Один из главных принципов абстрактного искусства – «метаискусство»

Искусство, отходящее от изображения реальности, приближается к изображению самого себя, чистой эссенции искусства, будь то в возрастающей акцентуации на форме в которой оно выражено, или редукции содержания от деталей, являя тем самым либо чистую идею, либо показательную форму как она есть, что впоследствии и приобретает приставку мета.

«Мета» говорит о нарочитости, самости выражения явления или направления. Если направление это последовательность законов и принципов, то метанаправление открывает законы законов и принципы принципов, впервые дотрагивается до мотивации, и доступно лишь при достаточном понимании самих законов.

Показательная (нарочитая) форма помогает видеть историю формы, которой мы пользуемся, её специфику, достоинства и недостатки. Так «метаискусство» помогает наиболее точно подобрать будущим идеям их форму благодаря лучшему её пониманию.

Очищение содержания от деталей воссоздает идеал, рожденный в идеальном мире, уже в реальности. Не бывает эстетики, романтики и пафоса без идеала, лишняя детализация делает их лишь реальнее и пошлее. Так «метаискусство» дает настоящий кристализованный идеал.

«Метаискусство» – искусство об искусстве, оно является отражением части от искусства в искусстве, а не части от окружающей реальности изображенной в нем. Таким образом, мы, идентифицируя себя с искусством об искусстве и воспроизводя эту идентичность в произведении, нашу реальность саму делаем произведением искусства, так рождаются перфоманс и акционизм. А «идеал» это и есть абсорбированное «означающее» что привносит искусство. Если бы искусство воспроизводило только окружающую реальность, мы бы никогда и не начали познавать себя.

Таким образом, только питаясь и идентифицируясь с искусством, изображающим само себя, мы развиваем искусство, а не просто проводим цикл, где оно отражает реальность, которую мы потом потребляем в нем же и отражаем обратно.

Познать абсурдное, непонятное, скрытое и глубокое можно только через его репрезентацию. В этом помогают самые радикальные формы «метаискусства», которые лишены разумного замысла и имеют незнакомую форму, ведь даже они содержат код мотивации автора, который не знает даже он сам, пока не воспроизведет свой непонятный порыв. Зато сам порыв, выйдя в физический мир из мира идей, наконец станет предметом умозрения, станет понятнее – иррациональное подсознание опустится на холст реальности, чтобы стать рациональным и контролируемым, а мы с ним будем видеть более дифференцированную, объективную картину мира.

«Метаискусство» на дистанции времени исчерпывает свои открытия неизведанных форм и идей, воспроизведенное непонятное одного смежного порядка количественно переваливает оставшееся непонятное этого порядка и переходит в качество, так происходит расцвет в направлении искусства, «метаискусство» становится искусством. С момента же расцвета начинает назревать и пока незаметный кризис, возрастающий по мере открытия остального непонятного этого порядка и направления. Кризис катализирует поиски «метаискусства». Так, помимо техногенных факторов, «метаискусство» вершит цикл направлений.

Из вышесказанного делаем вывод, что искусство – это сочетание сознания и подсознания, в котором, забавляясь лишь известными сознанию идеями и формами, мы занимаемся обычным потреблением и удовлетворением зоны комфорта, а пронося через него пока неясные порывы мы занимаемся их постепенным познанием с последующим внесением их в сознание.

«Метаискусство» так же, отделяя чистую неприкрытую идею, часто выставляет её в свете иронии, из-за того, что раскрывается её разумная, пошлая мотивация. И помогает определить ценность ценностей по аналогии с тем, как определяет принципы принципов и законы законов.

 

Поскольку юмор близок мифу по структуре, анекдотичность реальности делает субъекта неустойчивым к юмору и иронии

Таким образом, история юмора существенно влияла на обнаружение, обозначение и опривычивание людьми в мире пессимистичных абстракций и негативных явлений, как философия.

Так, допустим, ранее Юрий Никулин, прошедший невзгоды от профессиональных до военных, все равно оставался жизнерадостным и деятельным.[6] Сейчас эстетика страдания, иронии, аморальности находит всё больше места в смеховой культуре особенно в медиа, тем более в социальных медиа, очень много edgy [7] («острых» аморальности или суицидальности) мемов.

Больше сил у молодежи сегодня уходит на преодоление негатива жизни, потому что зрелости сложнее добиться в связи с увеличением в мире информации, амбиций, изобретением в языке новых негативных категорий, в связи с опривычиванием их массовым сознанием поколения, узнающего их в одно время со старшими, но менее готовым их жизнеутвердительно пройти.

Например, " я научу тебя мать любить" звучит анекдотично как метафоричное оскорбление, но на самом деле во многих случаях имеет прямой смысл, ведь возможные и предполагаемые санкции/наказание это основа обучения. И научить любить действительно возможно – чаще всего как раз не обнаруживается культивированность процессов, сконстуированность абстракций.

К тому же, социальному животному сложно находиться в пространстве концентрированной иронии, постмодерна, реакции. Социальное животное существует в фокусе на идентичности, на оформленных объективированных абстракциях, институтах и апроприированных конструкциях, находится в зоне комфорта. Наиболее выгодное для него состояние – состояние потока, медленного удовлетворительного потока дофамина за счёт социокультурного действия, каким бы опосредованным общественному благу оно не было. А в слоях иронии не сложно запутаться, особенно если важно найти рационализированный итог: что из ироний в постиронии всё-таки метаирония? Или, проще говоря, модерн не исчезнет за постмодерном, а только если станет новым, как фундамент, ценностные основания, или новоизобретенным, но уже с большей осознанностью.

 

Точки над постиронией

Закончить стоит постиронией, как последним значимым феноменом в сегодняшнем юморе. Она же пропитала теперь почти все абстрактные мемы за счёт новых обнаруженных ею смыслов и методов их обнаружения.

Существует четыре типа постиронии:

1) Нарочито гиперболизированная ирония. Это та же самая ирония, только «roleplay» (отыгрывание, пародия с вживлением в роль) иденитчности, мифа, субъектности воспроизводится так реалистично, что сложно демаркировать иронию и реальность. В основном, это глупая шутка, которая воспроизводится без указания на то, что она глупая. Цель такой постиронии репрезентировать объект как нарочито глупый настолько, что его достаточно просто воспроизвести и он уже будет комичен и неадекватен.

2) Там, где такая постирония не заканчивается, начинается вторая. Это, по сути, шутка над шуткой, ирония над иронией. Всё выглядит так же, как в первом случае, только иронизируется над возможной иронией над объектом.

3) Тут же существует подтип такой постиронии, где постирония выводится, не чтобы посмеяться над объектом, а высказаться над методологией, высмеивается сам процесс, феномен юмора вообще или его закреплённая в данный момент традиция и форма. Так, иронизируемому (глупой шутке/феномену) отдается честь, в том смысле, что оно снова становится релевантным, а не просто глупым. Так, субъект пытается сказать, что иронизируемое не так уж плохо, шутка просто не модная, что-то экзистенциальное, или что актуальное плохо/не лучше, обычно семантически.

4) Последний тип постиронии, который появляется дальше, это постирония над постиронией. Он несет в себе остальные. Субъект остается солидарен, равно – объективен, подмечая и объект, и иронию справедливой; где чаще всего — объект глупым, иронию снобской, а иронию над иронией бескомпромиссной.

Уже существуют метонимичные отношения в использовании категории. Часто постиронией называется даже та шутка, что является просто иронией, но в её форме задействована ирония к методологии создания шутки, чаще всего традиционной, проще говоря, плохо или абстрактно воспроизводится форма мема, иронии.

Сегодня такие значения постирония носит в обществе и каждый выбирает сам, что же у него получилось. Если давать каждому типу отдельное название, то первый вполне будет похож просто на сильную иронию, второй на постиронию и третий на метаиронию.

Постирония массово существует в авангардной молодежной культуре как юмора, так и способа к существованию. Чаще всего как часть или аспект, и не носит идеологических оснований. А они есть.

Постирония это солидарность юмора, ибо иронизируя над всем, ты солидарен ко всему Другому[8]. Если это Всё, то и солидарность ко Всему, а Другого просто нет - а точнее, всё другое, но за счет того, что ты постсубъект при постиронии, другое уже не значит ничего плохого. Другое всё ещё представляет опасность, но только если оно не в рамках постиронии, поэтому постирония это кристальный аппарат, договор безусловного взаимодоверия, исключающий агрессивную субъективность, и полагающий общие оценочные основания у которых лежит позитивизм (как позитивное, солидарное интерпретирование за счет абстрактности). При постиронии не проигрывает никто кроме непонимающего постиронию. Так постирония дискредитирует и незнание.

Если весь юмор превратится в постиронию (и что примечательно, он может не сильно видоизмениться от того что сейчас даже шутится не постиронично), тезис «у юмора нет границ» станет последовательной реальностью, с политкорректностью которой никто не будет спорить, ибо она лежит у оснований постиронии как идеологемы, в какой бы форме и как постирония не была воспроизведена.

Странные шутки обрекают людей на толерантность, чем шире дифференциация, тем меньше путей к власти, совладанию с ней кроме как принятию. Если однажды количественно нишевые типы юмора станут превалировать, разность навсегда закрепится как безусловная норма.

 

Глава 2. Мем в СМИ

⇐ Предыдущая123Следующая ⇒

Поделиться: