Почему новозаветное писание – обязательно древнее?

⇐ ПредыдущаяСтр 16 из 73Следующая ⇒

Вопрос: почему Слово Божие – обязательно только древнее писание? Может ли быть что-либо добавлено к канону Писания? Или: является ли канон незыблемой, «омертвевшей» нормой, к которой применимо правило «ни убавить, ни прибавить»?

С одной стороны, действительно, непрестанная жизнь Святого Духа в Церкви, постоянное живое присутствие в ней воскресшего Господа означают способность воспринимать и воспроизводить, озвучивать Слово Божие «вживую» во все времена истории Церкви (пока она остается Церковью):

«Народ Божий, в полном смысле этого слова, это тот народ, который может это Священное Писание провозгласить и написать... Об этом в свое время писал афонский старец Силуан, который в своей записной книжке когда-то поместил, что Дух Святой так живет в нас, так присутствует в Церкви, что если Церковь лишилась бы и Священного Писания, то Он в сердцах людей может провозгласить, проговорить те же слова. Я не хочу сказать, что Духом Святым мы можем воспроизвести дословно то, что написано в четырех Евангелиях и в апостольских посланиях, тем более в Ветхом Завете; но то же самое Благовестие о Том же Самом Боге, лично нам известном, близком, родном, сделавшем нас членами Своего Тела, храмами Своего Духа, детьми вечного Отца, мы должны быть способны принести, сказать об этом слово живое, из недр церковного сознания и личного церковного опыта»[284].

Но с другой стороны, нельзя опять-таки отрицать и того факта, что явление Господа нашего Иисуса Христа имело место в совершенно определенный момент истории человечества – в первой половине I века в Палестине, «при Понтийстем Пилате», как говорится в символе веры. Именно поэтому свидетельства Его первых учеников или, во всяком случае, первого христианского поколения как современного апостолам, по крайней мере, в их исторической букве, имеют непревзойденное и ничем не заменимое значение.

Новозаветные апокрифы

Каноническими (т.е. общепризнанными с точки зрения соответствия первоначальной апостольской проповеди) христианскими писаниями стал в конце концов не такой уж большой круг Писаний – «всего» 27 книг разного объема, авторства и жанра. «Всего» мы взяли в кавычки, потому что 27 – это и не так мало, учитывая, что внутри этих 27 книг умещается удивительно широкий по своим акцентам и специфическим свойствам спектр богословских подходов и манер благовествования о Христе. Об этом многообразии, собственно, мы и будем говорить в течение всего нашего вводного курса.

Но сейчас отметим лишь, что за пределами новозаветного канона Церковь оставила ту часть многообразия, которая не вписывалась в довольно широкое русло апостольской и первохристианской проповеди. Нет ничего удивительного в том, что в Церкви и «около Церкви» разные люди пытались по-своему вновь и вновь изложить свою версию Евангельской истории, или истории апостолов, или хоть чего-нибудь, что было бы связано с первоначальным христианством. Впрочем, разве не продолжается такое творчество и поныне?!

Однако с самого начала подобная работа была обречена на признание в лучшем случае в качестве интересных и даже необыкновенно талантливых произведений[285], а в худших и наиболее частых случаях – как писания, не особенно выдающиеся с точки зрения эстетики, а главное, искажающие христианскую весть. А потому еретические и вредные для Церкви.

Для обозначения подобных древних писаний используется термин «апокрифы». Греческий термин «апокриф» (a)po/krufoj) происходит от глагола a)po/-kruptw («скрывать») и означает, во-первых, «скрытый», «тайный», а во-вторых, позднее – «подложный». Эти два разных значения, появившихся не одновременно, показывают динамику изменения смысла. Первое значение имеет в виду произведения, якобы содержащие скрытое, подлинное знание, за что их читатели подвергаются преследованиям (поэтому «тайный» означает еще и «подпольный»[286]). Но потом это значение уступает значению «подложный», ибо в такой таинственности имеется корыстный умысел «протащить» под покровом таинственного ажиотажа нечто на самом деле неподлинное, хотя и кажущееся более привлекательным по сравнению с общепризнанной доступной истиной.

Однако для нас важнее другая двусмысленность, которую сохранил термин «апокриф» и которую непременно нужно учитывать. Апокрифами называют не только подложные, т.е. еретические книги, но даже и книги вполне приемлемые с точки зрения христианского вероучения, но все-таки не вошедшие в канон Нового Завета. Так, например, именно на раннехристианских апокрифах – т.н. «Протоевангелии Иакова» и «Евангелии Никодима» (см. § 50. 5) – базируется православное Священное Предание, соответственно, о рождестве и детстве Пресвятой Богородицы и о сошествии Христа во ад.

Были и апокрифы, которые в своем изложении вступали в прямое противоречие с тем, что возвещали апостольские писания, вошедшие затем к канон Нового Завета. Можно сказать по крайней мере о двух причинах, приводивших к появлению апокрифов. Во-первых, любопытство, повинуясь которому люди пытались заполнить «лакуны», оставленные в канонических текстах и касающиеся, например, детских и юношеских лет Иисуса. Так появляются различные варианты Евангелия детства. А во-вторых, уже упомянутое выше желание легитимизировать свое понимание христианской вести, которое на поверку оказывалось искажающим церковное Благовестие.

Характерной чертой апокрифов всегда была их псевдэпиграфичность – они надписывались именами известных апостолов или участников евангельской истории: «Евангелие от Петра», «Деяния Фомы» и т.п. О творческой ограниченности составителей апокрифов говорит тот факт, что ни один из них не был в состоянии сотворить что-либо принципиально новое в жанровом отношении. Если четыре канонических Евангелия, Книга Деяний, даже в определенном смысле апостольские послания и Апокалипсис Иоанна Богослова – произведения, в высшей степени самобытные с точки зрения жанра (пример того, как христианская проповедь, будучи культурообразующей, приводит к рождению новых или к переосмыслению существующих жанровых форм), то все апокрифы – это повтор новозаветных жанровых форм. Показательно и то, что подавляющее большинство апокрифов представляют собой подражания наиболее ярким, самобытным, так сказать, «выигрышным» в этом плане новозаветным жанрам – Евангелиям, Деяниям и Апокалипсисам. А вот апокрифических посланий намного меньше – и это при том, что в каноне Нового Завета их большинство по сравнению с другими книгами: ведь «написать послание, напоминающее настоящее, намного труднее, чем повествование о событиях...»[287]

Как были распознаны и в конце концов отвергнуты апокрифы в раннехристианской Церкви? Легче всего, поддавшись модным и в чем-то симпатичным антиклерикальным взглядам, истолковать канонизацию Нового Завета как действие, произведенное церковной иерархией «сверху». Но в том-то и дело, что в действительности все было совсем не так. Канон формировался постепенно, причем писания отбирались самой жизнью Церкви как многочисленных и разнообразных христианских общин. Этот процесс был сложным, как рост живого организма, разноэтапным и непохожим в различных частях христианского мира.

В отборе достойных писаний действовали два стремления в их диалектическом взаимоотношении. С одной стороны, стремление сохранить как можно больше из того, что связано с Иисусом, и не потерять ничего из того, что принадлежало первосвидетелям (движение, направленное на расширение канона). А с другой стороны, чем дальше в прошлое уходило время апостолов, тем более ценились эти самые первосвидетельства, число которых, конечно, уже не могло увеличиваться. Четко стремились ограничить круг свидетельств только теми, что действительно были аутентичными, поставив преграду всевозможным подменам и домыслам (движение, направленное на строгий отбор, «сужение» канона). Главной была забота о сохранении единства Вселенской Церкви, состоявшей из различных общин. Важно было не только то, чтобы ничто ложное не исказило истины, но и чтобы никто не отпал. Иначе говоря, в истории канона нужно видеть не только то, что кажется очевидным: стремление ограничить, «не пустить» в канон чего-либо еретического, но и противоположную тенденцию, не являющуюся на первый взгляд очевидной: желание не потерять и не вычеркнуть из канона то, что вполне вписывается в довольно широкий спектр христианского Благовестия.

Легко убедиться (коль скоро апокрифы в новое время пережили и переживают второе, а то и третье, четвертое и т.д. издание), насколько второсортными они выглядят во всех отношениях: и по части стиля, и по части достоверности. Так, они «обнаруживают гораздо худшее знакомство с географией и обычаями Палестины, нежели канонические, что неудивительно, если принять во внимание обстоятельства и время их написания»[288].

Еще раз подчеркнем, что стремление сохранить апостольское свидетельство в его изначальности и неповрежденности, даже если оно фрагментарно и не удовлетворяет любопытству в отношении всех дней жизни Иисуса Христа, было не просто верностью исторической правде (свойством, относящимся, скорее, к миру науки, нежели к жизни в вере), а вероучительным, догматическим мотивом, связанным с верой в историзм события Иисуса (Боговоплощения).

Текстология Нового Завета

Необходимость текстологии

Читатель Священного Писания, как правило, редко всерьез задумывается о том, каким образом библейский текст сохранялся на протяжении веков и тысячелетий, отделяющих время его авторского написания от времени его прочтения в тот или иной, в том числе нынешний момент. Даже если такой вопрос и встает, то уж не в первую очередь. А между тем он далеко не праздный и носит не только чисто технический характер.

В самом деле, появление Библейских Писаний – как Нового, так тем более и Ветхого Завета – имело место задолго до изобретения книгопечатания (XV век), не говоря уже о надежных современных способах многотиражного копирования и хранения письменной информации. В течение многих веков тексты Священного Писания переписывались от руки, и таким образом представляли собой рукописи (перевод-калька с лат. manuscriptus, манускрипты). С другой стороны, с самых древних времен, можно сказать, буквально ни на один день не прекращалось широкое использование священных текстов. Это и понятно, ведь они представляют собой не просто интересные литературные произведения, более или менее популярные среди любознательных читателей, а излагают вероучительную основу бесчисленных верующих общин, каждая из которых нуждалась, как в воздухе, хотя бы в одном экземпляре.

В результате библейские тексты находились вне всякой конкуренции по количеству копий[289] (как, впрочем, и в наше время, когда Библия издается многомиллионными тиражами, намного превосходя в этом отношении любые другие современные издания). Неминуемо возникала необходимость переписывания текстов – кропотливейшего труда, требовавшего и образования, и времени, и внимания, и т.д. Всем таким условиям в разной степени удовлетворяли те, кто непосредственно производил новые и новые рукописи. Таким образом, каждый манускрипт был одновременно и копией одного и того же текста, и до определенной степени «новой» работой. Речь идет уже хотя бы о «верстке», выражаясь современным языком и имея в виду лишь внешнее оформление и расположение текста, не говоря уже о тех разночтениях, которые в каждом случае и в том или ином количестве неизбежно появлялись по самым разным причинам, в том числе по элементарной невнимательности переписчика[290].

Сохранилось очень много древних рукописей Священного Писания Нового Завета – и целиком (весь Новый Завет), и в виде отдельных книг, и даже отдельных отрывков. Их количество исчисляется тысячами. Нельзя не учитывать и цитаты Священного Писания в трудах древних христианских писателей (прежде всего, святых отцов), а также рукописи древнейших переводов, которые подчас бывают древнее греческих. Рукописи или их фрагменты находили и до сих пор находят или в старинных библиотеках, или при раскопках, или при каких-то других обстоятельствах. Одни рукописи древнее, другие – младше. Более древние рукописи вызывают, конечно, большее уважение и, как правило, пользуются большим авторитетом в вопросе разночтений. Наверняка дожившие до наших дней рукописи, несмотря на их огромное количество, представляют собой малую часть того, чем располагали древние христианские церкви-общины. Тем не менее, сохранившихся рукописей достаточно много, а главное, разница между ними бывает достаточно заметной, так что неизбежно встает вопрос о первоначальной подлинности того или иного отрывка и о причинах, приведших к появлению разночтений.

Всей этой проблематикой занимается текстология Нового Завета. Вообще, текстология – одна из филологических наук, работающая с несколькими или многими копиями одного и того же текста и выясняющая его изначальную подлинность (авторскую или первоначальную версию), а также объясняющая причины и обстоятельства появления разночтений. Объектом текстологического исследования может стать любое произведение древности, дошедшее до нас более чем в одной версии. Чем большее количество копий попадает в руки исследователей-текстологов, тем более сложной становится их работа, и тем более содержательные выводы они могут представить в результате своих исследований. Нетрудно догадаться, что текстология Нового Завета по сравнению с любыми другими текстологическими исследованиями обладает и самым обширным полем деятельности[291], и самыми внушительными достижениями. Как и многие другие разделы современной библеистики, текстология получила мощное развитие уже в Новое время. На сегодняшний день она представляет собой важный раздел библеистики, зачастую определяющий многие выводы других ее разделов, в том числе экзегетики и герменевтики, а в серьезных христианских учебных заведениях (например, в православных Духовных академиях) она является отдельной школьной дисциплиной. В рамках нашего вводного курса мы ограничимся лишь самыми основными понятиями и выводами, о которых нужно знать, знакомясь со Священным Писанием Нового Завета[292].

Свитки и кодексы

Как известно, в древности писчим материалом для рукописей служили самые разнообразные поверхности. Из них наиболее широкое применение получили папирус, производившийся из тростника и ставший прототипом бумаги, и пергамен (или пергамент[293]) – из кожи животных. Поначалу и долгое время рукописи представляли собой свитки, наматывавшиеся на два стержня (с двух сторон). Объем того или иного произведения (книги, как они именуются и в Библии) во многом зависел от максимальной длины свитка (9, 5–9, 8 м), на котором текст размещался столбиками (шириной 5–7, 5 см) поперек длины. Так, например, Евангелие от Луки и Книга Деяний Апостолов не могли уместиться на одном свитке и располагались на двух. В результате Лк. и Деян. воспринимаются нами как два разных произведения одного и того же автора, хотя, наверное, правильнее говорить о них, как о двух частях (томах) одного литературного замысла[294] (см. § 44).

Кодексами стали называть такие рукописи, которые мало чем отличаются от книги в современном понимании – согнутые пополам и сшитые листы пергамена. Несомненно, кодексы были удобнее в употреблении, т.к. позволяли более оперативно обращаться к тому или иному месту текста. Также небезынтересно предположение, что «именно христиане из язычников довольно рано стали использовать форму кодекса для Священного Писания вместо свитков, чтобы тем самым сознательно провести различие между практикой Церкви и практикой синагоги, где по традиции сохранялась передача текста Ветхого Завета при помощи свитков»[295]. Более того, «есть мнение, что именно в этой форме возник новозаветный текст»[296].

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒