|
Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
|
|
Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Трагедия в 5 действиях, 6 картинах
Автор: Грильпарцер, перевод Золтана Амбруша Поллачек — Визвари, Роза, его тетушка — Паулине, Ратки, редактор — Надаи, барон Флориш — Деже.
В 1938 году одна вечерняя газета организовала для читателей игру. Нужно было отыскать в тексте газеты задуманное слово. По окончанию конкурса газета давала обзор читательских писем, а самые интересные из них публиковала. Однажды получился такой фокус:
" Письмо Б. Баби. Из более двухсот полученных любезных писем самым актуальным стало письмо, в котором остроумно характеризуется нервное состояние участников конкурса, а также находчиво выражается тот отзвук, который передается от наших жизнерадостных охотников за словом к нашему штабу. В письме говорится: " Если у вас грипп, позаботьтесь также об основательном очищении вашего желудка и кишок при помощи горькой минеральной настойки Йожефа Ференца. Спросите у своего врача" (" 8 Ораи Уйшаг", 1938, сент., 6).
Чаще всего при верстке случается, что строки перепутываются. При этом текст становится абсолютно бессмысленным. Иногда беспорядочные строки поражают читателя нежелательным содержанием. Это случилось с брачным объявлением о новых узах Гименея в газете " Уйшаг" от 30 апреля 1934 года. Перепутанные обрывки фраз выплясывали перед глазами читателя какой-то скабрезный танец.
" Молодящий Воронов женился. Из Бухареста сообщают: профессор Воронов… Молодая супруга 21 года, в то время как Воронов… помогай ему и дальше в трудах его, бог венгров."
Раз уж речь зашла о любви, то сюда же напрашивается последняя фраза романа, печатавшегося по частям с продолжениями в 1937 году в " Мадьяр Хирлап", номер от 5 июня. В романе говорится о жизни Эндре Ади в Надьвараде, в отрывке, помещенном в этом номере, Ади и Леда гуляют по улицам города:
" Банди шел рядом, задрав голову, держа снятую шляпу в руке. Завиток его красивых, волнистых волос падал на висок, на его широком, скульптурно очерченном лице, бронзового оттенка коже играло солнце. Он немного помолчал, а потом сказал: (продолжение следует)".
ДАДА
" Исключения подтверждают правило." Эта ужасно избитая фраза, вероятно, силится сказать, что если речь идет об исключении, то это уже само по себе предполагает наличие правила. Фраза эта сработана литературой. Во все более стремительном соревновании писатель обречен, если на него давит груз отсталости. Надо сбросить старый груз и свободно мчаться грудью вперед, вздымающейся под дуновением свежего, нового, вперед, навстречу финишной ленте. Новое, что возникло под Солнцем, — это дада. Знамя дадаизма было развернуто в феврале 1916 года за столиком писателей в " Кабаре Вольтера". Среди его основателей следует назвать румына Тристана Тцара, немца Рихарда Гюльзенбека и эльзасца Ганса Арпа. Позднее, когда волны Дада кругами разошлись по Европе, на какое-то время под их знамя прибились даже такие французские писатели, как Блэз Сандрар и Жан Кокто, даже, что отрицать, Гильом Аполлинер. Вопрос первый: что означает общее название течения дада? Французское значение слова " дада" — детская лошадка, прутик. Однако первые дадаисты протестуют против того, будто бы они сознательно выбирали себе лозунг. По их словам, Тцара поступил способом тясячелетней библиомантии, то есть гадания по книге. Он раскрыл наугад увесистый том " Petite Larousse", ткнул пальцем, ноготь остановился на слове dada. Этот знаменитый случай Ганс Арп рассказывает так:
" Заявляю, что Тристан Тцара 8 февраля 1916 года в 6 часов вечера нашел слово dada (дада). Я присутствовал вместе с моими двенадцатью детьми при том, как Тцара впервые произнес это слово, которое законно вызвало у нас крайнюю степень энтузиазма. Это произошло на террасе цюрихского кафе, я как раз засовывал бриошь в мою левую ноздрю. Это слово не имеет никакого смысла, только глупые интересуются его значением. Что волнует нас, так это дух Дады, и мы все уже были дадаистами до того, как существовала Дада" [151].
Сообщение, хотя и проявляется в дадаистской форме, указывает на поразительную скромность. В конце концов, автор мог и написать, что засовывал двенадцать ребятишек в правую ноздрю, смысл заявления от этого бы не исказился. Стало быть, надо посмотреть в надежном месте, в чем же мозговина нового направления. Словарь на этот счет дает такое разъяснение:
" Цель их стихов: продуцировать произвольные композиции из серии свободных ассоциаций. Эти стихи порой выполняют роль пересмешника, однако в предложениях и отдельных частях предложений часто отсутствует не только логическая связь, но и сами слова не имеют смысла, и поэтому стихи строятся на чистом звуковом эффекте."
Так кратко говорит словарь. Да, но исследователя не может удовлетворить такая краткая характеристика. Надо послушать одного из основателей нового направления, он-то лучше знает, чего они хотели. Рихард Гюльзенбек подробно раскрыл дадаистское кредо, из этой, похожей на манифест, постановки задач я узнал их наиважнейшие идеи[152].
" Человеку нужно быть дадаистом, чтобы занять дадаистскую позицию против собственного дадаизма. Есть горы, дома, моря, водопроводы и железные дороги. В пампасах ковбои запускают свои широкие лассо, и на фоне миллион раз написанного Неаполитанского залива покачивается романтическая гондола. Дада все это поняла, дада использовала все возможности физического движения. Дада заставила все мировоззрения течь вокруг ее мизинца. Дада — танцующий над моралями земного шара дух. Дада — явление гигантской параллели нашей релятивистской философии. Дада не аксиома, Дада — душевное состояние, которое независимо от школ и теорий, которое атакует сама личность, но без насилия. Даду нельзя забить в параграфы. Вопрос " что есть Дада? " — бездарный и школьный… Даду нельзя понять. Даду надо пережить. Дада непосредственна и сама собою разумеющаяся. Человек — дадаист, пока жив. Дада индифференциальная точка между содержанием и формой, между женщиной и мужчиной, между материей и духом, поскольку она — ключ магического треугольника, открывающегося в сторону линейной поляризации человеческих дел и понятий. Дада — американская сторона буддизма, неистовствует, потому что умеет молчать, действует, потому что остается в покое. Именно поэтому Дада — ни политическое, ни эстетическое течение, она не ораторствует за человечество и за варварство тоже, войну и мир она держит в своей тоге, но остановилась на флипе с шерри брэнди…"
Мелочность с моей стороны, но я выужу из огромного, с широким охватом манифеста гондолу, покачивающуюся на волнах Неаполитанского залива, и прицеплюсь к тому, что гондолы колышат венецианские лагуны. Такое не по-дадаистски, а по-школьному. Возможно, тут речь и не в оговорке, Дада нарочно переместил гондолы в Неаполь. Дада все понимает, дада заботливая наседка, согревающая под крыльями даже тухлое яйцо. Дада вскармливает и чужих подкидышей, если и не материнским молоком, то шерри-брэнди. Она взяла к себе дух новорожденных духовных деток; их родной папаша дал им имена Баптизм и Одоризм. Один из руководителей берлинского движения Рауль Гаусманн разъяснил основные положения новых " измов" таким образом: " …мы хотим высвободить взгляд, жестко сфокусированный на одной вещи, потому что расширенный благодаря нашей науке взгляд стал круглым и полным, мы привнесли в наш способ видения все оптические возможности, и сейчас в оптике мы идем вперед, вплоть до основного явления света… Электричество сделало для нас возможным переформирование баптических эманаций в мобильные цвета, шумы, новую музыку… Мы требуем расширения всех наших ощущений и их покорения. Мы хотим взорвать их прежние границы. Из Италии мы получили весть о тактилизме Маринетти! Он туманно схватил в нем проблемы баптического ощущения и испортил его! Маринетти антипатичен нам, потому что исходит из случайного, а не из преимущественного знания. Долой все увещевания! Представим, что чуть ли не решающая основа наших ощущений есть сознание, баптическое ощущение, эманации которого проникают сквозь 600-километровый покров пара вокруг земли до самой Медведицы — и тогда нельзя не признать, почему бы нам не сделать это наиважнейшее в наших восприятиях самостоятельным, ранее не существовавшим жанром. Мы требуем баптизма точно так же, как требуем одоризма! Будем распространять баптическое и обоснуем научное за пределами простой случайности, как было до сих пор! Почему, наконец, мы должны цепляться сентиментально за старое искусство для уха или глаза? Новый человек должен иметь смелость быть новым! … Приступим к воспитанию самого главного нашего ощущения: да здравствует баптическая эманация! " … И так далее… Здесь мне придется уйти от главного предмета, чтобы познакомить читателя с основными понятиями обруганного тактилизма Маринетти[153]. Поэт в своих многочисленных футуристских манифестах уделил место и тактилизму. Целью этого " изма" было открыть путь для осязательных ощущений. Так называемые тактилические величины Маринетти распределил по шести категориям: I. Отвлеченные, холодные наощупь, как, например, станиоль или стекло. II. Уговаривающие, пробуждающие мысль наощупь: шелк, шелковая кисея. III. Возбуждающие, пробуждающие желания, теплые: бархат и шерсть. IV. Теплые, но волевые: жаккардный шелк и губчатые ткани. V. Теплые, сильные: тонкой выделки кожа, лошадиная кожа, собачья кожа, волосы человека, пух. VI. Теплые, нежные, чувственные: губка, напильждак, всякие щетки, железная щетка тоже — также плющ и бархатистый налет на персике. Эта классификация определенно имела целью дать какое-то общее представление, ведь из нее выпали многие интересные наощупь поверхности, например, упаковочная бумага, соленый крендель, ремень эсслингенской жалюзи, ежик, крапива и т. д. Практическое применение тактилизма, так сказать, возможно во всех областях. Кроме всего прочего, Маринетти осуществил так называемые путешествия руками. Он изготовил тактилические доски и расположил на них такие материалы, осязание которых во время путешествия особенно характерно. Париж призваны характеризовать очень тонкие, одновременно теплые и холодные тактилические величины, то есть к доске прикреплялись шелка, бархаты, перья и бахрома. Если вы желали попасть в Африку морским путем, то надо было применять для осязаемости моря скользкие, металлические, новые поверхности, особенно стекло и станиоль. Судан требует грубых, нешлифованных и колючих, однако же и горючих и сладострастных, на доску требуются щетки, железная щетка, губка, шерсть и другое в том же роде. Такие тактилические доски были призваны дополнить оглупляющую игру в шахматы, поскольку они дают особенное наслаждение, когда играющие ощупывают руками разнообразные тактилические путешествия. На сходном принципе основан и тактилический театр. Публике не нужно утруджать глаза, тараща их на сцену. Длинные тактилические ленты протягиваются с помощью вращательного механизма вдоль кресельных рядов, каждый зритель (правильнее, касатель) пропускает ленты через руки и наслаждается чудесной осязательной гармонией. При желании можно применять музыкальное и световое сопровождение. Если речь зашла о театре, я должен упомянуть, что Дада тоже взялась вскормить театрального младенца. Его законный папаша — Курт Швиттерс[154], писатель и художник из Ганновера. Он излагал возможности нового театрального искусства, получившего имя Театр Мерц, следующим образом:
" В противоположность драме и опере в Театре Мерц все элементы сценической работы органически связаны и переходят друг в друга; эти элементы не могут быть написаны, прочитаны или прослушаны, их надо пережить в театре. До сих пор все факторы обрабатывались отдельно, сцена-Мерц знает только растворение всех факторов в общем произведении. Материал сценической картины может составлять любое твердое, жидкое или газообразное тело, человек, проволочное заграждение, струя воды, голубая даль, сноп света… Материалом партитуры может быть все: голос и шум, который можно производить скрипкой, швейной машинкой, тиканьем часов, разбрызгиванием водяной струи. Материалом поэмы может стать все, что волнует ум и чувства… Чем больше произведение ломает объективную логику интеллекта, тем больше возможностей открывается для художественного строительства", и т. д.
Не имею возможности для более пространных объяснений, честно признаться, я сам не совсем понимаю намерений изобретателя Театра-Мерц. В то же время в живописи перед нами со всей ясностью открывается пионерское значение Мерца. Швиттерс был тем, кто впервые приклеил к своим картинам коробку из-под сардин, бечевку, газетную бумагу, яичную скорлупу и прочие аксессуары. Один из его поклонников-ганноверцев так расшифровал смысл нового искусства:
" Художнику предлагаются и прочие возможности, не только краски и полотно. Художник-мерц ничем не пренебрегает из того, что считает возможным использовать. Потому что каждое есть часть всего, и в каждом присутствует целое. Настолько, что из забавных и смешных вещей, которые могут валяться в куче мусора, он строит мир. Мерц нельзя расценивать просто как художественный прием. В конечном счете это такое мировоззрение, из которого могут выйти и другие художественные творения: стихи, театр. Мерц, происходя из космического чувства, в своей сути всеобъемлющ".
(С определением " космический" в связи с мировоззрениями я встречался в работах толкователей разных " измов". На венгерский перевести его не удалось.) Чтобы наглядно представить поэзию-мерц, я нашел одну приятную лирическую поэму, но представление ее придется немного отложить, потому что я не могу открыть мое собрание примеров дадаистской поэзии приличнее, нежели процитирую несколько отрывков из самого известного произведения основателя течения. Это творение Тристана Тиары[155]— лучшее на его творческом пути, уже своим заглавием оно подтверждает, что надежды, которые титаны " Кабаре Вольтера" возлагали на талант своего мэтра, оправдались. Заглавие " Первое райское приключение господина Антипирина". Говорят, что автор хотел высмеять идеи и мораль старой буржуазной литературы. Другие полагают, что дадаистское материнское молоко отдает шерри-брэнди. Композиционно произведение состоит из диалогов. Я старался подобрать выдержки так, чтобы пропущенные части не мешали пониманию смысла. Первое действующее лицо — некий господин СинеСиний, который, по словам автора, в пустыню прибыв вопя прокладывает путь в песках зыбучих ток крови слушает пиявка и стафилин метави лунда нгами усердием дитя-самоубийцы. В этом месте у меня сразу же возникли опасения, что несведущий в дадаизме читатель, возможно, не совсем понимает ход мысли автора. Особенно смущает отсутствие начальных прописных букв в строке и знаков препинания. Тогда я сообщу, что дадаистская литература и не пользуется начальными в строке большими буквами, а также знаками препинания. Хотя, впрочем, замысел и не оригинален. Маринетти высказал его впервые в футуристском манифесте, датированном 11 мая 1912 года[156]. Знаки препинания, — говорил он, — как и устаревшие правила грамматики, препятствуют пульсирующей и стремительной скорости нового стиля. В крайнем случае можно пользоваться арифметическими знаками + — = >, чтобы акцентировать вес и направление некоторых движений. Дада услужливо переняла теорию Маринетти. По этой причине она опускает привычные правила, как мы это еще увидим. Бессмысленные слова, некое негритянское звучание — это уже изобретение самой Дада. Они их очень любят употреблять, потому что, видите ли, есть такие глубокие мысли, для выражения которых современные языки совершенно непригодны. Нужно обратиться назад, к древней поре человечества, языковую сокровищницу которой донесли до нас туземцы. Изучение такого, находящегося в древнем состоянии языка, однако, было бы излишней тяготой. Довольно, если мы обратимся к его звучанию, такой искусственно по звучанию созданный язык будет точнее всего передавать мысль. Как мы уже это и прочувствовали на примере господина СинеСинего. Что касается Стафилина, то я его и сам не понимаю. Стафилинус — это что-то вроде жука, их водится много видов, мог же один из них забраться и в пустыню. Говорит господин Крикри: Маски и цирк гниющего снега во Пскове выратаю с завод в псковском цирке в Португалии набережная тропична и зачата непорочно длинные свинцовые штуковины прячутся осиколо мгабати байлунда СинеСиний совершенно понял последнюю строку, потому что отвечает так: Фарафамгана соко бгай аффабу Вступает новый герой, Пипи: Горечь безбожная шагай шагай кокс верблюд церковная горечь сбирается тсятсе завесы весывесывесы Наконец заговорил господин Антипирин, включается в негритянские присказки СинеСинего и продолжает их словами, очевидно, выражающими какие-то чувства: Соко бгай аффабу зумбай зумбай зумбай зум Господин Крикри проясняет ситуацию: Человечества нет газовые фонари и собаки дзин аха дзин аха бобобо тяо оахиу бебум иха ихо СинеСиний успокаивается на этом единственным словом: Определенно Потом снова заявляет Антипирин: Закрытые двери как братья мы темносиние хом вин друм сколопендрум на башне дивом дивуюсь дивлюсь удивляюсь механизм обезболивания 179858555 ихо бибо фиби Соко бгай аффабу покой нефтяных болот откуда в полдень мокрые желтые пеленки просыхают фарафамгама моллюски педро хименез де батуман набивают птицы подушки с а/2 оу сп х вулканы взрываются соко бхай аффабу неправильный многоугольник современный прыгун на голос и хорошая погода Вот так и пульсируют диалоги дальше, порою с непригодными для печати выходками. Наконец, подает голос и сам автор, в наивозможнеише одорических изречениях раскрывая сущность дадаизма, и тем завершает свое произведение: Фотограф трех близнецов породил похожих на скрипку брюки растут листья луны покачиваются в моем шкафу любовь моя товя грудь стекло руки возле золы поправь мне живот малыша продадим где-то умер скверный мальчишка мозг пусть работает дальше наискось мышь по небу бежит чуть не переехали мозги горчица течет из них а мы станем газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями газовыми фонарями потом пойдем дальше. Что ж, пойдем дальше. Пусть будет еще один из основателей. Ганс Арп[157], который в то самое время запихивал бриошь в левую ноздрю. В цикле стихов " Die Wolkenpumpe" опять присутствует столь любезная ему часть тела: Средь трав колокольцы висели и майский звонили звон со сводов клювы летели воду веревками лентами вили вязали в узлы уже качал головою кто-то над этим фокусным миром рука из весеннего дождика с неба спустилась трав занавеси пораздвинув радугой радугу обнявши был этот самый крендель певчие птицы с тонзурой как моль моль держали в когтях своих моря маски через одну ноздрю вдыхали горы и выдыхали дымом в другую Дайте из моего шкафа испанские восковые плащики птичкам Теперь я приведу строки более развитого направления Дада — поэзии-мерц. Курт Швиттерс, изобретатель мерца, издал томик любовных стихов " Annablume". Одно из стихотворений воспевает идеал поэта так:
Любовь всех 21 моих чувств, люблю тебе! Ты твой тебя мне, я тебе ты мне — наше? Цвет яблони! Анна, а-н-н-а, каплями капаю имя. Твое имя каплет, как мягкое овечье сало. Читаешься ты и сзади наперед, ты, Что прекраснее всех, и сзади ты, как спереди: А-н-н-а. Овечий жир струями каплет по моей спине анна, Цветок, ты глупый зверь, люблю тебя.
Под влиянием любви к Анне поэт был склонен к уступкам: употреблял знаки препинания и заглавные буквы в начале строки. Но в поэме " Cigarren" он неумолимо настаивал на мерцистском мировоззрении; Вытянутая в длину форма стиха вынуждает поместить и другое мерцистское произведение. Оно называется " Циклон таба"; автор Драган Алексич. Цигаррен Цигаррен Ци гар рен Це и ге а ерр ерр е ен Це Це И Це И Ге Це И Ге А е Р Це И Ге А е Р е Р Це И Ге А е Р е Р Це И Ге А е Р е Р Це И ГЕ А е Р е Р Е Р Е е Н Е е Н е Н Це и ге а ерр ерр е ен Ци гар рен Цигаррен ТАБА ЦИКЛОН т А б А ТаБ у табу мимемамо табу т А б А Табу АБУ Та Бу а Бу Таб у бу m Абббу Табу а Бу та Бу (попокатепетл) а Бу (попопо) Та бу (какака) абуа абу У абу Е абул а Бу Киабу абукиабу Та Ба убата табу таба ре ре ре Ре Ре Рн Рн Рн Рн Реб ен ен Рн абу табу абуа у табу абнааа аб табу абаата бабаата табу табаууута таба Р Н табарен табарен Енен табаререм (парлевуфрансе) Ощущаю недостаток пояснительного текста. Без оного мне остается предположить, что сочинением " Цигаррен" поэт хочет дать прочувствовать затяжку сигарой, а может быть, явить и самую форму сигары с буквенной надписью, рельефно выступающей посредине. Второе произведение имеет намерение дать образ бури, расшвыривающей буквы, силу циклона, сотрясающего мозг. Достоверно следуя традициям дадаистов в создании ассоциативных систем, я присоединяюсь к последней строке стихотворения " Таба циклон" и присовокуплю к нему небольшой французский поэтичский десерт того времени, когда колеса дадаистской телеги переехали мозги Жану Кокто[158]и из них потекла следующая горчица: Вершина горы — вол, со стулом на голове, церковь шевельнулась, то была корова, корова тенью обсыпанная гора, горища задрожала, чтобы прогнать стада, обкусывающие ей спину. Лошак заворачивает гору. Его глаза чернильница. Мухи пьют чернила. Что я видел слева, теперь справа и встретил моряка, кто опасно раскачивался на мясопустном вторнике. Сюда его закинула качель. Но теперь не до веселья, пешком спускаться надо. Ангелы в голубом вкруг бога плавают пешком. Примерно лет пять бушевал циклон Дада по литературным зарослям Европы. Потом сила вихря, вырвавшегося из цюрихской пещеры, начала слабеть, постепенно стихая, наконец около 1921 года дух из нее вышел вон. От беспокойства и волнений военных лет покачнувшиеся было мозги Европы стали на место. Бойцы-пионеры Дады разбрелись, помогая тащить шлейфы новых литературных течений, первоначальный лагерь поредел. Там-сям еще сражался одинокий воин, даже уже и не по убеждению, скорее, из упрямства стоял за честь знамени. К этому времени относится последний манифест дадаизма; в нем чувствуется горькая насмешка, с которой автор бросает в глаза ничего не понимающему миру: да, мол, я сумасшедший. Чтобы придать своим словам особый акцент, он прибегает к техническим возможностям печати, используя весь набор типографских шрифтов.
Манифест Зеленоголового человека или активного мертвеца к извозчичьим лошадям и элеваторам или К чахоточным всего мира или уважаемое человечество или глубина каждой веры равна сумме сил всех бездарностей Я брат извозчичьим лошадям и элеваторам потому что они материал терпения и не умеют ни верить, ни отказывать потому что они ревущая из вестка для моей стройки в пояснице домов улиц гаваней сумасшедшие единственно серьезные члены общества сумасшедшие ночью поют сумасшедшие днем поют выбегая из-за белых заборов пастись на солнце я сумасшедший потому сумасшедшие есть самый суггестивный материал потому сумасшедшие наичистейшая гармония солнце сумасшедшее, вода сумасшедшая, ночь сумасшедшая сумасшедшие стоят на горах и громоотводах и поют
Вот так и идет, на целых двух страницах в четверть листа. В последних строках звучит полнейший разброд, это до некоторой степени делает понятной бессмыслицу манифеста.
Я бы хотел знать только то какой запах может быть у Сириуса а потом и так все стало бы все равно но сейчас уже вечер ветер на прижатых кошачьих головах катается по тупикам оттуда, где мое сердце зеленые коровы ревут на башни.
Это была агония дадаистского агона[159].
ПРИГОВОР СОВРЕМЕННИКА
Кто незадачливым взором пытается заглянуть в будущее, тот никогда не увидит и не почувствует происходящего в настоящем. Он бегает от тайной гадалки к легальной, от лжепророка к лжемедиумам и не слышит слова настоящих прорицателей. Хотя прямо у него на глазах ему совершенно в открытую протягивают кусочек будущего самый настоящий предсказатель — ученый и поэт. Однажды я уже делал смотр ученым нового времени, на которых затхлые в своем пристрастии к традициям современники вместо лаврового венка одевали соломенный венец презрения. А в давние времена их ожидала еще и худшая награда — вместо соломы им плели венец из терний[160]. В средние века не для одного ученого обернулось роком, что он так и не смог пролить света в окружающую его тьму. Вспышки пламенного ума еще более слепили глаза его современникам. Следовать за гением в высоты было трудной утомительной задачей. Куда удобнее было оставаться на равнине и бросать в глаза провозвестникам будущего обвинение — бездарный обманщик!
О СТИЛЕ ЙОКАИ МОРА [161]
В " Немзети уйшаг" за 1846 год на 254-й странице в статье театрального критика можно прочитать: " Даже дважды наново переиначенная народная драма некоего Мора Йокаи " Два опекуна" умерла неоплаканной на сцене Национального театра… Господи, прости родителю ее грехи его, произведшего на свет этакую несуразицу, и мир праху усопшей". Ставящего в скобки вопросительные и восклицательные знаки театрального критика еще как-то можно извинить, потому что мы знаем, широкий размах таланта Йокаи не мог втиснуться в замкнутые формы тогдашней драмы. Но и другим его пьесам пришлось пострадать от ударов громов и молний небесных, раздававшихся из цитадели критиков. В " Хондерю" за 1847 год во II выпуске под заголовком " Литературная азбука" критик под псевдонимом Северус в целой серии статей удостаивал внимания тогдашнюю писательскую поросль. Упоминание о Йокаи у него получилось таким: " Хирадо" как-то к слову опубликовал критическую заметку о сем молодом человеке, в коей говорилось: если б он начал прилежно учиться, из него могло б что-то выйти. Если человек не располагает ни логическим рассуждением, ни юмором выражений, если человек вынужден порционами отмерять будничные прозаические вещи, таковой стиль выглядит именно что сечкою. Господин Йокаи, у коего до сих пор натурально не было времени приобрести желаемые познания, за неимением лучшего стиля пишет таковым стилем-сечкою. Писания его хороши для упражнений в стиле, но выразительность, зрелость — при полном их отсутствии, а посему упражнения его несколько неудобоваримыми становятся". У нации желудок оказался куда лучше, нежели у господина Северуса, — труды Йокаи она переварила на доброе здравие. Я не стал тратить времени, чтобы проследить, какой же это критик таился под псевдонимом. Но не так уже невероятно, что сам Йокаи в романе " Будущий век" потому и дал имя Северус тому гнусному сарацину, что припомнил он давнего доброжелателя.
БЕСТАЛАННЫЙ ПЕТЕФИ [162]
Очень свысока глядел тогда критик на поэта. Говорящий притчами Андраш Дугонич сказал бы тут: " Гордый, будто схватил все семь звезд Плеяды". Оставим Пляеды, а вот самую яркую комету на венгерском небе в клетку загнать он хотел. На страницах " Хондерю" часто блистает имя Шандора Петефи. Этого господа редакторы не могли ему простить, напротив, они даже прилагали свои скромные усилия, чтобы очернить чернее типографской краски великое имя. В 25-м номере журнала за 1844 год перо самого главного редактора Лайоша Надашкаи, споткнувшись о стихи Петефи, обрызгало их критическим свинством. Особенно разболелся от перечной венгерской народности " Сельского молота" привередливый живот утонченного редактора модного журнала. Он признает легкость стихов поэта, однако продолжает так: " Но я вынужден сказать, каким образом этот талант народной поэзии пошел в ложном направлении, и сказать без прикрас, все более начинает погружаться в область мужиковатого стихоплетства. Печальный пример тому — " Сельский молот". Легкость стиха начинает переходить в легкомыслие, и вместо того, чтобы поэт нисходил к народу, на языке которого он поет, он, уподобляясь мужику, готов смешить его же непроваренными шуточками… Может ли служить такое чтиво развлечению образованного читателя, воспитанию утонченного вкуса, образованию самого народа?! Что дают литературе такие произведения? Словом, соответствует ли такое произведение требованиям, предъявляемым повсеместно и во все времена авторитетными судьями искусства к самой идее народной поэзии, и каковые господину Петефи прекрасно известны? Определенно нет. Господин Петефи еще совершенно молодой поэт, и ему извинительно, если его вкус еще не столь чист, не столь образован, как мы того требуем от поэта, без чего всякий талант есть бриллиант нешлифованный и не иначе. Не моя должность давать уроки, господин Петефи еще узнает, что может служить воспитанию вкуса, будет только позволено заметить, что одно из того, и, пожалуй, отнюдь не самое бесполезное, так это чтение произведений, признанных классическими". Вождь журнала попал в точку. Большой пробел был со стороны Петефи, что не читал он произведений, " признанных классическими". Правда, тогда он уже читал в подлиннике Виктора Гюго и Беранже, позднее переводил Шекспира, но, кажется, эти неумытые по понятиям модного журнала гении тоже относились к числу " бриллиантов нешлифованных". А вот поэтом, " признанным классическим", по тем временам мог быть Генрих Лаубе, поскольку " Хондерю" в выпусках 1846 года поместил серию статей за подписью Зерффи под заголовком " Литературные письма к доктору Генриху Лаубе". Другой вопрос, читал ли Генрих Лаубе эти письма? Все читать необязательно, равно как и автор этих строк ничего не читал из-под пера Лаубе. Гвардия модного журнала напрасно старалась выказать свою глухоту к народной поэзии, страстный голос " Сельского молота" трепетно отдавался в груди, от него нельзя было уйти. Зерффи взялся покончить с ним. Свою атаку он повел обходным путем, сравнил Петефи с Гейне:
" В то время как у Гейне при всех его деформациях гениальности отрицать нельзя, у Петефи гениальность должно искать только в его деформациях. Гейне, при всех его неподобностях, всегда оставался человеком салона, Петефи же всегда оставался сыном подлых степей и чард. Под словом " салон" я понимаю место наибольшей духовной свободы, где страстные слова мировой любви звенят пламенными мечами, где пламенная склонность ко всему великому выстреливает звезды словесности, сверкающие и горящие, пока сын степей, прозябая в скудном недостатке идей, без устали повторяясь, не может высвободиться из оков ограниченного взгляда".
Удары звенящих пламенных мечей, так сказать, посыпались на поэта, который даже при всем желании не мог исправиться, потому что совершенно очевидно не понял, в скудном недостатке каких идей он прозябает. Далее следуют звездные словеса, пущенные в " Сельский молот".
" Петефи подавал прекрасные надежды. Но он же, к несчастью, эти надежды и обманул. Первым свидетельством его всеобщего отступления был " Сельский молот", героико-комическая поэма, которая пышет наитривиальнейшей неотесанностью. Характеры взяты из самых низших отбросов общества, язык полон самой избранной грубости, так что это лишенное всякой поэзии, идейно пустое нечто не вдруг появилось книжонкой в 66 страниц. Он постарался сей подлый предмет посредством наиподлейшего способа выражения сделать комическим и тем самым ударяется в безовкусицу. Кинем взор на поэтическое тщеславие этой работенки и спросим затем, где во всем этом хоть искра вкуса и поэзии? Вот тишина пришла какая Под своды храма. Только двое Голодных пауков церковных Дрались не на живот, а на смерть За ножку мухи, разжиревшей От долгого употребленья Сладчайших косточек от сливы… Затем Так проясняется ночами Безмолвный мрак господской кухни, Когда в припадке жутких колик, Вечерним вызванный обжорством Вдруг задрожит хозяйский мопсик… Ну, не скривилась бы на эдакое сама низкая муза нижайшей поэзии и не пролила бы она горьких слез, что под ее плащом пишут такое? Но закончим картиной самой прелестной: …И аппетитный пончик солнца Вдруг сделался алее перца И впал в сургучную багровость[163]. Тут автор позабыл, что его картина к тому же и недостаточна, поскольку сургуч не только багровый бывает на белом свете, но и иного цвета, к примеру, черный, зеленый и так далее".
Понимаю возмущение критика, разжиревшего на жирной ножке новостей моды. " Пончик солнца" в его мире производил такое же впечатление, как в старину смелое учение об округлости формы Земли. Земля не круглая, а плоская. Салонный стиль тоже. Можно было предположить, что бушующий порыв " Сельского молота" поэт смягчил сказочностью " Яноша-витязя". Об этом и речи быть не может. Зерффи и компанию смягчить было нельзя. На розы Илушки капал черный сургуч. " Народным сказанием" поэт не делает шага ни вперед, ни назад. Оригинальность стиля, новые мысли, напряженность действия, глубина аллегории не поражает в нем читателя; внутренняя теплота не согревает, не поднимает, не облагораживает его. Во всем сием " народном сказании", исключая описание степи и страны фей, нет ничего особенного. Лишь друзья его да герои его партии трубят о нем, да только приятельство еще никого не делает поэтом. Кто пишет лишь для своей партии, навсегда рассорится с самовластвующими богинями правды и красоты и не сможет обижаться на суд критики, коли, невзирая на все его достойные уважения политические взгляды, она вынуждена объявить его плохим поэтом". Итак, слово сказано. Петефи плохой поэт. Любопытно, однако же, кто же есть поэт хороший? Надо полагать, " Хондерю" публикует стихи только хороших поэтов. И я нашел в выпусках за 1843 год поэму, из " народных песен" по-видимому; они-то и могли указать Петефи путь, которому должно следовать поэту народному. Одна из них живописует душевное состояние печалящегося молодца:
Лес густой, шатер зеленый Свежестью, прохладой дышит, Ручеек журчит, играет, Молодец его не слышит. Жар любви в очах пылает, Не влечет прохлада леса И журчание потока. Как печальны черны очи, Как печаль его глубока.
После этого вся надежда оставалась только на застывшие жемчужины слез " Кипарисовых ветвей". Уж от них-то наверняка смягчилось каменное сердце критика. Зерффи не смягчился: " Вот здесь Петефи мог бы выказать своей души глубины, огонь сердца своего в багровых сполохах отчаянной любви, — а сделал ли он это? Он дал только обычные иеремиады, рифмованные вздохи и жалобы, как тысячи других поэтов, о коих мы уже наслышаны и о коих, однако, никто не трубит, что де они пламенные умы". После цитаты автор прибавляет: " Как пуста, низменна здесь любая поэтическая грань, лишена всякой мысли каждая из 8 строк этой поэмы". Впрочем, тут Зерффи противоречил собственному журналу, потому что в предыдущем году, когда " Кипарисовые ветви" вышли в свет, " Хондерю" положительно воспринял эти стихи и рекомендовал их вниманию своих читательниц. Сердце Петефи могло возликовать от радости, когда эти патетически претенциозные рекомендательные строки попались ему на глаза: Популярное:
|
Последнее изменение этой страницы: 2016-07-13; Просмотров: 626; Нарушение авторского права страницы