Там же, пятница, поздний вечер. Только это слово крутилось на языке у Бага.

 

Дикость.

Только это слово крутилось на языке у Бага.

Только это слово могло удовлетворительно объяснить все то, чему сегодня он стал свидетелем.

Вэйбины – усиленные наряды из окрестных селений – подоспели слишком поздно: погромы прокатились по Теплису неуправляемой волной, сметавшей все на своем пути. А местные человекоохранители то ли не сумели справиться с ситуацией, то ли…

Дикость.

Воспринимать происходящее иначе Баг отказывался.

Вмешательство ланчжуна спасло «Приют горного ютая» от разорения. Но зато пострадали другие – многие. Охающий Давид Гохштейн, которому Гюльчатай натирала пострадавшее плечо остро пахнущей мазью, рассказал, что в городе была разгромлена даже повозка «скорой помощи» – в ней в лечебницу везли члена уездного меджлиса Левенбаума, тяжко, до переломов, избитого прямо на выходе из меджлиса; почтенного человека выволокли из повозки и с криками «обманщик! шайтан‑примиритель!» собрались уже куда‑то тащить с неясными, но наверняка нечеловеколюбивыми целями, причем всяк норовил плюнуть Левенбауму в лицо, – и лишь нерастерявшиеся милосердные братья, кто пуская в нападающих наркозный газ, кто размахивая скальпелем, спасли народного избранника от неминучей расправы, а потом уж подоспели вэйбины и оттеснили толпу от покореженной повозки с красным крестом на капоте. Похоже, изо всех ютаев именно Левенбауму досталось более прочих – как раз на нем сфокусировалось общее возмущение, вдобавок он был один, как перст, против целой толпы, когда покидал Ширван‑миадзин. Как еще жив‑то остался… Зато, правда, имущественного ущерба не претерпел – не было у Левенбаума ни лавок, ни контор…

Оказывается – по словам Гохштейна‑старшего, – с меджлиса все и полыхнуло. Тот самый Левенбаум произнес примирительную речь, посредством коей мыслил решить наконец ко всеобщему удовольствию столь волновавший саахов и фузянов вопрос, и ему это почти удалось, но вмешалась некая приезжая («Похоже, я знаю, о ком он», – подумал Баг), и все пошло прахом – прямо в зале заседаний вспыхнула драка: фузяны обрадовались словам женщины, саахи обиделись, фузяны сразу приняли ее мнение, саахи же стали его оспаривать. Внутренние страсти быстро выхлестнуло наружу – и вскоре по площади, и без того уж доведенной визитом преждерожденного Гохштейна‑старшего чуть не до точки кипения, понеслась невесть в чьих мозговых извилинах причудливо скрутившаяся новость: во всем виноваты ютаи, именно из‑за ютаев саахи с фузянами до сих пор пребывают во мраке неведения и не знают, кто лучший, потому что такое положение ютаям выгодно – ведь, пользуясь неопределенностью, они постепенно захватывают в уезде власть и, пришлые, презрительно и свысока помыкают коренными народами к своей только пользе; а когда все к рукам приберут, тут, глядишь, их ученые и докажут, что в «Арцах‑намэ» говорится о ютаях исключительно, а более ни о ком. И раздался клич «бей!!!»…

«Что бы мы ни делали, как бы себя ни вели – все равно, говорю вам, нас не любят, – обобщил Давид в завершение рассказа. – Поэтому нам тем более надлежит быть честными перед собой и не приноравливаться к чужим мнениям, не идти на поводу у всех этих… – Он не договорил, но в его речи так и угадывалось что‑то неприятное, неопрятное: ютаененавистников, нелюдей, скотов… – А Йоханнан просто глуп! – веско заключил Давид. – И вашим и нашим мил не будешь!»

Вашим. Нашим.

Багу отчего‑то стало неприятно, и он, коротко попрощавшись со спасенными им ютаями и еще раз выслушав слова благодарности, пошел к выходу из чайной.

Справа у двери, рядом с сумкой, в которой приняла смерть благородная кошка Беседер, потерянно, молча сидел Судья Ди.

– Да, хвостатый преждерожденный… – пробормотал Баг, опустившись на корточки и осторожно поглаживая александрийского фувэйбина по голове. – Видишь, как оно бывает… – Кот вывернулся из‑под руки, вопрошающе оглядел хозяина, нерешительно мяукнул. – Понимаешь… Нет больше Беседер… Ты вот что… Тебе тяжело, я знаю… – Кот судорожно зевнул: недавнее боевое безумие постепенно оставляло его. – Ты извини, но нужно еще кое‑что сделать. И помочь мне можешь только ты… Да, я знаю, ты не собака, но надо найти этого горлана‑главаря. Этого скорпиона безбородого. Я хочу ему в глаза посмотреть. Понимаешь?

Судья Ди безучастно вылизывал переднюю правую лапу.

– Сосредоточься. Покажи мне, куда скорпион утек, под какой камень. А потом я дам тебе надрать ему задницу.

Кот оставил лапу недолизанной: последнее предложение его, похоже, всерьез заинтересовало.

– Так что давай, ищи!

…Верно писал в двадцать второй главе «Бесед и суждений» великий Конфуций: «У всего есть свое назначение, и это в природе вещей; благородному мужу сие ведомо, а мелкий человек и в священном треножнике суп сварит». Все верно: коты не рождены собаками и не в кошачьих правилах брать след по команде, ровно гончая мчась за путающим след лисом, но ведь не зря Учитель в той же главе упомянул, что служение долгу заставит благородного мужа и деревенское отхожее место вброд пересечь! Так и Судья Ди, ведомый долгом памяти безвременно покинувшей этот мир возлюбленной, долго плутал по почти ночным уже улочкам центрального Теплиса; временами Багу казалось, что они с котом не вполне поняли друг друга, а уж когда впереди показались очертания караван‑сарая «Сакурвело», ланчжун и вовсе решил, что напрасно потерял время, – кот просто‑напросто шел домой, во временное их обиталище, к рыбе и к пиву, а он‑то, он, Багатур Лобо, возомнил себе Будда знает что: решил, будто фувэйбин идет по следу! Ну да чего ждать от кота… Кот и впрямь – не собака.

Он тяжело вздохнул, поднял Судью Ди на руки и тихонько заговорил с ним.

– Ну что делать, мой хвостатый друг… Ты не сумел стать собакой. И это ничего, это хорошо, это нормально. Ты не расстраивайся… – Судья Ди однако же вовсе не расстраивался, напротив, он весь напрягся и подался вперед. Даже вырваться попытался, но Баг держал кота крепко: хватит уже на сегодня подвигов. – Спокойно, спокойно… Что ты там увидел?

Судья Ди негромко зашипел. Глаза его снова непримиримо горели.

Рядом почти неслышно прошелестела смутно знакомая неприметная повозка и остановилась неподалеку: огни выключены, внутри темно… Вниз плавно поехало стекло. Баг мельком взглянул на номер и чуть не присвистнул: именно эту повозку он видел на площади Аль‑Майдан. Возле нее еще такой профессиональный еч покуривал, стреляя опытными глазами по сторонам…

– …Позвольте мне к вам подняться! За мною гонятся пьяные ютаи, помогите мне!.. – вдруг донесся до ланчжуна знакомый голос.

Безбородый!

Хоронясь у самой стены караван‑сарая, он разговаривал с выглядывавшей в окно маленькой седой женщиной – той самой, что днем столь эффектно проникла в здание уездного меджлиса. Той самой, по чьему решительному, хотя и превратно истолкованному слову, некстати перехлестнувшемуся с не менее решительным словом Гохштейна, горячие горцы, как понял Баг, и бросились громить теплисских ютаев!

Баг весь обратился в слух.

 

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: