По моральным соображениям

 

 

Мая

 

Пишу эти строки не в своей лондонской квартире и даже не дома, в избирательном округе, а в салоне первого класса самолета «Бритиш эруэйз» на пути к Персидскому заливу, в нефтяное княжество Кумран.

Полет продолжается уже более четырех часов, так что где‑то минут через сорок пять мы должны пойти на посадку.

Чувствую себя прекрасно, правда, немного возбужден. Раньше я никогда не летал первым классом – это же совсем другое дело: бесплатное шампанское, приличная еда… не то что обычный подкрашенный суррогат.

Да, быть VIP («очень важной персоной». – Ред.) просто здорово: специальный отсек в хвосте самолета, потрясающие стюардессы, шикарный сервис…

Мы летим туда для подписания крупнейшего в истории Великобритании экспортного контракта на Ближнем Востоке.

Но, говоря «мы», я имею в виду не только себя, Бернарда и сэра Хамфри. А ведь я перед путешествием настоятельно просил принять все необходимые меры, чтобы нас не обвинили в разбазаривании общественных денег. И мой постоянный заместитель заверил меня, что состав делегации будет сведен к минимуму. «Господин министр, мы берем с собой минимум‑миниморум», – как сейчас помню, сказал он. Подозреваю, у него были веские причины «упрятать» меня в отсек для VIP.

Мои подозрения полностью подтвердились, когда мы вышли из самолета. Такого количества государственных служащих я не мог даже представить. Страшное дело! Оказывается, их было так много, что МАДу пришлось зафрахтовать весь рейс.

Я немедленно заявил Хамфри о недопустимости подобного обращения с государственными средствами. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, и объяснил, что перевезти такую массу людей обычным рейсом было бы намного дороже.

Тут он прав, разумеется. Но меня интересует, почему их так много?

– Хамфри, кто все эти люди?

– Члены нашей маленькой делегации.

– Но вы же лично заверили меня, что поедет минимум‑миниморум.

– Так оно и есть, господин министр.

Я снова спросил, откуда все эти люди. Как выяснилось, нас сопровождает «небольшая делегация» министерства иностранных дел. Зачем? Ведь цель поездки – формальное подписание коммерческого контракта, полностью обговоренного между правительством Кумрана и «Бритиш электроникс системз». Никаких политических вопросов. Хамфри объяснил, что «они не любят отпускать нас за границу одних».

Кроме того, с нами прилетели делегации министерства торговли, министерства промышленности и небольшая группа из министерства энергетики, поскольку мы имеем дело с нефтяным княжеством. Лично я не вижу никакой связи. Впрочем, даже если бы мы направлялись в Швейцарию, министерство энергетики и тогда бы с пеной у рта доказывало, что шоколад – источник энергии! Прилетели еще постоянный заместитель во главе команды из секретариата кабинета, группа из ЦУИ. (Центрального управления информации. – Ред.) И наконец, делегация собственно МАДа: пресс‑секретарь с сотрудниками, половина моего личного секретариата, работники координационной службы, секретари, готовившие контракт, и те, кто курировал его подготовку… Перечень можно было продолжать до бесконечности.

Какой уж там минимум‑миниморум! Я напомнил Хамфри (он сидит рядом со мной и клюет носом после бесплатного шампанского, на которое набросился, словно свинья на желуди), что, когда мы отправлялись на переговоры с кумранцами в Мидлсборо, нас сопровождало всего семь человек.

Он многозначительно кивнул.

– Еще бы, господин министр, с дипломатической точки зрения Тиссайд[81] не так важен, как Кумран.

– Тиссайд представляют в парламенте четыре депутата! – заметил я.

– Кумран контролируют «Шелл» и «Бритиш петролеум», – возразил он.

Тут мне в голову пришел очень интересный вопрос:

– Кстати, а почему вы здесь, Хамфри?

– Исключительно по велению долга, – напыщенно ответил он и поспешил уйти от разговора, вручив мне документ, озаглавленный «Итоговое коммюнике». Нужно было просмотреть и одобрить его.

Я взял тонкую папку, бездумно открыл ее, однако мне по‑прежнему не давала покоя мысль о чуть ли не ста пятидесяти нахлебниках. Ведь им за эту поездку еще и платят! А вот когда я спросил, сможет ли Энни сопровождать меня, мне заявили, что для этого требуется специальное разрешение короля Кумрана и что в любом случае мне придется платить из своего кармана за проезд, отель, питание – короче говоря, абсолютно за все!

Эти чертовы ловкачи из государственной службы своего никогда не упустят. А мне приходится выкладывать сотни фунтов, потому что Энни все‑таки поехала со мной. Сейчас она сидит напротив и весело болтает с Бернардом. Судя по всему, наше путешествие ей нравится. Слава богу, хоть с этим все в порядке.

Впрочем, лучше не отвлекаться. При первом же взгляде на коммюнике мне сразу бросилось в глаза, что Хамфри написал его до переговоров. Я прямо заявил ему о недопустимости такого подхода.

– Напротив, господин министр, – возразил он. – Итоговое коммюнике нельзя писать после переговоров. Ведь его надо согласовать по меньшей мере с десятком других ведомств, с Комиссией ЕЭС, Вашингтоном, кумранским посольством… Мыслимое ли дело – провернуть все это за несколько часов посреди пустыни?!

Просмотрев коммюнике, я заявил Хамфри, что нахожу его беспредметным, чисто гипотетическим и не имеющим прямого отношения к нашим переговорам.

Сэр Хамфри тонко улыбнулся.

– Хорошее коммюнике, господин министр, никогда не имеет прямого отношения к предстоящим переговорам.

– Тогда зачем оно вообще?

– Для прессы. А нам оно служит чем‑то вроде выездной визы.

Кстати, совершенно забыл упомянуть, что в самолете по меньшей мере треть пассажиров составляют полупьяные писаки с Флит‑стрит… Естественно, все они летят за государственный счет. Все, кроме моей жены, за которую я плачу из собственного кармана!

– Это необходимо, чтобы хоть как‑то компенсировать журналистам потерю времени на освещение столь незначительного события, – попытался утешить меня мой постоянный заместитель.

Мой визит в Кумран – незначительное событие! По моему вытянувшемуся лицу Хамфри, очевидно, догадался, что его слова не привели меня в восторг – интересно, кого бы они привели? – и тут же поспешил добавить:

– Я хотел сказать, что поскольку эта поездка может стать вашим личным триумфом, значит, для прессы она a priori – событие незначительное.

Вот тут он абсолютно прав. Газетчики ненавидят писать о чьем‑либо успехе.

– Да уж, они мечтают только об одном – увидеть меня в стельку пьяным на официальном приеме.

– Ну, на это надежды мало…

– Почему? – спросил я, не сообразив, что выдаю себя с головой. Однако мой постоянный заместитель – надо отдать ему должное – сделал вид, будто ничего не слышал.

– Там сухо, – мрачно объяснил он.

– Разумеется, ведь это в пустыне, – согласился я, не сразу поняв, что он имеет в виду.

Затем до меня дошло. Исламская страна! Как же я забыл об этом?! Почему заранее не поинтересовался? Почему ни Хамфри, ни Бернард не предупредили меня?

Конечно, мы два‑три раза сможем «причаститься» в посольстве. Но официальный прием и обед во дворце! Пять часов… пять долгих часов без единого глотка.

– Может, запастись фляжками? – предложил я.

Он покачал головой.

– Слишком рискованно. Единственное, чем мы можем запастись, – это терпением.

Ничего не поделаешь. Я снова погрузился в коммюнике, как обычно перенасыщенном общими фразами о дружбе наших двух стран, общих интересах, откровенном и полезном обмене мнениями и тому подобной чепухой. Хамфри тем временем уткнулся в ФТ («Файнэншл таймс». – Ред.).

«А как быть, если на переговорах речь пойдет совсем не о том, что написано в коммюнике, и мы не сможем подписать контракт? – вдруг подумалось мне. – Или, скажем, на приеме произойдет какой‑нибудь дипломатический инцидент? Ведь в таком случае необходимо будет срочно связаться с Лондоном… например, с министром иностранных дел или даже с ПМ. Что если?…»

Я решил поделиться своими соображениями с сэром Хамфри.

– Что если мы организуем пункт срочной связи?… Там, где будет проходить прием… во дворце шейха… с прямой телефонной и телексной связью с Номером Десять? Мы могли бы пронести туда из посольства спиртное и добавлять в апельсиновый сок. Никому и в голову не придет…

Сэр Хамфри бросил на меня ошеломленный взгляд.

– Господин министр!

Испугавшись, что зашел слишком далеко, я лихорадочно пытался выпутаться из положения, как вдруг услышал:

– Мысль, достойная гения!

Я скромно поблагодарил его и поинтересовался, насколько это реально.

Секунду подумав, он сказал, что пункт срочной связи устраивают только в кризисных ситуациях.

По‑моему, пять часов без единого глотка – ситуация достаточно кризисная.

В результате короткого, но плодотворного обмена мнениями мы пришли к следующему выводу: нестабильное положение фунта стерлингов вполне оправдывает просьбу об организации пункта срочной связи.

Хамфри обещал сделать все возможное для претворения моей идеи в жизнь.

(Практическое воплощение рискованной с дипломатической точки зрения затеи Хэкера не вызвало особых проблем. Как видно из архивных документов британского посольства в Кумране, распоряжение об устройстве пункта срочной связи во дворце было отдано в день приезда делегации. Согласие принца Мохаммеда не заставило себя ждать. И к вечеру того же дня в небольшой комнате рядом с залом для приемов установили всю необходимую аппаратуру: телефоны, телексы, шифрографы и тому подобное.

На следующее утро британская делегация, включая жену Хэкера Энни, прибыла во дворец. Кумранцы не смогли отказать супруге министра в праве присутствовать на приеме, поскольку сравнительно недавно во дворце принимали Ее Величество английскую королеву, тем самым создав соответствующий прецедент.

В самом начале приема, на котором из напитков подавали только апельсиновый сок, Хэкеру торжественно преподнесли золотой кувшин для розовой воды в знак уважения правительства Кумрана к англичанам. – Ред.)

 

Мая

 

Вчера был на большом (безалкогольном!) приеме во дворце принца Мохаммеда, а сегодня с похмелья голова раскалывается.

К сожалению, я не могу точно воспроизвести заключительную часть приема, хотя смутно припоминаю, что Хамфри вроде бы сказал какому‑то арабу: мол, господин министр внезапно плохо себя почувствовал и его надо срочно уложить в постель. Что ж, вполне правдоподобно, хотя и не вся правда.

Прием действительно получился грандиозным. Английская делегация оказалась до неприличия многочисленной. Арабов тоже было видимо‑невидимо. В самом начале мне торжественно преподнесли великолепный подарок, сопровождаемый цветистыми восточными речами о незабываемости данного момента. Чуть позже, беседуя с одним из арабских гостей, я узнал, что кувшин является редким образцом исламского искусства семнадцатого века. По‑моему, так он сказал.

Я, конечно, спросил о назначении подарка. Он начал вдохновенно рассказывать, что в кувшин некогда наливали розовую воду. Пространный и не слишком увлекательный исторический экскурс грозил затянуться, но, по счастью, к нам подошел Бернард и, извинившись, сказал, что меня вызывают на срочную связь. Видя мое недоумение, он пояснил:

– Извините, господин министр, вам придется пройти в пункт срочной связи. Важное сообщение от господина Хейга.

Я решил, что он имеет в виду генерала Хейга из НАТО.

– Да нет же, господин министр, я говорю о господине Хейге, неужели не помните… такой, с ямочками на щеках[82].

Приняв озабоченный, важный вид, я пробормотал:

– Да‑да, конечно, извините меня. – И поспешил за своим личным секретарем.

Должен заметить, Хамфри блестяще организовал дело: телефоны, телексы, два офицера безопасности с портативными радиопередатчиками, холодильник – словом, полный комплект!

На случай, если наши хозяева «нашпиговали» комнату микрофонами, я изъявил желание ознакомиться с сообщением господина Хейга. Один из офицеров немедленно налил виски в мой бокал с апельсиновым соком. Жидкость приобрела несколько коричневатый оттенок, но догадаться было практически невозможно.

 

Вспоминает сэр Бернард Вули:

 

«Боюсь, официального приема в королевском дворце Кумрана мне никогда не забыть. Одному господу ведомо, сколько усилий мне стоило не допустить дипломатического скандала. Причем речь идет не только о Хэкере. В наш маленький секрет было посвящено еще несколько членов британской делегации, поэтому чем дольше длился прием, тем более коричневато‑золотистый цвет приобретали их бокалы с апельсиновым соком.

Добро бы только это! Тот вечер положил начало цепи событий, едва ли не приведших к закату моей карьеры.

Во время одного из походов министра в пункт срочной связи за очередной порцией «наполнителя», госпожа Хэкер – она была единственной женщиной на приеме, поэтому считалась почетной гостьей – заметила, что кувшин для розовой воды будет «ужасно мило смотреться» на маленьком столике в холле ее лондонской квартиры.

И дернуло же меня сказать ей, что это подарок господину министру!

Она с очаровательной улыбкой ответила, что это также и его квартира. Пришлось разъяснить ей, что в данном случае речь идет не о министре как человеке, а о министре как министре и что такие подарки должностным лицам не разрешается хранить дома. В моей памяти были еще совсем свежи воспоминания об аналогичном инциденте с кофейником Тони Кросленда, чуть не закончившемся крупным скандалом всего несколько лет назад.

– Значит, – недовольно спросила госпожа Хэкер, – мы должны вернуть подарок?

– Ни в коем случае, – возразил я. – Это будет воспринято как страшное оскорбление.

Она недоуменно пожала плечами.

– Мы не можем оставить кувшин себе и не можем его вернуть? Что же с ним теперь делать?

Я объяснил, что официальные подарки считаются собственностью правительства и хранятся где‑то в подвалах Уайтхолла.

Ей это показалось бессмыслицей. В принципе, мне тоже, но, с другой стороны, исходя из высших интересов общества, министрам, безусловно, не следует принимать ценные подарки от кого бы то ни было. В частной же квартире разрешено хранить подарки стоимостью не свыше пятидесяти фунтов.

Естественно, последовал вопрос, как определяется стоимость. Услышав, что в подобных случаях проводится специальная оценка, госпожа Хэкер страшно обрадовалась. Короче говоря, она попросила меня «устроить оценку», заметив, что было бы «великолепно», если бы кувшин стоил менее пятидесяти фунтов, поскольку он «ужасно милый». А затем добавила, что я «просто прелесть» и она не знает, что бы они делали без меня. Против такой лести я, каюсь, не мог устоять.

И, как дурак, попался на удочку, обещал сделать все возможное.

Тем временем Хэкер вернулся с очередного «сеанса срочной связи» и во весь голос заявил, что меня ожидает важное сообщение от господина Джонни Уокера. Из Шотландского управления.

Я поспешно повернулся – глоток виски мне бы тоже не помешал, – но меня задержала госпожа Хэкер, в шутку спросив, не найдется ли там какого‑нибудь сообщения и для нее.

– Конечно, найдется, дорогая, – великодушно отозвался министр. – Дай ему свой бокал, и он принесет тебе… – Тут он заметил мой предостерегающий взгляд и поправился: – Я хочу сказать, он тебе тоже принесет апельсинового сока.

Я все время старался держаться поближе к Хэкеру, опасаясь, как бы чего не вышло. И недаром: он постоянно делал опрометчивые замечания, которые могли бы привести к непредвиденным последствиям. Достаточно, например, вспомнить эпизод, когда ему вдруг вздумалось «посоветоваться со своим постоянным заместителем» и я повел его на другой конец зала, где сэр Хамфри и господин Росс (из МИДДСа) беседовали с принцем Мохаммедом.

Все трое облачились в национальные арабские одежды – узнать человека со спины было просто невозможно, – и когда сэр Хамфри повернулся, министр не смог скрыть своего раздражения: «Какого дьявола вы устраиваете этот маскарад?» – бесцеремонно спросил он, не обращая никакого внимания на присутствие принца Мохаммеда.

Сэр Хамфри спокойно объяснил, что это традиционная форма любезности по отношению к хозяевам. Росс авторитетно поддержал его, а принц Мохаммед, в свою очередь, добавил, что видит в этом жесте свидетельство добросердечности и искреннее стремление к дружбе. Однако Хэкера это не убедило. Он отвел сэра Хамфри чуть в сторону и, даже не потрудившись понизить голос, заявил:

– Что за чертовщина! Кого вы из себя изображаете? Али‑Бабу?

Старина Эплби начал было оправдываться: «Во время пребывания в Риме…» и так далее.

– Мы не в Риме, Хамфри! – с пьяной непреклонностью оборвал его Хэкер. – И не делайте из себя посмешище!

В словах министра, бесспорно, была доля истины, хотя можно понять и сэра Хамфри: кому приятно выслушивать такое!

– А если бы мы были на Фиджи, – не унимался Хэкер, – вы что, нацепили бы набедренную повязку, сплетенную из травы?

– По мнению министерства иностранных дел, – обиженно заметил Эплби, – арабы крайне чувствительны, поэтому нам следует всеми доступными средствами показывать, что мы на их стороне.

– Возможно, для МИДДСа это и новость, но вообще‑то предполагается, что вы должны быть на нашей стороне, – язвительно возразил Хэкер.

«Такие разговоры не для посторонних ушей», – подумал я и, перебив их, сказал, что сэра Хамфри срочно вызывает к аппарату господин Смирнофф из советского посольства, а господина министра, который просто изнывал от жажды (это было видно невооруженным глазом), – председатель английской школьной организации «Тичерз».

Они немедленно прекратили спор и с просветленными лицами заторопились в комнату срочной связи.

Ко мне придвинулся принц Мохаммед и сочувственно заметил, что нас всех буквально одолели срочные сообщения. В его взгляде я не уловил и намека на улыбку, а по интонации никак нельзя было понять, что он обратил внимание на подозрительный цвет апельсинового сока в бокалах некоторых членов английской делегации. Я по сей день не знаю, догадался он о чем‑нибудь или нет.

Не желая продолжать опасный разговор, я под каким‑то благовидным предлогом поспешил ретироваться, но не успел сделать и двух шагов, как лицом к лицу столкнулся с улыбающимся арабом. Когда мы с Энни Хэкер обсуждали проблему кувшина для розовой воды, он находился поблизости от нас. Между нами завязалась интересная беседа, имевшая для меня весьма печальные последствия – в основном из‑за них события этого вечера навсегда врезались в мою память.

Улыбающийся араб в национальных одеждах, как выяснилось, превосходно владел английским и недурно знал Запад.

– Простите, эфенди, – обратился он ко мне. – Я стал невольным свидетелем вашего разговора об оценке подарка господину министру. Не могу ли я быть чем‑нибудь полезен?

Я был настолько поражен и преисполнен благодарности за готовность помочь мне, что, не задумываясь, спросил его, имеет ли он представление о стоимости кувшина.

Он весело рассмеялся.

– Конечно. Это подлинное произведение искусства семнадцатого века – исключительно ценная вещь.

– О господи! – тяжело вздохнул я, представив себе разочарование Энни Хэкер.

Моя реакция его, естественно, удивила.

– Вы огорчены?

– Мм… и да, и нет. Проблема в том, что, если он окажется слишком ценным, министру не разрешат оставить его себе. Поэтому, откровенно говоря, я надеялся…

Улыбающийся араб понял все с полуслова.

– Да‑да, конечно. Как я уже сказал, кувшин – исключительно ценная вещь. Однако поскольку в данном случае речь может идти о копии, правда, прекрасно выполненной, но всего лишь копии, то и стоимость ее должна измеряться категориями иного порядка.

– Какая удача! И сколько он может стоить?

Араб испытующе посмотрел на меня.

– Не сочтите за дерзость, эфенди, а во сколько бы вы сами его оценили?

На редкость догадливый парень!

– Ну, что‑нибудь около пятидесяти фунтов? – с надеждой предположил я.

– О‑о! – восхищенно воскликнул он. – Вашими устами говорит настоящий знаток!

Я спросил, не может ли он подписать оценочную квитанцию. Он без колебаний согласился, однако не скрыл своего удивления по поводу «странной логики англичан».

– Вы проявляете крайнюю щепетильность в отношении маленького подарка и вместе с тем позволяете своей «Бритиш электроникс системз» платить миллион долларов нашему министру финансов за «помощь в заключении контракта». Разве это не странно?

Его слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Я был потрясен! Шокирован! Едва не лишился дара речи! Единственно, на что я оказался тогда способен, – это пролепетать:

– Э‑э… простите, а вы ничего не путаете?

Его улыбка стала еще более ослепительной.

– Конечно, нет. Я сам из министерства финансов и уже получил свою долю.

– За что?

– За то, что держу язык за зубами.

«Теперь его обязательно заставят вернуть деньги», – мелькнула у меня невольная мысль, однако я не стал ее развивать, а торопливо – насколько позволяли приличия – попрощался с ним и бросился на поиски сэра Хамфри.

Когда я наконец нашел его, он оживленно разговаривал с министром. Вот уж совсем некстати! Я смущенно пробормотал какие‑то извинения и спросил, не могу ли я побеседовать с сэром Хамфри с глазу на глаз. Однако Хэкер потребовал, чтобы я говорил при нем. Учитывая исключительную важность информации, которую мне предстояло сообщить сэру Хамфри, мне пришлось на ходу придумать верный способ удалить Хэкера на несколько минут. – Господин министр, – обратился я к нему. – Вас вызывают для срочной связи. Кто‑то из ВАТа[83]… по поводу ваших доходов за шестьдесят девятый год.

Очевидно, Хэкер нагрузился уже весьма основательно, поскольку осоловело посмотрел на меня не в силах понять, о чем идет речь. Пришлось внести ясность:

– ВАТ шестьдесят девять[84], – произнес я, на всякий случай понизив голос.

Сообразив, в чем дело, он круто развернулся и… налетел на стоящего рядом толстого араба, выплеснув ему на одежду остатки «апельсинового сока». Сэр Хамфри взял меня за локоть и поспешно отвел в сторону.

– Бернард, по‑моему, господин министр принял достаточно срочных сообщений. Боюсь, больше ему не выдержать.

Обрадованный тем, что мне удалось остаться с сэром Хамфри наедине, я взволнованно поделился с ним убийственной новостью: контракт достался нам за взятку!

К моему глубокому удивлению, на сэра Хамфри это не произвело ни малейшего впечатления.

– Ничего особенного, – успокоил он меня. – Без взятки здесь контракта не получишь. Ни для кого это не секрет. Главное, чтобы никто ничего не узнал.

Будучи абсолютно уверен, что Хэкер ничего об этом не знает, я предложил ввести его в курс дела.

– Ни в коем случае! – всполошился сэр Хамфри.

– Но раз ни для кого это не секрет…

– Ни для кого, кроме него. Совсем необязательно посвящать министров в то, что не является секретом для всех остальных.

Нашу беседу неожиданно прервали два человека, одновременно подошедшие к нам с противоположных сторон: справа – Его Королевское Высочество принц Фейсал, слева – достопочтенный Джеймс Хэкер, который уже едва держался на ногах.

– О, Лоуренс Аравийский[85]! – радостно завопил министр, бросаясь к сэру Хамфри. – Кончайте трепаться, вас ждут на пункте срочной связи… важное сообщение…

– Вот как? – вежливо осведомился сэр Хамфри. – От кого на этот раз?

– От Наполеона! – торжественно провозгласил Хэкер, пьяно хихикнул и… грохнулся на пол».

 

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Мая

 

Снова в Англии и уже на работе. Из‑за разницы во времени плохо соображаю, что к чему, и беспрестанно клюю носом. Иногда мне приходит в голову забавная мысль: способны ли мы, государственные деятели, принимать мудрые решения на благо собственного народа непосредственно после заграничного вояжа?

Сегодня в «Файнэншл таймс» появилась очень неприятная статья.

«Файнэншл таймс», четверг, 19 мая

 

БЭС ДАЕТ ВЗЯТКУ?

По утверждению «Монд», английская компания «Бритиш электроникс системз» получила контракт в Кумране за взятку!

В Париже склонны рассматривать это, как очередное звено в паутине чудовищной коррупции – наиболее скандальные примеры тому явили в последние годы компании «Локхид» и «Нортроп», – которую тайно плетут некоторые развитые страны Запада и правительства стран «третьего мира», тем самым бросая черное пятно на всю нашу цивилизацию…

 

Я показал статью Бернарду. Напрасный труд!

– У паутины не бывает звеньев, господин министр, и она не оставляет черных пятен, – тут же возразил он.

– Что‑что?

– Пауки не выделяют черной жидкости, понимаете? Только некоторые виды головоногих моллюсков…

Может, он сошел с ума? Пауки выделяют головоногих моллюсков! Чушь какая‑то. Иногда у меня складывается впечатление, будто он нарочно порет чепуху, чтобы не отвечать на мои вопросы. (Еще один признак постепенного прозрения Хэкера. – Ред.)

Тогда я прямо спросил его, что он думает об этих беспочвенных обвинениях в адрес БЭС.

– Это ужасно, – промямлил он и беспрекословно согласился со мной, что отвратительные явления «бакшиша», «подмазывания» и «взяток» абсолютно чужды нашей природе.

– Естественно! Мы же британцы! – воскликнул я. Бернард с готовностью подтвердил, что мы – британцы. И все‑таки в его поведении было что‑то подозрительное. Я решил докопаться до истины.

– Но, с другой стороны, «Файнэншл таймс» – достаточно солидный орган, чтобы печатать такую липу. Что‑нибудь за всем этим да стоит, верно, Бернард? Что?

Он вскочил со стула и склонился над газетой.

– По‑моему, спортивные новости, господин министр.

Итак, я не ошибся. Бернард все знает, но ему велели держать язык за зубами! Завтра первым делом серьезно поговорю с самим Хамфри. Я твердо намерен разобраться в этой истории.

 

Мая

 

Дал Хамфри прочесть статью в «Файнэншл таймс» (хотя Бернард, не сомневаюсь, уже ввел его в курс дела) и сказал ему, что хочу знать правду.

– Я в этом не уверен, господин министр…

– Опять увертки, Хамфри! Вы будете отвечать на прямой вопрос?

На какой‑то момент он смутился.

– Господин министр, я настоятельно рекомендую вам не задавать прямого вопроса.

– Почему?

– Он может спровоцировать прямой ответ.

– Такого на моей памяти еще не случалось…

Вчера Бернард был не до конца откровенен со мной. Поэтому сегодня я решил заставить его высказаться в присутствии Хамфри, чтобы он не мог говорить своему министру одно, а начальнику по государственной службе – другое. (Хэкер, сам того не подозревая, нащупал ахиллесову пяту личных секретарей Уайтхолла. – Ред.)

– Бернард, что вам известно об этом? Только честно!

Он посмотрел на меня, как кролик на удава, затем перевел затравленный взгляд на сэра Хамфри, который (подобно мне) напряженно ждал ответа.

Бернард пребывал в явной растерянности, и я утвердился в своих подозрениях: он в курсе каких‑то темных делишек, но говорить боится.

– Понимаете, господин министр… э‑э… ходят слухи, то есть… э‑э… мне сказали…

Хамфри резко перебил его:

– Мало ли что говорят! Сплетни! Бездоказательные слухи…

Я остановил его.

– Продолжайте, Бернард.

– Э‑э… видите ли… один из кумранцев сказал мне, что получил… то есть ему заплатили…

– Бездоказательные слухи, господин министр! – с негодованием повторил сэр Хамфри.

Я выразительно повел глазами в сторону Бернарда.

– Бездоказательные слухи?

– Да, господин министр. (Хамфри в настойчивости не откажешь.) Бернард слышал об этом.

Ясно, больше из Бернарда ничего не вытянуть. Впрочем, он уже сказал мне все, что я хотел знать.

– Значит, вы не отрицаете, Хамфри, что БЭС получила контракт, дав взятку?

Он болезненно скривился.

– Господин министр, я просил бы вас не употреблять слова «взятка».

Может, ему больше по душе выражения типа «представительский фонд», «политическое пожертвование» или «особые расходы», поинтересовался я. Нет, оказывается даже эти невинные определения дают «крайне тенденциозное и ошибочное представление» о том, что, по убеждению моего постоянного заместителя, является не чем иным, как «конструктивным подходом к деловым переговорам».

– Это общепринятая практика, господин министр, – закончил он,

Я спросил, отдает ли он отчет своим словам. Ведь я подписывал контракт с чистой совестью. И даже заверил прессу, что Англия добилась успеха в честной борьбе!

– Да‑а, – задумчиво протянул он. – Меня это, признаться, очень удивило.

– А теперь вы сообщаете, что мы получили его за взятку?

– Ни в коем случае, господин министр! – решительно возразил он.

Я сразу почувствовал облегчение: в конце тоннеля, кажется, забрезжил свет.

– Значит, обошлось без взятки?

– Господин министр, этого я не говорил.

– А что в таком случае вы говорили?

– Я сказал, что не говорил вам, что мы получили контракт за взятку.

Софистика чистейшей воды! Похоже, свет в конце тоннеля мне только померещился. Или же, как вошло в поговорку, это был свет несущегося на меня поезда.

– Хорошо, тогда скажите, как вы квалифицируете выплаты, о которых упоминал Бернард.

– Вы имеете в виду, как они квалифицируются в контракте? – уточнил он, подчеркивая, что лично он не намерен давать никаких оценок. Ни при каких обстоятельствах.

Короче говоря, с разрешения сэра Хамфри мой личный секретарь ознакомил меня со специальной инструкцией, регламентирующей такого рода выплаты. Совершенно секретный документ, в той или иной форме существующий во всех крупнейших транснациональных корпорациях.

 

До 100 000 фунтов

Оплата специальных услуг

Персональные пожертвования

Особые скидки

Текущие расходы

До 500 000 фунтов

Дополнительные выплаты

Текущие расходы

Выплаты «в благодарность»

Оплата посреднических услуг

Политические пожертвования

Выплаты, не обусловленные контрактом

Свыше 500 000 фунтов

Гарантийные взносы

Комиссионные расходы

Административные издержки

Авансирование будущих доходов

 

Лично мне эта шкала коррупции показалась еще отвратительнее, чем сама коррупция. (Реакция в духе Хэкера: он, бесспорно, был против коррупции, но… только если она принимала особо крупные размеры. Что вскоре подтвердилось развитием событий с кувшином для розовой воды. – Ред.)

Я поинтересовался, как на практике осуществляются такие выплаты.

– Начиная от зашифрованного счета в швейцарском банке и кончая пачкой банкнотов, подсунутых под дверь кабинки мужского туалета, господин министр.

Он говорил об этом так спокойно, так бесстрастно, словно речь шла о чем‑то обыденном. Неужели он не понимает всей чудовищности происходящего? Судя по его реакции – нет.

Я попытался было напомнить Хамфри, что взяточничество уголовно наказуемо, что это грех. Однако он, снисходительно усмехнувшись, перебил меня:

– У вас провинциальные взгляды, господин министр. В других частях света на эти вещи смотрят совершенно иначе.

– Грех, Хамфри, не имеет к географии никакого отношения!

– Имеет, господин министр, причем самое непосредственное, – возразил он и принялся объяснять, что в странах «третьего мира» размер «не обусловленных контрактом выплат» является прежде всего демонстрацией «серьезности намерений», а крупное «политическое пожертвование» транснациональной корпорации свидетельствует лишь о том, что она рассчитывает получить солидные прибыли.

(Здесь, пожалуй, уместна аналогия с авансом издателя автору: тот, кто предлагает больший аванс, получит большие доходы от продажи книги. – Ред.)

– Уж не хотите ли вы уверить меня, что поощрение коррупции является политикой нашего правительства?

– О нет, господин министр. Как вы могли подумать такое! Поощрение коррупции не может быть политикой правительства. Только его практикой…

Двойные стандарты моего постоянного заместителя не перестают меня удивлять!

В разгар этого беспрецедентного обсуждения (такого ли уж беспрецедентного? – Ред.) позвонили из пресс‑секретариата с просьбой сделать официальное заявление в связи с публикацией в «Файнэншл таймс». Я обратился за советом к Хамфри.

Он с готовностью откликнулся:

– Уверен, пресс‑секретариат вполне в состоянии сам придумать что‑нибудь достаточно убедительное и… достаточно бессмысленное. В конце концов, именно за это им и платят.

Я упрекнул его за откровенный цинизм. Он воспринял справедливый упрек как комплимент, заметив, что «циник» – это всего лишь термин, придуманный идеалистами для определения реалистов.

Меня невольно насторожила характеристика пресс‑секретариата: может, он надеется, что в случае чего я их прикрою? Абсурдное предположение! Но, кажется, я нашел выход.

– Я скажу всю правду!

– Господин министр!… Что вы задумали?

– Я был в полном неведении! Почему я должен защищать то, на что никогда не давал согласия?

Он, как всегда, ударился в голую демагогию: контракт означает тысячи новых рабочих мест… миллионы экспортных долларов… дескать, мы не имеем права лишать британцев всего этого из‑за какой‑то ерунды…

Я, насколько мог, терпеливо разъяснил ему, что речь идет не о «какой‑то ерунде», а о коррупции!

– Вы ошибаетесь, господин министр, всего лишь о несущественных, но очень нужных авансах…

Довольно! Пришлось напомнить ему: правительство существует не только для бесконечного улаживания дел. Оно руководствуется прежде всего моральными соображениями!

– Да‑да, конечно, господин министр, моральными соображениями. Я ни на секунду не забываю об этом, уверяю вас.

– Так вот, имейте в виду, – непреклонно заявил я, – если этот вопрос будет поднят в парламенте или прессе, я немедленно объявлю о расследовании.

– Отличная идея! – неожиданно согласился он. – Мне доставит искреннее удовольствие возглавить его.

Я сделал глубокий вдох.

– Нет, Хамфри, не внутреннее расследование – настоящее.

Его глаза расширились от ужаса.

– Господин министр! Надеюсь, вы шутите?

– Настоящее расследование, Хамфри, – снова отчеканил я.

– Нет‑нет, не делайте этого, умоляю вас!

– Моральными соображениями, Хамфри, нельзя без конца поступаться!

Да, только так. Вопросы морали надо раз и навсегда сделать центральными для нашего правительства. И начало этому положу именно я!

 

Вспоминает сэр Бернард Вули:

 

«Вскоре после того, как Хэкер пригрозил «настоящим расследованием» кумранской сделки, я зашел за министром на его лондонскую квартиру – нам предстояло вместе отправиться в Суонси, где он должен был выступить на митинге в центре регистрации транспортных средств. Поездка была вызвана срочной необходимостью поднять моральный дух жителей района, поскольку внедрение там трудосберегающих компьютеров привело к таким простоям, что для ликвидации возникшего хаоса пришлось нанимать тысячи дополнительных работников. Похоже, проблему можно решить только с помощью еще более трудосберегающих компьютеров: они хотя и потребуют огромного расхода общественных средств, но зато, с одной стороны, помогут поставить ситуацию под контроль, а с другой – дадут возможность избежать увольнения тысяч дополнительно нанятых работников. Поскольку же создание новых рабочих мест составляло основу нашей стратегии в зонах особого развития (то есть в неустойчивых избирательных округах. – Ред.), нам, естественно, меньше всего хотелось лишать парней работы. Конечно, само по себе выступление Хэкера вряд ли могло радикально изменить ситуацию, однако, по мнению сэра Хамфри, подобный «визит доброй воли» продемонстрировал бы нашу заботу о населении (об избирателях. – Ред.) и готовность искать конструктивный выход из положения.

Короче говоря (слишком поздно! – Ред.), я ждал, пока министр оденется, в прихожей его лондонской квартиры, мило беседуя с его супругой. Заметив стоящий на столике в углу кумранский кувшин для розовой воды, я высказал восхищение, как гармонично он вписывается в интерьер квартиры, воздав тем самым должное вкусу госпожи Хэкер. Она восторженно закивала и, сияя от счастья, доверительно поведала мне, что утром к ней забегала приятельница и тоже обратила внимание на кувшин.

– Неужели? – притворно удивился я.

– Да. И знаете, кто? Дженни Гудвин… из «Гардиан».

Ее слова произвели на меня впечатление разорвавшейся бомбы.

– Из «Гардиан», – ошеломленно повторил я.

– Да, она еще спросила, откуда у нас эта вещица.

– Журналистка… – в ужасе пробормотал я.

– Что? А‑а, понимаю… но ведь это же «Гардиан». Дженни также спрашивала, сколько он стоит. Я сказала: «Что‑то около пятидесяти фунтов».

– Вы так сказали?

Сердце провалилось куда‑то в желудок, меня бросало то в жар, то в холод, язык будто прилип к пересохшей гортани…

– Да, а что?… Представляете, – госпожа Хэкер бросила на меня подозрительный взгляд, – ей показалось, что это подлинник.

– …это подлинник, – эхом откликнулся я.

– Что с вами, Бернард? Вы повторяете за мной, словно заигранная пластинка.

Я извинился.

Затем госпожа Хэкер сообщила мне, что эта журналистка, Дженни Гудвин, попросила у нее разрешения позвонить в кумранское посольство, чтобы узнать стоимость кувшина.

– …стоимость кувшина…

Она пристально посмотрела на меня.

– Бернард, но это же копия, не так ли?

Едва не подавившись неизвестно откуда взявшимся комом в горле, я принялся сумбурно объяснять ей, что, дескать, насколько мне известно, то есть как меня авторитетно заверили и тому подобное… Трудно сказать, чем бы все это закончилось, если бы не вошел министр. На какое‑то время я был спасен. Но только на время, ибо теперь знал: топор занесен, моя голова на плахе, и завершить свою карьеру мне придется, скорее всего, где‑нибудь в Бюро по трудоустройству.

Честно говоря, оставалось надеяться только на то, что министр не оставит меня в беде. В конце концов, я всегда старался сделать для него, как лучше. Что же касается сэра Хамфри, то хотя на его помощь или сочувствие рассчитывать не приходилось, но скрыть от него назревающий скандал я бы никогда не посмел».

(На следующее утро Бернард Вули попросил сэра Хамфри о срочной встрече, после которой верный себе сэр Хамфри Эплби сделал соответствующую запись в дневнике. – Ред.)

 

«Б.В. испросил моего согласия выслушать некую чрезвычайно срочную и важную информацию. Я сказал, что готов его выслушать, однако он не произнес ни слова. Тогда я напомнил ему, что уже сказал «да», но он продолжал хранить упорное молчание.

Лоб Б.В. покрылся испариной, хотя в тот день было довольно прохладно. Чувствовалось, что он находится в состоянии несвойственного ему душевного смятения.

Тогда я задал несколько наводящих вопросов, предположив, что он, очевидно, направил министра не на тот обед, или подсунул ему не ту речь, или, чего доброго, показал ему документы, с которыми мы совершенно не собирались его знакомить.

Он отрицательно покачал головой. Приняв во внимание крайнюю необычность поведения Б.В., я указал ему на стул, и он с облегчением уселся.

Постепенно выяснилось, что проблема в золотом кувшине, подаренном министру кумранским правительством. По словам Бернарда, этот диковинный сосуд очень понравился жене министра. Ничего удивительного! Когда же Б.В. разъяснил ей существующие правила, она ужасно расстроилась. (Все они одинаковы.) Затем госпожа Хэкер спросила Б.В., может ли кувшин стоить больше пятидесяти фунтов, и добавила, как чудесно было бы, если бы это оказалось не так. И бедняга Вули, похоже, согласился «помочь».

Мне, конечно, понятны его мотивы, но… золотой кувшин семнадцатого века? Это уж слишком!

Из сбивчивых объяснений Б.В. выяснилось, что ему подвернулся «ужасно любезный кумранский бизнесмен», который и оценил кувшин не как подлинник, а как копию в 49 фунтов 95 шиллингов. Очень удобная цена.

На мой вопрос, поверил ли он этому «ужасно милому человеку», Бернард растерянно залепетал:

– Я… э‑э… то есть он сказал, что прекрасно разбирается… понимаете, он так блестяще говорил по‑арабски, что я… э‑э… принял на веру. Разве ислам – недостаточно убедительная вера?

На мой взгляд, недостаточно убедительное оправдание весьма рискованной авантюры. Ему здорово повезло, что никто этим не заинтересовался. Во всяком случае, пока. И слава богу.

Я собирался прекратить разговор, ограничившись письменным замечанием в своем отчете, когда он сообщил мне о журналистке из «Гардиан», которая обратила внимание на кувшин в прихожей лондонской квартиры министра и узнала от госпожи Хэкер, что это – копия. Так что теперь повышенного интереса, боюсь, не избежать.

Патологическая подозрительность прессы к подобного рода вещам, конечно, до нелепости смешна, и все же я счел своим долгом предупредить Б.В., что, видимо, придется рассказать обо всем министру – иного выхода нет».

 

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Мая

 

В пятницу Хамфри явился с «вхождением». (Напоминает китайскую церемонию, не правда ли?) Другими словами, он представил рекомендации, как замять потенциальный скандал с кумранской взяткой.

Естественно, я не собираюсь из кожи лезть вон, чтобы предать дело огласке, но все же мне непонятно, почему я должен оказываться в положении человека, пытающегося скрыть мусор в углу. Поэтому, если дело дойдет до вопросов, я твердо намерен объявить о проведении независимого расследования под руководством королевского адвоката.

Выслушав все это в самом начале беседы, Хамфри попытался переубедить меня:

– Кумранский проект стоит триста сорок миллионов фунтов, господин министр!

– Не давите на меня цифрами, Хамфри, – сказал я и напомнил ему о моральных соображениях. – Даже если контракт стоит триста сорок миллионов фунтов, моя должность мне дороже.

Тут Хамфри заметил, что у Бернарда имеется для меня важное сообщение. Я вопросительно посмотрел на него. Бернард тяжело вздохнул, откашлялся и, запинаясь, сказал:

– Господин министр… речь идет… э‑э… о кувшине, который вам подарили в Кумране…

– О чем? Ах, о кувшине! Как же, как же, он стоит у нас в прихожей. Милая вещица.

Он страдальчески скривился, однако нашел в себе силы продолжить:

– Я дал понять госпоже Хэкер, что она… что вы можете… взять кувшин себе, так как он стоит менее пятидесяти фунтов. Но я не уверен… э‑э… человек, который оценил его, был ужасно любезен… я сказал ему, что госпожа Хэкер в восторге от кувшина… понимаете, возможно, он просто хотел… э‑э… угодить…

Не видя особых причин для волнения, я попросил его успокоиться, так как все равно никто ничего не узнает. Мало того – даже похвалил его за находчивость!

Очень скоро мне пришлось горько пожалеть об этом.

– Да, но понимаете… сегодня утром госпожа Хэкер сказала мне, что у нее побывала журналистка из «Гардиан» и заинтересовалась кувшином.

Кошмар! Я потребовал оценочную квитанцию. Представляете, она была написана на… обратной стороне меню! (Обычно казначейство не приходит в восторг, получая финансовые документы, написанные на обратной стороне меню. – Ред.)

Прочитав в моих глазах немой вопрос, сэр Хамфри со знанием дела сказал:

– Если это копия, то оценка приблизительно верна. Но если это подлинник, он стоит не менее пяти тысяч.

А я взял его себе!

Будь у меня в запасе день‑другой – никаких проблем. Нам не составило бы особого труда придумать убедительное объяснение, которое отвело бы удар и от Бернарда, и от меня.

В этот момент в кабинет влетел – даже не постучавшись! – Билл Причард, наш пресс‑секретарь. Час от часу не легче!

Ему только что звонили из «Гардиан». Они связались с кумранским посольством и спросили, действительно ли подаренное мне бесценное произведение искусства семнадцатого века всего лишь копия, как утверждает моя жена. Правительство Кумрана крайне возмущено предположением, будто они могли оскорбить англичан, подарив мне дешевую вещь. (Хотя какой смысл дарить мне ценную вещь, если ее все равно навеки упрячут в какой‑нибудь сейф?) Затем Биллу позвонили из МИДДСа и предупредили, что дело пахнет крупным дипломатическим скандалом.

Казалось бы, для одного дня плохих вестей вполне достаточно. Так нет же! Бросив на меня испуганный взгляд, Билл добавил, что в приемной сидит Дженни Гудвин из «Гардиан» и требует немедленной встречи со мной.

Помнится, Энни всегда называла Дженни Гудвин своей подругой. Хороша подруга! Журналистам вообще никогда нельзя доверять. Отвратительные хищники, вечно рыскающие в поисках свежатинки!

Бернард устремил на меня взгляд, полный немой мольбы. Да, ему не позавидуешь.

– Что ж, мой долг не оставляет мне выбора! – произнес я голосом Черчилля.

– Не оставляет выбора? – повторил Бернард, глядя на меня, словно загнанный зверь.

Не оставляет, подтвердил я. Ведь моя жена не просила его лгать о цене подарка. Не просила, признал он. Мне, разумеется, понятно, что Бернард действовал из самых лучших побуждений, но оправдать фальсификацию документа невозможно.

Бернард, чуть не плача, возразил, что лично он ничего не фальсифицировал, хотя это уже не суть важно… никому не нужная казуистика.

Беда в том, что я никогда не могу вовремя остановиться. Казалось бы, сказал главное и хватит. Так нет, меня потянуло на нравоучения. Сначала я заявил Бернарду, что не имею морального права допустить, чтобы хоть у кого‑нибудь возникла мысль, будто я просил его «устроить» оценку кувшина. Затем довел до сведения сэра Хамфри, что не желаю, чтобы хоть у кого‑нибудь возникла мысль, будто я намерен терпеть взяточничество и коррупцию в наших деловых отношениях с другими странами. Сам того не сознавая, я с упорством идиота продолжал рыть себе могилу.

– И если журналистка станет задавать мне прямые вопросы, придется сказать ей всю правду. Исходя из моральных соображений.

Осел! Ведь по совершенно невозмутимому, самоуверенному виду моего постоянного заместителя легко было догадаться: у него припрятан козырной туз. С него он и пошел.

– Вы меня убедили, господин министр. Моральными соображениями следует руководствоваться во всем, абсолютно во всем. Давайте поэтому уточним: кто расскажет прессе о пункте срочной связи – вы или я?

Шантаж! Чудовищно, невероятно, но факт. Вопрос сэра Хамфри не оставлял сомнений: если я свалю вину (которой на мне нет) за кумранскую взятку и за кувшин для розовой воды на него, на Бернарда или на кого‑либо еще (если до этого дойдет), он без колебаний отдаст меня на растерзание газетчикам.

Я ошеломленно уставился на Хамфри. И этот человек смеет говорить о моральных соображениях! Лицемер! Подлый шантажист! Ползучий гад!

– Но ведь пункт срочной связи – это совсем другое дело, – попытался я образумить его. – Алкоголь не имеет ничего общего с коррупцией…

Однако сэр Хамфри даже не выслушал меня до конца.

– Господин министр, – заявил он. – Мы обманули кумранцев. Честно говоря, меня до сих пор мучит чувство вины, осознание того, что мы нарушили священные законы ислама в их собственной стране. И рано или поздно придется положа руку на сердце признать, что идея о пункте срочной связи целиком и полностью принадлежала вам.

– Нет, не мне! – в отчаянии выкрикнул я.

– Нет, вам, – хором подтвердили сэр Хамфри и Бернард. Конечно, я мог от всего отказаться, но что стоит слово какого‑то политика против слова постоянного заместителя или личного секретаря?!

А сэр Хамфри продолжал давить.

– Сколько за это полагается ударов плетью – пятьдесят или сто? – спросил он у заметно ожившего Бернарда.

Последовала невыносимо томительная пауза. Я лихорадочно обдумывал имеющиеся у меня варианты. Но странное дело: чем больше я над ними думал, тем меньше их оставалось, пока не осталось фактически ни одного. Наконец Билл прервал мои бесплодные размышления, сказав, что журналистку лучше принять поскорее, иначе она такое напишет…

Я безвольно кивнул. «Есть только один способ защиты – нападение! – подумал я. – Это непререкаемый закон, по крайней мере, когда имеешь дело с прессой».

Что ж, мне не привыкать. Уж обращаться с газетчиками‑то я как‑нибудь научился.

(В те времена роль министра в основном сводилась к тому, чтобы достойно представлять свое министерство перед средствами массовой информации. – Ред.)

Я понял, с кем имею дело, едва она переступила порог кабинета: приятный голос, слегка неряшливый вид, брюки… короче говоря, именно то, чего и следовало ожидать от «Гардиан», – типичная дерганая либералка а‑ля Ширли Уильямс.

Пока она суетливо усаживалась на любезно предложенный сэром Хамфри стул, у меня в голове созрела примерная линия поведения: быть обаятельным, сдержанным, а главное – показать свою занятость и отсутствие времени для второстепенных разговоров. С журналистами по‑другому просто нельзя, иначе они начинают мнить себя важными персонами или тут же подозревают что‑то неладное.

Поэтому я с ласковой деловитостью семейного врача спросил ее:

– Ну‑с, и что же вас беспокоит?

И ободряюще улыбнулся.

– Два вопроса, – не раздумывая, ответила она. – И не только меня, но и общественность.

Как у нее язык поворачивается говорить от имени общественности, которая ни о том, ни о другом ничего не знает и – уж я приложу все силы – никогда не узнает!

Не обманув моих ожиданий, она начала с публикаций, обвиняющих БЭС в коррупции, то есть в получении контракта за взятку.

– Абсолютная чепуха! – отрезал я.

В случае сомнений лучше всего прибегать к абсолютному отрицанию. А если уж врать, то с высоко поднятой головой.

– Но в газетах приводятся данные о выплатах официальным лицам…

Я изобразил на лице благородное негодование и тяжело вздохнул.

– Ну сколько можно! Возмутительно просто. Английская компания из кожи вон лезет, стремясь получить заказ, который сулит стране валютные поступления и новые рабочие места, тысячи новых рабочих мест, а пресса… вместо поддержки пресса начинает подрывную кампанию!

– Но если был факт взятки…

Я не дал ей договорить:

– Ни о какой взятке не может быть и речи. По моему требованию было проведено внутреннее расследование. Все эти так называемые «выплаты» полностью обоснованы.

– Например? – спросила она уже менее уверенно.

Хамфри счел необходимым прийти мне на помощь.

– Например, комиссионные, административные издержки… – поспешно начал перечислять он.

– Текущие расходы, гарантийные взносы… – подхватил я.

Бернард тоже не остался в стороне:

– Оплата специальных услуг, личные пожертвования…

– От нашего внимания не ускользнул ни один конверт… – не давая ей опомниться, затараторил я. Но вовремя поправился: – То есть ни одна статья расходов, и все оказалось в полном порядке.

– Понятно, – упавшим голосом протянула она.

А что ей оставалось? Не имея никаких доказательств, она была вынуждена поверить мне на слово. По‑моему, ни один нормальный журналист не рискнет прогневать министра Ее Величества необоснованными предположениями и обвинениями.

(Подобно многим политикам, Хэкер, судя по всему, обладал завидной способностью верить в то, что черное – это белое, если он так говорит. – Ред.)

Развивая свой успех, я с пафосом заявил, что рассматриваю эти бездоказательные предположения, как симптомы тяжело больного общества, причем немалая доля вины, несомненно, лежит на средствах массовой информации.

– Почему, например, вы хотите поставить под удар тысячи новых рабочих мест в Британии? – тоном обвинителя спросил я.

Она промолчала. (Естественно, ей не хотелось ставить под удар тысячи новых рабочих мест в Британии. – Ред.)

В заключение я выразил намерение обратиться в Совет по печати[86] с требованием принять меры к газете, допустившей чудовищное нарушение профессиональной этики.

– Совет и тем более палата общин не останутся равнодушными, узнав о безответственном, лишенном моральных соображений поведении инициаторов этого позорного инцидента, и, уверен, найдут способ положить конец бульварным публикациям такого сорта!

Дженни была потрясена. Как я и ожидал, мое контрнаступление застало ее врасплох.

Заметно нервничая, она поспешила перейти ко второму вопросу. И я не без злорадства отметил, что вся ее агрессивная самонадеянность куда‑то улетучилась.

– Господин министр, меня также интересует кувшин для розовой воды, который вам подарили в Кумране…

Я с угрозой посмотрел на нее.

– Да? И что же именно вас интересует?

– Дело в том… – она на секунду замешкалась, но затем все‑таки овладела собой. – Я видела его в прихожей вашего дома.

– Совершенно верно, – глазом не моргнув, подтвердил я. – Мы временно храним его у себя.

– Временно?

– Конечно. Не забывайте, это очень ценная вещь.

– Но госпожа Хэкер уверяла меня, что это – копия!

Я весело рассмеялся.

– Ну, а вы как думали? Неужели мы будем каждому встречному сообщать, что это подлинник! А воры? Нет уж, пока мы не избавимся от него…

– Как… избавитесь? – растерянно спросила Дженни.

– Очень просто. Я собираюсь передать его в музей моего избирательного округа. Мы будем там в субботу. Оставить его дома я не имею права – собственность правительства, как вы не понимаете? – Я выдержал небольшую паузу и провел нокаутирующий удар. – Так что же именно вас интересует?

Сказать ей было решительно нечего. Она в замешательстве пробормотала: «Все в порядке, все отлично» – и вскочила со стула. Я поблагодарил ее за «доставленное удовольствие» и проводил до двери.

На лице сэра Хамфри было написано откровенное восхищение.

– Великолепно, господин министр!

А на лице Бернарда была написана бесконечная признательность.

– Спасибо, господин министр, большое спасибо!

– Пустяки! – великодушно отмахнулся я. – В конце концов, не давать друзей в обиду – наш святой долг. К сожалению, мы часто недооцениваем значение лояльности, так ведь?

– Да, господин министр! – дружно согласились они, но благодарности в их голосах я уже не ощущал.

 

18

Терновый венец

 

(Политики называют август «пустым сезоном». Это время, когда большинство избирателей находится в отпусках, а газеты, ориентируясь на вкусы отдыхающих, публикуют в основном развлекательные сплетни или бытовые сенсации. Это также время парламентских каникул, когда правительство имеет прекрасную возможность проводить новые или «смелые» решения. Ведь палата не может опротестовать их, пока не соберется на свое первое заседание, то есть в октябре, а к тому времени события, происшедшие в августе, будут рассматриваться средствами массовой информации как «безнадежно устаревшие».

Отсюда логически следует, что в августе члены кабинета неизбежно теряют привычную бдительность. В условиях, когда их фактически никто не контролирует, никто не ставит в тупик заковыристыми вопросами, министры Ее Величества, не опасаясь перестановок в кабинете или достаточно серьезного интереса со стороны прессы, нередко позволяют себе расслабиться сверх меры.

Очевидно, именно этим объясняется кризис транспортной политики правительства, поставивший карьеру Хэкера на грань катастрофы: ему хотели поручить одну из самых непрестижных работ в Уайтхолле, и этого удалось избежать только благодаря мудрому вмешательству сэра Хамфри Эплби, а также, безусловно, собственному возросшему политическому мастерству Хэкера.

Ближе к середине августа на Даунинг‑стрит, 10 состоялась беседа между советником премьер‑министра по экономическим вопросам сэром Марком Спенсером и секретарем кабинета сэром Арнольдом Робинсоном. В личных бумагах сэра Марка никаких ссылок на эту встречу не оказалось, что совсем неудивительно, поскольку его карьера развивалась вне государственной службы. Однако созревание интриги против Хэкера четко прослеживается в дневнике сэра Арнольда Робинсона, обнаруженном нами в архивах государственной службы в Уолтхэмстоу. – Ред.)

 

«…Обедал с сэром Марком Спенсером. Похоже, ПМ не терпится приступить к практическому осуществлению единой транспортной политики.

Я предложил кандидатуру Хэкера, поскольку он совершенно не разбирается в проблемах транспорта, они для него – terra incognita. Министр транспорта, который уже поднаторел в своем деле, наверняка будет сторониться этого нововведения, как черт ладана. Мы с сэром Марком пришли к единодушному выводу, что эту работу можно смело считать «ложем из гвоздей», «терновым венцом», «миной‑сюрпризом», поэтому я, собственно, и упомянул о Хэкере.

«Он идеально подходит для данной работы. Здесь требуется особый талант: умение проявлять кипучую активность, не достигая осязаемых результатов», – объяснил я сэру Марку.

Правда, М.С. беспокоится, что трудно будет уговорить Хэкера. Ничего трудного. Надо представить дело так, чтобы предложение выглядело большой честью.

Главное – заручиться согласием Хэкера, прежде чем об этом узнает сэр Хамфри Эплби, ибо старый лис мгновенно заподозрит неладное. «Timeo Danaos et dona ferentes»[87], – наверняка произнесет старина Хампи. Хотя ему, пожалуй, придется сказать это по‑английски, поскольку Хэкер учился в ЛЭШе.

Итак, было ясно: вопрос надо решать немедленно, тем более, что не позднее завтрашнего дня я должен отбыть во Флориду на конференцию «Правительство и участие». (В 70‑80‑е годы высшие государственные чиновники, как правило, направляли сами себя – разумеется, за государственный счет – на различные симпозиумы или конференции, особенно если они проводились в августе на известных курортах. – Ред.)

Мы встретились с Хэкером в тот же день. Предварительно условившись с сэром Марком действовать лестью: когда имеешь дело с политиками, это – надежное оружие.

Я также позаботился, чтобы Хэкер не узнал о цели нашей встречи раньше времени. Во‑первых, не хотелось давать ему возможность обсудить вопрос со стариной Хампи, а во‑вторых, пусть поволнуется немного: зачем это его вызывают на Даунинг, 10? Тревожное ожидание наверняка сделает его более покладистым.

В результате все вышло так, как я и предполагал. Будучи полным профаном в области транспорта, Хэкер изо всех сил изображал из себя знатока, был откровенно польщен, когда мы интересовались его мнением и в конечном итоге согласился «взяться за единую транспортную политику».

Хорошо, что я улетаю во Флориду сегодня вечером, прежде чем все это станет известно старине Хампи».

 

(Интересно сравнить впечатление от встречи сэра Арнольда Робинсона с рассказом о тех же событиях самого Хэкера. – Ред.)

 

Августа

 

На редкость удачный день. Воистину мне есть чем гордиться Меня неожиданно пригласили к Марку Спенсеру на Даунинг Стрит, 10. Естественно, я был немного встревожен, зная о недовольстве ПМ недавней историей с кумранским кувшином (хотя в конечном итоге все кончилось как нельзя лучше). Честно говоря, я не сомневался, что меня ожидает «маленький нагоняй», особенно когда на Даунинг, 10 меня встретил не сэр Марк, а сам секретарь кабинета сэр Арнольд Робинсон.

Слава богу, мои опасения оказались напрасными. Меня собираются повысить!

Арнольд с самого начала объявил, что у них имеется для меня почетное назначение. Я похолодел от ужаса, решив, что меня хотят «вышибить наверх», в палату лордов. Однако, как вскоре выяснилось, он имел в виду руководство новой транспортной политикой.

Разумеется, их очень интересовала моя точка зрения на проблемы транспорта. Таковой у меня не было (да и не могло быть), но, по‑моему, они ни о чем не догадались. Я ловко перекинул мяч на их сторону, попросив уточнить, что именно их интересует. Скорее всего, они подумали, что я просто не желаю раньше времени открывать карты.

– Мы тут обсуждали единую транспортную политику правительства… – начал Арнольд.

– Что ж, вопрос достаточно серьезный, – осторожно заметил я.

– Значит, вы «за»? – тут же спросил Арнольд.

Очевидно, от меня ждали утвердительного ответа, но поскольку я не до конца понимал, о чем речь, то на всякий случай принял загадочный вид. Думаю, они поверили в мою компетентность, так как сэр Марк счел возможным доверительно заметить:

– К сожалению, недовольство национализированным общественным транспортом приобретает массовый характер, что, естественно, не может не вызывать серьезной озабоченности правительства…

Он замолчал, как бы приглашая меня продолжать. Понимающе кивнув, я вежливо попросил его продолжать.

– Нам нужна четкая политика, – продолжал он. – То, чем мы занимаемся сейчас – по очереди обвиняем то транспортников, то профсоюзы, – отнюдь не способствует решению проблемы.

В разговор снова вступил сэр Арнольд.

– К тому же, как вам, очевидно, известно, в последнее время они объединились и теперь в один голос винят во всем правительство. По их мнению, транспорт плохо работает из‑за отсутствия единой политики.

– Это что‑то новое. Мне всегда казалось, что у нас есть какая‑то политика. Я точно помню: утверждая предвыборный манифест, мы договорились не проводить никакой политики в области транспорта. В этом, собственно, и состоит наша транспортная политика.

Сэр Марк согласно кивнул.

– Но, как бы там ни было, сейчас ПМ убежден в необходимости позитивной транспортной политики.

Что же он раньше‑то молчал! Ладно, еще не поздно. Слава богу, понимать с полуслова меня учить не надо.

– А‑а, ПМ… понятно. С этим трудно не согласиться. Честно говоря, я и сам всегда так думал.

Мои слова доставили сэру Арнольду и сэру Марку явное удовольствие. Я же, признаться, искренне недоумевал: какое отношение все это имеет ко мне? Ведь транспортом должно заниматься МТ (министерство транспорта. – Ред.).

Однако сэр Арнольд рассеял мое заблуждение.

– Министр транспорта, конечно, был бы только счастлив, если бы ему поручили эту миссию, но, боюсь, ему трудно быть достаточно объективным.

– За деревьями не видит леса, – пояснил сэр Марк.

– Короче говоря, здесь требуется открытый, ничем не обремененный ум, – добавил сэр Арнольд.

– Надеюсь, теперь вы понимаете, почему ПМ решил создать надведомственный орган для разработки и проведения в жизнь единой транспортной политики, – заключил сэр Марк.

Надведомственный орган! Неужели ПМ остановил свой выбор на мне? Благородные рыцари дружно кивнули. Такой поворот событий, не скрою, вызвал у меня чувство радостного возбуждения, законной гордости и даже некоторого умиления. А поток славословий в мой адрес не утихал.

– По общему мнению, у вас самый открытый ум из всех претендентов, – заявил сэр Марк.

– И самый необремененный, – добавил сэр Арнольд. Казалось, они задались целью перещеголять друг друга в изысканных комплиментах.

Само собой разумеется, я не торопился с ответом. Во‑первых, у меня не было ни малейшего понятия, в чем, собственно, будет состоять моя новая миссия, а во‑вторых, никогда не следует сразу говорить «да», если на тебя такой спрос. Поэтому я поблагодарил их за доверие, согласился с их выводом о крайней важности и ответственности данного предприятия и только потом спросил, в чем конкретно оно заключается.

– В оказании помощи согражданам, – изрек сэр Марк.

Сэр Арнольд начал было витиевато намекать, что, оказывая помощь согражданам, всегда выигрываешь в борьбе за голоса, но я решительно напомнил ему, что для меня главное – чувство долга. Гражданского долга!

В ходе дальнейшей беседы постепенно выяснилось, что они имеют в виду: отсутствие единой, логически обоснованной транспортной политики порождало и порождает массу несуразных нелепостей (тавтология. – Ред.). Сэра Арнольда и сэра Марка – то есть ПМ – серьезно беспокоили следующие проблемы:

1. Проектирование автомобильных дорог. Существующие автомобильные дороги прокладывались без учета железнодорожных коммуникаций. В результате многие шоссе на десятки миль тянутся вдоль железнодорожных путей.

2. Единые билеты. В настоящее время, если вы, к примеру, хотите попасть из Хенли[88] в Сити, вам придется купить билет на поезд до Паддингтона[89], а оттуда – еще один билет на метро.

3. Расписание. Отсутствие какой бы то ни было увязки между расписанием поездов и автобусов.

4. Изолированность аэропортов. Например, одна из линий «Бритиш рейлуэйз»[90] проходит менее чем в миле от аэропорта Хитроу, однако они никак не сообщаются друг с другом.

Кратко обрисовав суть проблем, сэр Арнольд и сэр Марк добавили, что, очевидно, аналогичные трудности существуют и вне Лондона, хотя по вполне понятным причинам они не очень хорошо с ними знакомы.

Все это на самом деле выглядит многообещающе и заманчиво. Я высказал намерение посоветоваться с сэром Хамфри. Однако они в один голос заявили, что их интересует мое мнение и мое согласие. Наконец‑то до них дошло, что я – не марионетка. В отличие от некоторых министров, я держу бразды правления в своих руках!

Потом мне сообщили, что через тридцать минут ПМ отправляется в аэропорт: ему предстоит длительный зарубежный вояж – конференция в Оттаве, открытие Генеральной Ассамблеи ООН в Нью‑Йорке, встреча в Вашингтоне…

Я в шутку спросил, кто же будет управлять страной в течение следующей недели.

Сэр Арнольд только поморщился, а сэр Марк поспешно сказал, что по дороге в Хитроу он хотел бы порадовать премьер‑министра моим согласием.

Я великодушно разрешил ему сделать это.

 

Августа

 

Утром на заседании сообщил сэру Хамфри, что есть хорошие новости.

– Я получил новое назначение.

– Да‑а? Поздравляю. Нам будет искренне жать расстаться с вами, – любезно заметил он.

Даже слишком любезно.

Я объяснил, что не собираюсь уходить из МАДа. Просто по просьбе ПМ принимаю дополнительные обязанности по разработке и осуществлению единой транспортной политики правительства. Мой постоянный заместитель, похоже, не очень обрадовался. Даже слегка нахмурился.

– Понятно… – кивнул он. – Ну а в чем же заключаются хорошие новости?

Решив, что он неправильно меня понял, я повторил все снова.

– Господин министр, – сухо осведомился он, – в таком случае осмелюсь спросить: как вы себе представляете плохие новости?

Я попросил его выражаться яснее. Он тяжело вздохнул.

– Господин министр, вы отдаете себе отчет, каковы будут последствия, если вы согласитесь на это?

– Я уже согласился.

– Что? Что?…

– Я дал согласие. Это большая честь, Хамфри. К тому же нам действительно позарез нужна единая транспортная политика…

– Если вы имеете в виду Великобританию, возможно, это и так, не спорю. Но если под «нами» вы имеете в виду себя, меня и министерство, то, должен заметить, единая транспортная политика нужна нам, как apertura cranium, то есть как дырка в голове. Не говоря уж о том, что это назначение, поверьте, станет для вас «ложем из гвоздей», «терновым венцом», «миной‑сюрпризом».

Вначале я не понял, чем вызвана столь резкая отповедь моего постоянного заместителя: желанием подурачиться, ленью или какими‑либо иными мотивами. Конечно, у него прибавится административных хлопот – это понятно, но Хамфри всегда радовался любому расширению своей империи.

– Нет, господин министр, дело не в этом. Если кому и угрожает реальная опасность, так только вам. Я не принимаю решений, в мою задачу входит лишь оберегать ваш трон. Кстати, вы никогда не задумывались, почему у нас до сих пор нет единой транспортной политики?

– Действительно, почему?

– Да потому, что такая политика отвечает интересам всех, абсолютно всех, кроме министра, который взялся бы за ее осуществление!

Сэр Хамфри сделал паузу и задумчиво уставился в потолок.

– Есть ли такие слова, которые дошли бы до вашего сердца? – вслух спросил он самого себя.

Я молча ждал. Бернард тоже.

– Так, кажется, нашел, – довольно пробормотал мой постоянный заместитель и, повернувшись, пристально посмотрел мне в глаза. – В конечном итоге, это приведет к потере голосов!

– К потере голосов? – ошеломленно переспросил я.

– Несомненно, – жестко отрезал Хамфри. – Почему, как вы думаете, этим не занимается сам министр транспорта?

Я хотел было объяснить ему, что министру транспорта трудно быть объективным, что он за деревьями не видит леса… Однако сэр Хамфри опередил меня.

– Очевидно, ему трудно быть объективным… за деревьями не видит леса… Так ведь они сказали вам? – язвительно заметил он.

– А вам, Хамфри, полагаю, истинная причина известна? – не в силах скрыть раздражение огрызнулся я.

– Господин министр, задумывались ли вы над тем, почему министр транспорта предложил на этот пост лорда‑хранителя печати? Почему лорд‑хранитель печати предложил канцлера герцогства Ланкастерского, а тот – лорда‑председателя Тайного совета?

Я был вынужден признать, что не имею ни малейшего понятия.

– Ну а как вы объясняете вызов на Даунинг, 10 без моего ведома?

Снова был вынужден признать, что объяснить этого не могу.

– Так вот, господин министр. – В его голосе послышались зловещие нотки. – Последние три недели это гибельное назначение крутится в Уайтхолле подобно гранате с выдернутой чекой!

Возможно, он и прав. По части слухов мой постоянный заместитель, надо отдать ему должное, информирован на редкость. Однако и я не собирался сдавать своих позиций. К тому же я почувствовал, что мое назначение вызвало у сэра Хамфри чувство досады – досады на то, что мне оказали большую честь, а с ним не посоветовались – ни они, ни я.

– Если я сумею воплотить в жизнь задуманное, мне будет чем гордиться.

Сэра Хамфри мой довод нисколько не убедил. По его мнению, если даже у меня и получится, новая политика начнет давать плоды не ранее, чем через десять лет. А к тому времени ни его, ни меня здесь уже не будет. Нас либо повысят, либо понизят, либо отправят на покой.

– И не забывайте, господин министр, любая политика предполагает наличие альтернативы. Сделав свой выбор, вы доставляете радость одним, но неизбежно приводите в бешенство остальных. В результате на каждый приобретенный голос вы потеряете десять других. Если вы дадите работу автотранспортникам, то Совет железных дорог вместе с профсоюзами поднимут такой вой – чертям тошно станет. Но попробуйте решить вопрос в пользу железных дорог – автотранспортники разорвут вас на части. Если вы, к примеру, вознамеритесь урезать плановые капиталовложения «Бритиш эруэйз», они в тот же день проведут разгромную пресс‑конференцию, где сотрут вас в порошок. Увеличивать же бюджет вам все равно никто не позволит, поскольку казначейство помешано на тотальной экономии.

Я высказал робкую надежду, что надведомственный статус придаст достаточную силу моим решениям.

Хамфри даже не счел необходимым скрыть презрительную усмешку.

– Боюсь, надведомственные набобы сродни мандаринам государственной службы, господин министр. Вы моментально приобретете множество смертельных врагов: работников управлений по связям с общественностью, тред‑юнионистов, членов парламента… А их не надо учить, как использовать в своих интересах телевидение и прессу. Можете мне поверить: каждый день кто‑нибудь из них будет на всю страну предавать анафеме то или иное решение Хэкера с телеэкрана или со страниц центральных газет, сравнивая вас с чумой или другим национальным бедствием.

Его трусливая демагогия вывела меня из себя. Я довольно резко напомнил ему, что инициатива моего назначения исходит от самого премьер‑министра и что не в моих правилах уклоняться от выполнения долга перед страной. Более того, по мнению сэра Марка, новая стратегия встретит безусловную поддержку и одобрение избирателей. А раз так – незачем глядеть дареному коню в зубы.

– Иногда не мешает и заглянуть, уверяю вас. Особенно если конь троянский, – загадочно произнес сэр Хамфри.

Не совсем поняв, куда он клонит, я осторожно спросил:

– Уж не хотите ли вы сказать, что внутри этого дареного коня полно троянцев?

Бернард попытался было внести свое обычное уточнение, но, увидев мой выразительный взгляд, раздумал. Вместо ответа сэр Хамфри неожиданно предложил провести предварительное обсуждение вопроса с руководителями МТ – начальниками управлений автомобильного, железнодорожного и авиационного транспорта.

– Надеюсь, вы поймете, с чем вам придется столкнуться.

– Проводите, если хотите. Но имейте в виду: я не отступлюсь. В случае удачи единая транспортная политика может стать моими Фолклендскими островами!

– Да‑да, конечно, – подхватил сэр Хамфри. – А вы – генералом Галтиери[91].

 

Августа

 

Войдя сегодня утром в свой кабинет, обнаружил на письменном столе странную до нелепости записку от Бернарда.

 

ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА

Г‑ну министру. Строго конфиденциально

12 августа

В связи с Вашим нежеланием глядеть в зубы дареному коню в виде единой транспортной политики, высказанным Вами во время сегодняшней беседы с господином постоянным заместителем, Вы поинтересовались, не обнаружим ли мы, что внутри этого дареного коня, если он окажется троянским (а, по мнению сэра Хамфри, скорее всего, так оно и будет), полно троянцев.

При всем почтении к Вам считаю своим долгом обратить Ваше внимание на следующее: если бы Вы заглянули внутрь троянского коня, то обнаружили бы, что там полно греков!

Данное утверждение основывается на общеизвестном факте, что троянского коня подарили троянцам греки. Таким образом, в строгом смысле слова тот конь не был троянским – он был греческим. Отсюда и широко известное изречение «Timeo Danaos et dona ferentes», которое, как Вы помните или, без сомнения, вспомнили бы, если бы не учились в ЛЭШе, часто не совсем точно переводится как «Бойся греков, дары приносящих».

С уважением Б.В.

 

Я немедленно продиктовал ответ Бернарду, подчеркнув, что при всей увлекательности греческих изречений, особенно для чистых гуманитариев, они не имеют прямого отношения к делам правительства.

В заключение я добавил, что в современной интерпретации – во всяком случае, для стран ЕЭС – это изречение логичнее было бы перевести так: «Бойся греков, излишки оливкового масла приносящих».

(По‑моему, очень остроумно. Не забыть бы процитировать, когда придется выступать с речами против ЕЭС!)

К своему изумлению, просматривая вечером содержимое красных кейсов, я нашел там еще одну записку от Бернарда.

Он поистине неутомим в своем стремлении к бессмысленному педантизму.

 

ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА

Г‑ну министру. Строго конфиденциально

15 августа

При всем почтении к Вам считаю своим долгом обратить Ваше внимание на безусловную ошибку, допущенную Вами в ответе на мою записку от 12 августа с.г., где изречение «Timeo Danaos et dona ferentes» названо греческим.

Хотя троянский конь был греческим, изречение, которое Вы приписываете грекам, на самом деле принадлежит латинянам. Это очевидно уже потому, что греки вряд ли стали бы предостерегать кого‑либо против самих себя. Далее. Упомянутое изречение латинского, а не греческого происхождения не потому, что timeo оканчивается на «о», ибо первое лицо в греческом языке также оканчивается на «о» (здесь, позволю себе несколько отклониться, имеется также греческое слово «timao», означающее «оказываю честь»), но вследствие того факта, что в греческом окончание «os» указывает на единственное число именительного падежа второго склонения, тогда как в латинском – на множественное число винительного падежа.

Кстати, Danaos, если Вам это интересно, означает «греки» не только на греческом, но и на латинском языке.

С уважением Б.В.

 

Я постараюсь навечно сохранить все памятные записки Бернарда: они наглядно демонстрируют, как блеск престижного академического образования ослепляет и вводит в заблуждение тех, кто отбирает перспективных молодых людей для работы в системе государственной службы.

(Через день состоялась обещанная встреча Хэкера с начальниками трех управлений министерства транспорта. Сэр Хамфри и Бернард Вули, само собой разумеется, также присутствовали на ней. – Ред.)

 

Августа

 

Сегодня состоялась весьма необычная встреча с начальниками трех управлений МТ – та самая, которую Хамфри обещал устроить для предварительного обсуждения вопроса о единой транспортной политике.

Я толком не запомнил их имен, но это не суть важно. Они представляли три ключевых управления МТ: автомобильное, железнодорожное и авиационное. К сожалению, беседа с самого начала приняла характер бескомпромиссной борьбы. Ни один не желал уступать. В чем они были единодушны, так это в опровержении моих рассуждений.

Первым боевые действия открыл начальник автотранспортного управления – кажется, Грэм или что‑то в этом роде. Он предложил правительству считать автомобильный транспорт основным средством перевозки грузов. Однако его тут же перебил человек с морщинистым раздраженным лицом (Ричард?). Ничего удивительного: непрерывная, на протяжении многих лет борьба с «Бритиш рейлуэйз», НПЖ[92] и ОПМК[93] за модернизацию английских железных дорог кого хочешь доконает.

– С вашего позволения, господин министр, я хотел бы отметить, что если говорить по большому счету, не вдаваясь в излишние детали, то такой подход нельзя назвать иначе, как недопустимо близоруким. Серьезная, дальновидная государственная политика в области грузовых перевозок должна исходить из приоритетного развития железнодорожного транспорта и…

Ему не дал договорить Пирс (из управления авиационного транспорта). Обычно спокойный, выдержанный человек (во всяком случае, так его охарактеризовал сэр Хамфри), он так торопился не отстать от других, что даже счел возможным обойтись без галантерейных преамбул вроде «если вы любезно согласитесь уделить мне несколько минут…» или «я не хотел бы злоупотреблять вашим драгоценным временем, но…»

– Господин министр, при всем уважении к присутствующим, я считаю своим долгом заявить, что оба предложения ведут к катастрофе. Долгосрочные национальные интересы, особенно в условиях неуклонно растущего спроса, требуют всемерного расширения и укрепления прежде всего воздушных перевозок.

Грэм грохнул карандашом по столу (кстати, стол – под красное дерево).

– Что ж, – раздраженно заметил он, – если господин министр готов до бесконечности наращивать бюджет…

– Если господина министра не пугает перспектива длительной и бескомпромиссной забастовки железнодорожников… – подхватил Ричард (железные дороги).

– Однако если правительство не боится взрыва массового недовольства населения… – не уступал Пирс.

Настала моя очередь перебить их всех. Я решительно поднял руку. Они умолкли, хотя и продолжали испепелять друг друга взглядами.

– Постойте, постойте, – сказал я, – мы же все представляем правительство, не так ли?

– Если вы имеете в виду лично себя, то безусловно, господин министр, – вмешался сэр Хамфри.

– Значит, мы все заодно? – продолжал я, стремясь достигнуть конструктивного соглашения.

– Само собой разумеется, кто спорит, нет сомнений, – не очень уверенно, но хором ответили Грэм, Ричард и Пирс.

– А раз так, главная цель нашей встречи – поиск решения, лучше всего отвечающего интересам Британии.

Пирс попросил слова. Я ободряюще кивнул.

– С вашего позволения, господин министр, – начал он, – мне трудно себе представить, каким образом смертельный удар по воздушным перевозкам может лучше всего отвечать интересам Британии.

Итак, перемирие длилось не более двадцати секунд.

– Мне тоже непонятно, каким образом сознательный развал железных дорог может помочь спасению Британии, – горько посетовал Ричард.

Не отстал от них и Грэм, саркастически заметивший, что не видит какой‑либо пользы для страны в «фактической ликвидации автомобильного транспорта».

Я снова призвал их к молчанию и еще раз напомнил о цели встречи – обсудить различные варианты единой транспортной политики правительства. Я ведь специально пригласил сюда авторитетных, знающих людей, надеясь услышать от них позитивные, конструктивные предложения.

Напрасные старания. Их позитивные, конструктивные предложения было совсем нетрудно предугадать. Ричард немедленно потребовал отдать приоритет железным дорогам, Грэм – резко увеличить капиталовложения в развитие автомобильного транспорта, а Пирс – расширить объем воздушных перевозок.

Я счел своим долгом довести до их сведения, что единая транспортная политика, помимо всего прочего, предусматривает общее сокращение расходов.

– В таком случае, – криво усмехнулся Ричард, – остается только один возможный путь.

– Это уж точно, – мрачно согласился Грэм.

– Вне всяких сомнений, – ледяным тоном подтвердил Пирс.

Теперь неприязненные взгляды, которыми они непрерывно обменивались друг с другом, были устремлены на меня. Беседа зашла в тупик. Слава богу, сэр Хамфри был на посту.

– Ну что ж, прекрасно! – бодро произнес он. – Что может быть лучше общего согласия. Благодарю вас, господа.

И недовольным господам ничего не оставалось, как откланяться и покинуть мой кабинет.

В официальных коммюнике беседы подобного рода обычно называют «откровенным обменом мнениями», при этом, видимо, подразумевается, что на следующее утро уборщице приходится смывать с пола кровь.

 

Вспоминает сэр Бернард Вули:

 

«Упомянутая беседа с руководителями МТ, безусловно, разочаровала Хэкера. Причиной тому его неспособность до конца понять роль государственной службы в процессе принятия решений.

Ведь на этой встрече каждый из начальников руководствовался интересами своего управления и потому готов был всячески препятствовать любым изменениям транспортной политики, если таковые неблагоприятно скажутся на его клиентуре.

В 80‑х такая практика была вполне в духе государственной службы. Собственно говоря, все ведомства Уайтхолла, теоретически коллективно представлявшие правительство в глазах общества, всячески пытались оказать давление на правительство, поскольку каждое министерство фактически контролировалось теми, над кем оно было призвано осуществлять контроль.

Почему, например, в Англии было введено единое среднее образование? Кто хотел этого: ученики, родители? Вряд ли.

Самое мощное давление оказывал Национальный профсоюз учителей. А поскольку этот профсоюз являлся основным клиентом МОНа (министерства образования и науки. – Ред.), то МОН и принял решение об образовании системы единых средних школ.

Любое ведомство в своей деятельности исходило из интересов прежде всего тех, с кем оно имело наиболее тесные контакты. Так, министерство занятости интриговало в пользу Британского конгресса тред‑юнионов, в то время как министерство промышленности всячески пеклось о предпринимателях. Это была довольно своеобразная система «противовесов»: министерство энергетики заботилось об интересах нефтяных компаний, министерство обороны – о вооруженных силах, министерство внутренних дел – о полиции… и так далее. А по сути, вся деятельность государственного аппарата была направлена на то, чтобы не дать кабинету проводить свою собственную политику. Что ж, кто‑то ведь должен был это делать!

Таким образом, единая транспортная политика могла получить право на существование, только преодолев мощное сопротивление всей государственной службы и ряда других заинтересованных групп.

Попутно хотел бы отметить: само существование такой системы «сдержек и противовесов»[94] – как назвали бы ее наши американские союзники – делает нелепым заезженный миф о якобы правом уклоне государственной службы. Или левом. Или любом другом. Например, министерство обороны, защищая интересы армии, как того и следовало ожидать, принадлежало к правому крылу, а министерство здравоохранения и социального обеспечения, клиентами которого являлись в основном больные, престарелые и обездоленные, – к левому; министерство промышленности, ориентировавшееся на предпринимателей, принадлежало к правому крылу, а министерство занятости, занимавшееся безработными, – к левому; МВД, безусловно, принадлежало к правому крылу, поскольку в сферу его забот входили полиция, тюрьмы и эмигранты, а МОН, как уже упоминалось, – к левому.

Меня могут спросить: «А министерство административных дел?» Охотно отвечу: мы не относились ни к правым, ни к левым! Поскольку наш единственный клиент – сама государственная служба, мы видели свою главную задачу в защите ее интересов от любых посягательств со стороны правительства.

Строго говоря, конституция предписывает государственной службе обеспечивать выполнение желаний правительства. Так оно фактически и происходит, если, конечно, эти желания практически осуществимы. То есть, если мы считаем их практически осуществимыми. Да и как иначе это можно определить?»

 

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Августа

 

Сегодня утром мы с Хамфри обсудили итоги встречи с руководителями МТ.

Теперь мне окончательно ясно: я попал в тяжелый переплет, из которого надо как можно скорее выбираться. Пусть кто‑нибудь другой тешит свое честолюбие громким статусом «надведомственного набоба»!

Я сказал Хамфри, что мы должны найти способ воздействовать на ПМ.

– Говоря «мы», вы имеете в виду нас с вами или, подобно надведомственным набобам, только себя самого?

Он торжествует, злорадствует! Пришлось разъяснить ему реальную ситуацию: я имел в виду нас обоих, если он, конечно, не хочет, чтобы министерство – и соответственно он, сэр Хамфри, – по уши увязло в транспортных проблемах.

Поскольку мой постоянный заместитель не очень представлял себе, как можно оказать воздействие на премьер‑министра, я подал ему идею. Самое уязвимое место политика – его избирательный округ.

Затем я попросил Бернарда принести карту и справочник избирательного округа ПМ. Хамфри недоуменно посмотрел на меня, как бы спрашивая: «А это еще зачем?» Я подумал, что в таких делах лучше всего изъясняться эвфемизмами, и сказал:

– Мне нужен ваш совет, Хамфри. Как вы считаете: может ли случиться, что практическое осуществление единой транспортной политики потребует определенных жертв, так сказать, «местного значения»? Естественно, необходимых в интересах всей страны, но весьма болезненных для тех, кому не повезет.

Он понял все с полуслова. И заметно оживился.

– Потребует жертв? Да, безусловно, господин министр. Более того – они просто неизбежны!

– Ну а если пострадавший округ представлен в парламенте влиятельным членом правительства… весьма влиятельным… самым влиятельным членом правительства?

– Скандальная ситуация, господин министр, в высшей степени скандальная ситуация… – пробормотал Хамфри, и глаза его весело засветились.

Тем временем Бернард принес карту и справочник избирательного округа ПМ. Оставалось только сделать выбор.

Мы начали с парка. Хамфри обратил внимание на его близость к железнодорожному вокзалу и напомнил мне, что в соответствии с требованиями единой транспортной политики автобусные станции должны располагаться как можно ближе к вокзалам.

Увы, он прав. Ничего не поделаешь. Тяжело вздохнув, я сформулировал нашу первую рекомендацию: Разместить автобусную станцию в парке Королевы Шарлотты. Интересы страны требуют жертв.

Перелистывая справочник, мы наткнулись на крупную авторемонтную мастерскую и подумали, что было бы намного рациональней объединить ее с ремонтной службой железнодорожного депо – безусловно, весьма ощутимая экономия. Таким образом, наша вторая рекомендация гласила: Закрыть авторемонтную мастерскую.

Тут мне в голову пришла интересная мысль: ведь основным средством сообщения в избирательном округе ПМ являются пригородные поезда, которые, как известно, в целом убыточны. Они активно используются только в часы пик, а это означает, что фактически мы их субсидируем.

– Справедливо ли это? – спросил я Хамфри.

Он без колебаний согласился, что это несправедливо вообще и в особенности по отношению к тем, кто не пользуется пригородными поездами. Отсюда и наша третья рекомендация: Сделать пригородные поезда экономически рентабельными.

Конечно, плата за проезд теперь вырастет, как минимум, в два раза, но… разве можно приготовить омлет, не разбив яиц?! (Изречение прусского короля Фридриха II. – Ред.)

– Господин министр, взгляните‑ка! – Хамфри ткнул пальцем в справочник. – Оказывается, тут и железная дорога, и метро. В связи с этим хотелось бы напомнить, что, по мнению ряда авторитетных специалистов, такие районы практически не нуждаются в автобусном обслуживании… во всяком случае, в вечернее время.

Что ж, логично и убедительно. Четвертым пунктом мы записали:

Отменить автобусное движение в округе после 18.30.

Неожиданно Бернард заметил, что после строительства новой автобусной станции в парке останется много неиспользованной территории.

Он прав. Мы совершенно упустили это из виду. Надо исправлять положение.

– Мне кажется, логическим продолжением автобусной станции была бы стоянка для контейнеровозов. Особенно в ночное время, – снова помог нам Бернард.

Гениально! Так и запишем: Строительство стоянки для контейнеровозов рядом с автобусной станцией в парке Королевы Шарлотты.

Однако, более внимательно изучив расположение парка, мы с сожалением обнаружили, что стоянка безусловно потребует капитальной реконструкции подъездных путей. Может быть, даже придется засыпать пруды в западной части парка? А что делать?

Провести капитальную реконструкцию подъездных путей к стоянке контейнеровозов – такова была наша шестая и последняя рекомендация.

Мы еще раз внимательно просмотрели весь список. Наши рекомендации, естественно, не имели никакого отношения лично к ПМ – они являлись не самой приятной, но неизбежной частью общенациональной транспортной стратегии.

Тем не менее я решил подготовить и отослать на Даунинг, 10 соответствующую информационную записку. Премьер‑министр наверняка захочет узнать, какие последствия новая транспортная политика будет иметь для его избирательного округа. И я, по‑настоящему лояльный министр и верный коллега по кабинету, считаю себя обязанным предоставить ему такую информацию.

Хамфри обратил мое внимание еще на одну серьезную проблему:

– Господин министр, а вы представляете, что произойдет, если об этом узнает пресса? Ведь аналогичные последствия грозят и многим другим округам. Такое начнется!…

Я спросил, насколько, по его мнению, реальна такая угроза.

– Гм‑м… – задумчиво произнес он. – На такие вещи у журналистов просто собачий нюх… Утаить что‑либо от них практически невозможно. Особенно если существуют копии документа.

Отличная мысль! Всегда бы так. Когда идет нормальная работа, Хамфри просто невыносим, но стоит дойти делу до драки – лучшего союзника, пожалуй, не найти.

– Черт побери! – раздосадованно чертыхнулся я. – Действительно серьезная проблема. Ведь копии моей записки должны быть разосланы всем членам кабинета… Их избирательные округа, естественно, тоже не останутся в стороне…

Хамфри поддержал эту мою решимость, философски заметив, что в нашем положении остается только надеяться… Если утечка и произойдет, то при таком количестве копий никто не догадается, кто ее допустил. К тому же, как выяснилось, сэр Хамфри сегодня обедает с Питером Мартеллом из «Таймс». Какое совпадение!

Все это выглядит очень обнадеживающе.

Я попросил Хамфри не делать того, чего бы в аналогичной ситуации не сделал я. Он заверил меня, что на него можно положиться.

Интересно, чем закончится их обед.

(Отчет сэра Хамфри Эплби об упомянутой встрече с Питером Мартеллом был обнаружен в его дневнике. – Ред.)

 

«…Обедал с Питером Мартеллом из «Таймс»…

Когда я вскользь упомянул о единой транспортной политике, на его лице появилось выражение откровенной скуки – вполне естественная реакция! Однако он мгновенно оживился, узнав о неминуемых отрицательных последствиях, таких, например, как:

1. Сокращение рабочих мест в результате объединения конечных железнодорожных и автобусных станций.

2. Сокращение рабочих мест в результате слияния ремонтных мастерских.

3. Сокращение рабочих мест в результате оптимизации услуг.

4. Снижение интенсивности движения поездов и автобусов – то есть дальнейшее сокращение рабочих мест.

Интерес Питера заметно возрос, когда он узнал, что больше всего, судя по слухам, пострадает избирательный округ самого ПМ. Откуда берутся все эти слухи – ума не приложу!

Убедившись в «неординарности ситуации», Питер, видимо, решил написать громкую статью и потребовал достоверных фактов. Я укоризненно взглянул на него, однако он стоял на своем, утверждая, что газета – не правительство: помещая материал в номер, она должна иметь конкретные доказательства его достоверности.

Я также пресек его попытку выудить из меня сведения о возможной публикации Белой или Зеленой книги[95]. Впрочем, я был вынужден признать факт существования конфиденциальной записки Хэкера премьер‑министру и двадцать одной копии, направленной всем без исключения членам кабинета.

– Ну, тогда все в порядке! – обрадовался Питер. – Вы сами мне ее дадите или лучше связаться с кем‑либо из ваших коллег?

Я довольно резко выговорил ему, напомнив о недопустимости разглашения секретных документов… не говоря уж о передаче их журналистам.

Единственная возможность заполучить такой документ – если его случайно где‑нибудь оставят… Впрочем, вероятность такой халатности практически исключена».

 

(Сэр Хамфри даже в своем дневнике старался изложить упомянутую беседу таким образом, чтобы отвести от себя малейшие подозрения. Однако появление статьи Питера Мартелла – не далее чем через день после обеда с сэром Хамфри, – где подробнейшим образом излагалось содержание секретной записки Хэкера, позволяет предположить, что сэр Хамфри Эплби случайно оставил свой личный экземпляр. – Ред.)

 

Августа

 

Хамфри поработал на славу. В субботней «Таймс» опубликована моя программа из шести пунктов относительно избирательного округа премьер‑министра. Не скрою, мне это доставило большое удовольствие. Ровно в 10.30 последовало ожидаемое приглашение на беседу с Марком Спенсером (сам ПМ все еще за границей).

Не успел я войти в кабинет на Даунинг,10, М.С. сразу же перешел к делу.

– Не считаю нужным скрывать от вас, что ПМ не слишком всем этим доволен. – Он сердито потряс «Таймс».

Я охотно согласился с ним.

– Да‑да, возмутительно. Мне тоже все это не очень…

– Без утечки здесь не обошлось, – пробурчал он, глядя мне прямо в глаза.

– Кошмар! Моим коллегам по кабинету ничего нельзя доверять.

Столь безоговорочное согласие, кажется, застало его врасплох.

– Кого‑нибудь конкретно имеете в виду? – заинтересованно спросил он.

Понизив голос, я ответил, что не хотелось бы называть имен, хотя кое‑кто из членов кабинета… И замолчал. Иногда взгляд красноречивей любых слов.

Мои намеки его, конечно, не удовлетворили.

– Так, а конкретнее?

Я тут же пошел на попятную. Мне стало ужасно весело.

– Сами понимаете, полной уверенности в этом быть не может. А вдруг они ни при чем? Ведь я направил записку сюда, на Даунинг, 10.

Сэр Марк не увидел в моих словах ничего смешного.

– Ваш намек по меньшей мере неуместен. В резиденции премьер‑министра утечек не бывает, – сухо заметил он.

– Да‑да, несомненно, – поспешно согласился я. – Действительно нелепое и неуместное предположение.

Конечно, утечки бывают у всех. Именно потому мы с утра до вечера не можем отбиться от парламентских корреспондентов.

– Однако тревожит не только и не столько сам факт утечки, каким бы прискорбным он ни был, – продолжал сэр Марк. – ПМ серьезно обеспокоен последствиями ваших предложений.

– Ну еще бы! – с готовностью подтвердил я. – Потому мы и сочли необходимым проинформировать его. Единая транспортная политика объективно требует жертв.

Он выразил решительное несогласие со мной, настаивая на том, что транспортная политика не должна требовать жертв.

– Нет, должна! – возразил я.

– Нет, не должна! И не будет! – категорически заявил он.

Вот какие интеллектуальные разговоры ведутся в коридорах центральной власти!

– А вы сами ознакомились с содержанием моей записки? – тактично поинтересовался я.

– Все будет иначе, – не отвечая на мой вопрос, отрезал он. И добавил, протягивая мне какую‑то газету (как оказалось, еженедельник избирательного округа ПМ): – Взгляните‑ка…

 

«ПМ СТАВИТ ХЭКЕРА НА МЕСТО

Норман Поттер

Тревожные слухи о предстоящих сокращениях рабочих мест и услуг в нашем избирательном округе не получили подтверждения. Очевидно, ПМ дал твердые указания…»

 

Вот так сюрприз!

– Но ПМ не давал мне никаких указаний! – протестующе воскликнул я.

– Считайте, что дал. (Довольно оригинальный способ получения директив от премьер‑министра!) Думаю, эта утечка, от кого бы она ни исходила, раскрывает содержание секретной записки, продиктованной ПМ в Оттаве. Так что, похоже, единая транспортная политика потребует серьезного пересмотра, вы согласны?

Ловкий ход, ничего не скажешь. Я попытался было доказать сэру Марку, что пересмотр любой политики, особенно такой, как транспортная, – дело исключительно сложное, но он бесцеремонно перебил меня:

– По мнению ПМ, которое я полностью разделяю, министры для того и существуют, чтобы решать сложные задачи. Конечно, исходя из предположения, что они хотят оставаться министрами.

Круто, но предельно ясно.

Я поспешил заверить его в своей готовности пересматривать единую транспортную политику до тех пор, пока она не будет пересмотрена так, как надо.

Перед уходом я поинтересовался, каким образом информация попала в местную газету… в газету избирательного округа ПМ. Сэр Марк с улыбкой заявил, что понятия не имеет, и при этом подчеркнул, что резиденция премьер‑министра абсолютно вне подозрений.

– Хотя все это на самом деле возмутительно, – добавил он. – Я полностью с вами согласен: в наше время никому нельзя доверять.

 

Августа

 

Утром встречался с Хамфри. Снова обсуждали транспортную политику. Похоже, мы вернулись к тому, с чего начали.

Я чувствовал себя несколько подавленно, надо мной по‑прежнему, словно дамоклов меч, висела эта треклятая корона транспортного короля. К моему удивлению, Хамфри, наоборот, был в отменном расположении духа.

– Все идет как нельзя лучше, господин министр, – радостно сказал он. – Теперь мы озадачим их нереальным, невыполнимым предложением.

Я спросил, что он имеет в виду.

– Предложение, полностью лишенное здравого смысла, – объяснил он. – Мы предложим создать Всебританское транспортное управление с региональными и районными отделениями, местными представительствами, координационным центром… в общем, весь комплекс с миллиардным бюджетом и штатом, по меньшей мере, в восемьдесят тысяч человек.

– Казначейство хватит удар!

– Вот именно. Они тут же вернут все на круги своя, то есть в министерство транспорта. Никаких сомнений.

Гениально! Я попросил его как можно скорее подготовить мне подробный проект с указанием штатного расписания и примерного бюджета новой организации.

Я, безусловно, недооценил своего постоянного заместителя. Торжествующе улыбнувшись, он вынул из папки готовый документ и протянул его мне.

– Краткое резюме дается на первой странице.

Что ж, у него есть все основания торжествовать. Я похвалил его за мудрую предусмотрительность.

– Пустяки, господин министр, – скромно ответил он.

Я бегло просмотрел проект. Отличная работа!

– Боже мой, – невольно вырвалось у меня. – Представляю, что началось бы, попади этот документ в прессу!

Хамфри загадочно улыбнулся.

– Скоро придется создавать очередную комиссию по расследованию утечек…

– Не может быть! – заволновался вдруг Бернард.

– Другого выхода нет.

– Но… ведь это грозит скандалом!

Оказывается, Бернард просто не знаком с правилами игры. Удивительно, но факт. Скандалом тут и не пахнет, поскольку правилами предусмотрено только создание комиссий по расследованию утечек, но никак не их работа. Те, кого в них назначают, собираются в лучшем случае один раз, да и то скорее в целях личного знакомства. А уж о выводах таких комиссий никто вообще не слышал.

– Бернард, вы можете сказать, сколько комиссий по расследованию утечек выявили виновных? – поинтересовался я.

– Хотя бы приблизительно, – уточнил сэр Хамфри.

Бернард задумчиво нахмурился.

– Ну, если приблизительно, то… – Он снова задумался. – …Ни одной.

Правильный ответ. Они и не могут назвать виновных. По двум причинам:

1. Если утечку допустил государственный служащий, то публично обвинять его считается неправомерным. По неписаным законам Уайтхолла, упреки такого рода могут быть высказаны только в адрес политических деятелей. Для этого они, политические деятели, и существуют.

2. Если же утечку допустил политик, то публично обвинять его небезопасно: он немедленно вспомнит другие утечки своих коллег по кабинету.

Я с удовольствием объяснил все это Бернарду.

– Но существует и третья причина. Самая важная, – добавил сэр Хамфри. – Публиковать выводы таких комиссий не рекомендуется еще и потому, что большинство утечек исходит от Номера Десять.

Хамфри, бесспорно, прав. Поскольку чаще всего утечку организовывает сам ПМ – как в данном случае, – доказать это невозможно, а если и возможно, то обнародовать доказанное обойдется себе дороже.

В то же утро, вскоре после нашего разговора с Хамфри, по случайному стечению обстоятельств – я бы сказал, просто удивительному – ко мне зашел какой‑то журналист (я даже толком не понял, что ему от меня надо). Хамфри предусмотрительно «забыл» на стуле свой экземпляр нашего гениального проекта, я же по натуре ужасно рассеян: никогда не помню, что где лежит. Так или иначе, после ухода репортера эта злополучная копия нового проекта будто в воду канула. Потрясающе!

 

Августа

 

День окончательных решений!

Сегодня меня и Хамфри – на этот раз вместе – вызвали на Даунинг, 10. Нас провели к секретарю кабинета. В глубине кабинета за столом восседали сэр Арнольд и сэр Марк. Наверное, они хотели поставить нас в положение просителей, но не на тех напали.

Бодро поздоровавшись, я демонстративно сел в кресло за кофейным столиком у окна. Учитывая мой статус министра Ее Величества, они являлись (во всяком случае, номинально) моими подчиненными, а значит, не могли заставить меня вести беседу через стол. Таким образом, им ничего не оставалось, как последовать моему приглашению и сесть в уютные кресла рядом со мной. Но тон разговору задал все‑таки сэр Арнольд.

– Итак, снова утечка! – обвиняюще сказал он. – Положение становится просто угрожающим.

– Да, снова утечка, – с готовностью подтвердил я. – Откуда? Кто? Ума не приложу. В утренних газетах чуть не полностью приводятся наши предложения по созданию Всебританского транспортного управления.

Сэр Хамфри разделил наше опасение: положение становится просто угрожающим.

– Боюсь, дело идет к дисциплинарным мерам. – Сэр Арнольд осуждающе покачал головой.

– Да‑да, это было бы ужасно! – не раздумывая, поддакнул я. – Вы согласны, Хамфри?

– Безусловно! Если бы можно было найти виновных, им бы не поздоровилось.

В разговор вступил сэр Марк. Он охотно предложил свою помощь и сказал, что готов употребить все свое влияние, чтобы узнать у «Таймс», откуда они получили информацию о проекте.

Я заставил Хамфри поволноваться, вызвавшись поучаствовать в этом.

– Вот как, господин министр? – В голосе моего постоянного заместителя прозвучало недвусмысленное предостережение.

– Безусловно, Хамфри! Я просто уверен, что докопаюсь, откуда прессе стало известно о недовольстве ПМ нашими первоначальными замыслами… Ведь если окажется, что утечка произошла в резиденции премьер‑министра, дело примет куда более серьезный оборот… Это ведь сердце страны, а не просто кабинет какого‑нибудь министра. По‑моему, так. Не говоря уж о соображениях безопасности…

Я не окончил фразу, предоставив им додумать самим.

– О‑го‑о… – протянул сэр Марк.

Последовала напряженная пауза. Чувствуя, что инициатива за мной, я первым нарушил молчание.

– Возможно, нам следует привлечь полицию или даже МИ‑5: ведь последствия утечек на Даунинг, 10 могут оказаться исключительно серьезными…

Арнольд попытался нанести ответный удар.

– И все‑таки главная задача – расследовать последнюю утечку, – потребовал он.

Я замотал головой.

– Нет, нет и нет! Нам прежде всего необходимо разобраться с утечкой, затрагивающей репутацию резиденции премьер‑министра!

Против столь убийственного аргумента трудно было что‑либо возразить. Сэр Арнольд и не пытался. Он мрачно молчал, пристально изучая меня. Итак, выиграв битву за «комиссию по утечкам», я счел возможным перенести разговор на транспортную политику.

– Однако теперь, как вы понимаете, реакция общественности на все эти утечки фактически сводит на нет мои усилия по выработке единой транспортной политики в рамках МАДа.

Сэр Хамфри энергично подхватил:

– Да‑да, время не подошло, условия не созрели, атмосфера не благоприятствует…

– И к тому же, – добавил я, – два единственно реальных подхода, боюсь, при нынешней ситуации окончательно заблокированы.

Снова воцарилась тишина. Сэр Арнольд и сэр Марк еще долго не сводили с меня глаз. Затем переглянулись. Их растерянный вид говорил о неизбежном поражении. И сэр Арнольд решил признать его. Но при этом не забыл сделать хорошую мину при плохой игре.

– Я вот что подумал, – глубокомысленно обратился он к сэру Марку. – А не разумнее было бы вернуть все это в министерство транспорта?

Я немедленно ухватился за это предложение.

– Гениальная мысль, Арнольд!

– И как это мне не пришло в голову?… – сокрушенно произнес сэр Хамфри.

Итак, согласие было достигнуто. Правда, у сэра Марка оставались кое‑какие сомнения.

– Да, но мы не решили вопроса об утечках, – напомнил он.

– Вы правы, – охотно отозвался я. – Ведь проблема утечек, по‑моему, заслуживает самого пристального разбирательства. В связи с этим у меня есть конкретное предложение.

– Неужели? – искренне удивился сэр Арнольд.

Не обращая внимания на его реакцию, я заявил:

– Не могли бы вы передать ПМ нашу рекомендацию незамедлительно создать специальную комиссию по расследованию утечек?

Тут сэр Арнольд, сэр Марк и сэр Хамфри проявили редкостное единодушие.

– Да, господин министр! – в унисон воскликнули трое рыцарей.

 

19

«Пьющий падре»

 

 

Сентября

 

Мне только что сообщили чрезвычайно важное и тревожное известие! Сегодня воскресенье, и мы с Энни решили пораньше вернуться из Ист‑Бирмингема в свою лондонскую квартиру.

Не успел я войти в дверь, как раздался телефонный звонок. Неизвестный, назвавший себя офицером британской армии, настаивал на срочной встрече. Он хотел поделиться со мной важной информацией, но категорически отказался говорить об этом по телефону.

Мы условились встретиться вечером, попозже. Энни читала воскресные газеты, а я – одну из своих любимых книг «Глухие годы» Уинстона Черчилля. Загадочный незнакомец задерживался, и я, грешным делом, начал беспокоиться, не случилось ли с ним чего такого… Кроме того, у меня сильно разыгралось воображение – очевидно, из‑за Черчилля.

– Энни, ты помнишь, как во время своих «скитаний» Черчилль получал от армейских офицеров информацию о военной машине Гитлера и о слабостях нашей обороны? Так вот, он искусно организовывал утечки для прессы, чем неизменно ставил правительство в неловкое положение. Может, мне тоже так?…

Еще не высказав свою мысль до конца, я понял, что выбрал не те слова, поэтому слегка смутился, когда Энни с осуждением сказала:

– Ты ведь сам в правительстве!

Неужели ей не ясно, что я имел в виду?!

Наконец таинственный посетитель явился: худощавый человек лет сорока, одетый в слегка обтрепанный, мешковатый темно‑синий костюм в тонкую полоску. Как и большинство этих армейских, он выглядел, словно пожилой старшеклассник.

– Майор Сондерс, – представился он.

Назвать его интересным собеседником при всем желании было довольно трудно, хотя, возможно, он просто не привык находиться в обществе крупных государственных деятелей моего калибра.

Я представил его Энни и предложил ему выпить.

– Благодарю, – поблагодарил он.

– Виски?

– Благодарю.

– Прошу садиться.

– Благодарю.

Я заметил, что совсем необязательно так много благодарить.

– Благодарю, – сказал он, но тут же поправился: – То есть простите.

Энни сказала, что можно вполне обойтись и без извинений.

– Простите, – сказал он. – То есть благодарю… то есть…

Бедняга! Мое величие явно подавляло его.

Энни хотела оставить нас вдвоем, но Сондерса почему‑то устраивало ее присутствие. Во всяком случае, он попросил ее остаться и, обратившись ко мне, спросил, не возражаю ли я.

– Ну что вы! У меня от Энни нет секретов. Я делюсь с ней всем, абсолютно всем.

– Причем по нескольку раз, – пошутила она.

Ее остроты иногда меня раздражают. Я‑то понимаю, что она шутит, но ведь люди могут и всерьез принять!

Однако не буду отвлекаться. Прежде всего надо было выяснить у майора, в чем причина таинственности, которой окутана наша встреча.

– Вы хотите сообщить мне что‑нибудь секретное? – спросил я.

– Да… пожалуй, – нервно ответил он.

В этом «пожалуй» была легкая традиционно британская недоговоренность.

– Включим радио? – предложил я.

– Зачем? Там что‑нибудь интересное? – удивился он.

И чему их только в армии учат?! Я терпеливо объяснил ему, что обычно радио или телевизор включают, когда опасаются подслушивания.

– У вас могут быть «жучки»? – насторожился он.

«Кто знает», – подумал я, но тут Энни напомнила мне, что, поскольку МАД несет прямую ответственность за организацию электронной слежки, вероятность установки «жучков» в нашей квартире не очень велика.

Сондерс несколько успокоился, но тут же возразил против того, чтобы я делал письменные заметки, даже если сочту нужным (а я наверняка сочту). Он заявил, что намерен говорить со мной, как с частным лицом.

Я поинтересовался, как он себе это представляет: точность определений имеет для меня большое значение.

– Я говорю с вами, как с частным лицом, – повторил он, – а не как с министром административных дел.

Его желание в принципе понятно, но, с другой стороны, я же не могу перестать быть министром административных дел. Вопрос надо прояснить до конца.

– Конечно, вы министр, я знаю, – согласился он. – Но я говорю с вами в роли журналиста.

– Вы – журналист? – удивился я. – Мне казалось, вы – армейский офицер.

– Нет, это вы – журналист.

– Я – министр!

– Да, конечно, но… вы ведь были журналистом до того, как стали министром?

Ладно. Поняв наконец, чего хочет Сондерс, я во избежание недоразумений изложил его мысль простым и ясным языком:

– Значит, вы хотите сказать, что то, что вы хотите мне сказать, – хотя пока еще я, собственно, не знаю, что именно вы хотите сказать, – вы говорите мне, как бывшему редактору журнала «Реформ», так?

– Так точно… Вы были отличным редактором, господин Хэкер.

– Ну, я бы не сказал… – скромно сказал я.

– Ты всегда это говорил, – вмешалась Энни.

Опять она со своими шуточками! И как ей не надоест! Поскольку мы до сих пор не решили, в каком качестве я буду получать секретную информацию, мне, само собой разумеется, хотелось внести полную ясность в этот щепетильный вопрос.

– Ну а как нам сохранить в тайне от министра то, что вы сообщите бывшему журналисту?

Лично мне было непонятно, может ли министр не знать того, что знаю я.

– По‑моему, господин Сондерс имеет в виду, что все дело в шляпе, дорогой, – заметила Энни. – То есть в шляпе того, кого ты в настоящий момент представляешь.

Шляпе? Конечно же, дело в шляпе! Как же мне, черт побери, самому это не пришло в голову?!

– Хорошо, – с трудом скрывая досаду, сказал я. – Сегодня на мне нет шляпы министра. Однако… (Тут он, без сомнения, должен был почувствовать всю значимость моего положения.) хочу предупредить вас, что, если я сочту необходимым сообщить самому себе то, что услышу от вас, я без колебаний выполню свой долг и позабочусь, чтобы я был должным образом проинформирован.

– Согласен! – согласился майор Сондерс.

Похоже, мы наконец‑то решили главную проблему, и я с нетерпением приготовился слушать.

Он сделал большой глоток виски, с грохотом поставил бокал на кофейный столик и вылупил на меня глаза.

– Кто занимается продажей английского оружия иностранцам?

– Хэкер, ЛЭШ… – начала было Энни, но тут же осеклась, поймав мой гневный взгляд.

Я молча ждал от Сондерса продолжения: в конце концов, он пришел сюда рассказывать, а не задавать вопросы.

Сондерс, видимо, понял, что мяч по‑прежнему на его стороне.

– В одной из своих статей вы писали о продаже британского оружия нежелательным иностранным покупателям…

Да, я хорошо помню эту статью. Она называлась «Торговля страхом», и в ней (как и во многих моих статьях) проводилась следующая мысль: насколько патриотично и благородно производить оружие для защиты Англии или даже для защиты наших союзников (хотя некоторые из них этого и не заслуживают), настолько же непатриотично и недопустимо продавать британское оружие правительствам нацистского толка – диктаторам. Я пересказал суть своих аргументов Сондерсу. Он согласно кивнул.

– Или террористам.

– Или террористам, – убежденно подтвердил я.

Он снова кивнул. Так опытный следователь умело ведет свою жертву… к гильотине. О, если б я знал, что ждет меня впереди!

– Как вам известно, – продолжал он, – несколько дней назад я вернулся из Рима. (По телефону он сказал мне, что был в Италии в составе делегации НАТО.) Так вот, мне там показали любопытную вещицу, найденную во время рейда в штаб одной из террористических групп, – компьютерное взрывное устройство. Новейшей конструкции, совершенно секретное и потрясающе эффективное.

– Кто вам его показал?

– Простите, но… – Майор выразительно развел руками. – Я дал слово…

Тогда я попросил его рассказать о самом устройстве.

– С удовольствием, – почему‑то обрадовался он. – В микрокомпьютер вводят данные о весе и росте жертвы, скорости машины, ну, и тому подобное, чтобы наверняка… понимаете? Мало того, программу можно дополнять или изменять по радио…

– Ого! – не выдержал я. – Неужели итальянцы способны на такую совершенную технологию? Не может быть.

– Конечно, не может, – подтвердил Сондерс. – Оно было сделано здесь.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы до конца осознать значение его слов.

– Здесь?

– Да… У них контракт с нашим министерством обороны.

Я не поверил своим ушам. Невероятно! Чудовищно! Британское оружие на службе у итальянских террористов! Я спросил Сондерса, как оно попало к итальянцам.

– Я тоже хотел бы это знать! – воскликнул он.

Я спросил, с кем еще он говорил об этом.

– Ни с кем, – ответил он. – Если бы я доложил в официальном порядке, мне пришлось бы раскрыть источник. А это исключено. Вот я и подумал, что мне стоит обратиться к человеку, близкому к верхушке…

– Принадлежащему к ней, – решительно поправил я его.

Подумав, он кивнул, затем продолжал свою мысль. По его мнению, такой человек мог бы выяснить, как британское оружие попадает в Италию и кто несет за это ответственность. Ведь расследование надо начинать здесь, в Англии… и на очень высоком уровне.

Интересно, как он представляет себе мою роль в этом деле. Тем более что разговор наш носит частный характер. Будто прочитав мои мысли, Сондерс сказал:

– Понимаете, сейчас вы знаете обо всем, как частное лицо, и хотя, как официальное лицо, вы не знаете этого, но можете использовать свою личную осведомленность, чтобы начать нечто вроде официального расследования: делать запросы, подтверждать или отвергать возникающие подозрения и так далее, тем самым превращая информацию, так сказать, частного порядка в официальную.

Год в правительстве меня многому научил. Сейчас мне уже не составляет особого труда понять смысл таких монологов. Возможно, через год я и сам смогу их произносить.

– Вы, случайно, не родственник сэру Хамфри Эплби? – полушутя‑полусерьезно спросил я.

Оказалось, нет. Впрочем, неважно. Такой талант по наследству не передается. Этот язык – надежное оружие правящих классов в их извечном стремлении сидеть одновременно на двух стульях.

Сондерс испустил вздох облегчения, допил свое виски и заметил, что ему нужно было «с кем‑нибудь поделиться».

– Несомненно, – понимающе кивнул я. – Что ж, теперь я знаю… как частное лицо.

Двое – это уже команда. Можно начинать игру.

– Отлично! Собираетесь что‑нибудь предпринять? – обрадованно спросил он.

– Конечно… Да‑да, безусловно.

– Не откладывая в долгий ящик?

– Немедленно!

– Простите, а что именно вы собираетесь предпринять?

Честно говоря, я не ожидал такого прямого вопроса. Какое ему дело? Он исполнил свой долг – проинформировал меня, и всего хорошего! Неужели же министр Ее Величества обязан отчитываться перед армейским офицером? Мало нам заднескамеечников в палате общин и других зануд, вечно пытающихся узнать, чем занимается правительство!

Однако, поскольку не только Сондерс, но и моя жена с явным интересом ожидала ответа, мне надо было хоть что‑нибудь им сказать.

– Ну, прежде всего я обдумаю то, что вы мне сообщили. (Похоже, мои слова не произвели на них особого впечатления.) И немедленно!

– А потом?

Вот прицепился!

– А потом я рассмотрю возможные варианты действий… Не откладывая в долгий ящик.

Сондерсу и этого оказалось мало. Он требовал уточнений. Или же хотел загнать меня в угол.

– Вы собираетесь немедленно приступить к делу?

– Я собираюсь немедленно рассмотреть возможные варианты действий.

По‑моему, в таких вопросах надо с самого начала ставить точки над «i».

– А ты, случайно, не родственник сэру Хамфри Эплби? – спросила вдруг Энни.

Я решил быть выше мелких обид, пропустил ее остроту мимо ушей и предложил Сондерсу еще виски. Он отказался, встал и, прежде чем уйти, выразил надежду, что на меня можно положиться и что дело будет доведено до конца.

Естественно, он может на меня положиться.

Когда Сондерс ушел, я поинтересовался мнением Энни о неожиданном визитере и вообще обо всем этом.

Вместо ответа она также выразила надежду, что я всерьез займусь этой загадочной историей.

Безусловно! Если сведения верны. Хотя трудно в это поверить. Нет, такого просто не может быть! Не может и не должно. А если и может, то все равно не может. Однако же…

Я прослушал последний абзац еще раз. Может, мы с Хамфри все‑таки в родстве?

 

Сентября

 

Сегодня состоялся серьезный разговор с сэром Хамфри. Возможно, самый серьезный за все время нашего сотрудничества (если это можно назвать сотрудничеством). Я даже не исключаю, что такого разговора вообще больше не будет.

И тем не менее, у меня нет полной уверенности, что он даст какие‑либо результаты.

В понедельник Хамфри всегда приходит ко мне в самом начале рабочего дня, чтобы согласовать текущие дела на неделю. Мы быстро разделались с обычными проблемами. Затем я изменил тон в соответствии с предстоящим разговором.

– Хамфри, мне надо вам кое‑что сообщить. Это «кое‑что» очень меня тревожит. И поверьте, важность того, о чем я собираюсь сказать, переоценить трудно.

Он слегка нахмурился и спросил, что я имею в виду: поправку к административному указу о содержании казенного имущества в государственных учреждениях или административные процедуры по изменению прав местных органов власти на аренду земельных участков в зонах особого развития?

Вот уровень его представлений о жизни. Дальше собственного носа ничего не желает видеть!

– Нет, Хамфри, – терпеливо возразил я. – Меня интересует куда более важный вопрос – вопрос жизни и смерти.

– Простите, господин министр, но нельзя ли отложить это до конца рабочего дня? Вы же видите, я сейчас занят…

– Это тоже относится к работе.

– Что вы говорите? – искренне удивился мой постоянный заместитель. – Тогда, конечно… прошу вас, продолжайте.

Я спросил его, каким образом осуществляется продажа британского оружия иностранцам. Он тут же объяснил мне всю систему. Производитель должен получить экспортную лицензию в министерстве торговли… Оружие за границу продают как государственные организации, так и частные компании… Обычно они продают его иностранным правительствам, но иногда и посредникам – так называемым третьим лицам. Иначе говоря, некий человечек из Манчестера закупает партию от имени некоего лица с Нормандских островов, которое имеет официальный контракт с неким лицом из Люксембурга, и так далее.

На мой естественный вопрос, существует ли какой‑нибудь контроль за тем, к кому в конечном итоге попадает оружие, Хамфри уверенно ответил, что такой контроль, само собой разумеется, существует. Посредник должен иметь специальный документ, известный под названием «сертификат конечного потребителя». А на сертификате должна стоять подпись этого конечного потребителя, одобренного правительством Ее Величества.

«Да, – подумал я, – а можно ли считать «сертификат конечного потребителя» надежной гарантией? Интересно, удивился бы сэр Хамфри, если бы, например, британский авианосец обнаружился где‑нибудь в Центральноафриканской Республике?»

(Сэр Хамфри, безусловно, очень бы удивился, впрочем, как и любой другой на его месте, поскольку Центральноафриканская Республика расположена за тысячу миль от побережья. – Ред.)

По утверждению сэра Хамфри, «официально этого не может быть», то есть экспортируемое оружие не может оказаться у нежелательных лиц.

– Для этого предусмотрены строгие меры безопасности, инспекции на местах, исчерпывающие процедуры контроля, – пояснил он.

Официально не может быть! Мне слишком хорошо известно значение этой фразы, то есть все это не более, чем ширма. Услышав мое мнение, Хамфри снисходительно усмехнулся.

– Господин министр, вам не кажется, что лучше не вдаваться в подробности?

Я наотрез отказался играть в его игры.

– Нет, не кажется. Мои опасения полностью подтвердились. Вчера вечером из заслуживающего доверия источника я получил информацию, что британское оружие продается террористам в Италии.

Мой постоянный заместитель принял серьезный вид.

– Ясно. Могу я поинтересоваться вашим источником?

Я был потрясен.

– Хамфри! Я же только что сказал, что информация получена мною в конфиденциальной беседе.

Мое негодование, казалось, нисколько его не задело.

– О, простите, господин министр, я полагал, что вы собираетесь мне о нем рассказать.

Я замолчал. Наблюдая за ним, обратил внимание на его безмятежный вид. Судя по всему, информация не произвела на него никакого впечатления. Оказалось, так оно и есть.

– Такие вещи – обычное явление, господин министр. Это не наша проблема, – спокойно заявил он.

– Грабежи и насилие – тоже обычное явление, Хамфри. Вас это не волнует?

– Нет, господин министр. Это должно волновать министерство внутренних дел.

Я чуть не лишился дара речи. Неужели чиновник убил в нем гражданина? Конечно, являясь моим помощником по административным проблемам, он обязан носить эту шляпу, но ведь существуют и вопросы высшего порядка… моральные соображения, наконец!

– Мы снабжаем террористов смертоносным оружием! – возмущенно заявил я.

– Не мы.

Его уверенность сбила меня с толку.

– Не мы? Тогда кто?

– Не знаю. – Он пожал плечами. – Министерство торговли, министерство обороны, МИДДС – кто угодно.

Так, никаких сомнений, он сознательно морочит мне голову.

– Мы, Хамфри, – британское правительство! Британское оружие ставит под угрозу жизнь невинных людей! Задумайтесь над этим, Хамфри!

– Так ведь итальянцев, а не англичан.

– А английские туристы? – спросил я, позволив себе временно отвлечься от более широкой проблемы.

(Под более широкой проблемой Хэкер подразумевал известную точку зрения: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе» (Джон Донн). – Ред.)

– Британские туристы? Проблема МИДДСа.

Нет, это бессмысленно – перекидываемся словами, как мячиками!

– Послушайте, Хамфри, мы должны что‑то сделать.

– При всем уважении к вам, господин министр… (Похоже, он решил снять белые перчатки.) мы не должны ничего делать.

Послушаешь его, так можно подумать, будто ничего не делать означает активно что‑то делать. Естественно, я попросил его объяснить, что он имеет в виду.

Хамфри охотно согласился.

– Продажа оружия за границу является одной из сфер деятельности правительства, к которой не следует проявлять слишком пристальное внимание.

Такой подход меня никак не устраивал, о чем я и сообщил ему, добавив, что теперь, зная все, считаю себя обязанным уделить этому вопросу самое пристальное внимание.

– А вы говорите, что ничего не знаете, – как ни в чем не бывало, посоветовал он.

– Вы что же, предлагаете мне заниматься брехней? – нахмурившись, спросил я, желая уточнить, правильно ли понял его слова относительно того, что мне следует говорить.

– Вам? Ни в коем случае. Наоборот, – загадочно ответил он.

– Наоборот? Как же я, по‑вашему, должен себя вести?

– Как спящая собака, господин министр.

Круг снова замкнулся.

Спорить с моим постоянным заместителем – все равно что бить кулаком по тарелке с кашей… Мне ничего не оставалось, как заявить ему о своем твердом намерении заняться расследованием этого темного вопроса, поскольку меня не удовлетворяют аргументы и гарантии сэра Хамфри.

У него сразу упало настроение. Конечно, не из‑за бомб и террористов, не из‑за невинных жертв, а из‑за расследования.

– Ради бога, господин министр, заклинаю вас!

Я промолчал, давая ему возможность высказаться до конца. Может, хоть теперь я услышу что‑нибудь дельное. И услышал. Но не то, что ожидал.

– Господин министр, позвольте напомнить вам о двух основных принципах руководства: первое – никогда не заниматься чем бы то ни было без особой нужды и второе – никогда не затевать расследования до тех пор, пока не будут заранее известны его выводы.

Потрясающе! Речь идет о моральных проблемах чрезвычайной важности, а он ничего не желает знать, кроме каких‑то там правил!

– Хамфри, как вы можете? Ведь речь идет о проблемах добра и зла!

– А‑а, пусть об этом голова болит у англиканской церкви, – отшутился он.

Мне было совсем не смешно.

– Нет, Хамфри, это наша боль. Мы говорим о жизни и смерти!

– Вы, возможно, и говорите, но не я. Я не могу себе позволить так злоупотреблять служебным временем.

Он шутит, решил я. Оказалось, нет. Мой постоянный заместитель был более чем серьезен.

– Неужели вы не видите, – взмолился я, решив воздействовать на него эмоционально, – что продажа оружия террористам аморальна? Неужели не видите?

Нет, не видит.

– Оружие можно либо продавать, либо не продавать, – последовал холодный, рациональный ответ. – Если продавать, то оно неизбежно окажется у тех, кто в состоянии за него заплатить.

Сильный аргумент, ничего не скажешь. И тем не менее, надо всеми способами постараться лишить террористов возможности получать оружие.

Хамфри счел эту задачу смехотворной и/или практически невыполнимой.

– Что ж, давайте наклеим на приклады автоматов предупредительные ярлыки «НЕ ДЛЯ ТЕРРОРИСТОВ», – снисходительно усмехнувшись, предложил он. – Или еще лучше: «ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ: ЭТОТ АВТОМАТ МОЖЕТ ПРИЧИНИТЬ СЕРЬЕЗНЫЙ ВРЕД ВАШЕМУ ЗДОРОВЬЮ». Думаете, поможет?

Я даже не улыбнулся. Лишь выразил свое удивление и возмущение тем, что он может так легкомысленно относиться к такому важному вопросу. Я обвинил его в стремлении закрыть глаза на столь неправедное дело, каким является продажа оружия террористам, и потребовал прямого ответа – так это или нет.

Он вздохнул. Затем, с трудом сдерживая раздражение, ответил:

– Раз вы так упорно настаиваете на моем участии в обсуждении моральных проблем, позвольте мне прежде всего отметить, что любое дело либо праведно, либо неправедно. Оно не может быть столь неправедным.

Я попросил его не жонглировать словами.

– Господин министр, правительство не обязано заниматься проблемами морали, – заявил он, не обращая внимания на мою просьбу.

– Да? А чем оно обязано заниматься?

– Стабильностью. Обеспечением нормального течения жизни. Предотвращением анархии. Защитой общества…

– Но для чего и во имя чего? – перебил я.

Хамфри непонимающе уставился на меня. Пришлось разъяснить свой вопрос.

– Разве не главная, конечная цель правительства – творить добро?

Для моего постоянного заместителя это понятие было слишком расплывчатым.

– Правительство не оперирует понятиями добра и зла, его категории – порядок и хаос.

Мне понятна логика Хамфри. Я знаю: всем нам, политикам, время от времени приходится делать то, во что мы не верим, голосовать за то, что считаем негодным. Я – реалист, а не романтик‑бойскаут. Иначе мне бы никогда не достигнуть уровня члена кабинета Ее Величества. Я не наивен и прекрасно понимаю, что каждое правительство действует исключительно в собственных интересах. Но… всему же есть предел! Допустимо ли, чтобы итальянские террористы получали британские детонаторы, да еще с компьютерным устройством?

По‑моему, абсолютно недопустимо. Но еще больше меня расстраивает полнейшее равнодушие сэра Хамфри. Я прямо сказал ему об этом.

Его ответ был на удивление прям и прост:

– Эмоции – не мое дело, господин министр. Для этого существуют политики. Мое дело – претворять в жизнь политику правительства.

– Даже если вы убеждены в том, что она неверна?

– Неверна практически любая политика правительства, господин министр, – доброжелательным тоном заметил он, – но кто‑то же должен претворять ее в жизнь.

Мне всегда претила манера камуфлировать мысль красивыми словами. Я почувствовал непреодолимое желание докопаться до сути важнейшей моральной проблемы. Логика типа «мы только выполняем приказы» приводит к концентрационным лагерям. С этим надо разобраться… раз и навсегда.

– Хамфри, вы можете привести хоть один пример, когда бы государственный служащий подал в отставку по принципиальным соображениям?

Теперь он был шокирован.

– Немыслимо! Что за предположение!

Как интересно: это был единственный эпизод нашей беседы, не оставивший равнодушным моего постоянного заместителя. Я в задумчивости откинулся на спинку стула. Он тоже молчал, скорее всего, ожидал очередных идиотских, с его точки зрения, вопросов.

– Мне впервые пришло в голову, Хамфри, – медленно протянул я, – что вас совершенно не интересует цель… только средства.

– Что касается меня и моих коллег, господин министр, мы никогда не разграничиваем цель и средства.

– С такими убеждениями все вы попадете в ад.

Наступило долгое молчание. Вначале мне казалось, он размышляет о характере зла, служению которому он вольно или невольно себя посвятил. Отнюдь. Через некоторое время, поняв, что я жду от него ответа, он с легким удивлением сказал:

– Господин министр, я прежде не замечал за вами склонности к теологии.

Мой благородный порыв, мои возвышенные аргументы не произвели на него никакого впечатления.

– Вы – моральный вакуум, Хамфри, – сообщил я ему.

Он вежливо улыбнулся и слегка наклонил голову, как бы благодаря за учтивый комплимент.

– Если вы так считаете, господин министр…

Все это время Бернард находился в кабинете и – я обратил внимание – практически не делал заметок. Но что еще более необычно для него – не произнес ни слова. Поэтому я чуть не вздрогнул от неожиданности, услышав его голос:

– Господин министр, вам пора на встречу.

Я повернулся к нему.

– Вы держитесь в тени, Бернард. А как бы вы себя повели в этом деле?

– Я бы держался в тени, господин министр.

Разговор снова зашел в тупик. На этот раз окончательно. Я бросил Хамфри в лицо все оскорбления, на которые только был способен, а он воспринял их, как комплимент. Создается впечатление, что он начисто лишен морали. Нет, не аморален – просто у него отсутствуют моральные соображения. Он вежливо прервал мои печальные раздумья:

– Господин министр, полагаю, на вопросе о продаже оружия мы теперь можем поставить точку?

– Нет, не можем! – отрезал я и добавил, что намерен продолжить этот разговор с премьер‑министром, поскольку его такие вопросы наверняка интересуют. Кого, как не его?! Затем я попросил Бернарда договориться об аудиенции у ПМ.

Сэр Хамфри со мной не согласился.

– Ошибаетесь, господин министр, именно о такого рода делах ПМ предпочел бы никогда не знать, уверяю вас.

– Посмотрим, – сказал я и отправился на встречу.

 

Вспоминает сэр Бернард Вули:

 

«Я хорошо помню свое крайне угнетенное состояние после того знаменательного разговора – из головы не выходила тревожная мысль: а вдруг министр прав? Настолько тревожная, что я даже поделился своими опасениями со стариной Хамфри. «В высшей степени маловероятно, – ответил он. – А вы о чем, собственно?»

Объяснил ему, что меня беспокоит проблема цели и средств. А вдруг я тоже со временем стану моральным вакуумом? Ответ сэра Хамфри, признаться, удивил меня. «Хотел бы надеяться, – сказал он. – Если, конечно, не пожалеете для этого сил».

Его слова расстроили меня еще больше. Понимаете, в те времена я искренне полагал: нельзя проводить в жизнь политику правительства, не веря в нее.

Сэр Хамфри только покачал головой и вышел из кабинета. Позднее в тот же день я получил от него памятную записку. Вот она:

 

ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА

От: Постоянного заместителя

Кому: Б.В.

5 сентября

Всесторонне обдумав Ваш вопрос, настоятельно рекомендую принять к сведению нижеследующее соображение.

За тридцать лет моего пребывания в Уайтхолле сменилось одиннадцать правительств. Если бы я верил во все политические линии, мне пришлось бы попеременно становиться:

1) ярым приверженцем вступления в Общий рынок;

2) ярым противником вступления в Общий рынок;

3) убежденным сторонником национализации сталелитейной промышленности;

4) убежденным сторонником денационализации сталелитейной промышленности;

5) убежденным сторонником ренационализации сталелитейной промышленности;

6) ревностным адептом сохранения смертной казни;

7) ревностным адептом отмены смертной казни;

8) почитателем Кейнса;

9) почитателем Фридмена;

10) приверженцем классической школы;

11) ниспровергателем классической школы;

12) фанатиком национализации;

13) фанатиком денационализации;

14) безнадежным шизофреником.

Х.Э.

 

На следующий день он пригласил меня к себе, чтобы лично убедиться, насколько хорошо я усвоил его наставление и готов ли ему следовать.

Конечно, его доводы неопровержимы, что и говорить. И все‑таки на душе у меня по‑прежнему было тоскливо.

– Мне надо во что‑нибудь верить! – пожаловался я Эплби.

– Так давайте оба верить в необходимость того, что премьер‑министра следует оградить от информации Хэкера, – предложил он.

В его правоте, увы, не приходилось сомневаться. Узнай обо всем этом ПМ – и расследования не миновать. А в результате – нечто вроде Уотергейта, когда расследование банальной политической акции вело к одному чудовищному откровению за другим и завершалось падением президента. «Не открывай банку с червями» – вот извечное золотое правило, которого всегда следует придерживаться!

– В жизни все взаимосвязано. Знаете, кто это сказал, Бернард? – спросил он.

– Очевидно, секретарь кабинета? – предположил я.

Сэр Хамфри улыбнулся.

– Почти угадали. Вообще‑то, их сказал Ленин.

Затем он поставил передо мной конкретную задачу – не допустить разговора Хэкера с ПМ.

Мне было неясно, как это можно сделать. И я – наивный мальчишка! – поделился своими сомнениями с сэром Хамфри, за что немедленно получил нагоняй.

– Так пошевелите мозгами! – отрезал он. – Нам нужны птицы высокого полета, а не бескрылые исполнители, которые держатся в воздухе только благодаря случайным порывам ветра.

«Настал решающий момент моей карьеры», – почему‑то подумалось мне. Я вернулся в свой кабинет и начал «шевелить мозгами». После мучительных раздумий я пришел к выводу: ни я, ни сэр Хамфри, ни мои друзья в аппарате на Даунинг, 10 не в состоянии собственными силами оградить премьер‑министра от информации Хэкера.

Значит, необходимо было искать поддержку, так сказать, с политической стороны. Нам, то есть мне, нужен был кто‑то, кто смог бы напугать Хэкера.

Эврика! Все встало на свои места. Есть только один человек, в задачу которого входит нагонять страх на членов парламента и министров, – главный Кнут!

Я тщательно обдумал свою стратегию. Схематически интрига выглядела приблизительно так:

а) Хэкер просил меня связаться с личной канцелярией ПМ и договориться о встрече;

б) значит, если бы сэр Хамфри переговорил с секретарем кабинета, тот мог бы переговорить с личным секретарем ПМ, а затем они все вместе встретились бы с главным Кнутом;

в) главный Кнут, можно не сомневаться, сразу же поймет суть проблемы. Когда Хэкер явится на Даунинг, 10, он встретит его и скажет, что ПМ занят и поручил ему переговорить с Хэкером.

Я немедленно поднялся к Эплби и поделился своими соображениями. Он одобрительно кивнул. Тогда я поднял трубку телефона.

– Что вы собираетесь делать, Бернард? – удивился он.

– Мне показалось, вы хотите переговорить с секретарем кабинета, сэр Хамфри, – невинно объяснил я.

Он взял у меня трубку и набрал номер. Я молча слушал. Закончив разговор, Эплби откинулся на спинку стула и устремил на меня испытующий взгляд.

– Послушайте, Бернард, считаете ли вы себя обязанным, являясь личным секретарем министра, информировать его об этом разговоре?

– О каком разговоре? – не моргнув глазом, спросил я.

Сэр Хамфри предложил мне «шерри», поздравил и выразил надежду, что со временем я все‑таки стану моральным вакуумом.

Пожалуй, именно тогда я, впервые по‑настоящему поверил в свое будущее, в то, что когда‑нибудь меня сделают главой британской государственной службы».

 

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Сентября

 

Весь день не могу отделаться от ощущения какой‑то вины – какой? – и… собственной глупости. Не поставил ли я под угрозу свое будущее? Остается только надеяться, что Вик Гульд (главный Кнут. – Ред.) представит меня ПМ в благоприятном свете, когда речь зайдет о серьезных вещах.

Все‑таки сегодня я оказал ему большую услугу. Однако Вик – странный парень и, возможно, смотрит на все иными глазами.

Кстати, его я меньше всего ожидал увидеть. Утром должна была состояться моя встреча с ПМ в палате общин, но когда я вошел в его кабинет, там сидел Вик Гульд.

Внешне Вик производит впечатление умудренного опытом государственного мужа – копна седых волос, величественная осанка, хищное лицо, но манера поведения выдает в нем до мозга костей партийного деятеля. Он то обаятелен и даже сентиментален, то через мгновение вульгарен и груб.

Вик сказал – как мне почудилось, нарочито небрежным тоном, – что ПМ занят и поручил ему переговорить со мной.

Я почувствовал себя слегка уязвленным. Вик мне не начальник. Даже если в его обязанности входит следить за партийной дисциплиной, он всего лишь один из моих коллег, такой же, как и я, член правительства! Между прочим, я даже не предполагал, что он настолько близок к ПМ. А может, не настолько. Может, он просто убедил премьер‑министра (который не знал, почему я попросил о встрече), что моя проблема носит не политический, а скорее партийный характер? Но непонятно, откуда Вику известно, чего я хочу. И чем руководствовался ПМ, посылая вместо себя главного Кнута? От таких вопросов можно превратиться в настоящего параноика.

Впрочем, как оказалось, все это, может быть, даже к лучшему, если Вику можно верить. Но можно ли? Можно ли вообще кому‑либо верить?

Вначале я отказался сообщить Вику о цели своего визита. Мне было непонятно, какое отношение главный Кнут может иметь к продаже оружия итальянским террористам.

Он бесцеремонно отмел мои возражения.

– Премьер‑министр попросил меня провести с вами предварительную беседу и доложить ему основные соображения… в целях экономии времени.

Против такой постановки вопроса трудно было что‑либо возразить, поэтому я рассказал Вику о полученной мной конфиденциальной информации и о том, что итальянские террористы получают совершенно секретные детонаторы для бомб, изготовленные в нашей стране. На государственных предприятиях!

– И вы считаете обязательным сообщать об этом премьер‑министру?

Его вопрос поразил меня. Ведь на ПМ возложена ответственность за безопасность страны. Какие могут быть сомнения?… Странно, но Вик придерживался иной точки зрения.

– По‑моему, вряд ли стоит обременять премьер‑министра информацией подобного рода, – сказал он. – Давайте‑ка лучше забудем обо всем этом, согласны?

– Вы что, в самом деле считаете, что можно ничего не предпринимать?

Вик кивнул: да, он это рекомендует, причем весьма настоятельно.

Я выразил категорическое несогласие с его мнением. Он сердито нахмурился и сказал:

– Разговор с ПМ почти автоматически означает официальное расследование.

Чего я и хотел. Чего и добивался! Однако как раз этого не хотел Вик.

– Расследование может вскрыть факты поставок британского оружия целому ряду нежелательных и даже враждебных нам правительств, – объяснил он.

Его циничное замечание в буквальном смысле слова шокировало меня. Но не столько фактической стороной вопроса, сколько предположением, что на подобные вещи следует закрывать глаза.

– Вы это серьезно? – спросил я.

– Я сказал «может». Соответственно, это может поставить в неудобное положение наших с вами коллег по кабинету: министра иностранных дел, министра обороны, министра торговли… И лично премьер‑министра.

– Правое дело может причинять неудобства, но это еще не повод, чтобы отказываться от него, – не сдавался я.

Вик пропустил мои слова мимо ушей.

– А вам известно, что мы уже продаем оружие таким странам, как Сирия, Чили, Иран? – неожиданно спросил он.

– Да, известно… Но с официального разрешения.

– Верно, – согласился Вик. – И вас приводит в восторг, как оно используется?

– Ну… не совсем…

– Да поймите вы, оружие можно либо продавать, либо не продавать, – с неумолимой логикой отрезал он.

И тут я дал волю чувствам. Большая ошибка! Выказывать эмоции имеет смысл на публике (или даже в палате общин, когда того требуют обстоятельства), но перед своими коллегами – особенно такими тертыми, как Вик Гульд, – эти номера не проходят.

– Если торговля оружием ставит нас в один ряд с преступниками и убийцами, надо ее прекратить. Это аморально! – заявил я.

Теперь вышел из себя Вик.

– О, великолепно! Потрясающе! – гневно прорычал он.

У меня было ощущение, что он искренне презирает меня, недоумевая, как такого бойскаута допустили в кабинет. И вообще в политику.

– А лишать работы сто тысяч честных британцев – морально? А выбрасывать на ветер два миллиона фунтов в год экспортных поступлений – это морально? А голоса избирателей? Где, по‑вашему, правительство размещает все эти заказы на оружие?

– Как где? В неустойчивых округах?

– Вот именно, – подтвердил он, – quod erat demonstrandum[96].

Мне ужасно не хотелось признавать себя побежденным.

– Поймите меня правильно, Вик: раз я знаю обо всем этом, мой прямой долг – сообщить ПМ.

– Зачем?

«Зачем?» Его вопрос поставил меня в тупик. Лично мне это казалось очевидным.

– Если вы подцепили какую‑то заразу, вы что, считаете своим долгом награждать ею других?

Пока я обдумывал ответ – или, вернее, досадовал про себя на отсутствие такового, – Вик как бы ненароком повернул настольную лампу в мою сторону. Она не слепила мне глаза в буквальном смысле слова, однако я не мог отделаться от смутного ощущения, что ко мне применяют третью степень.

И его следующий вопрос только усилил впечатление, что меня допрашивают по подозрению в нелояльности.

– Вам нравится быть членом кабинета? – доверительно понизив голос, спросил он.

– Да‑да, конечно!

– И вы хотели бы в нем остаться?

Мое сердце ушло – нет, прыгнуло – в пятки, язык прилип к гортани. Значит, они все‑таки сомневаются в моей лояльности. О боже! Я удрученно кивнул.

– В таком случае… – Он замолчал, явно чего‑то ожидая.

Я мгновенно покрылся противным липким потом. В глазах потемнело, голова пошла кругом. Все обернулось совсем не так, как мне хотелось. Я планировал непрерывно атаковать, а вместо этого ушел в глухую оборону. Неожиданно под угрозой оказалось… мое политическое будущее!

А я, глупец, не желал уступать! Представляете? Сам не знаю почему. Наверно, потому, что голова шла кругом, иначе не объяснишь.

– Существует такое понятие, как чувство долга, – донеслись до меня мои собственные слова. – Бывают моменты, когда необходимо поступать так, как подсказывает совесть!

Вик снова взорвался. И понятно: напоминать главному Кнуту о совести – все равно, что размахивать красной тряпкой перед быком.

Причем на этот раз взрыв был термоядерным. Передо мной разверзлась Скандальная Глотка, которой он славился на весь Вестминстер.

– Какого хрена! – заорал он, вскочив и уже не сдерживаясь.

Вик, словно танк, надвинулся на меня – мы стояли чуть ли не нос к носу. Выпученные глаза горели гневом…

– Какого хрена вы бахвалитесь своей личной чистоплюйской совестишкой?! Хотите показать, что она есть только у вас? А за правительство ваша душа не болит?…

– Конечно, болит, – пролепетал я после небольшой паузы, когда шквал, казалось, временно утих.

Он отошел удовлетворенный, что услышал от меня хоть один правильный ответ.

– Подумать только, премьер‑министр вот‑вот подпишет международное соглашение по борьбе против терроризма, а…

Я перебил его:

– Но я ничего не знал об этом.

– Вы еще очень многого не знаете, – презрительно отрезал Вик.

(В том, что Хэкер не знал о грядущем международном соглашении, нет ничего удивительного. Насколько нам известно, такового вообще не существовало. Скорее всего, Вик Гульд выдумал его под влиянием момента. – Ред.)

Он снова подошел ко мне и сел рядом, стараясь быть спокойным. Вернее, делал вид, будто старается быть спокойным.

– Неужели вам надо разжевывать азбучные истины? Мы должны заниматься принципиальными вопросами государственного управления, а не ловить за руку мелких сошек – торговцев оружием, террористов…

Такая аргументация представляла дело совершенно в ином свете. Более того, я интуитивно почувствовал, что только в таком свете его и надо видеть. И поскорее, иначе Вик будет орать на меня весь день.

– Да, теперь мне ясно – речь идет о горстке террористов.

– Которые могут убить не так уж много людей, – подхватил Вик.

– Пожалуй, нет, – согласился я и виновато улыбнулся, как бы прося снисхождения за проявленную наивность.

Но Вик, оказывается, не исчерпал запаса своих оскорблений.

– А вы, как выяснилось, готовы пустить под откос наш поезд в угоду тщеславным угрызениям совести.

Весь его вид свидетельствовал, что ничего отвратительней тщеславных угрызений совести он в жизни не встречал. Я почувствовал себя раздавленным.

Вик тяжело вздохнул и… предложил мне сигарету. А затем преподнес мне сюрприз. Да еще какой!

– Да‑а, – протянул он, как бы сомневаясь, стоит ли мне говорить. – А ведь ПМ серьезно рассматривает вашу кандидатуру на пост министра иностранных дел.

Он снова ошеломил меня. Я всегда об этом мечтал. Конечно, после того, как Мартина «вышибут наверх», в палату лордов. Но я понятия не имел, что ПМ тоже об этом известно.

Я отказался от предложенной сигареты. Вик прикурил свою и с удовольствием откинулся на спинку стула.

– Впрочем, – он сочувственно пожал плечами, – если вам дороже венец мученика – валяйте, настаивайте на расследовании, ставьте под удар все, за что мы вместе боролись все эти годы, не стесняйтесь…

Я поспешил объяснить, что ни в коем случае не хочу этого. Хотя сам по себе факт продажи секретных британских детонаторов итальянским террористам, конечно, ужасен, но, как совершенно справедливо заметил Вик, существует более важное понятие – «верность общему делу», умение широко мыслить и смотреть вперед…

Вик согласно кивнул. Затем, видимо решив подсластить пилюлю, сказал:

– Конечно, если бы вы возглавляли министерство обороны или министерство торговли, тогда…

Я перебил его:

– Вот именно! Совершенно верно! Проблема министерства обороны… проблема министерства торговли! Теперь‑то мне ясно. (Разве не то же самое пытался внушить мне сэр Хамфри?!)

Мы оба замолчали, уверенные, что нашли решение. Затем Вик поинтересовался, не считаю ли я в таком случае возможным забыть обо всем этом – хотя бы на некоторое время, – чтобы не расстраивать премьер‑министра и не ставить его в затруднительное положение.

– Ну, естественно, – подтвердил я и, подумав, добавил, что сожалею о своей наивности.

– С кем не бывает, – по‑отечески заметил Вик.

Не думаю, чтобы он иронизировал, хотя с нашим главным Кнутом никогда не знаешь…

 

Сентября

 

Вторую половину недели Энни провела дома, в моем избирательном округе, поэтому я не имел возможности переговорить с ней о происшедшем.

Не то чтобы мне очень нужен был ее совет – сейчас я уже точно знаю, как поступить, – но… Сегодня вечером за стаканчиком виски с содовой я объяснил ей ситуацию.

– Хорошенько все взвесив, я, как лояльный член правительства, пришел к выводу, что самое лучшее – не будить спящую собаку. В высших интересах общества. Нет никакого смысла открывать банку с червями.

Энни, конечно, принялась возражать:

– Но ведь речь идет о террористах! Майор ясно сказал.

У меня язык не повернулся упрекнуть ее в наивности. В конце концов, даже я ошибался, пока обстоятельно все не обдумал.

– Да, но вспомни, мы бомбили Дрезден. Каждый из нас по‑своему террорист, ты согласна?

– Нет, не согласна! – твердо ответила она и так посмотрела на меня, что мне сразу расхотелось с ней спорить.

Я знал, что слегка переборщил. Поэтому попытался хоть как‑то исправить свой промах.

– Да‑да, конечно, но… э‑э… в иносказательном смысле все‑таки это так. Видела бы ты нашего главного Кнута… уж он‑то точно…

Однако Энни не желала (или не могла?) понимать, что решение вопросов, подобных этому, требует более тонкого подхода и учета высших интересов страны.

– Ведь кто‑то в Британии снабжает террористов бомбами! – твердила она.

Я поправил ее:

– Не снабжает, а продает.

– Ну‑у, это меняет дело! – саркастически заметила она.

Я посоветовал ей быть серьезнее и не спешить с выводами. Затем добавил, что расследование может вскрыть нежелательные факты…

– А‑а, понятно. – Она грустно улыбнулась. – Расследование хорошо, когда будет пойман один преступник. Но если их много…

– Совершенно верно, это недопустимо, – продолжил я ее мысль. – Особенно если они – твои коллеги по кабинету!

Энни тяжело вздохнула и покачала головой. Она все поняла – это было очевидно, – но почему‑то не желала согласиться. А мне очень хотелось убедить ее, услышать слова одобрения.

– Государственное управление – крайне сложный процесс, Энни, ты неизбежно сталкиваешься с дилеммой вроде…

– Вроде того, как поступить: по совести или против?

Я вышел из себя. Интересно, как бы она посоветовала мне поступить. Энни посоветовала поступить по совести. Я сказал, что уже пробовал. «Значит, слишком быстро отступился», – возразила она. Я поинтересовался, что, по ее мнению, можно еще сделать. Она порекомендовала пригрозить отставкой. «Ее тут же примут», – сказал я.

Хлопнешь дверью – назад не вернешься.

Насколько мне известно, никто никогда не подавал в отставку из принципиальных соображений, за исключением нескольких самоубийц. Подавляющее большинство прошений об отставке, про которые говорят, что они вызваны принципиальными соображениями, на деле продиктовано конъюнктурным политическим расчетом.

– Возможно, отставка ублажит нашу с тобой совесть, но не остановит продажу оружия террористам, – объяснил я Энни.

– Может, и остановит, – заупрямилась она, – если ты пригрозишь рассказать все, что тебе известно!

Я на секунду задумался. Ну а что, собственно, мне известно? Да ничего! Во всяком случае, ничего такого, что я смог бы доказать. У меня нет неопровержимых фактов. Я и сам верю в правдивость этой истории только потому, что никто ее не опроверг, но это ведь еще не доказательство.

– Да‑а, кажется, я попал в серьезную переделку, – пожаловался я Энни.

– По‑моему, ты даже не представляешь, насколько серьезную, – загадочно сказала она и протянула мне письмо, – Оно пришло сегодня. От майора Сондерса.

 

12 Рэндольф Кресен,

Майда‑Вейл,

Лондон

Уважаемый господин Хэкер!

Благодарю Вас за приятную беседу в прошлый понедельник.

Вы не представляете, какое облегчение я испытал, рассказав Вам все, что знал об этой отвратительной истории с продажей британского оружия итальянским террористам.

Уверен, Вы, как и обещали, примете необходимые меры. Надеюсь, скоро буду иметь возможность убедиться в этом лично.

Искренне Ваш Дж. Б. Сондерс (майор)

 

Катастрофа! Теперь майор Сондерс сможет доказать, что он информировал меня о скандальных фактах, а я ничего не сделал. К тому же письмо было явно отксерокопировано – оригинал хранится у него. И отправлено оно заказной почтой. Значит, я не смогу отрицать, что получил его.

Я в ловушке! И не выберусь из нее, если только Хамфри или Бернард что‑нибудь не придумают.

 

Сентября

 

Бернард нашел‑таки выход, слава богу!

В понедельник утром в самом начале совещания он предложил прибегнуть к «родезийскому решению».

Хамфри был в восторге.

– Отлично, Бернард, просто отлично! Вы превзошли самого себя. Конечно же, родезийское решение! Лучшего не придумать, господин министр.

Поймав мой недоумевающий взгляд, сэр Хамфри напомнил о скандале в связи с экономическими санкциями ООН в отношении Родезии.

– Одному из членов кабинета тогда стало известно, что некоторые британские компании действуют в обход введенных санкций…

– И как он поступил? – нетерпеливо спросил я.

– Он сообщил об этом премьер‑министру, – с хитрой усмешкой ответил Бернард.

– И что же премьер‑министр?

Сэр Хамфри довольно улыбнулся.

– О, упомянутый министр сказал об этом премьер‑министру таким образом, что тот его не услышал.

Не услышал? Как это понимать? Как они предлагают мне действовать: пошептать ПМ на ухо в кулуарах палаты общин? Или что‑нибудь в этом роде?

Очевидно, недоумение на моем лице было заметно невооруженным глазом, так как Хамфри поспешил внести ясность:

– Надо написать записку, господин министр.

– Бесцветными чернилами или неразборчивым почерком? Скажите же толком, Хамфри, ради бога!

– Все гораздо проще, господин министр. Вы пишете записку, содержание которой допускает различное толкование.

Так, кое‑что проясняется. Спасительный свет в конце тоннеля. Но как ее написать?

– Э‑э… я не знаю, как ее писать, – признался я. – Это не так‑то просто. Не напишешь же:

 

«Уважаемый господин премьер‑министр! Мне стало известно, что совершенно секретные британские детонаторы попадают в руки итальянских террористов. Не могли ли Вы истолковать данную информацию как‑нибудь иначе?»

 

– Да, так нельзя, – согласился Хамфри. – И не надо. Здесь требуется более… тонкий подход. – Он тщательно подбирал слова. – Вы должны всячески избегать любого упоминания о бомбах, террористах…

Сама идея, конечно, была мне понятна, но практически… Короче говоря, я не знал, с какого конца начинать. Зато сэру Хамфри это не составило особого труда. Тем же вечером в одном из красных кейсов я нашел готовый проект моей записки ПМ. Великолепно!

(Мы обнаружили этот документ в архивах кабинета министров на Даунинг‑стрит, 10 после снятия с них секретности в соответствии с Законом о государственных тайнах. – Ред.)

 

МИНИСТЕРСТВО АДМИНИСТРАТИВНЫХ ДЕЛ

От министра

Кому: премьер‑министру

12 сентября

Уважаемый г‑н премьер‑министр!

Из частных источников я получил информацию, допускающую возможность определенных отступлений от раздела 1 Закона об импортно‑экспортных операциях и таможенном контроле в отношении оборонной продукции 1939 года.

При отсутствии доказательств в пользу противного данная информация позволяет сделать предположение о целесообразности выяснения, существует или нет необходимость дальнейшего расследования.

Вместе с тем следует особо подчеркнуть, что упомянутая информация является неполной, в силу чего представляется крайне затруднительным установить достоверные факты с удовлетворительным уровнем надежности.

Искренне Ваш Джеймс Хэкер

 

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

 

Да, письмо написано мастерски. Глубокий смысл этой записки очевиден. Во‑первых, суть вопроса излагается в такой форме, что к ней трудно придраться, во‑вторых, логически следует, что заниматься всем этим должен не я, а кто‑то другой, и, в‑третьих, последняя фраза ясно дает понять: ни о каком расследовании не может быть и речи. Ну а если расследование когда‑либо и состоится, я все равно ни при чем – все будут думать, что премьер‑министр в силу исключительной занятости, возможно, не до конца понял значение моей записки. Я, не раздумывая, подписал ее.

 

Сентября

 

Сегодня утром первым делом поблагодарил Хамфри за отличную работу, сказав, что записка вышла на редкость невнятной. Он был польщен.

Оказывается, у него до мелочей продуман план дальнейших действий. Мы не будем спешить с отправлением записки. Надо подгадать, чтобы она пришла на Даунинг, 10 накануне отъезда ПМ на какую‑нибудь важную международную встречу. Такой ход внесет большие сомнения относительно того, кто читал записку: сам ПМ или исполняющий обязанности ПМ? И, конечно, ни тот, ни другой толком ничего не вспомнят.

Что называется, последний штрих, благодаря которому проблема наверняка сведется к банальному «испорченному телефону». Все будут ни при чем и смогут спокойно заниматься своими делами.

Включая итальянских террористов.

Боюсь, я уже слегка пьян, иначе никогда бы не позволил себе надиктовать такую чудовищно удручающую фразу.

Я также сформулировал теорию принципов управления. Настоящую, практическую теорию! Не теоретическую галиматью, которую преподают в университетах.

Член правительства должен стремиться всегда поступать правильно. Но при этом необходимо позаботиться, чтобы его не поймали за подобным занятием. Потому что поступать правильно – очень неправильно, правильно?

Правительство руководствуется правилом. А правило гласит: не раскачивай лодку. Потому что в противном случае из нее выпадут наши маленькие симпатичные угрызения… Нам надо держаться друг за дружку, иначе нас перевешают поодиночке. Я не хочу висеть поодиночке. Я… я просто повешусь, если меня повесят…

Долг политиков – помогать другим. То есть и террористам тоже! Почему нет? Они ведь тоже другие, разве нет? Просто они – не мы, только и всего.

Надо всегда следовать велению совести. Но, с другой стороны, надо точно знать, куда она тебя заведет. Поэтому далеко не всегда удается следовать совести, так как вам может быть не по пути…

В том‑то все и дело!

Прослушал сегодняшнюю запись. Боюсь, я тоже превращаюсь в моральный вакуум.

 

Сентября

 

Чувствую себя прескверно. Не знаю даже, чем это вызвано: алкогольным или эмоциональным перенапряжением? Так или иначе, с утра у меня болела голова, слегка тошнило и не давал покоя депрессивный синдром.

Но зато Энни… Энни вела себя, как настоящий друг – не только сварила крепкий кофе, но и нашла нужные слова.

У меня было противное ощущение, что я мало чем отличаюсь от сэра Хамфри и всей его шайки в Уайтхолле. Энни выразила свое категорическое несогласие.

– Он напрочь лишен совести, – убежденно сказала она. – У тебя же она еще сохранилась.

– Неужели сохранилась? – простонал я.

– Да, безусловно. Только… надо почаще вспоминать о ней. Тебя, скорее, можно назвать «пьющим падре»[97]. Ты хотя бы каешься, когда поступаешь против совести.

Она права. Я действительно «пьющий падре». И даже если у меня нет морали, я не аморален. К тому же, быть «пьющим падре», особенно если это ассоциируется с чем‑то вроде «беспутства молодости», как у Грэма Грина, – совсем неплохо.

Или плохо?…

 

20

⇐ Предыдущая1234Следующая ⇒

Поделиться: