ГЛАВА 3. АНАЛИЗ ОБРАЗА ВАМПИРА В АНГЛИЙСКОЙ ГОТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА

Джон Полидори «Вампир»

«Вампир» Джона Полидори стал первой повестью о вампирах. Она была опубликована 1 апреля 1819 г. Ее автор, Джон Полидори, долгое время являлся личным врачом Байрона. Именно от Байрона он услышал фрагмент рассказа об Августе Дарвелле той ночью, когда у Мэри Шелли родилась идея знаменитого «Франкенштейна». Байрон охладел к этой идее, но Полидори написал на основе «Фрагмента» своего «Вампира». Изначально эта повесть опубликовалась под именем Байрона. Тот горячо опровергал свое авторство и даже выпустил свой «Фрагмент», который послужил в свое время основой для «Вампира». Но в это время повесть уже имела большой успех, была переведена на другие языки, и авторство довольно долго еще приписывалось Байрону. Позже она по ней поставили одноименную театральную пьесу, также пользовавшаяся большой популярностью.

Сама эта повесть создала очеловеченный образ вампира, сильно отличающийся от фольклорного и приобретший черты инкуба: одновременно ужасающий и притягательный.

Внешность лорда Ратвена практически не описана в повести, упоминаются только мертвенно-серые глаз («the dead grey eye»[23]) и мертвенно-бледное лицо («deadly hue of his face»[24]). Полидори с самого начала старается подчеркнуть его отличие от остальных людей высшего общества: несмотря на то, что его взгляд одновременно вызывает страх, он одновременно с этим и привлекает к себе людей.

Во время путешествия с Обри лорд Ратвен проявляет черты демона-искусителя: его милостыня, которую он подавал исключительно недостойным людям, приносила им еще большие несчастья; соблазнял женщин, причем исключительно тех, что славились своей высокой нравственностью.

В Греции прекрасная гречанка Ианфа рассказала Обри легенду о вампирах: «and often as she told him the tale of the living vampyre, who had passed years amidst his friends, and dearest ties, forced every year, by feeding upon the life of a lovely female to prolong his existence for the ensuing months»[25] («часто, когда она рассказывала о живом вампире, который подолгу пребывал в кругу родных и друзей, каждый год вынужденный питаться кровью красивых женщин, чтобы еще на несколько месяцев продлить себе жизнь»[26]). Также она описывает черты вампира, полностью совпадающие с внешностью лорда Ратвена.

Имеется большая вероятность того, что Полидори сам придумал эту легенду, а Грецию использовал в качестве антуража для своей истории. Вампиры в Греции назывались «вриколакс» или «тумпаниакос», а само слово «вампир», хоть и употреблялось, но в качестве бранного и использовалось для оскорбления живого человека. И люди, впоследствии ставшие вампирами, по поверьям греков, не имели определенных внешних черт. По греческим преданиям, вампир являлся мертвецом, лежащим в могиле, и не мог жить среди живых людей. Вриколакс сначала выпивал кровь своих родственников и пил ее регулярно, а не раз в год. Также автором не упомянуты традиционные способы уничтожения вампиров. Однако уже после рассказа этой легенды говорится и другое: «but Ianthe cited to him the names of old men, who had at last detected one living among themselves, after several of their near relatives and children had been found marked with the stamp of the fiend's appetite»[27] («Ианфа, возражая, называла имена стариков, которые в конце концов обнаруживали в своем окружении вампира после того, как их родственники и дети были найдены мертвыми с отметиной дьявольского укуса»)[28]. Тут уже упоминается о нескольких жертвах вампира, без названия их пола.

Если обратиться к восточноевропейскому фольклору, то образ лорда Ратвена больше напоминает образ румынского вампира – моройи или стригойи. Они могли быть живыми людьми, обычно колдунами, что сочетается с более поздним упоминанием Иантой «ночных оргий вампиров», происходившие в лесу, через который собирается ехать Обри. «Оргии» вампиров заставляют вспомнить о ведьминских шабашах в странах Западной Европы, а кровь невинной девушки входила в состав колдовских снадобий. Также клятва не сообщать о смерти лорда Ратвена в течение года, данная Обри, не является простым обещанием – Обри не в состоянии ее нарушить, даже когда он хочет этого.

В желании лорда Ратвена быть похороненным так, чтобы первый луч восходящей луны коснулся его лица достаточно сложно отыскать фольклорные истоки. Возможно, Полидори придумал это, основываясь на представлениях о колдовской силе луны, бытовавших издавна в странах Западной Европы.

Таинственное воскрешение лорда Ратвена снова напоминает о румынских вампирах: по поверьям румын, человек, являвшийся живым вампиром, оставался им и после смерти, становясь соответственно вампиром мертвым.

Но остается неясным, является ли некоторое соответствие румынским легендам простым совпадением или это осознанный замысел автора. Однако к греческим легендам о вампирах повесть Полидори имеет не имеет почти никакого отношения.

Также существуют другие теории об источнике образа лорда Ратвена. Возможно, его прототипом был не Огаст Дарвелл (герой «Фрагмента» Байрона), но сам образ Байрона. Сама фамилия «Ратвен» была заимствована Полидори из романа Каролины Лэм «Гленарвон», где она описала историю своих отношений с Байроном. Имеются в «Вампире» и некоторые отсылки к роману Байрона с Каролиной Лэм. Например, упоминание некой леди Мерсер, которая «did all but put on the dress of a mountebank, to attract his notice»[29] («разве что не облачилась в шутовской наряд, дабы оказаться замеченной им»)[30], является намеком на скандальную историю, когда леди Каролина в одежде пажа пробралась в дом Байрона и после его отказа попыталась заколоть себя. Сама личность Байрона в то время являлась «олицетворением темных, запретных, безумных страстей и чудовищных нравственных преступлений, окутанных мрачным покровом тайны»[31] Впоследствии, чтобы ассоциации были менее очевидны, Полидори заменил фамилию своего героя.

Повесть была написана во время расцвета романтизма, и Байрон был ярким представителем английского романтизма. На образ лорда Ратвена могли оказать свое влияние не только образ самого Байрона, но также и образы его героев. Очевидно, что романтизм, являясь главным литературным течением того времени, тоже сыграл свою роль, и в лорде Ратвене видны черты, характерные для романтического героя. Некоторые романтические мотивы легко проследить в этой повести, например, двоемирие: противопоставление светского общества, которое привечает Ратвена и идиллической сельской Греции, где его боятся; Ианту, гречанку, возлюбленную Обри можно назвать идеалом, который и стремились найти писатели-романтики. Именно после ее убийства Обри вынужден возвратиться к лорду Ратвену. Сам Обри романтический и восторженный юноша, не очень приспособленный к жизни: «He thought, in fine, that the dreams of poets were the realities of life»[32] («Словом, поэтические мечтания он принимал за реальную действительность»»)[33]. Возможно, здесь легкая ирония над идеей первичности искусства и «абсолютизацией активного влияния искусства на жизнь»[34], и романтическим образом героя-мечтателя, ищущего идеал. А образ лорда Ратвена можно понять как метафору светского общества, которое губительно для чистых и невинных душ.

Шеридан Ле Фаню «Кармилла»

Произведение «Кармилла» было написано ирландским писателем Шериданом Ле Фаню и впервые опубликована в 1871 г. в альманахе «Темно-синий». Шеридан Ле Фаню в других своих произведениях часто обращался к легендам и преданиям своей родине, Ирландии. Именно в Ирландии бытовали представления о вампирах, сходные с восточноевропейскими, которых ирландцы называли дергдалами, и представляющих собой ожившие трупы, жаждущие человеческой крови.

Действие повести происходит в Штирии. Во время написания повести эта территория полностью принадлежала Австрии, точнее Австро-Венгрии, сейчас часть Штирии принадлежит Австрии, а часть – Словении. Уже место событий показывает нам, что автор намерен обратиться к восточноевропейскому фольклору.

Героиня повести Кармилла (настоящее имя – Миркалла) является последней представительницей знатного и древнего рода Карнштейнов. О них мало упоминается в повести, хотя есть намеки на какие-то злодеяния, совершенные членами этого рода: «It was a bad family, and here its bloodstained annals were written, " he continued. " It is hard that they should, after death, continue to plague the human race with their atrocious lusts»[35] («Здесь обитали дурные люди, и в этих стенах писались анналы, запятнанные кровью, — продолжал он. — Ужасно, что эти монстры и после смерти продолжают преследовать род человеческий своими свирепыми страстями»[36]). Последнее предложение можно понять как то, что Кармилла стала нежитью из-за злодеяний, что соответствует ирландскому фольклору. Именно в Ирландии существуют легенды о лордах, обреченных на вечную жажду крови из-за своих деяний. Но это предположение полностью опровергается в последней главе: «A person, more or less wicked, puts an end to himself. A suicide, under certain circumstances, becomes a vampire. That specter visits living people in their slumbers; they die, and almost invariably, in the grave, develop into vampires. This happened in the case of the beautiful Mircalla, who was haunted by one of those demons»[37] («Некий человек, более или менее безнравственный, накладывает на себя руки. Самоубийца при определенных обстоятельствах становится вампиром. Этот призрак посещает живых людей во время сна. Они умирают и в могиле почти всегда превращаются в вампиров. Так случилось и с прекрасной Миркаллой, которую преследовал один из этих демонов»[38]). Тут упоминается сразу несколько причин становления вампиров характерных для восточноевропейских преданий: самоубийство и убийство вампиром, после чего жертва восстает уже в виде нежити.

Внешний вид Кармилы сильно отличается от того, как представляют вампиров сейчас: «Except that her movements were languid--very languid--indeed, there was nothing in her appearance to indicate an invalid. Her complexion was rich and brilliant»[39] («За исключением вялости — крайней вялости — движений, ничто в ее облике не указывало на болезненность. Прекрасный цвет лица»[40]). Позже говорится: «They present, in the grave, and when they show themselves in human society, the appearance of healthy life»[41] («Как в могиле, так и в человеческом обществе они являют видимость жизнеспособности и здоровья»[42]). Кармилла выглядит как здоровый человек. Хотя в восточноевропейском фольклоре, за исключением болгарского, не описано, что мертвый вампир может жить среди людей, Ле Фаню, вероятно, здесь опирался на приметы вампиризма: вампиром признавали неразложившийся труп, во всем похожий на живого человека и обладающий румяным цветом лица.

Также характерна для восточноевропейских легенд о вампирах эпидемия непонятной болезни, начавшаяся после приезда Кармиллы: «The swineherd's young wife died only a week ago, and she thought something seized her by the throat as she lay in her bed, and nearly strangled her. Papa says such horrible fancies do accompany some forms of fever. She was quite well the day before. She sank afterwards, and died before a week»[43] («Всего лишь неделю назад умерла молодая жена свинопаса. Она рассказывала, что кто-то схватил ее за горло, когда она лежала в постели, и чуть не задушил. Папа говорит, что такие жуткие фантазии сопровождают некоторые формы лихорадки. За день до этого она была совершенно здорова. А тут стала чахнуть и умерла, не проболев и недели»[44]). Симптомы нападения вампира по преданиям именно таковы: непонятная болезнь, от которой человек очень быстро умирает, при этом иногда видя призрака вампира.

Как и фольклорные вампиры, Кармилла обладает способностью проникать в закрытые помещения и выходить из могилы. Кармилла может бодрствовать и днем, и ночью, но рассвет должна пережидать в своей могиле. Несмотря на то, что это несколько несвойственно вампирам в восточноевропейском фольклоре, Саммерс в своей книге приводит сведения, что подобные предания действительно существовали.

Обнаружение же и казнь Кармиллы почти полностью соответствуют своему фольклорному образцу: «The grave of the Countess Mircalla was opened; and the General and my father recognized each his perfidious and beautiful guest, in the face now disclosed to view. The features, though a hundred and fifty years had passed since her funeral, were tinted with the warmth of life. Her eyes were open; no cadaverous smell exhaled from the coffin. The two medical men, one officially present, the other on the part of the promoter of the inquiry, attested the marvelous fact that there was a faint but appreciable respiration, and a corresponding action of the heart. The limbs were perfectly flexible, the flesh elastic; and the leaden coffin floated with blood, in which to a depth of seven inches, the body lay immersed»[45] («Могила графини Миркаллы была вскрыта; генерал и мой отец опознали в той женщине, лицо которой открылось взглядам, свою вероломную и прекрасную гостью. Ее кожа, хотя со времени погребения прошло уже сто пятьдесят лет, была окрашена в теплые живые тона, глаза открыты; из гроба не исходил трупный запах. Два медика, один состоявший на службе в комиссии, другой — со стороны следствия, засвидетельствовали тот удивительный факт, что имелось слабое, но различимое дыхание и соответствующее биение сердца. Конечности сохранили гибкость, кожа — эластичность, а свинцовый гроб был наполнен кровью, в которую на глубину в семь дюймов было погружено тело»[46]). Как мы можем видеть, здесь присутствуют все черты фольклорного восточноевропейского вампира: неразложившийся труп, выглядящий, как полностью живой человек, отсутствие трупного запаха, гибкие конечности. В фольклоре не упоминаются только едва заметное дыхание и биение сердца, хотя это и не противоречит ему. Также нигде нет упоминания о теле вампира, лежащем в гробу, полном крови. Вполне возможно, что эта подробность является полностью вымыслом автора.

Сама сцена казни выглядит типично для восточноевропейской легенды о вампирах: «The body, therefore, in accordance with the ancient practice, was raised, and a sharp stake driven through the heart of the vampire, who uttered a piercing shriek at the moment, in all respects such as might escape from a living person in the last agony. Then the head was struck off, and a torrent of blood flowed from the severed neck. The body and head was next placed on a pile of wood, and reduced to ashes, which were thrown upon the river and borne away»[47] («Поэтому тело, в соответствии с издавна заведенным порядком, извлекли из гроба и в сердце вампира вогнали острый кол. При этом вампир издал пронзительный вопль, точь-в-точь похожий на предсмертный крик живого человека. Мертвецу отсекли голову, и из отделенного затылка хлынул поток крови. Тело и голову положили затем на костер и сожгли, а пепел бросили в реку»[48]).

Описание соответствует традиционному для Восточной Европы способу уничтожения вампиров: сначала вонзали в грудь кол, потом отрубали голову и сжигали тело с головой на костре. Считалось, что во время вонзания кола, будет идти кровь, а тело вампира дергаться в предсмертной агонии.

Шеридан Ле Фаню во многих деталях следует восточноевропейским представлениям о вампире, однако, серьезно отступает от них, приписывая вампиру влечение к одной-единственной жертве: «The vampire is prone to be fascinated with an engrossing vehemence, resembling the passion of love, by particular persons. In pursuit of these it will exercise inexhaustible patience and stratagem, for access to a particular object may be obstructed in a hundred ways. It will never desist until it has satiated its passion, and drained the very life of its coveted victim. But it will, in these cases, husband and protract its murderous enjoyment with the refinement of an epicure, and heighten it by the gradual approaches of an artful courtship. In these cases it seems to yearn for something like sympathy and consent. In ordinary ones it goes direct to its object, overpowers with violence, and strangles and exhausts often at a single feast»[49] (Вампиры склонны подпадать под очарование некоторых людей. Эта всепоглощающая страсть напоминает любовь. Следуя за предметом своей страсти, вампиру приходится проявлять неистощимое терпение и хитрость, потому что доступ к тому может быть затруднителен из-за множества различных обстоятельств. Вампир никогда не отступается, пока не насытит свою страсть, высосав до капли жизненный источник желанной жертвы. Но он с утонченностью эпикурейца будет лелеять и растягивать удовольствие и умножать его, прибегая к приемам, напоминающим постепенное искусное ухаживание. В таких обстоятельствах вампир, по-видимому, стремится к чему- то вроде взаимности и согласия. Обычно же он подступает к жертве сразу, неистово на нее набрасывается и часто удушает и высасывает за одну трапезу[50]). К этой единственной жертве вампир испытывает чувства наподобие любви и пьет из нее кровь несколько месяцев, в отличие от обычных жертв, которых он выпивает за один раз. Этому факту нет подтверждений в фольклоре восточноевропейских стран, равно как и об ограничениях, которые налагаются на имена вампиров (Кармилла могла брать только имена, являющиеся анаграммой ее собственного).

Но самое главное отличие образа Кармиллы от образа фольклорных вампиров – это то, что она живет среди людей и может успешно притворяться живым человеком. У нее даже имеются живые помощники, например, та таинственная женщина, выдающая себя за мать Кармиллы, чье имя и мотивы так и остаются неизвестными. Прообразом Кармиллы могла послужить венгерская графиня Батори, чьими жертвами, как и Кармиллы, были исключительно молодые девушки (Батори купалась в их крови, чтобы продлить свою молодость).

Шеридан Ле Фаню продолжает тенденцию очеловечивания образа вампира и одновременно, его эротизацию. В чувствах Кармиллы к Лоре (главной героине) явственно просматривается влечение с лесбийской окраской: про это чувство в тексте говорится, что это «страсть, похожая на любовь».

Возможно, эротизация образа вампира связана с жесткой моралью Викторианской эпохи и подавлением сексуальности, особенно женской. Объект вожделения вампира ничего не может сделать, он является жертвой, что снимает вину за неподобающее поведение или действия. Можно сказать, что вампир выполнял такую же роль, какую выполняли суккубы и инкубы в Средние века. Но вампир олицетворяет собой не только любовь, но и смерть. А эти два начала всегда притягивали к себе людей, поэтому образ существа воплощающего в себе сразу Эрос и Танатос, вполне закономерно привлекателен.

Автор, скорее всего, уделял много внимания фольклору о вампирах во время работы над повестью. Здесь образ вампира является чисто восточноевропейский, даже предполагаемый прототип жил в означенной области. Расхождения с фольклорным образом, вероятно, дань тенденции и традиционному образу вампира в английской готической литературе.

Мэри Чолмондли «Освободи»

Рассказ «Освободи» («Let loose») английской писательницы Мэри Чолмондли был впервые опубликован в журнале «Темпл бар: Лондонский журнал для городских и сельских читателей» в апреле 1890 года. Позднее он вошел в американское издание авторского сборника рассказов «Моль и ржа».

Действие рассказа происходит в Йоркшире. В приходскую церковь приезжает художник, желающий срисовать фреску, находящуюся в склепе. После открытия склепа в деревне начинаются странные смерти.

Эту историю нельзя назвать в полной мере историей именно о вампирах. Однако в некоторой мере образ существа здесь более близок к образу фольклорного вампира, чем в других произведениях, упомянутых в нашей работе.

История появления вампира, рассказанная священником, достаточно характерна для фольклора, хотя не имеет каких-либо национальных особенностей. Злобным призраком, убивающим людей становится после своей смерти некий Роджер Деспард, ведущий порочный образ жизни: «He was a man of a vile life, neither fearing God nor regarding man, nor having compassion on innocence, and the Lord appeared to have given him over to the tormentors even in this world, for he suffered many things of his vices, more especially from drunkenness, in which seasons, and they were many, he was as one possessed by seven devils»[51] («В самом начале, когда вы интересовались склепом, я сказал, что он закрыт уже тридцать лет, и так оно и было. Тридцать лет назад этот мир покинул некий сэр Роджер Деспард, владетель поместий Вет‑ Вейст и Дайк‑ Фенс, последний из рода, который теперь, благодарение Богу, пресекся. Он был человеком мерзостной жизни, не боящимся ни Бога, ни людей, не имеющим сострадания к невинным, и, я думаю, Бог предал его мучениям уже в этом мире, поскольку он многое перенес от своих пороков, особенно от пьянства, и его терзали семь дьяволов»[52]).

Умирает сэр Деспард без покаяния, проклиная Бога и людей, и утверждая, что его душит дьявол: «I heard that terror had come upon him, and that evil imaginations encompassed him so thick on every side, that few of them that were with him could abide in his presence. But when I saw him I perceived that there was no place of repentance left for him, and he scoffed at me and my superstition, even as he lay dying, and swore there was no God and no angel, and all were damned even as he was. And the next day, towards evening, the pains of death came upon him, and he raved the more exceedingly, inasmuch as he said he was being strangled by the Evil One»[53]. Я слышал, что его охватил страх и дьявольские лики тесно обступили со всех сторон, так что очень немногие могли находиться рядом с ним. Но увидев его, я понял, что в душе этого человека нет места раскаянию. Даже находясь при смерти, он насмехался надо мной и моей верой, утверждал, что Бога и ангелов не существует, и проклинал всех»[54]). На следующий день, к вечеру, у него началась агония, он бредил, говорил, что его душит дьявол. Этих причин (порочная жизнь, богохульство и отсутствие раскаяния перед смертью) вполне достаточно, согласно фольклору, чтобы покойный стал вампиром или просто неупокоенным мертвецом. Граница между этими видами нежити была очень нечеткой, особенно в восточноевропейском фольклоре.

Перед самой своей смертью Деспард отрезает себе руку и проклинает ее: «he would leave one of his hands behind on earth, and that it would never rest until it had drawn blood from the throat of another and strangled him, even as he himself was being strangled»[55] («он оставит одну руку на земле и не успокоится, пока та не заставит истечь кровью из глотки и не задушит другого человека, совсем как сейчас душат его»[56]).

После этого склеп был закрыт, и открыт только спустя тридцать лет по просьбе художника. Тогда проклятие исполнилось, и начались таинственные смерти, сопровождающиеся удушением жертвы.

Как уже было сказано выше, этот рассказ нельзя назад в полном смысле рассказом о вампире. Его можно также назвать рассказом о привидении или о проклятии. Но самой примечательной особенностью этой истории можно назвать почти полное отсутствие в повести самого образа вампира. Мы узнаем историю его появления из разговора главного героя со священником, оттуда же о его жертвах и причинах их смерти («The doctor has just been here to tell me of that which is a mystery to him. I do not wish the people of the place to know it, and only to me he has mentioned it, but he has discovered plainly on the throat of the old man, and also, but more faintly on the child's, marks as of strangulation»[57] («Доктор только что приходил рассказать мне об этом случае, который кажется ему загадочным. Я не хочу, чтобы слухи дошли до местных жителей, он рассказал это только мне: на горле старика доктор обнаружил четкие следы удушения. У ребенка были такие же, но менее явные»[58])). Однако сам вампира отсутствует даже во время своего нападения на главного героя. Можно увидеть только последствия (следы пальцев, оставленные на горле).

Это соответствует некоторым моментам восточноевропейского фольклора. Часто в нем вампир предстает, как и в этом рассказе, невидимым, неуловимым призраком, которого не видят даже сами жертвы, а вычислить можно только особыми обрядами.

Также автор не очеловечивает вампира, как это делают в других произведениях. Здесь он является безликим злом, которое нельзя ассоциировать с человеком.

Поэтому, несмотря на отсутствие четкой фольклорной принадлежности, можно сказать, что этот образ можно назвать достаточно близким к народному образу восточноевропейского вампира.

Итак, как мы увидели, во всех трех произведениях литературный образ вампира имеет некоторые черты, которые можно сопоставить с чертами фольклорного образа восточноевропейского вампира. С другой стороны, в двух произведениях из трех присутствуют ярко выраженные очеловечивание и эротизация литературного образа вампира.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 Следующая ⇒