Политическое положение в мире в начале ХХ века

 

Поколение, достигшее зрелости к началу ХХ века, имело возможность на себе ощутить, как жизнь меняется к лучшему, становится всё более комфортной и безопасной. Европейцы были полны веры в свои силы и решимости улучшать мир по собственной воле и разумению.
Промышленная цивилизация сделала Европу гораздо более единой — все государства были связаны сетью железных дорог; объемы международной торговли резко возросли, а с ними и экономическая взаимозависимость раньше никак не соприкасавшихся регионов; благодаря телеграфу любые новости мгновенно достигали самых глухих уголков; возникли единые европейские моды и стандарты жизни. Сблизились законодательства разных стран; границы между государствами стали прозрачными, и люди, как правило, беспрепятственно ездили из одной страны в другую.

Но одновременно появилась мощная сила, разъединявшая европейские народы, — национализм.

Понятие нация относительно новое. Еще в начале XIX века границы государств на карте Европы имели мало общего с границами расселения народов, и никто не видел в этом ничего ненормального. На протяжении многих веков люди осознавали себя подданными своего государя, жителями своей малой родины — Бургундии, Баварии, Ломбардии — но не французами, немцами или итальянцами. Когда тот или иной монарх предъявлял свои права на какие-то земли, он доказывал их не тем, что там живут люди, говорящие на одном с ним языке, а тем, что эти земли когда-то принадлежали его предкам.

В XIX веке ситуация изменилась: именно принадлежность к нации теперь определяла самосознание европейца. При этом нацию стали представлять себе как некую сверхличность, наделенную собственным сознанием, разумом, волей и точно так же способную страдать от несвободы, как отдельный человек.

Появилась идея суверенитета нации, т.е. ее права самостоятельно определять свою судьбу. Отсутствие суверенитета и раздробленность стали ощущаться как кровоточащая рана, требующая немедленного лечения.
Философы разных стран размышляли о смысле и предназначении своей нации, о ее своеобразии и месте среди других народов. Школьные учебники истории стали рассказывать не о судьбах королевских династий, а о рождении нации и ее пути к расцвету.

XIX столетие породило огромное количество литературы, посвященной национальным идеям — германской, французской, итальянской, испанской...

Национализм стал основным источником военных конфликтов в Европе — все войны, которые велись между 1815 и 1914 годами, были так или иначе связаны с процессом национального размежевания. В ходе этих войн объединились Германия и Италия, получили независимость от Османской империи и создали собственные государства греки, болгары, румыны, сербы, черногорцы. Постепенно в массовом сознании укреплялась мысль, что каждая нация должна иметь свое собственное отдельное национальное государство.

Старые многонациональные империи — Австро-Венгерская, Османская и Российская, испытывали всё большие трудности из-за сталкивавшихся национальных амбиций входивших в их состав народов.

В первой половине XIX века национализм был романтически-революционным: его острие было направлено не против других народов, а против «тиранов-угнетателей». Но после обретения национальной независимости националистические чувства не только не ослабевали, но и усиливались. В начале ХХ века национальные интересы, национальное могущество (или наоборот, национальное унижение) стали занимать огромное место в сознании миллионов европейцев.

Воспитание «национальной гордости» стало необходимым элементом массового образования. Политики разных партий и направлений принялись играть на национальных чувствах, видя в этом самый верный путь к сердцам избирателей.

Национализм повсеместно вырождался в шовинизм — убежденность в превосходстве своей нации над всеми остальными. Взаимоотношения между нациями представлялись по аналогии с конкурентной борьбой на рынке (или с дарвиновской борьбой за существование биологических видов). Каждый «здоровый национальный организм» должен был, отталкивая локтями соперников, бороться за расширение своей территории. Ареной этого межнационального соперничества стал весь мир.

Один из британских премьер-министров в начале ХХ века писал: «Грубо говоря, все мировые нации можно разделить на живые и умирающие... Слабые государства становятся еще слабее, а сильные — сильнее... Живые нации будут постепенно посягать на территории умирающих, а семена и причины конфликтов между цивилизованными нациями быстро произрастать».

Обострившееся национальное сознание народов Европы препятствовало экспансии на континенте любой, даже самой могущественной державы. Но остальной мир еще был полностью открыт для такой экспансии: там европейцам противостояли не сплоченные нации, а слабые, остро нуждающиеся в деньгах, часто враждующие друг с другом и нередко презирающие собственный народ властители. Подчинить их своему влиянию обычно не составляло большого труда. Технологическое (прежде всего военное) преимущество европейцев делало некогда великие цивилизации Востока беззащитными. Даже небольшие западные страны сумели установить свой контроль над обширными территориями.

Обладание собственной колониальной империей на рубеже XIX—ХХ веков далеко не всегда диктовалось экономическими выгодами, но считалось делом национального престижа, непременным признаком великой державы.

Прошли те времена, когда на планете разные культуры могли существовать совершенно независимо друг от друга. Фактически все неевропейские страны оказались перед принудительным выбором: либо покориться иноземному владычеству и потерять независимость (так случилось с Индией, Индокитаем, народами Африки), либо самостоятельно начать перестраивать на европейский лад свою экономику, политическую организацию и культуру.

Так или иначе, самобытное существование многих традиционных обществ было прервано. С тех пор как в Европе сложилась промышленная цивилизация, участью остального мира стало так называемое зависимое, или догоняющее, развитие.

В середине XIX века пушки американских и европейских фрегатов заставили самую «закрытую» страну мира, Японию, открыть свои порты перед западными купцами и миссионерами (Япония в XVII веке прекратила контакты с внешним миром, испугавшись их разлагающего влияния на местные традиции. Самоизоляция была настолько жесткой, что даже потерпевшим кораблекрушение и случайно оказавшимся в чужих странах японским рыбакам под страхом смертной казни запрещалось возвращаться на родину).

Унизительный опыт бессилия перед иностранцами мобилизовал и сплотил Японию. В стране началась эпоха решительных и последовательных преобразований, подчиненных одной, всем понятной цели — сравняться в могуществе с великими державами Запада.

Поняв, что бессмысленно заимствовать только военную технику, не меняя всего общества, японцы приступили к масштабным реформам по европейским рецептам. Земля была передана крестьянам в собственность, все былые ограничения на передвижения людей были сняты. Иностранные специалисты руководили строительством железных дорог и промышленных предприятий; организацию всеобщего школьного образования позаимствовали у французов, а школьные программы — у американцев; сухопутная армия перестраивалась по германскому образцу, флот — по английскому. За полвека Япония прошла огромный путь — путь национального самоотречения ради национального самоутверждения — и первой из азиатских стран вошла в число великих держав.

Древнейшая и самая населенная империя Востока, Китай почел ниже своего достоинства перенимать у «белых варваров» что-либо, кроме огнестрельного оружия, — и жестоко за это поплатился. Великая страна оказалась бессильной сдержать натиск европейцев и японцев. После целой серии унизительных военных поражений империя развалилась, и на четыре десятилетия Китай погрузился в пучину кровавых междоусобиц.

Политика социальных реформ, все активнее проводившаяся в ведущих странах (Англии, Германии, США и др.), способствовала смягчению напряженности в обществе. Государство и общество все крепче связывали взаимные интересы, что обеспечивало эволюционный путь развития ведущих индустриальных стран и сводило к минимуму опасность возникновения внутренних конфликтов. Общество постепенно становилось гражданским, т. е. создавало независимую от государственного аппарата систему организаций и массовых движений, отстаивавших права и интересы граждан.
Но гражданское общество не было альтернативой государственным институтам, а как бы дополняло их, порой даже предопределяя их развитие. Так, борьба профсоюзов за расширение прав рабочих нередко вынуждала власти вносить изменения в официальное рабочее законодательство, а движение за эмансипацию женщин (т. е. их равноправие в политической и общественной жизни) — учитывать требования этого движения.

Выйдя на высокий уровень экономического развития, государства индустриального «центра» по-прежнему стремились использовать для укрепления своей экономики все новейшие достижения науки и техники. Но страны «полупериферии», спешившие попасть в состав «центра», порой оказывались в более выгодном положении: ведь начиная развивать новые для себя отрасли экономики, они сразу же оснащали их согласно передовым технологиям. А старым странам «центра» приходилось многое перестраивать в десятилетиями складывавшихся структурах. Поэтому на рубеже XIX—XX вв. Япония, Россия, Австро-Венгрия и другие страны, стремившиеся догнать «центр», добились крупных успехов в развитии промышленности. А Германия, начавшая этот рывок вперед еще раньше, сумела выйти на второе место в мире по валовому объему промышленной продукции.
Первое же место к концу XIX в. прочно закрепилось за США, темпы развития которых после Гражданской войны 1861—1865 гг. постоянно ускорялись. Англичане, чье первенство долгое время было неоспоримым, откатились на третье место. Они явно не выдерживали таких высоких темпов, не успевали своевременно внедрять в производство новые технологии. Если, например, к началу XX в. промышленность США, Германии и некоторых других стран в значительной мере перешла на использование электроэнергии, то основной энергетической силой британской промышленности по-прежнему оставался пар.

Англия проигрывала Германии и США и в борьбе за рынки сбыта. Англичане торговали по старинке, а немецкие и американские коммерсанты внимательно изучали местный спрос, потребности рынка, предоставляли оптовым покупателям льготные и долгосрочные кредиты. Товары Германии и США по всему миру теснили английские, в том числе в самой Англии и ее колониях.

Особенно поражали экономические успехи США. По выплавке чугуна и стали, добыче каменного угля США к началу века оставили далеко позади ведущие державы Европы и продолжали увеличивать разрыв. В стране стремительно росла протяженность железных дорог, США стали родиной массового автомобилестроения. Знаменитый предприниматель Г. Форд, усовершенствовав изобретение немецких инженеров Г. Даймлера и К. Бенца, сконструировал автомобиль и в начале века наладил серийное производство. Уже к 1915 г. с конвейеров заводов Форда сходило до 250 тыс. автомобилей в год. Их стоимость постоянно снижалась, и покупка автомобиля становилась доступной все более широким слоям населения. Развитие сети шоссейных дорог укрепляло единый внутренний рынок США, что способствовало экономической и социальной стабильности в стране. К концу XIX в. средний заработок американских рабочих составлял примерно 700 долларов в год при прожиточном минимуме 150 долларов. Интересы американских рабочих с начала 1880-х гг. защищали сильные профсоюзные объединения во главе с самым крупным из них — Американской федерацией труда (АФТ).

Во внешней политике США в целом продолжали руководствоваться изоляционистскими принципами «доктрины. Монро»1823 г. Согласно этой доктрине США ограничивали зону своих интересов Западным полушарием, добровольно устраняясь от участия в европейских делах. Это вполне устраивало американские торгово-промышленные круги: ведь еще не были исчерпаны возможности внутреннего рынка самих США и молодых государств Латинской Америки. А внешнеполитическая экспансия в отличие от чисто торговой грозила непредсказуемыми осложнениями.

И тем не менее в США, как и в других ведущих странах «центра» (прежде всего в Германии, Англии и Франции), постоянный рост производства промышленной продукции диктовал необходимость экономической экспансии, которая в условиях того времени так или иначе шла бок о бок с политической. А процесс экспансии, в свою очередь, вел к столкновению интересов разных держав: ведь поделить новые территории и рынки сбыта «поровну» было физически невозможно. Следовательно, при любом таком дележе появлялись, условно говоря, довольные и обиженные. Первые стремились закрепить достигнутое, а вторые жаждали реванша, нового передела. В этот балансирующий на грани конфликта спор спешили включиться и некоторые страны «полупериферии» (Россия, Япония и др.), понимавшие, что главная добыча им не по зубам, но ни желавшие упустить возможность получить свой «кусок».

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: