В которой тетушка Каролина сталкивается с членами клуба «Жрицы Афродиты»

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 24Следующая ⇒

На закате дня одиннадцать женщин с деловым видом входили в желтый салон, расположенный на верхней палубе. Салон помещался на левом борту, и очевидцы утверждают, что, когда дамы, пропуская друг друга, толпились у его дверей, «Алькантара» слегка накренилась на левый бок. Ничего удивительного в этом не было. Члены клуба «Жрицы Афродиты», представлявшие собой единое гармонически уравновешенное целое, подчинялись, как и все в мире, законам физики. Говорят, это необычное зрелище так подействовало на одного пассажира, что он страшно побледнел и даже пробовал покинуть пароход, перемахнув через перила. Позднее он признавался, что его испугала перспектива попасть к одной из этих дам в мужья.

Наверняка найдутся на свете мужчины, которые посчитают этого человека трусом. Они примутся уверять, что обуздают любую женщину и не станут из-за нее прыгать за борт. Но познакомьте этих хвастунов с одной из жриц, и спесь с них живо слетит. Пусть-ка попробует жениться ну хотя бы на Дези Компсон, председательнице знаменитого дамского клуба, весьма кокетливой особе весом сто шестьдесят пять килограммов! От подобного сорта женщин избавиться почти невозможно. Разве только придет на выручку смерть. Генри Компсон, например, призывал ее уже на третий день после брачной ночи. Ему стало невмоготу. Умирая, он выражал искреннее сожаление, что, пропустив однажды урок естественной истории в начальной школе, своевременно не узнал о существовании самки богомола, пожирающей самца сразу после окончания любовной игры.

Клуб «Жрицы Афродиты» состоял из одиннадцати Дези Компсон. Имена их звучали по-разному, но все они были одинаково могучего телосложения. Сейчас они как раз входили в желтый салон, который облюбовали в надежде, что здесь им никто не помешает. Последнего опасаться не было оснований. Когда наконец все одиннадцать жриц заняли свои места, проскользнуть в салон сумел бы разве что уж.

Заседание клуба открыла миссис Компсон; она приветствовала собравшихся и выразила радость, что наконец-то жрицы могут спокойно обсудить крайне важный вопрос, занимающий их всех уже давно.

– В последнее время мы пренебрегали своими обязанностями членов клуба, милые подруги, – сказала миссис Компсон, сразу приступив к самой сути. – Второй пункт нашего устава, как вы знаете, гласит, что каждый член клуба обязан ежедневно совершать доброе дело. Выполняем ли мы этот пункт, дорогие подруги? Нет, не выполняем, с глубоким сожалением отвечаю я и за себя и за всех вас. Мы забыли о своих обязанностях, потому что сердца наши зачерствели.

Тут миссис Компсон сделала драматическую паузу и затем продолжала с дрожью в голосе:

– Давайте же посвятим сегодняшний вечер размышлениям о том, каким образом нам исправиться, как вернуть нашему клубу его былую славу. Думаю, лучше всего начать с того, что каждая из нас изольет свою душу… Исповедь – замечательная вещь. Важно, конечно, кто и при каких обстоятельствах исповедуется. Тут следует проявить максимум светского такта. Условия можно считать наилучшими, если, к примеру, часы бьют десять вечера, исповедующийся сидит в удобном, мягком кресле, ощущает у себя во рту вкус фазаньего филе, в меру охлажденного мозельвейна и сосредоточенно смотрит на портрет какого-нибудь выдающегося государственного деятеля. В такие минуты совесть предпочитает говорить сдержанно, она неспособна на проявление каких-нибудь нежелательных крайностей.

Члены клуба «Жрицы Афродиты» поняли, что час исповеди пробил. Все десять дам с благодарностью взглянули на председательницу, из их пышных грудей вылетел дружный вздох.

– Я знаю, как трудно, мои дорогие подруги, каяться в собственном несовершенстве… – На этот раз миссис Компсон затянула паузу до того крайнего предела, когда человек начинает чувствовать, как у него по спине пробегает холодок. – Но это единственный путь, который нам остается. А поэтому давайте сразу же, с самого начала смело и открыто признаемся, в чем наши основные ошибки. Я думаю, что ответ очень прост. Мы действуем без высокого вдохновения. Да, да, я утверждаю, у нас отсутствует тот творческий подъем, которым должен сопровождаться каждый добрый поступок цивилизованного человека. Если нет творческого горения, доброе дело превращается в низменную прозу и не может принести облагодетельствованному ничего, кроме разочарования. Ведь и несчастные бедняки способны кое-что чувствовать! Последний оборванный нищий ощутит горечь, убедившись, что мы даем ему только материальные ценности, а самое дорогое в жизни – искрометные дары духа – эгоистично оставляем себе. С прискорбием констатирую: за последние два месяца я не совершила ни одного доброго дела, которым могла бы гордиться. Я ограничивалась раздачей милостыни. А веру, надежду и любовь дать бедным людям не сумела. О боже, какая разница в сравнении с тем временем, когда мы основывали клуб! Как чисты и благородны были тогда наши сердца! Я помню незначительный, но характерный случай… Не хотите ли, чтобы я рассказала вам о нем, дорогие подруги?

– Конечно, говорите, милая! – раздался хор голосов, и десять жриц с любопытством пододвинулись ближе.

– Хорошо, я расскажу. Не из желания возвеличить себя, а затем, чтобы показать вам, как нужно творить добрые дела. Это случилось в один холодный ноябрьский вечер. Я как раз возвращалась от ювелира, куда заходила взглянуть на жемчужное ожерелье, которое решила получить от своего супруга ко дню рождения. И вдруг у подъезда нашего дома я увидела исхудалую женщину, всю в лохмотьях; за спиной она несла маленького ребенка.

– Хотя я торопилась, но сразу поняла, что сам бог послал эту нищенку, чтобы дать мне возможность совершить доброе дело. И я подала знак, чтобы она последовала за мной в дом.

«Садитесь», – предложила я любезно, когда мы вошли в музыкальный салон. Женщина послушно села на самый краешек стула и посмотрела на меня кротким, выжидательным взглядом. Вы не можете себе представить, как мне было ее жаль! И обратите внимание, дорогие мои, именно в эту минуту я чуть было не совершила страшную, непростительную ошибку. Не подумав как следует, я потянулась к сумочке, чтобы вытащить оттуда доллар…

– Вы только подумайте, мои милые! Доллар! Что такое доллар? Кусок печатной бумаги – и только. А сердце несчастной женщины, что была передо мной, нуждалось в утешении, понимании, искреннем человеческом сочувствии… Низменность моего движения ужаснула меня, и я решила безотлагательно исправить дело. Но каким образом?..

И опять бог указал мне путь. Мой взор невольно обратился к личику ребенка, к его протянутым ручкам. Я проследила за взглядом этого маленького херувима и заметила, что он устремлен на небольшой портрет в простой деревянной рамке, висевший на стене у окна. Это было изображение президента Авраама Линкольна! И тут на мою душу снизошло великое, святое озарение. Я уже знала, как мне следует поступить! Без колебаний я сняла портрет со стены, вынула его из рамки и вложила в ручки ребенка.

Какая радость засветилась в невинных детских глазенках! Какой чистый патриотический восторг! Я погладила младенца по головке и, обратившись к матери, сказала с нежностью: «Возьмите, добрая женщина, на память о сегодняшнем дне. Пусть этот образ морально поддерживает вас. Глядя на него, вспоминайте, что каждый гражданин нашей страны, даже самый бедный, может стать ее украшением».

Я видела, как губы этой женщины дрогнули, точно пытались что-то выговорить. Но прежде, чем с них сорвалось хотя бы одно слово, женщина встала и быстро выбежала из салона. Но я не осудила ее за внезапный и несколько бестактный уход. Я понимала ее. Она хотела скрыть слезы благодарности, готовые брызнуть из глаз…

Миссис Компсон под наплывом чувств вынула батистовый платочек и поднесла его к глазам. Это был великий, незабываемый момент. Она давно такого не переживала.

Наконец общее волнение кое-как улеглось.

– Поклянемся, милые подруги, – торжественно закончила миссис Компсон, – начиная с сегодняшнего дня делать все, что в наших силах, чтобы поддержать славные традиции клуба «Жрицы Афродиты». У меня уже есть план. Я куплю десять тысяч портретов президента Авраама Линкольна и не успокоюсь до тех пор, пока не раздам их бедным, нуждающимся женщинам с маленькими детками. Как по-вашему, может быть, мне избрать что-нибудь другое?

– Ах, дорогая миссис Компсон, как вы можете сомневаться! – воскликнула миссис Уоррен. – Это прекрасное, благородное начинание, оно прямо-таки вдохновляет всех нас! С вашего разрешения я тоже даю обет, который, надеюсь, будет приятным дополнением к обязательству нашей милой миссис Компсон. Мне все же кажется, что сердечки обездоленных крошек должны питать нежное чувство не только к президенту Линкольну. Возможно, некоторые детки придут в восторг – ну хотя бы от Джефферсона!.. Покупаю десять тысяч портретов Джефферсона!..

– Прекрасно!.. А я Джексона!

– Какая прелесть!

– Я тоже в долгу не останусь!

– Ах, милая, как зовут Вашингтона? Джордж? Очаровательно! Я всегда любила это имя…

– А я куплю Тафта. Моего второго мужа тоже зовут Вильям. Я называю его Вилли…

Потребовалось немного времени, чтобы каждая жрица определила, какую благородную задачу она будет осуществлять в ближайшем будущем. Увлеченные своими планами, жрицы сначала не заметили, что мисс Пимпот сидит в уголке, погруженная в мрачные думы, и одна не принимает участия в благотворительной трескотне.

Мисс Питтипат Пимпот, хоть она вступила в члены клуба совсем недавно, считалась одной из наиболее представительных жриц. В ней было ровно триста пятьдесят шесть фунтов мяса, сала и костей, и, как утверждают, ровно триста пятьдесят шесть миллионов долларов числилось на ее банковском счете. Мисс Пимпот справедливо гордилась этой удивительной цифровой гармонией, но, как с сочувствием констатировали остальные члены клуба, даже она не помогала ей женить на себе какого-нибудь мужчину. Это была здоровенная бабища с явственно обозначавшимися под носом темными усиками. Для этой жрицы супружеское ложе было понятие вожделенное, но абстрактное.

Жрицы жалели свою подругу. Понятно, они ее ни о чем не расспрашивали. Все же некоторые подробности вышли наружу, и сердца жриц прониклись глубоким сочувствием к подруге. Ходили слухи, что однажды у мисс Пимпот завелся настоящий поклонник. Это был некто Гарри Пиль, по профессии человек-змея из цирка Пернамбуко. Воспылав к мисс Пимпот страстной любовью, он был убежден, что, располагая такой партнершей, можно подготовить чудесный цирковой номер. С горячностью умолял он свою возлюбленную выступить в цирке в роли дорической колонны, вокруг которой он, Гарри Пиль, обовьется, как плющ. Мисс Пимпот, говорят, с негодованием отвергла этот проект. Ее не смягчило даже галантное предложение Гарри – посадить у подножия мисс Пимпот купидона с луком и колчаном; купидон должен был пускать стрелы в тех мужчин из публики, которые не выполняют своего долга по отношению к старым девам, отказываясь на них жениться. Одна стрела – один доллар.

Но мисс Питтипат Пимпот, по слухам, отклонила и этот доходный вариант. Позже выяснилось, что она совершила ошибку; как видно, мужчины этой профессии перевелись; по крайней мере с тех пор ни один человек-змея уж больше не появлялся на ее горизонте. Она осталась свободной и всем своим пылким сердцем предалась благотворительной деятельности. Теперь мисс Пимпот сидела в сторонке, печальная и задумчивая: казалось, ничто, даже смелые планы подруг не смогут вернуть ее к действительности.

– Что с вами, милая мисс Пимпот? – воскликнула в испуге миссис Компсон. – У нас еще остался Джемс Монрое! О боже, дорогая, вы плачете?..

Мисс Пимпот вздрогнула всем телом, проворно поправила что-то у себя за лифом и растерянно огляделась вокруг. Заметно было, что ей с трудом удается преодолеть волнение. Взяв себя в руки, она сказала низким глухим голосом:

– Мне не нужен Джемс Монрое. Мне никто не нужен. Я ни от кого не жду помощи. Бог отвернулся от меня.

– От вас? Нет, этому мы никогда не поверим! – воскликнули хором жрицы; окружив несчастную подругу тесным кольцом, они принялись ласково утешать ее, умоляя не таиться и поведать им свое горе. И мисс Пимпот, поколебавшись немного, начала свой рассказ:

– Я с детства стремилась делать людям добро. Помню, например, когда мне было шесть лет, я оклеветала нашу служанку Мару, сказав, что она крадет запонки от манжет, и добилась того, что Мару выгнали. Вы, наверно, спросите, зачем я это сделала? А вот зачем. Я видела, что Мара недовольна и несчастлива. В нашем доме было слишком много работы, а Мара страдала астмой, и служба у нас причиняла ей много мучений. Но она обладала слишком добрым сердцем, чтобы самой отказаться от работы и найти себе более подходящее место, где бы можно было, ничего не делая, получать большое жалованье. Я решила ей помочь; мне стало страшно, что она умрет, если еще поживет у нас некоторое время. Вот я и придумала эту маленькую ложь, которая освободила Мару и открыла ей путь к счастью.

И позже меня тоже все время влекло к благотворительности. Я не могла без волнения смотреть на страдающего человека. Обездоленные дети возбуждали во мне безграничное сострадание и нежность. Однажды – это было в нашей усадьбе в Виргинии – я увидела, как конюх сечет розгой семилетнего мальчика. При виде такой жестокости я разрыдалась. Но скоро поняла, что мои слезы не помогут ребенку, а поэтому, не откладывая, начала действовать.

«Изверг! – крикнула я повелительным тоном. – Немедленно прекратите терзать этого маленького невинного птенчика и дайте сюда розгу! »

Хотя конюх был сильный мужчина, он послушался моего приказания и покорно протянул мне розгу. Я объяснила ему, что, если уж приходится наказать ребенка, ни в коем случае не следует применять розги, этот пережиток средневековья, уродующий душу ребенка. Времена, когда отсталые родители пугали своих отпрысков букой и метлой, благодарение богу, давно миновали. Предохранить младенца от нравственной порчи может только порка ремнем, проведенная по всем правилам и с учетом опыта лучших педагогов. Согласно их указаниям, ремень надо держать так, чтобы удары падали плашмя, штанишки ребенка не должны образовывать складки, наносить удары следует продуманно и размеренно, чтобы ребенок знал, что его бьют за дело, а не тузят по неизвестной причине.

Конюх выслушал мои наставления, но тупое выражение его лица говорило о том, что они до него не дошли. Мне стало ясно: научить это примитивное существо можно только при помощи наглядного метода.

Я схватила маленького шалунишку за руку и положила поперек колена. Затем расправила на нем штанишки и, разъяснив конюху, как надо держать ремень, ударила ребенка по соответствующей части тела. Выражение лица конюха, к сожалению, оставалось тупым и недоумевающим. Тогда я снова показала ему правильные приемы, и так примерно раз десять, а затем предложила негодяю попробовать повторить мои движения.

Мне не понравилось уже то, как этот дикарь положил на колено мальчишку. Я видела, что он не усвоил самого главного в моей системе. И все же я продолжала терпеливо руководить его действиями. Когда же и после двадцатого удара он не обнаружил никакого понимания системы, я была вынуждена вырвать дитя из грубых лап конюха и снова продемонстрировать некоторые технические тонкости, которые он не мог понять.

День клонился к вечеру, когда наконец я убедились, что конюх более или менее усвоил новый метод. Уже почти смеркалось, милые подруги. Но я была щедро вознаграждена за свои усилия, заметив, как у мальчика при одном взгляде на меня глаза наполняются слезами трогательной благодарности.

«Жди меня завтра! » – пообещала я ему, хотя собиралась в этот день со своими молодыми поклонниками на прогулку в горы. Вы, конечно, поймете мое возмущение, когда на другой день я узнала от конюха о бегстве мальчишки. Бесспорно, здесь дело не чисто. И действительно, после допроса слуг открылась страшная истина: мальчик оказался не родным сыном конюха, а приемышем, которого этот грубый человек взял на воспитание.

Теперь мне стало понятно, почему ребенок невзлюбил его и наконец убежал, не в силах вынести ужасной жизни. С той поры, милые подруги, я решила всю свою нежность и любовь отдать несчастным сироткам. Нечего и говорить, с какой радостью вступила я в члены клуба «Жрицы Афродиты», устав которого обязывает каждого члена общества ежедневно совершать хотя бы одно доброе дело. Наконец-то я нашла, куда приложить свои силы! И я дала обет сделать все от меня зависящее для облегчения участи сироток, страдающих от жестокости конюхов.

– Но ведь это прекрасно, милая! – воскликнула миссис Компсон. – Чего же вы грустите?

– Прекрасно? – повторила мисс Пимпот с такой горечью, с какой не мог идти в сравнение даже концентрированный отвар полыни. – Прекрасно?.. Ох, вы еще не знаете, чем дело кончилось. Трудно даже представить себе, в какое тяжелое положение я попала, и все из-за своих высоких побуждений. Но не стану забегать вперед, расскажу все по порядку. Тогда вы убедитесь, что помочь мне ничем нельзя…

После случая с конюхом я поняла, в каком направлении должна развиваться моя благотворительная деятельность. В первый же день моего вступления в клуб я купила сиротский дом. Он был рассчитан на сто восемьдесят шесть сирот. Я с радостью думала, что теперь ста восьмидесяти шести бедным сироткам обеспечены счастливое детство и юность, а кроме того, спокойная старость, и с нетерпением ждала следующего дня. Это был вторник. В этот день я купила еще один сиротский дом. Он оказался даже лучше первого. В нем имелись площадка для игры в бейсбол, кинозал и огромная аудитория, где члены местной организации Ку-клукс-клана по очереди читали лекции на актуальные темы из жизни нашей детворы. На стенах коридоров висели лозунги воспитательного характера, например: «Конюхи хотят лишить вас радостного детства! Вымажьте их дегтем и обваляйте в перьях! » Таким образом, сироткам с младенческого возраста внушались правильные, строго регламентированные взгляды на жизнь.

Приобретение этого второго сиротского дома доставило мне большое удовлетворение, я уже мечтала о новых сиротских ломах, потому что твердо решила каждый день дарить сиротам нашей дорогой родины хотя бы по одному такому дому. Ведь я могу это себе позволить… (Здесь мисс Пимпот слегка покраснела и потупила глаза.) Все шло прекрасно, и мое счастье не имело границ. По крайней мере так мне казалось. Но, увы, это была лишь обманчивая иллюзия! Не прошло и года, как возникли первые трудности. Помню как сейчас, в день святого Руфа я готовилась основать триста семидесятый сиротский лом. Через сутки должно было состояться открытие сиротского дома в местечке Акрополис в штате Массачусетс. Но дело сорвалось, и вот почему. Член муниципального совета этого местечка сообщил мне, что в штате все сироты уже отданы в мои сиротские дома. Я тотчас запросила соседний штат Нью-Гемпшир, но и оттуда мне ответили, что сирот больше нет, они вывелись. Подобные же сведения приходили из других штатов – из Орегона, Юты, Висконсина. Айдахо. Мэриленда и так далее.

Да, мои дорогие полруги, случилось самое худшее из того, что могло произойти. Не хватило сирот. Я немедленно запросила государственного секретаря по социальным вопросам, каково, собственно, его мнение по этому поводу. Он ответил, что сироты в его ведение никогда не входили и мне следует обратиться в военное министерство, которое, мол, занимается этими делами. Но и там меня постигло горькое разочарование. Мне сообщили, что, к сожалению, после войны производство сирот сильно сократилось: хотя государственный департамент по иностранным делам и предпринимает некоторые попытки оживить эту отрасль производства, но пока мне не могут обещать ничего определенного. Я получила совет прекратить на время организацию новых сиротских домов и посмотреть, как пойдут дела.

«Никогда! – воскликнула я с гневом. – Бог не допустит, чтобы я не выполнила свой обет! »

Это убеждение влило в меня новые силы и заставило – проявить максимальную изобретательность. В тот же день я основала акционерное общество ИНОФА («Импорт оф нью орфенс фром эброд»[8]) с основным капиталом в два миллиона долларов. Но и этот шаг не приблизил меня к цели. Мы обращались последовательно к правительствам всех государств, и ни одно из них не дало согласия на вывоз сирот, ссылаясь на то, что сироты – это культурное наследие каждой цивилизованной страны и потеря их повлечет за собой подрыв одной из отраслей производства – изящной словесности.

От государственного помощника секретаря по культурным делам Британии я получила очень любезное и красноречивое письмо, которое хотя и многое объяснило, но, к сожалению, ничем мне не помогло. Он писал в нем:

Сударыня!

Ваши стремления, конечно, очень благородны, но правительство его величества, всесторонне рассмотрев связанные с ними культурные и иные мероприятия, не может согласиться с тем, чтобы наша страна лишилась сирот. Это находилось бы в самом резком противоречии с нашими традициями и традициями всех цивилизованных стран мира. Вам, вероятно, известно, что самые выдающиеся деятели мировой-литературы избирали темой своих произведений жизнь несчастных сирот, трогая до слез своих читателей и поддерживая таким образом их гражданские добродетели. Вы, конечно, поймете, сударыня, что а, нынешнее жестокое время, когда человеческие чувства проявляют тенденцию атрофироваться и подвержены скорей влиянию низменных инстинктов, нежели благородного гуманизма, возникает насущная необходимость приложить все силы к тому, чтобы сироты, наследие наших отцов, были сохранены в нашей стране.

С глубоким почтением ваш

Дж. П. Армстронг

(собственноручная подпись).

Это случилось месяц тому назад. С тех пор мне не удалось основать ни одного сиротского дома. По настоятельной просьбе совета директоров общество ИНОФА было преобразовано в коммандитное товарищество, не ограниченное гарантиями, оно получило государственную субсидию и вывозит теперь библии в пострадавшие от войны страны. Наша прибыль велика, но все напрасно, если…

Не в силах продолжать, мисс Пимпот разразилась горькими слезами. Жрицы тщетно старались ее утешить. Казалось, мисс Пимпот вот-вот упадет в обморок, когда в дело вмешалась миссис Уоррен.

– Не терзайте себя, милая, – сказала она твердо. – Еще ничего не потеряно. Разве мы не приближаемся к острову Бимхо, который отстоит на тысячи миль от черствого мира? Я уверена, что там сирот окажется достаточно. Мой муж, вы знаете, купил этот остров у какой-то худышки, он примет свои меры, если туземцы откажутся умирать, и заставит их оставлять столько сирот, сколько потребуется. А пока, мисс Питтипат, наберитесь мужества и не теряйте присутствия духа. Бог наградит вас за долготерпение.

– Святая истина! – воскликнули жрицы.

– Ведь и наши дела не лучше, – добавила с горечью миссис Компсон. – И нам тоже приходится безропотно ждать, пока нас снабдят портретами президентов. Грустно подумать, что мы еще три недели проведем здесь, предаваясь праздности; за это время мы могли бы совершить множество добрых дел. Разве только…

Миссис Компсон на мгновение замерла, похожая на кобру, заслышавшую первые звуки дудочки дервиша, а потом вдруг захлопала в ладоши.

– Боже, дорогие мои, как это нам раньше не пришло в голову! Зачем ждать, пока мы приедем на остров Бимхо? Почему бы нам не совершить доброе дело еще здесь, на палубе «Алькантары»? Всем сообща! Какое-нибудь грандиозное, прекрасное, необыкновенно трудное дело…

– Какое же? – с нетерпением воскликнули жрицы. – Трудностей мы не боимся!

Миссис Компсон для пущего эффекта выждала, пока общее возбуждение достигло высшей точки, и торжественно заявила:

– Как вы знаете, дорогие подруги, следующий по порядку пункт нашего устава гласит, что клуб «Жрицы Афродиты» призван насаждать цивилизацию в отсталых странах. Мы должны подавать людям пример утонченности нравов и благородства чувств, внушать, что не грубая сила и животные инстинкты определяют смысл жизни, но гармоническое сочетание красоты и добра. К сожалению, многие страны мира, а говоря откровенно, все, кроме нашей, не следуют этим принципам. В них расплодились граждане и гражданки, которых отнюдь нельзя считать украшением цивилизованного человечества. Одну подобную особу мы видели вчера за ужином. Она сидела за столиком с лордом Бронгхэмом и вела себя настолько предосудительно, что лорд Бронгхэм слег в постель; он до сих пор не оправился от нервного потрясения. А ведь это примитивное, некультурное, ужасное существо имеет все предпосылки стать гордостью нашего цивилизованного мира. По моему мнению, вес ее – примерно триста фунтов нетто.

– Неужели?! – радостно воскликнули жрицы.

– Давайте, – закончила миссис Компсон, – спасем эту женщину! Отучим ее от дурных манер. Облагородим ее нрав. Пусть она тоже станет овечкой нашего стада. Дадим ей место под солнцем нашей великой цивилизации.

Миссис Компсон умолкла, и на мгновение в желтом салоне воцарилась тишина. Затем жрицы в бурном восторге вскочили с мест и бросились обнимать свою председательницу.

Это были неописуемо прекрасные, волнующие мгновения. Подобное еще не было зафиксировано в летописях клуба. По всей вероятности, никому в целом мире не удавалось видеть ничего похожего, разве только И. Г. Фишеру, кавалеру ордена королевы Виктории. Как известно, этот прославленный путешественник и охотник на диких зверей пытался когда-то в своей книге, названной им «Сто тысяч фунтов стрел», описать битву между двумя стадами диких слонов в пампасах Центральной Африки. Но он оказался не в силах сделать это. И заявил, что такая картина не поддается описанию. Ее нужно видеть своими глазами. Если бы он наблюдал сцену, разыгравшуюся в желтом салоне, он, несомненно, повторил бы то же самое.

Наконец буря восторгов улеглась, и миссис Компсон снова взяла слово.

– А теперь, дорогие подруги, наметим план действий. Мне кажется, прежде всего необходимо изучить анкетные данные этой женщины. Только тогда мы сможем решить, как приобщить это существо к благам нашей культуры. Следует попросить капитана или старшего штурмана нанести визит упомянутой женщине и сообщить ей о нашем желании войти с ней в тесный контакт, Я убеждена, что этот тонкий маневр…

Миссис Компсон оборвала свою речь на полуслове. В эту минуту распахнулась дверь, и на пороге появилась тетушка Каролина.

Она внимательно оглядела салон, нахмурила брови и спросила голосом, который не предвещал ничего хорошего:

– Где канарейка?

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒