Глава двенадцатая Фукс-любимец

Пока Юлиус дописывал и запечатывал свое письмо, Самуил курил трубку.

— Знаешь ли, — сказал он, выпуская изо рта клубы дыма — нет основания думать, чтобы у Дормагена и Риттера не могли явиться такие же соображения, как и у нас, и что они, как и мы, не выбрали себе противников. Осторожность требует предупредить их. Надо предоставить им такой предлог к ссоре, от которого они не могли бы увернуться.

— Поищем, — отвечал Юлиус, — в вопросах чести, определяемых студенческим уставом.

— О! — отозвался Самуил. — Важно то, чтобы мы дрались не за студенческое недоразумение, а за оскорбление личности, чтобы иметь право серьезно ранить этих господ. Кажется, у твоего Риттера все та же возлюбленная?

— Да, Шарлотта.

— Та, которая строит тебе глазки? Так это великолепно! Мы пойдем по улице, погода прекрасная. Лотта по обыкновению будет сидеть с работой у окна. Ты мимоходом скажешь ей какую-нибудь любезность, а затем будем ждать результатов.

— Нет, — сказал Юлиус и покраснел, — выдумай лучше что-нибудь другое.

— Почему же?

— Не знаю, просто не хочется драться из-за девчонки. Самуил пристально посмотрел на него и расхохотался.

— Святая невинность! Он еще умеет краснеть!

— Да нет же, я…

— Так ты, вероятно, думаешь о Христине. Признайся-ка, ты не хочешь изменить ей даже мысленно?

— Ты с ума сошел! — воскликнул Юлиус, который всякий раз смущался, когда Самуил заводил речь о Христине.

— Если я сумасшедший, то ты дурак, что не хочешь сказать слова Шарлотке. Ведь это ни к чему не обязывает, а нам не найти более удобного и важного предлога. А, может быть, ты дал обет ни с кем не говорить, кроме одной Христины, ни на кого не смотреть, кроме Христины, никого не встречать, кроме…

— Ты надоел мне! Хорошо, я согласен, — выговорил с усилием Юлиус.

— В добрый час! А я? Из какого бы камня мне выбить искру, чтобы разжечь ссору между Дормагеном и мной? Черт возьми меня совсем! Никак не могу придумать. Нет ли у него предмета страсти? А с другой стороны, если употребить одно и то же средство, значит обнаружить большое убожество воображения, да притом, сам посуди… мне вдруг драться за женщину! Просто невероятно!

На минуту он задумался.

— Нашел! — обрадовался он. Он позвонил. Явился мальчик.

— Вы знаете моего фукса, Людвига Трихтера?

— Знаю, г-н Самуил.

— Сбегайте скорее в «Ворон», он живет там, и передайте, что я желаю его видеть, пусть он придет сейчас же, мне надо с ним поговорить.

Мальчик ушел.

— А пока, — сказал Самуил, — не заняться ли нам своим туалетом?

Спустя десять минут прибежал запыхавшийся Людвиг Трихтер с припухшими от сна глазами.

Людвиг Трихтер, которого мы видели раз только мельком, представлял собой тип студента двадцатых годов. Ему было не менее тридцати лет. На глазах этой почтенной личности прошло по крайней мере четыре поколения студентов. Борода его спускалась на грудь. Высокомерно вздернутые усы, наподобие полумесяца, и тусклые от постоянных кутежей глаза придавали физиономии этого Нестора трактиров выражение какого-то патриарха студентов.

Он имел претензию одеваться, как Самуил, у которого старался перенимать и остальные странности, разумеется, пересаливая, как делают вообще все подражатели.

Благодаря своим летам и опытности, Трихтер был незаменим во многих отношениях. Он являлся очевидцем почти всех событий, из которых возникали те или иные отношения между студентами и филистерами или просто между студентами. Он был живым университетским преданием. Вот почему Самуил сделал из него своего любимого фукса. Трихтер очень гордился таким отличием. Достаточно было видеть, как он смиренно и подобострастно держал себя перед Самуилом, чтобы догадаться о том, как дерзко и надменно должен был он относиться к другим.

Он вошел, держа в руках трубку, которую не успел еще зажечь. Самуил заметил это необыкновенное доказательство того, что он спешил на зов, и сказал:

— Закури трубку, ты еще ничего не ел?

— Ничего, хотя теперь уже семь часов, — отвечал Трихтер, смутившись. — Все оттого, мой дорогой senior, что я вернулся только утром с коммерша фуксов и только что заснул, как ваш посол внезапно разбудил меня.

— Хорошо! Великолепно, что ты ничего еще не ел. Скажи-ка мне, пожалуйста, Дормаген считается у нас одним из самых замшелых домов и, вероятно, у него также есть и свой фукс-любимец?

— Есть. У него Фрессванст.

— А хорошо ли этот Фрессванст пьет?

— Чудовищно хорошо! Он в этом крепче нас всех. Самуил нахмурился.

— Как! — воскликнул он гневно. — У меня есть лисица и эта лисица не самая сильная во всех отношениях?!

— О! О! — сказал Трихтер подобострастно. — Ведь нам еще ни разу не приходилось состязаться серьезно, но пусть только представится случай, и я, наверное, сумею побороть его.

— Так изволь сделать это сегодня же утром, если ты дорожишь моим уважением. Увы! Великая школа гибнет. Традиции исчезают. Вот уже три года, как в университете не было дуэли на выпивке. Сегодня же чтобы она была, слышишь? Вызови Фрессванста. Приказываю тебе потопить его.

— Слушаю, senior, — ответил гордо Трихтер. — Еще одно слово, как мне состязаться с ним: на пиве или на вине?

— На вине, Трихтер, разумеется, на вине! Надо оставить пиво и пистолет филистерам. Шпага и вино — вот орудия студентов и благородных людей!

— Ручаюсь тебе, что ты останешься доволен. Я бегу сию же минуту в «Большую Бочку», где всегда завтракает Фрессванст.

— Ступай и объяви там всем, что Юлиус и я придем после лекции Тибо, ровно в половине десятого. Я буду твоим секундантом.

— Спасибо. Я постараюсь быть достойным тебя, великий человек!

Глава тринадцатая Лотта

После ухода Трихтера Самуил сказал Юлиусу: — Ну так мы вот как сделаем: сначала пройдем по той улицу, где живет Лотта, потом, чтобы ничего не менять б наших привычках, в университет на лекцию, а потом в Большую Бочку.

Они вышли. Внизу слуга передал Самуилу письмо.

— Э, от кого бы это? Уж не от одного ли из наших молодчиков? — произнес Самуил.

Но письмо было от профессора химии Закхеуса, который приглашал Самуила к завтраку.

— Скажи профессору, что сегодня мне нельзя придти, а могу придти только завтра.

Слуга ушел.

— Бедняга, — сказал Самуил. — У него вышла какая-нибудь закорючка с его химией. Не будь меня, как бы он читал свои лекции.

Они вышли из гостиницы и пошли к Хлебной улице. В нижнем этаже одного из домов они увидели Шарлотту, которая сидела и шила у окна. Это была живая, очень стройная брюнетка с блестящими волосами, на которых кокетливо сидел хорошенький чепчик.

— Вон видишь шагах в тридцати отсюда стоят трое фуксов, — сказал Самуил. — Они все увидят и передадут Риттеру. Подойди же и поболтай с девочкой.

— Да о чем я с ней буду разговаривать?

— Да не все ли равно. Надо только, чтобы видели, что ты разговаривал.

Юлиус неохотно подошел к окошку.

— Вы уже встали и сидите за работой, Лолотточка, — сказал он молодой девушке. — Вы вчера не были на коммерше фуксов?

Лотта вся расцвела от удовольствия, когда Юлиус заговорил с ней. Она встала с места и высунулась из окошка, держа свою работу в руках.

— О нет, герр Юлиус, я никогда не хожу на балы. Франц так ревнив. Здравствуйте, герр Самуил. Но вы, я думаю, и не заметили моего отсутствия на коммерше, герр Юлиус?

— Я не осмелюсь сказать, что да, ведь Франц так ревнив.

— Ну вот еще! — сказала девушка с вызывающей гримаской.

— А что это вы шьете, Лолотточка? — спросил Юлиус.

— Сатиновые душистые подушечки.

— Они прелестны. Не сошьете ли и мне такую же?

— Какое странное у вас желание! Зачем вам?

— На память о вас, красавица, — сказал Самуил. — Однако, какой ты храбрый юноша, несмотря на свой боязливый вид.

— Вот у меня есть готовая, возьмите, — расхрабрилась Лотта.

— А вы пришейте к ней ленточку, — попросил Юлиус.

— Боже, какая пылкая страсть! — с комической ужимкой воскликнул Самуил.

— Ну вот, хорошо, — сказал Юлиус, принимая подушечку. — Благодарю вас, моя добренькая и хорошенькая Лолотточка.

Потом Юлиус снял со своего мизинца колечко и, протягивая его девушке, сказал:

— Возьмите это в обмен, Лолотточка.

— Но… я не знаю… право…

— Полноте, возьмите!

Лотта взяла перстенек.

— Теперь нам надо распроститься, Лолотточка. Мы идем на лекции. Уже и так опоздали. Я еще повидаюсь с вами на обратном пути.

— Вы уходите и не хотите даже пожать мне руку, — сказала девушка. — Наверное, вы очень боитесь Франца.

— Скорее, — потихоньку сказал Юлиус Самуилу, — фуксы идут в нашу сторону.

И в самом деле, трое фуксов как раз в эту минуту проходили мимо дома Шарлотты и видели, как Юлиус целовал руку у хорошенькой швеи.

— До скорого свидания! — сказал Юлиус, уходя вместе с Самуилом.

Когда они пришли в университет, лекции давно уже начались. Занятия в Гейдельберге очень схожи с нашими парижскими курсами. Десятка два студентов, хотя и не записывали ничего, но, по крайней мере, внимательно слушали. Остальные же потихоньку разговаривали или просто сидели молча и не слушали профессора, а иные даже позевывали. Некоторые устроились в самых странных позах. На конце одной из скамеек лежал на спине какой-то фукс, задрав ноги вверх и протянув их по стене. Другой, наоборот, улегся на живот и, оперевшись локтями о скамью, а руками подперев голову, с увлечением читал какую-то книжку.

Ни Франца, ни Отто не было на лекции. Когда она окончилась, Самуил и Юлиус вышли из аудитории в толпе других студентов. Было девять с половиной часов, как раз время заявиться в Большую Бочку, где предстояли любопытные дела и вакханического и трагического свойства.

Главный зал, куда вошли Самуил и Юлиус, был переполнен студентами. Их появление произвело сенсацию.

— Вот и Самуил! Трихтер, вот пришел твой senior! — кричали студенты.

Очевидно, их ждали. Но общее внимание, которое сначала обратилось на Самуила, было мгновенно перенесено на Юлиуса, когда увидали, что Франц Риттер, весь бледный, отделился от толпы и двинулся прямо навстречу Юлиусу.

При взгляде на него Самуил едва имел время шепнуть Юлиусу:

— Будь как можно уступчивее. Постараемся устроить так, чтобы вся вина свалилась на наших противников, и чтобы в случае какого-нибудь несчастья свидетели могли показать, что не мы, а нас вызвали.

Риттер остановился перед Юлиусом и загородил ему дорогу.

— Юлиус, — сказал он, — тебя видели разговаривающим с Шарлоттой сегодня утром, когда ты шел в университет.

— Очень может быть. Я спрашивал у нее, как ты поживаешь, Франц.

— Я тебе не советую шутить. Люди видели, как ты целовал ей руку. Знай, что это мне не нравится.

— Знай, что это ей вовсе не нравится.

— Ты балаганишь, чтобы вывести меня из себя?

— Я шучу для того, чтобы тебя успокоить.

— Единственная вещь, которая может меня успокоить, дражайший мой, это прогулка в компании с тобой на гору Кейзерштуль.

— Да, это правда: хорошее кровопускание в такую жару очень освежает. Я тебе его устрою, если хочешь, мой милейший.

— Через час?

— Через час.

Они разошлись. Юлиус подошел к Самуилу.

— Ну, мое дело устроено, — сказал он.

— Ладно, а свое я сейчас устрою, — сказал Самуил.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒