Глава 3.5. Лексическая реконструкция

⇐ ПредыдущаяСтр 12 из 15Следующая ⇒

I. Примеры реконструкций лексем.— II. Реконструкция лексем, претерпевших нерегулярные преобразования.— III. Реконструкция семантики на основе восстановления системы праязыковых оппозиций.

I. Основная часть реконструкции праязыка — это реконструкция его словаря. Сопоставление слов со сходным значением и регулярно соответствующей фонетикой дает возможность восстанавливать их праязыковые прототипы. Так, например, сближение слов, означающих `невестка, сноха, золовка': др.‑ инд. snu{s.}{a_/}, греч. (гом.) {nyo/S}, арм. nu, лат. nurus, д.‑ в.‑ н. snur, слав. *snъxa{|}, рус. сноха, — позволяет предположить, что все они развились из одного индоевропейского слова. Это слово обозначало свойственницу (родственницу по браку) и произносилось приблизительно как *snus{o/}s. Из такой праформы легко вывести при помощи регулярных правил преобразования все наблюдаемые рефлексы. Так, в греческом и латинском языках *sn- перешло в n (начальное sn невозможно ни в одном из этих языков), в латыни *s > r между гласными (так называемое явление " ротацизма" ), в греческом *s > {0/} между гласными, в древнеиндийском *s > {s.} после *u, в славянском *s > *x после *u и после этого *u > *ъ и т. д. При любой другой реконструкции потребовалось бы предполагать нерегулярные преобразования в языках-потомках: например, праформа с начальным *n вместо *sn не позволила бы объяснить, почему в древнеиндийском, германском и славянском независимо возникло начальное s, при том, что во всех этих языках слова могут начинаться с n. Тип склонения на *‑ {a_}, отраженный в древнеиндийском и славянском, видимо, вторичен: в этих языках отсутствуют слова женского рода *o‑ склонения, в то время как для греческого и латинского трудно было бы указать причину перехода слова женского рода из *{a_}‑ склонения в другой, менее характерный для слов женского рода, тип. О конечном ударении индоевропейского слова свидетельствует не только положение ударения в греческом и древнеиндийском, но и акцентная парадигма c в славянском, а также переход срединного *s в r в германском.

По мере развития знаний о звуковых изменениях в исследуемых языках реконструкции праформ могут уточняться. " Так, пракартвельский архетип *{c.}{1}{q.}{r0}ta- " локоть", выведенный первоначально на основе сопоставления груз. {c.}{q.}rta‑, мегр. {c^.}{q.}irta- и сван. {c^.}itx‑, пришлось заменить праформой *{c.}{1}{r0}txa- после того, как было установлено, что анлаутный согласный сванского продолжения слова не подвергался спирантизации только в позиции перед историческим сонантом... в то же время другое внутриязыковое свидетельство в пользу последней было обнаружено в виде производного от соответствующей праформы груз. {c.}irtxl- `косяк (окна, двери)'" [Климов 1990, 90] (со ссылкой на [Гамкрелидзе 1968, 10]).

II. К одному праязыковом прототипу могут возводиться не только регулярно соответствующие друг другу слова с одинаковым значением, поскольку рефлексы слов праязыка могли претерпеть в языках-потомках нерегулярные фонетические преобразования, а также семантические сдвиги; кроме того, возможна ситуация, когда в языках-потомках сохраняется не само слово, а лишь производные от него.

Нерегулярные фонетические преобразования могут сильно затруднять реконструкцию праязыкового архетипа, вынуждая либо предполагать уникальность фонетического облика соответствующего слова в праязыке, либо постулировать ad hoc правила звуковых переходов в языках-потомках. Так, например, слова, обозначающие селезенку в различных индоевропейских языках, явно восходят к общему праязыковому прототипу — об этом свидетельствует как достаточно высокая степень материальной близости, так и полное тождество значения (причем значения очень узкого и предельно конкретного): рус. селез{е: }нка, др.‑ инд. pl{i_}h{a/}n, авест. sp{э}r{э}zan, арм. {p`}ayca{l~}n, греч. {splE/n}, лат. li{e_}n, др.‑ ирл. selg, лит. blu{z^}n{i\}s. Вероятность того, что все эти слова не являются этимологически тождественными, исчезающе мала; в то же время восстановить праформу, из которой все вышеперечисленные формы получались бы при помощи регулярных правил, затруднительно, поскольку такие фонетические соответствия, как рус. с‑, др.‑ инд. p‑, авест. sp‑, арм. {p`}‑, греч. {sp}‑, лат. {0/}‑, др.‑ ирл. s‑, лит. b‑, не встречаются более ни в одном слове. Нередко в случае подобных затруднений пользуются символами типа V (гласный неизвестного качества), K (неизвестный заднеязычный) и т. п. Черточка на конце обозначает либо что реконструируемая лексема приводится без окончания, либо что реконструирован лишь корень (или фрагмент лексемы) (см., например, реконструкции ностратических праформ, приведенные выше, Гл. 1.8).

Представление о праязыке как о реальном языке прошлого накладывает на исследователя еще одно ограничение: реконструируемые праформы должны быть произносимыми. Исследователи же, придерживающиеся взгляда на праязык исключительно как на модель, не стремятся к соблюдению этого принципа. Так, принятые в современной индоевропеистике реконструкции типа " *g^wrHt{a/}‑, *plHn{o/}‑, *bhwHt{o/}- едва ли похожи на произносимые слова естественного языка" [Trask 1996, 239].

Существенную трудность для реконструкции представляют сближения слов, являющихся, по гипотезе исследователя, разными производными одного и того же праязыкового корня, но при этом достаточно сильно различающихся семантически. Поскольку известно, что при словообразовании нередко возникают идиоматические приращения смысла, сопоставление значений чаще всего основывается на интуитивном понятии " правдоподобия", подкрепляемом типологическими параллелями. Например, бельгийский индоевропеист А.Й. Ван Виндекенс, чтобы обосновать сближение тох. B k{a: }lm- `соглашаться' и IE *{k$}le{u)}- `слушать, слышать', приводит немецкое выражение Geh{o: }r schenken `(благосклонно) выслушивать' (букв. `дарить слух') [Van Windekens 1976, 190]. Верифицировать подобные предположения часто бывает невозможно, поскольку среди языков мира (в том числе родственных исследуемому и/или контактировавших с ним) есть как языки, где данные значения связаны между собой, так и языки, не знающие такой семантической связи, и отнесение исследуемого языка к одной из этих групп далеко не всегда может быть убедительно обосновано. Злоупотребление этимологическими гипотезами подобного типа приводит к реконструкции в праязыке лексем, значения которых либо представляют собой объединение значений всех сближаемых слов, либо являются настолько общими, что вмещают в себя практически любую семантику (и, соответственно, допускают производные практически с любым значением). Так, например, в этимологическом словаре индоевропейских языков Ю. Покорного [Pokorny 1959], по подсчетам А.В. Дыбо, " 70% вхождений — праязыковые корни со значениями `раздуваться' и `сгибать(ся)'" [Дыбо А. 1996, 17] (ср. замечание А. Мейе: " просматривая этимологический словарь, мы получаем такое впечатление, будто индоевропейский язык обладал словами и корнями абстрактного и общего значения, между тем как каждый из индоевропейских говоров надо представлять себе вроде какого-нибудь современного литовского говора, бедного общими понятиями и изобилующего точными названиями конкретных действий и мелочей домашнего обихода" [Мейе 1907/1938, 74]). Такая реконструкция является следствием стремления свести все многообразие наблюдаемых лексем языков-потомков к минимальному числу праязыковых прототипов. Данный подход не может быть признан правомерным, поскольку, как уже отмечалось выше (Гл. 1.7), слова с абстрактной семантикой представляют собой весьма небольшую часть лексического фонда в любом языке, независимо от того, пережил он разделение на несколько языков-потомков или нет.

Противоположная крайность — принципиальное исключение из сопоставления слов, которые, хотя и могут — с фонетической точки зрения — быть возведены к тому же праязыковому прототипу, имеют значение, отличное от представленного в большинстве языков. Так, например, в уральском этимологическом словаре [Redei 1986-1989, 228], отрицается " на семантическом уровне" связь камасинского kongo `ключица' с уральским *kVnkV `горло', ср. [Дыбо А. 1996, 18]. Реконструкция праязыкового значения при таком подходе не вызывает трудностей, однако его правомерность также представляется сомнительной, поскольку сдвиги значения в ходе языковой эволюции едва ли не более распространены, чем сохранение значений без изменения в течение длительных периодов времени.

Лексемы со сходной фонетикой и различающейся семантикой ставят перед исследователем непростую задачу — соответствующие слова праязыка могли быть разными лексико-семантическими вариантами одного и того же многозначного слова, омонимами (как, например, тюркские корни со значениями " слеза", " год" и " зеленый", см. Гл. 1.6) и даже паронимами. Так, в прасемитском восстанавливаются корни вида *g‑ r‑ b со значениями `чесотка, кожное заболевание', `обработанное поле' и `кожаный сосуд, мешок'. Первый из них можно было бы объединить со вторым или третьим, предполагая развитие значения типа `чесотка' < `чесать' > `скрести' > `" скрести" землю, пахать' > `обработанное поле' или `кожное заболевание' < `кожа' > `кожаный сосуд', но более строгая реконструкция показывает, что эти корни не тождественны, поскольку содержат разные гласные, ср. *girb‑ at `обработанное поле', *garab `чесотка, кожное заболевание' и *g{э}r{a_}b `кожаный сосуд, мешок' [Белова 2003]. Заметим, что если разграничение между омонимами и лексико-семантическими вариантами нередко представляет трудность и при синхронном описании живых языков, то отсутствие возможности надежно отделить омонимы (или варианты одного слова) от паронимов характерно именно для сравнительно-исторического языкознания.

Принятие гипотезы, сводящей рассматриваемые слова к одному праязыковому прототипу, ставит вопрос о реконструкции его значения: необходимо определить, какие значения соответствующее слово имело в праязыке, а какие появились в языках-потомках за время их независимого развития. Здесь, кроме данных типологии семантических изменений, могут быть полезны производные слова. Так, например, непосредственные потомки индоевропейского слова *a{g$}ros не дают возможности однозначно восстановить праязыковое значение, ср. др.‑ инд. {a/}jra- `необработанное поле, пастбище', греч. {agro/S} `поле (обработанное или необработанное)', лат. ager `поле (обработанное или необработанное)', гот. akrs `обработанное поле', др.‑ англ. {ae}cer `поле, пашня'. Производные же слова указывают, что первичное значение *a{g$}ros — `невозделанная земля', ср. лат. agrestis `дикий', греч. {a/grioS} и {agro/teroS} `дикий; свирепый', {a/grauloS} `ночующий в поле' (ср. [Гамкрелидзе, Иванов 1984, т. II-1, 694]). Таким образом, " слова следует сравнивать не изолированно, а вместе с теми словами, которые связаны с ними морфологически" [Trask 1996, 230].

При реконструкции семантики культурной лексики может быть использована экстралингвистическая информация. Так, для праиндоевропейской лексемы *a{i)}es- (ср. др.‑ инд. {a/}ya{h.} род. п. {a/}yasa{h.} `металл, железо', авест. ayah‑, род. п. aya{n_}h{o_} `металл, железо', лат. aes, род. п. aeris `медь, бронза', др.‑ ирл. eir `руда, медь' и т. д.) " рефлексы которой в исторически засвидетельствованных индоевропейских диалектах дают значения `медь', `бронза' и `железо', устанавливается праязыковое значение `медь' (а не `бронза' и тем более не `железо') ввиду хронологического приурочения периода индоевропейской языковой общности к эпохе меди" [Гамкрелидзе, Иванов 1984, II-1, 458].

Иногда только экстралингвистическая информация дает возможность отделить праязыковое наследие от результатов параллельного развития или контактов языков-потомков. Так, например, " хотя для центрального протоалгонкинского языка Северной Америки формально допустима реконструкция таких лексем, как *paa{s^}kesikani " ружье" и *e{s^}koteewaapoowi " виски", они не могут быть соотнесены с какими-либо местными реалиями доколумбовой эпохи" [Климов 1990, 148] (со ссылкой на Л. Блумфилда).

При реконструкции культурной лексики исследователь обычно опирается на свое " представление о том культурно-историческом пространстве, в которое он относит свою реконструкцию, а это представление сложилось у него в конечном счете в результате чтения им исторической, этнографической, археологической и т. п. литературы. Поэтому всегда существует опастность, что историк, этнограф, археолог, обратившись к этимологической литературе, обнаружит в ней лишь определенным образом преобразованное и зачастую искаженное отражение своих собственных взглядов или взглядов своих коллег и предшественников на то культурно-историческое явление, о котором он жотел бы получить дополнительную информацию" [Алексеев, Тестелец 1996].

III. Первостепенное значение для реконструкции праязыковой семантики имеет тот факт, что лексика любого языка организована в семантические поля, и таким образом смысл каждой лексемы может быть выражен через противопоставление смыслам других лексем, входящих в то же семантическое поле. " В течение истории языка не только исчезают ранее существовавшие и появляются новые лексемы, но и постоянно изменяются смысловые связи между отдельными лексемами. Всякое расширение смысла одной лексемы вызывает сужение смысла одной или нескольких связанных с нею лексем" [Дыбо А. 1996, 19].

Таким образом, для реконструкции праязыковой лексики необходимо ответить на два вопроса:

1) как выглядели единицы в праязыке;

2) в какие семантические оппозиции они входили.

Для этого надо реконструировать не только фонетический облик праязыковых лексем, но и структуру семантических полей — так называемые номинационные решетки.

Рассмотрим в качестве примера выполненную А.В. Дыбо [Дыбо А. 1996, 240-288] реконструкцию названий частей спины в пратунгусо-маньчжурском языке. Тунгусо-маньчжурские языки достаточно близки друг к другу, и свед{е/}ние их слов к общим праформам не представляет трудности.

Таблица 3.5.1

Праформа	Значения рефлексов по языкам
Языки северной подгруппы	Языки южной подгруппы	Маньчжурский язык
Эвенкийский	Солонский	Эвенский	Негидальский	Орочский	Удэгейский	Ульчский	Орокский	Нанайский
*darama	поясница, спина, хребет	спина	поясница, поясничные позвонки	спина, поясница	спина, поясница	поясница, поясничные позвонки	поясница, спина	поясница, поясничные позвонки, спина, хребет	поясница, спина, поясничные позвонки	спина, поясница, спинка рыбы
*fisa	лопатка, крыло, плечевая кость (птицы)	лопатка, лопаточная кость	лопатка	лопатка	лопатка	лопатка	лопатка, верхняя часть спины	лопатка	лопатка	спина (ниже шеи и выше поясницы)
*mon-	шея, горло	-	-	шея, воротник	шея	шея	-	-	шея	передняя часть шеи
*sogdon	спина, позвоночник, поясница	спина	-	-	-	спина	-	-	-	-
*arkan	спина, верхняя часть спины, плечо	спина (человека)	верхняя часть спины, хребет, плечо	верхняя часть спины	спина человека	спина человека, зад	-	спина человека	-	-
*sigde	спинное сухожилие, позвонок	-	позвоночник	верхняя линия горного хребта	спинное сухожилие, тип юколы	-	спинное сухожилие, тип юколы	тип юколы	спинное сухожилие, тип юколы	-
*n{i_}ri	позвонок, позвоночник	-	спина, позвоночник, горный хребет	позвоночник, рыбий костяк	позвонок, позвоночник, спина	позвонок, позвоночник	позвоночник	позвоночник	позвоночник, рыбий костяк	-
*jikori	спинной мозг, позвоночник	-	позвоночник, кость	позвоночник, кость	хребет (рыбный)	-	хребет (рыбный)	хребет (рыбный)	-	спинной мозг, позвоночный хрящ
*niegde	грудные позвонки	позвонок, позвоночник, горная река	грудные позвонки животных, верхняя часть спины	позвонки ниже шеи	-	грудные позвонки	-	-	-	загривок, выгиб шеи лошади
*fu{c^}uka	спинной мозг, сердцевина дерева	головной мозг	позвонок, позвоночник, спинной мозг	-	-	сердцевина дерева	-	-	спинной мозг	-
*n{i_}kVn-	шея, шейные позвонки	шея	задняя часть шеи, шейные позвонки	шея, шейная часть позвоночника	-	-	шея, шейная часть позвоночника, спина	шейная часть рыбы, оленя	-	-

Фонетические реконструкции приводятся по [Дыбо А. 1996]; для *fu{c^}uka возможна также реконструкция *furka [Дыбо А. 1996, 250]. В таблице не учтен близкий к маньчжурскому вымерший чжурчженьский язык, поскольку данных относительно данного фрагмента его лексической системы недостаточно. Прочерк означает, что рефлекс данной праформы в данном языке отсутствует. Юкола – вяленая на солнце рыба.

Видно, что рефлексы одних и тех же праформ в разных языках имеют разную семантику. Если применять при реконструкции принцип объединения значений, получится, что в пратунгусо-маньчжурском было много синонимов, означавших `спина'. Реконструкция же структуры семантического поля дает возможность более точно определить значения слов праязыка.

В маньчжурской системе " функциональное" название спины (т.е. название спины как части тела, на которой носят груз) совпадает с названием для поясницы (рефлекс *fisa обозначает верхнюю часть спины как топографический отдел). Такое характерно для так называемых " животно-ориентированных" систем, поскольку та часть спины, на которой носят груз животные, соответствует человеческой пояснице (для " человеко-ориентированных" систем характерно объединение названий " спины в целом" и " верхней части спины", поскольку человек носит груз за плечами). Названия позвоночника и его поясничного отдела в маньчжурском вторичны (заимствованы из монгольского).

Южно-тунгусо-маньчжурские языки имеют противопоставленные друг другу названия спины и позвоночника, имеется специальное слово для человеческой спины, особые термины для рыбы. Для праюжно-тунгусо-маньчжурского восстанавливается следующая система:

*arkan `спина человека' - *niegde `позвоночник человека';

*darama `спина животного = поясница' - *n{i_}ri `позвоночник';

*mon- `шея' - *n{i_}kVn- `шейные позвонки';

*sigde `спинное сухожилие = тип юколы' - *jikori `позвоночник юколы'.

Для *futuka восстанавливается значение `спинной мозг', для *fisa - `лопатка', рефлекс формы *sogdon представлен только в удэгейском языке, так что неясно, в каком качестве его следует восстанавливать для пра-южно-тунгусо-маньчжурского состояния.

Северно-тунгусо-маньчжурские языки имеют более детализированную систему. Различаются названия разных топографических отделов спины, но нет противопоставления спины и позвоночника. Поскольку все соответствующие лексемы имеют параллели за пределами подгруппы, можно заключить, что эта система является более архаичной. С другой стороны, ни один из северно-тунгусо-маньчжурских языков, кроме эвенкийского, не имеет противопоставления названий частей спины и соответствующих частей позвоночника.

Для пратунгусо-маньчжурского реконструируется система, с максимальным числом противопоставлений:

*arkan `спина человека' - *niegde `позвоночник человека';

*mon- `шея' - *n{i_}kVn- `шейные позвонки';

*fisa - `верхняя часть спины животного, загривок' - *sigde `грудные позвонки животного';

*sogdon `спина животного' (- *n{i_}ri `позвоночник животного');

*darama `спина животного = поясница';

*jikori `спинной мозг' (значение сохраняется по краям ареала – в подкаменно-тунгусском диалекте эвенкийского и в маньчжурском).

Слово *n{i_}ri заимствовано из монгольского, что, видимо, является следствием " автономизации названий частей спины человека и животного; по этой же причине в части северных языков стало названием позвоночника старое название спинного мозга *jikori, а для замещения функций последнего появилось самодийское заимствование *fu{c^}uka/furka... Можно, следовательно, предполагать для *niegde более раннее значение `позвоночник'" [Дыбо А. 1996, 288].

Учет системного устройства языка находит свое применение и при реконструкции культурной лексики. Так, в пратунгусо-манчжурском языке восстанавливаются два названия для холодного оружия (типа меча) — *tute- и *loko- Рефлексы loko- имеют в языках-потомках, помимо значения `меч', значения `сабля', `шашка' и `тесак', ср. эвенк. luku{c^}i{u_}n `меч', чжурчж. lo‑ huo `меч', негид. loxon `меч, сабля, шашка', ульч. loxo(n) `меч, сабля (японского происхождения)', маньчж. loxo `меч, сабля, тесак', удэг. lo^ho `сабля'. Рефлексы *tute- (имеющего параллели в других алтайских языках) представлены только в эвенкийском и имеют, наряду со значением `меч' (сахалинское tutek{e_}n, илимское tuten и др.), значение `копье' (урмийское tutakin, подкаменно-тунгусское t{u_}teke). Известно, что в исторически известную эпоху тунгусо-манчжурские копья имели двустороннюю заточку (сабля, шашка и тесак имеют одностороннюю). Таким образом, для пратунгусо-манчжурского периода восстанавливается оппозиция клинкового оружия с длинным лезвием, имеющего двустороннюю и одностороннюю заточку. Соответственно, для *tute- восстанавливается первое значение, для *loko- — второе (см. [Руссо (в печати)]).

Такая реконструкция подтверждается и археологическими данными — длинное клинковое оружие тунгусо-маньчжурских племен I тысячелетия до н. э., обнаруженное в захоронениях, подразделяется на заточенное с одной стороны и заточенное с двух сторон (см. [Деревянко 1987]).

ПРИЛОЖЕНИЕ

В русском языке заяц имеет эпитет косой. Эпитет достаточно странный — ничего специфически " косого" у зайца нет. В то же время слова с близкой фонетикой, обозначающие зайца, существуют в других индоевропейских языках, ср., например, нем. Hase (и — с ротацизмом — англ. hare) `заяц'. Немецкое h, как и русское к, может восходить к индоевропейскому глухому велярному, s, как и с, — к *s, нем. a и рус. о — к *{o(} или *{a(}. Похожим словом обозначается заяц и в индоиранских языках, ср. др.‑ инд. {s/}{a/}{s/}a. Краткое a в санскрите также может восходить к *{o(} или *{a(}, тип склонения для русского и древнеиндийского восстанавливается одинаково (и.‑ е. склонение на *{o(}), но древнеиндийское {s/} нормально восходит к и.‑ е. *{k$}, что можно свести с германским h или русским с, но не с русским к и германским s. Таким образом, имеется дилемма: либо в праиндоевропейском было слово `заяц', к которому восходят все перечисленные формы, но тогда требуется востановить праформу и объяснить фонетические преобразования, отличающиеся в данном случае от стандартных, либо все приведенные формы представляют собой случайные совпадения — с одной и той же структурой корня CVC, одинаковым вокализмом и типом склонения и со сходным консонантизмом.

Поскольку последнее представляется маловероятным, попробуем свести все формы к единому архетипу. Для этого надо рассмотреть не только данное сближение, но и другие слова со сходной звуковой структурой. При таком рассмотрении выясняется, что др.‑ инд. {s/} может наследовать и.‑ е. *s, ср. др.‑ инд. {s/}va{s/}ura и лат. socer `свекор' < и.‑ е. *s{w}e{k$}Vro‑ или др.‑ инд. {s/}m{a/}{s/}ru `борода, усы' и лит. sm{a~}kras `подбородок' < и.‑ е. *smV{k$}r‑. Во всех трех этимологиях имеется нетривиальное сходство корневого консонантизма: везде присутствуют (по разные стороны от гласного) фонемы *s и *{k$}, и везде в индоиранском происходит ассимиляция — замена рефлекса *s на рефлекс *{k$}. Слов же, где при наличии в корне *{k$} сохранялось бы *s, нет. Таким образом, налицо фонетический закон: и.‑ е. *{k$}‑ s или *s‑ {k$} > индо‑ ир. *{k$}‑ {k$}.

С другой стороны, в славянском есть случаи, когда и.‑ е. палатальные велярные развивается не в сибилянты, а в велярные смычные, ср. рус. гусь < и.‑ е. *{g$}hVns‑ (ср. др.‑ инд. ha{m.}sa‑, нем. Gans, лит. {z^}{a~}sis и др.), рус. свекор < и.‑ е. *s{w}e{k$}Vro‑. Все эти примеры описываются правилом, предложенным А. Мейе: велярный не переходит в сибилянт в том случае, если в корне есть s. Отметим параллелизм данного явления с только что рассмотренной ассимиляцией в индо-иранском: в обоих случаях " аномальное" развитие происходит в корне, где есть s и палатальный велярный (хотя само развитие в некотором смысле противоположно: в индо-иранском происходит ассимиляция, в славянском, напротив, ассимиляция избегается).

Теперь мы можем с большей уверенностью говорить об истории индоевропейского названия зайца: германские языки сохраняют без изменения индоевропейскую структуру *{k$}Vs‑, индоиранские демонстрируют ассимиляцию: *{k$}Vs‑ > *{k$}V{k$}‑, славянские — сохранение велярной артикуляции рефлекса *{k$} в присутствии рефлекса *s. Таким образом, в праиндоевропейском восстанавливается вполне однозначно реконструируемая лексема: *{k$}Vso‑ `заяц'.

Заметим, однако, что данная этимология русского косой (принадлежащая В.А. Терентьеву) все же остается спорной, поскольку в других славянских языках обозначение зайца при помощи данного корня не зафиксировано.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 111213 14 15 Следующая ⇒