РУССКИЕ УХОДЯТ И ВОЗВРАЩАЮТСЯ

Гянджинский мир

Новый 1735 год Левашов встретил в Баку. Указ об оставлении всех петровских завоеваний он получил совсем недавно и теперь вынужден был начинать эвакуацию корпуса в самое неподходящее время. 2 января командующий приказал генерал-майору де Брильи вывозить артиллерию и амуницию в Дербент975; реально же отправка людей и грузов началась в конце января. Судов не хватало: в Баку имелось лишь четыре гекбота, а из Астрахани корабли прибыть зимой не могли. Теплая зима заставила переправлять морем и пехотные полки, поскольку «тягости» невозможно было везти «степью» на санях.

Петербург же требовал осуществлять вывод корпуса как можно скорее. Левашову даже приходилось оправдываться — его подозревали в нежелании уступать российские приобретения и отправлять персидских послов в столицу976. С другой стороны наседал «союзник» — Тахмасп Кули-хан, который теперь стал именоваться Надир Кули-ханом. 23 марта в Баку для принятия города прибыл Муса-хан, а эвакуация еще не была завершена. Генерал, похоже, рассчитывал сохранить какие-то позиции на Кавказе и просил Остермана, чтобы в будущем договоре с Ираном «о прежних границах отнюдь бы не писать»977, — но безуспешно: крепость Святого Креста предстояло «разорить». Получив инструкции из Петербурга, Голицын боялся даже поднимать вопрос о крепости Святого Креста, чтобы «все трактование не пресеклось»978.

Левашову же, помимо эвакуации, надо было уделять время и текущим делам, чтобы местные владельцы до времени не почувствовали себя полными хозяевами края. В очередной раз он простил и принял в подданство уцмия Ахмед-хана. Генерал рассылал надежных шпионов, в том числе в турецкую армию Абдуллы-паши Кепрюлю, который «непроворно» двигался к Еревану. Он предложил немедленно назначить поручика Семена Арапова консулом в Гилян — там в начале года скончался, казалось, неутомимый Аврамов; решал вопрос с бывшим картлийским царем. (Вахтанг опять оказался лишним: он прибыл в Дербент, чтобы в случае затянувшейся ирано-турецкой войны возглавить еще готовых сопротивляться туркам армян и при удаче вернуть себе престол, но опоздал.) Приведенный выше указ Левашову от 29 октября 1734 года об этой миссии вообще не упоминал, а январский рескрипт Голицыну предписывал бывшего государя и его сына никуда не посылать до подписания договора, а затем смотреть на него «яко к Персии принадлежащего». Главной же задачей посла являлось скорейшее заключение союза, чтобы «освободиться от тамошних продолжаемых тягостей» и растущих «запросов» Надира. Последнего же надо было «побуждать… всякими удоб возможными способы» к войне против турок979.

В условиях начавшейся в Европе войны за «польское наследство» (1733-1735) и в видах будущей большой войны с Турцией правительство Анны Иоанновны желало любой ценой предотвратить ирано-турецкий мир на Востоке и сделать Надира своим союзником. 10 марта 1735 года в лагере под Гянджой союзный договор с Ираном был подписан. Его текст гласил, что российская императрица «токмо от единого своего монаршеского великодушия и многой милости соизволяет прежде времени отдать и возвратить города Баку и Дербент и с подлежащими землями, деревнями по-прежнему Иранскому государству и очистить, как скоро время допустить может вывод войск российских из оных» вплоть до «старой его границы, в два месяца, счисляя от заключения сего трактата; а ежели случай допустит, и ближе того срока оные очистить; а Дагестан и прочие места, к шамхалу и усмею подлежащие, по древнему пребудет в стороне Иранского государства». Всем бывшим на русской службе местным жителям объявлялась амнистия.

За такую «милость» иранская сторона обязалась названные территории «ни под каким видом в руки других держав, а паче общих неприятелей не отдавать»; с Россией же «вечно… пребыть в союзной дружбе, и крепко содержать российских приятелей за приятелей, а неприятелей российских за неприятелей иметь; и кто против сих двух высоких дворов войну начнет, то оба высоких двора против того неприятеля войну начать».

При этом вторая статья трактата содержала лишь обязательство иранской стороны вести войну с Турцией до возвращения всех «не токмо в нынешнее время, но и прежде сего от Иранского государства отторгнутых и завоеванных провинций», но не предусматривала российской помощи. Обе стороны обещали «ни в какие негоциации с турками, с предосуждением друг другу, не вступать». При заключении мира, «ежели к тому дойдет или способом оружие принудимо будет», Иран обязывался «включить в оный мир и Российскую империю, с таким изъяснением, что Иранское государство имеет с Россией трактат, по которому оное обязано всех российских неприятелей иметь за своих неприятелей»; такие же обязательства брала на себя и Россия.

Заключительные статьи подтверждали неотмененные условия Рештского договора 1732 года и особо выделяли право российских купцов на беспрепятственную и беспошлинную торговлю с отменой всех препятствовавших такому порядку распоряжений. Шестая статья по «предстательству» самого Надира требовала взаимного возвращения «Иранского государства подданных» и «всех подданных и обывателей Российской империи, сколько где в Персии сыщутся»; «а которые и впредь с обеих сторон уходить станут, оных на обе стороны, поймав, отдавать»980.

29 мая 1735 года в Петербурге министры хотя и отметили в иранском экземпляре договора «в экспрессиях некоторые разности», но сочли их несущественными, а сам договор необходимым, чтобы Надира «крепче к своей стороне привязать». Категорически была отвергнута только просьба векиля о предоставлении кораблей для доставки иранских войск по Черному морю прямо к Стамбулу — как по причине отсутствия флота и гаваней, так и вследствие невозможности вступить в настоящее время в войну с Турцией. Последнего «интересы ее императорского величества» не допускали, пока ее войска были заняты на территории Речи Посполитой, утверждая на польском престоле саксонского курфюрста Августа III.981

7 июня Гянджинский договор был ратифицирован Анной Иоанновной; в отличие от договора 1732 года никаких манифестов по этому поводу не последовало. Но уже девять дней спустя министры Кабинета, Бирон, П.П. Шафиров и М.Г. Головкин обсуждали будущую войну с Турцией, предполагая тактику «усыпления» противника с последующим «незапным нападением на Крым»982. Участники совещания полагали, что возможен и мирный исход конфликта, если турки будут долго и тяжело воевать с Ираном983. Но еще до ратификации Петербург торопил Левашова. Драгунские Московский, Астраханский и Рязанский полки в конце марта были посланы на север «к Дону» посуху, но из-за малого числа лошадей двигались «пехотою»984. Вслед за ними отправились к Астрахани и Царицыну казаки. 20 апреля де Брильи сдал Мусе-хану Баку, и в тот же день Вахтанг VI выехал в Астрахань. Надир настойчиво звал царя к себе, но тот «за опасностью» отказался. С.Д. Голицын писал Левашову о возможности «воставления» Вахтанга на троне, но генерал отвечал, что старый государь уже «того не желает», а принудительно отправлять его в Иран нет смысла985. 27 апреля Еропкин вручил Мурад-султану ключи от Дербента, хотя в обоих городах еще оставались российские части и их обозы; эвакуация шла медленно, поскольку астраханском порту из-за льдов навигация еще не началась986.

За дипломатическими формулировками скрывались человеческие судьбы и трагедии. Донесения Левашова лишь отчасти отражают бедствия тех жителей и поселенцев, которым предстояло вновь стать иранскими подданными. Кто-то уходил с насиженных мест подлыые в горы; другие слезно просили, чтобы их «на персицкую сторону не отдавать для того, что персияном натолковано, что они и против их досады чинили, за что не токмо их ограбят, но и удавить велят»987. Надир требовал возвращения уехавших из Ирана после 1722 года, и его чиновники представили списки беженцев. Голицын, с трудом добившийся заключения Гянджинского договора, настаивал на выдаче эмигрантов. Левашов же 12 июня и 22 июля 1735 года доносил императрице, что выселяемые все равно уйдут к горцам, но к персам не пойдут из-за их «безмерного грабительства и тиранства»; когда же ему пришлось отдавать шахским властям грузин и армян из крепости Святого Креста, то «многую жалость и нарекание видеть прилучилося, что их издревле обещанная протекция не защитила»988.

3 июня генерал сообщил о роспуске грузинского и армянского эскадронов; часть их личного состава вернулась в Иран, другие возвращаться не желали и остались на русской службе — сначала в крепости Святого Креста, а затем в Кизляре. Из крепости Святого Креста отпускались аманаты: «шевкальцы», «андреевцы», чеченцы, аксайцы, дети владетелей Большой и Малой Кабарды, знатные уздени и «узденские дети» — всего 31 человек. Приходилось отдавать и находившихся у русских «в услужении» иранских подданных; таковых к лету обнаружилось 162 человека, в том числе у самого генерала имелось 18 мужчин и три женщины989. Возврату подлежали только «нехристи» — крещеных не отпускали, согласно указу Коллегии иностранных дел от 23 сентября 1734 года, что для некоторых «персиян» обернулось трагедией. Так, задержанный в 1728 году за попытку побега на родину Александр Михайлов (он же Мирза Назар Али), «чтобы благочестие поругано не было» был посажен «под тайный арест» в Самаре, где и находился аж до 1746 года. Видимо, и по прошествии этих лет его «благочестие» было сомнительным, поскольку затем он был под конвоем препровожден в Соловки на жительство «безисходно»990.

Проблемы иного свойства возникали с российскими подданными в Иране. Туда бежали в основном разбойничавшие на море пираты; тех, кого удавалось поймать, иранские власти предпочитали казнить, а не выдавать; таким образом, по всей вероятности, закончили свою жизнь 11 схваченных в 1736 году в Шемахе «воров». С другой стороны, иранские «командиры» сами сманивали для строительства судов моряков и работных людей, которые не стремились возвращаться в отечество991.

Всего к концу лета в Россию были выведены три драгунских и пять пехотных полков: Бакинский, Ширванский, Куринский, Низовской и Навагинский; в пути они понесли свои последние потери — от болезней скончались 55 человек992. К сентябрю 1735 года на юге еще оставались Казанский, Нижегородский и Псковский драгунские и Апшеронский, Дербентский, Дагестанский, Кабардинский, Нашебургский и Тенгинский пехотные полки и 2500 казаков993. В июле войска стали «разрывать» бастионы и куртины стоившей стольких трудов и жизней крепости Святого Креста; «…только знак крепости остался», — доложил Левашов 12 августа 1735 года994. Войска покидали Дагестан под аккомпанемент побед Надира. Не дождавшись падения Гянджи, он с основными силами двинулся навстречу турецкой армии.

Летом 1735 года между Эчмиадзином и Карсом 70-тысячная армия Надира разбила 80-тысячное турецкое войско. Иранцы укрепились на вершине горы Axтепе. Абдулла-паша Кепрюлю, не подозревая о близости противника, вышел к этой позиции и попал под обстрел иранской артиллерии. Турки превосходили армию Надира по численности, но находились в теснине и не имели возможности развернуться и должным образом отвечать на огонь персидских пушек. В течение двух часов они выдерживали артиллерийский обстрел, но к вечеру солдаты Надира пошли в атаку и сломили сопротивление янычар. Согласно сообщению находившегося при Надире русского капитана Полозова, сражение произошло 8 июля. Абдулла-паша, Сары Мустафа-паша и Теймур-паша с 40-тысячным войском остановились в четырех верстах от лагеря Надира на реке Зенги. Надир, несмотря на упорное сопротивление турок, перешел в наступление по всему фронту и, разгромив османскую армию, захватил всю ее артиллерию (до 32 орудий и много пороха), а также обоз, после чего турки стали отступать; османские войска потеряли около 15 тысяч человек убитыми и несколько сотен пленными995. На поле боя осталось и тело командующего Абдулла-паши: «И стеснили полководца их Кепрулу-оглу. И пока он хотел спуститься с каменистого берега в ущелье по какой-то узкой и каменистой тропе, не удержался на коне и упал с коня на камни, и сильно поранил себе голову, и был близок к смерти. Посему некий презренный перс обезглавил его и принес хану его голову. И когда он узнал от оставшихся в живых пленных турок, что это действительно голова сараскяра Абдулла-паши, сразу же облачил в халат принесшего голову, обещал еще халаты, если доставят и тело»996. В июле 1735 года Али-паша сдал Гянджу, в августе турецкий гарнизон оставил Тбилиси, в октябре открыл ворота персам Ереван.

Победный ход войны не мог изменить начавшийся в августе поход на Кавказ крымского хана Каплан-Гирея. 30-тысячное татарское войско двинулось через Кабарду и Чечню в Дагестан. Левашов хотя и отправил к хану майора Бунина с «предостережением» против недружественного акта, но на этот раз в бой не вступал. Крымцы тоже не спешили — только 6 октября они перешли Сунжу и в середине ноября достигли Тарков. Хан созывал к себе горских владельцев и объявлял, что русские уступили ему Дагестан. Но «лазутчики» докладывали Левашову, что Каплан-Гирей намерен выжидать и зимовать под Дербентом. В военном отношении Крымский поход оказался безрезультатным, но он стал поводом для начала большой русско-турецкой войны. Осенью корпус генерал-лейтенанта М.И. Леонтьева двинулся на Крым. Эта экспедиция также была неудачной и вызвала большие потери, но хан вынужден был увести орду назад.

Русские войска покинули Дагестан еще раньше. 25 сентября Левашов оставил бывшую крепость Святого Креста, где «все строения огнем выжег»997; был «разорен» и Аграханский ретраншемент, а его гарнизон и работные люди вывезены на судах в Астрахань. Дальнейшие донесения командующий отправлял из полевого лагеря, на месте которого основал новую пограничную крепость и будущий город Кизляр. 19 октября он вышел с войсками в Астрахань, оставив в Кизляре Тенгинский полк под началом полковника Красногородцева и 200 драгун, снабдив их провиантом и фуражом. На месте и в казачьих городках были оставлены сотни пушек, 30 тысяч гранат, 200 бочек пороха, свинец, ядра, картечь; часть вооружений (24 пушки, три мортиры, 1258 бомб, 90 пудов пороха) достались иранцам998.28 октября последний поход командира Низового корпуса завершился в Астрахани.

Пора прощаться и с главными героями персидской эпопеи. Старый фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков в царствование Анны Иоанновны возглавил Военную коллегию, несмотря на опалу своего клана. Очередь фельдмаршала настала в конце 1731 года, когда он по случаю новой присяги «дерзнул не токмо наши государству полезные учреждения непристойным образом толковать, но и собственную нашу императорскую персону поносительными словами оскорблять». За не названные вслух «жестокие государственные преступления» князь был приговорен к смертной казни, замененной заключением в Шлиссельбургской крепости, а затем в Ивангороде. Из заточения он вышел уже после смерти Анны, вернул ордена и вотчины и закончил карьеру президентом Военной коллегии.

Генерал-аншеф Василий Яковлевич Левашов напрасно надеялся «пресветлое вашего императорского величества лице видеть» и отдохнуть по причине «бедного моего здоровья». Старого боевого генерала немедленно отправили на новую войну, под Азов. В мае 1740 года он вновь — и опять безуспешно — просил у Остермана «за долговременную мою службу и за старость и за слабое здоровье» увольнения в отставку. При вступлении на престол Елизаветы Левашов был пожалован орденом Андрея Первозванного и стал следователем по делу своих бывших начальников Миниха и Остермана. Но при дворе он не задержался, успел еще раз повоевать со шведами в 1742-1743 годах и вместо заслуженной отставки получил посты московского главнокомандующего и первого члена Сенатской конторы в Москве. «Всю же службу более 50 лет беспорочно продолжал, наконец от утеснения старостью слаб весьма был и от молодых генералов, которые от Бога такого таланта не сподобились, а зависти ради, презираем был. Жизнь имел от молодых лет воздержную и весьма всегда трезв был, и в сущей старости достиг последних дней и с тихостию умре», — отметил его кончину современник. 84-летний петровский воин покинул сей мир в Пасхальное воскресенье 7 апреля 1751 года и был похоронен в церкви Воздвижения честного креста на Арбате999.

Надир же после триумфа в Индии и Средней Азии вознамерился сделать то, на что не претендовали ни султан, ни прежние шахи, ни российские генералы: реально покорить горцев Дагестана. Сменивший Аврамова на посту российского резидента в Иране Иван Калушкин передавал из ставки Надира, что грозный завоеватель движется к российским границам и то провозглашает, что собирается дойти до Царицына, то заявляет, что «ис такого завоевания пользы не будет, понеже во всей России более казны расходится, нежели сбирается»1000. Подобные притязания заставили Кабинет и Военную коллегию готовить к обороне Астрахань и Кизлярскую крепость, к октябрю 1741 года на южных границах «в персидской экспедиции» находился 10-тысячный корпус1001; но принять под покровительство просивших об этом горских владетелей Дагестана Петербург так и не решился1002.

Поход в Аварию осенью 1741 года завершился небывалым поражением: шах потерял половину своей армии. Российский резидент был свидетелем того, как в октябре под Дербентом Надир плакал от злости и «в шатре не умолкая кричал», что «счастье от него начинает отступать»1003. И впрямь, шах еще несколько лез безуспешно пытался покорить Ширван и Дагестан, в 1743-1746 годах опять воевал с Турцией, но былых успехов повторить не смог. По подозрению в покушении на свою жизнь он ослепил наследника, а раскаявшись, стал казнить своих сподвижников, которые не удержали его от рокового решения. Непрерывные походы вызвали резкий рост податей, взыскивавшихся с беспримерной жестокостью; в разных областях страны вспыхивали восстания, за которые население целых городов подвергалось сплошным казням. В конце концов подозрительность и зверства Надира вызвали заговор, и летом 1747 года, как писал в докладе 1762 года глава русской дипломатии граф М.И. Воронцов, шах «за его тиранство был умерщвлен». В том же документе было указано, что с тех пор у России «дел с Персией никаких нет» из-за войн, «которым еще не видно конца»1004. В огне усобиц сгинула династия Афшаров, хотя волею судьбы один из ее представителей оказался в России. В 1762 году из Оренбурга был прислан в столицу вышедший «ис киргис кайсацкого полону» и принявший крещение Василий Ильин, который оказался «персианином отродия афшарского» и племянником Надира Мухаммедом Сафи Мамет Алиевым. Неожиданному гостю выдали паспорт и по его просьбе отправили на родину1005.

Аван-юзбаши остался в России и у мер в 1734 году в Астрахани. Здесь же через несколько лет скончался отчаявшийся вернуться в Грузию царь Вахтанг. Армянский и грузинский эскадроны вошли в состав Кизлярского гарнизона и просуществовали до 1764 года, когда в результате гарнизонной реформы императорской армии они были расформированы по указу Сената от 5 августа 1736 года «О принятии бывших в российской службе, во время Персидской войны, армян и грузин снова в службу и о поселении у Кизляра, и о даче им жалованья и единовременно подъемных денег для обзаведения»1006.

Гуляка-шах Тахмасп был ослеплен и умер в заточении вместе со своим несчастным сыном. Самым удачливым в этой истории оказался полюбившийся Петру I посол Измаил-бек, который благополучно жил в Астрахани в звании посла на немалое жалованье в 3779 рублей в год1007. На родину он так и не вернулся и в 1742 году просил губернатора В.Н. Татищева «принять на руки» его сына Фет Али-бека для обучения «европейским наукам» и «вступления в подданство ее императорского величества». «Словесно ж оной посол, — доложил Татищев, — просит, дабы оного его сына высочайшей вашего императорского величества милости произведен был обер-офицером»1008.

Завершение затянувшегося похода и вывод русских войск с Кавказа вызывают различные оценки. Одни историки считают договор 1735 года «актом жестокой несправедливости в отношении народов, населявших эти территории»1009. Другие находят его неоправданной уступкой с точки зрения задержки вхождения этого края в состав России или по причине его последующего «экономического и культурного регресса» в рамках иранской «феодальной деспотии»1010. Третьи винят «немецкую партию» или «онемеченных» правителей России в отказе от петровской политики «покровительства народам Кавказа», в отсутствии «интереса к прикаспийским провинциям» и в действиях «вопреки стратегическим интересам России»1011, вплоть до утверждения, что по чьей-то злой воле российские «войска, почти брошенные на произвол судьбы, терпели страшные лишения»1012.

С другой стороны, в научной литературе можно встретить оценки принятых в 1734-1735 годах решений как «успеха российской дипломатии»1013или, более скромно, как реализации долгосрочной стратегии сдерживания Турции в Закавказье1014, хотя стоит признать, что Гянджинский договор, скорее, обострил ситуацию в регионе, куда устремилась Турция, объявив себя защитницей единоверных мусульман-суннитов Кавказа от «еретиков-шиитов».

С высоты наших нынешних знаний о прошлом упрекать государственных людей XVIII столетия в том или ином просчете легко, но стоит ли это делать? Они принимали решения с точки зрения тех политических «видов», которые тогда казались наиболее важными, исходя из наличной и доступной им в то время информации, и о последующем им знать было не дано. Учитывая это, можно оценивать не слишком славное окончание «персидских дел», по крайней мере как рациональный выход (хотя бы и с ущербом для престижа страны) из сложившейся ситуации с наименьшими потерями, чтобы превратить Иран из потенциального противника в союзника1015.

Видимо, тогда, в 1735 году, министры российского Кабинета могли считать комбинацию выгодной: страна избавилась от труднодоступных, не приносивших никаких выгод и постоянно поглощавших людские, денежные и материальные ресурсы и заморских провинций, но при этом не допустила на Каспий турок, получила привилегии в торговле и приобрела мощного союзника, военные обязательства которого были прописаны в долгосрочном договоре. 15 июня Кабинет министров, обсуждая известия из Стамбула о предстоящем походе татар в Азербайджан, полагал нужным всячески «ободрять» союзника, но не оказывать ему реальной помощи.

Зато ситуация позволяла провести «диверсию» в Крым — уже согласно военным планам российских генералов. Надир же, по мнению министров, мог бы наказать, помимо турок и татар, также «непорядочные дикие народы» Дагестана, а заодно своими силами установить «коммуникацию» с союзником1016. А в августе они же извещали С.Д. Голицына о приближении турецкой армии и желательном продолжении войны векилем, поскольку именно для этого «Бог его инструментом изобрал»1017. У самого Надира были решительные намерения. Его послы просили выделить суда для перевозки войск по Черному морю, а также настаивали на немедленном разрыве России с Османской империей. В связи с этим императрица поручила Голицыну передать векилю, что такое большое количество судов отправить невозможно, тем более что Россия на Черном море не имеет ни одной гавани, где можно было бы их построить. Голицын должен был посоветовать Надиру захватить другие крупные города Турции, лежащие на пути к Стамбулу, а потом подойти к столице. Кроме того, следовало разъяснить ему, что в случае если Россия объявит войну Османской империи, военные действия развернутся не на Черном море, а со стороны Киева1018.

Дипломатическая история помнит немало «вечных миров» и союзнических клятв, не выдержавших испытания временем из-за несовпадения интересов партнеров. Так случилось и на этот раз — удалой полководец не собирался оставаться «инструментом» ни в чьих руках. В феврале 1736 года посреди Муганской степи Надир принял корону шахиншахов Ирана. Его воцарение отнюдь не принесло стране покоя, однако Иран и Турция начали мирные переговоры. Прибывший в Петербург посол нового шаха, уже знакомый нам Хулеф Мирза Мухаммед Кафи, привез императрице восточные подарки (910 зерен лучшего жемчуга, 177 штук «парчей и изарбафов» и девять «арапов и арапок») и на приеме 18 апреля заверил ее в «имеющемся твердом намерении к ненарушимому содержанию и крепчайшему утверждению» вечной дружбы и союза между двумя державами.

Вице-канцлер Остерман как раз несколько дней назад отправил визирю Оттоманской Порты ноту с формальным объявлением войны, поэтому на конференции с послом 4 мая поинтересовался намерениями союзника на предмет заключения военной конвенции. Мирза Кафи, в свою очередь, спросил «премудрейшего и великого везиря» о российских планах «искоренения» общего противника. Осторожнейший Андрей Иванович славился умением говорить, ничего не сказав по сути: он заверил собеседника, что «действа со всею силою со стороны всероссийской без остоновки продолжены будут», но не назвал, как и где, то есть «по ситуации границ и земель».

Мирза Кафи тоже оказался не прост и просил указать конкретную «диспозицию», а от заключения конвенции отговаривался отсутствием полномочий и нужного «обыкновения», зато заверил, что его повелитель на уже идущих переговорах не заключит мира без участия России (Остерману пришлось заявить, что в условиях объявленной войны «о мире уже ныне более упоминать не подобно»). 17 июня 1736 года, когда армия фельдмаршала Миниха уже ворвалась в Крым, Мирза Кафи объявил, что Порта на переговорах утвердила условия его повелителя, «кроме одного российского мира» (то есть турки отказались включить в договор Россию как воюющую сторону), но шах «в слове своем крепко стоит» и без союзника мир не заключит. Объявлена была и грамота шаха, в коей Надир предлагал: если русские идут на Стамбул, то он готов к походу; если же нет — он заключает мир1019. Последующие встречи ничего нового не принесли: посол обещал писать шаху, но больше интересовался российской помощью в строительстве современных кораблей на Каспийском море, в том числе присылкой российских мастеров, что никак не входило в планы Петербурга.

Когда российский резидент в Иране Иван Калушкин получил из Петербурга указ передать Надиру, что Россия объявила войну Порте, осадила Азов и ожидает действий союзника, шах заявил, что «турками мутит и их миром проводит и обманывает», но сейчас отправляется в поход «на бунтовщиков-бахтиарцев». Упрек, что шах своими домогательствами поднял Россию против турок, а теперь оставляет ее воевать одну, «шахово величество» повелел парировать: «Осада русскими Азова, взятие трех крепостей турецких, отправление войска в Крым и на Кубань — все это дело ничтожное; Персии в Азове никакой нужды нет, точно так как России в Багдаде», — и недипломатично потребовал ответа на вопрос, согласны ли русские двинуться вместе с ним в Царьград, причем императрица должна была сама отправиться в этот поход или по крайней мере послать верховного министра1020.

Безрезультатные переговоры не были изощренным коварством со стороны Надира — истощенным многолетней войной Ирану и Порте нужна была хотя бы временная передышка. К тому же у шаха имелись свои планы создания великой империи, и борьба с турками была только одним из направлений его внешней политики. Кстати, в своих обязательствах шах отчасти «устоял»: заключенный в сентябре 1736 года в Эрзеруме мирный договор с султаном он не ратифицировал — правда, не из уважения к России, а по причине отказа турецких министров и богословов признать шиитский джафаритский мазхаб (школу мусульманского права)1021. Но воевать он стал в другом месте — иранская армия обрушилась на Афганистан, а затем ворвалась в Индию. Надир разгромил армию Великого Могола Мухаммад-шаха и разграбил имперскую столицу. «Победоносное войско, сразу в числе ста тысяч человек с оружием в руках атаковало кварталы, улицы, базары и дома жителей той местности и занялось убийством. Детей и взрослых, юных и старых, кого бы ни находили, не стеснялись убивать и лишать жизни; луноликих девушек и целомудренных женщин пленили рукою предопределения и пустили дым бесчестья из имущества каждого богатого человека», — описал эти события историк деяний шаха1022. После этого похода новый персидский посол в России поднес регентше Анне Леопольдовне роскошные дары из захваченной в Индии добычи, в том числе девять слонов1023. На аудиенциях у Остермана 9 и 13 октября посол Мухаммед Хусейн-хан сообщил об успешном походе в Индию и беседовал «о некоторых делах, заключающих пользу обеих высочайших держав»; однако содержание этих бесед в архивном деле о посольстве не раскрывается.

Затем настал черед Средней Азии. Иранские войска подчинили Хиву и Бухару. Шах-завоеватель не забыл о союзнике — его приход принес свободу многим русским пленникам, в том числе оставшимся в живых участникам похода Бековича-Черкасского 1717 года. Консул в Реште Семен Арапов докладывал в апреле 1741 года, что к нему по приказу Надира доставили 107 бывших рабов из Хивы: солдат, матросов, торговцев, рыбаков, донских и яицких казаков, захваченных на рыбных промыслах и в степи калмыками, кайсаками и «воровскими казаками» или занесенных штормами на восточный «трухменский» берег моря. Каждому из них от имени шаха было выдано по пять рублей, два кафтана, две пары сапог, две рубахи, две шапки и еда на дорогу1024. Правда, «дружба» с шахом стоила российской казне недешево: прием иранских посольств в 1736-1739 годах обошелся в 110 тысяч рублей; на обслуживание вторичного прибытия и «отпуск» Хулефа Мирзы Кафи в 1740 году ушло еще 28 500 рублей1025.

К тому времени Россия уже вышла из победной, но крайне тяжелой для нее войны на безлюдных степных пространствах Северного Причерноморья. Союзники действовали несогласованно, русские армии два года подряд совершали изнурительные марши в Крым, откуда были вынуждены уходить из-за жары, болезней и отсутствия провианта и фуража. Только в 1739 году главнокомандующий Миних наметил оправдавший себя впоследствии маршрут через Молдавию прямо в турецкие владения на Балканах и даже заключил с молдавским господарем договор о переходе в русское подданство.

Однако наметившийся в 1739 году после сражения при Ставучанах успех развить не удалось: как раз в это время союзники-австрийцы были разбиты под стенами Белграда и вынуждены были заключить мир ценой потери всех территорий, завоеванных ими к 1718 году. По Белградскому договору 1739 года Российская империя не получила ни выхода к Черному морю, ни права держать там свой флот; вся торговля могла осуществляться лишь на турецких кораблях. В качестве трофеев ей достались только Азов без права строить там укрепления и полоса степного пространства к югу вдоль среднего течения Днепра; русским паломникам гарантировалось свободное посещение Иерусалима.

Условия ведения наступательной войны на огромных пространствах, необходимость координации действий на разных фронтах, учет международной ситуации и состояния противника — все это требовало известного опыта, приобретение которого подготавливало почву для будущих успехов времен Екатерины II. Только цена этого опыта оказалась очень высока: по современным оценкам, походы 1735-1739 годов унесли жизни не менее 120 тысяч человек, то есть примерно половины штатного состава армии; причем не более десяти процентов от этого числа пали в боях, а остальные погибли от жары, голода и болезней. Слава же великих побед досталась уже следующим поколениям русских солдат и полководцев.

В этой «незнаменитой» войне участвовали командиры и полки бывшего Низового корпуса. Некоторые из выведенных полков были расформированы, прочие размещены на юге России — на Украине, в Харькове, Царицыне, Воронеже, Белгороде, Изюме, Коротояке, Острогожске, укомплектованы людьми и лошадьми. Часть их в том же 1735 году поступила «в команду» фельдмаршала Миниха1026. Другие соединения вошли в состав армии фельдмаршала П.П. Ласси и гребной флотилии П.П. Бредаля и воевали на Азовском море.

Проблемы содержания «не положенных в штат» полков не прекратились и после вывода их из Ирана. В феврале 1737 года Военная коллегия в очередной раз пожаловалась на Штатс-контору, которая не перечислила средства. Кабинет распорядился деньги выплатить. Но в ответ Штатс-контора разъяснила: сами кабинет-министры велели содержать эти части за счет «таможенных доходов», а также поступлений с Украины, средств Коллегии экономии и других «остаточных» статей, но теперь «вышеписанных доходов деньги в Статс-контору не приходят». Далее контора напоминала, что по прежним указам доходы от продажи казенных железа и меди остаются в Коммерц-коллегии, от торговли ревенем — у Медицинской канцелярии; к тому же командующие армиями Миних и Ласси постоянно требуют денег, и все свободные средства уходят на «турецкий фронт». Министры хотя и обиделись на такое разъяснение («из того ничего подлинного выразуметь невозможно»), но смогли только порекомендовать конторе «изыскать способы» найти деньги совместно с Сенатом. Опытные сенаторы, постоянно сталкивавшиеся с подобными заданиями, выход нашли. В Петербурге обнаружили 15 тысяч рублей, из московских канцелярий и контор выгребли 35 тысяч, а затем взяли «заимообразно» из Монетной конторы еще 50 тысяч и в итоге обеспечили необходимые выплаты1027.

Такая ситуация сохранялась до начала царствования Елизаветы Петровны, когда одни сохранившиеся полки бывшего Низового корпуса (Апшеронский, Кабардинский, Куринский, Навагинский, Нашебургский, Низовской, Тенгинский, Ширванский) были введены в штат армии, а личный состав других (Бакинского, Дагестанского, Дербентского, Сальянского) пошел на пополнение команд кораблей Балтийского флота1028.

Персидские миражи

После вывода войск в 1735 году российская дипломатия долгое время решала задачу утверждения империи в Черноморском бассейне. В Закавказье Петербург предпочитал поддерживать более или менее устойчивый баланс сил — сначала с помощью Ирана, потом в более сложной комбинации с участием Картли-Кахетинского царства Ираклия II (1762-1798) и азербайджанского Кубинского ханства во главе с Фатали-ханом (1758-1789). Военное вмешательство осуществлялось выборочно и дозированно — например, посылкой отряда генерала Г.К. Тотлебена в Грузию в 1769 году на помощь Ираклию против турок или рейдом войск генерала И.Ф. Медема в 1775 году против правителя Каракайтага Амира Хамзы, осадившего Фатали-хана в Дербенте.

Правда, в конце 1779-го — начале 1780 года тогдашний правитель Юга России Г.А. Потемкин планировал «персидскую экспедицию» в ослабленный внутренней борьбой Иран, где как раз скончался сумевший на время объединить страну влиятельный правитель Керим-хан Зенд. Секретный ордер от 11 января 1780 года прибывшему в Петербург и принятому императрицей А.В. Суворову гласил: «Часто повторяемые дерзости ханов, владеющих по берегам Каспийского моря, решили, наконец, ее императорское величество усмирить оных силою своего победоносного оружия. Усердная ваша служба, искусство военное и успехи, всегда приобетаемые, побудили монаршее благоволение избрать вас исполнителем сего дела».

Согласно этому указанию прибывший в Астрахань полководец стал готовить флот, установил переписку с Ираклием II и прикаспийскими ханами, одного из которых — правителя Гиляна Гедает-хана — пытался склонить на сторону России. Через свою агентуру, большую часть которой составляли выходцы из Армении, он получал информацию о положении в Персии; составлял карты и описания мест, в которых должна разворачиваться вверенная ему экспедиция — сухопутный марш от Кизляра в сочетании с морским походом на Решт с целью создания на южном берегу Каспия укрепленной «пристани для коммуникации» и торговли со странами Востока1029.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8910 Следующая ⇒