ГЛАВА 30. НАША ЖИЗНЬ ВЫСТАВЛЕНА НА ТОРГИ

⇐ ПредыдущаяСтр 39 из 53Следующая ⇒

«Эмбарго возвестило эру новых отношений в мире нефти. Как война была явлением слишком важным, чтобы отдавать ее на откуп генералам, так и решение нефтяных проблем, которые приобрели теперь такое колоссальное значение, не следовало предоставлять нефтяной отрасли. Нефть уже стала территорией президентов и премьеров, министров иностранных дел, финансов и энергетики, конгрессменов и парламентариев, регулировщиков и „царей“, активистов и ученых мужей и в особенности Генри Киссинджера, который с гордостью заявлял, что до 1973 года мало смыслил в нефти и крайне мало в мировой экономике. Он предпочитал политику и большую стратегию. В первые месяцы введения эмбарго он неоднократно говорил своим помощникам: „Не докладывайте мне о баррелях нефти – для меня это как бутылки кока-колы. Я этого не понимаю! “ Тем не менее, как только в игру вступило нефтяное оружие, этот акробат от дипломатии делал больше, чем кто-либо другой, чтобы этот меч вложили обратно в ножны.

„ПОТЕРИ“

В том, что называлось „арабским нефтяным эмбарго“, было два элемента. Один, более широкий, заключался в растущем ограничении добычи – первоначальное сокращение и дополнительное на 5 процентов каждый месяц – и повлиял на весь мировой рынок. Другим был полный запрет на экспорт нефти, который в начале касался только Соединенных Штатов и Нидерландов, однако в дальнейшем был распространен на Португалию, Южную Африку и Родезию. Затем в результате какого-то странного стечения обстоятельств эмбарго было введено для американских военных баз в восточном полушарии, включая 6-й флот, в чьи задачи входила защита некоторых стран, которые вводили эмбарго. Нефтяные компании, возможно, считали, что „не моргнув глазом“ перенесут это сокращение, поставив нефть из других источников. Однако так не считали в Пентагоне, где в самый разгар военного кризиса, в который могли быть вовлечены американские вооруженные силы, оно вызвало ярость. Не считали так и в конгрессе, где срочно была принята поправка, согласно которой дискриминация министерства обороны рассматривалась как преступный акт. Тем временем поставки американским вооруженным силам были возобновлены.

В начале ноября 1973 года, всего через две недели после решения применить нефтяное оружие, арабские министры решили увеличить общий объем сокращения нефтедобычи. Но каков был в действительности объем недополученной нефти? В первой половине октября суммарный объем арабских поставок составлял 20, 8 миллиона баррелей в день. В декабре, в наиболее острый период эмбарго -15, 8 миллиона баррелей в день. Таким образом, суммарная потеря на рынках составляла около 5 миллиона баррелей. Однако теперь в Соединенных Штатах не было запасных резервных мощностей. Это обусловило важнейшие изменения и в политике, и в области нефти по сравнению с таким недалеким прошлым. Всего шесть лет назад, во время шестидневной войны 1967 года резервные запасные мощности Америки были единственным и самым главным фактором, позволявшим обеспечивать запас надежности энергоснабжения стран Запада, как и при каждом послевоенном энергетическом кризисе, как и во время Второй мировой войны. Теперь такого запаса надежности не было: Соединенные Штаты утратили эту важнейшую возможность влиять на мировой нефтяной рынок. Другие производители во главе с Ираном могли повысить добычу в целом до 600000 баррелей в день. Ирак, выступивший с предложением тотальной экономической войны против Соединенных Штатов, – которое отвергли другие арабские производители, -не только хмурился, он, как это ни странно, увеличил добычу и таким образом доход. Стремясь объяснить политику своей страны, Саддам Хусейн обрушился на правительства Саудовской Аравии и Кувейта, заявив, что те представляют „реакционные правящие круги, хорошо известные своими связями с Америкой и американскими монополистическими интересами“, и осудил сокращение поставок европейцам и японцам, указав, что это может снова бросить их в объятия ненавистных американцев.

С учетом роста нефтедобычи в других регионах чистые потери в декабре составляли 4, 4 миллиона баррелей в день или примерно 9 процентов от 5 миллионов баррелей в день, которые получали страны Запада два месяца назад – не особенно, на первый взгляд, большая потеря в пропорциональном отношении. Но на мировом рынке продаж она составляла 14 процентов, а из-за быстрого роста темпов мирового потребления – 7, 5 процента в год – была еще более ощутимой.

Тем не менее сведения о масштабах потерь и их размерах были получены только после того, как факт свершился. Информация о наличной нефти была крайне неопределенной и сопровождалась тенденцией преувеличивать размеры потерь. Противоречивый и фрагментарный характер информации и общее изменение привычных каналов поставок породили растерянность, усиливавшуюся бурными всплесками эмоций. Отсутствие ответов на вопросы усугубляло страх и сумятицу. Будут ли сокращения повторяться и в дальнейшем каждый месяц? Будет ли введено эмбарго еще в каких-либо странах? Не перейдут ли страны, ранее считавшиеся „нейтральными“, в разряд „предпочтительных“ или даже „с наибольшим благоприятствованием“, имея в виду, что арабы вознаградят их за хорошее поведение и дадут им больше нефти? Не будут ли другие страны наказаны более сурово?

Была и еще одна причина такой неопределенности. В конечном счете, экспортеры нефти руководствовались шкалой своих доходов. В 1967 году, обнаружив, что их общие доходы сократились, они сняли эмбарго. Усвоив этот урок, король Фейсал не был склонен, по крайней мере, в течение 1972 года обращаться к нефтяному оружию. Но теперь, при взлетевшей цене за баррель нефти, экспортеры могли, сокращая объем добычи, тем не менее увеличивать доходы. Более высокие цены не только компенсировали потери от сокращения, но и увеличивали доход. Следовательно, можно еще сократить нефтедобычу и не вспоминать о поставках на рынок недостававшего числа баррелей. Это означало бы хронический дефицит нефти, постоянный страх – и еще большее повышение цен.

ПАНИКА У БЕНЗОКОЛОНОК

Что могло более способствовать лихорадочному повышению цен, чем ситуация с поставками нефти в памятные последние месяцы 1973 года? Составляющими ситуации были война и насилие, сокращение поставок, размеры эмбарго, отчаяние потребителей, призрак дальнейшего сокращения нефтедобычи и, наконец, вероятность того, что арабы не вернутся к прежнему уровню добычи. Страх и неопределенность проникали всюду, – они как бы сами себя порождали. И нефтяные компании, и потребители отчаянно искали возможность получить дополнительный объем нефти не только для удовлетворения существовавшего спроса, но и для создания запасов, стремясь обезопасить себя и от возможного роста дефицита, и от неизвестности будущего. Лихорадочные закупки означали дополнительный спрос на рынке. Действительно, все стремились заполучить любую нефть, которая попадалась под руку. „Предметом торгов была не столько нефть, – сказал один независимый переработчик, не имевший надежного источника поставок, – на торги была выставлена наша жизнь“.

На торгах росли цены. Объявленная цена на иранскую нефть, по договору от 16 октября, составляла 5, 4 доллара за баррель. В ноябре некоторое количество нигерийской нефти было продано более чем по 16 долларов за баррель. В середине декабря Иран для проверки состояния рынка провел широкий аукцион. Предложения были неслыханными – свыше 17 долларов за баррель, 600 процентов сверх цены до 16 октября. Затем на кишевшем слухами, искусно проведенном нигерийском аукционе одна японская торговая компания, не имевшая опыта закупок и конкурировавшая примерно с 80 другими компаниями, предложила 22, 6 доллара за баррель. Как стало потом известно, она не смогла найти покупателя по такой цене, и сделка по покупке с последующей продажей не состоялась, но в то время никто не мог предвидеть этого. Было известно и о предложениях еще более высокой цены.

Вызванный эмбарго и его последствиями шок захватил и всю социальную структуру промышленных стран. Пессимистичные прогнозы в исследованиях Римского клуба, по всей видимости, были обоснованы. Э. Шумахер оказался в конечном счете пророком. Его тревоги относительно колоссального роста спроса на нефть и грядущей зависимости от Ближнего Востока получили подтверждение. Своевременная публикация в 1973 году книги „Мало – это красиво“ сделала его после десятилетий безвестности своего рода выразителем идей тех, кто выступал против безудержного роста и необузданной концепции „Больше -значит лучше“, доминировавшей в пятидесятые и шестидесятые годы. Теперь, на склоне лет, этот ученый, бывший защитником угля и выступавший по вопросам энергетики в роли Кассандры, стал героем своего времени. Заглавие его книги и его интерпретация – „меньше значит больше“ – стали лозунгами движения в защиту окружающей среды, которое начало бурно развиваться после введения эмбарго, а сам Шумахер стал знаменитостью. Королева Елизавета наградила его орденом Британской империи 2-й степени и пригласила на ленч в Букингемский дворец, а принц Филипп устроил в его честь званый обед. „Праздник кончился, – объявил всему миру Шумахер. А затем добавил: – Но чей же это был праздник, в конце концов?! “

Век дефицита был не за горами. Перспективы в лучшем случае не обещали ничего хорошего: потеря темпов экономического роста, спад деловой активности и инфляция. Мировой денежной системе грозили серьезные потрясения. Большинству промышленных стран, безусловно, предстоял значительный шаг назад, и были веские основания мрачно раздумывать о политических последствиях потери устойчивого экономического роста в индустриальных демократиях, обеспечивавшего в послевоенные годы социальную сплоченность. Не приведут ли затянувшиеся экономические проблемы к вспышке внутреннего конфликта? Более того, Соединенные Штаты, ведущая мировая супердержава и гарант мирового порядка, были поставлены в положение обороняющейся стороны и унижены горсткой небольших государств. Не приведет ли это к распаду мировой системы? И не будет ли упадок Запада означать неминуемый рост массовых беспорядков в мире? Что касается рядовых американцев, у них тревогу начали вызывать более высокие цены, состояние кошельков и нарушение привычного образа жизни. Они боялись, что наступает конец целой эры.

Влияние эмбарго на психологию европейцев и японцев было огромным. Нарушение поставок мгновенно вернуло их к тяжелым послевоенным годам лишений и дефицита. Экономические достижения пятидесятых и шестидесятых годов внезапно показались весьма сомнительными и шаткими. В Западной Германии министерство экономики занялось распределением и почти сразу же оказалось погребенным под грудой телексов от находившихся в отчаянном положении предприятий промышленности. Первым был телекс из сахарной промышленности, со свеклоперерабатывающего завода, где в разгаре был сезон переработки. При отсутствии топлива в течение всего двадцати четырех часов, говорилось в телексе, остановится весь технологический процесс, и в трубах произойдет кристаллизация сахара. Угроза выхода из строя этой отрасли и не поступление на рынок ее продукции была в Германии настолько велика, что сахарорафинадным заводам был срочно выделен необходимый объем мазута.

В Японии введение эмбарго вызвало еще более острую реакцию. Доверие, обусловленное высоким экономическим ростом, внезапно исчезло, и весь комплекс прежних страхов по поводу уязвимости страны мгновенно вернулся обратно. Означало ли это, спрашивали себя японцы, что, несмотря на все их усилия, они снова будут бедны? Страхи, вызванные эмбарго, породили панический спрос на целый ряд товаров, что напоминало страшные „рисовые бунты“, пошатнувшие положение нескольких правительств Японии на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий. Водители такси вышли на демонстрации протеста, а домохозяйки бросились в магазины скупать стиральные порошки и туалетную бумагу, создавая запасы, которых в некоторых случаях хватило бы не менее чемна два года. И если бы не государственное регулирование, цены на туалетную бумагу повысились бы в четыре раза, как это произошло с нефтью. Таким образом, дефицит нефти сопровождался нехваткой туалетной бумаги.

В Соединенных Штатах низкий уровень поставок ударил по вере в бесконечное изобилие природных ресурсов, – убеждению, настолько прочно укоренившемуся в американском сознании и повседневной жизни, что вплоть до октября 1973 года огромное большинство населения даже понятия не имели о том, что страна вообще импортирует нефть. Между тем в результате неумолимого хода событий на глазах американских владельцев машин розничные цены на бензин подскочили на 40 процентов – по причинам им непонятным. Повышение цены ни на один другой товар не дало бы такого заметного, мгновенного и эмоционального результата. Автомобилистам приходилось не только „отстегивать“ больше денег, чтобы наполнить бак, но и отыскивать бензоколонки, где цена одного галлона бензина повышалась не чаще одного раза в день. Однако нехватка бензина стала еще более очевидной с введением „лимита на одну заправку“, названных так Джоном Сохиллом из федеральной комиссии по энергетике, но более известным как „очереди за бензином“.

Очереди за бензином стали самым заметным следствием эмбарго и самым непосредственным образом сказались на жизни Америки. Накануне введения эмбарго в Соединенных Штатах из-за узости рынка была введена система равномерного распределения поставок по стране. Теперь она приобрела уродливую форму: не допускала перераспределения, то есть переброски бензина из тех мест, где он имелся в достаточном количестве, туда, где его не хватало. С распространением противоречивых сообщений и слухов американцы стали жертвами начавшейся на рынке товаров паники, – только теперь это был не стиральный порошок или туалетная бумага, а бензин. Водители, которые ранее заправлялись, лишь когда стрелка счетчика расходования бензина практически вставала на отметку „пусто“, теперь стремились постоянно пополнять бак, даже в тех случаях, когда заправлялись лишь на доллар, тем более увеличивая очереди. Это было разумно: ведь завтра бензина вообще могло не быть. На некоторых бензоколонках заправка производилась по определенным дням недели в зависимости от того, оканчивается ли номер машины на четное или нечетное число. Раздраженные водители ожидали по нескольку часов в очереди, не выключая мотора, и порой расходовали больше бензина, чем им удавалось купить. Во многих регионах страны на бензоколонках появились объявления „Извините, сегодня бензина нет“ – так не похожие на те, которые зазывали покупателей, обещая скидки, и которые были такими привычными в прошедшее десятилетие избытка. Эмбарго и вызванный им дефицит обозначили резкий и внезапный отход от прошлого, и этот новый опыт коренным образом подрывал уверенность американцев в будущем.

„ЦЕНЫ НА ГОВЯДИНУ“

Ричард Никсон стремился восстановить уверенность. В начале ноября на совещании кабинета по вопросам энергетики один из министров предложил выключать освещение административных зданий. „Но тогда придется увеличить число полицейских“, – заметил практичный, выступавший за строгие меры в борьбе с преступностью и беспорядками президент. У него были гораздо более серьезные и далеко идущие соображения. 7 ноября 1973 года Никсон обратился к встревоженной и напуганной нации с президентским посланием. Он предлагал широкий круг мер: понизить температуру в жилых помещениях и организовать автомобильные пулы. Он, со своей стороны, постарается ослабить экологические нормы, приостановит переход коммунальных служб с угля на нефть и учредит управление энергетических исследований и разработок. Он также призвал к проведению нового грандиозного мероприятия – программы „Независимость“. „Давайте установим нашу общенациональную цель, – сказал он, – в духе программы „Аполлон“, но с решимостью „Манхэттенского проекта“, чтобы к концу этого десятилетия у нас был создан потенциал для обеспечения наших энергетических потребностей и достигнута полная независимость от какого-либо иностранного источника энергии“. Назвать такой план амбициозным было бы преуменьшением: он требовал развития многочисленных новых технологий, огромных денежных вложений и резкого отхода от новой программы сохранения окружающей среды. Сотрудники аппарата предупреждали Никсона, что добиться независимости в энергетике к 1980 году нереально и, следовательно, провозглашать ее было бы неразумно. Никсон решительно отклонил все возражения, – энергетика сейчас неразрывно связана и с проблемами кризиса, и с высокой политикой.

Он уволил своего главного советника по энергетике Джона Лава, пришедшего в аппарат еще задолго до введения эмбарго, и заменил его заместителем министра финансов Уильямом Саймоном. Сообщая кабинету о новом назначении, Никсон сравнил этот пост с постом Альберта Шпеера, занимавшегося вооружениями в „третьем рейхе“. Если бы Шпееру не была дана полная власть в борьбе с немецкой бюрократией, пояснил Никсон, победа над Германией была бы одержана намного скорее. У Саймона это сравнение вызвало замешательство. Далее Никсон сказал, что Саймону будет предоставлена „абсолютная власть“. Но было ясно, что такой власти в вашингтонских коридорах, где шли постоянные споры между фракциями, Саймон получить не мог. Новый „хозяин“ энергетики оказался вовлеченным в бесконечные слушания в комиссиях и подкомиссиях конгресса, которые, по-видимому, не прекращались ни днем, ни ночью. Однажды, торопясь с одного совещания на другое, Саймон быстро пятился к машине, на ходу заканчивая беседу с двумя вице-губернаторами. Садясь в машину, он ударился головой, порезав кожу. Хотя Саймону надо было ехать в больницу, чтобы ему наложили швы, председатель комиссии не отменил слушания, и „хозяин“ энергетики просидел пять часов с сочившейся из раны кровью, отвечая на вопросы. Атмосфера этих месяцев была настолько накалена, что жена Саймона не рисковала пользоваться кредитными карточками, где стояла фамилия ее мужа.

Громкие требования ввести распределение бензина по карточкам вызывали стойкое сопротивление администрации. Когда же шум в связи с этим еще усилился, Никсон приказал напечатать и держать наготове марки, дававшие право на покупку бензина. „Может быть, это заставит их заткнуться“, – сказал он. Хотя его администрация продолжала разрабатывать программы и направления политики выхода из кризиса, сам Никсон не торопился с принятием антикризисных мер. Один из его помощников, Рой Эш, подготовил памятную записку срекомендацией соблюдать крайнюю осторожность. „Я убежден, что мы не должны допустить, чтобы давление в течение следующих одного-двух месяцев, основанное на реальной и непосредственной нехватке, которое серьезно осложняется тенденциозностью и истерией прессы, привело к ненужной и даже контрпродуктивной энергетической политике, – писал Эш. – Я уверен, что через несколько месяцев мы будем относиться к энергетическому кризису примерно так же, как сегодня относимся к ценам на говядину – к этой долговременной и рутинной проблеме, стоящей перед правительством, – а не как к какому-то кризису президентской власти“. На этой записке Никсон сделал от руки две пометки: „абсолютно правильно“ и „имеет огромный смысл“. Но для рядовых американцев события, происшедшие с ценами на бензин, были неизмеримо значительнее установления цен на говядину. Речь шла о соблюдении их неотъемлемых прав, которые, по-видимому, находились в опасности.

Так кто же был виноват? Многие считали, что ответственность за эмбарго, дефицит нефти и повышение цен несет нефтяная отрасль. Следующим после нефтяных компаний главным объектом негодования была администрация Никсона. В начале декабря обозреватель по вопросам общественного мнения Дэниел Ян-келович направил генералу Александру Хейгу для передачи Никсону меморандум „о признаках паники“ среди населения, который подготовил по просьбе министра финансов Джорджа Шульца. У людей „растут опасения, что энергоресурсы страны подошли к концу, – писал Янкелович. – Под влиянием ряда обстоятельств в широких слоях населения сформировались тревожные настроения, усугубляемые дезинформацией, недоверием, смятением и страхом“. Под „рядом обстоятельств“ разумелись Уотергейт, недоверие к нефтяной отрасли (которая, как считалось, пользуется нехваткой бензина в качестве предлога для баснословного повышения цен), общее снижение доверия к деловой активности и убеждение, что администрация Никсона слишком тесно связана с большим бизнесом. Уотергейт, продолжал Янкелович, „повсеместно породил чувство подавленности из-за того положения, в котором находится страна“, и как прямой результат этого уверенность в том, что „в стране все обстоит благополучно“ упала в 1973 году с 62 процентов в мае до ничтожных 27 процентов в конце ноября.

Совершенно очевидно, что в условиях Уотергейта ослабевшая администрация должна была предпринять какие-то позитивные меры. Однако при всех ее усилиях уотергейтский скандал шел за ней буквально по пятам и постоянно отвлекал внимание не только общественности, но и высших политических деятелей. „Уотергейт породил ощущение беспомощности, – вспоминал Стивен Бо-суорт, руководитель отдела топлива и энергетики в госдепартаменте. – Конгресс был словно загипнотизирован Уотергейтом, исполнительная ветвь власти завязла в нем, как в болоте, а Белый дом оправдывался и искал виновных на стороне. Принять какое-либо политическое решение на межведомственном уровне было сложно. В Вашингтоне не существовало реального инструмента для принятия решений – кроме Генри Киссинджера“.

Сам Киссинджер называл Уотергейт „многоголовым чудовищем“, и, по-видимому, был единственным, кто мог с ним справиться. Он стремился не допустить влияния Уотергейта на внешнюю политику, в том числе и на вопросы нефти, но внутренней политике по энергетике в этом плане не везло. Об этом свидетельствовало и утверждение одного официального представителя Белого дома в разговоре с Хейгом в ноябре 1973 года по поводу запланированного сообщения о действиях администрации. „Мне абсолютно понятно желание получить в понедельник широкую прессу и таким образом похоронить вопрос о затребованных Сирикой пленках, – сказал представитель Белого дома, имея в виду передачу федеральному судье магнитных пленок с записями разговоров Никсона в Овальном кабинете. – Однако мы обольщаемся. Ни одно действие не похоронит этот вопрос“. Несколько недель спустя советник Белого дома Рой Эш в связи с этим заметил, что никакие меры, предпринимаемые президентом по энергетике – в какой бы день о них ни было сообщено – не получат положительного освещения в прессе. „По-видимому, ничто не может победить Уотергейт“, – добавил он. Окружению Никсона казалось, что президент постоянно находится в поиске какого-то политического „бьющего на эффект спектакля“ на тему нефти и Ближнего Востока, который бы отвлек страну от Уотергейта и каждого нового факта, открывавшегося в этом скандале. Если это и было частью стратегии Никсона, то он потерпел поражение.

ВСЕ ОДИНАКОВО БЕДНЫ

Как в такой обстановке всеобщей тревоги, возмущения и подозрений распределять сократившийся объем нефти между странами? И кто должен был этим заниматься – правительства или компании? Для американских компаний, в частности партнеров по „Арамко“, главной проблемой был арабо-израильский конфликт. Если бы Соединенные Штаты отказались от поддержки Израиля или хотя бы существенно сократили помощь ему, тогда бы все вернулось на прежние места. Но при существовавшем положении израильтяне были непреклонны, арабы же нет. У европейских компаний была иная проблема: и без того напряженный баланс спроса и предложения стал нестабильным и ненадежным. Промышленный мир оказался в слишком большой зависимости от одного взрывоопасного региона. Реальным выходом из положения было бы замедлить рост спроса и принять на уровне правительств некоторые меры по повышению надежности энергоснабжения. „Ройял Датч/ Шелл“ направила главам правительств конфиденциальную „Розовую книгу“, в которой предупреждалось, что ситуация с поставками нефти вышла из-под контроля и что возможна „схватка за нефть“. В отличие от американских компаний „Шелл“ выступала за заключение межправительственного соглашения по распределению поставок при любом кризисе, и ее группа планирования вела разработку такой системы.

До октября 1973 года среди правительств проводилось обсуждение плана распределения, подобного действовавшему в 1956 и 1967 годы. Однако каждое правительство настаивало на принятии системы, которая отвечала бы его собственным нуждам и положению. Более того, до наступления кризиса связанные с таким планом вопросы были слишком многогранны, разногласия по ставкам и риску – велики, а стимулы – недостаточны, и к тому же координация слишком бы противоречила характеру американской политики. Таким образом, никакой подготовки проведено не было. В июне 1973 года промышленные страны согласились создать „неофициальную рабочую группу для разработки и оценки различных мнений“. И это было все, чего они достигли перед наступлением кризиса.

В разгар кризиса – при всей его непредсказуемости, нестабильных американо-европейских отношениях и расчетливом намерении арабов расколоть лагерь западных союзников – ни один такой механизм не мог быть быстро создан. Соглашение по распределению в случае чрезвычайной ситуации между странами-членами Европейского экономического сообщества все же существовало, но ни разу не было реализовано. В конце концов, ведь главной мишенью сокращения нефтедобычи были Соединенные Штаты. Более того, разделив европейские страны на разные категории – от подлежащих введению полного эмбарго до стран с „наибольшим благоприятствованием“ – арабские экспортеры сумели парализовать способность европейцев объединиться и реализовать какое-либо соглашение по распределению.

Правительство США могло бы применить закон от 1950 года об оборонном производстве, который предусматривал снятие антимонопольных ограничений, чтобы компании могли объединить силы во время кризиса. Этот закон был в той или иной степени применен во время кризисов, вызванных корейской войной и национализацией, проведенной Ираном в 1951 – 1953 годах. Однако на этот раз его применение лишь подлило бы масла в огонь, затруднив нефтяным компаниям возможность осторожно маневрировать во время кризиса и усугубив конфликты и с арабами, и с западными союзниками. Более того, его применение в разгар Уотергейтского скандала породило бы подозрения и громкие обвинения в тайном сговоре между администрацией и нефтяными компаниями. Положение Никсона было отнюдь не таково, чтобы он, ссылаясь на национальные интересы, мог вызвать доверие.

Таким образом, оставалась лишь одна возможность справиться с кризисом, – отдать его на откуп самим компаниям, по преимуществу крупным. Они гордились своей буферной ролью между странами, потребителями и производителями, являясь своего рода „тонкой увлажняющей пленкой“, как выразился представитель „Шелл“ Дэвид Барран. Но теперь они почувствовали, насколько болезненно шершавой стала эта роль в период острого напряжения. Нефтяная смазка была внезапно удалена.

С одной стороны, существовало усиленное, убийственно серьезное давление арабских правительств. Угроза была явной: потеря всех позиций на Ближнем Востоке. Когда саудовцы ввели 18 октября первое 10-процентное сокращение нефтедобычи, „Арамко“ немедленно подчинилась и сократила поставки даже сверх того, что требовалось. Здесь раскрывалась странная и неприглядная картина. Американская компания – самая ценная жемчужина, по мнению некоторых, во всех американских инвестициях за границей – фактически проводила политику эмбарго, направленную против Соединенных Штатов. Но был ли у нее выбор? Разве не лучше было пойти на сотрудничество и давать мировому рынку по возможности больше нефти, чем быть национализированной и выброшенной из ближневосточного региона? „Альтернативой было вообще не отправлять нефть, – говорил впоследствии представитель „Шеврон“ и один из директоров „Арамко“ Джордж Келлер. – Тот факт, что мы не перекрыли снабжение и направляли ежедневно 5-7 миллионов баррелей нашим друзьям по всему миру, безусловно, отвечал интересам Соединенных Штатов“.

С другой стороны, существовали правительства-потребители, и все они хотели получить нефть, она была им чрезвычайно нужна. Наиболее могущественным из них оказалось правительство Соединенных Штатов, не только родноеправительство пяти из семи ведущих компаний, но и главный объект всей операции с эмбарго. Компании понимали, что любое их действие подвергнется дома пристальнейшему анализу и последующей оценке. Они не хотели ни терять рынки, ни оказаться отрезанными от нефти, и уж, конечно, не хотели навлечь на себя преследования и возмездие потребителей и своего правительства.

При такой ситуации единственным логическим решением было принять принцип „равного дефицита“ и „равного дискомфорта“. Это означало, что компании будут распределять процент сокращений общих поставок поровну между всеми странами, транспортируя арабскую и неарабскую нефть во все регионы. У них уже был некоторый опыт в организации системы распределения, приобретенный во время эмбарго, которое сопровождало войну 1967 года, только в 1973 году масштабы и риск неизмеримо возросли. В качестве основы для определения пропорциональной доли сокращений компании брали либо фактическое потребление в первые девять месяцев 1973 года, либо прогнозы на ближайший период. Принцип равного дефицита „был единственным оправданным курсом при отказе правительств пойти на коллективное принятие какой-либо альтернативной системы“, – сказал один из директоров „Шелл“. А для компаний, добавил он, „по всей вероятности, единственный путь избежать ликвидации“ – все остальное было бы равно самоубийству. В пользу принципа равного дефицита говорил и еще один фактор – существование в рамках международных нефтяных компаний „внутреннего рынка“.

Хотя у компаний был солидный опыт жонглирования поставками в обычных обстоятельствах, теперь им приходилось отчаянно искать новые пути и заниматься импровизацией. „Это было страшным мучением, – вспоминал директор по поставкам в компании „Галф“. – Мы работали круглые сутки. Все ночи напролет в офисе находились группы сотрудников, продолжавшие заниматься распределением по странам, расчетами, планами, ответами на призывы о помощи. Нам приходилось производить сокращения по всем нашим международным обязательствам: мы ввели распределение по всему миру. Это означало сокращение поставок для наших собственных нефтеперерабатывающих предприятий так же как, и для наших клиентов. Мне приходилось сражаться за обслуживание наших клиентов и в третьих странах. „Галф“ и другие компании ежедневно бомбардировались просьбами и требованиями. „Почему вы продаете корейцам и японцам, а не направляете нефть в Соединенные Штаты? Вы же – американская компания“. Мы ежедневно подвергались атакам прессы. Требования поставить хоть еще одну партию для того или иного американского нефтеперерабатывающего предприятия возникали постоянно. Мне приходилось напоминать правлению, что мы продали наши долгосрочные контракты клиентам с условием, что будем относиться к ним, как к самим себе. Нам приходилось связываться с людьми на местах, говорить старым друзьям, что мы сокращаем им поставки, и мотаться по всему миру, разъясняя состояние баланса спроса и предложения и, следовательно, пропорциональное распределение. Осуществлять все это было очень трудно“.

Массовое распределение выдвигало и исключительно сложные проблемы материально-технического характера. Даже в мирной и относительно прогнозируемой обстановке управление централизованной системой распределения было делом крайне сложным. Поставки нефти различной сортности из различных источников следовало координировать с работой транспортной системы и затем направлять на нефтеперерабатывающие предприятия, которые были рассчитаны на переработку именно данных конкретных сортов.

Когда речь шла о распределении сырой нефти, на добрую волю полагаться было нельзя. „Несоответствие“ сорта нефти могло вызвать серьезные повреждения рабочих механизмов перерабатывающего завода, равно как и снизить эффективность и рентабельность. А затем сырую нефть, прошедшую переработку и ставшую целым рядом товаров, следовало направлять в систему сбыта в соответствии с „потребностями рынка“, который хотел получать определенные виды продуктов – такие-то объемы бензина, керосина для авиации и мазута для отопительных целей.

Еще более усложняла работу компаний необходимость определять фактическую стоимость поставок, чтобы не продавать их с убытком, но и не навлекать на себя обвинений в чрезмерной доли прибыли. Лицензионные платежи за разработку, масштаб государственного участия, стоимость выкупа, объемы – все это менялось каждую неделю и еще более осложнялось скачущими и имевшими обратную силу повышениями цен, которые принимались правительствами стран-экспортеров. „Было невозможно предвидеть на основе всех этих факторов, не будут ли сегодняшние расчеты опрокинуты через месяц“, – сказал управляющий из компании „Шелл“. Действительно, можно было быть уверенным только в одном, – цены на нефть будут постоянно расти.

Масштабы операций были огромны, вопросы, которые требовали решения, бесчисленны. В обычных условиях сложные расчеты по передвижению нефти в какой-либо интегрированной системе осуществлялись компьютерами на основе экономических и технологических критериев. Теперь по крайней мере не меньшее значение приобрели политические критерии – необходимость избегать обострения отношений с арабами и соблюдать введенные ими ограничения, удовлетворяя при этом по возможности полнее потребности стран-импортеров. Чтобы выполнить эти две задачи, требовались ловкость и умение лавировать. Все же компаниям в значительной степени удавалось добиваться поставленных целей.

Реакция правительств на пропорциональное распределение компаниями сокращенных объемов была не одинакова. Вашингтон ограничивался небольшим числом прямых указаний. Джон Сохилл, глава новой федеральной комиссии по энергетике, призывал „ввозить как можно больше“ в Соединенные Штаты, но при этом соблюдать и „интересы всех других стран в получении справедливой доли мировых поставок“. Киссинджер на совещании нефтяных директоров особо подчеркивал, что им следовало бы „позаботиться о Голландии“, которая была одной из главных мишеней при введении эмбарго из-за ее традиционной дружбы с Израилем.

Особо уязвимой была Япония. При скудости природных энергоресурсов ее огромный экономический рост обеспечивался за счет импорта нефти. В стране не только царила паника среди населения, но и в огромной степени усилилась зависимость от монополий, в большинстве своем американских. На одном совещании высокопоставленный чиновник министерства внешней торговли и промышленности обратил внимание представителей монополий на то, что им не следовало бы переадресовывать неарабскую нефть для Японии в Соединенные Штаты. На что представители компаний ответили, что они распределяют нефть по возможности справедливо и что они были бы более чем счастливы передать это неблагодарное дело правительствам, в том числе и правительству Японии, если оно того пожелает. Японское правительство отступило и в дальнейшем, по-видимому, было удовлетворено положением вещей, хотя и продолжало очень внимательно отслеживать все операции4.

⇐ Предыдущая 34 35 36 37 383940 41 42 43 Следующая ⇒