Борьба проиграна Покой и счастье утраты Новые ценности

⇐ ПредыдущаяСтр 15 из 17Следующая ⇒

Мы говорим себе, что было бы прекрасно, если бы существовал бог — создатель мира и благое провидение, нравственный мировой порядок и загробная жизнь; но как же все-таки поразительно, что все так именно и обстоит, как нам хотелось бы пожелать.

Зигмунд Фрейд, «Будущее одной иллюзии»

По возвращении с Аляски голове моей все-таки пришлось признать то, что произошло в моем сердце тремя годами ранее, когда я перестал ходить в церковь. Я больше не верил в Бога — во всяком случае, в личностного Бога, с любовью следящего за мной и отвечающего на мои молитвы. Но, прежде чем окончательно отказаться от веры, я сделал последнюю попытку ее вернуть.

Я обратился к Джону Хаффману, пастору нашей пресвитерианской церкви Святого Андрея в Ньюпорт-Бич. Мне он всегда казался каким-то «суперменом духа» — и не из-за широкой известности, принесшей ему места в советах директоров влиятельных евангелических организаций «Видение мира» и «Христианство наших дней». Нет, дело в том, что на самой вершине своего публичного служения он потерял чудесную 23-летнюю дочь, умершую от рака, и перенес эту трагедию невероятно мужественно и светло. Он не гордился этим: сам он сказал бы своим громовым басом, что это мужество даровано ему Богом. Он прошел через ужас и скорбь, перенес испытание, которое немногим выпадает на долю, и вера его осталась непоколебленной.

Кроме того, Джон нравился мне своей доступностью. Интеллектуал, доктор наук, он в то же время был увлеченным болельщиком, сам занимался спортом на выходных; ко всему на свете — даже к собственной плохой памяти на имена — относился с добрым юмором. С ним было легко.

Я пригласил Джона поужинать и рассказал ему о своем кризисе веры. Спросил, можно ли мне задать ему по электронной почте несколько «неудобных» вопросов о христианстве. Он без колебаний согласился. Вера его была крепка, как скала, и, думаю, такой вызов его только раззадорил.

Вопросы мои были просты, почти что примитивны: но я отчаянно ждал убедительных ответов, которые позволь и бы мне вновь подняться к вере. Почему с хорошими людьми случаются несчастья? Почему мы благодарим Бога за ответы на наши молитвы, но не виним, когда он не отвечает? Почему верим, что Бог совершает чудесные исцеления, хотя он ни разу в истории ни одному человеку не помог отрастить потерянную конечность или срастить спинной мозг?

Вот наша переписка:

Билл:

Ну что ж, Джон. Я долго откладывал письмо, пытаясь найти подходящий вопрос для начала. Но ничего его не придумал, так что начну с того, что первым приходит на ум. Не смущает ли вас, что мы воздаем хвалу Богу независимо от результата наших молитв? Если молитва исполнилась (например, кто-то выздоровел от тяжелой болезни), мы говорим: Бог — любящий Господь, он заботится о нуждах Своих детей. Они просят и дается им.

Но если молитва не исполняется (например, человек умирает), христиане говорят: что ж, значит, такова воля Божья. Или: Бог ответил на наши молитвы, но не так, как мы ожидали. Или: неисповедимы пути Господни, мы просто не можем их знать.

То есть получается так: Бога положено хвалить — или, по крайней мере, продолжать в него верить, — что бы он ни делал. Не кажется ли вам, что это слишком уж удобно?

Джон:

Понимаю, о чем вы. Должен признать, меня самого раздражает бесчувственность, даже нарциссизм тех, кто беспечно отворачивается от жизненных трагедий, снимает с Бога всякую ответственность за них, а сам расточает Ему хвалы за все хорошее, что с ним случается.

Помню, как больно мне было, переживая смерть моей дочери Сюзанны, умершей от рака в двадцать три года, слышать, как другие христиане восхваляют Бога и его доброту: и за мелочи, вроде места для парковки, и за серьезные благодеяния, как выздоровление ребенка от болезни, которая казалась неизлечимой.

И в то же время приходится признать: возможно, я попадаю в категорию людей, схожих с теми, что вы описали. Мне трудно понять тех, кто и не подумает выразить благодарность Богу, когда с ними происходит что-то хорошее, но скор на проклятия Ему, стоит случиться чему-то дурному.

Искренняя благодарность может преобразить нашу жизнь. Способность благодарить Бога за Его благословения и хвалить Его даже в тяжелые времена — на мой взгляд, признак зрелой веры. Не могу описать, как тяжко мне было потерять любимую дочь. Но когда, как часто случается, кто-нибудь спрашивает меня: «Ради всего святого, почему Бог позволил вашей дочери умереть — ведь вы, как пастор, столько для Него сделали?! » — я отвечаю совершенно искренне: «А кто сказал, что я не должен испытывать боль? Всем нам приходится страдать — почему я должен быть исключением? »

Не стоит думать, что это Бог без разбора «валит» людей направо и налево. Бог не творил греха. Не творил болезней. Не творил, например, насилия в семье. Вся эта грязь — плод нашего многовекового непослушания Богу.

Быть может, я сейчас заговорил в точности как те люди, что вас раздражают. Одним словом, мой вывод таков: пусть Бог остается Богом. Признаем, что Он здесь главный. Он знает то, чего не знаю я. И, если расставить все точки над «1», жизнь в благодарности — это жизнь, в которой мы склоняемся перед волей Всемогущего Бога. Спорим с ним о том, что не дает нам покоя, оплакиваем жизненные скорби, но в итоге говорим: «Спасибо Тебе за твои милости и помоги мне пережить болезненные потери, ибо Тебе ведомо то, чего не знаю я. Ты, Боже, бесконечен; я — человек, и мои знания ограничены. Со своей человеческой точки зрения я вижу лишь часть картины. Ты видишь картину целиком. Благодарю Тебя за Твои милости; благодарю и за то, что Ты даешь мне силы переживать жизненные трагедии и даже сознательно брать на себя чужую боль, помогать людям, чьи горести разрывают мое сердце так же, как и Твое».

Билл:

Итак, кажущаяся случайность действий Провидения на самом деле вовсе не случайна, но смысл ее откроется нам только после смерти? А тем временем жуликоватый делец-атеист процветает, а у благочестивых родителей-христиан умирает ребенок. Почему же любящий Бог не позволяет нам понять, зачем это нужно? В чем смысл этих загадок?

Джон:

Да, думаю, здесь я должен с вами согласиться: кажущаяся случайность действий Провидения на самом деле вовсе не случайна, но смысл ее, возможно, откроется нам лишь после смерти.

Однако не хотелось бы на этом и останавливаться.

Я, как и вы, человек рациональный и предпочитаю «левополушарные» ответы.

И я обнаружил, что на некоторые жизненные вопросы есть простые и очевидные ответы. Например: «Если я поеду по встречке — произойдет ли авария? » Ответ понятен. Кто будет за это отвечать? Я сам. Моя ошибка, глупость, невнимательность, эгоизм вызовут трагедию, возможно, приведут к смерти меня или моих близких. Если я выживу, то мне придется иметь дело с последствиями своих собственных действий.

Однако этот ответ, вполне адекватный для меня, виновника аварии, вряд ли подойдет родным пассажиров встречной машины, которые по моей вине потеряют мужа, жену или детей. Им, быть может, предстоит до конца жизни взывать к Богу, повторяя один-единствен-ный вопрос: «Почему? »

Да, временами и мне кажущаяся случайность действий Провидения или то, что видится нам как Его бездействие, представляется необъяснимым, капризным произволом — с моей ограниченной точки зрения.

Библия обращается к тому же самому вопросу, который подняли сейчас вы, о жуликоватом дельце-атеисте — вечному вопросу: «Почему порочный преуспевает, а праведник остается в нужде? » По этому поводу в Библии говорится: «Дождь льется на праведных и неправедных».

Не думаю, что любящий Бог намеренно сделал этот вопрос для нас неразрешимым. Нет, думаю, дело не в этом. Дело в том, что я — человек и возможности моего понимания неизбежно ограничены, а Бог — существо сверхъестественное, сверхчеловеческое. Бог безграничен. Это факт: Бог создал нас такими, что мы не можем познать все. Я могу стонать и жаловаться, могу требовать, чтобы Бог дал мне возможность все понять. Но при этом я опасно приближаюсь к самообожествлению — ставлю себя в положение Бога или даже кого-то высшего, чем Бог: я требую, чтобы Бог подчинялся моим правилам, вместо того чтобы самому смиренно и почтительно подчиняться его правилам.

Быть может, как вы и предполагаете, мы все поймем после смерти. А может быть, тогда это будет уже неважно. Библия говорит: «Тогда узнаете подобно тому, как вы теперь познаны». Все наше видение совершенно изменится.

Но для меня важнее то, что прямо сейчас я выбираю доверять Богу. Это и называется верой.

Иов, без всякой своей вины потерявший все, выражал свою веру так: «Если Он и убьет меня — все равно доверюсь Ему! » Это и есть вера — сама суть бытия верующего в Иисуса Христа. И доверяясь Ему, я вправе разговаривать с Ним, спорить с Ним в молитве, оплакивать несправедливость, задавать Ему прямые вопросы о кажущейся случайности добра и зла. Но в итоге я благодарю Его за все Его милости и стремлюсь любить Его и доверять Ему даже в том, чего попросту не могу понять.

Откровенно говоря, быть человеком и, значит, не знать всего. Знать все — значит быть богом. И мне в своем незнании всего лучше молитвенно склониться перед Тем, Кто знает все, и довериться Ему, чем требовать ответов на все вопросы. Бог достаточно благ, даже если я не понимаю всего — не понимаю смерти моей дочери и иных глубоко личных и болезненных для меня скорбей. Вместо того чтобы рвать и метать в разрушительном гневе на Бога, если Он существует, и на несправедливость жизни, я готов довериться Ему в тех вопросах, которые для меня — тайна и могут остаться тайной до конца жизни.

Читая письма Джона, я не жалел о том, что вызвал его на эту переписку. С христианской точки зрения его ответы были безупречны. Он предлагал мне лучшее, что может предложить христианство, — просто я в это больше не верил. Я написал Джону, что благодарен ему за ответ, однако он меня не удовлетворяет: все это звучит не слишком убедительно, когда вспоминаешь о множестве ни в чем не повинных людей, жизнь которых полна боли и горя.

Билл:

Для меня единственная возможность найти в этих трагедиях какой-то смысл (если Бог существует) в том, чтобы сопоставить срок мучительной жизни (жизни жертвы сексуального насилия или тяжелобольного ребенка и т. д.) с вечностью.

Вы думаете так же? Даже самая худшая жизнь на земле — булавочный укол в сравнении с жизнью вечной?

Джон:

Спасибо вам за то, что не отворачиваетесь от труднейших вопросов. Я чувствую вашу неудовлетворенность. И верю: то, что вы описали, разрывает сердце Бога. Именно поэтому Бог явился нам в Личности Иисуса Христа, чтобы зародить возможность нового начала и в этой, а не только в будущей жизни.

Верно, самая худшая жизнь на земле — лишь булавочный укол в сравнении с вечностью. И меня этот ответ тоже не удовлетворяет. Хотя я верю в буквальный рай, в котором все мы, искупленные из-под власти греха, будем жить такой блаженной жизнью, какую не можем даже представить себе здесь, на земле.

Но моя задача, как служителя благовестия Христова, не раздавать направо и налево обещания «райских яблочек в райских садах». Я не стремлюсь обесценивать обетования Бога о будущей жизни, но хочу подчеркнуть: «вечная жизнь», жизнь с Богом может начаться для нас не только в жизни грядущей, но и уже сейчас.

Об этом говорил Иисус, когда сказал: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, кто верует в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». Он говорит здесь не просто о «жизни без конца». Он описывает жизнь с Богом, доступную для каждого из нас — и в будущей жизни, и в этой, как бы ни ужасны были ее обстоятельства.

Билл, мы с вами оба травматизированы своим профессиональным опытом. Вы, журналист, постоянно сталкиваетесь с отвратительной изнанкой человеческой жизни: с вопиющей несправедливостью, с последствиями греха, с ужасающей пустотой в душе насильника и с отчаянием жертвы. Я, пастор, разделяю с вами этот профессиональный риск: мне тоже постоянно приходится сталкиваться с худшим в жизни людей. Когда я служил в Питтсбурге, ко мне пришел один из моих прихожан, тоже переживавший кризис веры. Он был детским нейрохирургом. Изо дня в день он видел одно и то же: маленькие дети, ни в чем не повинные, в результате несчастных случаев становятся калеками, или заболевания мозга угрожают их жизни. Он был очень близок к эмоциональному и духовному срыву: он не мог понять, почему благой Бог допускает совершаться этим трагедиям. Все мы трое видим жизнь в ее худших проявлениях и порой можем забывать о том, что даже самая несчастная жертва жизненных трагедий все же может переживать счастливые дни, может радоваться и благодарить Бога за ниспосланные ей радости жизни, невеликие, но для нее драгоценные.

Порой мы забываем и о том, что насильник зачастую тоже когда-то был жертвой. Окончательное исцеление невозможно, пока мы не признаем, что все мы — падшие люди в падшем, надломленном мире и каждому из нас необходимо простить других и принять прощение Бога.

Единственный для меня способ разобраться с тяжелыми вопросами из числа тех, что волнуют вас, — не откладывать их на потом, надеясь получить на них ответ в будущей жизни. Нет: мне нужно уже здесь, в этой жизни, знать, что Бог — наш друг, что Он рядом с каждым из нас, даже самым униженным и страдающим.

Ответ получается длиннее, чем я ожидал. В заключение хочу привести слова немецкого богослова Юргена Мольтманна, написавшего классический труд под заглавием «Распятый Бог». В этой книге он размышляет над библейским утверждением, что человек не способен взглянуть в лицо Богу. Традиционно это понимается так: слава Божья испускает такой ослепительный свет, сияет такой красотой и величием, что в Его присутствии мы просто не могли бы существовать. Мольт-ман говорит: давайте предположим, что верно обратное. Быть может, Творец мира настолько тесно связан с нами в тяжелейшей нашей боли, в наших грехах, за которые Он принес искупление на кресте, в невыносимой тяжести человеческого бесчеловечия, что лицо Его искажено мукой, сам вид которой для нас невыносим.

Для меня единственный способ разобраться с тяжелыми вопросами, которые вы задаете, — погрузиться самому в эту мрачную изнанку человеческого бытия и, с Божьей помощью, принести несчастным хоть малую толику Его исцеления. Нет большей радости, чем благодарность того, кому ты смог помочь — хотя бы тем, что просто был с ним рядом.

Знаю, мой ответ не похож на текст из катехизиса: аккуратненький, расписанный по пунктам. Но я не готов погружаться в отчаяние. Еще ни разу мне не приходилось встречать человека, который, если поговорить с ним начистоту, не признал бы, что и в самых трагических обстоятельствах наша жизнь не лишена милостей Божьих.

Как бы ни были хороши ответы Джона, я чувствовал, что зря трачу его время, и прекратил переписку. Он прекрасный пастор, но до меня ему достучаться не удалось. Джон — упрямый оптимист, сталкивался с теми же вызовами уму и сердцу, что и я, но продолжал верить, несмотря ни на что. Он не отступал на позицию безличного трансцендентного Бога — он настаивал на таком Боге, который может вмешаться в любой момент, но часто предпочитает этого не делать. Я восхищался Джоном, но его рассуждения казались мне пустым сотрясением воздуха. Много лет я пытался, отбросив сомнения, примирить всемогущего и бесконечно любящего Бога с тем, что вижу вокруг себя, — и проиграл эту битву, Я не мог больше игнорировать реальность. Не мог верить христианству — так же, как не мог верить, что два плюс два равняется пяти. Мой мир рушился. И не было машины времени, способной отправить меня обратно, з спокойные и удобные времена, когда верить в Бога бцло для меня естественно, как дышать.

Я начал видеть, что у пережитых мною «чудес» есть рацирнальные объяснения. Мистическое переживание «нового рождения» на семинаре в горах — не прикосновение Иисуса, а совокупный результат усталости, эмоционального напряжения и страстного желания верить. Прежний начальник отдал мне 45 тысяч долларов не потому, что я просил об этом Бога, а потому, что он счел Это справедливым. Успехи в работе, наладившаяся семейная жизнь — все это связано не с водительством

Бога, а просто с тем, что я повзрослел и остепенился. И то, что я в конце концов получил работу религиозного репортера в «Таймс», — результат не божественного вмешательства, а многих лет тяжелой и упорной работы.

Изменилось для меня и кое-что другое. Теперь я видел, что вера в Бога, какие бы ни приводились в ее пользу логические и рациональные доводы, требует «прыжка веры». Либо у тебя есть дар веры, либо нет. Это не вопрос выбора. Я привык думать, что мы просто принимаем решение: верить в Иисуса или нет. Собираем факты и выносим вердикт. Но все оказалось не так просто. Вера рождается где-то в глубине души, под влиянием воспитания, семьи, друзей, пережитого опыта и желаний. Это совсем не похоже на голосование, где берешь бюллетень и ставишь галочку за демократов, республиканцев или за независимого кандидата. Христиане часто обращаются к отпавшим от веры так, словно те отвернулись от Бога намеренно, по собственному желанию. Но я страшно тосковал по своей вере, изо всех сил старался ее вернуть — и тем не менее голова моя не могла приказывать сердцу. Я теперь знал: то, во что я хочу верить, — неправда. Я просто больше не верил в Бога, хоть и цеплялся за свою веру изо всех сил. Веру нельзя вызвать усилием воли. И даже имитируя отсутствующую веру, можно обмануть других, но не самого себя.

Новообретенная честность с самим собой породила одиночество и страх. О глубине моего неверия знали только двое: Хью и Грир, моя жена. Хью полагал, что я неверно понимаю то, что со мной происходит. Он не сомневался, что я по-прежнему христианин, просто переживаю «темную ночь души». Он был уверен: рано или поздно я вернусь в церковь. Ведь я уже спасен, а спасение отменить невозможно.

— Бог не даст тебе уйти, Билли! — говорил он.

Грир — другое дело: в том, что потеряла веру, она призналась еще раньше меня. Грир — одна из самых дисциплинированных людей на земле. Каждое утро она встает на рассвете, кормит завтраком и собирает в школу наших четверых сыновей и садится за работу: процветающий интернет-сайт под названием GreerOC.com, предлагающий читателям последние новости о моде, ресторанах и досуге в округе Оранж. Во второй половине дня отправляется в Исследовательский Центр Диабета у Детей и Подростков округа Оранж, где Грир стала волонтером с тех пор, как нашему второму сыну Тристану поставили диабет первого типа. А в свободное время Грир бегает на длинные дистанции.

Ту же методичность и упорство она проявляет и в любой другой деятельности, будь то вечернее чтение сложнейших произведений классической литературы или поиск правды о Боге.

Не знаю, ставить ли себе это в заслугу или в вину, но потеря веры для Грир началась с разговоров со мной. Приходя с работы, я рассказывал ей обо всем, что видел и слышал за день, — и она слушала, разделяя со мной мой ужас, гнев и отвращение. Нескончаемый поток моих рассказов пробудил давно дремавшие в ней сомнения и заставил увидеть собственный католический опыт в новом свете. По ее словам, священники на исповеди и во время духовных наставлений многие годы запугивали ее, заставляли чувствовать себя ничтожной и постоянно в чем-то виноватой. И вдруг она узнает, что эти самые священники покрывали преступления своих собратьев-деторастлителей или сами совершали грехи куда более серьезные, чем у нее! Она начала видеть в католических священниках самых обычных людей: только принадлежащих к некоему мужскому клубу, члены которого, как почему-то считается, обладают особой силой — способны превращать хлеб и вино в буквальные Тело и Кровь Христовы — и этим якобы поставлены над всем остальным человечеством. С тех пор вера ее таяла на глазах, и очень скоро Грир перешла к «стадии гнева». Теперь она не понимала, как могут верующие оказывать глубокое почтение священнику, кем бы он ни был, просто потому, что церковь посвятила его в сан! Она злилась на то, что ее отлучили от причастия: в глазах католиков она была прелюбодейкой, поскольку не венчалась в церкви. Горько смеялась над тем, какое внимание уделяют прихожане священническим облачениям и епископским митрам — в сущности, просто маскарадным костюмам, дошедшим до наших дней из Средневековья. Ее возмущало, что католики именуют кардиналов «их преосвященствами», а папу «его святейшеством»: ношение этих ничем не заслуженных титулов, по ее мнению, граничило с идолопоклонством.

— Подумать только, мне пришлось дожить до сорока двух лет, чтобы все это понять! — говорила Грир. — Но теперь я свободна. Больше никаких сомнений.

Будь я по-прежнему верующим, я бы возразил, что вся ее критика относится к порокам людей и человеческих установлений. Бог здесь ни при чем. Но я сам прошел через эту стадию и знал, что за ней наступает черед более глубоких логических сомнений в религии как таковой.

Сам я, однако, все еще оплакивал свою потерянную веру. И завидовал тем, у кого она есть. Мне казалось, им живется проще: они не мучаются сомнениями, у них всегда при себе путеводитель, указывающий дорогу к вечному блаженству.

А я, лишившись Бога, столкнулся с множеством проблем. Теперь я мог надеяться только на себя: никакая всемогущая сверхъестественная сила не стояла у меня за спиной. Не мог ходить в церковь, где прежде все — музыка, проповеди, люди — утешало меня в горестях и придавало сил. Хуже всего: пришлось осознать, что у меня нет совершенного Отца, готового заключить меня в объятия и любить, что бы я ни натворил. Я оказался одинок в этом мире — во многих отношениях. К воинствующим атеистам, которые порой не уступают фундаменталистам надменностью и нетерпимостью, мне присоединяться не хотелось. Идти в Унитарианскую церковь, что собирает под своей крышей христиан, иудеев, буддистов, агностиков, атеистов и многих других? На мой вкус, все равно что пить безалкогольное пиво. Какой в этом смысл?

Новообретенное неверие доставляло мне неудобства и в быту. Теперь, слыша, что кто-нибудь потерял работу, заболел или пережил смерть родственника, я вдруг начал чувствовать себя неловко. Что ответить? Говорить, как раньше: «Буду думать и молиться о тебе», теперь нельзя. Упрощенное «Буду думать о тебе» звучит как-то бессмысленно. Хоть я теперь и знал, что молитвы не помогают, однако чувствовал себя беспомощным и даже эгоистичным от того, что больше не молился за других. В то время я пытался вместо молитв «посылать позитивные мысли». Теперь знаю: самое лучшее, что можно сделать для человека в беде, — предложить свою помощь, а если помочь невозможно — просто не оставлять его наедине с горем. Человеческое вмешательство чудес не творит, однако, на мой взгляд, действует эффективнее безмолвной молитвы.

Огромной проблемой стала для меня смерть. Я и прежде ее побаивался, а теперь она начала наводить ужас. В вечную жизнь на небесах я больше не верил. Иисус обещал приготовить в доме Отца Своего обитель для меня. Эту «обитель» я всегда представлял себе по-детски — как дом, заполненный всем, что я люблю: здесь мои лучшие друзья, любимые блюда, широкоэкранный телевизор с неисчерпаемым запасом фильмов и

спортивных репортажей, бассейн, спортивные снаряды, а где-то совсем рядом — пляж и море. Умом я понимал, что райское блаженство куда более возвышенно, что мне предстоит жизнь с Господом; но эта картинка стала для меня удобным символом, к которому я часто обращался. Но теперь я больше не верил Библии, и будущая жизнь для меня покрылась непроглядной мглой.

Если же Библия все-таки говорит правду, мне предстояло оказаться в аду, потому что я отверг Бога.

***

Однажды Грир прочла в «Таймс» любопытную заметку о пьесе-монологе под названием «Прощание с Богом». Заинтригованная, она купила два билета, и скоро мы с ней сидели в зале небольшого голливудского театра, ожидая, когда на сцене появится Джулия Суини.

Суини, известная телезрителям по роли Пэт в «Субботнем вечернем шоу», сама написала этот монолог, рассказывающий о ее собственном религиозном опыте. Она заговорила — и я почувствовал, что сердце мое забилось быстрее. Я не сводил с нее глаз. Она рассказывала о своем духовном пути, от католичества к безмятежному атеизму, а у меня мурашки бежали по коже. Детали различались, и все же она рассказывала мою историю. Шутки, доводы рассудка, переживания, догадки — все было так знакомо, словно она обращалась прямо ко мне. Говорила для меня. С неизъяснимым облегчением я понимал: я не один такой.

Есть и другие. Не фанатичные атеисты, не циничные безбожники — те, кто верил всерьез, кто сражался за свою веру, но потерпел поражение.

«Урожденная» католичка, Суини рассказала, что первые сомнения возникли у нее, когда она записалась на приходские курсы изучения Библии и начала читать Священное Писание подряд, начиная с Книги Бытия и заканчивая Откровением:

Я знала, что в Библии есть странные истории, однако до сих пор считала их каплями в море величия и красоты. Но нет - чем дальше, тем библейские сюжеты становились непонятнее и мрачнее. Взять хоть историю про Авраама, которому Бог приказал убить своего сына Исаака. Когда я была маленькой, меня учили этим восхищаться. Сейчас я читала - и у меня перехватывало дыхание. Восхищаться этим?! Что за садистское испытание верности - приказать человеку убить собственного ребенка? И разве не очевидно, что правильный ответ: «Нет, я не убью своего ребенка, я вообще не буду убивать детей! »?

И у меня были те же проблемы. Я всегда считал, что глупо понимать Библию буквально: взять хотя бы историю Ноя и его ковчега. Как все виды животных, сколько их есть на Земле, уместились на одном судне? Чем их кормили, кто за ними убирал? Как Ной сумел прожить 950 лет? Конечно, думал я, Богу все возможно, однако в этой истории не чувствуется непогрешимое слово Божье, а чувствуется дух обычной человеческой сказки. И такими сказками полна вся Библия. Кроме того, Бог в ней изображается одновременно милосердным и безжалостным, мстительным и готовым прощать, гневным и добрым, терпеливым и нетерпеливым, непредсказуемым и неизменным. Можно с ума сойти, пытаясь уследить за сменой его настроений! Рассказывала Суини и о других своих открытиях:

И даже если оставить в стороне все эти жуткие истории о принесении в жертву собственного потомства - ветхозаветные законы ведь тоже очень трудно понять и принять. Книги Левита и Второзакония полны архаических законов, логику которых нам сейчас и вообразить сложно. Например: если человек займется сексом со скотиной, убейте обоих. Ну, человека - это еще как-то можно понять, а скотину-то за что? За добровольное согласие? Или предполагается, что теперь без секса с человеком она жить не сможет?

И Новый Завет, на взгляд Суини, оказался не лучше Ветхого: Иисус здесь был «страшно раздражительным и намного злее, чем я ожидала». (В этот миг я едва удержался, чтобы не крикнуть с места: «Свидетельствуй, сестра! »)

Надо сказать, больше всего расстроило меня отношение Иисуса к семье. Звучит удивительно, если вспомнить, сколько людей вокруг говорят, что их семейные ценности основаны на Библии. Но я хочу сказать: Иисус ведь, кажется, совсем не любил своих родителей. Мать свою он отталкивает раз за разом. На свадьбе говорит ей: «Женщина, что мне до тебя? » В другой раз, когда он говорил перед толпой, мать тихо стояла в сторонке и ждала, когда он соизволит к ней обратиться, а он сказал ученикам: «Отошлите ее прочь, теперь вы - моя семья...» Иисус не одобряет контактов новообращенных со своими семьями. Сам он, как мы знаем, не женится, не имеет детей и своим последователям открыто советует не заводить семью, а если семья у них уже есть - ее покинуть.

Она подробно рассказала о том, как отчаянно пыталась сохранить веру, хотя ясно видела все ее пробелы. Потерпев неудачу с христианством, начала искать Бога в восточных религиях, религиях природы и любви — прибежище сторонников безличного, трансцендентального божества. Но в конце концов, по ее словам, ей «пришлось поставить правду превыше того, что я хотела считать правдой». Для меня это был самый проникновенный момент в пьесе. Я так хотел, чтобы христианство было истинным, как будто мое желание имело власть превратить фантазию в реальность!

Суини начала рассказ о своей атеистической жизни, и ее слова принесли мне успокоение. Она не избегала темы смерти, напротив, прямо сказала, что, по ее нынешнему убеждению, наше сознание умирает вместе с другими органами. Мне это показалось вполне разумным: пока я не родился, у меня не было сознания — и после того, как умру, его не будет. А что останется? Ничто. Это откровение возымело немедленное и любопытное действие. Прежде я считал, что в моем распоряжении вечность — теперь вечность сжалась до срока одной человеческой жизни, и эта жизнь, это время, отпущенное мне на земле, вдруг приобрело в моих глазах необычайную ценность. Суини говорила об этом так:

Вдруг я очень остро ощутила, что живу. Именно я - с моими собственными мыслями, с моей собственной историей, вот на этом крохотном отрезке времени. У меня есть этот отрезок времени, чтобы думать, о чем хочу, и делать, что хочу, и удивляться миру, и любить людей, и пить кофе, когда мне захочется кофе. Вот и все.

По дороге домой я ощущал прилив бодрости, как будто совершил открытие, придавшее смысл моей жизни и вернувшее моему уму покой. Пьеса Суини стала ключевым элементом, которого недоставало моему новому мировоззрению. Теперь я мог открыть дверь в новую жизнь — без Бога. И ничего особенно страшного в этом не было: напротив, это было ново и увлекательно. Словно переехать в новый дом.

В колледже я подрабатывал спасателем на пляже Хантингтон-Бич, штат Калифорния. Чудесная летняя работа: охранять воды одного из самых прекрасных и самых опасных в мире пляжей. За четыре лета я вытащил из воды около полутора тысяч утопающих. Чаще всего это были пловцы, застигнутые обратным течением — волнами, которые образуются у берега и несут человека в открытое море. Само по себе обратное течение безопасно. Оно не затягивает под воду, не захватывает слишком большое пространство, а за линией прибоя рассеивается. Но неопытный пловец об этом не знает. Он чувствует только, что его быстро уносит в море. В панике он начинает колотить руками и ногами по воде, отчаянно стремясь вернуться на берег. Теряет силы и, наглотавшись воды, идет ко дну. Плыть против сильного обратного течения невозможно. Но опытный пловец знает, как его перехитрить. Либо он плывет в сторону, перпендикулярно волнам, и скоро выходит из зоны обратного течения, либо просто ждет, когда течение вынесет его за линию прибоя и сойдет на нет.

Ощутив сомнения в вере, я поначалу повел себя как перепуганный пловец: отчаянно пытался пробиться против течения назад к берегу, в безопасную гавань христианства. Но течение истины захватило меня и не желало отпускать. Я решил: хватит с ним бороться — и ощутил облегчение, даже безмятежность. Тогда я сказал себе: что ж, поплывем за линию прибоя и посмотрим, куда это течение меня принесет.

Последний сюжет

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 13 141516 17 Следующая ⇒