Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


ПЕДРО БЕЛЬТРАН: БУДУЩИЙ ПРЕМЬЕР-МИНИСТР ПЕРУ



За год, проведенный в Лондоне, у меня появился целый ряд хороших друзей, однако наиболее интересным был Педро Херальдо Бельтран, человек почти на 20 лет старше меня. Педро происходил из знаменитой семьи перуанских помещиков и был владельцем и издателем влиятельной газеты «Ла Пренса», издающейся в Лиме. Он получил степень по экономике в ЛШЭ 20 годами раньше и к тому моменту, когда я его встретил, был главой Центрального банка Перу. Педро находился в Англии в связи с деловыми интересами семьи, однако в душе он был интеллектуалом и каждую неделю проводил несколько дней в ЛШЭ, слушая курсы по экономике, которые интересовали его. Обаятельный светский холостяк, он познакомил меня с несколькими необыкновенно красивыми женщинами, которых я, вероятно, не встретил бы без него.

Педро был настолько интересным человеком, что я дал ему рекомендательное письмо моему брату Нельсону, у которого начал проявляться явный интерес к Латинской Америке. Это знакомство оказалось очень удачным несколькими годами позже, когда президент Рузвельт назначил Нельсона руководителем Управления координации по межамериканским делам, а Педро стал послом Перу в Соединенных Штатах.

НОВЫЙ ВИЗИТ В ТРЕТИЙ РЕЙХ

Во время рождественских каникул 1937 года Билл и я совершили поездку в Германию. Я особенно вспоминаю «шерстяные» изделия, сделанные из древесной массы, - реальная шерсть, как я предполагаю, ушла на военные нужды.

В Мюнхене мы оказались свидетелями большой похоронной процессии генерала Эриха Людендорфа, фактического руководителя армии Германии во время Первой мировой войны и соратника Гитлера по пивному путчу 1923 года. Огромнейшая толпа, самая большая, которую я когда-либо видел, перегородила Людвигштрассе - основной бульвар Мюнхена. Войска СС в полном вооружении, стоявшие строго по стойке смирно, располагались по обеим сторонам улицы. В то время как Билл и я проталкивались вперед, мимо нас проходил похоронный кортеж: во главе колонн солдат, идущих гусиным шагом, шел Гитлер. Я сделал фотографию своей «лейкой», когда он важно проследовал мимо, принимая нацистские приветствия среди оглушительных криков «Зиг хайль! ». Никогда не видел ничего равного такому истерическому восхищению толпы и не испытывал такого сильного ощущения дискомфорта в связи с тем, на кого это восхищение было направлено.

После этой вызвавшей озноб встречи я провел остаток каникул во Франкфурте с близким другом по Гарварду Эрнстом Тевесом и его отцом, известным немецким промышленником. Мы посетили ряд приемов, включая изысканный костюмированный бал, где усилия представителей франкфуртского общества почти исступленно были нацелены на то, чтобы хорошо провести время. Из разговоров я узнал, что, по мнению многих, агрессивные требования Гитлера о возврате немецких территорий неизбежно приведут к войне, хотя никто не хотел протестовать. Мне также показалось, что растущая регламентация повседневной жизни, угрожающая нацистская идеология и возмутительное преследование евреев и не только их породили сильное подспудное ощущение страха и тревоги. Казалось, что люди боятся сказать или сделать что-либо неправильное. «Хайль Гитлер! » было обязательным приветствием для всех. Свастики были повсюду, и люди с подобострастием уступали дорогу чиновникам нацистской партии, где бы они их ни встречали. Веселье на вечеринках и приемах, которые я посещал, казалось принужденным и пустым. Я вернулся в Англию, испытывая опасение за будущее.

ПОБЕРЕЖЬЕ ДАЛМАЦИИ И ГРЕЦИЯ

Во время пасхальных каникул 1938 года Билл и я вместе с еще тремя друзьями из Гарварда предприняли поездку на Адриатику. Мы заняли все пассажирские каюты на итальянском грузовом судне, отплывающем из Венеции. Каюты были маленькие, но чистые и удобные, а пища - удивительно хорошая, считая, что все пятидневное путешествие стоило для каждого из нас всего лишь по пять фунтов (тогда 25 долл.), включая всё! У нас были стоянки по несколько часов в Триесте, Задаре, Сплите и Дубровнике в Югославии, а также в Дурресе в Албании. Путешествие завершилось в Бари в Италии.

Из Бари мы отправились самолетом в Афины, где взяли напрокат автомобиль и проехали через Пелопоннес в Спарту к горе Парнас, а затем обратно вдоль Коринфского залива в Дельфы. Зайдя, чтобы выпить, в бар отеля «Гранд Бретань» в Афинах, я встретил профессора Кирсоппа Лейка, который был знаменит своим популярным курсом по Библии в Гарварде. Он пригласил меня отправиться с ним, его женой и падчерицей Сильвией Ней в Салоники на ночном пароходе. Оттуда мы могли на маленьком судне добраться до полуострова Афон с одноименной горой, где он собирался искать рукописи в библиотеках православных монастырей. Это приглашение было слишком соблазнительным, чтобы от него отказаться.

Сильвия Ней оказалась очень приятной спутницей во время нашего плавания, и три дня, проведенные на горе Афон, были незабываемыми. Каждую ночь мы останавливались в другом монастыре, будучи гостями монахов, многих из которых профессор Лейк знал по более ранним поездкам. Монастыри, построенные в Средние века, находятся на склонах горы Афон, а внизу лежит необыкновенно синее Эгейское море. По ночам тишину нарушало трогающее душу красивое пение монахов, а воздух был плотным от благовоний. К моему разочарованию, поскольку я нашел, что Сильвия очень интересная девушка, монастыри оказались исключительно мужскими. Существовал строгий запрет на все существа женского пола - людей, животных и прочих. Как энтомолога меня, однако, позабавило, что я обнаружил там несколько спаривающихся жуков.

Я рассчитывал провести несколько дней в Риме с послом Уильямом Филлипсом и его красивой дочерью Беатрис, однако эту часть путешествия пришлось сократить из-за моей поездки с профессором Лейком. Самолет из Салоников в Рим сделал неожиданную остановку в Албании, причем оказалось, что в Тиране не было мест в гостинице. Мне повезло, и я встретился с энтомологом, который работал для Рокфеллеровского фонда по программе искоренения малярии, и он пригласил меня в свой маленький дом на ночь. Это был запомнившийся отпуск.

ЧИКАГСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

После года, проведенного в Лондоне, я был рад возвращению в Соединенные Штаты для завершения своей аспирантской подготовки в Чикагском университете, который, вероятно, обладал наиболее солидным профессорско-преподавательским составом по экономике в мире, включая такие светила, как Фрэнк Найт, Джекоб Вайнер, Джордж Стиглер, Генри Шульц и Пол Дуглас. Я прослушал лекцию Найта в ЛШЭ и обнаружил, что его более философский подход к экономике весьма убедителен. Найта хорошо знал Лайонел Роббинс, который порекомендовал мне пройти у него обучение. То обстоятельство, что дед помог основать университет, сыграло явно вторичную роль в моем выборе.

 

 

Чикагская «школа экономики» на протяжении последних 50 лет прославилась и заслужила спорную известность за неуклонную защиту концепции рынка и сильную поддержку концепции монетаризма. Эти идеи тесно связаны с именем Милтона Фридмана, чьи взгляды, как считается, символизируют Чикагскую школу, доктрина которой утверждает, что правительство вообще не должно вмешиваться в функционирование рынка и естественный механизм ценообразования. Фридман также считает, что предприятия должны заниматься исключительно оптимизацией прибыли и не должны отвлекаться на участие в прочих видах деятельности, которые связаны с «социальной ответственностью».

Хотя Фридман позже стал сотрудником профессоров Найта и Вайнера на факультете экономики, я не сомневаюсь в том, что они возражали бы против их причисления к членам Чикагской школы в узком современном смысле этого слова. Они оба предпочитали «невидимую руку рынка» по сравнению с вмешательством государства в качестве наилучшего способа для поддержания экономического роста, однако я полагаю, что они выступали бы против безапелляционного фридмановского отрицания социальной ответственности корпораций.

НАЙТ, ВАЙНЕР И ЛАНГЕ

Когда я приехал в Чикаго осенью 1938 года, я смог убедить профессоров Найта и Вайнера стать членами моего диссертационного комитета. В комитет также согласился войти Оскар Ланге, ученый, бежавший из Польши. У меня уже была общая идея в отношении темы диссертации - профессор Хайек предложил идею экономической расточительности еще в Лондоне, - однако я нуждался в помощи этих известных экономистов, чтобы сформулировать более конкретное предложение по теме.

Фрэнк Найт занимает уважаемое положение среди экономистов мира. Его самая известная книга под названием «Риск, неопределенность и прибыль» необычна в том отношении, что он настаивает на включении этических соображений в процесс экономического анализа. Тщательно продуманные вопросы, которые он ставит в своих книгах и лекциях, с тем, чтобы выяснить моральную приемлемость экономической догмы, вызвали много горячих дебатов.

Найт сомневался в утверждениях планировщиков «нового курса», что рост принуждающей власти правительства автоматически приведет к увеличению благосостояния и счастья людей. В то же время Найт критиковал тех, которые говорили только о таких сторонах капитализма, как эффективность, не признавая моральных проблем, связанных с очевидными провалами попыток существующей системы решить важные социальные проблемы.

Джекоб Вайнер был больше всего известен своими теоретическими работами по проблемам международной торговли. Подобно Хаберлеру в Гарварде Вайнер выступал как защитник свободной и беспрепятственной торговли в качестве средства, вызывающего экономический рост. Как преподаватель Вайнер был известен своим жестким и требовательным поведением по отношению к студентам. Будучи логически мыслящим и острым человеком, он не терпел студентов, которые не отвечали его требованиям. Был знаменит тем, что выгонял их из группы, если они два или три раза подряд не могли найти правильного ответа. Попросту говорил: «Вы не дотягиваете до необходимого уровня, до свидания! », и на этом все кончалось. В моем случае, однако, он всегда был дружелюбным и хотел помочь, когда я консультировался с ним в отношении своей диссертации. Может быть, мне повезло в том отношении, что я просто пользовался его советами и не был членом его регулярных аспирантских семинаров.

Оскар Ланге был менее признанным экономистом, чем Найт или Вайнер, однако он добавил иную и важную перспективу для моей диссертации. Ланге был социалистом и ведущим выразителем идей рыночного социализма. Его книга «Экономическая теория социализма» ставила своей задачей продемонстрировать, что понятие «рыночный социализм» не представляло собой противоречия в отношении терминов, и что рыночный социализм мог быть гораздо более эффективным, чем капитализм, основанный на свободном предпринимательстве. Ясно, что эта концепция никогда не нашла подтверждения в реальной жизни, однако доводы Ланге обладали элегантностью.

Ланге был одним из большой группы ученых-эмигрантов, которые приехали в Соединенные Штаты с помощью Рокфеллеровского фонда на протяжении 1930-х годов, бежав от политического и религиозного преследования в Европе. Чикагский университет пригласил Ланге, ценя его способности в области математической статистики и знания кейнсианской экономики. Ланге стал гражданином США в 1942 году.

После войны Ланге восстановил свое польское гражданство и стал послом в Организации Объединенных Наций. Позже он занимал ряд постов в правительстве Польши, которая тогда во все большей степени оказывалась под властью коммунистов. Ланге был добрым, тонким и необыкновенно приятным человеком, а не демагогом, вроде Ласки. Мне кажется, что он вернулся в Польшу скорее из чувства патриотического долга, чем потому, что был убежденным марксистом. Я встречал Ланге несколько раз в ООН после войны, и было ясно, что он был надорванным и несчастным человеком.

НА ПОЛПУТИ

Университет представлял собой интереснейшую смесь различных типажей, многие из которых были личностями и имели твердые убеждения, начиная с главы университета. Роберт Мейнард Хатчинс доминировал над университетом и постоянно вызывал раздражение делового истеблишмента города. Известный под именем «чудо-мальчик», Хатчинс ушел со своей должности декана в школе права Йельского университета, заняв должность президента Чикагского университета в возрасте 29 лет. Он быстро ввел университет в состояние хаоса, запретив футбол и проведя реструктуризацию учебной программы выпускных курсов. Хатчинс был сторонником разнопланового образования в области свободных искусств для студентов-старшекурсников на основании концепции «великих книг», разработанной его другом философом Мортимером Адлером, последователем Фомы Аквинского.

Реформы, проводившиеся Хатчинсом, вызвали отчуждение значительной части профессуры и преподавателей, на которых производило тяжелое впечатление его высокомерие и диктаторский стиль. Хатчинс к тому же непрерывно сражался с чикагскими бизнесменами и политиками, которых он презирал, считая их ограниченными, узкими и приземленными в своих интересах. Госпожа Хатчинс мало чем могла ему помочь. Будучи художницей, испытывавшей серьезные психологические проблемы, она отказывалась поддерживать своего мужа в каком бы то ни было отношении. Когда в 1938 году она разослала рождественскую открытку со своим рисунком, изображавшим их обнаженную дочь, это вызвало немало удивления и пересудов.

Несмотря на роль моей семьи в создании университета и его поддержку в течение первых лет существования, Хатчинс ни разу не пригласил меня к себе домой в течение того года, который я прожил в Чикаго. Однако я подозреваю, что Хатчинс попросил своего вице-президента Уильяма Б. Бентона, одного из партнеров-основателей рекламной фирмы «Бентон и Боуз», уделить мне какое-то время. Бентон представил меня ряду интересных людей, включая Бердсли Рамла, венгра огромных размеров, курящего сигары, который был близким советником моего отца в те годы, когда отец управлял Мемориальным фондом Лоры Спелман Рокфеллер. Этот фонд помог обеспечить развитие социальных наук во многих американских университетах. Рамл, подобно моему отцу, был твердым сторонником мер по реформированию правительства не только в плане устранения коррупции и взяточничества, но также и за счет укрепления государственной гражданской службы и улучшения управления на уровне муниципалитетов и правительств штатов.

Рамл ввел меня в контакт с правительственной Расчетной палатой в Чикаго, которая получала значительные средства от Фонда Спелмана (еще один филантропический фонд семьи). Именно знакомясь с деятельностью этой организации, я стал понимать важную роль, которую должно играть правительственное управление на всех уровнях, и начал рассматривать правительственную службу в качестве возможного направления своей карьеры.

Бентон также устроил мне встречу с Филиппом Ла Фоллеттом, губернатором Висконсина, чтобы обсудить, следует ли мне идти в политику. Совет Ла Фоллетта заключался в том, что с моим именем я никогда не могу рассчитывать на избрание на государственную должность, если не куплю ферму на Среднем Западе, не начну новую жизнь и не создам себе новый имидж. Это положило конец мыслям о политической карьере. Я не мог представить себя настолько лицемерным, чтобы прикидываться, что я являюсь кем-то, кем я на самом деле не был. Люди быстро бы раскусили такую уловку.

На общественных мероприятиях, которые я посещал на протяжении года, проведенного в Чикаго, я часто чувствовал себя неудобно, поскольку многие гости были раболепными последователями изоляционистской политики, восхваляемой ежедневно в газете полковника Роберта Р. МакКормика «Чикаго трибюн», и откровенными сторонниками лозунга «Америка прежде всего», проявлявшими враждебность к любому взаимодействию с остальным миром. На стадионе «Солджерс филд» летом 1939 года состоялся знаменитый митинг приверженцев этого лозунга, и я вспоминаю одобрительный рев толпы, когда она приветствовала речь героя моего детства Чарльза Линдберга, который стал знаменосцем изоляционизма.

Год, проведенный мною в Чикаго, был продуктивным в интеллектуальном отношении, однако мне хотелось вернуться в более теплое окружение. Поскольку я завершил требуемый год аспирантской подготовки и сдал общие квалификационные экзамены (нелегкая задача, когда пятнадцать экономистов пытали меня в течение трех часов глубокими и очень техническими вопросами), то решил, что буду писать диссертацию, вернувшись обратно в Кикуит в штате Нью-Йорк. Для этого у меня была еще одна и гораздо более важная причина: Пегги МакГрат. Я ухаживал за ней гораздо более серьезно после возвращения из Лондона и хотел быть к ней ближе в надежде, что наши отношения будут продолжать развиваться.

На мне лежит большой интеллектуальный долг по отношению к замечательным экономистам, под руководством которых я учился. Мои менторы были искателями правды и верили, что экономика может пролить свет на человеческое поведение и за счет этого способствовать улучшению общества. Все они были умеренными в политическом плане и были готовы выслушивать доводы рассудка, независимо от того, где они их находили. Мне хочется думать, что я следовал их примеру. Я являюсь прагматиком, признающим необходимость здравой бюджетно-налоговой и денежно-кредитной политики для достижения оптимального экономического роста. Однако я понимаю, что здравая в иных отношениях политика, игнорирующая реальные нужды человека, неприемлема и что меры социальной защиты в нашем обществе необходимы. Мое самое большое опасение заключается в том, что маятник качнулся слишком далеко в направлении таких мер социальной защиты, которые мы не можем себе позволить, при слишком малом внимании к мерам здравой экономической политики стимулирующим экономический рост.


ГЛАВА 8

ДИССЕРТАЦИЯ, ЖЕНА И РАБОТА

Мое возвращение в Нью-Йорк почти точно совпало с началом Второй мировой войны. В конечном счете англо-французская политика умиротворения потерпела неудачу в попытках сдержать Гитлера, отвлечь его от идеи создания «Великого рейха» и превращения Германии в преобладающую силу в Европе. Я читал газетные отчеты и слушал сообщения по радио с нарастающей тревогой по мере того, как в результате все сокрушающего блицкрига оказывалась захваченной Польша. Это была война нового типа, и я размышлял о том, что принесет будущее мне и моим многочисленным друзьям в Германии, Франции и Великобритании.

Моей главной задачей той осенью было завершение работы над диссертацией. Я предпочел жить в Покантико, а не в доме моих родителей на Парк-авеню, чтобы не соблазняться теми замечательными развлечениями, которыми столь изобилует Нью-Йорк. Жизнь в Кикуите устраивала меня по ряду причин, не последней из которых была близость к Пегги МакГрат. Родители приезжали на уикенды, однако остальное время я был один. Гостиную, соседнюю с той комнатой, которая была спальней деда, я превратил в свой кабинет. В столовой вставлял музыкальные ролики в орган, действовавший наподобие механического пианино. Мне особенно нравились арии из «Мадам Баттерфляй» и «Тристана и Изольды». Когда нужно было сделать перерыв в моих интеллектуальных трудах или преодолеть «страх перед пустой страницей», я мог играть в гольф, ездить верхом, отправиться в бассейн в Плэйхаус или совершить прогулку по лесам, откуда открывались виды на реку Гудзон. На самом деле это была приятная жизнь.

Я начал работу над диссертацией не без некоторого волнения, поскольку ранее никогда не занимался делом, требовавшим столь концентрированных исследований, размышлений и усилий. Более того, я был совершенно один, профессоров, к которым можно было бы обратиться за советом, не было. Я болезненно ощущал, что мне необходимо создать работу, демонстрирующую оригинальное мышление по проблемам экономики.

«РАЗМЫШЛЕНИЯ» ПО ПОВОДУ ПРОСТОЕВ И ПОТЕРЬ

Тема моей диссертации «Неиспользованные ресурсы и экономические потери» касалась одного из аспектов гораздо более широкой проблемы: что более целесообразно - ориентация главным образом на рыночные силы или на государственное вмешательство для внесения коррективов в необычно высокий уровень безработицы и неполное использование индустриального потенциала в период Великой депрессии. Хайек и экономисты неоклассического направления верили в рыночные силы, в то время как Кейнс и многие другие считали, что только государственное вмешательство, включающее дефицитное финансирование (или «подкачку воды в насос»), наряду с фундаментальным экономическим реструктурированием могли бы вернуть Соединенные Штаты и другие страны с развитой экономикой к полной занятости и процветанию.

Более узкий аспект этих дебатов, который я исследовал, заключался в проблеме использования индустриальных мощностей - этот вопрос до 1930-х годов не получал достаточного внимания экономистов. К этому времени крупные индустриальные фирмы - автомобильные заводы, сталеплавильные предприятия и подобные им, на которых работали тысячи рабочих, были доминирующей чертой американского экономического ландшафта. В результате Депрессии многие из этих заводов простаивали или работали с использованием лишь незначительной доли своих мощностей. Для многих такая ситуация выглядела как расточительная (связанная с непроизводительными затратами) в том смысле, что фабрики не использовались, в то время как огромные массы людей были безработными и испытывали огромные трудности, Многие считали, что направление государственных фондов в экономику через организацию общественных работ или прямые выплаты безработным увеличили бы уровень национального дохода и стимулировали активность в частном секторе, что, в свою очередь, привело бы к использованию простаивающих мощностей и повышению занятости. Конкретный вопрос, на который я обратил свое внимание, заключался в том, был ли неиспользуемый потенциал простаивающих предприятий действительно непроизводительной затратой в том смысле, который выдвигался многими экономистами.

Как Гувер, так и Рузвельт косвенно направляли деньги в экономику, увеличивая годовой дефицит бюджета. Даже когда в 1930-х годах условия стали медленно улучшаться, в стране оставалось значительное и, казалось бы, неизменное количество безработных, а значительный процент промышленных предприятий продолжал простаивать. Экономисты пытались найти причины этой ситуации и предлагали широкий набор средств для ее исправления. Я обнаружил, что многие из таких исследований оказались не в состоянии четко определить исходные понятия, и их выводы могли быть использованы для оправдания неуместных и неразумных бюджетно-налоговых мер и политики регулирования.

Например, Брукингский институт[20] опубликовал в середине 1930-х годов серию аналитических исследований, поддерживая вариант постоянного государственного вмешательства. В одной из работ говорилось, что «недостаточное потребление является постоянной болезнью, характерной для современной формы промышленной организации», и что неспособность в полной степени использовать все ресурсы является не только расточительной, но и неизбежной чертой нашей экономической системы. Предлагаемым решением была постоянная программа общественных работ, снижение ограничений на кредитование и более значительная роль государства в планировании экономической деятельности.

Менее завуалированным, как мне думалось, было объяснение неспособности достижения идеала полного и непрерывного использования предприятий «глупость и отсутствие предвидения у предпринимателей». Тогда, если бизнесменам нельзя было доверять в отношении разумного планирования, эту роль должны были принять на себя другие.

Заявления, подобные этому, заставили меня глубже взглянуть на экономическое и моральное значение потерь и на вопрос о том, при каких обстоятельствах неиспользуемые мощности действительно приносят потери. Я обнаружил, что в основе этих аргументов было неразумное и ошибочное положение, в соответствии с которым простой и потери считались синонимами. По существу, они такими не являются. Например, если закрытие фабрики обусловлено изменениями вкусов и технологий, а не недостаточным спросом, то повторное открытие такой фабрики было бы экономически расточительным. Еще важнее то, что большинство таких исследований предполагало, что главной причиной работы не на полную мощность или простоя - и в результате этого высокой безработицы и малого дохода как в хорошие, так и в плохие времена - были эгоистические решения предпринимателей и управляющих корпорациями, нацеленные на поддержание производства на низком уровне для сохранения высоких цен и получения больших прибылей.

Я посчитал этот аргумент абсурдным и противоречащим здравому смыслу. Существует много причин, чтобы бизнесмен принял решение о неиспользовании части имеющегося у него производственного потенциала. Это могут быть трудности в закупке материалов, сезонные колебания спроса, высокие налоги, избыточное регулирование или даже неправильная оценка сигналов рынка. Если фабрику закрывают из-за изменившейся технологии или изменившегося вкуса потребителей, то часто выгоднее ее закрыть и построить новую, чем продолжать ее работу.

Я пришел к заключению, что неиспользование экономического ресурса как такового не является свидетельством расточительности. В терминах практической политики это означает, что ссылка на наличие простаивающих фабрик в качестве оправдания политики государственного вмешательства может привести к неправильным действиям и контрпродуктивным результатам. С другой стороны, я также ясно дал понять, что в экстремальных обстоятельствах, например в условиях экономического спада, резко снижающего совокупный спрос, «заправка насоса» представляла собой не только оправданную, но и необходимую меру.

В то время мои соображения относительно того, каким образом и почему бизнесмены принимают решения, были в значительной степени сформированы экономистами, у которых я учился. Перечитывая свою диссертацию сегодня, прихожу к выводу, что я, несомненно, находился под сильным влиянием не только Шумпетера, Хайека и Найта, но также и моего деда.

Обсуждая поведение таких бизнесменов, как он, я указывал, что те, кто считает, что мотивами предпринимательства является исключительно желание «добиться максимальной прибыли», совершают ошибку. Конечно, желание заработать деньги является одним из важных аспектов мотивации, однако существуют и другие, часто не менее важные. Как я писал в своей диссертации, «предпринимательство одновременно предоставляет возможности удовлетворения творческого инстинкта человека, его жажды власти и страсти к игре... Было бы вводящим в заблуждение упрощением игнорировать тот факт, что интерес к процессу достижения результата является целью для многих, считающих получение прибыли более или менее ценным попутным продуктом».

Иными словами, часть радости предпринимательства заключается в том, чтобы решить поставленную задачу, достичь важные цели и создать нечто, обладающее постоянством и ценностью, простирающимися значительно дальше. Я высказал мысль, что помимо мотивации, связанной с прибылью и личным самовыражением, бизнесмены принимают решение не только на основании изменений в балансовой ведомости и дохода, но и исходя из нужд работающих и общества в более широком плане.

Вероятно, дед согласился бы с этими положениями. Мотив, связанный с прибылью, обеспечивает дисциплину достижения цели, однако индивидуальные задачи формируются более широким общественным контекстом и имеют смысл и ценность, если только они охватывают и отражают нужды и цели общества в более широком плане. Я пытался провести эти принципы в жизнь во время собственной деловой карьеры.

Я посвятил приблизительно шесть месяцев своего времени практически полностью работе над проектом и завершил диссертацию в апреле 1940 года. Все еще помню, как вложил завершенную рукопись в конверты и отправил их профессорам Найту, Вайнеру и Ланге. Как и каждый автор, беспокоился по поводу реакции своих читателей, однако был убежден, что провел хорошую и доброкачественную работу. Комитет по оценке согласился, и четырьмя месяцами позже я получил докторскую степень.

ПЕГГИ

Те осень и зима были посвящены не только напряженному интеллектуальному труду. Ухаживание за Пегги МакГрат приятно отвлекало меня и в конечном итоге определило отношения, ставшие самыми важными в моей жизни.

Пегги и я знали друг друга в течение многих лет, однако мы начали встречаться чаще и более серьезно только после моего возвращения из Лондона. Ее отец Симс МакГрат был партнером фирмы «Кадуолладер, Уикершам и Тафт». Это была знаменитая юридическая фирма с Уолл-стрит. Мать Нива ван Зандт Смит была дочерью бывшего президента Пенсильванской железной дороги. Семья МакГрат понесла финансовые потери во время депрессии, однако они сохранили достаток и продолжали жить в красивом белом доме колониального стиля на Нэрроуз-Роуд в Маунт-Киско, точно в 22 мин. езды на автомобиле от Кикуита. Зимой 1939/40 годов эта дорога была мне хорошо знакома.

Пегги любила спокойную жизнь в округе Уэстчестер. Она была без ума от Солджера, своего коня, за которым сама ухаживала и учила прыгать через препятствия и охоте на лис. У нее было много друзей в Маунт-Киско и его окрестностях, и она любила неожиданно заезжать к ним во время своих верховых поездок, часто оставаясь на обед. Пегги была исполнена духа радости и приключений и всегда первой присоединялась к чему-то новому и необычному.

Еще будучи ребенком, она обожала всех разыгрывать. Старые друзья, которые ходили в школу Рипповам в Маунт-Киско вместе с ней, вспоминали время, когда она и еще одна или две девочки, включая ее сестру Эйлин, поместили кусок лимбургского сыра за батарею отопления зимним днем в пятницу перед уходом домой. Школьному начальству пришлось отменить занятия в понедельник, поскольку нужно было проветрить все здание.

В последующем Пегги провела год в школе Шипли, довольно консервативной средней школе для девочек рядом с Филадельфией. Она была известна как Батти МакГрат, и ей доставляло удовольствие нарушать распорядок, особенно правило, предписывавшее, чтобы девочки оставались в своих комнатах в вечерние часы. Тщательно изучив каждую скрипучую доску в коридоре, она бесшумно передвигалась по дому, навещая своих подруг.

Я сам был свидетелем ряда розыгрышей Пегги. Однажды она поместила хлопушку на двигатель любимого нового автомобиля Бенджи Франклина. Когда Бенджи нажал на кнопку стартера, раздался громкий хлопок и появилось огромное облако дыма. Бенджи выскочил из машины с выражением ужаса на лице и начал судорожно искать что-то под капотом, пока не заметил, что все мы истерически хохочем.

Пегги унаследовала цельность характера своего отца и всегда тщательно придерживалась высоких моральных норм. Она унаследовала отличный вкус своей матери в отношении многого, особенно способности выбирать и носить элегантную и красивую одежду. Этот талант облегчался и тем, что у нее была исключительно хорошая фигура.

Хотя Пегги предпочитала жизнь в сельской местности вихрю светской жизни города, она любила светские вечеринки. Действительно, мы впервые встретились на светской вечеринке на Лонг-Айленде в начале 1930-х годов и часто виделись на танцах и других вечеринках во время моих университетских лет.

Мы оба любили танцевать вальс и много приятных вечеров провели вместе. Нашими любимыми местами были зал на крыше отеля «Сент Редусис» и Рэйнбоу-Рум. И однажды вечером мы выиграли конкурс по польке в Рэйнбоу-Рум.

С того момента, когда я впервые встретил Пегги, я знал, что в ней. было что-то особое и захватывающее. Я еще не был в нее влюблен, но видел, что на вечеринках пытаюсь найти ее чаще, чем других девушек. Она обладала стилем, замечательно танцевала, с ней было интересно разговаривать. Когда я вернулся в Нью-Йорк осенью 1939 года, мои чувства серьезно изменились. Я хотел быть с ней все время и обнаружил, что звоню ей по телефону несколько раз в день. Она часто навещала меня в Кикуите. Мы вместе слушали механический орган или устраивали пикник в каком-нибудь красивом месте на принадлежащей нашей семье земле, куда мы добирались верхом на лошадях. Мы совершали длительные совместные прогулки через леса, подолгу разговаривая. Крепкая дружба превратилась в гораздо более нежные отношения.

К началу весны я серьезно думал относительно того, чтобы сделать Пегги предложение, однако я набрался храбрости только к июню. Пегги дала мне ответ 24 долгих часа спустя.

Когда я сказал об этом своей матери - я никогда ранее не упоминал ей о такой возможности, - она сказала сухо, но с юмором: «Хорошо, Дэвид, я не очень удивлена, поскольку видела телефонные счета: там очень много разговоров с Маунт-Киско».

Чтобы купить обручальное кольцо, я снял все свои сбережения, около 400 тыс. долл., что представляло весь имевшийся у меня на тот момент капитал. Предложение выйти за меня замуж, сделанное Пегги, было самым лучшим решением, которое я когда-либо принимал. Мы провели вместе 55 великолепных лет. На пути были и трудные моменты, однако наша любовь с каждым годом становилась все глубже.

МАЛЕНЬКИЙ ЦВЕТОК

После того как диссертация была завершена и докторская степень получена, настало время подумать о карьере. У меня не было четкого представления о том, чем бы я хотел заняться, однако я знал, что мне не слишком интересно идти в наш семейный офис, где уже работали Джон, Нельсон и Лоранс.

Когда я был в Чикаго, Билл Бентон и Бердсли Рамл рассказали мне об Анне Розенберг, консультанте по трудовым вопросам и связям с общественностью, у которой были хорошие контакты с ведущими политическими лидерами, включая президента Рузвельта, губернатора Нью-Йорка Герберта Лемона и мэра Фиорелло Ла Гуардиа. Бентон обратился к Анне и рассказал ей о моем интересе к государственной службе. После нашей встречи Анна предложила, чтобы я находил свободные дни во время работы над диссертацией с целью познакомиться с различными сторонами работы муниципалитета Нью-Йорка.

Она организовала мои визиты в ряд учреждений города, включая муниципальный ночлежный дом и кухню для бедных. В другой раз я провел день вместе с судьей по делам несовершеннолетних, когда он разбирал случаи правонарушений, совершенных подростками.

Этот опыт повысил мой интерес к государственной службе, и когда Анна предложила, что мне может быть интересно поработать с мэром Ла Гуардиа, я сразу согласился. Анна провела всю необходимую подготовительную работу, и 1 мая 1940 г. я явился в Сити-холл, чтобы начать работать в качестве секретаря мэра за «доллар в год».

Мне выделили большой кабинет, который был отделен от более роскошных помещений мэра маленькой комнатой, в которой сидели две его стенографистки. В силу своих обязанностей я входил в кабинет Ла Гуардиа и выходил из него раз десять в день, а также присутствовал на многочисленных конференциях и встречах, которые часто носили дискуссионный и жаркий характер. Я также писал проекты ответов на десятки ежедневно приходивших писем. Диктовал ответы стенографистке и отсылал их мэру на подпись. Ла Гуардиа оказался удовлетворенным моими усилиями и в большинстве случаев подписывал составленные мной ответы, не внося никаких изменений.


Поделиться:



Популярное:

Последнее изменение этой страницы: 2016-03-22; Просмотров: 880; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.069 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь