяснение меня не устраивало, что я и довел до его сведения.

– Глен‑Лох – совершенно секретный объект, господин министр.

– Десяток казарм и стадион?

– Но там размещались секретные военно‑морские сооружения, противолодочные системы, радарные установки…

Я резонно заметил, что эти детали ему не могут быть известны. Он тут же согласился, но добавил – по‑моему, не очень уверенно, – что все островные базы ВМС оборудованы приблизительно одинаково.

Слабый, несерьезный аргумент.

– Все военное оборудование будет демонтировано, – сказал я.

– Но в документации имеются точные данные…

– Которые безнадежно устарели.

– Так или иначе, – с видимым облегчением произнес Хамфри, – нам придется согласовать все это… получить разрешение…

Еще несколько месяцев назад такого возражения было вполне достаточно, чтобы мой постоянный заместитель загнал меня в угол. Но сейчас я стал чуть старше и мудрее.

– От кого, Хамфри?

Он бросил на меня растерянный взгляд и залепетал что‑то маловразумительное:

– МИ‑5, МИ‑6… иностранных держав… союзников… военного руководства… ЦРУ, НАТО, СЕАТО, Москвы!

– Хамфри, – осторожно спросил я, – с вами… все в порядке?

– Нет, не Москвы. Конечно же, я не имел в виду Москву, – спохватился он.

У меня сложилось впечатление, что он произносит первые попавшиеся слова. «Москва» вырвалась у него просто по ассоциации.

Видя, что его доводы меня не убедили, сэр Хамфри в отчаянии добавил:

– Там может быть информация, которая нанесет ущерб ныне здравствующим людям.

Его, в отличие от меня, это не на шутку беспокоило.

– Тот, кто готовил этот контракт, должен получить по заслугам. Особенно если он здравствует и поныне!

– Да‑да, конечно, виновных никто покрывать не станет. Но ответственные министры…

Я не дослушал его. Какое мне дело до министра, на котором лежала ответственность за сделку, совершенную тридцать лет назад? Но другие‑то, те, кто помоложе, занимают посты и сейчас! А это может быть забавным.

Интересно, есть ли объяснение упорному нежеланию сэра Хамфри открыть доступ к досье Глен‑Лоха. Я прямо спросил, чем он так обеспокоен.

Хамфри откинулся на спинку стула и подчеркнуто‑небрежно закинул ногу на ногу.

– Я ничуть не обеспокоен, господин министр. Нисколько. То есть лично я. Но меня не может не беспокоить сам принцип… прецедент… политика, наконец!

Политика? Не много ли он на себя берет?

– Вы забываетесь, Хамфри. Политика – мое дело! – напомнил я и, прежде чем он успел что‑либо возразить, добавил: – К тому же раз я обещал, значит, это должно быть выполнено.

Хамфри сосредоточенно уставился в пол, видимо, решая, отвечать или нет. Затем тяжело поднялся и, ни на кого не глядя, вышел из кабинета.

Он выглядел усталым, лицо посерело и сделалось каким‑то безжизненным.

Присутствовавший при разговоре Бернард, как всегда, терпеливо ждал продолжения.

Бросив невольный взгляд на дверь, которую плотно прикрыл за собой мой постоянный заместитель, я спросил:

– Что это с ним? (От Бернарда не последовало никакого ответа.) Я что‑нибудь не так сказал? (Снова молчание.) Тогда в чем дело?

Мой личный секретарь глубокомысленно изучал что‑то на потолке. Такой взгляд бывает у телки, жующей сено.

– Бернард, я что, сам себе это говорю?

Он повернулся в мою сторону.

– Нет, господин министр, я вас слушаю.

– Тогда почему не отвечаете?

– Простите, господин министр, мне казалось, вы задаете чисто риторические вопросы. По‑моему, у сэра Хамфри нет особых причин для беспокойства.

Беспокойства, беспокойства… Стоп! У меня вдруг с глаз спала пелена.

Как же я сразу не догадался? Слепец! Ведь ответ лежит на поверхности – только руку протянуть. Хотя… признаться, трудно поверить…

– Нет особых причин, – задумчиво повторил я, – если только… Скажите, Бернард, вы думаете то же, что и я?

Он недоуменно уставился на меня.

– Не думаю, господин министр, – осторожно произнес он, а затем в приступе непонятной откровенности добавил: – Я вообще ни о чем не думаю.

– А я думаю. И знаете, что? Здесь что‑то нечисто.

– Да? Может, пригласить уборщицу?

Мне не хотелось вот так сразу выкладывать свои подозрения, надо действовать наверняка. Поэтому я для начала спросил, сколько времени сэр Хамфри служит в министерстве административных дел.

– По‑моему, с момента основания, господин министр.

– Значит?…

– С шестьдесят четвертого. Оно образовалось одновременно с министерством эконо… – Пораженный внезапной догадкой, он умолк на полуслове. Затем, придя в себя, задумчиво протянул: – Кажется, теперь я думаю то же, что и вы.

– Итак?

– Вы думаете, где он находился до шестьдесят четвертого?

Похоже, мой личный секретарь тоже не хотел ошибиться. Я кивнул.

– Это должно быть в «Кто есть кто», – пробормотал Бернард и бросился к книжному шкафу из красного дерева рядом с мраморным камином. – Скорее всего, его «отловили» в каком‑нибудь министерстве, когда создавали МАД. («Отловом» в МАДе называлась «охота за мозгами» в других ведомствах. – Ред.)

Бернард достал справочник, лихорадочно зашелестел страницами.

– Вот… О боже! – внезапно осипшим голосом произнес он.

Я молча ждал.

– С тысяча девятьсот пятидесятого по пятьдесят шестой сэр Хамфри являлся помощником министра по делам Шотландии. Мало того, он был прикомандирован туда министерством обороны и занимался региональными контрактами.

Итак, жертва определилась. Мелким чиновником, который пустил коту под хвост сорок миллионов государственных денег, оказался не кто иной, как сэр Хамфри Эплби, ныне здравствующий постоянный заместитель министра административных дел, кавалер орденов Бани и Королевы Виктории, магистр искусств (Оксфорд).

– Это ужасно! – трагическим тоном произнес Бернард, но глаза его заблестели.

– Кошмар! – подтвердил я, тоже с трудом сдерживая улыбку. – А срок секретности истекает буквально через несколько недель.

Я вдруг почувствовал себя непомерно счастливым. Настолько, что попросил Бернарда немедленно вернуть сэра Хамфри. Бернард снял трубку и набрал номер.

– Алло, Грэм? Это Бернард. Господин министр просил узнать, не сможет ли сэр Хамфри встретиться с ним. В любое время в течение ближайших двух дней…

– Немедленно, – уточнил я.

– Собственно, господин министр имел в виду в любое время сегодня…

– Немедленно, – повторил я.

– Точнее, в любое время в течение ближайших шестидесяти секунд.

Бернард выслушал ответ, поблагодарил Грэма, положил трубку.

– Он уже идет.

Мы молча посмотрели друг на друга, изо всех сил стараясь не рассмеяться. У Бернарда от напряжения подрагивали губы.

– Это очень серьезно, Бернард.

– Да, господин министр, – простонал он.

Не в силах сдерживаться, я закрыл лицо носовым платком.

– Здесь нет ничего смешного, Бернард.

– Да, господин министр, ничего смешного, – донесся до меня его прерывистый, всхлипывающий голос.

Наконец мы кое‑как пришли в себя.

– Теперь весь вопрос в том, как нам действовать.

– Господин министр, по‑моему…

– Вопрос был чисто риторическим, Бернард.

Тут дверь открылась, и в кабинет заглянуло утомленное, сморщенное лицо с тревожно бегающими глазками.

Это был сэр Хамфри Эплби. Но не тот Хамфри Эплби, которого я знал. Не колосс, не бог, величественно обходящий свои владения, а жалкий, загнанный хорек, испуганно озирающийся по сторонам.

– Вы хотели переговорить со мной, господин министр? – спросил он, все еще наполовину скрытый дверью.

Я радостно приветствовал его, взмахом руки пригласил войти и – не без сожаления – отпустил Бернарда. Тот не заставил себя ждать: пулей выскочил из кабинета, издавая странные хрюкающие звуки.

Усадив Хамфри напротив себя, я сказал ему, что мне не дает покоя скандальная история с шотландским островом.

Он пренебрежительно скривился, но меня это не остановило.

– Послушайте, а вам не приходило в голову, что этот чиновник может все еще состоять на государственной службе?

– В высшей степени маловероятно, – категорически заявил Хамфри, полагаю, в надежде отбить у меня охоту докапываться до истины.

Напрасные хлопоты! Мне доставило искреннее удовольствие развеять его иллюзии.

– Почему? Тогда ему было, видимо, лет двадцать пять – двадцать шесть, значит, сейчас – где‑то за пятьдесят. Может, он даже стал постоянным заместителем.

– Я… мне… вряд ли, – растерянно пробормотал он.

– Дай‑то бог! – Я с сомнением покачал головой. – Во всяком случае, я искренне надеюсь, что человек, допустивший столь чудовищный ляп, никогда не смог бы стать постоянным заместителем.

Хамфри согласно кивнул, но у него было такое выражение, будто ему вырвали зуб без анестезии.

– Ведь это было очень давно, – запричитал он. – Теперь и концов не найти…

Я пошел на добивание. О, долгожданный час отмщения! Вот уж не думал, что он наступит так скоро после моего унижения у Картрайта.

– Почему не найти? «В государственной службе все, абсолютно все скрупулезно фиксируется на бумаге и тщательно хранится веками…» – разве это не ваши собственные слова? Надеюсь, вы не собираетесь отказываться от них? Тем более, что речь идет о государственных документах, еще не утративших юридической силы.

Хамфри вдруг вскочил и умоляющим тоном – такого с ним никогда еще не бывало – произнес:

– Господин министр, ну зачем делать из мухи слона… из‑за ничтожной оплошности, совершенной тридцать лет назад, губить, возможно, блестящую карьеру? Да и сумма не так уж велика…

Потрясающе!

– Сорок миллионов?

– Ну и что? – с жаром воскликнул он. – Это же сущие пустяки по сравнению с «блустриками», «трайдентами», «конкордами», муниципальными небоскребами, «Бритиш стил», «Бритиш лейланд», «Бритиш рейлуэйз», государственной программой ядерной энергетики или Сассексским университетом!

(В определенном смысле аргумент, конечно, неопровержимый. – Ред.)

– Все так, – спокойно ответил я. – Но, с другой стороны, это по меньшей мере в сто раз больше того, что упомянутый чиновник мог бы заработать за всю жизнь… – Тут меня снова осенило, и я добавил: – Хамфри, прошу вас лично заняться этим делом и найти виновного, договорились?

Шах и мат!

Очевидно, поняв это, он снова сел, тяжело вздохнул и, глядя себе под ноги, пробормотал:

– Господин министр, я хотел бы сообщить вам… э‑э… полагаю, вам необходимо это знать…

Я незаметно сунул руку в ящик стола и включил свой портативный диктофон. Исповедь сэра Хамфри должна быть полностью запечатлена для потомков. Почему бы и нет? Все, абсолютно все должно скрупулезно фиксироваться и тщательно храниться. Порядок есть порядок.

Вот что он мне сказал, слово в слово:

– Личность упомянутого государственного служащего, гипотетическая ответственность которого за предполагаемую промашку стала в последнее время предметом всякого рода домыслов и кривотолков, отнюдь не скрыта столь непроницаемым покровом таинственности, как вам могло показаться в свете некоторых, с позволения сказать, откровений. Короче говоря, упомянутым чиновником, хотя, возможно, вас это очень удивит, является человек, которого ваш покорный слуга обычно идентифицирует при помощи личного местоимения…

– Простите?

Последовала мучительная пауза.

– Это был я, – мрачно произнес он.

– Хамфри! Не может быть! – воскликнул я, изображая глубокое потрясение.

У моего постоянного заместителя был такой вид, будто он вот‑вот зарыдает. Затем его прорвало.

– На меня давили! Подгоняли! Мы работали без выходных! Надо было успеть до обсуждения в парламенте! – Он затравленно посмотрел на меня, как бы в поисках поддержки. – К тому же я тогда совершенно не разбирался в юридических тонкостях… иначе мне бы никогда не поручили такую работу… (Утверждение сэра Хамфри соответствовало действительности. То были времена всеобщего преклонения перед гуманитарными знаниями, когда считалось вполне разумным и логичным поставить, скажем, лингвиста во главе юридической службы, а историка назначить руководителем статистического отдела. – Ред.) Да, так уж вышло, ничего не поделаешь. Но ведь тридцать лет назад, господин министр, тридцать лет! Никто из нас не застрахован от ошибок.

У меня не хватило жестокости продлевать его мучения.

– Ладно, Хамфри, – произнес я отеческим тоном. – Не убивайтесь. Я дарую вам прощение.

Он буквально рассыпался в благодарностях – настолько горячих и неумеренных, что мне даже стало неловко.

Поэтому я перебил его, выразив удивление, почему он сразу не сказал мне об этом.

– Хамфри, разве у нас есть друг от друга секреты?

Похоже, он не уловил в моих словах никакой иронии. Но и честного ответа я от него тоже не дождался.

– Вам об этом судить, – сказал он.

– Не только мне, – возразил я.

Как бы там ни было, Хамфри находился в состоянии смиренной признательности и был готов на любые уступки. Я решил, что настал самый удобный момент предложить quid pro quo.

– Ну и что же мне теперь делать? Я обещал Алексу Эндрюсу из «Мейл» свободный доступ ко всем материалам Глен‑Лоха. Нарушить слово? Но ведь меня изжарят живьем… – Я пристально посмотрел ему в глаза. – Хотя… если бы на мне не висела еще одна серьезная проблема, конечно, можно было бы что‑нибудь придумать.

Мой прозрачный намек не вызвал у сэра Хамфри ни удивления, ни возмущения. Еще бы, сколько раз не без его участия точно так же выкручивали руки мне!

– Можно оказаться изжаренным живьем за принятие дисциплинарных мер против наиболее эффективного в Британии органа местного самоуправления.

Ответ Хамфри не заставил себя ждать. Вот что он сказал мне после секундного колебания:

– Господин министр, я тоже много думал об этом. Отменить сам по себе закон мы, естественно, не можем, но отнестись к совету Дербишира с пониманием вполне в наших силах…

В результате мы оба сочли возможным ограничиться частной беседой с ответственным секретарем совета и порекомендовать ему сделать соответствующие выводы.

Итак, оставалось решить главную проблему: как быть с обещанием Алексу Эндрюсу?

– Господин министр, я лично уделю этому вопросу самое пристальное внимание, – заверил меня Хамфри.

На том мы и расстались. Надеюсь, он придумает что‑нибудь стоящее. Да нет, просто не сомневаюсь в этом! И с нетерпением ожидаю завтрашнего дня.

 

Ноября

 

Утром, едва я появился в министерстве, Бернард предупредил меня, что сэр Хамфри просил сразу же сообщить ему о моем приходе…

Не успел он договорить – дверь распахнулась, и в кабинет торопливо вошел сэр Хамфри собственной персоной. Выглядел он уже более уверенным, чем вчера. В руках он держал тонкую папку.

– Итак? – Я вопросительно посмотрел на него.

– Господин министр, я счел необходимым посоветоваться с работниками личной канцелярии лорда‑канцлера. Вот как мы обычно поступаем в таких случаях.

Он протянул мне папку, на обложке которой было написано:

 

«Полный комплект имеющейся в наличии документации, за исключением:

а) небольшого числа секретных документов;

б) ряда материалов, не потерявших юридической силы;

в) части официальной переписки, утерянной во время наводнения 1967 года;

г) части архива, утерянного во время перевозки в Лондон;

д) некоторых документов, утерянных в ходе реорганизации военного министерства в министерство обороны;

е) материалов, изъятых в соответствии с установленной процедурой, публикация которых может дать повод для клеветнических измышлений и/или утраты доверия, либо поставить в неудобное положение дружественные нам правительства».

 

(Прямо скажем, довольно трудная для Великобритании зима 1967 года была на редкость удачной с точки зрения государственной службы. Именно тогда оказались утерянными многие «опасные» документы. – Ред.)

Я с нескрываемым удовольствием ознакомился с этим исчерпывающим перечнем. Затем открыл папку – она была… пуста. Абсолютно пуста. Без единого листика.

– Хамфри, и это все, что осталось?

– Да, господин министр.

 

[1] Произвольно, «как захочется» (лат.). Здесь и далее примечания, помеченные звездочками, переводчика и издательского редактора.

 

[2] Официальная резиденция премьер‑министра.

 

[3] Избирательный округ, где исторически сложилось примерное равенство консервативной и лейбористской партий и результаты выборов определяются в прямом смысле несколькими сотнями голосов. Как правило, в таких округах баллотируются начинающие политические деятели, неугодные партийному руководству.

 

[4] Министерство иностранных дел и по делам Содружества (МИДДС).

 

[5] Роман известного американского писателя‑сатирика Джозефа Хеллера.

 

[6] В Великобритании мандаринами называют высших государственных чиновников.

 

[7] Непосредственный руководитель деятельностью аппарата министерства. В отличие от министра кабинета, при смене правительства сохраняет свой пост.

 

[8] Официальный правительственный документ, представляемый палате общин. В виде «белых книг» публикуются тексты международных договоров и соглашений, участницей которых является Великобритания, доклады королевских комиссий или специальных комитетов министерств по каким‑либо конкретным вопросам и т.п.

 

[9] Кейсы красного цвета с замком‑шифром предназначены для переноски важных и секретных государственных документов.

 

[10] «Пороховой заговор», во главе которого стоял Гай Фокс, был устроен католиками 5 ноября 1605 г. с целью убийства короля Якова I. Для этого под здание парламента, куда он должен был прибыть на заседание, подложили бочки с порохом. Заговор был раскрыт. По традиции этот день ежегодно отмечается сожжением пугала и фейерверками.

 

[11] Улица в Лондоне, на которой находятся редакции крупнейших газет. В переносном смысле – пресса и мир журналистики.

 

[12] Лондонская экономическая школа – один из колледжей Лондонского университета; основан в 1895 году.

 

[13] Обелиск в Лондоне, воздвигнут в честь погибших во время первой мировой войны в 1920 году.

 

[14] Парламентский партийный организатор, в функции которого входит следить за партийной дисциплиной в парламентской фракции, обеспечивать присутствие членов своей партии на заседаниях парламента и их участие в голосовании.

 

[15] Рекордсмен мира в беге на спринтерские дистанции.

 

[16] Британский конгресс тред‑юнионов.

 

[17] Конфедерация британской промышленности.

 

[18] Совет по делам государственных предприятий.

 

[19] Замок в графстве Абердиншир. С 1852 года официальная резиденция английских королей в Шотландии.

 

[20] Старинный дворец в Эдинбурге. Официальная резиденция английских королей в Шотландии.

 

[21] Город в графстве Сюррей, прославившийся семейной фирмой мастеров, изготавливающих клавесины, клавикорды и другие старинные музыкальные инструменты.

 

[22] Личное дворянское звание; присваивается за особые заслуги видным политическим деятелям, крупным бизнесменам, высшим чиновникам. Перед именем рыцаря ставится титул «сэр», перед фамилией его жены – «леди».

 

[23] Лондонский клуб преимущественно для ученых и писателей. Основан в 1824 году.

 

[24] Самолет‑гигант, бытовое название пассажирского самолета «Боинг‑747» по кличке африканского слона Джамбо, жившего в Лондонском зоопарке во второй половине XIX века.

 

[25] Битва при Баннокберне в 1314 году, когда войска под командованием короля Шотландии Роберта Брюса разгромили английскую армию короля Эдуарда II в войне за независимость Шотландии.

 

[26] Каллоденская битва (1746 г.) – разгром якобитского восстания в Шотландии.

 

[27] Jumbo (англ.) – гора, слон.

 

[28] Humpy (англ.) – сердитый, нервный.

 

[29] Английский язык, в котором английская лексика, морфологически и фонетически измененная, соединяется с элементами китайской грамматики. Активно используется в странах Дальнего Востока, Океании и Западной Африки.

 

[30] Секретная разведывательная служба. Сокращенное название по первым буквам Military Intelligence.

 

[31] Король Сиама, желая разорить кого‑либо из своих подданных, дарил ему священного белого слона, содержание которого обходилось очень дорого.

 

[32] Фешенебельный район западной части Лондона, где расположено множество дорогих магазинов, ресторанов и т.п.

 

[33] Один из самых дорогих и модных универсальных магазинов Лондона.

 

[34] Одно вместо другого. Здесь – «ты мне – я тебе» (лат.).

 

[35] Министр просвещения Великобритании с 1941 по 1945 год.

 

[36] Зловещая фигура, символизирующая всевидящее око авторитарного режима.

 

[37] Персонаж популярного телевизионного кукольного представления – неприятная по внешности и характеру свинья.

 

[38] Свершившемся факте (франц.).

 

[39] При отсутствии доказательств в пользу противного (лат.).

 

[40] Бар, расположенный напротив здания парламента, где в «неофициальной обстановке» проводятся встречи парламентариев с представителями общественности и друзьями. Удобен тем, что оборудован звонком, возвещающим о начале очередного голосования в палате общин.

 

[41] Совет был создан при правительстве Э. Хита и упразднен М. Тэтчер. В его функции входила подготовка предложений по совершенствованию структуры и функциональной направленности правительственных организаций. В состав совета входили крупнейшие ученые, политики, общественные деятели.

 

[42] С понедельника по четверг (с 14.45 до 15.30) в палате общин премьер‑министр и министры отвечают на вопросы членов парламента.

 

[43] Персонаж комедии Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным».

 

[44] Хэмпстед – фешенебельный район на севере Лондона; частично сохраняет ландшафт живописной деревни.

 

[45] Тор – в древнескандинавской мифологии бог грома и молнии, покровитель земледельцев.

 

[46] Торо Генри Дэйвид (1817‑1862) – известный американский писатель, мыслитель. Философская проза «Уолден, или Жизнь в лесу» – романтическая робинзонада о жизни человека в мире природы как возможности спасения личности от современного «общества потребления».

 

[47] Еженедельная политическая телепередача Би‑би‑си. Обыкновенно посвящается наиболее важным текущим вопросам внутренней и внешней политики.

 

[48] Члены Тайного совета назначаются пожизненно монархом. Кроме принцев крови, высшей аристократии, высших судебных чиновников, высшего духовенства и т.д. в него входят члены кабинета, видные политические и государственные деятели. Тайный совет был создан в средние века и являлся совещательным органом при монархе. В настоящее время утратил свое значение, по существу, выполняет номинальные функции и служит главным образом для придания юридической силы королевским указам в совете.

 

[49] Детская организация типа бойскаутов.

 

[50] Командир отряда брауни‑гайдов.

 

[51] Второй день рождества (26 декабря), официальный выходной день. В этот день принято дарить подарки.

 

[52] Пятница на страстной неделе, официальный выходной день. В этот день по традиции едят горячие «крестовые» булочки (сдобная, с корицей, наверху крест из теста или сахарной глазури).

 

[53] Совет по урегулированию промышленно‑трудовых отношений и арбитражу.

 

[54] Ассоциация административных работников национальных и местных учреждений.

 

[55] Песня негритянских борцов (на Юге США) за гражданские права. В настоящее время превратилась в гимн леволиберальных и демократических сил англо‑язычных стран.

 

[56] Цеховые старосты, руководители профсоюзных ячеек, отстаивающие интересы членов профсоюза на данном предприятии.

 

[57] Один из двух коридоров в палате общин. Правое от спикера лобби предназначается для голосующих «за», левое – для голосующих «против». При выходе из палаты счетчики голосов отмечают число проголосовавших членов парламента.

 

[58] Сатирический журнал, публикующий материалы (нередко сенсационного характера) об английских политических деятелях, бизнесменах и т.д. Издается в Лондоне с 1962 года.

 

[59] Служба безопасности, контрразведка. Сокращенное название по первым буквам Military Intelligence.

 

[60] Занимали ответственные посты в государственном аппарате послевоенной Великобритании. Являлись агентами советской разведки.

 

[61] Отдел Департамента уголовного розыска, осуществляющий функции политической полиции, а также охраняющий членов королевской семьи, английских и иностранных государственных деятелей.

 

[62] Прозвище английских полицейских (по цвету формы).

 

[63] Официальная загородная резиденция премьер‑министра.

 

[64] Титул главы некоторых колледжей в Оксфордском и Кембриджском университетах.

 

[65] Лондонская тюрьма, куда помещают после первой судимости.

 

[66] Один из семи так называемых «стеклянных университетов», созданных по инициативе правительства в 60‑е годы в связи с возросшей потребностью в научно‑технических кадрах. Здания современного вида с окнами из зеркального стекла.

 

[67] Тайный советник.

 

[68] Член парламента.

 

[69] Бакалавр наук – обладатель первой ученой степени в университетах, за исключением Оксфордского.

 

[70] Магистр искусств – обладатель второй ученой степени в Оксфордском и Кембриджском университетах. Степень присваивается без экзамена при уплате определенной суммы и по истечении семилетнего срока после зачисления в университет.

 

[71] Первый среди равных (лат.).

 

[72] Название по национальной эмблеме Шотландии.

 

[73] Оксфордский и Кембриджский университеты.

 

[74] Руководящий орган в некоторых университетах Великобритании.

 

[75] Бывший театр Шелдона, ныне Дом совета Оксфордского университета. Там проходят торжественные собрания, концерты и т.п.

 

[76] Номинальный глава университета; назначается пожизненно; бывает в университете лишь на торжественных церемониях один‑два раза в год.

 

[77] Крупная денежная сумма, вручаемая уходящему с поста директору компании и т.п., чтобы он мог и в дальнейшем вести привычный для него образ жизни.

 

[78] Рецина – вино с привкусом хвои, производящееся только в Греции.

 

[79] Дешевый крепкий портвейн.

 

[80] Здание городского или районного совета.

 

[81] Промышленный район Великобритании.

 

[82] «Хейг» – фирменное название шотландского виски; на бутылке имеются небольшие углубления.

 

[83] Налоговое управление Великобритании.

 

[84] Марка шотландского виски.

 

[85] Лоуренс Томас Эдуард (1888‑1935) – английский разведчик в арабских странах.

 

[86] Создан в 1953 году. Состоит из 20 профессиональных журналистов и 10 представителей неправительственных организаций. Регулирует деятельность органов печати, рассматривает поступающие на них жалобы, публикует статистические данные о периодических изданиях и т.п.

 

[87] Бойся данайцев, дары приносящих (лат.).

 

[88] Город на Темзе, в графстве Оксфордшир.

 

[89] Лондонский вокзал, а также пересадочный узел метро.

 

[90] Сеть национализированных железных дорог. Создана в 1947 году после национализации частных железнодорожных компаний.

 

[91] Министр обороны Аргентины в период захвата англичанами Фолклендских (Мальвинских) островов в 1982 году, являющихся спорной территорией между Великобританией и Аргентиной.

 

[92] Национальный профсоюз железнодорожников.

 

[93] Объединенный профсоюз машинистов и кочегаров.

 

[94] Имеется в виду действующий в США политико‑правовой принцип разделения властей, реализуемый через систему «сдержек и противовесов», который предполагает организационную независимость трех «ветвей» государственной власти – законодательной, исполнительной, судебной – и разграничение между ними соответствующих функций.

 

[95] Зеленая книга – официальный правительственный документ, содержащий предложения относительно будущей политики правительства; представляется парламенту для обсуждения.

 

[96] Что и требовалось доказать (лат.).

 

[97] Герой романа Грэма Грина «Сила и слава» – священник, преступающий каноны, но в душе сохраняющий верность христианским идеалам.

 

[98] Галерея в Лондоне, основана в 1897 году Генри Тейтом. Имеет богатое собрание картин английских мастеров начиная с XVI века и зарубежных художников XIX‑XX веков, особенно импрессионистов и постимпрессионистов, а также большую коллекцию скульптуры.

 

⇐ Предыдущая1234

Поделиться: