Невидимый в темноте человек- остановился.

Юрий Мишаткин

«Письма без марок»

Песню свою

Отправляя в полет, —

помните!

О тех,

Кто уже никогда

Не споет, —

помните!

Звонкий голос заставил остановиться.В пыльном мареве по кособокой дороге ко мне приближалась девочка. Она бежала, поднимая дороги облачко пыли.

— Д я-день-ка! Дяденька!

Жаркий ветер подхватывал это слово и уносил > к горизонту, над которым курился горячий воздух
— Здравствуйте! — не успев отдышаться, поздоровалась девочка. — Вы в питомник идете, да?

Не дожидаясь ответа, она, прижав к груди букетик растрепанных полевых васильков, зата­раторила:

— А я вас, дядя, знаю. Вы в газете работаете. Верно? А в хутор приезжали, чтоб про уборку написать? Да? Я вас видела — вы с нашим пред­седателем на поля ездили.

Я улыбнулся.

— Вы только не подумайте, будто я испуга­лась и поэтому вас звала. Просто одной идти скуч­но, — смущенно сказала девочка, выкапывая нос­ком тапочки на дороге ямку.

И мы пошли вместе. Девочка впереди, я по­зади.

По пути я узнал от своей спутницы, что ее четвертый «Б» помогает на колхозной ферме вы­ращивать птицу — каждый пионер их отряда шеф­ствует над сотней недавно вылупившихся цыплят, что с быстро подрастающими цыплятами ребятам вечная морока: то убегут куда-нибудь, то на фер­му их не загонишь. Узнал я и что в четвертом «Б» учится некий Степка Ерофеев, который чуть не остался на второй год, и сейчас всем звеном его «вытягивают» по арифметике и русскому языку, но Степка ужасно ленивый и вечно отлынивает от домашних занятий.

Вокруг, куда ни глянь, простиралась иссушен­ная ветрами степь. Воздух был наполнен зноем. Низко над землей плавали разморенные жарой ле­нивые орлы.

Пройдя лощиной, мы поднялись на холм, и не­ожиданно впереди вырос зеленый островок: собравшись в кружок, в небо засматривалось семей­ство диких яблонь.

Завидев яблони, девочка припустилась бежать. А добежав до окружавшего яблони забора из мел­кого штакетника, остановилась и, прикрыв от солнца ладошкой глаза, оглянулась в мою сторо­ну, точно хотела сказать: «Ну чего вы такой не­скорый? »

Я догнал девочку и вошел в тень яблонь, где стоял гранитный обелиск, а вокруг него, точно молчаливые солдаты, застыли на часах неколышимые ветром молодые деревца.

На обелиске были высечены слова:

«Вечная слава героям, павшим в боях за сво­боду и независимость нашей Родины в годы Вели­кой Отечественной войны».

Памятник погибшим... Сколько их я встречал на волгоградской земле! В городе и на курганах за Волгоградом, в степи у Волги и на берегу мо­лодого Цимлянского моря. То строгие, высечен­ные из камня и мрамора, то совсем скромные — металлические и деревянные.

Рядом с обелиском стоял небольшой ромб из речного песчаника, с каменной звездой на вер­шине.

Несколько минут, не замечая моего присут­ствия, девочка молча стояла у могилы, Затем бе­режно положила к подножию свой нехитрый буке­тик васильков.

— Жаркое нынче лето... — сокрушенно вздох­нула девочка. — Увянут быстро цветы, жалко... Помолчала и добавила:

— А на следующей неделе сюда уже из пято­го «А» придут. У нас в школе такое правило — по очереди за могилой ухаживаем.

 

— Кто здесь похоронен? — спросил я. Девочка удивленно посмотрела на меня.

— Неужели не узнали?

Только сейчас я увидел на памятнике неболь­шой овальный портрет с удивительно знакомым лицом. Словно я уже где-то видел эту девушку с внимательными и грустными глазами.

— Так это же Гуля! — сказала девочка.

И я вспомнил.

Пятнадцать лет назад...

Школьная библиотека...

Как и все мои ровесники — мальчишки воен­ных лет, я любил читать лишь книги про войну. И когда старушка библиотекарша посоветовала взять книгу, на обложке которой был снимок де­вочки с красным галстуком, я обиделся: «К чему мне девчачья книга! »

Я уже хотел было отказаться, но тут прочел на обложке название — «Четвертая высота».

«Наверное, про войну. Высоты ведь бывают лишь на фронте! » — подумал я и не ошибся, пото­му что книга была о солдате-герое Гуле Королевой.

И вот спустя пятнадцать лет я стою у ее моги­лы и вспоминаю страницы из повести Елены Иль­иной. Вспоминаю, как двенадцатилетняя русово­лосая, Гуля участвовала в съемках фильма «Дочь партизана» и взяла на коне препятствие, барьер, — первую свою высоту... Вспоминаю победу Гули над самой собой — историю о том, как она сдала экза­мен по «ненавистной» ей географии — вторую вы­соту; прыжок Гули с вышки плавательного бас­сейна — третью высоту...

Память сохранила многое из давным-давно прочитанной книги. Я лишь позабыл, что Гуля Королева погибла здесь, под Волгоградом, в Иловлинском районе, неподалеку от степного хутора Паньшино...

Вернувшись в Волгоград, я первым делом за­шел в библиотеку, чтобы вновь перечитать люби­мую книгу моего детства.

— Ни одного экземпляра «Четвертой высоты» сейчас у нас нет, — опечалила меня библиотекар­ша. — Все на руках.

В тот же день под вечер на лестничной площад­ке я встретился со своим соседом, пятиклассником Володей Ряшиным. Он, видимо, только что вернул­ся из школы: под мышкой у Володи был разбух­ший от книг портфель, а пальцы рук перемазаны фиолетовыми чернилами.

 

Я начал листать книгу, как вдруг из нее вы­пал конверт.

— Это Владимир Данилович нам написал, — объяснил Володя. — Мы ему сообщили, что сбор готовим, а он в ответ Гулины фотографии прислал. И еще песню, которую бойцы на фронте про Гу­лю сложили.

— Какой Владимир Данилович?

— Гулин отец, Королев Владимир Данилович. Знаете, с каким трудом мы его адрес разыскали? Вначале в Москву в городское адресное бюро напи­сали. А нам отвечают, что в Москве проживают сто тридцать два Королева — надо обязательно знать имя и отчество. Тогда мы в Дом детской книги запрос послали. Там его адрес знают — быстро ответили и еще сообщили, что можно было писать и без адреса. Просто «Москва, Королеву, отцу Гули» — и все. Так, оказывается, многие ему пишут, и все письма доходят.

В тот вечер я узнал много интересного от сво­его соседа.

Узнал, что имя Гули Королевой присвоено многим пионерским отрядам и дружинам Со­ветского Союза, Чехословакии, Польши, Румы­нии и других стран народной демократии. Узнал, что Гулиному сыну Саше Ежику уже исполнилось 22 года. Живет он с бабушкой в Киеве, работает, на заводе и учится в институте на заочном отде­лении. Узнал, что мальчишки и девчонки, те, что. родились в послевоенные мирные годы, так же за­читываются книгой «Четвертая высота», как и пионеры моего поколения, и так же любят Гулю.

— А вот и песня про Гулю, — сказал Володя и прочитал мне стихи, которые в дни войны сочи­нили Гулины товарищи-однополчане.

 

Так споем же, как, бывало,
Пела Гуля средь атак.
Если Гуля запевала
Канонада утихала
И прислушивался враг...

Враг сжимал нас все плотнее,
На свою он шел беду.
Нашей Гули нет смелее.
Мы в атаку шли за нею,
Защищая высоту.

Вот она в степи открытой
Наклонилась над бойцом, Наклонилась и убита,
Сердце смелое пробито
Черным вражеским свинцом...

Дни промчатся огневые,
Отшумит в боях гроза,
Вспомним песни молодые,
Вспомним кудри золотые,
Вспомним темные глаза.

Мы опять к боям готовы,
И, как прежде, за собой
Нас ведет на подвиг новый
Наша Гуля Королева,
Наш товарищ боевой...

 

Я слушал Володю, а сам тем временем думал: «Кто знает, может быть, отцу Гули известно мно­гое из того, что не рассказано в повести о его до­чери. Ведь прислал же он волгоградским пионерам песню военных лет».

И когда вернулся домой, сразу же сел писать письмо Владимиру Даниловичу Королеву.

Прошла неделя, и однажды вместе со свежими газетами и последними номерами журналов я по­лучил синий конверт.

 

 

«Я был очень рад узнать, что школьники хуто­ра Паншино продолжают хранить память о мо­ей дочери, что на могиле Гули постоянно лежат живые цветы, — так начиналось письмо Владими­ра Даниловича Королева. — Мне трудно что-либо добавить к повести Елены Яковлевны Ильиной, книге серьезной, обстоятельной, — ведь в ее соз­дании принимал участие и я, рассказав Елене Яковлевне все, что знаю о Гуле.

Может быть, Вас и пионеров Вашего героиче­ского города заинтересуют письма Гули? Они при­сланы мне дочерью со Сталинградского фронта в 1942 году...»

 

***

Письма... Написанные карандашом, реже — чернилами на листках из школьных тетрадей, блокнотов.

Письма, написанные в перерывах между боя­ми в землянке, блиндаже, медсанбате и просто под открытым небом, в окопе. Торопливый, еще по-детски неустойчивый почерк.

На конвертах нет почтовых марок. Вместо них надпись — «Военное» и строгий почтовый штем­пель «Полевая почта». Неизменный обратный ад­рес — «Действующая армия. Полевая почта 1682, Королевой М. В.».

Письма в конвертах и письма-треугольники, почтовые открытки и простые листки без конвер­тов, которые Гуля при возможности передавала через друзей отцу, лежали передо мной. Много писем...

И среди фронтовых каким-то чудом сохрани­лось несколько писем, присланных Гулей отцу еще до войны из Киева и пионерского лагеря «Артек»...

 

 

 

Это песня

о солнечном свете, это песня

6 солнце в груди. Это песня о юной планете, у которой все впереди.

ТОВАРИЩИ ПОДШЕФНЫЕ

 

Впереди шел староста кружка юннатов. Поза­ди — Гуля. И хотя старосте Гене, как и Гуле, бы­ло тоже двенадцать и учился он в пятом классе, мальчишка держался так важно, словно давным-давно работает в зоопарке и старше новенькой в их кружке девочки по крайней мере лет на де­сять.

Проходя мимо клеток со зверями, Гена лишь мельком бросал взгляд и деловито объяснял:

— Индийский варан. Длина — два метра, пи­тается крольчатиной... Белые медведи. Рацион — пять килограммов мяса в сутки... Страус. Приве­зен из Африки... Слоны индийские. Питаются се­ном, овощами, фруктами...

Гуля не выдержала.

— А ты чем питаешься?

— Я? — Гена оглянулся и удивленно посмот­рел на Гулю.

— Да, ты. Пломбиром питаешься? И не дождавшись ответа, Гуля подбежала к ску­чающей у ларька продавщице мороженого и вер­нулась назад с двумя эскимо.

Гуля протянула смутившемуся и сразу поте­рявшему всю свою солидность старосте моро­женое.

— Скоро участок молодняка?

— У самого входа в зоопарк, — ответил Гена.

— А куда же мы идем? — удивилась Гуля. — Вход-то мы давно прошли!

Гена лизнул эскимо и, не глядя на Гулю, сму­щенно сознался:

— Это я нарочно... Чтоб тебе вначале все-все показать.

— А-а!.. — протянула Гуля. — Тогда спасибо. Но знаешь что? Пошли лучше к молодняку. А зоо­парк ты мне позже покажешь. Ладно?

— Ладно, — согласился Гена и одному ему.известными тропинками повел Гулю назад к входу в зоопарк, где находилась большая клетка-вольер, в которой жили маленькие медвежата, недавно на­родившийся и очень похожий на обыкновенную собачонку волчонок да еще трое тигрят.

— Вот, — сказал он, остановившись у клет­ки. — Эти медвежата будут твоими подшефными.

Только смотри, клетку открытой не оставляй. И медвежатам конфет не таскай. А то расти не бу­дут. А может, ты боишься одна в клетку заходить? Тогда давай вместе.

— Нет, нет, я сама! — запротестовала Гуля. Гека недоверчиво покачал головой.

— Бывает, что в первый раз и трусят. Особен­но девчонки. Недавно одна так перепугалась, что выбежала из клетки, а затворить ее позабыла. Ну, волчонок и удрал. И прямым ходом к павлинам. Прибежали мы, а он уже одного загрыз.

Гена пошел было от вольера к аллее, но оста­новился и вернулся.

— Это тебе. На память.

Гена протянул Гуле длинное павлинье перо.

— Спасибо, Килька, — поблагодарила Гуля.

— Откуда ты знаешь? Мен_я только в кружке так дразнят — удивился Гена.

— Я теперь многое знаю, — хитро улыбну­лась Гуля. — Даже то, что слоны едят овощи, фрукты и сено.

И, подмигнув Гене Кильке, подошла к низкой дверце клетки.

Не успела Гуля переступить порог вольера, как к ее ногам подкатились два бурых мохнатых ша­ра. Один из них заурчал, а второй, недолго думая, лизнул шершавым языком ногу Гули.

— Признали! Давайте, друзья-подшефные, знакомиться: кто из вас Гришка, а кто Мишка?

Медвежата посмотрели на Гулю своими чер­ными глазками-бусинками и в два голоса громко заурчали.

«20 июня 1935 года. 12 часов 30 минут. Первый день наблюдения над медвежатами...» — записала Гуля в тетрадке-дневнике и снова посмотрела на зверюшек, которые в это время уже лов­ко карабкались по стволу дерева.

Спустя неделю в дневнике уже было много раз­личных записей. На одном из листков дневника было написано и письмо отцу в Москву.

 

«Дорогой папочка!

Пишу грязно, потому что с фокусом: не железным, обык­новенным пером, а павлиньим. Его мне подарили в зоопар­ке. Там из клетки удрал ручной волчонок и загрыз павлина.

В кружок юннатов нашего зоопарка я хожу часто. У меня там двое подшефных медвежат. Я веду дневник, наблюдаю за ними. В зоопарке меня уже знают почти все животные — и львы и обезьяны. Но особенно любят меня мои медвежа­та. Когда я подхожу к клетке, они всегда радуются и старают­ся меня лизнуть...»

К этому же письму Гуля приложила несколь­ко рисунков зверей. На одном был нарисован тигр. Правда, он получился не рыжим, а коричневым. Но тут уж Гуля была не виновата: у нее кончи­лась желтая краска, и поэтому пришлось дорисо-вывать тигра коричневой...

 

 

НА СЪЕМКАХ ФИЛЬМОВ

Такого конверта не продают на почте. На кон­верте крупно напечатано: «Одесская комсомоль­ская кинофабрика».

«Собираюсь сниматься в кинокартине, которая называет­ся «Дочь партизана», — спешила Гуля поделиться радостью с отцом. — Пока приходится трудно. Оказывается, надо уметь ездить на коне. Поэтому учусь не выпадать из седла, ездить шагом и галопом. Недавно впервые взяла препят­ствие — барьер и, честно признаюсь, немножко испугалась.

Числа 16-го мы уезжаем на съемку в деревню. Со мной поедет и мама, я очень довольна. Пока же купаюсь на море, загораю.

А пока до свидания. Солнце шлет тебе привет.

Целую. Твоя Гуля».

 

Фильм «Дочь партизана» был второй кинокар­тиной, в которой снималась Гуля Королева. Пер­вый фильм — комедия «Бабы рязанские» — вы­шел на экраны нашей страны в 1928 году и был не­озвученным, немым. В нем пятилетняя Гуля игра­ла небольшую роль крестьянской девочки, кото­рая должна была сообщить сестре о приходе в дом нелюбимого и ненавистного человека. Когда же незваный гость пришел в избу, девочка спря­талась под стол и недружелюбно, сурово нахму­рив брови, смотрела оттуда на него.

И вот спустя семь лет Гуля уже исполняла в новом фильме главную роль: бесстрашную Василинку — дочь партизана. На съемках этой кар­тины Гуля и взяла на коне по кличке Сивко пер­вую в своей жизни высоту — барьер.

Съемки продолжались все лето, а осенью фильм «Дочь партизана» вышел на экраны. Мно­гие смотрели картину по нескольку раз — так понравилась она зрителям, так полюбили все бесстрашную Василинку. А в то время, когда «Дочь партизана» демонстрировалась в кинотеат­рах, Гуля уже снималась в новой картине. Пер­вому она спешила сообщить об этом отцу. Новое письмо дочери пришло к нему в конверте, на ко­тором стоял штамп Киевской киностудии художе­ственных фильмов.

«Дорогой папочка!

Большое спасибо за краски и альбом! Посылаю тебе вы­резанные из газет статьи о «Дочери партизана». Там, как увидишь, очень меня хвалят. Сейчас я снимаюсь в картине режиссера Лукова «Я люблю» в роли Варьки. Работается ничего, особенно меня поразило на студии ртутное освеще­ние. Такого не было в Одессе.

Киевская кинофабрика очень большая, куда больше Одесской. В киногруппе я окружена любовью. Особенно хорошо ко мне относится директор картины. В этом фильме я буду играть лучше, чем в «Дочери партизана», которая идет с большим успехом. Повсюду в городе и у кинотеатров висят огромные афиши, где я на своем Сивко».

Трудно было удержаться юной киноактрисе, чтобы не похвастаться перед отцом своими успеха­ми, восторженными газетными рецензиями, пись­мами зрителей, которые каждый день приносил домой почтальон. Ведь актрисе было всего 12 лет. Отец понял это, но в своем ответном письме все же сделал Гуле замечание, советуя ей не зазнаваться и не очень-то хвастаться: ведь зрители и критики признали фильм удачным не оттого, что в нем сни­малась Гуля, а потому, что режиссер, оператор, художник, композитор и все остальные актеры создали правдивое, интересное произведение кино­искусства.

Не легко было Гуле читать такое письмо. Но она нашла в себе мужество признаться, что на са­мом деле чуточку зазналась.

 

«Дорогой папуленька!

Пожалуйста, не думай, что я зазналась. Больше не буду: дала сама себе крепкое честное слово. Что теперь я не за­знайка, можешь даже у мамы спросить или у кого хочешь в Одессе. Я знаю, что играла плохо — могла играть куда лучше. Но разве я виновата, что за это меня чествуют?

Ты просишь, чтобы я написала тебе, как я занимаюсь в шко­ле и подгоняю то, что пропустила из-за съемок. Так вот: ут­ром к 10 часам тороплюсь к немке, потом бегу в школу, а затем — домой. Обедаю и снова иду к учительнице, с ко­торой занимаюсь уже по всем предметам. Ты, наверное, бу­дешь сердиться, что занятия я кончаю поздно вечером, но

другого выхода у меня нет: или заниматься сейчас помногу, или оставаться в классе на второй год. Мне думается, что лучше выбрать первое, лучше сейчас побольше позанимать­ся, но зато перейти в следующий класс».

Но не отставать в учебе от одноклассников бы­ло трудно: работа над новым фильмом продолжа­лась на студии часто до глубокой ночи. После окончания съемок в павильонах киногруппа вы­ехала «на натуру» — на шахты Донбасса. И Гуле снова пришлось " надолго прервать свои школьные занятия.

«30 июля 1935 года

Папа! .

Ага, а я лазила в шахту! Когда я сказала помощнику ре­жиссера, что хочу в шахту, то он чуть не умер от страха. И начал просить постановщика не брать меня с собой. А Луков все же взял!

Когда мы вылезли из шахты, то нам сказали, что эта шах-^та самая опасная во всем районе. Тогда Луков спрашивает рабочего, который спускает и поднимает груз в лифте: «Вы часто бьете двенадцать раз в колокол? » (12 раз бьют в ко­локол, когда везут покалеченных в забое шахтеров.) А рабо­чий отвечает: «Прежде, до революции, на каждой смене би­ли». А смен-то было четыре. Во-о-о!..

Опять немножечко прихвастнула, что я у тебя страшно храбрая. Но, честное слово, это вышло совсем случайно...»

Рассказав о своем спуске в шахту, Гуля не по­ведала отцу о том, как в тот же день у террикона у нее прошла ответственная и трудная съемка.

Фильм «Я люблю» снимался по мотивам из­вестного романа писателя Авдеенко. Фильм рас­сказывал о предреволюционных годах жизни шах­теров, об их работе на. старых, плохо оборудо­ванных шахтах. Тяжелый, изнуряющий труд тол­кал шахтеров в кабаки, где они старались забыть­ся в хмельном угаре.

Гуля исполняла в фильме роль девочки Вари, внучки старого шахтера, погибшего при обвале шахты. После похорон деда по дороге с кладбища отец Вари завернул в кабак. Варя же осталась дожидаться его на улице. И когда еле стоящий на непослушных ногах отец наконец-то вышел из ка­бака, Варя позвала его домой. Отец посмотрел на Варю пьяными, ничего не понимающими глазами и замахнулся на дочь...

Несколько раз отрепетировав этот эпизод, ре­жиссер наконец-то дал сигнал оператору:

— Внимание! Мотор!

Тихо застрекотала кинокамера. Но только ис­полнявший роль отца Вари, актер произнес пер­вую фразу, режиссер недовольно поморщился и махнул рукой:

— Стоп! Кинокамера умолкла.

— Никуда не годится! — сказал режиссер. — Никто не поверит, что вы пьяный. Давайте сна­чала.

И снова заработал съемочный аппарат, снова вышел из кабака отец, снова подошел он к доче­ри... Но режиссер вновь приостановил съемку. На этот раз виновата была уже Гуля: она не смогла изобразить неподдельный страх ее Варьки перед тяжелым кулаком отца. А тут еще некстати солн­це на небе спряталось за тучку, и оператор стал ждать, когда оно появится снова. Съемки затяну­лись до вечера.

Лишь когда этот небольшой эпизод был снят одиннадцать раз, лишь после одиннадцатого кино­дубля режиссер довольно сказал:

— Вот теперь почти то, что нужно!

Затем помолчал, задумался, посмотрел на уставших актеров и виновато попросил:

— Давайте снимем еще. Чтобы уже было со­всем хорошо...

 

ПИОНЕРОГРАД

— Королева! Скоро ты там? — позвали за ок­ном веранды.

— Сейчас! — ответила Гуля, и карандаш то­ропливо забегал по листку тетради.

«2 августа 1936 года

Дорогой папочка!

Извини меня, пожалуйста, что я тебе так долго не писа­ла. Но здесь столько нового и захватывающего, что просто не знаю, на что смотреть, за что браться...»

— Гу-ля! — снова послышалось за окном, но, закусив губу, Гуля продолжала писать:

«...В нашем Артеке все очень интересно. Прямо за окна­ми нашей палаты — море, а чуть поближе громадная, очень похожая на медведя гора, которая зовется Аю-Даг, что значит Медведь-Гора. В нашем Нижнем лагере двести пио­неров. Это не считая вожатых. Многих ты, наверное, знаешь. О них писали в газетах. Например, орденоносец, Барасби Хамгоков. Он приехал в Артек из Кабарды. Там он живет в ауле Кенже. Путевкой его премировали-за то, что он вы­растил для Красной кавалерии коней. Еще у нас есть Мамла­кат Нахангова. Да-да, та самая, которая научилась собирать в Таджикистане хлопок двумя руками и перегнала всех взрослых! Мамлакат спит рядом со мной, мы с ней в од­ном отряде, хотя она младше меня. Сегодня я видела орден Ленина, которым Мамлакат наградили в Кремле...»

И еще, наверное, многое рассказала бы про свой лагерь Гуля — и о том, какие ребята отдыха-ют в Артеке, и как все вместе они смотрели не­давно фильм «Дочь партизана», и как сдала она нормы на значок БГТО, — но тут из парка вновь

раздалось нетерпеливое:

— Гу-ля!

Пришлось оставить письмо недописанным.

«Вечером допишу», — решила Гуля и выбежа­ла в парк.

Лишь перед линейкой, после долгого, напол­ненного многими интересными делами дня Гуля снова открыла тетрадь на той странице, где было начато письмо.

«...Хотя наш лагерь называется «Артек», но мы все зо­вем его Пионероград. Правда, так интереснее? И даже пес­ню сочинили:

Звенит наш лагерь песнею. Шагайте дружно в ряд. Нет города чудеснее, Чем Пионероград!

В пути своем стремительном Расти, расти, отряд. Врагам отпор решительный Даешь, Пионероград!

Посылаю свою.фотографию. На ней я снялась вместе с Мамлакат и Барасби. Здорово я в лагере потолстела? Написала бы еще, но надо бежать на линейку».

Гуля поставила точку, вырвала из тетради ис­писанный лист и спрятала его в конверт. А затем, перепрыгивая сразу через две ступеньки, слетела по лесенке веранды в парк, где призывно трубил горн, а под кипарисами уже строился отряд.

 

«ГОРДОСТЬ БЫТЬ КОМСОМОЛКОЙ...»

«Поздравь меня, папулька, — у меня большая радость. Меня приняли в комсомол! Осталось только побывать в райкоме. Из нашего 8-го «Б» класса приняли пять человек. Волновались ужасно...»

Письмо написано 1 февраля 1939 года. А спустя несколько дней Гуля была приглаше­на на заседание Ленинского бюро райкома ВЛКСМ города Киева, Встретили ее в райкоме очень просто. Словно не руководители районной комсомольской организации сидели за столом, по­крытым красным кумачом, а товарищи-одно­классники.

— Сможешь ли ты, когда это будет необходи­мо, быть смелой и сильной? — спросили девочку.

Гуля ответила не сразу. Она вспомнила, что после заседания бюро ей придется впервые в жиз­ни прыгнуть в плавательном бассейне с вышки. Вспомнила, как еще утром при мысли о прыжке ей становилось страшно.

— Смогу, — наконец ответила Гуля и, помол­чав, с уверенностью добавила: — Должна!

В тот метельный февральский день Гуля воз­вратилась домой поздно.

За разрисованным морозом окном жалобно выл ветер. Он кидался в стекло снежной крупой, гудел в водосточной трубе, а девочка сидела за столом у лампы и писала отцу о своей третьей в жизни высоте:

«...Меня утвердил райком ВЛКСМ, и в тот же день при­няли в бассейн в подготовительную группу. Я никогда не прыгала в воду с 3 метров, а тут меня прслали на 3 метра, а потом на 5 и 7 метров.

 

Как залезла я на семиметровую вышку, так подумала, что обязательно убьюсь. Но оказалось, что ничуть не уби­лась, а даже хорошо прыгнула.

Семь метров высоты да семь метров воды, сквозь кото­рую видно дно бассейна. Закрыла глаза и прыгнула. Пять секунд полета показались страшно длинными. Летишь, ле­тишь, а конца, кажется, и нет. А инструктор спокойно гово­рит: «Еще раз! » Ну что же, прыгнула еще два раза!

В школе уже было два комсомольских собрания, и на одном я была как равная и даже голосовала. Если бы ты, папулька, только знал, какая гордость быть комсомолкой! Совсем по-другому себя чувствуешь. Сознаешь, что за все свои поступки должна отныне отвечать и перед комсомо­лом...»

В следующем, написанном вскоре письме Гуля вновь вспомнила о своем детском увлечении — юннатской работе в зоологическом парке. Но де­вочка подросла, у нее появились новые интересы и заботы. На первом месте теперь была комсомоль­ская работа.

«Ездила в зоопарк, а там все новые ребята. Можно было еще поехать и снова взять шефство над зверями, но думаю сейчас начнется работа в комсомоле. Она займет большую часть моего времени и здорово подкрутит мой никудышный характер...»

 

ЛЕША-АЛЕКСЕЙ

Прошел еще один год. Последний школьный год Гули. Наступил предвоенный тысяча девять­сот сороковой...

Когда же одолевала усталость и ужасно хоте­лось забросить учебники, удрать на Днепр или пойти в бассейн, Гуля вспоминала обещание, дан­ное ею в райкоме: «Когда это будет необходимо — проявлять силу воли». Вспоминала и вновь наклонялась над учебником, вновь раскрывала тетрадь.

Гуля поступила в Киевский гидромелиоратив­ный институт. В своих письмах она с восторгом рассказывала о лекциях, семинарских занятиях, лабораторных работах.

Часто в письмах упоминался однокурсник Ле­ша-Алексей. С ним Гуля познакомилась 1 сентяб­ря на лекции.

Гуля писала отцу, как готовятся они вместе с Лешей к их первой студенческой сессии, как чуть было не поссорились с Лешей во время прак­тической работы в лаборатории, как хорошо поет Леша народные украинские песни...

А однажды мельком Гуля упомянула в письме, что в один из воскресных сентябрьских дней ката­лась с Лешей на катере по Днепру...

...Ветер всколыхнул на берегу траву, зашатал у крутого обрыва осину и побежал по воде шерша­вой рябью.

Днепр потемнел, насупился. Приближалась гроза. Она была уже где-то совсем рядом. С каж­дой минутой ее гулкий грохот становился все бли­же и громче.

Гуля выжала волосы и, перепрыгивая через разбросанные по берегу гнилые коряги, побежала к осине, где остались сарафан и тапочки.

— Ле-ша! — позвала Гуля.

Никто не откликнулся. Лишь загоготала и за­била крыльями стая гусей, да за косой, там, где была пристань, тревожно прогудела сирена катера. — Леш-ка! — снова крикнула Гуля. — Плы-ви об-рат-но-о-о!

— Вот не везет, так не везет! — сказал вышед­ший вскоре из воды Алексей. — В кои времена вы­рвались за город, а тут — на тебе! — гроза. А еще завтра семинар. Ты подготовилась?

— Это когда бы я успела? — удивилась Гу­ля. — Сам засветло увез и еще спрашивает! Побе­жали, а то катер уйдет!

Гуля схватила Алексея за руку и потянула за собой к прячущейся в густой траве тропинке.

«У-у-у! —звала сирена катера.—У-у! Уй-ду-у-у! »

— Стой!

Гуля остановилась, сняла тапочку и начала вытряхивать из нее песок.

— Попадет мне сегодня от мамы! — вздохну­ла Гуля. — Скажет: «Заниматься надо, а не на ка­терах разъезжать! » А все ты, Лешка: «Поехали да поехали. Успеем к семинару подготовиться»... Ой!..

Из-за ближайшего леса на Днепр надвигалась низкая, размазанная туча. Она затмила солнце, опахнув реку и поля прохладой подступившего ненастья.

Забыв надеть тапочку, Гуля прижалась к Але­ксею.

— Страшно? — спросил Леша.

— Страшно... — созналась Гуля.

Алексей улыбнулся и, почувствовав, что воло­сы однокурсницы пахнут поздними полевыми цве­тами, наклонился и притронулся губами к Гулиной щеке.

Гуля отступила и удивленно посмотрела на Алексея.

— Ты... чего это?

Алексей молчал. Он и сам, видно, испугался своей смелости.

«Уй-ду-у! » — снова настойчиво напомнил катер.

— Побежали?.— нерешительно позвала Гуля.

— Побежали, — согласился Алексей и протя­нул Гуле руку.

15 октября в Москву была послана телеграмма:

«Расписалась в загсе целуем крепко Алексей Гуля».

Следом пришло письмо:

«Теперь надо начинать самостоятельную, целеустремлен­ную, полную работы, энергии и ответственности за нас обо­их жизнь», —

писала Гуля.

А через год ответственности прибавилось: по­явился сын Саша, ласково прозванный Гулей Ежи­ком. Он родился в первый месяц Отечественной войны в городе Уфе, куда эвакуировались Гуля с матерью.

Твердо решив во что бы то ни стало попасть на фронт, в конце апреля 1942 года Гуля Королева пришла в военкомат с заявлением.

— А где же фотокарточка? — спросил воен­ком, человек с усталыми от бессонницы глазами, — Нет фото? Тогда идите и снимитесь. Срочно. Фо­тография за углом. Без фотокарточки я не могу оформить ваши документы.

Шальной весенний ветер трепал в городских скверах деревья, на сухих ветвях которых уже вы­ступили узелки почек, гудел в проводах и гнал по дождевым лужам чешуйчатую рябь.

— Как прикажете снять? — услужливо спро­сил сутулый фотограф, усаживая Гулю перед гро­моздким и, как его хозяин, старым фотоаппара­том. — Визитку или кабинетный? Можно девять на двенадцать, а можно и большой портрет.

— Мне для анкеты... — ответила Гуля.

— Понимаю...

Фотограф как-то сразу сник.

— Сейчас все снимаются лишь для докумен­тов. Вот уже целый год...

Пока фотограф колдовал у своего аппарата-ящика, прячась под черной простыней, Гуля дума­ла о Ежике, который ждет ее дома и, наверное, снова не слушается бабушку, об Алексее, от кото­рого давно уже нет писем, думала о матери, кото­рая пока не догадывается, что вскоре ей и Ежику придется расстаться с Гулей...

Задумавшись, она не заметила, как щелкнул затвор фотоаппарата и фотограф вылез из-под про­стыни с кассетой в руках.

— За снимком зайдите вечером.

В конце апреля тысяча девятьсот сорок второго года Гуля Королева ушла добровольцем в Крас­ную Армию и была зачислена в санитарный ба­тальон.

В начале мая длинный железнодорожный со­став, прогромыхав на пристанционных стрелках, увез девятнадцатилетнюю комсомолку Марионел-лу Королеву на запад, к одному из фронтов Вели­кой Отечественной войны...

Вспомним всех поименно, горем

Вспомним

своим...

Это нужно — не мертвым!

Это надо — живым!

ДОРОГА НА ПЕРЕДНИЙ КРАЙ

Туманным утром воинский эшелон остановил­ся у небольшого полуразрушенного закопченного станционного здания. Позади станции стояли развалины — их оставил недавно отступивший враг.

 

9 мая 1942 года

 

«Ехали хорошо, весело. Холодновато было, ну да ничего — надо привыкать. В пути мы столько пели, что я совсем охрип­ла. Сейчас говорю только шепотом. Но вы не волнуйтесь — это пройдет быстро.

Городок веселенький, хотя и носит следы пребывания

фашистов. Господи, сколько мерзости они наделали! Насе­ление рассказывает о них разные ужасы. Не искупить врагу своей черной кровью тех зверств, которые.он наделал на на­шей земле. Хочется поскорее на передовую, чтобы гнать и гнать этих паразитов и не дать им дохнуть.

Как вы там живете? Как Ежулька? Крепенько-крепенько его за меня поцелуйте, приласкайте.

Очень жаль, что не взяла с собой никакого платьица. Все время быть в форме с непривычки тяжело, особенно в сапогах.

Крепко вас целую. Гуля».

Гулины письма тех дней полны ненависти к врагу, желания побыстрее покинуть тихий горо­док и попасть на передовую.

«Настроение замечательное. Хочется скорее на фронт. Даже руки чешутся. В такое время нельзя сидеть сложа руки и валять дурака. Надо завоевывать право на жизнь...

Пять суток была на учениях в поле. Таскала «раненых», была связной. Пригодилось мое умение сидеть на лошади — спасибо 'фильму! Ноги себе стерла в дым и теперь немного прихрамываю. Зато большое чувство удовлетворенности сде­ланного тобой дела. Нашему отделению была вынесена бла­годарность командования за отличную работу».

Шли дни учений, боевой подготовки. А в сво­бодные от наступлений на «врага», от занятий на курсах медсестер часы Гуля выступала перед бой­цами с чтением стихов любимого ею Маяковского, пела песни.

«...Зачислена в медсанбат, а прикомандирована к полит­отделу дивизии, так как при дивизии есть бригада актеров.

Выполняю поручения по комсомольской линии. Настрое­ние, бодрое, веселое. Хочется скорее на, фронт. А пока ездим по частям, даем концерты...» -.

К этому письму Гуля сделала приписку для сына:

 

«Ежулька! Расти большой и здоровенький. Учись скорее писать, чтобы сам что-нибудь смог написать маме, которая сейчас защищает твой покой и твои сладкие детские сны».

 

В начале июля пришел приказ генерала Чуй­кова: учения закончить, армии перебазироваться.

Дивизия, где служила Гуля Королева, заняла оборону у реки Солон, близ хутора Верхне-Солоновский. Нужно было остановить врага на подсту­пах к Дону, не дать ему дойти до Волги.

«ХОЧУ ТУДА, ГДЕ ТРУДНЕЕ...»

В те дни, по-степному душные и пеклые, Гуля Королева была временно назначена ординарцем командира дивизии генерала Бирюкова.

Командный пункт дивизии располагался в че­тырех километрах от линии фронта в доме желез­нодорожного путевого обходчика. Гуля жила там же. И каждый день, просыпаясь по утрам от ар­тиллерийской канонады, она снова и снова проси­ла и уговаривала отправить ее на передовую, ту­да, где шли бои.

В ответ на просьбы генерал отшучивался и со­ветовал «не лезть поперед батьки в пекло».

Гуля обижалась, а обидевшись, садилась пи­сать отцу.

«Папулька!

Вчера отправила тебе открытку, а сейчас вот есть время написать письмо. Как тебе написать — не знаю. Много есть чего порассказать, да всего не напишешь. Деремся мы здо­рово! Все время гоняю на машине по передовой, забираю раненых. Минута затишья — читаю бойцам, рассказываю... Не раз уже бывала под бомбежкой и обстрелами. Первое время как-то не по себе было, а сейчас ничего — привыкла! Все рвусь совсем на передовую, да командир не пускает. Говорит: «Успеешь еще». Так что хочешь не хочешь, а от­дыхай.

...Если езжу на передовую — генерал ругает. Говорит, чтоб потерпела немножко, что мне еще предстоит очень большая работа. А мне все не терпится».

 

Гуля собралась было, как прежде, в мирное время, поговорить с отцом по душам, но тут за окном ухнула зенитка и чей-то хриплый, просту­женный голос крикнул:

— Воз-дух!

Гуля бросилась к окну и выглянула во двор.

Над железнодорожным полотном и домиком путевого обходчика, бросая на землю тень, низко­ низко пронесся вражеский самолет. И сейчас же, захлебываясь, затрещал пулемет, грохнуло зенит­ное орудие.

«Не боюсь! Пусть летает — недолго ему летать осталось! » — подумала Гуля и, не обращая вни­мания на близкие разрывы, на жалобный пере­звон стекол в окнах, продолжала писать:

12Следующая ⇒

Поделиться:

Популярное:

1. Невидимый мир заселяет ребро.
2. Человек-манипулятор как переходный этап к человеку просветленному
3. Человек-оператор, как объект моделирования
4. ШКОЛА ЛЕВИНА. Важно – описали отношение «человек-среда»