ПЕРСИДСКИЙ ПОХОД ПЕТРА ВЕЛИКОГО.

Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)

ПРЕДИСЛОВИЕ

«…Тако в сих краях, с помощию Божиею, фут получили, чем вас поздравляем», — писал на радостях Петр I в Петербург 30 августа 1722 года из только что открывшего ему ворота Дербента. Поход на Каспий стал в российской имперской историографии XIX — начала XX века отправной точкой «кавказских войн» — длительного процесса присоединения к России территорий от Кубани и Терека до сложившихся в это время границ с Турцией и Ираном. Неудивительно, что тогда же стали появляться первые исторические описания этого предприятия1, полковые истории2 и труды биографического жанра3, порой содержавшие утраченные впоследствии или труднодоступные источники, и не потерявшие значения до нашего времени публикации документов4.

Последовавшее в советское время сужение хронологических границ этого явления до 1817-1864 годов вывело поход Петра I и его последствия за рамки изучаемой проблемы, тем более что акцент делался на поиске черт «антифеодального и антиколониального движения» местного населения, с одной стороны, и на установлении «добровольного» и по крайней мере безусловно прогрессивного характера вхождения той или иной территории в состав России. В этом смысле исследование военных действий (и шире — роли армии в утверждении на «новоприсоединенных» землях нового государственного порядка) было неактуальным. Появлялись лишь отдельные публикации, среди которых можно выделить работу Е.С. Зевакина, собравшего материал о финансовом состоянии российских владений в Закавказье5.

Тем не менее в 1951 году вышла первая и на данный момент единственная монография В.П. Лысцова, посвященная этому петровскому «проекту»6. Автор подробно рассмотрел предысторию и предпосылки этой военно-политической акции, ее ход, широко используя архивные документы. Однако он сразу же подвергся критике за стремление выявить «якобы имевшие место» экономические цели петровского похода, в результате чего, по мнению рецензента, продемонстрировал не «прогрессивный характер присоединения неиранских народов», находившихся «под турецким игом и персидским гнетом», а «стремление к захватам» со стороны России7. Добротно сделанная, эта монография, однако, далеко не исчерпывает всего имеющегося корпуса источников; к тому же ее содержание не выходит за рамки 1722-1724 годов. С тех пор в отечественной историографии отдельных исследований по теме не было, за исключением отдельных экскурсов в работах военно-исторической тематики8 и трудах, посвященных внешней политике России XVIII столетия9. В последнее время вышли публикации некоторых документов и ряд статей, характеризующие положение Низового корпуса10.

Более подробно различные аспекты пребывания российских войск и администрации рассматривались в обстоятельных работах историков бывших советских союзных и автономных республик — как правило, под углом зрения истории данного региона и народа и преимущественно с позиций совместной борьбы против турецких или иранских притязаний11. Подобные исследования появляются и позднее12, но уже с иными оценками: прежние «содействие экономическому развитию» и защита «от грабежей и насилий иранских захватчиков и турецких наймитов» именуются оккупацией, а «измены сепаратистски настроенных местных феодалов» — «антиколониальными выступлениями в русской оккупационной зоне». Былая «помощь» со стороны той же России трактуется соответственно — как реализация собственных планов или стремление к «порабощению» закавказских народов13.

Однако тема отнюдь не представляется «закрытой» с точки зрения актуальности в наше время. По печальному признанию одного из крупнейших специалистов, «прошлое народов Кавказа превращено в мозаику воюющих между собой национальных историй. Они исполнены мифами о “нашем” великом культурном и территориальном наследии, на которое якобы покушаются соседи- “варвары”, “агрессоры” и “пришельцы”»14. Новые горизонты разработки темы открывает использование современных исторических подходов, выдвигающих на первый план новые «измерения» прошлого: военно-историческую антропологию, историю повседневности, изучение социальной психологии и представлений людей той эпохи.

Наконец, новое обращение к теме важно и потому, что имеющиеся работы освещают прежде всего военно-политическую сторону конфликта и сам поход 1722-1723 годов. Появившиеся в последнее время сочинения представляют собой беллетристические произведения15 либо поверхностные обзоры, в которых идет речь, к примеру, о планах «завоевания Южного Кавказа» в духе так называемого «завещания» Петра I, о не имевших места в действительности занятии русскими Мазандерана и Астрабада, «мощных столкновениях» с турецкими войсками и убийстве российского посла16. Даже в научных работах можно встретить ошибки вроде утверждений о возвращении императора на юг в 1723 году и повторном занятии им Дербента17, о захвате войсками корпуса Астрабада или даже «всего побережья Каспийского моря»18.

Действия России на Востоке оцениваются в научной и педагогической литературе весьма различно — как «военное столкновение с Персией»19, военная помощь шахскому Ирану20, своевременное предупреждение турецкого вторжения21, решение национальной задачи «обеспечения безопасности юго-восточных рубежей»22 или «колониальное освоение захваченных территорий» с целью завоевания Закавказья23 (при этом явно ошибочно сообщается, что иранский шах Тахмасп был «согласен на все условия России»). Не случайно, кажется, непроработанность этого сюжета приводит к «устранению» его не только из школьных учебников24, но и из академических трудов25.

Целью работы является документированный рассказ о первой большой внешнеполитической акции Российской империи за пределами традиционной сферы ее влияния — в регионах, принадлежавших к другому цивилизационному кругу. Персидский (или, как предлагали его называть некоторые историки, Каспийский) поход Петра I 1722-1723 годов стал масштабной попыткой реализации имперских задач внешней политики на Востоке. Нас интересует не столько сама эта военная операция (основные ее этапы более или менее изучены), сколько последующие усилия по «освоению» территорий, полученных в результате военных и дипломатических усилий.

России пришлось создавать военно-колониальную администрацию на землях современного Дагестана, в прикаспийских провинциях современных Азербайджана и Ирана, содержать экспедиционный контингент — Низовой, или Персидский, корпус и флот, строить отношения с местной знатью, накапливать опыт различных форм взаимодействия с населением — от карательных экспедиций до приспособления к местным культурно-историческим традициям. Генералы и послы учились вести дипломатическую игру и осознавали на практике проблемы Кавказского региона, а офицерам, чиновникам и солдатам приходилось вступать в контакт с чуждым «басурманским» миром и укладом жизни сообществ, находившихся на иной стадии развития. Была предпринята попытка экономического освоения этих территорий (налаживание производства шелка, вина, пряностей, добыча нефти), проведен «эксперимент» по заселению завоеванных земель христианами — армянами и грузинами.

Кроме того, петровский марш на Восток стал началом длительного процесса присоединения Кавказа. Не вдаваясь в споры о природе и содержании известных по любому учебнику событий «Кавказской войны» в ее привычных рамках, отметим, что нам кажется справедливым мнение о наличии не одной, а нескольких таких войн в период с 1722 года до подавления последнего большого восстания в Чечне и Дагестане в 1878 году, точнее, не столько собственно войн, сколько сцепления разнохарактерных и разновременных конфликтов, связанных с проблемами внутреннего развития горских обществ, их сопротивлением российскому продвижению на Кавказ, борьбой российских властей с набегами, межэтническими противоречиями и непрерывными усобицами, наконец, со столкновением различных цивилизаций и борьбой за раздел Закавказья между великими державами26.

Об устойчивом интересе к данной проблематике говорят появившиеся в последнее время ученые диссертации по различным проблемам истории Кавказского региона и его взаимоотношений с Россией в XVIII веке27. Свидетельством того, что подобная задача назрела, стало исследование дагестанским историком Н.Д. Чекулаевым российского присутствия на берегах Каспия в 1722-1735 годах, проведенное на основе документов из фондов местных архивов28.

Наша же работа, не претендуя на исчерпывающее освещение темы, базируется на материалах центральных архивов, которые в значительной части еще не вводились в научный оборот и способны добавить новые штрихи в освещение и понимание масштабной военно-политической акции петровской эпохи.

Это прежде всего документы Архива внешней политики Российской империи (Ф. 77 — Сношения России с Персией), содержащие указы и рескрипты дипломатическим представителям и командованию Низового корпуса и их реляции и доношения о положении дел в завоеванных провинциях, переписку с турецкими и иранскими властями, рапорты о состоянии армии. Данные материалы дополняются и отчасти дублируются документами Российского государственного архива древних актов, хранящимися в фонде императорского Кабинета (Ф. 9); материалы Сената (Ф. 248) отражают процесс комплектования, снабжения и финансирования войск; книги Герольдмейстерской конторы (Ф. 286) включают сведения о службе офицеров Низового корпуса; дела из других коллекций (Ф. 5, 11, 15, 19, 20) содержат дипломатическую и частную переписку командующих В.В. Долгорукова, В.Я. Левашова, астраханского губернатора А.П. Волынского, посла П.П. Шафирова; сведения о доходах и расходах на завоеванных территориях, о выводе войск после заключения в 1732 и 1735 годах договоров с Ираном.

Документы Военной коллегии (Ф. 20) из Российского государственного военно-исторического архива содержат подробные данные о формировании контингента российских войск в Иране и их действиях по подавлению сопротивления местного населения. В РГАДА и РГВИА хранятся составленные военными инженерами XVIII века карты российских владений в Иране.

Помимо архивных материалов, источниками для нашей работы послужили хорошо известные фундаментальные публикации документов высших и центральных органов власти империи, определявших цели и средства российской политики на Кавказе29. Весьма ценными являются выпущенные в 1950-1980-х годах академические сборники документов, содержащие данные о сношениях российских властей с армянскими общинами и дагестанскими владетелями30; среди них находится и подробное описание российских владений на Востоке, составленное в 1728 году офицером Низового корпуса И.Г. Гербером31.

Специфика источниковой базы состоит в том, что и автору, и читателю приходится иметь дело преимущественно с доношениями и рапортами командования Низового корпуса. Эти документы «генеральского» уровня адекватно передают масштаб происходивших событий и освещают направление (или изменение) политического курса в отношении «новозавоеванных провинций», но в гораздо меньшей степени отражают повседневную жизнь солдат и офицеров и их контакты с местным населением. Документация на уровне полковых штабов сохранилась хуже, тем более что многие из стоявших в Дагестане, Азербайджане и Гиляне полков были в XVIII веке расформированы, а их архивы утрачены. Практически не сохранились бумаги военных органов управления в Иране — местных провинциальных и судных канцелярий; после ухода в 1735 году российских войск с Кавказа и из Ирана они, скорее всего, были утрачены за ненадобностью. Содержавшиеся в них и интересующие нас сведения лишь частично входили в доношения вышестоящих лиц или прилагались к ним. Тем интереснее обнаружить в источниках свидетельства современников, позволяющие за сухими строками рапортов, дипломатических реляций и финансовых отчетов хотя бы отчасти увидеть опыт первой масштабной колониальной экспансии послепетровской империи в условиях непривычной природной и социокультурной среды с собственными традициями государственности (или отсутствия таковой), религии и культуры. Естественно, данные источники отражают восприятие и понимание событий российскими современниками, однако, к сожалению, сопоставимого с ними комплекса документов местного происхождения в нашем распоряжении нет, что неизбежно обедняет исследование.

Многие же события из жизни российских солдат и офицеров на Востоке вообще не фиксировались документально и оставались только в памяти их очевидцев и участников в виде семейных преданий, легенд и анекдотов. У поглощенных службой людей первой половины XVIII столетия еще не появилось потребности вести дневники и писать воспоминания; тем более ценными являются немногие подобные документы, исходившие от лиц с иным уровнем образования и культурными традициями, в частности, записки украинского подскарбия Якова Марковича32.

Глава 1.

МОСКОВСКИЙ ПУТЬ НА ВОСТОК

Чаять ли персам в гости росийских героев?

Слава Российская. Комедия 1724 г., представленная в московском гошпитале по случаю коронации императрицы Екатерины I

Восточный бизнес

«И за море пришли з государевою казною в персидцкую землю, в шахову область. А пристали к Ширванской земли августа в 14 день на предпразньство Успения Пресвятеи Богородицы и святого пророка Михея на пристанище Низовую… А с пристани, от Низовой с версту, деревня велика Дербенской присуд. Тут седит дорога, а по нашему приказной человек. А над деревнею горы высоки, и с них снег и летом не сходит. А в деревни сады, яблока, изюм, орехи грецкие, чернослив, миндалы, дыни, арбузы, а хлебно — пшеница, пшено, арпа, а по рускому ячмень, а иного хлеба нет. А дворы в деревне глиняные, а в садех и сквозе дворы реки копаные текучие, а привожены из гор, а скота всякого много, а делают, и молотят, и орют и всякой запас возят на волах. А от Низовой ход в Шамаху по горам высоко и нужно, а ходят на конях, и на верблюдех, и на быках, и на вьюках, а тележного пути нет. От Низовой ходу до Шаврина четыре агача, а по рускому во всякой агачи по 5 верст. А итти полями и мокрым местом. А Шаврань город был одна стена, да башня каменной, да розбит и на ниском месте. А храмы, и ряды, и дворы в городе; а за посады каменные. А та Шаврань, и Шамаха, и Дербень со всеми уезды, и с ыными городы, и с пригородки изстари была Ширваньская земля, а были те все городы под турским, да взял тое Шарванскую землю у турсково перской шах, по болши двадцати лет. А овощов тут всяких много» — так деловито описывал в 1623 году хорошо знакомый ему путь в Персию купчина Федор Котов33.

Трансконтинентальный путь с берегов Балтики на восток по Волге и Каспию был проложен еще в IX веке; в обмен на меха и рабов в земли восточных славян и скандинавов пошел поток арабских серебряных дирхемов — первой валюты Древней Руси. Но после распада Арабского халифата и сокрушительных походов монгольских армий торговая магистраль утратила прежнее значение, тем более что в XVI-XVII веках центр мировых деловых связей стал медленно, но верно перемещаться в Атлантический океан, связывающий Европу с Новым Светом. Но и старый путь на восток не заглох; с середины XVI столетия Волга стала великой русской рекой, и Российское государство стремилось закрепиться на новых южных рубежах, где уже давно делили сферы влияния две могучие ближневосточные империи — Османская Турция и Сефевидский Иран. Их подданные, «гости заморские арапляне и шамохейцы и кафинские большие люди», появились в Москве и других городах с восточными товарами — шелковыми и хлопчатобумажными тканями, красками.

В 1588 году в устье Терека появилась первая русская крепость на Северном Кавказе, и в 1590-х годах в титул русских царей было внесено добавление: «…государь Иверские земли карталинских и грузинских царей и Кабардинские земли черкасских и горских князей… государь».

Отношения с Ираном — основным соперником Турции в Закавказье — традиционно были дружественными. Шах Аббас I (1587-1629) обещал уступить России Дербент и Баку, как только отобьет их у турок. Борис Годунов в 1600 году отправил в Персию посольство, которое везло не только традиционные подарки («медведь-гонец, кобель да сука меделянские»), но и «два куба винных с трубами и с покрышки и с таганы». Царский самогонный аппарат стал первым известным нам случаем технической помощи восточному соседу34. Тот же Аббас I не только сразу признал новую династию Романовых, но выделил русскому правительству заем в семь тысяч рублей и прислал в 1625 году в дар царю Михаилу роскошный трон и реликвию — ризу Богородицы.

Во время войн между Ираном и Турцией дагестанские владетели (тарковские шамхалы, аварские нуцалы, кайтагские уцмии[1]) не раз отправляли посольства к царю, а государи выдавали им жалованные грамоты как своим подданным. Одновременно те же правители получали подарки от шаха и выставляли по его требованию конные отряды — таким образом, находились в «опчем холопстве», то есть одновременно признавали себя вассалами «белого царя» в Москве и иранского шаха. В 1639 году наступил мир: султан Мурад IV установил раздел Закавказья с шахом Сефи I, и земли современной Армении, Восточной Грузии и Азербайджана отошли к Ирану; связи шамхалов с Москвой по сравнению с первой половиной XVII века ослабли. В этих условиях дагестанские правители порой отправляли своих послов в Крым, добиваясь помощи султана Турции, и заявляли, что более не хотят «кизылбашенам в подданстве» быть35.

Однако, несмотря на возникавшие конфликты (в 1651 году иранские войска предприняли поход против русского Сунженского острога), Россия и Иран жили мирно: «Трактатов, тако ж войны и ссор важных не было, а токмо с обоих сторон происходили пересылки о содержании дружбы, и особливо присыланы из Персии к великим государем знатные от шаха посольства с подарками» — так оценивала в 1723 году Коллегия иностранных дел состояние отношений между двумя державами в допетровское время. Среди наиболее ценных подарков числились Христова «риза в ковчеге», в честь которой был установлен ежегодный праздник Положения ризы Господней, и парадные троны — «кресла богатые»36; документы Посольского приказа называют в числе прочих презентов драгоценную конскую упряжь, седла, парадные луки, ковры, дорогие ткани37. Порой судьба заносила в Россию и других жителей соседней державы; некоторые из них принимали подданство и поступали на царскую службу, как дипломат и переводчик Посольского приказа Василий Даудов — царский посланник в Стамбуле и Бухаре или «солдацкого строю порутчик персицкой земли новокрещеной иноземец» Иван Касимов, участник Крымских походов В.В. Голицына и петровских Азовских походов38.

В Иран регулярно отправлялись русские «купчины» с «государевыми товарами»: морем — из Астрахани до Низовой пристани между Дербентом и Баку, откуда шел путь на Шемаху, — или посуху (из Терского города «со вьюками» пять дней езды до Тарков и около восьми дней до Дербента). В Астрахани был построен Армянский двор для гостей из Закавказья; купцы другого астраханского двора — Индийского — везли в Россию сафьян, драгоценные камни, жемчуг.

Помянутый выше Федор Котов бывал не только в сказочной Шемахе. Он знал путь и на запад, «в турскую землю» — через древнюю Гянджу, Эри-вань и Эрзерум, и на восток — на Ардебиль, Зенджан, Султанийе, Казвин, священный город персов-шиитов Кум. Ему довелось побывать в тогдашней столице Ирана — Исфахане, откуда отправлялись караваны на Багдад и в «Мултанейское царство» — Индию. Он жил в просторных караван-сараях, наблюдал толчею на майданах, где «борцы борютца, и куклы играют, и живые змеи выпущают и в руках носят, и по книгам волхвуют, и всякого харчю и овощов на майдане продают много, и детей учат», и при этом замечал, какие товары привозят и продают «всякие люди: тезики, индейцы, турки, арапы, арменья, и аравляне, и жиды». И повсюду он встречал соотечественников — и в Терках, и в Шемахе, и в Исфахане, где в большом торговом ряду — Тынчаке — он насчитал 200 русских лавок.

Из России вывозились железные и деревянные изделия, кожи, льняные ткани, западные сукна и, конечно, меха. С Востока и из Закавказья шли шелковые и хлопковые ткани («киндяк»), шелк-сырец, составлявший монополию царской казны, сафьян, замша, нефть, марена, рис, пряности, драгоценные камни, «белый ладон»39; московские дворяне ценили исфаханские сабли.

Восточный бизнес манил, как созданный Пушкиным образ таинственной шамаханской царицы в «Сказке о золотом петушке». Он был прибыльным, но рискованным делом. На Волге купцов встречали лихие разбойники, не переводившиеся, несмотря на усилия властей; до конца XVIII века на берегах звучали их песни:

«Еще ходим мы, братцы, не первый год,

И мы пьем-едим на Волге все готовое,

Цветное платье носим припасенное,

Еще лих ли наш супостат злодей,

Супостат злодей, воевода лихой,

Высылает от Казани часты высылки,

Высылает все высылки стрелецкие,

Ловят нас, хватают добрых молодцев,

Называют нас ворами, разбойниками.

А мы, братцы, ведь не воры, не разбойники,

Мы люди добрые, ребята все поволжские,

Еще ходим мы по Волге не первый год,

Воровства, грабительства довольно есть».

Донцы-молодцы плавали «за зипунами» по всему Каспийскому морю, хотя порой под давлением Москвы и принимали на кругу решения, чтобы никто «не ходил для воровства на Волгу; а ежели кто таковым объявится на Дону, и тому быть казнену смертью». В 1631 году полторы тысячи донских, запорожских и яицких казаков вышли в Каспийское море и ограбили несколько купеческих караванов. В следующем году донские казаки совместно с яицкими «ходили» уже по иранским берегам — «воевали под Дербенью, и под Низовью, и под Бакою, и Гилянскую землю и на Хвалынском море погромили многие бусы со многим товаром», а затем, вернувшись на Дон, торговали «кизылбашскими» товарами. На море у них были убежища на островах у устья Яика или вблизи туркменских и иранских берегов.

В 1636 году отряд Ивана Поленова захватил иранский город Ферахабад, после чего, объединившись с отрядом атамана Ивана Самары, нападал на торговые суда в Каспийском море и на Волге. В 1647-м казаки разграбили поселения по реке Куре. Отряд во главе с атаманом Иваном Кондыревым в 1649-1650 годах столь лихо действовал на Каспии, что прервал на время нормальные торговые сношения между Ираном и Россией. Самой знаменитой экспедицией стал рейд Степана Разина в 1668-1669 годах, когда казаки не только «гуляли» по всему южному берегу моря, но и разгромили в морском сражении шахский флот40. Но и в прочее время плавание по Волге было небезопасно: в 1660 году московские власти выговаривали донским атаманам, что казаки грабят «персицкого шаха купчин» и людей гостя Михаила Гурьева, и просили их принять меры, «чтоб они от воровства своего отстали»41.

На Каспийском море торговым судам угрожали не только разбойники. Их разбивали или надолго задерживали «встрешные погоды великие». Отправившиеся сухим путем через Дагестан купцы вынуждены были платить пошлины при пересечении границ различных владений, при этом не имели никаких гарантий от грабежа со стороны вольных «горских людей» и самих своенравных правителей. Так, в 1660 году тарковский шамхал ограбил московских гостей Шорина, Филатьева, Денисова и Задорина на 70 тысяч рублей.

В настоящей, а не сказочной Шемахе торговцев ожидали не только горы товаров, но и иная деловая культура. Порой купцам приходилось жаловаться, что им «в Шемахе кизылбасские люди чинят насильство большое, товары насильством емлют, а деньги абасы дают худые, медные посеребрены. И держав у себя товары многое время и перепортя, приносят назад и мечют в лавку, а деньги назад правят сильно абасы добрые. И из Шемахи в иные города никуда не отпускают».

Купцы и даже послы могли столкнуться с алчными шахскими администраторами. К примеру, у отправленного в 1641 году в Кахетию князя Ефима Мышецкого власти сманивали слуг «в бусурманство», «и те… люди… с сносными животами бежали на двор к Арап-хану; копясь с иными бусульманы, которые русские люди преж их бусульманились, и с Арап-хановыми людьми, напився пьяны, приходили ко князь Ефиму на двор многожды поклепных своих животов просили…». Дело дошло до того, что русских послов «выволокши за ворота… били ослопы и вели через всю Шемаху рядами, а ведучи, били же». После такого оскорбления Арап-хан оправдывался: «…учинилось, что я был пьян, что делалось, того ныне не помню»42. В той же Шемахе в 1650 году власти захватили купецких людей и держали их под арестом несколько лет, нанеся убыток в 50 тысяч рублей.

Шелковый поток

И все же купцы рисковали — дело того стоило. В XVII веке Россия оказалась вовлечена в мировую торговлю шелком. Былое величие Великого шелкового пути к тому времени уже померкло. Торговые плавания стали привлекательнее опасных караванных путей: после распада державы Тимура Центральная Азия представляла собой арену непрерывной борьбы больших и малых ханств. Морское путешествие из Персидского залива в Китай занимало примерно 150 дней, в то время как караванный путь из Азова в Пекин — около 300; один корабль перевозил столько же грузов, сколько караван в тысячу верблюдов.

Но разрыв всей системы не означал упадка ее отдельных звеньев. Иран стал основным поставщиком тканей и шелка-сырца в Европу. Из Сицилийского королевства шелкоткацкое мастерство распространилось по Италии, Франции, Фландрии, Голландии, Германии. Французский король Франциск I в 1531 году освободил от налогов лионских ткачей, и шуршание лионского шелка вошло в поговорку. Но производство еще не удовлетворяло спрос и зависело от поставки сырья.

В начале XVIII века модные дамские платья (robe volante) шить можно было только из плотной шелковой тафты, которую производили лионские ткачи. Знаменитая герцогиня де Помпадур предпочитала тафту chine и не признавала иных материй — в историю моды эта ткань вошла как «тафта Помпадур». В экономике шелк отчасти напоминал нынешнюю нефть: войны крупнейших морских держав Франции и Англии вызывали скачок цен на шелк, так что модницам приходилось заменять его ситцем и батистом. Помимо престижности и эстетических качеств шелк обладал одним немаловажным свойством — он препятствовал размножению паразитов.

Драгоценные «паволоки» были известны на Руси со времен первых князей, взимавших ими выкуп с византийцев. Парча (от персидского «парче» — материя), «оксамит», «порфира», «багряница» издавна использовались для пошива княжеских одежд, церковных покровов, священнических облачений. Наиболее распространенными в XVI-XVII веках шелковыми тканями были бархат, камка, атлас, объярь, зарбаф, тафта — всего русские документы называют более двадцати видов привозных шелковых материй.

Находившаяся на отшибе мировых торговых путей и только оправлявшаяся от потрясений Смуты Россия неожиданно приобрела выгодную позицию на этом рынке. По данным шведского резидента в Москве, проезд от Гиляна (эта прикаспийская провинция давала почти 50% всего иранского шелка) до Ормуза в Персидском заливе занимал 86-90 дней, каждый верблюд мог нести не более двух тюков и обходился в среднем в 2 рубля 63 копейки, а путь до Астрахани по Каспийскому морю занимал меньше времени, и тот же груз обходился в 1 рубль 50 копеек43.

Часть восточных товаров шла транзитом на Запад, но европейские торговцы ездить в Иран через Россию не могли и имели дело с московскими гостями, державшими высокую цену. Конечно, западные державы пытались сами утвердиться на восточных рынках. Первыми морской путь в Персидский залив проложили португальцы, но уже в 1559 году экспедиция Лондонского купеческого общества положила начало англо-иранской торговле. В начале XVII столетия англичане основали в Иране свои фактории и поставили целью не только вытеснить из этого региона португальских конкурентов, но и изменить ход всей торговли с Востоком — оттянуть на юг весь торговый поток из Ирана в Турцию. В 1619 году шах Аббас I предоставил англичанам монополию на торговлю шелком, но одновременно дал торговые привилегии их главным соперникам — голландцам. Разгорелись не только торговые, но самые настоящие войны: в 1649 году голландский флот громил из пушек английскую факторию в Басре. Скоро в Иране обосновались и французы, также получившие привилегии и открывшие конторы в главном южном персидском порту — Бендер-Аббасе44.

Иноземцы не оставляли попыток пробиться к персидскому шелку с севера, но в Москве их ждал вежливый, но твердый отказ. Сначала его получили англичане, несмотря на двукратное посольство Джона Мерика (в 1614 и 1620 годах), затем голландцы (в 1615-м), французы (в 1629-м), шведы (в 1662-м). Московские дьяки на переговорах объясняли запрет транзитной торговли убытками от нее как для казны, так и для самих купцов или требовали взамен помощи против неприятелей оружием и деньгами, что было невыгодно ни голландцам, ни англичанам.

Только посольству небольшого голштинского герцогства удалось в 1634 году заключить договор, по которому компания немецких купцов могла беспошлинно торговать с Персией и Индией в течение десяти лет, уплачивая за это ежегодно в царскую казну по 600 тысяч талеров (300 тысяч рублей). На обратном пути из Ирана один из членов посольства, Отто Бругеман, даже предложил московитам план захвата прикаспийских областей Персии (Гиляна, Мазендерана и Астрабада), чтобы получить контроль над большей частью иранского шелководства, а заодно над рыболовством, морскими пристанями и другими доходными статьями. Тогда в Москве на это авантюрное предложение не откликнулись — время еще не пришло. Да и сам герцог подтвердить договор отказался — требования казны оказались слишком велики, а прибыль еще надо было получить.

Однако уже тогда Москва стремилась направлять и контролировать экспорт иранского шелка через Россию, для чего прибегла к помощи купцов из Новой Джульфы — армянского пригорода Исфахана. Переселенные шахом Аббасом I с родины, армяне находились под его покровительством и в XVII веке прибрали к рукам шелковую торговлю не только в Закавказье, но и во всем Иране. В 1667 году представители этой компании Степан Ромодамский и Григорий Лусиков получили монополию на продажу шелка-сырца в Москве и право вывоза его за границу через пограничные и портовые города Архангельск, Новгород, Смоленск; при этом обратно они должны были возвращаться через Россию и покупать на вырученные деньги русские товары. За ввозимый в Россию шелк, начиная с Астрахани, налагались пошлина с продажи, не превышающая в общей сложности 15% его стоимости, и пошлина за провоз.

Осуществить условия соглашения 1667 года помешало восстание Степана Разина. К тому же привилегии армянской компании вызвали недовольство русского купечества. Когда в 1673 году шахский посланник и член компании Г. Лусиков вновь появился в Москве, русское правительство потребовало у купцов преимущественного права покупки шелка для вывоза за рубеж и ограничило их выезд теми странами, с которыми у России не было «ссор». Но все-таки направить вывоз всего персидского шелка исключительно через Россию не удалось: купцы направляли в Москву максимум тысячу пудов в год, в то время как основная масса шла через Персидский залив или старыми караванными путями через Турцию. По подсчетам самого Лусикова, ежегодный вывоз персидского шелка в Европу исчислялся приблизительно в восемь тысяч тюков (в тюке было шесть пудов), то есть в 48 тысяч пудов; этот поток шел караванными путями в турецкие Алеппо и Измир (Смирну), а англичане и голландцы занимали в персидском экспорте господствующее положение45.

Знали это и московские гости и обвиняли армян в том, что те не исполняли условий договора, «но прежними путями весь лучший шелк и ныне отпускают». Тем не менее подданных шаха (союзника против Турции) старались не обижать и по-прежнему разрешали им выезд с шелком за границу. В последней четверти XVII века столкновение с Турцией стало реальностью, и Россия из политических соображений допустила расширение транзита персидских товаров в Европу. Первым из соседей в 1679 году добился этого послабления для своей страны шведский посланник Л. Фабрициус, а в 1697 году право транзитной торговли с Ираном получила Пруссия. С 1687 года персидских армян стали пропускать через Новгород и Нарву в Швецию и далее на запад — такой путь в Европу был ближе, чем через Архангельск46.

Не забывал об армянской торговле и Петр I. По указу Сената от 2 марта 1711 года льготные условия распространялись не только на членов джульфинской компании, но и на прочих армянских купцов и должны были содействовать первоочередной задаче «персидский торг умножить, и армян, как возможно, приласкать и облегчить, в чем пристойно, дабы тем подать охоту для их большого приезда».

Однако армянские купцы хотя и везли порой в Россию крупные партии шелка (2600 пудов в 1712 году), но, как и прежде, продолжали отправлять его и в Турцию. Выход к средиземноморским портам позволял дешево покупать западноевропейские товары, что было трудно сделать в России, где законодательство запрещало прямые контакты между европейскими и восточными купцами на своей территории. К тому же дорога до Балтики была неблизкой, а отечественные подьячие умели вымогать деньги не хуже своих восточных коллег, на что купцы часто жаловались47.

Другой проблемой было положение российских торговцев в самом Иране. Сами же джульфинцы чинили им препятствия в закупке шелка. Отправленный туда послом (о чем пойдет речь ниже) Артемий Волынский отмечал, что «ни которой нации купцы так не утеснены, как росийские, которые в великом гонении и зело обидимы от персиан». Лихие люди могли разграбить их имущество. Им приходилось вручать «немалые дачи» местным властям за выгрузку товаров на берег и за то, чтобы их попусту не задерживали. Местные ханы и прочие «управители» могли вдруг «запечатать» их товары или отобрать для себя лучшие, но «малую цену заплатить», да и то спустя полгода. Они же выдумывали пошлины и поборы — например, брали налог за непроданные вещи, требовали платить «на мостах и на заставах» и в городах, куда товары вывезены.

Однако для проникновения на Восток царь не только надеялся на традиционную торговлю с соседями — его взор теперь простирался много далее.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒