Указ Петра I о покупке к заводам деревень.

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 4Следующая ⇒

Понеже хотя по прежним указам купецким людям деревень покупать было и запрещено, и тогда то запрещение было того ради, что они, кроме купечества, к пользе государственной других никаких заводов не имели; а ныне по нашим указам, как всем видно, что многие купецкие люди компаниями, и особно многие возымели к приращению государственной пользы заводить вновь разные заводы, а именно: серебреные, медные, железные, игольные и прочив сим подобные, к тому ж и шелковые и полотняные и шерстяные фабрики, из которых многие уже и в действо произошли. Того ради позволяется сим нашим указом, для размножения таких заводов, как шляхетству, так и купецким людям, к тем заводам деревни покупать невозбранно, с позволения Берг- и Мануфактур-коллегии, токмо под такою кондициею, дабы те деревни всегда были уже при тех заводах неотлучно. И для того, как шляхетству, так и купечеству, тех деревень особо без заводов отнюдь никому не продавать и не закладывать, и никакими вымыслы ни за кем не крепить, и на выкуп таких деревень никому не отдавать, разве кто похочет для необходимых своих нужд те деревни и с теми заводы продать, то таким продавать с позволения Берг- и Мануфактур-коллегии. А ежели кто противо сего поступит, то оного всего того лишить безповоротно.

А ежели кто будет заводы заводить токмо для лица малые, чтоб ему тем у кого деревни купить, и таковых вымышленников до той покупки отнюдь не допускать, и смотреть того накрепко в Берг- Мануфактур-коллегии; а ежели таковые явятся, и их по усмотрению штрафовать отнятием всего движимого и недвижимого имения.

Цит. по: Указ Петра I о покупке к заводам деревень. // Хрестоматия по истории СССР. М., 1949. Т.2 (1682-1865). С. 23-24.

Петровские преобразования в оценках историков.

(См. схему « Оценка петровских преобразований »)

Карамзин H.M.: Царствование Романовых, Михаила, Алексея, Федора, способствовало сближению россиян с Европою как в гражданских учреждениях, так и в нравах от частых государственных сношений с ее Дворами, от принятия в нашу службу многих иноземцев и поселения других в Москве. Ибо нет сомнения, что Европа от XIII до XIV века далеко опередила нас в гражданском просвещении. Сие изменение делалось постепенно, тихо, едва заметно, как естественное возрастание, без порывов и насилия. Мы заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое соединяя со старым.

Явился Петр. В его детские лета самовольство вельмож, наглость стрельцов и властолюбие Софьи напоминали России несчастные времена смут боярских, но великий муж созрел уже в юноше мощною рукою схватил кормило государства, он сквозь бурю волны устремился к своей цели: достиг — и все переменилось!

Сею целью было не только новое величие России, но и совершенное присвоение обычаев европейских... Потомство воздало усердную хвалу сему бессмертному государю и личным его достоинства и славным подвигам. Он имел великодушие, проницание, вол! непоколебимую, деятельность, неутомимость редкую: исправил, умножал войско, одержал блестящую победу над врагом искусным и мужественным; завоевал Ливонию, сотворил флот, основал гавани издал многие законы мудрые, привел в лучшее состояние торговлю рудокопии, завел мануфактуры, училища, академию, наконец, по ставил Россию на знаменитую степень в политической систем< Европы. Говоря о превосходных его дарованиях, забудем ли почта важнейшее для самодержцев дарование: употреблять людей по их способностям? Полководцы, министры, законодатели не родятся в такое или такое царствование, но единственно избираются. Чтобы избрать, надобно угадать; угадывают же людей только великие люди — и слуги Петровы удивительным образом помогали ему на ратном поле, в Сенате, в Кабинете. Но мы, россияне, имея перед глазами свою историю, подтвердим ли мнение несведущих иноземцев и скажем ли, что Петр есть творец нашего величия государственного?.. Забудем ли князей московских: Иоанна I, Иоанна III, которые, можно сказать, из ничего воздвигли державу сильную и учредили твердое в ней правление единовластное? Петр нашел средства делать великое, — князья московские подготовили оное.

Славя славное в сем монархе, оставим ли без замечания вредную сторону его блестящего царствования?

Умолчим о пороках личных; но сия страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия. Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости. Сей дух и вера спасли Россию во время самозванцев; есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, вводя иностранные, государь России унижал россиян. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам? Любовь к отечеству питается сими родными особенностями. Просвещение достохвально, но в чем стоит оно? В знании нужного для благоденствия: художества, искусства, науки не имеют иной цели. Русская одежда, пища не мешали заведению школ. Два государства могли стоять на степени гражданского просвещения, имея права различные. Государство может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях. Пусть сии обычаи естественно изменяются, но предписывать им уставы есть насилие, беззаконное и для монарха самодержавного. В сем отношении государь по справедливости может действовать примером, а не указом.

Жизнь человеческая кратка, а для утверждения новых обычаев требуется долговременность. Петр ограничил свое преобразование дворянством. Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собой некоторыми общими признаками наружности и в обыкновениях, — со времен Петровых высшие степени отделились от низших, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах ко вреду братского, народного единодушия государственных состояний.

В течение веков народ привык чтить бояр как мужей, ознаменованных величием, — поклонялся им с истинным уничижением, когда они с своими благородными дружинами, с азиатской пышностию, при звуке бубнов являлись, шествуя в храм Божий или на совет к государю. Петр уничтожил достоинство бояр: ему надобны были министры, канцлеры, президенты! Вместо древней славной Думы явился Сенат, вместо приказов — коллегии, вместо дьяков — секретари и проч. Та же бессмысленная для россиян перемена в воинском чиноначалии: генералы, капитаны, лейтенанты изгнали из нашей рати воевод, сотников, пятидесятников и проч. Честию и достоинством россиян сделалось подражание.

Семейственные нравы не укрылись от влияния царской деятельности. Вельможи стали жить открытым домом; их супруги и дочери вышли из непроницаемых теремов своих; балы, ужины соединили один пол с другим в шумных залах; россиянки перестали краснеть от нескромного взора мужчин, и европейская вольность заступила место азиатского принуждения... Чем более мы успевали в людскости, в обходительности, тем более слабели связи родственные: имея множество приятелей, чувствуем менее нужды в друзьях и жертвуем свету союзом единокровия.

Не говорю и не думаю, чтобы древние россияне под великокняжеским или царским правлением были вообще лучше нас. Не столько в сведениях, но и в некоторых нравственных отношениях превосходнее, то есть иногда стыдимся, чего они не стыдились что действительно порочно; однако ж должно согласиться, чтоприобретением добродетелей человеческих утратили граждане. Имя русского имеет ли теперь для нас ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? И весьма естественно: деды наши, уже Царствование Михаила и сына его, присваивая себе многие выгоды иноземных обычаев, все еще оставались в тех мыслях, что правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а Святая Русь — первое государство. Пусть назовут то заблуждением; но как оно благоприятствовало любви к отечеству и нравственной силе оного! Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев, без дерзости можно ли похвалиться своим гражданским достоинством? Некогда называли мы всех иных европейцев неверными, теперь - называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию — неверным или братьям? То есть кому бы она, по вероятности, долженствовала более противиться? При царе Михаиле или Феодоре вельможа российский, обязанный всем отечеству, мог ли бы с веселым сердцем навек оставить его, чтобы в Париже, в Лондоне, в Вене спокойно читать в газетах о наших государственных опасностях? Мы стали гражданами мира, но перестали в некоторых случаях, быть гражданами России. Виною Петр 1.

Он велик без сомнения; но еще мог бы возвеличиться гораздо более, когда бы нашел способ просветить ум россиян без вреда для их гражданских добродетелей. К несчастию, сей государь, худо воспитанный, окруженный людьми молодыми, узнал и полюбил женевца Лефорта, который от бедноты и заехал в Москву и, весьма естественно, находя русские обычаи для него странными, говорил ему об них с презрением, а все европейское возвышал до небес. Вольные общества Немецкой слободы, приятные для необузданной молодости, довершили Лефортово дело, и пылкий монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландией.

Еще народные склонности, привычки, мысли имели столь великую силу, что Петр, любя в воображении некоторую свободу ума человеческого, долженствовал прибегнуть ко всем ужасам самовластия для обуздания своих, впрочем, столь верных подданных. Тайная канцелярия день и ночь работала в Преображенском: пытки и казни служили средством нашего славного преобразования государственного. Многие гибли за одну честь русских кафтанов и бороды, ибо не хотели оставить их и дерзали порицать монарх; Сим бедным людям казалось, что он вместе с другими привычкам отнимает у них самое отечество.

В необыкновенных усилиях Петровых видим всю твердость его характера и власти самодержавной. Ничто не казалось ему cтpaнным. Церковь российская искони имела главу сперва в митрополите наконец в патриархе. Петр объявил себя главою церкви, уничто патриаршество как опасное для самодержавия неограниченного, заметим, что наше духовенство никогда не противоборстве мирской власти, ни княжеской, ни царской: служило ей орудием в делах государственных и совестию в ее случайных уклонениях от добродетели! Первосвятители имели у нас одно право — вещать истину государям, не действовать, не мятежничать — право благословенное не только для народа, но и для монарха, коего счастье состоит в справедливости. Со времен Петровых упало духовенство в России. Первосвятители наши уже только были угодниками царейна кафедрах языком библейским произносили им слова похвальные. Для похвалы мы имеем стихотворцев и придворных; главная обязанность духовенства есть учить народ добродетели, а чтобы сии наставления были тем действительнее, надобно уважать оное. Если государь председательствует там, где заседают главные сановники церкви, если он судит их или награждает мирскими почестями и выгодами, то церковь подчиняется мирской власти и теряет свой характер священный, усердие к ней слабеет, а с ним и вера, а с ослаблением веры государь лишается способа владеть сердцами народа в случаях чрезвычайных, где нужно все забыть, все оставить для отечества и где пастырь душ может обещать в награду один венец мученический. Власть духовная должна иметь особенный круг действия вне гражданской власти, но действовать в тесном союзе с нею. Но лучше, если сие согласие имеет вид свободы и внутреннего убеждения, а не всеподданнической покорности.

Утаим ли от себя еще одну блестящую ошибку Петра Великого? Разумею основание новой столицы на северном крае государства, среди зыбей болотных, в местах, осужденных природою на бесплодие и недостаток. Еще не имея ни Риги, ни Ревеля, он мог заложить на берегах Невы купеческий город для ввоза и вывоза товаров; но мысль утвердить там пребывание наших государей была, есть и будет вредной. Сколько людей погибло, сколько миллионов и трудов употреблено для приведения в действо сего намерения! Можно сказать, что Петербург основан на слезах и трупах.

Но великий муж самыми ошибками доказывает свое величие: трудно или невозможно изгладить; как хорошее, так и худое он делает навеки. Сильною рукою дано новое движение России; мы уже не возвратимся к старине!

Цит. по: Карамзин H. M. Записка о древней и новой России. СПб., 1914. С. 22—32.

Соловьев С.М. : Необходимость движения на новый путь была сознана; обязанности при этом определились: народ поднялся и собрался в дорогу, но кого-то ждали; ждали вождя; вождь явился.

Явилось сознание необходимости для государства, для народа выйти на новую дорогу, сознание нудящих потребностей, которым необходимо было удовлетворить как можно скорее; но где средства для этого удовлетворения, где знание, уменье приняться за дело? Средство есть, по-видимому, очень легкое: призвать искусного иностранца и поручить ему дело. Средство, по-видимому, очень легкое, но в сущности чрезвычайно тяжелое, могущее обойтись для народа очень дорого, не в отношении только денег (деньги — дело нажитое), но при неразумном, страдательном употреблении означенной меры можно потерять такое нравственное добро, которого после не наживешь.

При опасном столкновении с народами-учителями нужно было прежде всего озаботиться развитием самостоятельной деятельности, избежанием по возможности страдательного положения, избежанием духовного принижения перед чужим, сохранением свободных отношений к чужому, духовной независимости, сознанием своего достоинства. Что же делает народный вождь? Он проходит сам эту практическую, деятельную школу и заставляет других проходить ее. Он носит в себе ясное сознание, что его время есть время школы, школьного учения для народа, время школы, взятой самых широких размерах. Но при этом он сознает лучшее средство пройти школу как можно безопаснее и как можно полезнее) в виду развитие самостоятельной деятельности народа. Отсюда в не уясняется нам значение этой неутомимой работы Петра. Услыхал что-нибудь — непременно хочет посмотреть — так ли? Увидал какую-нибудь вещь — сейчас же хочет дознаться, для чего она употребляется, и сейчас же произвести опыт; увидал какое-то производство — сейчас же сам принимает в нем участие, этой неутомимой работой он может избежать сам крайне страдательного положения в отношении к иностранцам и от него народ свой. Без иностранцев обойтись было невозможно.

Чтобы сохранить к ним свободное, независимое, мало того — властелинское, хозяйское отношение, надобно было приобрести способность надзора, проверки, а такую способность Петр и, по его примеру и побуждению, его сотрудники могли приобрести только этой неутомимой работой, этим немедленным практическим приложением всего узнанного.

Не на одном военном или дипломатическом поприще русскому человеку открывается практическая школа, необходимая для его самостоятельного развития. Эту школу встречаем и будем встречать повсюду; поэтому история признает за ним высокий титул народного воспитателя.

Цит по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. В 18 кн. Кн. 7, т.14. М., 1991. С.425-428.

Ключевский В.О. : При имени Петра Великого мы прежде всего вспоминаем о его преобразованиях; с ним неразрывно связана идея реформы. Звание преобразователя стало его прозвищем, исторической характеристикой. Мы склонны думать, что Петр I и родился с мыслью о реформе, считал ее своим провиденциальным призванием, своим историческим назначением. Между тем у самого Петра долго незаметно такого взгляда на себя. Его не воспитали в мысли, что ему предстоит править государством никуда не годным, подлежащим полному преобразованию. Но у него рано пробудилось какое-то предчувствие, что, когда он вырастет и начнет царствовать на самом деле, ему прежде всего понадобятся армия и флот, но на что именно понадобятся, он, кажется, не спешил отдать себе ясный отчет в этом. Лишь со временем, с обнаружением замыслов Софьи, он стал понимать, что солдат ему нужен против стрельца, сестриной опоры. Он просто делал то, что подсказывала ему минута, не затрудняя себя предварительными соображениями и отдаленными планами, и все, что он делал, он как будто считал своим текущим очередным делом, а не реформой; он и сам не замечал, как этими текущими делами он все изменял вокруг себя — и людей, и порядки. Война привела его и до конца жизни толкала к реформам. В жизни государств внешние войны и внутренние реформы обыкновенно не »вмещаются как условия, взаимно противодействующие. Обычно на — тормоз реформы, требующей мира. В нашей истории действовало иное соотношение: война с благополучным исходом укрепляла сложившееся положение, наличный порядок, а война с ходом непристойным вызывала общественное недовольство, выбившее. У правительства более или менее решительную реформу, которая служила для него своего рода переэкзаменовкой. В последнем случае правительство избегало внешних столкновений до того, что роняло международное значение государства. Так успехи внутренней политической жизни приобретались ценою внешних несчастий. Петр I попал в иное соотношение внешних столкновений с внутренней работой государства над собой, над самоустроением. При нем война является обстановкой реформы, даже более — имела органическую связь с его преобразовательной деятельностью, вызывала и направляла ее. Колыбель реформы в другие времена, война при Петре стала ее школой, как и называл ее сам Петр. Но при нем сказывалось это неестественное соединение взаимно противодействующих сил: война оставалась тормозом реформы, а реформа затягивала войну, вызывая глухое народное противодействие и открытые мятежи, мешавшие собрать народные силы для окончательного удара врагу. В таком замкнутом кольце противоречий пришлось Петру вести свое дело.

Реформа, как она была исполнена Петром, была его личным делом, делом беспримерно насильственным и, однако, непроизвольным и необходимым.

Что дала Петру дореформенная Россия, что он взял у Западной Европы и что оставил России, им преобразованной, точнее, что после него сделали из его дела, — вот три части, на которые распадается общий вопрос о значении реформы.

Петр взял из старой Руси государственные силы, а у Запада заимствовал технические средства для устройства армии, флота, государственного и народного хозяйства, правительственных учреждений. Где же тут, спросите вы, коренной переворот, обновивший или исказивший русскую жизнь сверху донизу? Однако таково было впечатление современников реформы, передавших его и ближайшему потомству. Реформа если не обновила, то взбудоражила, взволновала русскую жизнь до дна не столько своими нововведениями, сколько некоторыми приемами, не характером своим, а темпераментом, если можно так выразиться. Результаты реформы были обращены более к будущему, но ее приемы чувствовались современниками прежде всего. Эти приемы вырабатывались при участии личного характера Петра, под влиянием обстановки, в какой шла его преобразовательная деятельность, и под влиянием отношения, в какое эта обстановка ставила его к быту и обычаям народа. Обстановка реформы создана была войной и внутренней борьбой. Среди военных тревог Петр не имел досуга останавливаться, хладнокровно обсуждать положение, взвешивать свои мероприятия, сообщать условия их исполнения, терпеливо дожидаться медленного роста своих начинаний. Он требовал от них быстрого действия, немедленных результатов, при всяком затруднении или замедлении подгонял исполнителей страшными угрозами, которые сыпались так расточительно, что теряли свою возбуждающую силу. За все: за подачу прошения государю помимо подлежащих мест, за порубку мерного дуба (указанных размеров) или мачтовой ели, за неявку дворянина на смотр, за торговлю русским платьем — конфискация имущества, лишение всех прав, кнут, каторга, виселица, политическая или физическая смерть. Нерасчетливая кара закона в одних усиливала отвагу преступления, в других производила замешательство и общее чувство тягости. С другой стороны, реформа шла среди глухой и упорной внутренней борьбы, не раз шумно прорывавшейся: все выступали против нововведений, строились во имя старины, ее понятий и предрассудков. Отсюда враждебное отношение Петра к отечественной старине, к народному быту, тенденциозное гонение некоторых наружных его особенностей, выражавших эти понятия и предрассудки. Такое отношение установилось у Петра под прямым влиянием политического воспитания, какое он получил. Политические понятия и чувства его выросли среди смут, порожденных борьбой двух направлений, на какие разделилось русское общество в XVII в.: приверженцы новшеств, искавшие помощи и уроков на Западе, столкнулись с политическими и церковными староверами. Эти последние в борьбе выставляли знаменем некоторые наружные особенности, отличавшие древнерусского человека от западного европейца, — бороду, покрой платья и т.п. Сами по себе эти внешности, разумеется, не мешали реформе; но очень мешали ей чувства и убеждения, ими прикрывавшиеся: это были признаки оппозиции, символы протеста. Став на сторону нововведений, Петр горячо ополчился против этих мелочей, которыми прикрывались дорогие для русского человека предания старины. Впечатления детства побуждали Петра придавать преувеличенное значение этим предметам. Он привык видеть эти признаки на государственных мятежниках, стрельцах и старообрядцах; древнерусская борода была для него не физической подробностью мужской физиономии, а выставкой политического настроения. Трудно вообразить, какой шум и гам поднялся из-за этой перелицовки и перекостюмировки русских людей на иноземный фасон. У городских ворот расставлены наблюдатели город и костюмов, которые штрафовали бородачей и носителей нелегального платья, а самое платье тут же резали и драли. Дворян, явившихся на государев смотр с не выбритой бородой и усами, били батогами. Купцам за торг русским платьем — кнут, конфискация и каторга. Все это было бы смешно, если бы не было безобразно. Впервые русское законодательство, изменяя своему серьезному тону, низошло до столь низменных предметов, вмешалось в ведомство парикмахера и портного. Сколько раздражения потрачено было на эти прихоти и сколько вражды, значит, помехи делу реформы породили в обществе эти законодательные ненужности! Подобными мелкими, но многочисленными помехами объясняется бросающаяся в глаза наблюдателю несоразмерность достигнутых Петром во внутреннем устройстве государств успехов со стоимостью их достижения, с потраченными на них жертвами. Ход реформы вызывает удивление, с каким трудом доставались Петру даже скромные успехи.

Петр действовал силой власти, а не духа и рассчитывал не на нравственные побуждения людей, а на их инстинкты. Правя государством из походной кибитки и с почтовой станции, он думал только о делах, а не о людях и, уверенный в силе власти, недостаточно взвешивал пассивную мощь массы. Преобразовательная увлекаемость и самоуверенное всевластие — это были две руки Петра, которые не мыли, а сжимали друг друга, парализуя энергию одна другой. Надеясь восполнить недостаток наличных средств творчеством власти, преобразователь стремился сделать больше возможного, а исполнители, запуганные и неповоротливые, теряли способность делать и посильное, и как Петр в своем преобразовательном разбеге не умел щадить людские силы, так люди в своем сомкнутом, стоячем отпоре не хотели ценить его усилий.

Реформа сама собою вышла из насущных нужд государства и народа, инстинктивно почувствованных властным человеком с чутким умом и сильным характером, талантами, дружно совместившимися в одной из тех исключительно счастливо сложенных натур, какие по неизведанным еще причинам от времени до времени появляются в человечестве. С этими свойствами, согретыми чувством долга и решимостью «живота своего не жалеть для отечества», Петр стал во главе народа, из всех европейских народов наименее удачно поставленного исторически. Этот народ нашел в себе силы построить к концу XVI в. большое государство, одно из самых больших в Европе, но в XVII в. стал чувствовать недостаток материальных и духовных средств поддерживать свою восьми вековую постройку. Реформа, совершенная Петром Великим, не имел своей прямой целью перестраивать ни политического, ни общественного, ни нравственного порядка, установившегося в этом государстве, не направлялась задачей поставить русскую жизнь непривычные ей западноевропейские основы, ввести в нее заимствованные начала, а ограничивалась стремлением вооружить Русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными, и тем поставить государство в уровень с завоеванным им положением в Европе, поднять труд народа до уровня проявленных им сил. Но все это приходилось додать среди упорной и опасной внешней войны, спешно и принудительно, и при этом бороться с народной апатией и косностью, воспитанной хищным приказным чиновничеством и грубым землевладельческим дворянством, бороться с предрассудками и страхами, внушенными невежественным духовенством. Поэтому реформа, скромная и ограниченная по своему первоначальному замыслу, направленная к перестройке военных сил и к расширению финансовых средств государства, постепенно превратилась в упорную внутреннюю борьбу, взбаламутила всю застоявшуюся плесень русской жизни, взволновала все классы общества. Начатая и веденная верховной властью, привычной руководительницей народа, она усвоила характер и приемы насильственного переворота, своего рода революции. Она была революцией не по своим целям и результатам, а только по своим приемам и впечатлению, какое произвела на умы и нервы современников. Это было скорее потрясение, чем переворот. Это потрясение было непредвиденным следствием реформы, но не было ее обдуманной целью.

Попытаемся установить наше отношение к реформе Петра. Противоречия, в какие он поставил свое дело, ошибки и колебания, подчас сменявшиеся малообдуманной решимостью, слабость гражданского чувства, бесчеловечные жесткости, от которых он не умел воздерживаться, и рядом с этим беззаветная любовь к отечеству, непоколебимая преданность своему делу, широкий и светлый взгляд на свои задачи, смелые планы, задуманные с творческой чуткостью и проведенные с беспримерной энергией, наконец, успехи, достигнутые неимоверными жертвами народа и великими усилиями преобразователя, — столь разнородные черты трудно укладываются в цельный образ. Преобладание света или тени во впечатлении изучающего вызывало одностороннюю хвалу или одностороннее порицание, и порицание напрашивалось тем настойчивее, что и благотворные деяния совершались с отталкивающим насилием. Реформа Петра была борьбой деспотизма с народом, с его косностью. Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности, хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства — это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века и доселе не разрешенная.

Вера в чудодейственную силу образования, которой проникнут был Петр, его благоговейный культ науки насильственно зажег в рабьих умах искру просвещения, постепенно разгоравшуюся в осмысленное стремление к правде, т. е. к свободе. Самовластие само по себе противно как политический принцип. Его никогда не признает гражданская совесть. Но можно мириться с лицом, в котором эта противоестественная сила соединяется с самопожертвованием, когда самовластец, не жалея себя, идет напролом во имя общего блага, рискуя разбиться о неодолимые препятствия и даже о собственное дело. Так мирятся с бурной весенней грозой, которая, ломая вековые деревья, освежает воздух и своим ливнем помогает всходам нового посева.

Цит по: Ключевский В. О. Курс лекций по русской истории. Ч. IV. М., 1989. С. 189-204.

Бенуа А.Н.: В окрестностях столицы, и особенно в Петергофе, творческие, усилия монархии выразились в грандиозных художественных формах; выражение величия и мощи России соединилось здесь с теми чарами, которые присущи нашей северной природе. Это соединение художественной фантазии с природной прелестью произошло здесь в тот момент, когда европейское искусство переживало чудеснейший расцвет и целый ряд отличных западных художников оказались к услугам российского государства. Приглашенные Петром, Анной, Елисаветой, Екатериной II и Павлом зодчие, декораторы, садоводы, скульпторы, резчики, бронзовщики и т. д., побуждаемые широкими замыслами царственных и вельможных меценатов, создали именно на русской земле свои шедевры. Леблон, Шлютер, Ринальди, Кваренги, Камерон, Гонзага и превосходящий их всех размахом и романтикой своих замыслов Растрелли — все они потрудились во имя одной и той же идеи, как ни своеобразны в отдельности творения каждого мастера (или каждой группы), но всем им присуща одна общая черта, отвечающая необъятной шири русской земли и размаху русской жизни.

Особое очарование придает Петергофу то, что он расположен на самом берегу моря, а также и то, что здесь на всем лежит отпечаток той гениальной личности, благодаря воле которой рожден и в память которой Петергоф и получил свое наименование (ныне так нелепо видоизмененное). Мало того, в Петергофе, и только в нем, можно как бы прикоснуться к нему, к собственной персоне Петра. Вступая в покои Монплезира или павильоны Марли и «Эрмитажа», посетитель начинал дышать тем же воздухом, которым дышал он; стоя перед ступенями каскадов, служащих подножием Большого дворца, мы видим осуществленным и действующим то самое, что он вызвал к жизни и чем он любовался. Петр I, этот сверхчеловек, показал здесь, что он не чужд чего-то такого, что другим словом, как поэзия, не назовешь. В учебниках (да и в серьезных исторических трудах) Петра обыкновенно выставляют в виде какого-то «политического аскета», в виде человека, чуждавшегося всякой роскоши, всякой жизненной красоты. На самом же деле Петр продолжал быть «политическим аскетом», только пока он весь был поглощен непомерной работой ломки старого и положения основ нового строя, того, что в его провидении должно было спасти и возвеличить Россию. Однако как только посеянное стало всходить и появились первые плоды, так Петр вспомнил и о другой своей миссии — о созидании жизненной красоты. Но это и нельзя назвать «исполнением какой-то миссии», — влекли его к тому глубокие духовные потребности. В целом ряде мероприятий, из коих значительная часть именно выпала на долю Петергофа, он показал себя художником, человеком, обладающим своеобразным вкусом и знающим толк в прекрасном. Между прочим, нельзя объяснить одной счастливой случайностью, что «вчерашний варвар» остановил, из всех мастеров Запада, свой выбор на самых лучших и что он их привлек к творчеству во имя величия и великолепия России.

Цит. по: Бенуа А.Н. Мои воспоминания. В5 кн. Кн.4. 2-е изд. М., 1990. С.305-307.

Платонов С.Ф.: В XIX веке и в начале XX века одни старались объяснить себе значение реформы для последующей русской жизни, другие занимались вопросом об отношении этой реформы к явлениям предшествовавшей эпохи, третьи судили личность и деятельность Петра с нравственной точки зрения.

Ведению историка подлежат, строго говоря, только две первые категории мнений, как исторические по своему существу. Знакомясь с ними, мы замечаем, что эти мнения иногда резко противоречат друг другу. Происходят такие несогласия от многих причин: во-первых, преобразования Петра, захватывая в большей или меньшей степени все стороны древнерусской жизни, представляют собой такой сложный исторический факт, что всестороннее понимание его трудно дается отдельному уму. Во-вторых, не все мнения о реформах Петра выходят из одинаковых оснований. В то время как одни исследователи изучают время Петра с целью достичь объективного исторического вывода о его значении в развитии народной жизни, другие стремятся в преобразовательной деятельности начала XVIII в. найти оправдания тех или иных своих воззрений на современные общественные вопросы. Если первый прием изучения следует назвать научным, то второму всего приличнее название публицистического. В-третьих, общее развитие науки русской истории всегда оказывало и будет оказывать влияние на представления наши о Петре. Чем больше мы будем знать нашу историю, тем лучше мы будем понимать смысл преобразований. Нет сомнения, что мы находимся в лучшем положении, чем наши предки, и знаем больше, чем они, но наши потомки то же скажут и о нас. Мы откинули много прежних исторических заблуждений, но не имеем права сказать, что знаем прошлое безошибочно — наши потомки будут знать и больше, и лучше нас.

Но говоря так, я не хочу сказать, что мы не имеем права изучать исторические явления и обсуждать их. Повинуясь присущему нашему духу стремлению не только знать факты, но и логически связывать их, мы строим наши выводы и знаем, что самые наши ошибки облегчат работу последующим поколениям и помогут им приблизиться к истине, так же как для нас самих поучительны и труды, и ошибки наших предков.

Не мы первые начали рассуждать о Петре Великом. Его деятельность уже обсуждали его современники. Их взгляды сменялись взглядами ближайшего потомства, судившего по преданию, понаслышке, а не по личным впечатлениям. Затем место преданий заняли исторические документы. Петр стал предметом научного ведения. Каждое поколение несло с собой свое особое мировоззрение и относилось к Петру по-своему. Для нас очень важно знать, как в различное время видоизменялось это отношение к Петру нашего общества.

⇐ Предыдущая 1 234 Следующая ⇒