Первый период, 25 июля – 21 августа 1914 года

 

1. Штаб 17‑го корпуса. Первое впечатление

 

По мобилизационному плану[9] я числился в списках офицеров Генерального штаба[10] 17‑го армейского корпуса, предназначаясь на должность 1‑го обер‑офицера для поручений. Мобилизация застала меня командующим ротой 141‑го полка Можайского, моего родного полка. Я отбывал ценз командования[11] по закону для причисленных к Генеральному штабу обер‑офицеров. На второй же день мобилизации, 19 июля[12], я сдал роту и получил предписание отправиться к месту назначения в штаб 17‑го армейского корпуса. А еще через два дня я уже был в Москве в этом штабе и представился новому начальству. Это крупное сравнительно учреждение я нашел где‑то, кажется, на Арбате (Москву я плохо знаю), в весьма скромном на вид и по размерам домике. И все в этом домике оказалось простым и скромным. Командир корпуса, генерал от инфантерии (генерального штаба) Яковлев[13] – старик с седой бородой и такими же большими усами, бодрый, высокий, несколько худощавый, весьма представительный, с добрым, располагающим выражением на лице, произвел на меня приятное впечатление. И в самом деле, генерал Яковлев была типичная русская натура: добрый, весьма доступный для самого последнего солдата, отзывчивый, справедливый, спокойный, в меру строгий. А умение его разговаривать с солдатом на простом, понятном всякому простолюдину языке делало командира корпуса весьма популярным в среде подчиненных ему войск, особенно солдатской массы. До сих пор помню хорошо то впечатление, которое произвела на солдат, в подавляющей массе запасных, сказанная им в Москве речь после молебна на сборном пункте частей штаба корпуса и приданных к нему учреждений перед посадкой для отправления на театр войны. Простая, вышедшая от чуткого русского сердца речь произвела на солдат хорошее, самое нужное в те серьезные моменты впечатление. Слов ее не помню сейчас, говорилось о серьезности переживаемого родиной времени, о том, что настал час доказать каждому из нас на деле, что мы действительно готовы принести в жертву самое дорогое для человека, свою жизнь – «За веру, царя и отечество», что эту готовность жертвовать собою равным образом можно проявить и в самых передовых боевых линиях, и в обозе. А слушающие как раз были в подавляющей массе из этой последней категории. Мы, группа офицеров, ясно слышали невольно вырывавшиеся у многих солдат‑запасных слова одобрения по поводу сказанного командиром корпуса и симпатии по его адресу.

К сожалению, – я это произношу с особой скорбью, досадой даже, – генерал Яковлев это свое, скажу прямо, самое крупное качество, – бодрить войска, вливать в них дух и энергию и просто благотворно действовать на них одним лишь своим видом – использовал весьма редко в боевой страде войск корпуса с ее бескрайной многогранностью всевозможных переживаний.

Как боевой начальник, водитель войск корпуса, генерал Яковлев оставлял желать многого, о чем скажу впоследствии.

Недурное впечатление на меня произвели и офицеры штаба, как генерального штаба, так и других отделений штаба. Несколько иное я вынес из знакомства со своим новым непосредственным начальником, начальником штаба. Генерал‑майор Стремоухов[14] был не менее добр, чем командир корпуса, но нервный, суетливый, он дергал всех и создавал иногда тем в штабе неприятную, тяжелую для работы атмосферу. В первые же месяцы войны (о чем еще буду говорить в своем месте) его нервозность, суетливость и характерно‑паническое иногда выражение на лице сильно докучали нам и создали в штабе не один анекдот про него. Этому, как нарочно, способствовала и наружность генерала Стремоухова. Ниже среднего роста, сухощавый, сутулый, с типичным лицом жидка, он и в характере имел что‑то от этого «симпатичного» племени.

До 25 июля, когда штаб сел в поезд, чтобы ехать на войну, особой деятельности в штабе не было. Больше других работала «инспекторская часть». Мы, генерального штаба, подготовляли карты театра (нашего театра) войны. Немало‑таки было с ними возни, пока мы их рассортировали. Заготовляли различные практичные, по последнему слову техники по этой части, блокноты и блокнотики для приказов и распоряжений. Лично я, кроме того, занялся организацией и снабжением техническими средствами будущей команды связи штаба корпуса, так как начальник штаба имел в виду возложить на меня вообще ведание службой связи в корпусе. Купили мы одну мотоциклетку. Я первый поехал на ней еще в Москве и первый же ее повредил, потерпев на ней аварию публично на улице, у Михайловского манежа[15]. Повреждение было, однако, любезно исправлено фирмой, отпустившей нам мотоцикл. Впоследствии на фронте он служил хорошо и весьма полезно. Личный состав связи, однако, собирался слабо. Лишь 17‑й саперный батальон выслал потребное число солдат‑специалистов. Полки же корпуса людей, которые от них требовались, не присылали, и я получил их лишь в пути, при следовании в Ковель[16], куда наш корпус направлялся, когда мы встречались по дороге с эшелонами своих полков.

 

Отъезд на фронт. В пути

 

25 июля около пяти часов эшелон штаба корпуса, напутствуемый пожеланиями собравшихся проводить многих москвичей, тронулся «на боевой фронт». Настроение всех было серьезно‑приподнятое. Каждый, вероятно, из нас отдавал себе отчет, что предстоит впереди нечто чрезвычайно важное и грозное, но была сильна вера в свои силы и уверенность, что мы, русские (невольно вспоминались слова гениального русского полководца А. В. Суворова: «Помилуй Бог! мы – русские»), с такой стихией поднимающиеся «на врага», все преодолеем.

В подмосковном районе, пока мы проезжали бесчисленные дачные поселения, переполненные жителями главным образом из интеллигентной среды, овациям и приветственным в честь нас кликам не было конца.

Наутро прибыли в Вязьму, где стояли сравнительно долго. Здесь квартировал наш 17‑й мортирный артиллерийский дивизион, уже также готовящийся к отъезду на фронт с нами. От него мы получили партию лошадей верхового типа для офицеров штаба. Я получил отличную молодую кобылицу. Лошади эти были поставлены в дивизион по военно‑конской повинности.

В дальнейшем пути мы стали переплетаться с эшелонами войск корпуса, различными частями 3‑й и 35‑й дивизий. Во время этих встреч я и пополнил телефонную команду штаба до нормы штата получением солдат из полков. Многие из этих «специалистов» вовсе не были знакомы с телефонами. Пришлось несколько раз в пути на продолжительных стоянках выводить команду на свободное пространство вблизи остановок эшелона и знакомить ее со службой телефонной связи.

Раза два собирал нас, офицеров генерального штаба (по штату таковых полагалось четыре: штаб‑офицер для поручений, старший адъютант и два обер‑офицера для поручений; первым был подполковник Головинский[17], вторым – капитан Громыко[18] и последними двумя – я и штаб‑ротмистр Хольд; мы двое были тогда еще причисленными к генеральному штабу), начальник штаба корпуса и знакомил нас с нашей службой, с распределением между нами главных ролей. Я окончательно получил назначение ведать связью в корпусе, а мой друг Хольд – разведкой.

В Бресте я встретил друзей и знакомых по гарнизону г. Орла, звенигородцев. От них я узнал, что 13‑й армейский корпус[19] и, значит, мой родной полк, 141‑й Можайский, направляются в район Ломжа – Остроленка[20]. Пока мы стояли на ст. Брест, через нее в разных направлениях прошла масса войсковых эшелонов самых разных частей. Мы не могли не удивиться такому колоссальному передвижению войск, которое, как потом мы осведомлялись у некоторых комендантов станций, протекало гладко, по мобилизационному плану. И невольно чувствовалась в этих грандиозных потоках десятков и сотен тысяч людей, направлявшихся в разные стороны, встречающихся и переплетающихся на первый взгляд в хаотическом беспорядке, а на самом деле – в строгом расписании или, по‑железнодорожному – по «графикам», необъятная, скрытая пока мощь Российской Императорской армии.

С Бреста на более‑менее крупных станциях уже можно было почитать в местных газетах известия о первых боевых столкновениях и стычках кавалерийских частей противных сторон. Эти сведения относились главным образом к Галицийскому театру, нашему фронту. Мы, конечно, с жадностью набрасывались на эти газеты. А подъезжая к Ковелю, 29 июля, мы уже слышали о лихих набегах некоторых наших конных частей вглубь неприятельской территории, в Галиции.

 

В Ковеле

 

29 июля мы прибыли в Ковель, район которого был назначен для сосредоточения нашего корпуса. Штаб занял для себя одну из прогимназий[21]. Здесь мы раскинулись уже по‑боевому, и все отделения штаба заработали. Постепенно мы осознавали положение нашего корпуса, соседей и намечающуюся боевую цель. Здесь впервые мы получили от штаба 5‑й армии[22] из Бреста руководящие распоряжения и приказы, которые осведомили нас, что мы входим 4‑м, левофланговым корпусом в состав 5‑й армии, сосредоточивающейся на фронте Холм – Ковель. Наш непосредственный сосед справа, 5‑й армейский корпус, сосредоточивался в районе м. Мацтов (25 верст западнее Ковеля). Слева до соседа был большой промежуток в 60 верст. Тут, в районе Луцка, сосредоточивался 21‑й армейский корпус, входивший в состав 3‑й армии. Наше сосредоточение протекало гладко и довольно быстро. Оно прикрывалось конницей 7‑й и Сводной (впоследствии 16‑й) кавалерийской дивизий. Первой командовал генерал Тюлин[23], второй – генерал А. Драгомиров[24].

Эшелоны войск корпуса непрерывно прибывали и по высадке направлялись: части 3‑й дивизии – в район юго‑западнее Ковеля, 35‑й дивизии – юго‑восточнее Ковеля. Квартировавшие в Ковеле части 17‑й дивизии ушли на присоединение к своей дивизии, в район западнее Грубешова[25], где сосредоточивался 19‑й армейский корпус.

Работа наша в штабе шла спокойно и состояла главным образом в учете прибывающих частей корпуса, направлении их к отведенным им местам и установлении с ними связи. Для связи с дивизиями проведены были телефонные линии, для ординарческой службы и летучей почты был придан штабу один эскадрон 7‑годрагунского Кинбурнского полка (ротмистр Стреха). Все шло в общем довольно гладко, кроме, впрочем, связи со штабом армии, сначала из‑за передвижения его в Холм, а потом – еще не освоились с пользованием проводами правительственного телеграфа, да и отделение наше почтово‑телеграфное прибыло только почти накануне выступления корпуса. Выручала приданная корпусу радиостанция искрового телеграфа[26].

Состав корпуса определился: 3‑я, 35‑я и 61‑я пехотные дивизии, 17‑й мортирный армейский дивизион, 42‑й Донской казачий полк, 17‑й саперный батальон и 17‑й авиаотряд. Ожидался и второй – 29‑й мортирный дивизион и один тяжелый скорострельный. 61‑я пехотная дивизия, как второочередная, равно как и 42‑й Донской полк и 29 мортирный дивизион, также второочередной – запаздывали своим сосредоточением.

Сведений о противнике не было почти никаких. Кое‑что мы знали от раненых 7‑й кавалерийской дивизии о ее столкновениях с австрийской конницей и небольшими пехотными частями, главным образом из числа пограничного ландштурма, о захвате города Сокаля и уничтожении здесь железнодорожной станции и моста через Буг. О крупных войсковых соединениях, их передвижениях ничего не было еще известно, хотя, как потом мы узнали, Сводная кавалерийская дивизия генерала Драгомирова проникала очень глубоко в Галицию, чуть не до самого Львова.

3 августа, наконец, несколько неожиданно, противник обнаружил себя под самым Владимир‑Волынском. То была кавалерийская дивизия венгерская, поддержанная пехотой и артиллерией. Она давала реванш за разгром нами Сокаля и рейд Сводной кавалерийской дивизии вглубь Галиции, который имел результатом порчу и погром многих важных в военном отношении сооружений, в том числе моста чрез р. Буг у г. Камионка[27]. Но об этих подробностях мы узнали, конечно, много спустя. А тогда нам сообщали, что большие массы конницы, поддержанные пехотой и артиллерией, атакуют Владимир‑Волынск. В городе, как полагается для обывателя, густо заправленного к тому же жидовой, поднялась паника, которая не без влияния осталась и на коменданта ст.

Владимир‑Волынск. Он счел момент критическим и, истолковав в пользу своего самочувствия данные ему начальством инструкции, начал взрывать железнодорожные сооружения, еще более усугубив тем тревогу в городе. Однако находившаяся в городе значительная часть квартировавшего здесь 67‑го лейб‑Бородинского полка[28], которая еще не ушла на присоединение к дивизии в район Холма, сохранила полное присутствие духа и спокойствие. Заняв окопы, подготовленные для такого, предвиденного заранее, случая, выдержанным пулеметным и ружейным огнем блестяще лейб‑бородинцы отбивали атаки венгров, упрямо лезших в конном строю на город. Впрочем, и об этих деталях мы узнали потом. А тогда, не зная, что скрывается за неприятельской конницей и каковы намерения противника, мы встревожились до некоторой степени. Корпус еще не совсем собрался. Начальник штаба засуетился и занервничал. Обстановка требовала решения. Но оно как‑то туго рождалось. Помогло полученное новое сообщение из Владимир‑Волынска от командира лейб‑бородинцев о том, что попытки противника овладеть городом пока окончились для него неудачно, но что весьма желательно прибытие в Владимир‑Волынск артиллерии. Тогда немедленно было приказано начальнику 3‑й дивизии выслать во Владимир‑Волынск бригаду пехоты с дивизионом артиллерии. Бригада под командой помощника начальника дивизии, генерал‑майора Осипова[29] по железной дороге отправилась во Владимир‑Волынск. Прибыла она туда, когда потерпевший неудачу противник так же быстро исчез, как и появился. Нервность у нас в штабе миновала, наступило спокойствие.

 

4. Начало марш‑маневра

 

4 августа мы получили приказ о наступлении в направлении на Владимир‑Волынск. Первоначальной целью марша ставилось подравнивание корпусов армии и занятие ею исходного положения для предстоящего наступления.

К вечеру мы написали приказ по корпусу за № 1 о движении двумя колоннами, подивизионно: 3‑я пехотная дивизия – по большаку на Владимир‑Волынск, 35‑я – восточнее железной дороги, по дороге на с. Муличов. С утра 5‑го все двинулось вперед. Впервые увидел, что из себя представляет штаб корпуса на походе, на войне. Это весьма громоздкое учреждение: большой обоз, в котором ехали корпусное казначейство, контроль, корпусной суд, почтово‑телеграфное отделение. Это последнее особенно резко врезалось мне в память картинностью своего путешествия за штабом. Его начальник, почтенный седовласый типичный русский старичок – с белой бородой, суетливый, с визгливым голосом, – всегда торжественно восседал наверху сильно нагруженной различной кладью настоящей русской телеги, запряженной тройкой лошадей; недоставало только бубенцов. Телега эта – единственная во всем корпусе – самым аккуратным образом следовала в голове обоза и норовила держаться вслед за командиром корпуса, вопреки тщетным усилиям начальника обоза поставить ее в колонну повозок на соответствующее место. Командир корпуса и весь штаб корпуса были верхом. Это была громадная группа всадников, сопровождаемая конвойной казачьей сотней. Как в обозе обращал на себя внимание начальник почтово‑телеграфного отделения, так в группе всадников – прокурор корпусного суда, полковник военно‑судебного корпуса офицеров (фамилию его я забыл). Из всего состава суда он неизменно ехал за командиром корпуса должным образом подконьяченный и с неизменной флягой с коньяком. Два автомобиля штаба следовали пустыми.

Перед выступлением штаба корпуса по поручению начальника штаба я лично отнес на Ковельскую почтово‑телеграфную контору секретный пакет с экземпляром приказа по корпусу о движении 5 августа (№ 1) и сдал его заказным письмом. Когда мы вышли на Владимир‑Волынский большак, а город остался верстах в двух позади нас, начальник штаба, тревожно спохватившись, подозвал меня и приказал мне немедленно сесть на автомобиль и мчаться возможно скорее назад, в город, на почту и взять обратно пакет с приказом. Мысль, что отправленный по почте пакет может попасть в руки врага, неожиданно стала его мучить и до крайности угнетать.

Сев в автомобиль, я «помчался», но не очень. «Большак» представлял море песка. Автомобиль вяз, завязал и с трудом вылезал. Много я исколесил пространства, обходя большак далеко стороною. Но и тут не повезло: завязли в топкое место. Долго безуспешно возились, форсируя до предела мотор, пока не подъехала случайная повозка, запряженная парою волов. Моментально запрягли мы волов в автомобиль и соединенные усилия волов и мотора автомобиль вытащили. Дальше поехали без задержек. По счастью, пакет с приказом – заказное письмо – не был еще отправлен, и я взял его обратно. Догнал я штаб корпуса в момент прихода его на ночлег в м. Турийск. Начальник штаба еще не слезал с лошади. Заметив меня издали, он тревожно насторожился, и, когда я, подойдя к нему, протянул руку с пакетом, он облегченно глубоко вздохнул и сказал: «Ну, слава богу! Вы знаете, я близок был к этому». И показал рукою на кобуру с револьвером.

Когда потом я рассказал об этом офицерам штаба, все удивились такой нервозности начальника штаба и пожалели очень, что он уже так нервничает, что в будущем неизбежно должно было неблагоприятно отразиться на работе штаба и далее – на действиях войск корпуса.

На 6 августа по директиве штаба армии мы должны были продолжать движение. Для писания приказа вечером 5‑го в Турийске сели за стол все с командиром корпуса во главе и стали вырабатывать содержание и редакцию приказа. Писал приказ подполковник Головинский, мы же все принимали участие в обсуждении того, что надо написать. Понятно, что при таком способе составления приказа возникали споры и бесконечные разговоры, потому что каждому хотелось торжества его предложения или замечания, поправки; время уходило, войска оставались долго без распоряжений, а эти последние выходили поздно и далеко не в совершенной форме как плод коллегиального творчества. Помню, что в Турийске долго не приходили к окончательному решению по вопросу, оставлять ли на переправе через р. Турию по большой дороге на Владимир‑Волынск на втором переходе роту пехоты для охраны моста или не оставлять? Мнения разделились поровну. В конце концов, мы, молодежь, уступили мнению командира корпуса, и рота с пулеметами и несколькими казаками была назначена, хотя мы остались в убеждении, что эту роту надо считать погибшей для первых боев и вообще надолго. Так оно потом и оказалось. Командир 12‑го Великолуцкого полка очень долго и тщетно старался присоединить эту роту к полку: она сделалась какой‑то неуловимой.

Должен заметить, что решение оставить роту для обеспечения моста подкреплялось до некоторой степени тем, что в этом районе среди польского населения было много враждебного нам элемента и были сведения об организации польских легионов и партий для партизанских против нас действий. Этим сведениям придавалось излишне много значения и уделялось внимания. Разговоры о польских легионах[30], пущенные в обиход едва ли не из штабов, плели на все лады, особенно когда они возникали в солдатской среде. В результате создалась какая‑то почти тревожная у войск настороженность, что будто во всякий момент поляки‑легионеры могут причинить какую‑либо неприятность. Эта настороженность и была причиной возникшей 6 августа на походе в 3‑й дивизии, а именно в 9‑м Ингерманландском полку, легкой паники.

С рассветом дивизии в том же порядке двинулись дальше: 3‑я – снова по большой дороге, 35‑я – на с. Туличов – д. Осса – с. Свойчов – Хобултов.

Близ с. Солович на рассвете в колонне 9‑го Ингерманландского полка раздалось несколько выстрелов. И вмиг по колонне разнеслось, что напали «легионеры», которых никто, впрочем, так и не видел. Произошло замешательство, некоторые солдаты, сбрасывая снаряжение, побежали, их примеру последовали и несколько повозок. Но скоро усилиями начальствующих лиц все приведено было в порядок, и дальнейшее движение продолжалось спокойно.

На ночлег колонны остановились: 3‑я дивизия – в районе с. Верба – Охновка, 35‑я – в районе с. Гнойно – Свойчов. Штаб корпуса стал в господском дворе, в с. Верба.

О дальнейшем движении распоряжений из штаба армии не было, и корпус в таком положении простоял два дня. Связь со штабом армии была установлена по железнодорожному телеграфу от ст. Овадно. Во Владимир‑Волынске было спокойно. Вошли в связь с 7‑й кавалерийской дивизией в районе Владимир‑Волынска. От высланных штабом корпуса разъездов (драгуны‑кинбурнцы ротмистра Стрехи) стали поступать сведения о присутствии каких‑то крупных сил противника к югу от Владимир‑Волынска, в районе с. Грибовица – Калушов, которые якобы укрепляют там позиции. Этим донесениям мы не давали полной веры, так как разъезды наши были не «интеллигентные», унтер‑офицерские. Тем не менее представлялось необходимым проверить полученные сведения, дабы не идти вслепую. В Вербу был приглашен начальник 7‑й кавалерийской дивизии, генерал Тюлин, и командир корпуса лично его просил обследовать район к югу от Владимир‑Волынска и очистить его от возможных неприятельских разведывательных частей. На другой день это и было исполнено. Никаких «крупных сил противника» нигде обнаружено не было. Но, исполнив это поручение, 7‑я кавалерийская дивизия, к нашей досаде, почему‑то отскочила к району с. Киселин, и таким образом снова фронт корпуса остался без должного освещения. Конницы же у нас не было, кроме назначенного нам второочередного 42‑го Донского полка, но он еще не прибывал к корпусу.

В Вербе, в день прибытия еще раз и последний – больше никогда этот вопрос не выступал на сцену – много разговаривали о «польских легионах»: снова поступили сведения от местных жителей и частей 5‑го корпуса, что в лесах, что к северо‑западу от Владимир‑Волынска, скрывается много польских легионеров. Был выслан батальон пехоты с артиллерией от 3‑й дивизии для обследования и очистки лесов в районе немецких колоний, что в пяти верстах западнее с. Верба.

На другой день к вечеру 7 августа батальон вернулся, нигде никого не встретив.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: