Кризис индустриального этатизма и коллапс Советского Союза

 

Когда Советский Союз будет производить 50 млн. т чугуна, 60 млн. т стали, 500 млн. т угля и 60 млн. т нефти, мы будем гарантированы от любых несчастий.

Сталин. Речь в феврале 1946 г.¹

 

Противоречие между развитием производительных сил и растущими потребностями общества, с одной стороны, и все более устарелыми производственными отношениями старой системы управления экономикой, с другой стороны, стало очевидным в 1950-х годах и обострялось с каждым годом. Консервативная структура экономики и тенденция к экстенсивным капиталовложениям вместе с отсталой системой управления экономикой постепенно превратились в тормоз и препятствие экономическому и социальному развитию страны.

Абел Аганбегян. Экономический вызов перестройки. С. 49.

 

Мировая экономика является единым организмом, и ни одно государство, какова бы ни были его социальная система или экономический статус, не может нормально развиваться вне ее. Это ставит на повестку дня потребность изобрести совершенно новый механизм функционирования мировой экономики, новую структуру международного разделения труда. В то же время рост мировой экономики показывает противоречия и пределы, внутренне присущие традиционному типу индустриализации.

Михаил Горбачев. Речь в ООН. 1988 г.².

 

Когда-нибудь мы поймем, что мы фактически единственная страна на Земле, которая пытается войти в двадцать первое столетие с устаревшей идеологией века девятнадцатого.

Борис Ельцин. Мемуары. 1990 г. С. 254.

 

Внезапный коллапс Советского Союза и вместе с ним закат международного коммунистического движения ставят перед нами историческую загадку: почему в 1980-х годах советские лидеры почувствовали настоятельную необходимость включиться в процесс перестройки, настолько радикальной, что она, в конечном счете, привела к распаду Советского государства? В конце концов. Советский Союз был не только военной сверхдержавой, но и имел третью по величине индустриальную экономику в мире, был крупнейшим мировым производителем нефти, газа, редких металлов и единственной страной, которая была полностью обеспечена собственными энергетическими ресурсами и сырьем. Правда, симптомы серьезных экономических дефектов признавались уже с начала 1960-х годов, а начиная с 1971 г. происходило снижение темпов роста, которые в 1980 г. достигли нулевой отметки. Но западные экономики переживали тенденцию замедления роста производительности, а также негативный экономический рост в некоторые периоды последних двух десятилетий без таких катастрофических последствий. Советская технология, по-видимому, отстала в некоторых ключевых областях, но в целом советская наука поддерживала свой превосходный уровень в фундаментальных сферах: математике, физике, химии, и только биология с некоторым трудом оправлялась после безумств Лысенко. Распространение этой научной мощи на технологическое обновление не казалось недостижимым, как демонстрировали успехи советской космической программы по сравнению с печальными результатами, показанными в 1980-х годах NASA (National Aeronautics and Space Administration - Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства. - Прим. ред.). Сельское хозяйство по-прежнему оставалось в постоянном кризисе, и нехватка потребительских товаров была привычной, но экспорт энергии и сырья, по крайней мере, до 1986 г. обеспечивал валютный буфер для импорта, который поправлял дело, так что условия жизни советских граждан в середине 1980-х годов были лучше, а не хуже, чем десятилетием раньше.

Более того, мощь Советской власти не оспаривалась всерьез ни на международной арене, ни внутри страны. Мир вошел в эру относительной стабильности в признанных сферах влияния сверхдержав. За войну в Афганистане пришлось заплатить человеческими страданиями, ущербом для политического имиджа и военной гордости, но не в большей степени, чем Франции после алжирской войны или Соединенным Штатам после вьетнамской. Политическое диссидентство было ограничено маленькими интеллектуальными кружками, столь же уважаемыми, сколь изолированными; евреями, желающими эмигрировать, и кухонными сплетнями (в соответствии с глубоко укорененной русской традицией). Хотя и было несколько примеров бунтов и забастовок, обычно связанных с нехваткой продовольствия и ростом цен, но реальных социальных движений, о которых стоило бы говорить, не существовало. Угнетение национальностей и этнических меньшинств воспринималось с негодованием, а в Балтийских республиках - с открытой враждебностью к русским, но такие чувства редко выражались в коллективных действиях или в квазиполитических проявлениях общественного мнения.

Люди были недовольны системой и выражали свой отход от нее разными способами (цинизм, мелкие кражи на работе, прогулы, самоубийства, широко распространенный алкоголизм). Но сталинистский террор давно угас, политические репрессии были ограничены и избирательны, а идеологическая обработка стала скорее бюрократическим ритуалом, чем исполненной рвения инквизиционной обработкой. Ко времени, когда долгое брежневское правление преуспело в установлении в стране " нормальности" и скуки, люди научились справляться с системой, жить своей собственной жизнью, получая из нее что можно подальше от коридоров государственной власти. Хотя структурный кризис советского этатизма уже закипал в котлах истории, казалось, лишь немногие понимали это. Вторая русская революция, которая развалила советскую империю, положив конец одному из самых смелых и дорогостоящих человеческих экспериментов, является, может быть, единственным крупным историческим изменением, произведенным без вмешательства социальных движений и/или без большой войны. Государство, созданное Сталиным, казалось, запугало своих врагов и успешно уничтожило мятежный потенциал общества на долгое время вперед.

Покрывало исторической тайны становится еще более непроницаемым, когда мы рассматриваем процесс реформ при Горбачеве. Как и почему этот процесс вышел из-под контроля? В конце концов, в противоположность упрощенному образу, созданному западной прессой. Советский Союз, а до него - Россия шли от " одной перестройки к другой", как озаглавил Ван Регемортер свой глубокий исторический анализ процесса реформ в России³. От новой экономической политики 1920-х годов до косыгинской реформы управления экономикой в конце 1960-х, пройдя через драматическую сталинскую реструктуризацию 1930-х годов и ревизионизм Хрущева в 1950-х, Советский Союз прогрессировал/регрессировал прыжками и скачками, сделав чередование консервативной преемственности и реформ своей системной характеристикой. И в самом деле, то был специфический способ реагирования советской системы на проблему социального изменения, способ, необходимый для всех прочных политических систем. Однако, за серьезным исключением Сталина, способного постоянно и безжалостно переписывать " правила игры" в свою пользу, партийный аппарат всегда мог контролировать реформы в рамках системы, доходя, когда необходимо, до политических чисток и смены руководства. Как в конце 1980-х годов могла такая опытная, хитрая партия, закаленная в бесконеч ной борьбе вокруг управляемых реформ, потерять политический контроль до такой степени, что ей пришлось обратиться к отчаянному, торопливому государственному перевороту, который, в конечном счете, обусловил ее падение?

Моя гипотеза состоит в том, что кризис, который подтолкнул реформы Горбачева, отличался по своей исторической природе от предшествующих кризисов, и это различие сильно повлияло на сам процесс реформ, сделав его более рискованным и со временем неконтролируемым. Я считаю, что жесточайший кризис, который сотрясал основы советской экономики и общества, начиная с середины 1970-х годов, был выражением структурной неспособности этатизма и советского варианта индустриализма обеспечить переход к информационному обществу.

Под этатизмом я понимаю социальную систему, организованную вокруг присвоения экономического излишка, произведенного в обществе, держателями власти в государственном аппарате, в противоположность капитализму, в котором излишек присваивается теми, кто осуществляет контроль в экономических организациях (см. Пролог). В то время как капитализм ориентирован на максимизацию прибыли, этатизм ориентирован на максимизацию власти, т. е. на увеличение военной и идеологической способности государственного аппарата навязывать свои цели большему количеству подданных и на более глубоких уровнях их сознания. Под индустриализмом я понимаю способ развития, при котором главными источниками производительности являются количественный рост факторов производства (труда, капитала и природных ресурсов) вместе с использованием новых источников энергии. Под информационализмом я имею в виду способ развития, в котором главным источником производительности является качественная способность оптимизировать сочетание и использование факторов производства на основе знания и информации. Подъем информационализма неотделим от новой социальной структуры сетевого общества (см. главу 1). Последняя четверть XX в. была отмечена переходом от индустриализма к информационализму в процессе, который сопутствовал информационно-технологической революции. В Советском Союзе этот переход потребовал мер, которые противоречили корыстным интересам государственной бюрократии и партийной номенклатуры. Понимая, насколько критически важным было обеспечение перехода системы на более высокий уровень производительных сил и технологической мощи, реформаторы, возглавляемые Горбачевым, чтобы преодолеть сопротивление номенклатуры, рискнули воззвать к обществу. Гласность заменила ускорение на передовых позициях перестройки. История показала, что как только русское общество вышло на открытую политическую арену, оно, поскольку его так долго угнетали, отказалось подчиняться заранее намеченной государственной политике, создало собственную политическую жизнь и стало непредсказуемым и неконтролируемым. Это то, что Горбачев вслед за Столыпиным обнаружил еще раз, на свою беду.

Более того, возможность выражения политической воли для советского общества в целом освободило сдерживаемое давление национальных идентичностей, искаженных, подавленных и манипулируемых при сталинизме. Поиск источников идентичности, отличающихся от тусклейшей коммунистической идеологии, вызвал трещины в еще хрупкой советской идентичности, подорвав У корней кризиса, который индуцировал перестройку и привел в действие национализм, лежала неспособность советского этатизма обеспечить переход к новой информациональной парадигме, параллельный процессу, который имел место в остальном мире. Это едва ли можно назвать оригинальной гипотезой. На самом деле, это использование, с неким ироническим налетом, старой марксистской идеи, согласно которой конкретные социальные системы могут застопорить развитие производительных сил. Я надеюсь, что " добавленная стоимость" анализа, предложенного вниманию читателя на следующих страницах, будет состоять в его специфичности. Почему этатизм оказался структурно неспособным провести необходимую реструктуризацию, чтобы приспособиться к информационализму? Конечно, это не вина государства, per se. Японское государство и за пределами Японского моря - государство развития, происхождение и победа которого проанализированы в других местах (см. главу 4 тома III англ. издания), были решающими инструментами в продвижении технологических инноваций и глобальной конкурентоспособности, а также в превращении вполне традиционных культур в развитые информационные общества. Разумеется, этатизм неэквивалентен государственному интервенционизму. Этатизм является специфической социальной системой, ориентированной на максимизацию государственной власти, в то время как накопление капитала и социальная легитимность подчинены этой всеобъемлющей цели. Советский коммунизм (как и все коммунистические системы) был построен для обеспечения тотального контроля партии над государством и государства над обществом через двойные рычаги централизованного планирования экономики и марксистско-ленинской идеологии, навязываемой строго контролируемым культурным аппаратом. Именно эта специфическая система, а не государство вообще, оказалась неспособной провести свой корабль через штормовые воды исторического перехода от индустриализма к информационализму. Это утверждение вызывает вопросы: " почему", " как" и " если", ответы на которые и составят содержание этой главы.

Эта глава, а также исследования и разработки, необходимые для нее, были подготовлены совместно с Эммой Киселевой. Основных источников информации было два. Первый - это полевые исследования, которые я проводил между 1989 и 1996 гг. в Москве, Зеленограде, Ленинграде, Новосибирске, Тюмени, Хабаровске и на Сахалине в рамках исследовательских программ " Programa de Estudios Rusos" мадридского Universidad Autonoma de Madrid и " Pacific Rim Program" Калифорнийского университета, в сотрудничестве с Российской социологической ассоциацией. Институтом экономики промышленного производства Сибирского отделения Российской академии наук и Центром перспективных социологических исследований Института проблем молодежи (Москва). Руководство четырьмя крупными исследовательскими проектами осуществлялось мной совместно с О.И.Шкаратаном, В.И.Кулешовым, С.Наталушко, Э.Киселевой и А.Гранбергом. Конкретные ссылки на каждый проект даны в соответствующих сносках. Я благодарю своих русских коллег за их ценнейший вклад в мое понимание Советского Союза, но, разумеется, снимаю с них всякую ответственность за мои ошибки и мою интерпретацию наших результатов. Вторым источником информации, на которой основана эта глава, были документальные, библиографические и статистические данные, собранные и проанализированные Эммой Киселевой. Я хочу также выразить признательность Татьяне Заславской, Григорию Гроссману и Джорджу Бреслауэру за тщательные и подробные замечания к первоначальному варианту этой главы.

¹ Цит. в Menshicov (1990: 72).

² Переиздано в специальном приложении Soviet Life (февраль 1989) и Tarasulo (1989: 331).

³ Van Regemorter (1990).

⇐ Предыдущая49505152535455565758Следующая ⇒

Поделиться: