Глава 38. Борьба с бедностью

⇐ ПредыдущаяСтр 26 из 27Следующая ⇒

Едва ли не важнейшей задачей государства на предстоящий второй срок президента В.В.Путина начиная с 2004 г. объявлена борьба с бедностью. Понятно, что многими это было воспринято положительно, хотя и с долей скептицизма. Один политолог выразился так: «Борьба с бедностью – это… миф общегражданского значения, какими были когда‑ то “гласность” и “ваучеризация”.

Да и сам В.В.Путин, назвав борьбу с бедностью одной из первоочередных задач, тут же сделал в Послании 2004 г. туманную, но многозначительную оговорку: «Достижения последних лет дают нам основание приступить наконец к решению проблем, с которыми можно справиться. Но можно справиться только имея определенные экономические возможности, политическую стабильность и активное гражданское общество».

Вообще– то говоря, везде и всегда, даже без всяких особых достижений, люди запросто приступают к решению проблем, «с которыми можно справиться». Но, допустим, было в РФ нечто такое, что не позволяло приступить к решению даже таких проблем, ‑ а за последние четыре года устранено. Смущает предупреждение о том, что с задачей преодоления бедности мы не справимся в тех случаях, если не будем иметь определенных (но не названных) экономических возможностей, если кто‑ то осмелится нарушить политический покой и если гражданское общество не будет активным. Это, согласитесь, такие оговорки, которые заранее снимают с авторов программы всякую ответственность за ее результат. Попробуйте сказать через четыре года, что у нас гражданское общество было достаточно активным. Тут же выскочит куча профессоров, которые как дважды два докажут, что у нас гражданского общества вообще нет. Оговорки эти не имеют под собой разумных оснований, они даже противоречат логике. Ведь именно поразившая страну массовая тяжелая бедность подрывает экономику, порождает политическую нестабильность и душит ростки гражданского общества.

Но нас здесь интересует не сама программа борьбы с бедностью, а лежащая под нею доктрина, представление о «противнике», динамике процессов, масштабе явления – все то, что можно определить как интеллектуальный инструментарий разработчиков этой большой программы. Используют ли они те средства познания и овладения реальностью, которые выработаны в рациональности Просвещения и в традиционной культуре России – или отбрасывают, вольно или невольно, эти средства?

Прежде всего, зададим фундаментальный и в то же время актуальный вопрос: на какой мировоззренческой платформе предполагается вести осмысление бедности и борьбу с нею? Видит ли нынешняя властная бригада реформаторов проблему бедности через призму философии неолиберализма, то есть следуют ли эти политики в русле мышления, заданного на первом этапе реформы – или они принципиально отходят от постулатов и логики 90‑ х годов? Если отходят от постулатов и логики неолиберализма, то каковы черты «новой рациональности» бригады В.В.Путина на предстоящий период?

В Послании 2004 г. сделано общее утверждение: «Никакого пересмотра фундаментальных принципов нашей политики не будет. Приверженность демократическим ценностям продиктована волей нашего народа и стратегическими интересами самой Российской Федерации». У многих, однако, еще теплится надежда на то, что это – ритуальная торжественная фраза, которая не будет иметь силы в отношении конкретной проблемы бедности. Ведь невозможно с ней бороться, не пересмотрев буквально ни одного принципа политики реформ.

Понятие бедности. Вспомним исходные положения. Для любого жизнеустройства важным качеством является представление о бедности – отношение к тому факту, что часть членов общества имеет очень низкий, по меркам этого общества, уровень дохода. Имеется в виду тот порог в уровне доходов, ниже которого бедные и зажиточная, благополучная часть образуют по потреблению благ и типу жизни два разных мира (в Англии периода раннего капитализма говорили о двух разных расах – «расе бедных» и «расе богатых»).

В политику понятие бедности вошло в развитой форме в Древнем Риме. Контроль над массой городской бедноты («пауперов») был одной из важных задач власти. Возникновение этой социальной группы происходило в процессе разрушения общины. Во‑ первых, община помогала своим членам не впасть в бедность и в то же время не позволяла человеку опуститься. Во‑ вторых, уравнительный уклад общины не порождал в человеке разрушительного самосознания бедняка. В городе зрелище образа жизни богатой части как целого социального класса порождало неутоленные потребности и ощущение своей отверженности. Возникновение такой бедности – процесс во многом духовный (поэтому слово «пауперизация» вошло в лексикон теоретиков капиталистической экономики уже начиная с Адама Смита).

Вот что писал Белинский Боткину в 1847 г. из Европы, куда он приехал впервые в жизни: «Только здесь я понял ужасное значение слов пауперизм и пролетариат. В России эти слова не имеют смысла. Там бывают неурожаи и голод местами… но нет бедности… Бедность есть безвыходность из вечного страха голодной смерти. У человека здоровые руки, он трудолюбив и честен, готов работать – и для него нет работы: вот бедность, вот пауперизм, вот пролетариат! »

Бедность – социальный продукт именно классового общества с развитыми отношениями собственности и рынка. Таким было общество рабовладельческое, а потом капиталистическое. В сословном обществе люди включены в разного рода общины, и бедность здесь носит совсем иной характер, она обычно предстает в качестве общего бедствия, с которым и бороться надо сообща. Мы ее вообще мало знаем и маскируем ее сущность тем, что обозначаем словами из современного языка.

Понятно, что по типу бедности и отношению к ней советский строй жизни резко отличался от либерального общества Запада. Во время реформы были отвергнуты советские критерии и принципы, и именно Запад был взят за образец «правильного» жизнеустройства, якобы устраняющего ненавистную «уравниловку». Не будем вилять – отрицание уравниловки есть не что иное, как придание бедности законного характера.

Именно это произошло на Западе в ходе становления рыночной экономики («капитализма»). Причем произошло и на уровне обыденных житейских обычаев и установок, и на уровне социальной философии. Как писал Ф.Бродель об изменении отношения к бедным, «эта буржуазная жестокость безмерно усилится в конце ХVI в. и еще более в ХVII в.». Он приводит такую запись о порядках в европейских городах: «В ХVI в. чужака‑ нищего лечат или кормят перед тем, как выгнать. В начале ХVII в. ему обривают голову. Позднее его бьют кнутом, а в конце века последним словом подавления стала ссылка его в каторжные работы»389.

Ведущие мыслители‑ экономисты либерального направления (А.Смит, Т.Мальтус, Д.Рикардо) считали, что бедность – неизбежное следствие превращения традиционного общества в индустриальное. Действительно, протестантская Реформация породила новое, неизвестное в традиционном обществе отношение к бедности как признаку отверженности («бедные неугодны Богу» – в отличие от православного взгляда «бедные близки к Господу»)390.

Адам Смит писал: «Отсутствие средств к жизни, сама нищета возбуждают к себе небольшое сочувствие; сопровождающие их жалобы вызывают наше сострадание, однако трогают нас неглубоко. Мы с презрением относимся к нищему, и, хотя своей докучливостью он вымаливает себе подаяние, он редко бывает предметом глубокого сострадания. А вот перемена судьбы, ниспровергающая человека с высоты величайшего благоденствия в крайнюю нищету, обыкновенно возбуждает глубокое к себе сочувствие»391.

В другом своем трактате, «Причины богатства народов», Адам Смит так и опpеделил главную pоль госудаpства в гpажданском обществе: “Пpиобpетение кpупной и обшиpной собственности возможно лишь при установлении гpажданского пpавительства. В той меpе, в какой оно устанавливается для защиты собственности, оно становится, в действительности, защитой богатых пpотив бедных, защитой тех, кто владеет собственностью, пpотив тех, кто никакой собственности не имеет”.

Это представление перешло и в идеологию. В середине XIX в. важным основанием либеральной идеологии стал социал‑ дарвинизм. Он исходил из того, что бедность – закономерное явление и она должна расти по мере того, как растет общественное производство. Кроме того, бедность – проблема не социальная, а личная. Это – индивидуальная судьба, предопределенная неспособностью конкретного человека побеждать в борьбе за существование. Идеолог социал‑ дарвинизма Г.Спенсер считал даже, что бедность играет положительную роль, будучи движущей силой развития личности. Идеолог неолиберализма Ф. фон Хайек также считал, что бедность – закономерное явление в человеческом обществе и необходима для общественного блага. Он призывал ограничить государственное участие в сокращении бедности и возложить ответственность за свою бедность на индивида392.

Установление рыночной экономики впервые в истории породило государство, которое сознательно сделало голод средством политического господства. К.Поляньи в своей книге «Великая трансформация» об истории возникновения рыночной экономики отмечает, что когда в Англии в ХVIII в. готовились новые Законы о бедных, философ и политик лорд Таунсенд писал: «Голод приручит самого свирепого зверя, обучит самых порочных людей хорошим манерам и послушанию. Вообще, только голод может уязвить бедных так, чтобы заставить их работать. Законы установили, что надо заставлять их работать. Но закон, устанавливаемый силой, вызывает беспорядки и насилие. В то время как сила порождает злую волю и никогда не побуждает к хорошему или приемлемому услужению, голод – это не только средство мирного, неслышного и непрерывного давления, но также и самый естественный побудитель к труду и старательности. Раба следует заставлять работать силой, но свободного человека надо предоставлять его собственному решению».

Это отношение к бедным очень нравится нашему либералу из номенклатуры КПСС Е.Гайдару. Он любит на этот счет потеоретизировать: «Либеральные идеи в том виде, в котором они сформировались к концу ХVIII века, предполагали акцент на свободу, равенство, самостоятельную ответственность за свою судьбу. Либеральное видение мира отвергало право человека на получение общественной помощи. В свободной стране каждый сам выбирает свое будущее, несет ответственность за свои успехи и неудачи»393. Интересно, читает ли все это приверженный либеральным ценностям В.В.Путин?

Таким образом, бедность в буржуазном обществе вызвана не недостатком материальных благ, она – целенаправленно и рационально созданный социальный механизм. В большой книге «Понимание бедности» (1993)394 Пит Элкок дает обзор развития этого социального явления и представлений о нем в классической стране либерализма ‑ Великобритании, – начиная с ранних стадий современного капитализма (с ХIV века). Он пишет: «Бедность в определенной степени создается или, по крайней мере, воссоздается, как результат социальной и экономической политики, которая разрабатывается для того, чтобы контролировать бедность и бедных… Большинство писавших об истории бедности в Британии описывают состояние бедности и политики по отношению к ней, начиная с периода постепенного вытеснения в XVII‑ XVIII вв. феодализма капитализмом – то есть с периода, когда зародилась современная экономика. В своей книге по истории бедности в Британии Новак (Novak, 1988) утверждает, что бедность появилась именно тогда. В то время большинство людей было отделено от земли, превратилось в рабочих и, следовательно, потеряло контроль над средствами производства материальных благ и стало зависеть от заработков, приносимых наемным трудом».

Сам П.Элкок не склонен присоединиться к выводу социологов‑ марксистов, согласно которому бедность категорически присуща капиталистическому строю и в принципе не может быть в нем искоренена. Он считает, что капитализм далеко не полностью господствует в экономике даже Великобритании и оставляет довольно большое пространство для некапиталистических форм производства и распределения (доводов в пользу того, что это пространство достаточно велико, он не дает). Однако он признает, что капитализм создает бедность: «Работодатели стремятся поддерживать излишек рабочих, готовых и желающих быть нанятыми на работу по самой низкой цене. Политика государства по отношению к проблеме бедности всегда откровенно подчинялась таким требованиям и породила приоритеты, создавшие образы бедности и потребностей бедных».

Исследователь бедности, удостоенный за свой труд «Политэкономия голода» Нобелевской премии по экономике, А.Сен показывает, что бедность не связана с количеством товаров (шире – благ), а определяется социально обусловленными возможностями людей получить доступ к этим благам. В социальной реальности даже богатейших стран Запада бедность является обязательным элементом («структурная бедность»).

В.Глазычев приводит такие сведения: «По официальным данным на 1 января 2003 г. 20, 2% жителей Нью‑ Йорка имели доходы ниже федерального уровня бедности, еще 13% находились чуть выше этой черты. В 2001 г. один миллион ежедневно получал свою похлебку в благотворительных столовых – и еще 350 тысяч эту похлебку не получили, так как на них не хватило еды. Насчитывалось 600 тысяч низкооплачиваемых работников, из которых у 56% нет медицинской страховки, а у 52% не было фиксированной платы. В городе насчитывалось 38 тысяч бездомных»395.

Эта крайняя бедность в богатейших стран Запада служит важным фактором консолидации гражданского общества. Каждый гражданин, и прежде всего наемный работник, всегда должен иметь перед глазами печальный пример людей, выброшенных из общества. Таким наглядным образом и скрепляется «общество двух третей» – потому‑ то им и в голову бы не пришло, устраивать, подобно сытым советским гражданам, рискованные перестройки своего социального порядка.

П.Элкок пишет: «Этот подход ярко выражен в Законодательном Акте о Бедных, принятом в 1601 г. во время правления Елизаветы I, и целью его, согласно Голдингу и Миддлтону (Golding and Middleton, 1982), была рабочая дисциплина, устрашение и разделение. Закон о Бедных оказался самым значительным достижением, очертившим развитие политики по отношению к бедности вплоть до конца XIX века; политика эта строилась преимущественно на контроле и устрашении. Особенно отчетливо это можно наблюдать в случае с институтом работного или исправительного дома. Работные дома – это учреждения, куда могли послать бедняков и нищих, если они себя не обеспечивали. Это было способом избавления от бедности, однако режим в работных домах был исключительно суровым и выполнял функцию наказания – чтобы настоящие и потенциальные обитатели таких домов не считали их желанной альтернативой занятости и самостоятельному добыванию хлеба.

Преобладающим убеждением было то, что бедность суть продукт взаимодействия лени и греха, и, следовательно, политика государства должна стремится противостоять влиянию последних посредством поощрения самообеспечения и наказания зависимости. Не простым совпадением было и то, что это также усиливало трудовую дисциплину среди рабочих, нагоняя на них страх потерять работу и оказаться в бедности… Таким образом, самые первые попытки управиться с бедностью в общих чертах сформировали политику, направленную на контроль за бедными.

Реакция государства на бедность, выражающаяся в контроле над бедными и их дисциплинировании, создала модели как проблемы бедности, так и политики по отношению к ней. И то, как мы видим бедность сейчас, а также то, как мы меняем наше к ней отношение, во многом определено этим историческим наследием. Разделение на работающих и неработающих бедных, на достойных и недостойных бедных и в современной Британии складывается под влиянием этих представлений о бедности».

И философские основания советского строя, и лежащая в их основе антропология, несущая на себе отпечаток крестьянского общинного коммунизма, и русская православная философия, и наши традиционные культурные установки исходили из совершенно другой установки: бедность есть порождение несправедливости и потому она – зло 396. Таков был официально декларированный принцип и таков был важный стереотип общественного сознания. В этом официальная советская идеология и стихийное мироощущение людей полностью совпадали.

Надо особо подчеркнуть, что понимание бедности как зла, несправедливости, которую можно временно терпеть, но нельзя принимать как норму жизни, вовсе не является порождением советского строя и его идеологии. Напротив, советский строй – порождение этого взгляда на бедность. Вот выдержка из старого дореволюционного (хотя и издания 1917 г.) российского учебника: “Юридическая возможность нищеты и голодной смерти в нашем нынешнем строе составляет вопиющее не только этическое, но и экономическое противоречие. Хозяйственная жизнь всех отдельных единиц при нынешней всеобщей сцепленности условий находится в теснейшей зависимости от правильного функционирования всего общественного организма. Каждый живет и дышит только благодаря наличности известной общественной атмосферы, вне которой никакое существование, никакое богатство немыслимы. Бесчисленное количество поколений создавало эту атмосферу; все нынешнее общество в целом поддерживает и развивает ее, и нет возможности выделить и определить ту долю в этой общей работе, которая совершается каждой отдельной единицей. Пусть доли этих единиц неравны, но доли эти есть и они обязывают все общество к тому, чтобы признать по крайней мере право каждого человека на обеспечение известного минимума необходимых средств на тот случай, если он сам по каким бы то ни было причинам окажется не в состоянии себя содержать. Другими словами, за каждым должно быть признано то, что называется правом на существование.

Мы знаем, что в прежнее время забота о выброшенных за борт экономической жизни лицах лежала на тех или других более тесных союзах – роде, общине, цехе и т.д. Но мы знаем также, что ныне все эти союзы оттеснены, а то и вовсе уничтожены государством; это последнее заняло по отношению к индивиду их прежнее властное место; оно претендует на многие, прежде им принадлежавшие права (например, право наследования); естественно поэтому, что оно должно взять на себя и лежавшие прежде на них обязанности. Только при таком условии вступление на место прежних союзов государства будет подлинным прогрессом, подлинным расширением общественной солидарности. И действительно, как известно, призрение бедных, сирот и т.д. считается одной из государственных забот. Но все это нынешнее призрение построено на идее милости и потому не может не быть недостаточным) унизительным для тех, на кого оно распространяется. Между тем дело идет не о милости, а о долге общества перед своими сочленами: каждый отдельный индивид должен получить право на свое существование…

Признание права на существование окажет, без сомнения, огромное влияние и на всю область экономических отношений: положение «экономически слабых» станет прочнее и сделает их более устойчивыми в борьбе за цену предлагаемого ими труда и за лучшие условия жизни. Защищенные от опасности голодной смерти, они не так легко пойдут в сети хозяйственной эксплуатации.

Конечно, осуществление права на существование представляет громадные трудности, но иного пути нет: растущая этическая невозможность мириться с тем, что рядом с нами наши собратья гибнут от голода, не будет давать нам покоя до тех пор, пока мы не признаем нашей общей солидарности и не возьмем на себя соответственной реальной обязанности”397.

Мы видим, что здесь, во‑ первых, отрицается способность рынка как социального механизма оценить реальный вклад каждого человека в жизнеобеспечение общества. Во‑ вторых, утверждается всеобщее право каждого на получение минимума жизненных благ на уравнительной основе – именно как право, а не милость. И это право в современном обществе должно быть обеспечено государством, а не благотворительностью. Наконец, утверждается, что уравнительное предоставление минимума благ в условиях России является не только этически обязательным, но и экономически целесообразным.

История быстрого индустриального и экономического развития стран с разными типами культуры убедительно показала, что в незападных культурах, сохранивших общинные представления о человеке, быстрое развитие возможно лишь при условии ликвидации бедности и большого разрыва в доходах. Здесь – кардинальная разница с либеральным гражданским обществом протестантского Запада.

Наши реформаторы, будучи ренегатами коммунистической идеи, терпеть не могут проектов развития, которые шли под красным флагом (СССР, Китай). Так вспомнили бы хоть «азиатских тигров» – например, Тайвань. Там была проведена форсированная программа экономического развития (1960‑ 1974 гг.). Успех ее во многом был предопределен ликвидацией бедности и быстрым сокращением расслоения общества по доходам. Децильный фондовый коэффициент, составлявший в 1953 г. 30, 4, сократился до 19, 3 в 1961 г., а потом был резко сокращен до 8, 6 в 1964 г. и 6, 8 в 1972 г.398

В РФ пошли по пути Запада – стали выбрасывать из общества бедных (фондовый коэффициент за время реформы вырос с 3, 5 до 14, 5, а с учетом теневых доходов он оценивается в 30‑ 40). И это – в обществе, культура которого корнями уходит в православную (а в существенной части – в исламскую) уравнительную этику!

Советское и либеральное понимание бедности – это две полярные мировоззренческие концепции. Выдвигая лозунг борьбы с бедностью, правительство В.В.Путина не может уклониться от того, чтобы определить свой вектор между этими двумя полюсами.

В конце ХIХ века идеологи западной буржуазии, напуганные призраком мировой революции бедняков, частично сдвинулись от либерализма к социал‑ демократии. Бедность, особенно крайняя, стала трактоваться как нежелательное, невыгодное социальное явление. Русская революция усилила этот сдвиг. Запад пережил период смягчения нравов, своего рода приступ гуманизма. Ограничение бедности стало рассматриваться как важное условие и выхода из тяжелых кризисов. Об этом много говорил президент США Рузвельт. Л.Эрхард в программе послевоенного восстановления ФРГ исходил из таких установок: «Бедность является важнейшим средством, чтобы заставить человека духовно зачахнуть в мелких материальных каждодневных заботах…, [такие заботы] делают людей все несвободнее, они остаются пленниками своих материальных помыслов и устремлений». Л.Эрхард даже включал гарантию против внезапного обеднения в число фундаментальных прав: «Принцип стабильности цен следует включить в число основных прав человека, и каждый гражданин вправе потребовать от государства ее сохранения».

Е.Гайдар, разумеется, разумеется придерживается противоположного мнения: «Причиной того, что США устойчиво сохраняют роль лидера мирового экономического развития в постиндустриальную эпоху, было и то, что американские профсоюзы оказались более слабыми, а регулирование трудовых отношений, в том числе прав на увольнение, более мягким, чем в континентальной Западной Европе. К тому же система пособий по безработице в США сложилась более жесткая: соотношение среднего пособия к средней заработной плате – ниже, период их предоставления – короче)» (там же).

Понимание бедности в доктрине российских реформ. Четких определений тех социальных категорий, в которых они мыслят реальность, наши реформаторы в принципе избегают. Они, однако, приняли неолиберальную программу реформы и регулярно напоминают о своей приверженности к либеральным ценностям. То есть, как минимум на уровне деклараций идеологи реформ на этапе Б.Н.Ельцина и В.В.Путина отвергли даже социал‑ демократический вариант западного капитализма.

Уже с самого начала реформы наши интеллектуалы в своих похвалах рынку легко проскакивали все умеренные градации социал‑ демократии и либерализма, доходя до крайностей неолиберального фундаментализма. Юлия Латынина свою статью‑ панегирик рынку назвала “Атавизм социальной справедливости”. С возмущением вспомнив все известные истории попытки установить демократический и справедливый порядок жизни, она напоминает нам мудрую сентенцию неолибералов: “Среди всех препятствий, стоящих на пути человечества к рынку, главное – то, которое Фридрих Хайек красноречиво назвал атавизмом социальной справедливости”399.

Как можно было видеть выше, в своих определениях даже умеренные установки Рузвельта и Эрхарда категорически несовместимы с неолиберализмом и классическим социал‑ дарвинизмом. Напротив, В.В.Путин в своей аргументации отказа от государственного патернализма в Послании 2000 г. (предполагая, что этот отказ раскрепостит потенциал человека) буквально следует представлениям Спенсера и фон Хайека, а не Л.Эрхарда и У.Пальме.

Зафиксируем тот факт, что в конце 80‑ х годов наша элитарная интеллигенция, представленная сплоченной, но пока еще теневой интеллектуальной бригадой будущих реформаторов типа Гайдара и Чубайса, сделала вполне определенный философский выбор. Она приняла неолиберальную концепцию человека и общества, а значит, и неолиберальное представление о бедности. Массовое обеднение населения России было хладнокровно предусмотрено в доктрине реформ. Бедность в этой доктрине рассматривалась не как зло, а именно как полезный социальный механизм.

П.Малиновский, обсуждая нынешний лозунг «борьбы с бедностью», напоминает: «В неолиберальной доктрине, чьи приверженцы делали в нашей стране социальную революцию 90‑ х годов (и рассуждали примерно следующим образом: „в России 70 миллионов лишних людей, которые ни к чему не приспособлены, поэтому основная задача – как можно быстрее от них избавиться, и тогда мы все заживём нормально“), сформулирован более жёсткий тезис: бороться надо не с бедностью, а с бедными. Поэтому тезис борьбы с бедностью звучит кощунственно»400.

Допустим, с приписанным им рассуждением наши неолибералы могут не согласиться. Но вот документы. Директор Центра социологических исследований Российской академии государственной службы В.Э.Бойков писал в разгар реформы: «В настоящее время жизненные трудности, обрушившиеся на основную массу населения и придушившие людей, вызывают в российском обществе социальную депрессию, разъединяют граждан и тем самым в какой‑ то мере предупреждают взрыв социального недовольства»401. В работе этого правительственного социолога есть даже целый раздел под заголовком «Пауперизация как причина социальной терпимости».

А.Чубайс писал в своей «теоретической» разработке в марте 1990 г.: «К числу ближайших социальных последствий ускоренной рыночной реформы относятся:

– общее снижение уровня жизни;

– рост дифференциации цен и доходов населения:

– возникновение массовой безработицы…

Население должно четко усвоить, что правительство не гарантирует место работы и уровень жизни, а гарантирует только саму жизнь…

На время проведения реформы (или по крайней мере ее решающих этапов) потребуется чрезвычайно антизабастовочное законодательство…

Следует ожидать ускоренной институционализации неолиберальной экономико‑ политической идеологии, политической основой которой станет часть нынешних демократических сил…»402.

Таким образом, в ходе реформы произошел не сбой, не социальный срыв, а запланированное изменение структуры общества. Начиная с 60‑ х годов в сознании нашей либеральной интеллигенции вызревало социал‑ дарвинистское представление о человеке, в эпоху Горбачева оно вырвалось наружу в форме идеологии, а в 90‑ е годы легло в основу всей доктрины реформы. Это представление, согласно которому люди делятся на «сильных» (конкурентоспособных) и «слабых» (неконкурентоспособных), настолько вошло уже в подсознание и нынешней «элиты», и власть имущих, что они просто не замечают подтекста своих заявлений403.

Вот, В.В.Путин делает программное заявление в Послании Федеральному собранию РФ 26 мая 2004 г.: «Главный конкурентный капитал, главный источник развития страны – это её граждане. Для того, чтобы страна стала сильной и богатой, необходимо сделать все для нормальной жизни каждого человека. Человека, создающего качественные товары и услуги, создающего культурное достояние державы, создающего новую страну».

Говоря о нормальной жизни для людей, он вполне мог бы ограничиться понятием «каждый человек». И раньше, в советское время, это так и понималось бы – каждый гражданин СССР, сильный и слабый, умный и глупый, как раз и есть «каждый человек», ибо все мы братья и имеем право на нормальную жизнь, то есть не некоторый разумный минимум жизненных благ. В.В.Путин, однако, уточняет новый смысл понятия. Речь идет теперь лишь о тех людях, которые составляют «конкурентный капитал». Каждый человек для В.В.Путина – это «человек, создающий качественные товары и услуги». А те, кто неконкурентоспособен, кто не составляет «конкурентный капитал» РФ, чьи товары и услуги не востребованы мировым рынком, в эту категорию не входят. Нормальной жизни им страна обеспечить не обязана, они являются для нее обузой и могут рассчитывать только на небольшие социальные трансферты, чтобы иметь возможность вымирать цивилизованно404.

Сама программа реформы и не предполагала механизмов, предотвращающих обеднение населения. Исследователи ВЦИОМ пишут: «Процессы формирования рыночных механизмов в сфере труда протекают весьма противоречиво, приобретая подчас уродливые формы. При этом не только не была выдвинута такая стратегическая задача нового этапа развития российского общества, как предупреждение бедности, но и не было сделано никаких шагов в направлении решения текущей задачи – преодоления крайних проявлений бедности»405.

Курс на резкое обеднение людей еще в последние советские годы получил идеологическую поддержку – экспертов для этого было достаточно. Экономист Л.Пияшева криком кричала: «Не приглашайте Василия Леонтьева в консультанты, ибо он советует, как рассчитать „правильные“ цены и построить „правильные“ балансы. Оставьте все эти упражнения для филантропов и начинайте жестко и твердо переходить к рынку незамедлительно, без всяких предварительных стабилизаций»406.

Понятно, что в таких условиях объявление «борьбы с бедностью » и одновременно о «неизменности курса реформ » взаимно противоречат друг другу, ибо бедность в России является необходимым и желаемым продуктом именно этого курса реформ. Если принять, что власть в настоящий момент рассуждает рационально, то из этого следует, что одно из двух несовместимых утверждений является демагогическим и служит лишь для прикрытия истинных целей власти. Какому из этих утверждений следует верить, мы пока определить не можем, для этого недостаточно информации.

В.Глазычев, социолог, в общем, либерального направления, считает, что в Послании 2004 г. выбор политического режима В.В.Путина сделан вполне определенно – этот режим принял либеральную (англо‑ саксонскую) доктрину бедности. В.Глазычев пишет: «Пора называть вещи своими именами. Задача сокращения зоны российской бедности в два раза, поставленная властями, означает не более, но и не менее, чем прочерчивание вектора: приближение к цивилизационной норме порядка 10%. Совершенно понятно, что без трюков с подсчетами за несколько лет достичь этой цели невозможно, тем более что мучительно развертывающиеся реформы – здравоохранения, пенсионная, муниципальная, образования, – вопреки заверениям властей, неизбежно будут расширять зону бедности одновременно с попытками ее сжатия „сверху“. Соответственно, перед нами стадия долговременного существования обширной зоны бедности, что предполагает, во‑ первых, признание особой культуры бедности, а во‑ вторых, ее развитие»407.

Таким образом, идеологи реформы предупреждают, что мы должны оставить надежды на социальное государство с православной нравственной подосновой, а перестраиваться, готовясь сосуществовать с 15 миллионов «отверженных», помогая им небольшими субсидиями и дубинками ОМОНа выработать «культуру бедности». Заранее отмечу, что это – очень рискованная программа.

Поражает, однако, что даже социологи, которые занимаются изучением бедности, как будто не видят внутренней противоречивости своих рассуждений. С одной стороны, они фиксируют очевидный факт – массовая бедность возникла в результате реформ. С другой стороны, они сетуют на то, что «товарищи реформаторы» недоработали, упустили из виду и т.п. Ведь из самих же их текстов прямо следует, что если бы «товарищи» не допустили бедности, то и никакой их реформы не могло бы состояться.

Вот, например, читаем о сельской бедности: «Негативные социальные последствия трансформации СССР сказались на сельском населении сильнее, чем на городском… Социально‑ экономическая трансформация является обстоятельством непреодолимой силы, зачастую превосходящим возможности выживания отдельной сельской семьи». Социолог дает этому разумное объяснение: «Более трех четвертей трудоспособного сельского населения России составляли работники колхозов и совхозов. Советские сельхозпредприятия не только предоставляли рабочие места, но и обеспечивали своих членов жильем со всеми необходимыми для жизни условиями и поддерживали практически весь комплекс социальных услуг»408.

Дальше перечислены социальные последствия ликвидации колхозов и совхозов, причем последствия эти фундаментальны – «большинство осталось ни с чем». Из текста видно, что эти последствия с абсолютной необходимостью были предопределены главными шагами реформы409. И тут же вывод: «Вторая причина [бедности] – отсутствие концепции и каких‑ либо политических действий, направленных на снижение социальных последствий перехода страны от одной социально‑ экономической системы к другой». Какая иррациональная вера в магическую силу «концепции»!

О борьбе с какой бедностью идет речь. Рассмотрим теперь, что произошло в России в ходе реформы и с чем именно предлагает бороться В.В.Путин, с какой бедностью.

В результате реформ в РФ возникла структурная бедность – постоянное состояние значительной части населения. Была создана большая социальная группа бедных как стабильный структурный элемент нового общества. Эта бедность – социальная проблема, не связанная с личными качествами и трудовыми усилиями людей. ВЦИОМ фиксирует: «В обществе определились устойчивые группы бедных семей, у которых шансов вырваться из бедности практически нет. Это состояние можно обозначить как застойная бедность, углубление бедности». По данным ВЦИОМ, только 10% бедняков могут, теоретически, повысить свой доход за счет повышения своей трудовой активности410. Вот красноречивый пример огромной ниши застойной бедности – 39 млн. сельских жителей РФ. Читаем в статье Л.Овчинцевой: «Малоимущими являются около половины селян… Из общего числа сельских бедных треть является крайне бедными, т. е. ресурсы, которыми они располагают, ниже прожиточного минимума в два раза и более. Доля крайне бедных на селе в 2000 году была почти в два раза выше, чем в городе.

Особенность российской бедности в том, что это бедность работающих людей. Из общего числа бедных более двух пятых составляют лица, имеющие работу. Основной сферой занятости для жителей села остается работа на сельскохозяйственных предприятиях, а средняя сумма заработной платы и социальных выплат в сельском хозяйстве в последние годы.

Из этого видно, что либеральная трактовка бедности, согласно которой «проблемы бедных людей порождены их собственной ленью или неполноценностью», совершенно неприложима к конкретному случаю бедности в РФ. Независимо от того, насколько хороши либеральные ценности вообще, мыслители команды В.В.Путина не имеют разумных оснований для приложения либеральной доктрины к нашему случаю.

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 22 23 24 252627 Следующая ⇒